Учитель-психопат1 - Евгений Свинаренко

Прибытие.

На перрон из дверей электрички вышел худощавый, среднего роста мужчина, тридцати пяти лет в черной шляпе с широкими полями и черном плаще. За плечами большой рюкзак цвета хаки, в руках два чемодана.
Человек поставил ношу на бетон перрона и стал ждать.
Час ожидания исчерпал терпение человека в черном. Тонкие черты лица превратились в едкую гримасу. Очки сползли на кончик носа. Длинные пальцы с силой сжали лямки рюкзака.
– С-с-суки!!! – выкрикнул он и отшвырнул рюкзак в сторону. – Козел хренов!!!
Бормоча проклятья, человек зашел в здание железнодорожного вокзала. Там купил телефонную карточку, разыскал автомат и набрал номер.
– Алло, – сказал в трубке женский голос.
– Ло-ло-ло! – передразнил человек. – Это кто?
– А вам кого?
– Никого! Смирнова Владимира Константиновича директора школы, будь он неладен, вот кого!
– Сейчас позову, подождите пожалуйста.
– Позовите уж, сделайте милость. Бабосы на карте кончаются.
Через минуту в трубке послышался кашель.
– Слушаю, – прочищая горло, сказал директор.
– Это я вас слушаю Владимир Константинович…
– Да, это кто? – не дал договорить директор.
– Готов в пальто.
– Какой еще Готов?
– Как какой… нормально так… Рудольф Вениаминович, вот какой. Я на вокзале сутки торчу. Почему никто не встретил. Сейчас на фиг уеду и все.
– Так вы же должны были завтра приехать. И квартиру только завтра освободят.
Готов тяжело вздохнул:
– Так я что, на вокзале ночевать должен? Я, извините, преподаватель, а не бомж. Зачем тогда на работу приглашать? Еду за тридевять земель… Это мне что ли надо? Я покупаю обратный билет.
– Не горячитесь вы, Рудольф Вениаминович. Переночуйте в гостинице. Я вас к себе не могу, у меня гости. Завтра, с утра, приходите в школу, осмотритесь. После обеда, ключи принесут от вашей квартиры.
– За квартиру много платить?
– Только квартплату. Съем за счет школы.
– Сколько хоть комнат?
– Однокомнатная. С мебелью.
Готов нервно хихикнул:
– Вы же обещали трех. Я не буду на таких условиях работать.
– Рудольф Вениаминович, мы же с вами сразу договорились, что бесплатное жилье это уже для вас стимул… Ну, ладно до завтра, меня гости ждут.
Готов повесил трубку и отправился на поиски ночлега.
– Извините, где у вас тут гостиница, любезный, - спросил он прохожего мальчика.
– Вон там, - показал рукой мальчик, – идите прямо, никуда не сворачивайте.
Готов пошел прямо и уперся в лес на окраине города.
– Простите, – обратился он к, вышедшему из леса старику с полной корзиной грибов. – Мне сказали, что где-то здесь гостиница. Не подскажите где?
– Ничего такого тут нет, – буркнул старик.
– А тогда где?
– Бог его знает.
В этот день гостиницу Готов так и не нашел. Пришлось ночевать на вокзале.
 
Первый рабочий день.

Начало первого рабочего дня, в школе №3, произвело на Готова негативное впечатление. Ему пришлось помогать новым сослуживцам затаскивать на третий этаж отремонтированные парты. Разгружать машину с учебниками. Затем, вплоть до обеда, вешать на стены тяжелые стенды. И только после этого ему удалось встретиться с завучем.

– Здравствуйте, меня зовут Надежда Ивановна, я завуч школы, – сказала высокая, средних лет женщина, в больших очках и с крашенными в каштановый цвет волосами.
– Рудольф Вениаминович, учитель истории…
– Я знаю, – прервала Сафронова, – директор говорил и показывал вашу «трудовую». Идемте, покажу ваш кабинет… Что вас заставило приехать к нам, из области?
– Я принял очень важное в жизни решение.
– Какое же?
– Это останется при мне, – многозначительно сказал Готов.
Сафронова хмыкнула и открыла кабинет №9 с табличкой на двери «История».
– Вот ваш класс, – сказала Сафронова, – уроки ведет еще один педагог – Чуркин. Он будет работать во второй смене, а вы в первой. И все-таки я хотела бы вернуться к разговору о вашем прежнем месте работы.
– Что вас интересует? – Готов открыл окно и плюнул.
– Я слышала, произошла какая-то неприятная история… Довольно странно. Из центра в небольшой городок… преподаватель…
Готов щелкнул языком:
– Надежда Ивановна, вашей школе учителя не нужны?
– Нужны, без сомнения. Сейчас вообще-то тяжело с кадрами.
– В чем тогда проблема? Считайте, что я приехал поднимать провинцию. И вообще я ученый. Намерен, испытать в вашей школе свою педагогическую программу «Превращение дебилов в нормальных людей».
Сафронова нахмурилась:
– Это вы не по адресу. У нас дети хорошие. Есть медалисты и победители олимпиад. Очень хорошая спортивная подготовка. Не так давно, Леночка Зайцева заняла девятое место на областном чемпионате по легкой атлетике.
Готов лег на парту и задрал ноги кверху, вызвав у завуча удивление, поболтал ими, зевнул и потянулся.
– Хорошо у вас здесь. Тихо, спокойно. Лес, опять же. В большом городе тяжело жить… Но не обольщайтесь. Работая здесь, я делаю вам одолжение, не забывайте об этом. Уволься я посередь года: учителя истории вам не найти.
– Вы очень странный человек, – серьезным тоном сказала Сафронова. – Необычный. А у нас не привыкли к необычному.
– Придется привыкать, – Готов спрыгнул с парты и вплотную приблизился к Сафроновой. – Когда начнем работать по настоящему?
– Первого сентября, после линейки вы принимаете классное руководство. Ваш класс пятый «Д».
Веселье спало с лица Готова, превратилось в кислую мину:
– Классное руководство?! Я не хочу быть классным руководителем. Не хочу и не буду. Вести классные часы, водить этих малолетних преступников в походы, на экскурсии. Проводить собрания тупых родителей. Или, еще не лучше: волочиться с ними со всеми, по путевкам в Великий Устюг, к Деду Морозу. Мне, Надежда Ивановна, этот геморрой вовсе ни к чему.
– В нашей школе классное руководство у всех преподавателей. Это ваша обязанность. У иных вообще по два класса и ничего, никто не плачет. Все что вам необходимо, в учительской… журналы… короче все там.
Благодаря злому умыслу архитектора учительская расположилась по соседству с кабинетом директора.
 Хоть директор и имел покладистый характер, педагогический коллектив, с присущим ему совковым менталитетом, все равно не уютно чувствовал себя вблизи начальства.
Ни шкафов, ни часов, ни календаря, ни каких либо плакатов в учительской не было. Ничего кроме столов и стульев. Да… еще, электрический чайник и кружки.
В учительской сидели две женщины и пили чай. Постучавшись Готов вошел.
– Здравствуйте. Меня зовут Рудольф Вениаминович Готов,
Женщины поздоровались, но не представились. Учителю это не понравилось, он повторил:
– Меня зовут Рудольф Вениаминович Готов.
Женщины второй раз сказали «здрасте» и переглянулись. Готов стал жестикулировать, причудливо изгибаясь, и говорить с сильным английским акцентом:
– Я есть Готов… май нейм из Готов. Я есть учитель… Го то в. Я есть быть преподавать в этот школа. Меня зовут Готов. Предмет хистори, как это по вашему?.. э э э… ноу, ноу, ноу… А! История! Андестенд?
Они захихикали, отпили из кружек чай, посмотрели друг на друга и, в удивлении, высоко подняли брови.
Готов всплеснул руками:
– У вас тут что, все такие? О, майн гот! Куда я попал?! Вы по-русски разговариваете? Можете сказать как вас зовут? Я Готов, не Котов, а Готов. Ударение на первый слог. А вы кто?
– Донец Людмила Николаевна, русский язык и литература.
– Мышкина Анна Валерьевна, музыка.
– Наконец то разобрались, – радостно вздохнул Готов. – Я уж думал вы дауны. Чайком угостите?
Мышкина налила из электрического чайника кипяток в кружку с пакетиком и протянула новому сослуживцу.
– А сахар где? А печеньки? – спросил он.
– Мы так без всего, – сказала Мышкина.
Готов подул на чай и попытался вытащить пальцами пакетик из кружки:
– Ай, с с су у у… горячо. Ложек даже нету! Пакетики надо с веревочкой покупать! Где вы только такие дореволюционные берете?! Не е е, не возродиться Россия провинцией.
Мышкина и Донец внимательно рассматривали нагловатого коллегу. В их взглядах присутствовали как интерес так и опасения.
 Готов словно почувствовал эмоции женщин:
– Не бойтесь. Сработаемся. Еще не с такими приходилось срабатываться. Нервишки у меня ни к черту. Что есть, то есть. Это после того как меня с прежнего места ушли. Я тогда директору в рожу харкнул и пнул ногой в голову.
– За что? – удивилась Донец.
– За справедливость. Терпеть не могу несправедливость. Они там со своей шайкой такие махинации проворачивали. У у ух! Я директора на ковер… я ведь не учителем каким-нибудь работал, а зам. начальника ОблОНО. Вызвал, значит, на ковер, требую объяснений. А он смеется, ничего, говорит, ты мне не сделаешь, у меня, говорит, связи огого, вплоть до губернатора. Я, конечно, не стерпел: врезал ему как следует, а меня на следующий день с должности снимают… и практически выживают из города. На работу никто не берет, мафии их боятся. А ведь я кандидат педагогических наук. Да, не удивляйтесь. Был бы я Сталиным, я бы знаете, под какой формулировкой их наказал? «Дело учителей». Эх, спасибо вашему директору, Владимиру Константиновичу, не бросил в беде старого друга. Мне сейчас школа квартиру снимает. Хорошую, однокомнатную, с телефоном. Участь борца за правду. А теперь, милые мои, расскажите-ка мне, что да как. Я в школах практически не преподавал, только в университетах да на начальственных должностях просиживал.
Донец ввела Готова в курс дела.

Первое сентября.

Готов зашел в класс. 5-й «Д» внимательно разглядывал нового классного руководителя. На столе лежала гора из гладиолусов и астр.
– Извините, что опоздал на торжественную линейку, - с усмешкой сказал учитель. – Я проспал… Кто, интересно, придумал имбицильный обычай строиться первого сентября? За цветы спасибо, только они мне нах не нужны.
Он открыл журнал и уставился на ребят.
– Что ж, давайте знакомиться. Меня зовут Рудольф Вениаминович. Как зовут вас мне совершенно безразлично. Чтоб вы знали, я не люблю работать с малолетками, меня больше взросляк вставляет. Ясно?!..
Готов собрал цветы и аккуратно расставил в мусорном ведре.
- Воды надо будет налить… М-м-да, пожалуй приступим. С сегодняшнего дня мы начинаем изучать «Историю отечества». Предмет интересный, но я постараюсь чтобы вас от него тошнило.
Класс засмеялся.
Готов продолжил:
- Молодцы, с чувством юмора. Да только я не шучу, в детстве отучили. Предупреждаю сразу, чтобы потом без обид. За непослушание, дерзость, наглость, глупость и дебилизм буду бить. Бить жестоко, долго, сильно. И еще попробуйте скажите, что я не имею права. Для меня закон не писан, если писан то не читан, если читан то не понят, если понят то не так. Закон он что дышло… Мне ничего не стоит подложить вам наркотики и вызвать милицию. А справедливость… мораль… – чушь, сентенции. Бабка надвое вилами на воде написала. Почему все считают, что учитель за учеников должен горой стоять? Ваши проблемы – не мои проблемы. Своя рубашка к телу липнет. Все кто заходит в этот класс попадает под мою юрисдикцию. Здесь я и Библия, и Коран, и административный и налоговый кодекс, и перечень правил поведения гимназиста. Для вас я вселенский разум, нечто всеобъемлющее, перст судьбы. Я игрок – вы мячи, я покупатель – вы продукты, я кишечник – вы… словом вы… вот так вот. И запомните это а а а ась и на всю жизнь!!! Вопросы?
– Можно выйти, – поднял руку мальчик с «ежиком» на голове.
– Нет!
– Почему?
– По кочану, – твердо сказал учитель.
– Я в туалет хочу, – не переставая трясти рукой, канючил мальчик.
– Все хотят. А что ты там будешь делать?
– Мне очень надо.
– Памперсы забыл? Иди, боговый. Позор галактики.
Мальчик выбежал, а сосед по парте, веснушчатый рыжик, ринулся за ним.
Готов перехватил школьника в дверях:
– Ты куда?
– А я тоже, – пролепетал рыжик.
– Кто тоже тот… у того проблемы с питанием решены, – наставительно заметил учитель. – Сядь на место. Вижу что воспитание в младшем блоке ни к черту. Ничего, исправим ошибки прошлого. Достали ручки, тетрадки, промокашки, что у вас там… Запишем ряд пословиц о труде. Чтобы хорошо учиться следует неукоснительно соблюдать их. Пишем… Кто ходит в школу по утрам – тот поступает мудро, потому что если вы пойдете вечером школа будет закрыта и вас никто туда не пустит. Записали? Следующая… Без применения определенного усилия средний человек вряд ли способен извлечь из водоема некие существа, с хвостом и чешуей, которые будучи подвергнуты термической обработке, образуют всеразличнейшие блюда, будь то уха или шпроты. Дальше, короткая. Делу век – потехе годы. И в заключение… Я не буду читать помедленнее, как хотите, так и успевайте. Пишем. Рассматривая камень, лежащий на середине ручья, невольно себя спрашиваешь: а протекает ли данная жидкость под ним? И, исходя, из соответствующих опытов, рисуется ясная картина, что, нет, не протекает.
Тем временем из туалета вернулся ежикоголовый школьник и сел на место. Готов обратился к нему:
– Тебя как звать-то?
– Алеша, – ответил мальчик.
– Отгадай загадку. Сам с горшок, голова с вершок, живет в избушке, кушает плюшки. Кто это?
Ребенок, мысленно, перебрал все знакомые загадки: это не огурец, не капуста, с сотней одежек и не ножницы с кольцами, концами и гвоздиком посередине. Не огурец, который почему-то отождествляют с горницей, а семечки с людьми и уж наверняка не груша-лампочка.
– Не знаю, – ответил он.
– Вот и я не знаю. Только что придумал. Ха-ха. Будешь сегодня дежурным.
– А че я сделал? – недовольно спросил Алеша.
– Насрал посередь класса, вот что ты сделал!!! - заорал Готов. – Сказали дежурить – значит дежурить! Иди давай!
– А куда идти-то!
Готов покраснел:
– На-а!!! Я б тебе сказал куда, да воспитание не позволяет! Тряпку намочи.
Мальчик направился к двери, повернулся и показал в спину учителя средний палец. 5-й «Д» заржал.
Красное лицо Готова приобрело более темный оттенок. Он в ярости открыл окно и вышвырнул мусорное ведро с цветами. Следом за ведром полетел стул.
– Помогайте! – приказал Готов ученикам, хватаясь за парту. – Понимайте и ставьте на подоконник!
Когда седьмая парта оказалась на земле, в класс ворвались коллеги Готова из соседних кабинетов.
Успокоив учителя, они убедили пройти в учительскую, где напоили чаем.
 
Бриллиант.

В те времена, когда Рудольф Вениаминович работал учителем в областном центре, на одном из уроков экспроприировал у пятиклассника красиво ограненный хрустальный шарик, очень похожий на настоящий бриллиант.
 Элемент дешевой бижутерии, размером с грецкий орех, был помещен в пластмассовую шкатулку с различным барахлом (нитки, иголки, пуговицы, игральные карты, с изображением голых женщин, пугач из медной трубки, конфета «Барбарис» и т. д.).
Так и пролежал бы псевдобриллиант до скончания времен в пластиковом гробике, если бы Готов все таки не решился навести в квартире порядок после переезда.
 Наткнувшись на шкатулку Готов, первым делом, перелистал игральные карты, затем выбросил в мусорное ведро пугач, засунул в рот барбариску, а увидев хрустальный «шарик» подумал, что неплохо было бы подарить какой-нибудь, молоденькой коллеге (для начала новой карьеры, лишние баллы не помешают). Он положил бутафорский атрибут роскоши в дипломат, выпил чаю, почистил зубы и, уставший от разбора завала из нажитого «непосильным» трудом имущества, лег спать.

 В учительской сидели три учительницы: пожилая химичка Наталья Александровна Шульц, преподаватель математики Алевтина Геннадьевна Селезнева, с третьей, совсем юной Готов знаком не был.
Учитель улыбнулся присутствующим:
– Доброе утро, дамы.
– Здрасте, – сказала Селезнева. Шульц кивнула, незнакомка застенчиво подняла глаза. – Познакомьтесь, это Вероника Олеговна Ермакова, география, первый год после института. Вероника Олеговна… Рудольф Вениаминович…
– Здравствуйте, – сказала еле слышно Ермакова и слегка покраснела.
– Очень приятно! – протрубил Готов. – Вы местная или как?
– Местная.
– Где учились?
– В Питере, – молодая учительница улыбнулась, в глазах читалась гордость за полученное образование, ни в каком-нибудь филиале заочно, а непосредственно в городе Петра.
– А я в МГУ, – раскинул руки Готов.
– Рада за вас, – со стервозностью в голосе, сказала Ермакова.
– Неужели правда в МГУ учились? – спросила Шульц с недоверием.
– А как же, разумеется.
– Ну, вы даете!
Учитель сел за свободный стол и открыл дипломат. Блеснувший хрусталик привлек внимание. Готов с утра и не вспомнил про обманку. Он взял граненый шарик двумя пальцами и посмотрел сквозь него на утреннее солнце.
Любуясь разложением белого цвета на семь составляющих, Готов не заметил пристальных взглядов коллег.
– Что это у вас? – полюбопытствовала Шульц.
– Бриллиант, – сухо ответил Готов.
– Шутите?
– Ничуть. Взгляните, вы же химик должны разбираться.
Не смотря на преклонный возраст Шульц не поленилась встать и подойти к Готову.
Разглядывая предмет похожий на бриллиант, Шульц нахмурила брови. Она явно ни разу в жизни не видела настолько большой кусок углерода такой кристаллической полиморфной модификации.
– Не знаю, – сказала она, – мне думается это подделка.
– Какие теоретические выкладки подтверждают данное предположение?
– Ну, откуда у вас бриллиант, да еще таких размеров? Где вы его могли взять?
– Где, где, в Кремле! – усмехнулся Готов. – Нашел!
Интерес вспыхнул и у остальных педагогов. Женщины передавали хрусталь из рук в руки, смотрели через него на свет, примеряли к одежде, охали и ахали.
– Рудольф Вениаминович, скажите что вы нас разыгрываете. Ведь не настоящий? – шутливо взмолилась Селезнева.
– Настоящий. У знакомого ювелира консультировался.
– А где вы его нашли?
– Там, недалеко от больницы… ну, где парк начинается… не помню как улица называется. Я недавно в вашем городе.
– Сорока пяти лет Октября, – просветила Ермакова.
– Да, наверно, кажется так… и нашел то прямо по книжному: стал шнурок завязывать, а в траве блеск…
– Интересно, сколько он стоит? – задумалась Шульц.
– Стоит он столько, что если сложить нашу зарплату за всю жизнь, не наберется и двух процентов. Но радоваться рано, я не знаю как с ним поступить. Продать – проблема, да и по голове могут стукнуть…
Округлив рот, Готов постучал по голове костяшками пальцев. Раздался звонкий звук.
– В милицию надо отнести: может потеряли или краденый, – посоветовала Ермакова.
– Вероника, вы в своем уме? У меня на лбу выцарапано «дурачок»? Ага, сейчас! Раз в жизни подфартило такое богатство заграбастать… Нет!
– Все равно слухи пойдут, а алмаз может уже ищут. Могут и посадить.
– Дамы без господа. Думаю я могу надеяться на вашу порядочность на вашу порядочность?
– Хорошо, – не унималась Ермакова, – мы будем молчать. А ваш знакомый ювелир?
– Он умер.
– Как, умер?
– Как умирают? Убийство естественно.
Лица женщин, выражавшие до сих пор заботу о незапятнанной репутации Готова, вытянулись и выражали опасение.
– Не хотите ли вы сказать… – шепотом спросила Селезнева.
– Кто? Я? Нет ничего не хочу сказать, – с притворным удивлением сказал Готов. – А что, должен?
Он взял из рук Шульц шарик и положил во внутренний карман пиджака.

Сочинения.
 
Заболевшая преподаватель русского языка и литературы попросила Готова провести урок. Учитель с неохотой принял предложение и записал «больную» в блокнот как должницу.
 Функция Готова состояла в том, чтобы написать на доске темы сочинений, проконтролировать порядок в классе и собрать работы.
 – Доброе утро, ребята. – поприветствовал Готов 8-й «А». – Конечно же, вы ошиблись. Сейчас будет не история, а именно литература. Мало того: сочинение. Людмила Николаевна заболела и со слезами на глазах выклянчила мое присутствие в этом не уютном классе. Согласитесь, в кабинете истории круче…
– А на какую тему будет сочинение? – спросил Алексеев Алеша.
– Ты чего перебиваешь? Жить надоело? Родители напрасно полагают, что ты сегодня вернешься из школы, – разозлился учитель.
– Че вы на меня наезжаете. Причем тут родители? Вы знаете кто у меня отец?
– Да будь ты хоть сын президента эр эф.
Готов показал Алексееву средний палец.
– Тем сочинения будет несколько. Выбирайте любую, но учтите, чтобы получить на балл выше, рекомендую последнюю.
Учитель написал на доске темы:
Почему я тупой?
Что я думаю о турбулентных процессах?
Почему Л. Толстой не стал писать роман-эпопею
«Война и мир»?
Я и Пушкин: сравнение.
В чем заключалась ошибка Н. Некрасова.
Сколько зарабатывают мои родители?
Класс возмутился: и как это писать?.. кому какое дело сколько мои предки зарабатывают?.. что такое турбулентные?..
– Тишина в классе! Время идет, пишите. Вам оценки нужны или что? Кто раскроет тему о заработке своих родителей, как обещал – на балл выше.
Ученики послушно зашелестели, заранее приготовленными, двойными тетрадными листами. Готов задремал.
Проснувшись от звонка, учитель громогласно заявил:
– Сдаем работы! Меня не интересует, что не успели. Надо успевать, а как мы в свое время. Что Алексеев написал? Почитаем кто твой папа. Ах да, забыл сказать. Сочинения не я буду проверять, а Людмила Николаевна. Берегитесь ребята, я вам не завидую.
 
В библиотеке.

В читальном зале школьной библиотеки несколько школьников листали подшивки журналов. Библиотекарь Оксана Леонидовна Нагибина заполняла формуляр. Один из школьников нервно хихикнул, обнаружив в журнале фотографию полураздетой женщины.
Войдя, Готов без лишних церемоний громко спросил библиотекаршу:
– Оксана Леонидовна, у меня к вам серьезное дело.
– Слушаю, – не отрываясь от писанины, сказала Нагибина.
– Вы не поняли, дело серьезное.
Женщина медленно подняла голову, толстом лице читалось равнодушие и снисходительность.
Готову подобное обращение показалось вызывающим, но он решил попридержать эмоции, решил, что не стоит трепать нервы из-за маленького человечка с завышенной самооценкой.
– Мне нужны книги, – сказал он.
– Какие?
– Разные.
– У нас все книги разные.
Словно разряд электрического тока нервозность прошла по телу учителя. Но и на этот раз Готов совладал с собой.
Он сделал глубокий вдох и сквозь зубы произнес:
– «Майн Камф» Гитлера и еще что-нибудь по оккультизму.
– Это вам еще зачем?
– Надо.
– Ни чего такого нет.
Готов подошел к столу с подшивками, полистал последний номер «Советской России» и задумчиво произнес:
– Никогда не понимал библиотекарей. Как собаки на сене: ни себе, ни людям. Жалко, что ли?
Нагибина опять уткнулась в заполнение формуляра и только буркнула:
– Сказала, нет такого значит, нет.
Готов слегка повысил голос:
– Оксана Леонидовна, у вас как голова… все там нормально работает? У вас вообще высшее образование? Мне для работы книги нужны. Неужели это как-то комментировать надо?
Школьники оторвались от чтения и с нетерпением ждали продолжения зарождающегося конфликта.
– Вы здесь не кричите, – невозмутимо сказала Нагибина, – не на базаре, а в библиотеке. Сказано, нет таких книг. Идите в городскую…
Прервав ее советы, Готов закричал:
– Обыскать?! Мне, обыскать?! Я без всякого ордера, без всякой санкции! Оксана Леонидовна, матушка, я последний раз прошу «Майн Камф» и что-нибудь по оккультизму. В других школах почему-то все есть, только эта какая-то юродивая, – он подошел к стеллажу и стал перебирать книги руками. – Ой, дерьма-то сколько… так что это у нас… Аркадий Гайдар. Ну ну… Кто вообще это читает? О, а это что?! «Рассказы о коммунистах», «Рассказы о партизанах»… так… интересно, посмотрим тираж вот у этого фолианта… У у у, 1 500 000 экземпляров. Уму можно даться. А за весь период советской власти, сколько таких книг? Вот она советская литература. Какой-нибудь дебил из союза писателей, графоман, настрочит про коммунистов, всё, что спьяну в голову пришло, а его за это миллионными тиражами. Тьфу… Ну, кого скажите из советских писателей можно писателем назвать? Фадеева? А что он собственно написал такого? Тысячи никому неизвестных авторов, безликих бумагомарак. Я не имею ввиду великих… Алексея Толстого, Пастернака, Мандельштама… Но разве они великие? Они русские. Россйские если хотите. Солженицын, Бродский попытались советскую литературу из говна вытащить, так ведь житья не дали… Смотреть страшно. Не библиотека, а склад макулатуры.
Положив на полку детскую книжку с изображенным на ней оленем, Готов повернулся к Нагибиной. Библиотекарша жевала печенье и, хлопая глазами смотрела на Готова.
– Да вы просто непробиваемы, – сказал он, всплеснув руками, – и наверняка фригидны. Последний раз спрашиваю, дадите книги?
Нагибина отрицательно помотала головой, взяла из пакета курабье и откусила.
Готов толкнул один стеллаж на другой и остальные, по принципу домино, опрокинулись на пол. Вышел из библиотеки.
Школьники учтиво бросились собирать разбросанные книги, а Нагибина, на ходу доедая печенье, отправилась жаловаться директору.

Новенький.

Готов привел в класс новенького:
– Ребята, познакомьтесь, это Рустам Хамидов. Будет учиться в вашем классе. Он приехал к нам с Кавказа. Они с семьей беженцы. Садись Рустам рядом этой девочкой. Шишкова подвинься… Вы не смотрите, что он немного черен. Непохожий на тебя, непохожий на меня, просто так прохожий, парень темнокожий.
Школьники с интересом смотрели на новенького. Рустам, стесняясь, сел рядом с Шишковой. Готов также не сводил глаз с юного кавказца.
– Не в службу, а в дружбу, – попросил учитель класс, – не обижайте беженца. Помогайте ему в учебе, возьмите на буксир. А не то он вас зарэжэт, у него кинжяль. Рустам ты по-русски говоришь?
– Да, немного, – с сильным акцентом сказал Рустам.
– А в истории рубишь?
– Рубишь? – переспросил беженец.
– Рубишь это значит – разбираешься, учил.
– Ну, так, да…
– Посмотрим, посмотрим, поглядим, поглядим, молодой джигит Абхазия Гоги Асибидаашвилли.
– Я не из Абхазии, – тактично поправил Хамидов.
– Неважно. Главное что ты здесь с нами, а не бегаешь по горам с автоматом, не пасешь баранов.
Готов взял со стола очки и надел. Класс дружно захохотал. Учитель заржал еще истеричней. На линзах очков толстым слоем был налеплен пластилин, и в каждой такой пластилиновой лепешке из центра торчала спичка.
– Очень смешно, – гоготал Готов. Он отодрал пластилин и скатал в шарик. – Я даже не буду спрашивать, кто это сделал. Здорово вы придумали, маленькие ублюдки. И главное вовремя. Круто подкололи.
Он посмотрел на смеющегося Рустама и крикнул:
– А а, шайтан, да-а?!!
Улыбка с лица Рустама тут же исчезла. Готов, с психом, швырнул пластилиновый шарик в стену и положил очки на стол.
– Сколько твой отец русских в Чечне убил, – спросил он.
– У меня, нет, отец не воевал. Мы не из Чечни, – ответил Рустам.
– Так он что, абрек?
– Почему абрек? Нет не абрек. Он строитель. Мы приехали из…
– Да плевать, по большому счету, откуда вы приехали. Чуркестан он и есть Чуркестан. Все на одно лицо. Днем ходите зубы скалите, а ночью дома гексагеном взрываете.
– Мы мирные житель, – обиделся Рустам.
– Мирные житель, ха… Ладно проехали. Времени мало, давайте заниматься. Петров! Петров, мать!.. Чего не сидится?! Я ведь быстро тебе коридорное образование устрою. И не думайте, что инцидент с пластилином остался не замеченным. Кстати, чуть не забыл, тому кто в течение недели перепишет от руки учебник истории, пятерка за год обеспечена.
Школьники завозмущались:
– А че так мало?
– Давайте за месяц!
– Хотя бы половину учебника.
Готов хлопнул в ладоши, привлекая внимание:
– Что, торговаться будем? Хамидов, кильманда усрак малай.
– А? – не понял Рустам.
– Иди к доске, говорю.
Рустам подошел. Готов окинул новенького взглядом и спросил:
– Знаешь как Дед Мороз, по-вашему?
– Конечно. Дед Мороз у нас…
– Вот и не знаешь. Колотун бабай.
– А Змей Горыныч?
– Э э э…
– Автоген бабай, – заверил Готов и тут же спросил. – Ты мусульманин?
– Да, – виновато ответил Рустам.
– Религия гашиш для народа.
– Опиум, – вклинилась разговор Света Паншина.
Готов подошел к ней, немного постоял, покачал головой, наклонился и сказал на ухо:
– Умные, Паншина, учатся в спецшколе. Средняя школа для дебилов. И уж коль ты здесь, веди себя соответственно.
В класс ворвались двое мальчишек (ученики младших классов). Они давились от смеха и толкали друг друга. Увидев Готова, ребята поняли, что ошиблись кабинетом и попятились. Готов в три прыжка догнал их и, не давая выйти закрыл дверь на ключ.
От смеха мальчишек не осталось и следа, но смех класса набирал обороты. Молодой кавказец вернулся на место и единственный из всех грустно листал учебник.
– Что, попались, – надвинулся на непрошеных гостей Готов.
– Мы ошиблись, – сказал круглолицый толстячок.
– Ага, – подтвердил худощавый товарищ.
– И какого это, меленькие засранцы делают в старшем блоке?!
Мальчики хором заголосили:
– Нас Вера Николаевна послала… нам сказали завуча привести… мы думали… нам сказали…
– Зачем вам завуч? – строго спросил учитель.
Мальчишки замялись.
– Я дважды, один и тоже вопрос не задаю, – сказал Готов жестче.
– Вера Николаевна сказала выйти из класса… и за завучем сходить.
– А почему вас выгнали?
Они опустили головы. Толстячок, шмыгая прогнусавил:
– Мы кидались…
– Понятно, – сказал Готов, – придется вас наказать. Вы знаете, что с этого года в школах ввели порку? А ну снимайте штаны! Где мой ремень? Кидались они.
Дети залепетали:
– Мы больше не будем…
– Что, не будете? – спросил учитель.
– Не будем так делать.
– Как вы не будете делать?
– Так.
– Как так?!
– Кидаться, – синхронно сказали мальчишки.
– Что надо сказать?!! – рявкнул Готов.
– Мы… про… простите, пожалуйста.
– Вот то-то, – победно произнес учитель и открыл дверь.
Ребятишки обрадовано выскочили из класса, выкрикивая в адрес Готова такие слова как: «козел», «гондон», «урод». Учитель рванул за ними, но поскользнулся на свежевымытом, еще мокром, полу коридора.
Обругав уборщицу, он вернулся в класс.
– Открыли учебники и читаем, – злобно сказал учитель. – Откуда я знаю что читать. Что хотите то и читайте. На экзамене выясним то ли вы читали… Нет нельзя выйти. Тихо всем, я думать буду.
Готов сел на подоконник и посмотрел на улицу. В бачках горел мусор.

 Иностранный гость.

В дверь кабинета истории постучали. Директор просунул голову в класс и попросил Готова выйти.
В коридоре директор спросил:
– Рудольф Вениаминович, у вас последний урок?
– Да, – ответил Готов.
– Тут такое дело. Делегация приехала из Германии… ну у, города побратимы… понимаете? Мне в администрацию сейчас. Вы походите тут с одним, расскажите о своей работе. Покажите актовый зал. Он тоже историк – ваш коллега. Заняться ему похоже нечем, а мне некогда с ним возиться. Пригласил его вчера, после этого… на свою голову. А вот и он…
К ним подошел полноватый человек, примерно одного возраста с Готовым, в джинсах и свитере.
– Познакомьтесь, – сказал Смирнов, – Рудольф Вениаминович Готов, ваш коллега, преподаватель истории.
– Отто, – сказал на чистом русском языке немец и протянул Готову руку.
– Рудольф, – пожал руку Готов.
– Очень приятно.
– Ну, я побежал, до встречи, – попрощался директор.
Готов удивленно хмыкнул:
– Где вы так хорошо научились говорить по-русски?
– Часто бываю в России. Люблю русскую литературу, Набоков, Платонов…
– Достоевский наверняка? Не говорите, что нет. Достоевский всем иностранцам нравится, только я не понимаю почему. Это же архискучно… Ладно, давайте договоримся, через 20 минут подходите сюда. Погуляйте пока тут. У меня последний урок. Освобожусь тогда и побазарим.
Готов зашел в класс и обнаружил, что все ученики «прилипли» к окнам.
 На улице завхоз с палкой гонялась за тремя восьмиклассниками. Те дразнили ее, обзывали и в грубой матерной форме предлагали завхозу попробовать их половые органы на вкус, чем приводили пожилую женщину в ярость.
– Э э э э! – заорал Готов.
Ученики поспешили к своим местам. Готов подошел к окну и посмотрел.
– Ужас какой-то!
Он открыл окно и крикнул завхозу:
– Витальевна, что ты палкой машешь?! Кидай ее им в головы!.. Эй, козлы, пошли отсюда! Недоноски!
– Сам пошел, урод! – ответили они и добавили еще парочку нецензурных фраз.
– Короленко, никак ты? – узнал Готов одного из хулиганов. – Тебе жить осталось до завтрашнего утра!
Учитель закрыл окно. Школьники привычно галдели.
– Совести у вас, молодежь, ни фига нет, – сказал Готов. – В школу гости из Германии приехали. Хотите на весь мир опозориться?
– Из какой Германии? – спросили ученики.
– Из какой, из какой… Из фашистской!..
После урока Отто ждал Готова коридоре.
– Что, пойдем? – спросил немец.
– Пойдем.
 Дошли до учительской. Готов не знал как начать разговор. Отто оглядывался по сторонам.
Учительская оказалась пуста. Готов прервал молчание:
– Задавайте вопросы.
Немцу, по-видимому, тоже особо нечего было сказать.
– Как вам работается? – спросил Отто.
– Ничего потихоньку…
– В смысле ничего? Это значит – мало работаете?
– Ну ты даешь… а еще Достоевского читаешь. Это же наше национальное. Ничего – значит все в порядке, не перетрудились. Ничего толком не заработали, ничего не произвели. А потихоньку… это от русской пословицы «Тише едешь дальше будешь». Вот, например, вы немцы, чтобы от Франкфурта на Майне до Франкфурта на Одере добраться что делаете? Правильно! Садитесь в «Мерседес» и летите под 220 кэмэ по автобану. А мы русские сначала задумаем такое путешествие, потом месяц будем обмозговывать: какой билет купить на поезд, купе или плацкарт. На дорожку посидим, на посошок выпьем. А потом окажется что это не посошок был, а посошок перед посошком. А потом окажется, что это не посошок перед посошком, а посошок перед посошком, перед посошком. В конечном итоге мы никуда не едем. Я понятно изъясняюсь? Российские юмористы в главной передаче страны «Аншлаг», таким образом, постоянно русский народ опускают. Типа того, что американцы тупые, а мы еще тупей, ха ха ха. Как смешно. Тьфу! Развитые страны как в сыр в масле катаются, потому что тупые, а мы в говне по уши из-за того, что русский народ непосредственный, творческий, талантливый? Это я все к тому, что пословица эта не работает и никогда не работала.
– Интересная точка зрения, только я не все понял.
– Хорошо, в следующий раз буду помедленней. Садитесь.
Они сели. Пауза затянулась.
– Работник органов охраняющих право родился, – хихикнул Готов.
– Что? – не понял Отто.
– Да так… о своем. Так, стало быть, что молчим? Спрашивайте не стесняйтесь.
– Вам нравится ваша работа.
– О да! Давай на ты, а то выкаем, выкаем. Мы может не встретимся больше, соответственно не рассоримся, а значит болезненного для психики обратного перехода на «вы» не последует.
– Давай, хорошо, – согласился Отто.
Готов пригласил Отто прогуляться по школе. Показал спортзал. Познакомил с попавшимися на встречу педагогами.
Встретили химичку.
– Наталья Александровна, познакомьтесь это Отто. Он к нам в составе делегации из Германии. Отто… Наталья Александровна…
– Очень приятно, – улыбнулась немцу химичка. – Добро пожаловать в нашу страну.
– Спасибо, – ответил Отто.
– Кстати, – вспомнил Готов, – у Натальи Александровны фамилия Шульц, что указывает на ее немецкое происхождение.
– Перестаньте, Рудольф Вениаминыч… – рассмеялась она.
– Вениаминович, – как бы между делом поправил Готов.
– Перестаньте, – продолжила Шульц, – какая я немка? Я ведь детдомовская. Родителей никогда не знала. А Шульц у нас кочегар был. Хороший дядечка. Когда паспорт получала, попросила эту фамилию вписать. Многие детдомовские так делали. Сейчас, кто Ульянов, кто Космодемьянская. А в метриках все были или Ивановы или Петровы.
– Или Сидоровы, – добавил Готов.
Шульц ушла. Готов предложил немцу посмотреть столовую.
– Очень приятная женщина, – задумчиво произнес Отто.
– Дура она! – выпалил Готов.
– Дура?! – удивился Отто. – Почему?
– Потому. Ее братья и сестры по несчастью… ну эти детдомовские, считай, когда паспорт получали были комсомольцами – вот и назвались Ульяновыми да Космодемьянскими. А эта? Пепелища Хатыни еще не остыли, а она – Шульц!.. Дядечка, видите ли, хороший. И вообще, здесь все дураки, один я только умный.
Отто промолчал.
Они посмотрели столовую. Готов сравнил ее с хлевом, сказал, что в концлагерях лучше кормили.
– Пошли пиво пить, – предложил Готов. – Пил когда нибудь наше пиво?
– Пил, да…
– И как?
– Как у вас говорят «говно».
– Вот молодец, – Готов хлопнул немца по плечу, – я тоже так думаю. Но на безрыбье и канцер рыба.
Иностранный коллега согласился.
Они вышли из школы. Купили в магазине, неподалеку, по банке немецкого пива и сели на лавочку у подъезда кирпичной пятиэтажки.
Бабье лето затянулось. Начинался октябрь, и осень выдавала лишь желтая листва на деревьях. Историки сделали по глотку.
– Хорошо, – смакуя, сказал Готов. – Ну, как?
– Вот это лучше, – ответил Отто.
– Еще бы, двадцать семь рублей банка. Это тебе ни это, это тебе то.
Отхлебнули еще. Отто, увидев бомжа у мусорных контейнеров, жестом обратил внимание Готова:
– Рудольф, я хочу спросить. У вас так много нищих…
– Эти то? – не дал договорить Готов, – Да они больше меня зарабатывают. За день, знаешь, сколько бутылок можно насобирать? Штук сто. Вот и считай: в месяце тридцать дней, бутылка стоит рубль. Итого: три тысячи… Забудь Отто это не Германия, у нас народ каждую копейку не считает. Стеклотару в мусор выкидывают. А бомжики подбирают. И никакие они не бездомные как многие думают, почти что у всех квартиры свои есть. А выглядят так убого вовсе не из-за того, что в результате пьянства перестали следить за внешностью. Это некий инстинкт, безусловный рефлекс, выработанный веками, – носить униформу того социального слоя которому принадлежишь. Озолоти сейчас этого побирушку, думаешь он станет «от Валентино» одеваться? Хрен! Ага, нищие они… пенсии всякие, пособия по инвалу. Что, скажешь у вас таких нет?
– Есть, конечно, но не так много. В основном иностранцы.
– Да а а, иностранцы это бич любого государства. Я не тебя имею ввиду. Ха ха!
Готов и Отто чокнулись банками. Из подъезда вышла старушка и злобно посмотрела на них. Немец вынул из кармана сигареты и закурил.
– А у вас в Германии есть ядерное оружие? – лукаво спросил Готов.
– У нас? Нет, – ответил Отто.
– А у нас есть! Вот! И не только бомбы. Ракеты. Крылатые. И мы никого не боимся.
– Мы тоже никого не боимся. Германия в НАТО, а у НАТО ядерное оружие есть.
Улыбка с физиономии Готова спала, но тут же возникла вновь:
– Где ты так хорошо научился говорить по русски, ведь так и не рассказал?..
– В университете. Еще я год жил в России, когда собирал материал для научной работы. Потом пять лет жил в Москве.
Готова задело за живое: ишь умник нашелся, наверняка ученая степень, а я перед ним распинаюсь… не ляпнуть бы чего лишнего.
– Не любят немцев у нас в России, – философски произнес Готов.
– Почему? – насторожено спросил Отто.
– Как тебе сказать? Лично я против немцев ничего не имею. И среди моих соотечественников есть те кто лучше бы жил в Германии чем в России, но все равно, память о немцах как об оккупантах все еще жива в умах людей. Тебя могут даже в задницу поцеловать за то что ты немец, а за глаза: фашист. Вот как ты к Гитлеру относишься?
– Время было другое. А вообще Гитлер – позор нашей нации.
– А дед наверно твой так не думал?
Отто скорбно понизил голос:
– Мой дед был в сопротивлении в Польше. Он поляк…
– По отцу или по матери?
– Не понял, – слегка наклонил голову Отто.
– Я спрашиваю, твой дед, чей отец был, твоего отца или матери, - пояснил Готов.
– А а, теперь понятно, он был отец матери.
– Что же другой дед?
– Не знаю. Я про него ничего не знаю.
– Да а а, зомбирование у вас похлеще нашего будет. Знаю почему тебе про него ничего не рассказывали. Что бы, значит, если ребенок спросит – папа, мама почему Советский Союз Германию поимел во все дыры, они сказали - был такой плохой человек Гитлер, который заставил великий немецкий народ пойти и сделать Советскому Союзу бо бо, но твои дедушка с бабушкой были в сопротивлении и хотели злому Гитлеру вичкой по рукам нахлестать. А гестаповцы их не расстреляли потому что они, гроссальтерн, умные, сильные и смелые, какими и должны быть представители арийской расы. Правильно?
Отто добродушно улыбнулся:
– Ты историк, Рудольф, не надо так утрировать. Я же говорю мой дед из Польши.
– Я не утрирую, я режу правду матку.
– Правда матка! – вскинул брови Отто. – Я знаю это выражение.
– Что мы все о грустном… – Готов допил пиво и бросил пустую банку под скамейку, – расскажи лучше что-нибудь веселое. В Германии красивые девушки?
– Да!
– Я слышал обратное. А у нас?
– Да, очень красивые.
– Ты не испытываешь неловкость глядя на них?
– Какая неловкость? – удивился Отто.
– Как какая? Генетическая память о насилии над русскими людьми, о терроре, зверствах. А отголоском этого является беспричинный, казалось бы, стыд у последующих поколений.
Готов проводил Отто до гостиницы. По дороге купили еще пива. Прощаясь, в знак дружбы и солидарности двух стран, они обменялись адресами.

 Медосмотр.

– Рудольф Вениаминович, – завуч остановила Готова в дверях, – завтра вы должны пройти медосмотр.
– Кому должен? – удивился Готов.
– Должны и все!
– Почему?
– Потому. Таковы правила… перестаньте кривляться, сделайте нормальное лицо… Завтра с утра в поликлинику. В регистратуре все скажут…
– Откуда я знаю где поликлиника, – зевнул Готов, – я не так давно в вашем городе.
Сафронова тяжело вздохнула: вот тупой, даже не знает где поликлиника находится.
– Пройдете через центр, там свернете к 3 му магазину… от него через 5 й микрорайон, выйдете к парку пройдете еще немного… там поликлиника.
– Адрес, – надменно улыбнулся Готов. – Какой адрес?
– На Партизанской улице…
– Конкретнее, пожалуйста.
Сафронова остановила проходящую мимо географичку:
– Вероника, не знаешь, поликлиника по какому адресу? Да да взрослая, не детская же.
– Партизанская улица тридцать два дробь один, кажется…
Ермакова пошла дальше, а Сафронова ядовито спросила Готова:
– Понятно теперь? Партизанская тридцать два дробь один.
– Теперь понятно. Найду с божьей помощью.

Следующее утро. Поликлиника. Регистратура.
– Девушка, мне медосмотр надо пройти, – просунув полтуловища в окошко регистратуры, сказал Готов.
Девушка равнодушно приняла из рук учителя полис и медицинскую книжку, выписала бланк и объяснила:
– Сначала пройдете флюорографию…
– А я проходил… – запротестовал Готов.
– Не перебивайте мужчина. Пройдете флюорографию и дальше по врачам, номера кабинетов и время указаны на бланке. В последнюю очередь терапевт… Вот еще направление на флюорографию.
– Но я недавно проходил!
– Недавно, давно, какая разница, вы в нашей поликлинике в первый раз мужчина.
– Ну и что?
– А то! Проходите не задерживайте очередь.
Готов постучался и зашел в кабинет флюорографии. Там одевались несколько женщин. Они хором завизжали, прикрывая руками грудь:
– Ой, мужчина!
– Подождать не может?!
– Надо было закрыться!
– Вот дуры, – с отвращением сказал Готов. – Ну, увидал я ваши сиськи и что случилось? Это я, по идее, должен бежать в ужасе от одного вида свисающих до пола морщинистых доек и жировых прослоек по бокам. Тьфу! Ухожу, не орите.

 Флюорография.

Готов отдал женщине-врачу направление.
– Раздевайтесь, – сказала врач.
– Совсем? – вкрадчиво спросил Готов.
– По пояс.
– По пояс сверху или по пояс снизу?
– Сверху. Вы что, флюорографию никогда не проходили?
– Проходил, – сказал Готов. – Но раньше мне легкие просвечивали, а сейчас сказали предстательную железу.
– Кто вам такое сказал? – удивленно спросила женщина в белом халате.
– В регистратуре…
– Вставайте вот сюда, грудью вот сюда, подбородок вот сюда.
Готов залез в кабинку флюорографического аппарата и выполнил инструкции.
– Не дышите, – врач включила аппарат и через несколько секунд сказала. – Все, можете одеваться.
Одевшись, Готов тяжело опустился на колени и знаками показал врачу, что не может дышать.
– Что случилось? – мгновенно среагировала она.
Лицо Готова покраснело, он ничком упал на пол и через силу прохрипел:
– Разрешите дышать.
Врач поняла и скомандовала:
– Дышите!
– Спасибо, – держась за стол поднимался учитель.
Врач с опаской протянула Готову проштампованные бумаги: вдруг бросится ненормальный.
Учитель, шатаясь и держась за горло, вышел из кабинета.

Невропатолог.

– Садитесь, – показал на стул высокого роста невропатолог.
Он обстукал Готова по всевозможным рефлекторным точкам, поводил «молоточком» и сел заполнять бланк, параллельно задавая вопросы:
– Жалобы есть?
– Есть, – ответил Готов.
– На что?
– На внешне и внутриполитическую обстановку в нашей стране.
– Этим и я недоволен, – хохотнул невропатолог, – но помочь ничем не могу.
Готов опустил глаза в пол и уныло произнес:
– Я писаюсь по ночам.
– Интересно. И давно?
– Еще с института.
– Лечились?
– Лечился, – вздохнул Готов. – В основном пивом. Я, знаете ли, писаюсь когда пьяный, с утра голова болит… а в последнее время бывает что и какаюсь.
– Тяжелый случай, – невропатолог нахмурил брови. – Мой вам совет кладите под простыню клееночку.
– Помогает?
– В девяносто девяти случаях из ста.
– А если не поможет? – Готов недоверчиво прищурил глаза.
– До свидания, – отрезал невропатолог.

Окулист.

Готов закрыл левый глаз тетрадкой и стал читать нижнюю строчку таблицы Сивцева:
– Пэ, о, ша, ё, эл, тэ, ы, эн, а…
Седовласый окулист прервал:
– Постойте, что вы читаете? Здесь этого нет.
Готов притворился разочарованным. Молодая медсестра поняла «глубокий» смысл фразы, которую учитель хотел обозначить, и улыбнулась.
– Странно, – сказал Готов, – но я отчетливо вижу как раз эти буквы. Можно я левым глазом попробую?
– Разумеется, – согласился окулист.
Закрыв левый глаз, Готов обрадовался.
– Вижу! – воскликнул он. – Бэ, эл, я, дэ, мягкий знак…
– Попробуйте верхнюю, – окулист рассержено кусал губу.
– Эс, у, кэ, а…
Седой глазник беззвучно сматерился. Его короткие пальцы держали переносицу. Много людей за день приходит с глазами. Бывает неграмотные, бывает нервные, бывает просто добродушно глупые или в доску тупые, но вот чтобы так… без всякой причины взрослый человек издевался над пожилым эскулапом? Казалось бы, стоит спросить «сколько лет носите очки», проверить глазное дно, ведь человек явно близорук, но…
Окулист отдал отмеченные бланки Готову.
– И все? – неудовлетворенно спросил Готов.
– Все, – ответил флегматичный доктор.
– А мне всегда какую-то бяку в глаза закапывали, что весь день потом не вижу ничего толком. Не будете?
– Оно вам надо?
– В принципе нет… Значит я годен?
– Годен, годен. К нестроевой годен, – глаза врача с жалостью смотрели на Готова.

ЛОР.

Молодой отоларинголог осмотрел уши, горло и нос учителя. Затем отошел в угол кабинета и прошептал:
– Тридцать четыре.
Готов сидел без движения, глядя на стену. «Ухо-горло-нос» повторил чуть громче, но все же шепотом:
– Тридцать четыре.
Учитель не повел и бровью.
– Вы меня не слышите? – спросил отоларинголог.
– Почему не слышу? Очень даже хорошо слышу.
– Ну, что я сейчас сказал?
– Тридцать четыре, – Готов принял позу, какую принимают почти все люди с пониженным интеллектом на приеме у врача: мол, разумеется, доктор, слышу, а как может быть иначе…
– Шестнадцать, – прошептал молодой врач.
Учитель сидел как истукан.
– Ну, а сейчас что же? – опустил руки отоларинголог.
– Ково? – по-деревенски удивился Готов.
– Слышали?
– Слышал. Шестнадцать… Док, перестань мне мозги компостером пробивать, подпиши бумагу да пойду я. Вас тут прорва, а я один, к терапевту не успеваю.
– Но я должен проверить, – возразил док.
– Перестань. Мы оба знаем, что я здоров. Ни к чему все эти формальности.
Готов важно вышел из кабинета отоларинголога.
 Остался последний этап в миссии под названием «медосмотр» - терапевт.
У кабинета терапевта выстроилась очередь. Сезон садов-огородов подошел к концу и толпы пенсионеров, которые под действием резкого перехода от ежедневного физического труда к полному бездействию начинают заболевать, оккупировали поликлинику.
– Кто крайний на медосмотр, – спросил Готов.
– Здесь все крайние, – бабка с авоськой и медицинской книжкой в руках сделала рот «уточкой», – только мы по бирочкам.
– Не понял. У меня в направлении написано с десяти до двенадцати.
– Ничего не знаю, у нас бирки.
Готов махнул на нее рукой и обратился к очереди:
– Граждане кто-нибудь на медосмотр есть?
Худой старик отрицательно помотал головой. Девушка скрестила на груди руки.
Готов хотел заглянуть в кабинет терапевта, но бабка с авоськой схватилась за дверную ручку, не давая Готову открыть.
– Не мастись, не мастись, – зло сказала бабка, – я сейчас иду.
– У меня здесь написано: «терапевт, кабинет 32 с десяти до двенадцати.
– Ничего. Бирку возьми сначала.
– Я еще раз говорю, у меня написано…
– А мне какое дело?
Дверь открылась. Из кабинета вышел бородатый здоровяк. Готов намерился войти, но бабка снова вцепилась в ручку.
– Подожди, вызовут, – рявкнула она.
Дверь подергали изнутри. Борец за права обладателей бирок отцепилась от ручки. В проеме появилась миловидная девушка.
– Кто с медосмотром? – спросила она мелодичным голосом.
– Я! – выпалил Готов и стал заходить в кабинет, но бабка, отпихнув врача в объятия учителя, опередила.
Готов осторожно подхватил «мисс здравоохранение» за предплечья, чтобы та не упала и обнаружил на ее груди бейдж, который гласил: «Тарасова Анастасия Павловна. Терапевт».
Тарасова глазами поблагодарила Готова за поддержку и обратилась к бабке:
– Женщина, что вы себе позволяете? Я же сказала: те кто на медосмотр.
– У меня бирка на 11.15, – возразила наглая пенсионерка.
– Вы что не можете пять минут подождать? Выйдите!
Бабка, ворча, вышла. Готов ощутил теплую волну удовлетворения от торжества справедливости в свою пользу.
– Задолбали геронты? – спросил он.
– Их тоже можно понять. Возраст.
– Зря вы так. Толерантность здесь неуместна. Этот не вымерший гомосоветикус во всех своих болячках винит только медицину и врачей. В голову вдолбили себе, что лекарства не помогают и пьют все травы без разбора. Но к доктору сходят обязательно, для очистки совести. А потом у подъезда все здравоохранение по матери… Вот ведь Митрофановна таблетки попила не помогло, а зверобою то выпила насморк через семь дней прошел, как не было.
– Может быть, – улыбнулась Тарасова. – Давайте направление.
– Вы красивая, – сказал Готов и покраснел.
– Спасибо, – пропела она. – Раздевайтесь, я вас послушаю.
– Совсем?
– Нет по пояс.
– По пояс снизу или по пояс сверху.
– Вы же поняли, – Тарасова рассмеялась звонким красивым смехом.

В гостях.

На вечере знакомств «Кому за 35», проводимом местным Дворцом Культуры, Готов познакомился с симпатичной сорокалетней женщиной.
Инициатором похода на вечер выступил физрук Лукиных, который год как в разводе.
Поначалу Готову не очень понравилась новая знакомая: первая подошла, предложила поучаствовать в конкурсах, пригласила к себе в гости.
Рудольф Вениаминович сомневался идти в гости или нет, но коллега физрук уговаривал.
– Ты чего, Рудольф, колеблешься, – настаивал Лукиных, – такая баба классная, молодая еще.
– Ага, молодая, на пять лет старше меня, – возразил Готов.
– Спрашивал что ли?
– Сама сказала. Прилипла как банно-прачечный лист. Я, говорит, по знаку зодиака Водолей, значит моя стихия вода. Мы с вами Рудольф Вениаминович подходим друг другу. Мне, говорит, звезды что-то там подсказали. По-моему, она ненормальная.
Лукиных задумался и сказал:
– Цену она себе набивает – значит заинтересована. Сходи, Готов, сходи. Не убудет. Я, вон, вообще сегодня ни с кем не познакомился…
В следующую субботу Готов стал собираться в гости. Тщательно побрился. Чрезмерно оросил лицо одеколоном. Погладил костюм. Начистил ботинки. Надел шляпу и плащ. Вышел.
Через полчаса Готов стоял у ее дома, длиннющей девятиэтажки, и читал записку с адресом.
Вера Аркадьевна Зелянская.
ул. Новоиндустриальная д. 11/1
5 й подъезд, 5 й этаж.
Из лифта направо и в дверь налево.
– Ну и адрес, – сказал Готов вслух, – наверное, кандидат в мастера по спортивному ориентированию, не иначе.
Он зашел в лифт нажал кнопку с цифрой «5». Проехав три этажа (о чем свидетельствовало табло) лифт остановился.
 Готов подождал минуту, хладнокровно пытаясь медитировать. Изменений не произошло. Тогда он нажал кнопку аварийного вызова. Из маленького динамика раздался крик, как показалось Готову, полупьяной женщины.
– Вы чё, козлы, балуетесь. Заколебали уже. Щас приду, ноги повыдергаю.
– Сделайте милость придите, а то я тут… – начал говорить учитель, но его перебил тот же крик.
– Не понятно, что ли, уроды? Головы поотвинчиваю. Кончай хулиганить, сопляки. Я милицию вызываю.
Готов с силой вдавил аварийную кнопку и заорал:
– Ты что несешь, курица?! Какая милиция?! Я застрял! Вытащи меня отсюда!!!
– Застрял – жди, – ответили ему, – обед сейчас. Нет никого.
– Я не могу! Опаздываю! Меня любовница ждет!
– Подождет.
Готов еще раз попытался вызвать диспетчера, но безрезультатно.
Пульс учителя участился. Кровяное давление поднялось. По рукам пробежала дрожь. Со всей силы он принялся дубасить по панели с кнопками, пинать по стенам лифта и, надрываясь, кричать:
– Помогите! Выпустите меня отсюда! Лифт горит! Я задыхаюсь. У меня клаустрофобия.
Наверху залаяла собака. Послышался звук, ударяющихся о стенки мусоропровода пивных бутылок и банок. С третьего и четвертого этажа вышли жильцы.
– Застрял, что ли? – раздался с четвертого этажа голос пожилой женщины.
– Да, пошла ты! – кричал Готов. – Помогите! Выпустите меня пока я не раздолбал этот чертов лифт!
– Понажимай на кнопки, – учили сверху и снизу.
– Сами нажимайте! Я его взорву сейчас!
Готов нашел в кармане плаща канцелярскую скрепку, разогнул и, изрыгая проклятья в адрес лифтеров и жильцов дома, стал выцарапывать на стенах лифта послания будущим поколениям. О смысловой нагрузке этих посланий догадаться не сложно.
Закончив царапать, он бросил скрепку и плюнул в табло. Лифт тут же устремился вверх, доехал до пятого этажа. Выходя, Готов нажал кнопку «Стоп».
Зелянская встретила гостя в халате на голое тело:
– Ой, вы так рано. А я еще не переоделась. Проходите, пожалуйста, в зал.
Готов не любил, когда люди называли большую комнату залом, но смолчал.
По мещански обставленная квартира вызвала у него ряд ностальгических воспоминаний. В центре комнаты стоял круглый дубовый стол с кружевной скатертью и хрустальной конфетницей доверху наполненной карамелью. На стене висели часы с маятником и старые пожелтевшие фотографии в рамках. Напротив дивана находился домашний кинотеатр фирмы Sony и семиструнная гитара, со слегка треснувшей декой. Окна выходили на фасад пятиэтажки.
– А я сейчас в лифте застрял, – громко сказал Готов.
– Ой, что вы говорите, – прокудахтала Зелянская из ванной. – Доставайте из серванта бокалы. Вы принесли шампанское?
– Не е е т, – удивился Готов вопросу, – Вы не говорили про шампанское.
– Ничего страшного. Я вчера купила две бутылки.
Готов пожал плечами: зачем она спросила про шампанское, когда у самой две бутылки? Он достал из серванта бокалы и поставил на журнальный столик.
– Присаживаетесь, Рудольф Вениаминович. Что стоите? – Зелянская принесла две бутылки шампанского и коробку конфет. На ней было надето зеленое платье с длинным разрезом.
Готов подвинул кресло к столику. Сел, открыл одну бутылку и разлил в бокалы.
– За что выпьем? – Зелянская кокетливо поправила прическу.
– За что пьют в таких случаях? – Готов угрюмо разглядывал бисер пузырьков в бокале. – За меня… за вас… ну давайте за вас…
Они чокнулись и выпили. Зелянская хихикнула и жеманно указала на коробку:
– Кушайте конфетки, Рудольф Вениаминович: «Птичье молоко», другого не держим. Ой, вы знаете, я так люблю шампанское. Я готова пить его всегда…
– Вы алкоголичка? – Готов засунул в рот сразу две конфеты.
– Нет, что вы. При нашей-то зарплате, очень редко удается баловать себя маленькими праздниками. А вы, как я погляжу, большой шутник.
Готов подлил шампанское в бокалы:
– Позвольте угадаю. Вы работаете в бюджетной сфере.
– Верно, – еще раз поправила прическу Зелянская. – Как вы догадались? Гм… в отделе статистики.
– Кем? Статистом?
– Ха ха ха! Нет. Вот теперь вы не угадали… А чем вы занимаетесь? Помниться вы что-то говорили про рыбу.
Готов расправил плечи и сделал очень серьезное лицо:
– Бизнесом. Оптовые поставки морепродуктов: рыба, кальмары, трепанг, креветки.
– Наверняка, простите за нескромный вопрос, неплохо зарабатываете.
– Не жалуюсь. На днях джип «Panasonic» купил. Слышали про такую тачку?
Зелянская махнула рукой:
– Я не разбираюсь в авто… Скажите, неужели при таких деньгах вы не можете найти себе спутницу жизни? Вы ведь очень привлекательный мужчина.
– Это комплимент? – разлив шампанское Готов помакал конфету в бокале и съел. – Ненавижу комлименты. Вообще не люблю когда люди говорят то, за что полагается говорить «спасибо». Чихнул – «будь здоров» – «спасибо». Из бани вышел – «с легким паром» – опять «спасибо». Не люблю я это. А что касается спутницы жизни… Я человек занятой, по барам да дискотекам не шляюсь. Друзей очень мало. Остается одно – вечер знакомств. Давайте выпьем за мой бизнес. За мои магазины. За рефрижераторы.
Выпили молча. Зелянская сбегала на кухню. Принесла бутылку коньяка, две рюмки и нарезанный лимон.
– Может чего покрепче, а? Рудольф Вениаминович, может перейдем на «ты», а то выкаем как будто интеллигенты какие-то.
Готов сморщился, жуя лимон.
– Повременим! Что за фамильярность, панибратство, понимаешь… Ах, да, чуть не забыл, все хочу спросить: у вас есть, такой огромный, торт мороженное?
– Нету, – Зелянская открыла рот и захлопала глазами.
– А коньяк не отравленный?
– Не отравленный. Почему вы спрашиваете?
– Не привык рисковать, – замахнув рюмку, Готов занюхал рукавом. – Хороший коньяк. Пожалуй я останусь у вас еще ненадолго… м м м, недавно ходил на концерт симфонического оркестра. Замечательный концерт: настоящее рубилово.
Готов наливал себе коньяк, забывая о собеседнице. Открыл вторую бутылку шампанского и отпил из горлышка:
– Я человек прямой, без компромиссов и считаю что в этом есть рацзерно. Вы я так понимаю желаете со мной сожительствовать?
Зелянская повеселела и смущенно опустила глаза:
– Думаю нам стоит поближе познакомиться.
– Думать здесь буду я! – Готов ударил по журнальному столику кулаком. Зелянская вздрогнула. – И перестаньте кривляться, вам не двадцать лет. Не надо мне глазки строить. Меня это ничуть не возбуждает. Вы были замужем?
– Д да, три раза…
– Почему они от вас сбежали?
– Кто?
– Мужья, кто же еще.
– Н н не знаю…
Готов налил себе коньяку:
– Почему вы выбрали именно меня? Вы следили за мной? Вы же знали что я бизнесмен? Знали, не отпирайтесь. Так мы будем сожительствовать или нет?
Зелянская растерянно вертела головой:
– Д д давайте попробуем…
Готов поднялся с места и склонился над Зелянской:
– С чего же мы начнем?
– Я незнаю. Может, для начала, выпьем?
– Пить будем потом. И в постели будем курить после. Раздевайся.
– Что?!!
Сосредоточенно глядя на нее Готов повторил вопрос:
– Что слышала. Раздевайтесь догола.
Зелянская отвесила Готову троекратную пощечину. Готов из бутылки плеснул ей в лицо шампанское и схватил за руки:
– Не строй из себя недотрогу, сидоровая коза.
Вырываясь Зелянская ударила Готова коленом в живот, затем наотмашь огрела стулом. Готов прыгнул на женщину, повалил на пол и положил на лопатки. Зелянская дергалась и кричала:
– Гад! Насиловать вздумал?! Я тебя сейчас сама изнасилую.
Учитель сидел на мечущейся Зелянской и тоненькими струйками лил ей на лицо из двух бутылок коньяк и шампанское:
– Попробуйте наш фирменный коктейль.
Когда содержимое бутылок кончилось он затолкал ей в рот несколько кружочков лимона, конфету и слез с «побежденной» Зелянской.
– Пошел вон!!! – заорала Зелянская, выплевывая изо рта съедобный кляп.
– Ухожу, ухожу, истеричка, – одевался Готов. – Трех мужей сменила. Шампанское она любит, эмансипе, мать твою. Не за мой счет.
Готов вышел в коридор и услышал жалобный голос Зелянской:
– Рудольф Вениаминович, останьтесь, пожалуйста.
Готов повернулся и хотел сказать…
Последнее что он увидел – это как струя из газового баллончика бьет в глаза и, уже нечетко, как захлопывается дверь.
Дикий вопль в клочья разорвал тишину подъезда. Выбежав на улицу, он сел на корточки и на ощупь попытался отыскать лужу. Из глаз потекли слезы, из носа сопли, изо рта слюни. Он нащупал лужу: теперь было все равно грязная в ней вода или чистая.
Стояла ужасная осенняя погода. Сильные порывы ветра сбивали Готова с ног, дождь хлестал по лицу. Желтый лист прилип к левой линзе очков, вызвав у Рудольфа Вениаминовича приступ ярости. Готов остановился, убрал с очков лист и разорвал на мелкие кусочки. Тем временем шляпа слетела с головы и спланировала в самый центр огромной лужи. Ничего не оставалось делать, единственно повиновавшись судьбе, на цыпочках идти по луже спасать головной убор.
Готов надел мокрую шляпу и быстрыми шагами направился домой.

Драка.

Собираясь после третьего урока сходить, домой, Готов услышал, как на втором этаже кричат школьники. Он бросил дипломат и шляпу и помчался вверх по лестнице.
На втором этаже, немногим более десяти ребятишек, окружили, дерущихся семиклассников. Красные, вспотевшие подростки боролись на полу, стараясь уцепиться друг другу за волосы.
– Отдай, сука, сотню.
– Хрен тебе, урод. Я не брал, это моя.
– Че ты трешь, мне Зуб сказал, что ты взял.
– Я не брал, мне мать дала, на обед.
 Окружившие гладиаторов ребята, по сути дела не болели ни за того ни за другого. Стадный инстинкт, заставлял зевак истошно кричать, давая советы относительно техники ведения спарринга.
Готов гаркнул:
– А ну, всем стоять! В чем дело? Никому не расходиться. Вы двое! Как фамилии?
– Дюпин, – ответил один.
– Галиев, – сказал второй.
 У Дюпина на левой скуле проступил синяк, а у Галиева кровоточила губа. Они пыхтели как два маленьких паровоза и косились.
– В чем дело? – повторил вопрос Готов, – я по девяносто шесть раз повторять не буду.
– Он сотню у меня, из рюкзака, стырил, – промямлил Дюпин.
– Пошел ты! Это моя, – крикнул Галиев.
– Заткнись! А где моя тогда!
– Откуда я знаю, мне мать дала.
 Учитель, с укоризной, посмотрел на обоих и задумчиво сказал:
– Проблема достаточно серьезная. Воровство. В свое время за такие дела отрубали руки, садили на кол, и даже кастрировали. Кастрировать это значит, ампутировать тестисы. Хотя с другой стороны. Был ли мальчик, может мальчика то и не было? Как доказать факт кражи.
– Зуб видел! – заорал Дюпин.
– Да-да, он терся у его парты, – сказал Зуб
 Учитель задумался:
– Ну, это не свидетель. За такие показания Зуб без зубов может остаться. Мне факты нужны, умники. Не знаю даже как поступить. Галиев, дай посмотреть сто рублей, которые тебе якобы мать дала.
 Галиев протянул Готову помятую сторублевку.
– Так, значит. Вы мужчины, а мужчины свои дела решают на поле брани. Кто одержит победу, тот и получит свои законные сто рублей. Бокс.
 Готов толкнул Дюпина на Галиева. Галиев встретил соперника ударом ноги в живот. Дюпин упал и ударился головой о батарею, но резко встал и попытался провести удар кулаком Галиеву по лицу. Галиев увернулся от первого удара, от второго он увернуться не успел. Толпа вновь загалдела. Учитель словно рефери бегал вокруг драчунов, треся сторублевой купюрой: Работаем, работаем, работаем, что как мертвые. Дюпин давай с разворота. Не спи Галиев, через бедро бросай. Ну-ну по корпусу… вали его, прижимай коленом.
 – Директор! – крикнул один из наблюдателей.
Учитель схватил Дюпина с Галиевым за шиворот и заорал:
– Это, что еще тут происходит?!! Вы где находитесь?!! Вы в своем уме?!! А вот как раз и директор! Драку тут, понимаешь, устроили, еле разнял.
– Обоих ко мне, – приказал Смирнов.
 Готов потащил потрепанных взлохмаченных семиклассников в кабинет директора.
– Удивительная история, Владимир Константинович. Я было, собрался домой уходить, как вдруг слышу вопли на втором этаже. Сердце в пятки. Думаю: не случилось ли чего. Пожар или того хуже. Прибегаю, а эти идиоты башни друг другу сносят. Хорошо без убийства. Слава тебе Господи, вовремя.
 Ребята смотрели в пол. Готов отпустил их воротники и встал рядом с директором.
– Чего дрались? – улыбаясь спросил Смирнов.
– Галиев у меня сто рублей украл. Зубарев видел как он в рюкзаке шарился.
– Я не брал, – возразил Галиев.
– Брал! Че, я не знаю? Они щас у Готова.
– У Рудольфа Вениаминовича, – поправил директор, – давайте деньги, разберемся.
 Готов принял театральную позу, выражающую полное недоумение.
– У кого? У меня? Де-е-е-ньги? Ты чего мальчик, трататульки попутал? Какие сто рублей?
– Но вы сами сказали…
– Что я сказал? Ты! Баран!
– Спокойнее, Рудольф Вениаминович, – попросил директор.
– Я не понял. Какие деньги? Э! Я фигею!
– Все видели как вы у Галиева сто рублей взяли, – сказал Дюпин.
– Кто все? Нет, ты определенно гонишь.
– Отдайте сто рублей, – заныл Галиев, – мне мать на обед дала.
– Дорогой обед получается. Да подавись ты. На, в жопу их себе засунь. Жлоб.

КВН.

Завуч догнала Готова у входа в школу и, запыхавшись от быстрой ходьбы, проговорила:
– Рудольф Вениаминович, у нас ребята… активисты школы… они хотели бы организовать команду КВН. Во второй школе есть, в первой тоже, у нас нет. Вы не согласились бы, проконтролировать, что ли? Молодежь не опытная в этом вопросе, а вы, говорят, в студенчестве в КВН играли… Что вы на это скажите?
Готов развел руки в стороны и немного согнул колени:
– Опаньки! Надежда Ивановна, вы ли это говорите? Какой КВН? Мне что заняться больше нечем?
– А что тут такого?
– Ничего хорошего. Вы вообще представляете себе: я и этот вертеп. Мы начинаем КВН, для чего… – до безобразия фальшиво пропел Готов. – Нигде я в студенческие годы не играл, с детства терпеть не переваривал.
– Почему вы так негативно настроены? КВН это же весело, и ребята с инициативой выступили, надо поддержать.
– Надежда Ивановна, пускай они свою инициативу свернут трубочкой и засунут… сами знаете куда. Не буду я этим заниматься! Не хочу и не буду!
Судорожно топая по ступенькам крыльца, Готов заухал.
– Посмотрите КВН по телевизору, может вам понравиться, – предложила Сафронова.
– Я такое говно не смотрю.
– Мое дело предложить, ваше дело отказаться. Не хотите, как хотите.
Завуч вошла в школу. Готов ринулся за ней, крича и размахивая руками:
– Да, не хочу! И не потому что мне лень или из принципа. Просто это дебилизм. Вот, будут старшеклассники кривляться на сцене, бегать и орать как потерпевшие.
– Рудольф Вениаминович, мы закончили этот разговор.
– Разговор только начался и будет продолжаться. Знаете, что меня больше всего бесит в КВН? Не знаете? Я скажу. Конкурс «Разминка», будь он не ладен. А еще когда после конкурса «Домашнее задание» выходит вся команда и поет глупую несмешную песню. Традиция, понимаешь. Или еще хлеще: «Приветствие». Ой, я сейчас заплачу. Пооригинальней ничего нельзя придумать?
– Вот и придумайте, если есть идеи. Зачем напрасно воздух сотрясать.
– Когда говорю я, воздух в любом случае напрасно не сотрясается. А вот если пернуть громко, тогда…
– Что вы такое говорите, – качая головой, возмутилась Сафронова.
– А что такое? Все естественное не без образа. Лучше послушайте, какую я сценку измыслил.
– Так…
– Звучит марш Мендельсона. В свадебных нарядах выходят шесть человек попарно. Слева два гея, по центру гетеросексуальная пара, справа лесбиянки. Между пар шныряет Карлсон, который живет в подвале. Его движения напоминают стробоскопический эффект. К Карлсону подкатывает «новый русский», с распальцовкой, в бордовом пиджаке и золотой цепью на шее. «Новый русский» говорит: «А ты типа кто?», а пузан с пропеллером отвечает: «Я, типа, Карлсон, который живет в подвале». Гаснет свет, звучит вой сирены. Свет включают: все голые. Три девушки стоят в ряд, широко расставив ноги, и держат за поводки, гавкающих и стоящих на четвереньках, двух геев и одного гетеросексуала. У голого Карлсона на шее золотая цепь, у обнаженного «нового русского» на голове крутится пропеллер. Немая сцена. Девушки начинают визжать. Ха ха ха!
– Вам лечиться надо, Рудольф Вениаминович.
– Вы не понимаете, это же смешно!
– Зря я к вам обратилась.
– Ой, ой, ой, можно подумать!

На уроке музыки.

Вялая, томная атмосфера стояла в учительской.
Селезнева зевала, широко раскрыв рот. Житных и Ермакова, шептались, перебирая содержимое блестящего пакета с косметикой AVON. Школьный психолог Холодова делала вид, что всецело преданна работе, листала толстую книгу. Забегал трудовик Павел Семенович, хотел поздравить завуча с днем рождения, но не застал.
Готов откинулся на спинку стула и смотрел в потолок.
– Ой, тоска –а а, – провыл Готов.
– Что же вам тоскливо? – оторвалась от книги Холодова. Ее лицо сделалось внимательным: наконец-то появился долгожданный собеседник.
– То и тоскливо, что тоска.
– Вы просто, Рудольф Вениаминович, так себя настроили, – с видом знатока сказала Холодова.
Готов взял очки на вытянутую руку и посмотрел сквозь линзы на школьного психолога, покачал головой, цокнул языком?
– Бедная вы наша, Аделаида Васильевна, совесть не замучила?
Холодова в недоумении захлопала глазами.
– Чем вы здесь занимаетесь? Я например историю преподаю. Вот Алевтина Геннадьевна, царствие ей земное, математику. А вы? Непонятно.
– Я тоже преподаю и не меньше вашего, только…
– Ой, не надо, не надо. Если б Макаренко узнал, как вы тут преподаете, держу пари он бы в гробешнике перевернулся, причем не только вокруг своей оси, но и по разному. Думаете никто не видит с какой кислой миной наш школьный психолог втирает кому не попадя, как прекрасен этот мир. Большее на что вы способны – это провести бесполезный тест на типы темперамента. Уму можно даться. Если человек тормоз перестройки то и без теста видно, что он флегматик, а нытик сопливый меланхолик.
– У вас завышенная самооценка, господин Готов, – парировала Холодова, – это свойственно людям вашего типа.
– Какого типа? – ухмыльнувшись, сказал Готов. – Давайте приприте сюда еще гороскоп, тайну имен. Психолог, на сегодняшний день, имеет больше представления о всяких там фэн-шуях и агни-йогах, чем непосредственно о психологии. Да, я не отрицаю психологию как науку. Когда-то она бывает даже полезна, но только в совокупности с психиатрией, для морально неустойчивых людей.
– Таких как вы, – нашлась Холодова и обрадовалась находке.
– Что с вами разговаривать, – махнул рукой Готов, - ы ы - ы, плакать надо, а не смеяться. Тоже мне психолог.
В учительскую, в слезах, ворвалась преподаватель музыки Мышкина. Тридцатилетняя, худая, некрасивая учительница села за свободный стол и, закрыв лицо руками, зарыдала.
Женщины сбежались к ней. Гладили по голове, утешали. Рыдая, Мышкина говорила обрывками фраз:
– Я не могу больше… я не вынесу… они монстры… они чудовища…
– Аня, Аня, что случилось? – засуетилась Холодова.
Мышкина проревелась и вытерла платком слезы. Всхлипывая и шмыгая носом, она сказала:
– Я им по человечески… встаньте, говорю, споем песню… а они: «пошла ты со своими песнями» А Тужиков орет как не знаю кто… Я что с ними драться должна? Они пластинки спрятали и ржут…
Мышкина вновь разрыдалась, уткнувшись в ладони. Холодова принесла стул и села рядом. Селезнева включила электрический чайник.
– Аня, Анечка, успокойся, – утешала Холодова. – Сделай глубокий вдох. Вот так… хорошо… вытри слезы.
Женщины выпили чаю с дешевым печеньем. Готов отказался. Он молча слушал повествование Мышкиной о том, какие «чудовищные и бездарные дети пошли нынче», какие они «циничные и наглые», что она проучившаяся три курса в консерватории «достойна лучшей доли» и то, что раньше ее приглашали флейтисткой в областной камерный оркестр.
Холодова монотонно бубнила: призывала к релаксации, убеждала Мышкину взглянуть на вещи с другой стороны, постараться не думать о сизифово педагогическом.
Готов издевательски произнес:
– Что вы опять околесицу несете, Аделаида Васильевна? Ну успокоите вы ее, а что дальше? Точно ничего в психологии не понимаете. Такие проблемы надо решать радикальными средствами.
– Что вы предлагаете? – с надеждой спросила Мышкина.
– Я ничего не предлагаю. Человек предлагает – я располагаю. А располагаю я тем, что на моих уроках всегда тишина, спокойствие и полное умиротворение. Спросите, как я этого добился? Отвечу. Во-первых, надо быть твердым и уверенным в себе, малолетние подонки это чувствуют. Во-вторых, необходимо научиться всегда четко аргументировать сказанное, это нелегко, но возможно. В-третьих, особый подход к воспитанию ребенка: тонкий баланс кнута и пряника. Ну, а в-четвертых, разумеется личное обаяние, не без этого. Извините, конечно, дорогая Анна Валерьевна, но ни в один пункт вы не вписываетесь. Печальная правда жизни. Увы, к сожалению, льстить не могу, не приучен. Как говориться: Станиславский мне друг, но Немирович-Данченко дороже.
– Вы хотите сказать, что это я плохая, а не они? – всхлипнула Мышкина.
– Что вы, ей Богу, как маленькая? Плохие – хорошие, черное – белое, день – ночь, девственница – шлюха, ангел – олигарх. Поймите, это дети! Детям можно все, они другие!!!
– Вы не были на моих уроках, – не согласилась Мышкина, – вы не знаете что там творится.
Готов подышал на стекла очков и протер:
– Я знаю, что там творится. Там творится типичная вакханалия, которой потворствуете вы, любезная Анна Валерьевна. Хотите, я поприсутствую на вашем уроке? Посмотрю, оценю обстановку. Если посчитаю нужным, проведу с классом воспитательную беседу.
– Вы не придете, я вас знаю, – вмешалась хитроулыбчивая Ермакова, – вы мне один раз уже кое-что обещали.
– Вероника Олеговна, – Готов бросил острый взгляд на молодую географичку, – еще слово и я не совладаю с собой.
– Хотите? – вновь обратился к Мышкиной Готов.
– Допустим. В понедельник сможете? Четвертый урок.
– Легко.

В понедельник Готов, как и обещал, явился к четвертому уроку в кабинет музыки.
Он сел за заднюю парту. Полпарты занимал искусно выполненный гелевой ручкой рисунок: волосатая мошонка и толстый половой член, наполовину вошедший во влагалище. Мужское достоинство начиналось как бы ниоткуда, а влагалище окружало изображение ног, ягодиц и части торса, с пирсингом на пупке. Рядом размещалось дополнение: жирная стрелка другого цвета (нарисованная детскими руками, заточенными под ограниченное количество предметов) указывала на торс, а надпись поясняла – «это Мышкина».
В класс вошли ученики и расселись по местам. Складывалось впечатление, что Готова для них не существует. Ведь он находится не у доски, а в конце класса. Существенный фактор для модели поведения.
Сразу после звонка в класс заскочила Мышкина. Извинилась за опоздание и отметила отсутствующих
– Где Шмелева и Иванян? – спросила у ребят учительница.
Класс, немного пошептавшись, дико заржал. Тупое стадо всегда стремится опошлить отсутствие членов коллектива, особенно если они разнополые.
– Они заболели? – допытывалась Мышкина.
Смех усилился. Отдельные ученики выкрикивали:
– СПИДом!
– Сифаком!
– Трипаком!
Мышкина призвала к спокойствию:
– Тише, тише! Все разучили песню «Полюшко»?
Ученики зашелестели тетрадями, в которых записали, на прошлом уроке, под диктовку Мышкиной слова песни.
– Все встали, – попросила преподаватель. – Почему вы никак не можете запомнить, что петь надо стоя? Сабиров, встань тебя говорят… что значит не хочу?.. Все стоят и ты встань… не дерзи, а то вылетишь из класса… Сам уйдешь? Иди… я тебя не держу… До свидания…
Мышкина поставила в журнале «н» и села за пианино.
Учительница ловко пробежалась по клавишам худыми, длинными пальцами и взяла аккорд:
– И и и…
Класс нестройно затянул:

 Полюшко, поле.
 Полюшко широко поле
 Едут красной армии герои-и-и…

– Стоп, стоп, стоп, – прервала Мышкина. – Это что такое? Кто в лес, кто по дрова. Ритма не чувствуете? У девушек лучше получается, чем у ребят. И открывайте рот пошире…
Школьники опять заржали.
К разговору о тупом стаде следует отметить, что любые намеки на все оральное так же вызывают у стада всплеск положительных эмоций.
– Давайте «Рамштайн» включим, – попросил Краснов.
– Давайте без давайте, – отрезала Мышкина. – «Рамштайн» мы включать не будем.
– Почему?
– Потому что его нет в программе.
– А если бы «Рамштайн» был в программе?
– Его бы там все равно не было, – резко сказала Мышкина.
– А если бы все-таки был? – не унимался любитель «нетрадиционных» музыкальных жанров.
– Этого не может быть, потому что, то, что ты слушаешь это не музыка, а издевательство.
– Полюшко ваше издевательство.
Часть класса поддержала бунтаря против образовательной системы. Высказывались различные мнения:
– А что Металика тоже дерьмо?
– Король и шут…
– Давайте тогда Джимми Хендрикса слушать, блюз.
– Мы не хотим петь про героев Красной армии, мы не какие-нибудь там уродские коммунисты.
У Мышкиной началась истерика. Доселе бледное лицо стало красным как китайский флаг, мышцы на шее напряглись. Она закричала:
– Вы долго будете надо мной издеваться?!! Понять вы, остолопы, никак не можете, у нас есть программа!!! Про грам ма!!!
Школьники не утихали. Готов вышел к доске и жестом попросил угомониться. Так же жестом он указал Мышкиной на стул у пианино. Стало тише.
– Ребята, – торжественно сказал Готов, – здороваться со всеми не буду, потому что здоровья желаю не всем, а приветствовать кого-то по отдельности нет времени.
Он глянул в сторону Мышкиной и почесал под мышкой.
– У меня есть компромисс, – продолжил учитель, – давайте разучим песню «Город золотой»… ну, помните там… под небом голубым есть город золотой, с прозрачными воротами, тари тара та ти… Хороша песня: еще не «Рамштайн», но уже и не «Полюшко».
– Мы не будем учить эту песню, – твердо отвергла предложение Мышкина.
– Но почему? – вместе с классом недоумевал Готов.
– Это рок. Это Гребенщиков.
– Не согласен. Музыка Франческо да Милано, слова, насколько мне известно, не Гребенщикова… это все знают.
Мышкина стояла на своем:
– Как мы ее сможем исполнять, если этой песни нет в программе? Ее не я придумала, а Дмитрий Борисович Кабалевский. И по программе мы должны петь «Полюшко».
– А что изменится, если немного отклониться от программы и вместо банальных революционных песен разучить что-нибудь стоящее?
– Все у вас просто, Рудольф Вениаминович, а мне отчитываться о проделанной работе. Что я скажу, когда меня спросят, чем я занимаюсь на уроках?
Мышкина «прокололась», показала истинную личину. Не желание научить движет этим педагогом, а страусиный рефлекс, только вместо головы Мышкина прикрывает задницу.
Готов бросил презрительный взгляд на учительницу, встал в позу Ленина на броневике и обратился к классу с речью:
– Музыкой, ребята, заниматься – не пуп царапать. Не так просто как кажется. Я сам талантливый музыкант и знаю, о чем говорю.
Он прошел вглубь класса.
- Но, к сожалению, отдельные личности, не буду говорить кто, полагают, что к этому можно относиться тяп-ляп. Конечно, думают они, зачем детей приобщать к прекрасному, они же будущее быдло. Винтики системы. Рабы. Мясо. Меньше знают, крепче спят, не задают лишних вопросов. Я с этим не согласен. Доколе мы должны терпеть издевательства над личностью! По телевизору одну херню кажут! А посмотрите, какие у них особняки. А на каких они машинах ездят. А вино какое пьют. А я? Палец о палец не ударили, а туда же, посмотрите, мол, на меня какая я звезда. Не звезда ты а… Сказал бы я кто.
Закончив, Готов закрыл глаза, видимо ожидая аплодисментов, но услышал только шмыганье носов и скрип парт. Он приблизился к Мышкиной и шепнул на ухо. Та привычно прошлась по клавишам и взяла аккорд. Готов фальшиво, но громко запел:

 Полюшко, поле,
 Полюшко широко поле…

Новые фамилии.

– Я так понимаю, что пятый дэ в полном составе, – начал урок учитель.
Он щурился от яркого света солнца. Он улыбался так широко и так нарочито, что были видны десна и прилипший к ним кусочек моркови (остаток былого пиршества – обеда в школьной столовой).
Готов пролистал журнал и уставился на список, состроил недовольную гримасу и произнес:
– Ребята! Мне не нравятся ваши фамилии. Какие-то они посредственные, не одухотворенные. Вот я и решил: у каждого из вас, фамилия будет новая. Достали ручки и записали себе на лбу, чтобы ваши головы – дуршлаги не потеряли эту информацию. Запоминаем:
Амиров – Дубченко
Безматерных – Матерных
Бобров – Тупиков
Верещагин – Ндримандрисланов
Иванова – Жопа
Колегов – Дрын де Дебик
Коновалов – Противозачаточников
Коростелева – Парашина
Кулаев – Идиотенко
Лялин – Говнюков
Мельникова – Гондонесян
Осипенко – Жопа
– Запомните. С сегодняшнего дня в нашем классе две Жопы. Продолжаю.
Пастухов – Гад
Рейн – Гитлер
Садыкова – Дебильдятникова
Соколова – Ублюнденбург
Титова – Сучкина
Уразова – Скотовская
Чагин – Пидоров
Штенников – Паразитович
 
– Что ж, проверим, как усвоили. Ндримандрисланов…
Молчание.
– Хорошо, еще раз. Ндримандрисланов…
Молчание.
– Верещагин тебе чего, жизнь не в радость? Ты больше не Верещагин, ты Ндримандрисланов.
– Мне не нравится эта фамилия, – сказал Верещагин.
– А кто тебя спрашивает?
– И нам не нравится. Лажа какая-то, – загудел класс.
– Что вы в этом понимаете? Ведь каждая новая фамилия отражает вашу истинную сущность. Вот, например: Иванова, как ты думаешь, почему у тебя новая фамилия Жопа.
– Не знаю.
– Да потому что, ты жопа, – крикнул нервный педагог. А наличие в классе двух носителей этой фамилии, говорит о том, что среди вас две жопы.
Учитель мгновенно успокоился и тоненьким голосочком заявил:
– Ваши проблемы. Кто не отзовется на новые клич… э-э-э фамилии, будет отмечен как отсутствующий, но в журнале я поставлю не «н», а «сб», то бишь сбежал. Let’s go!
– Тупиков к доске. Не идешь эсбэ. Парашина. Не хочешь, то же самое.
Некоторое время, помолчав, помычав и посопев носом, учитель родил таки фразу:
– Бунт на авианосце. Ну и говны же вы.

Зоопарк.

В город приехал столичный зоопарк.
Зверинец расположился на центральной площади. Большие клетки-прицепы были выставлены так, что не позволяли не купившим билет даже краем глаза взглянуть на животных. У входа в круг клеток стояли два охранника кавказкой национальности и билетерша.
Взрослые посетители отдыхали от изнурительной трудовой недели, а их маленькие чада от стресса, как ни как новый учебный год начался.
Готов купил сладкой ваты, билет и спросил у билетерши.
– Чего так дорого?
– Рыночная экономика, – иронизировала она.
– Прахады дарагой, нэ задэрживай очередь, – сказал охранник кавказец.
Внутри оказалось многолюдно. Кто-то фотографировался на фоне животных, кто-то объяснял своему ребенку, что вот именно эта зверушка живет на реке Лимпопо. Два хорошо одетых мужчины важно манипулировали друг перед другом эрудицией на предмет того: чем питаются те или иные животные, какой температурный режим им необходим и где всю эту божью тварь содержат зимой.
– Мама, мам смотри, лисичка, – раздался детский голос.
– Это не лисичка, это рысь, – ответили ему.
Готов начал обход по часовой стрелке. В первых клетках сидели волки. Одни больше любой собаки, другие приземистые. Дальше спящая львица и бодрствующий лев. В следующей клетке взад-вперед ходила красивая пума и изредка рычала.
Готов поморщился: как же здесь воняет, жалко зверушек, холодно им наверно. Россия не Африка, не Лимпопо. Здесь у зверей как у людей, интересы шкурные: выжить, не замерзнуть, обмануть, украсть. Только у кого? Или как медведь за лето отожраться и спать всю зиму. Вон гепард мечется. Понимаю, сто десять километров в час в четырех квадратных метрах не развить… Благородная животина. А теперь раб, тухлятину жрать приходится. А если бы меня вот так в клетку? Бр-р-р… даже думать не хочу. Нет, я все ж таки без быта не могу… теплый сортир с газетой, горячая вода, телевизор…
Смачно хрюкала кабаниха с маленькими поросятами. Сонный гималайский медведь сидел без движения. Енот что-то грыз в своем заточении. Пронзительно вереща, наблюдал за шумной детворой павлин.
В следующей клетке животных не было, если не называть животным человека, подметающего в ней. Надпись на табличке гласила: «Дикобраз».
– Скажите, пожалуйста, – крикнул Готов подметающему человеку, – дикобраз это вы?
– Что, читать не умеешь?– усмехнулся тот.
– Странно…
– Не похож?
– Вроде не очень, хотя какое-то сходство все же есть.
 Улыбнувшись, человек в клетке сказал:
– Ты сейчас не уходи, слона приведут.
– Спасибо за информацию, – ответил Готов и побрел дальше.
Пройдя мимо рыси, разных видов орлов, антилоп и горных коз, учитель добрался до последней серии живых экспонатов – обезьян.
Неугомонные макаки лазали по сетке рабица, горилла ловила блох в шерсти у детеныша, самец шимпанзе положил лапу на лоб и напоминал «мыслителя». Готов помахал руками, привлекая внимание примата.
– Эге-гей, обезьян, – высунул язык учитель, – у-у, у-у.
Готов состроил характерную гримасу и запрыгал, изображая примата. Удивленная толпа отвлеклась от просмотра заезжей живности и сосредоточила внимание на учителе.
Готов вошел в раж: колотил себя кулаками по груди, что правильнее было адресовать горилле, бегал на четырех конечностях и ухал.
Дети смеялись, взрослые крутили пальцем у виска, а шимпанзе взвизгнул и заметался по клетке, радостный оттого, что встретил среди людей брата по разуму.
Эмоциональная волна прокатилась по толпе: привели слона. Все окружили чудо природы, галдели и смеялись. Слон покорно волочил привязанную к ноге цепь и хлопал ушами.
– Груда мяса, – сказал Готов громко.
Слон посмотрел на учителя большими, грустными глазами и издал протяжный вой.

Туалет.

На перемене учитель отправился в туалет. Он пользовался иногда общим туалетом, и именно сегодня учитель возжелал это сделать.
В принципе мочевой пузырь учителя не был достаточно наполненным, чтобы сломя голову нестись до ближайшего помещения, где есть хоть намек на писсуар или нечто подобное. Нет. Жажда общения с молодым поколением ищущем отдохновения от мучительной усталости мышц челюсти тщетно пытающихся разгрызть гранит науки, подвигла учителя удостоить своим присутствием грязный, разрисованный матом, раскрашенный плевками и окурками туалет школы.
В туалете стояли школьники и курили. Окно выходящее на стадион позволяло прохожим на улице бесстыдно пользоваться аморальным правом, смотреть на испражняющихся подростков. Лампочка без плафона одиноко болталась на скрюченном, подпаленном (видимо вследствие замыкания) проводе. Унитазы не имели разделительных перегородок, а раковина разбита. Не смотря на бумажку висевшую, на стене (и имеющую на себе отпечаток детского ботинка) которая слезно умоляла, прикрываясь подписью «Администрация» не пользоваться разбитой раковиной, дети все равно пили, мыли руки, а также злонамеренно открывали воду.
Туфли учителя вступили в разлитую жидкость с маленькими корабликами-окурками, по количеству составляющими целую флотилию. Готов несколько мгновений разглядывал подростков сквозь очки, сканируя. Еще через секунду рот заговорил.
– Что вы тут делаете?
– В туалет пришли, – ответил один из учеников.
– Я вижу, что в туалет, я спрашиваю, что вы тут делаете?
– Ничего, – сказал тот же, передавая покурить, маленький
 «бычок» товарищу.
– Неправда!
– Ну, курим, – виновато произнес паренек с рыжими волосами и веснушками.
– Ну, курим, – передразнил учитель, – сигареты это яд-т-т. Стоите, травитесь,… давайте, давайте. Я вам скажу, что вот вы, например, через пару лет вообще окончательно отупеете. Будете ходить с открытыми ртами, мух ловить.По статистике, те кто начал курить с 14 лет 99,9% становятся импотентами.
– У меня отец с 12 лет курит, – возразил веснушчатый мальчик.
– Да-а-а? А ты задумывался над тем, почему ты вырос дебилом?
– Я не дебил.
– А кто ты?
– Человек.
– А, что человек не может быть дебилом? Ну, ты рыжий меня удивил. Когда я учился в МГУ… у нас там был один профессор, смолил как паровоз. Так вот когда я учился, этот профессор разрабатывал какую-то теорию, что-то там связанное с самолетостроением и потом по его методике построили самолет. Но оказалось, что из-за никотина у ученого пол мозга вообще отсутствовало. В теории была ошибка, а самолет уже испытывали. И, чтобы вы думали, авиалайнер взорвался, не взлетев, с двустами пассажирами на борту.
Присутствующие в туалете, завороженные столь увлекательной историей, ошарашено смотрели на учителя.
Нашелся таки один смельчак: школьник в бейсболке держащий в руке сигарету без фильтра, который задал вполне уместный и столь необходимый вопрос:
– Типа прямо с пассажирами испытывали?
Готов, не думая ни секунды, выпалил:
– Конечно. А как еще можно проверить грузоподъемность?
 Школьники захихикали полуистерическим смешком.
– Перестаньте ржать уродцы, – рявкнул учитель.
– Мы не ржем, – ответил мальчик, первый усомнившийся в правдивости истории с профессором МГУ.
– Я, наверно, ржу? Просто ухахатываюсь, мочи аж нет как смешно. Смотрите у меня.
Учитель погрозил пальцем, но погрозил не так, как делают все, а по-своему: кисть оставалась неподвижной, палец же двигался, напоминая метроном.
– Ну и что с вами будем делать?
– Ничего, – промямлил «рыжий».
– Что значит ничего, ты с кем разговариваешь? Напинать бы вам под зад, чтобы запомнили на всю оставшуюся жизнь. Я не посмотрю, что вы тут квазикрутенькие, с сигаретками.
Готов пристально посмотрел на ребят и принял злое решение:
– Выворачивайте карманы. Отдать мне все сигареты. Завтра с родителями к директору.
Готов стал собирать у школьников курительные палочки, резко выдергивая из рук пачки. Потом положил руку на рыжую голову веснушчатого паренька и громко гаркнул:
– Ты будешь сторожить за дверью, пока я не выйду и никого не впускать. Тепереча оставьте меня одного.
Дети выбежали из сортира, и учитель спокойно мог мочиться, намерено не попадая в унитаз.

День самоуправления.
 
Накануне дня самоуправления педагоги собрались в учительской.
День самоуправления проводился в школе каждый год. Суть заключалась в том, что преподаватель, всю смену, вел не свой предмет. Точнее сказать не вел, а в шуточной форме изображал это.
После недолгой речи директора перешли к распределению ролей.
– Чур, я беру химию, – сказала Ермакова, – а кто возьмет мою географию?
– Давайте я, – сказала Житных, – Архип Африканович возьмете немецкий? Хи хи хи…
Физик Дудник согласился глазами.
– В прошлый раз я вела музыку, – нараспев сказала Селезнева, – а нынче хочу физику.
Готов, недоумевая, воскликнул:
– Какая музыка? Какая физика? Разве это день самоуправления? Мне кажется, школьники должны сами вести уроки. По крайней мере, в тех местах, где я раньше работал, было так.
Директор снисходительно улыбнулся:
– Это пройденный этап, Рудольф Вениаминович. Был у нас, в свое время, такой эксперимент. Но это ни к чему хорошему не привело.
– Почему? Может вы неправильно…
– Потому! – не дал договорить Смирнов. – Во-первых, детей надо подготовить. А кто этим будет заниматься? Педагоги-организаторы давным-давно разбежались. А у нас, сами знаете, забот выше крыши. Во-вторых, ребята все равно не справятся, растеряются. Наконец школьники без присмотра не останутся, да и нам веселее будет.
– Все в порядке, Рудольф Вениаминович, – добавила Сафронова. – Мы уже много раз так делали. Вам понравиться, вот увидите.
Готов задумчиво согласился:
– Пускай будет по-вашему. В конце концов, в чужой монастырь со своей конституцией не ходят. Я математику хочу выбрать. Можно?
Коллеги посовещались еще с полчаса, выбрали на завтра предметы, сверились с расписанием и разошлись.
В коридоре Готов подбежал к Селезневой и взял под руку.
– Алевтина Геннадьевна, – сказал он, – мне нужна ваша консультация.
– Слушаю, – Селезнева деликатно освободилась от готовской руки.
– Признаться, даже как-то неловко говорить об этом.
– Говорите, не стесняйтесь.
Готов уже было, заржал, но осекся и прикрыл рот ладонью.
– Понимаете, дело в том, что я в математике полный ноль… Не ноль конечно, простейшие действия могу… с двузначными числами даже без калькулятора… Что преподавать?
– Да бросьте вы, – усмехнулась Селезнева, – ничего преподавать не надо. Расскажите ребятам что-нибудь смешное. Забавные случаи из жизни.
– Вы полагаете, моя жизнь столь забавна?
– Не хотите из жизни, потравите анекдоты. Повеселитесь главное.
Селезнева похлопала Готова по плечу, словно говоря: не волнуйся дурашка, все у тебя получиться.
– Нет, Алевтина Геннадьевна, – не унимался Готов, – все-таки я настаиваю. Дайте мне хоть какой-нибудь учебник.
– Идите за мной, – сдалась Селезнева.
Они прошли в кабинет математики. Селезнева достала из шкафа кипу методичек и небрежно положила на стол.
– Довольны? – спросила она.
– Премного благодарен, дорогой вы мой человек Алевтина Геннадьевна, – Готов подмигнул и пошевелил ушами.
Селезнева пренебрежительно фыркнула:
– Читайте если вам это интересно. Вот ключ, будете уходить, закройте класс.
Математичка вышла. Готов буркнул что-то непристойное ей в след и погрузился в изучение брошюр.
Утро следующего дня выдалось на редкость «приветливым». Во дворе собственного дома Готова облаяла и, даже чуть не укусила, маленькая собачка. Забытый зонтик стал причиной того, что под дождем промокла шляпа и плащ. В результате нежелания идти до работы пешком, в переполненном автобусе отдавили носок, с утра начищенного ботинка.
В школе громыхала музыка в стиле диско. Ди-джеи школьного радио вели праздничную программу, посвященную дню самоуправления. Разнокалиберные школьники шныряли туда-сюда в приподнятом настроении.
Готов подошел к расписанию и вслух произнес:
– Ага, восьмой «А», математика первый урок. Замечательно.
Он взял ключ от кабинета математики. Зашел в класс. Достал из шкафа методичку для восьмого класса. Написал на доске число, «Контрольная работа», а также выписал из методички задачи и примеры для двух вариантов.
Рассевшихся по местам восьмиклассников переполняла радость. Еще бы: настоящих-то уроков не намечается. Но Готов попытался слегка скорректировать их настрой.
– Сесть, и заткнутся, – крикнул он.
Ученики притихли и насторожились.
– Как вы успели заметить я не в духе. И даже скажу почему. Во всех нормальных школах день самоуправления подразумевает под собой то, что школой управляют школьники. И ведут уроки тоже школьники, а не педагоги меняются местами. Так уж, коль директор ваш баран – достаем чистые двойные листки и пишем контрольную работу. Задание на доске. Сорок пять минут в вашем распоряжении.
– Мы в день самоуправления никогда не пишем контрольную, – возмутилась староста Оля Исаева.
– Сегодняшний день станет исключением, – отрезал Готов.
– Мы не хотим, – дерзко сказал Олег Бабушкин.
Поднявшись с места, Готов заложил руки за спину и прошелся по классу:
– Еще слово и я каждому сделаю по персональному харакири.
Добрая половина класса на всякий случай вырвала из тетрадей двойные листы и списывала задание с доски.
Олег Бабушкин пренебрежительно упрекнул одноклассников:
– Че вы как дураки?! Че контрольную собрались писать?! Зассали что ли?
– Закрой варежку, – оборвал Готов, – а не то я…
- А че вы сделаете, – парень демонстративно расстегнул ворот рубашки.
– Убью… – Готов покраснел как томатный соус.
– Вас тогда в суд посадят, – сказал Бабушкин и тут же поправился, – э э э… в тюрьму посадят.
Класс засмеялся. Учитель тоже слегка повеселел:
– Лох! – ухмыльнулся Готов. – Облажался?!! В суд, говорит, посадят. Идьёт. Дебил.
Неожиданно Готов закрыл глаза, развел руки в сторону и принялся делать дыхательную гимнастику. Глубокий вдох, задержка и выдох с кряхтением. 8-й «А» в изумлении открыл рты.
Учитель встал в боевую стойку и с пронзительным криком «Ки и я а а» в прыжке ударил ногой воображаемого противника.
Ребята издевательски зааплодировали. Готова это взбесило.
– Исаева! – почти прорычал он, обращаясь к старосте, – на тебя возлагается ответственность за срыв контрольной работы.
– Мы не обязаны, Рудольф Вениаминович, писать эту контрольную, – пролепетала Исаева. – Сегодня наш праздник, а вы не учитель математики.
– Ты не права.
– Никогда нельзя говорить человеку, что он не прав, – сказала староста.
Готов по-отечески улыбнулся и покачал головой:
– Что, дурочка, Карнеги начиталась? А что я должен сказать, если ты действительно не права?
– Что угодно, только не так. Ну у у…
– Пык… мык… Сказать нечего? Девочка моя, следовать тому что пишет Карнеги означает лизать всем и каждому задницу. Для того чтобы улучить момент, когда у человека от лести вскружиться голова и воткнуть нож в спину. Басню Крылова «Ворона и лисица» читала? Читала. Так вот лиса в басне руководствовалась именно методикой Карнеги.
– Карнеги жил позже чем Крылов, – парировала Исаева.
– Ну, ты точно дура. Я же говорю вообще, гипотетически, метафорически, абстрактно. А ты… тупая ты короче.
Исаева дернулась и отвернулась. Сев за стол учитель сказал:
– Ладно, обойдусь без нервотрепки. Не хватало еще из-за вас, балбесов, здоровье себе подорвать. Алевтина Геннадьевна посоветовала мне анекдоты с вами потравить. Анекдотов я не знаю. Анекдоты только в передаче «Аншлаг» травят… Вы представляете, какое дело, как ни включишь телик – хоть на одном канале, да обязательно юмористы прыгают. Я понять никак не могу: это телевидение халтурит или народ в стране настолько ополоумел, что на этих хохмачей спрос имеется? Хорошо если б смешно, но ведь не сме ш но. Шутки современных юмористов сродни КВНу самой что ни наесть наинизшей лиги. Возникает вопрос: быть может хорошее по телевидению просто не показывают? Тогда встречный вопрос: по какой причине? По какой причине мы вместо хорошего боевика или мультиков должны лицезреть глупость, ханжество и безнравственность. Поднимите руки кто считает, только честно, что передача «Аншлаг» это смешно.
Не поднял никто.
– А, КВН?
«За» проголосовали единогласно. Готов расплылся в улыбке.
– Руками младенцев глаголет истина. Хотя, признаться, насчет КВНа, культяпок я ожидал значительно меньше. Ну что ж – глас народа. Ой, что-то настроение поднялось. Давайте устроим пресс-конференцию. Вы будете журналисты, а я интервьюируемый, как будто звезда или видный политический деятель. Задавайте.
Класс заметно оживился и повеселел. Готов откинул на спинку стула и сложил ногу на ногу.
После недолгих раздумий школьники стали задавать вопросы, старались походить на журналистов:
– Где вы учились?
– В МГУ, – однозначно ответил Готов.
– Какой ваш любимый цвет?
– Белый. Потому что он вбирает все цвета радуги.
– Вы женаты?
– Нет.
– Почему?
– По кочану.
– А, правда, что у вас дома большая коллекция старинных монет?
– Чистая правда. И не только монет, бумажные деньги я тоже люблю. Еще древние книги, карты и засушенные насекомые.
– А, правда, говорят, что вы в тюрьме сидели?
– Было дело. Пять лет строгача.
– Расскажите.
– Я об этом стараюсь не вспоминать.
– А по какой статье?
– Измена Родине.
– А, что вы сделали?
– Ничего. Меня подставили.
– Кто?
– Дед Пихто. Не задавай Козгов глупых вопросов.
– Вы были за границей?
– Да.
– Где?
– В п пи… в трех странах. В Штатах и во Франции, с дипломатической миссией, и в Африке, в качестве члена международной комиссии ООН по правам населения страдающего от нехватки пресной воды.
– Африка это не страна, – заметил бунтарь Бабушкин.
– Африка это страна, – заверил Готов, – там был я, но не ты.
– Покажите дракона, – почти хором попросили ученики.
– Думайте что говорите.
– Ну, пожалуйста. Вы же восьмому «Б» показывали, а мы чем хуже?
– Вы за кого меня принимаете, – театрально изобразил недоумение Готов.
Ребята не унимались и просили показать «дракона». Готов мотал головой, закрывал ладонями уши, издавал протяжный звук, чтобы не слышать учеников.
8 «А» попросил еще громче.
– Тихо!!! – скомандовал Готов. – У кого есть спички?
По рядам передали зажигалку. Учитель лег спиной на стол, задрал колени к голове, зажег зажигалку в пяти сантиметрах от анального отверстия и громко выпустил газы. Язык желто-синего пламени прошелся по штанине.
Радости восьмиклассников не было предела. Взявшись за животы, смеялись все без исключения. Готов спрыгнул со стола и раскланялся.
Успокоившись, школьники попросили повторить трюк.
– Хватит, хватит, – сказал учитель, – я и так слишком много для вас сделал. Теперь ваша очередь веселить меня. Давайте играть в «сифу». Я начинаю и кидаю, вот этой грязной тряпкой кому-нибудь в рожу. Увернулся – молодец, не увернулся – галишь. Ноги, руки, торс, затылок не считаются, только рожа. Обратно ляпу не сдаем.
– Н е е т! – протянул класс.
– Боитесь? До чего же вы скучные люди. Тяжело вам в жизни придется. Сколько у нас до конца урока? Пятнадцать минут? Э э эх, была не была, свободны. Мне еще шестому «В» задания для контрольной писать надо.
 
«ГОТОВ КАЗЁЛ»

Парни из 9-го «А» играли в баскетбол. Играли на одно кольцо: потели, прыгали, кричали. Девушки «болели», сидя на лавках, с той и с другой стороны спортзала.
– Привет, – Лукиных подошел к Готову сзади и положил ему руку на плечи.
– Добрый день, – ответил Готов.
Коллеги пожали друг другу руки.
– Шутов, Каменских, что вы скачете как стрекозлы, нормально играть не можете? – крикнул Лукиных баскетболистам и перевел взгляд на Готова. – Чего не работаешь?
– Окно. Дай, думаю, зайду.
При всей кажущейся грузности и неповоротливости Лукиных тем не менее обладал достаточной ловкостью и подвижностью. В свободное время он либо бегал, либо висел на турнике, либо жал штангу. Грубоватая, фамильярная манера общения физрука не очень нравилась Готову, но он не подавал вида.
– Правильно сделал, что зашел, – поманил рукой Лукиных. – Идем, покажу что-то.
Педагоги вошли в небольшую коморку, находящуюся перед раздевалками. На стенах комнатушки вымпелы, красного цвета с изображением Ленина, на полках несколько алюминиевых кубков.
– Садись, – сказал Лукиных и указал Готову на диван.
Готов с нетерпением ждал, что физрук покажет ему что-то действительно необычное, интересное. В голове промелькнуло: если это пистолет, то Лукиных расскажет, что он секретный агент и попытается завербовать; если это акваланг, то обязательно пригласит летом на подводную охоту; если это свинцовый контейнер с оружейным плутонием, то мысли вообще разбегаются в разные стороны.
Но «необычное» и «интересное» оказалось всего лишь небольшим фотоальбомом с нечеткими фотографиями каких-то школьных забегов, лыжных гонок, футбола. Готов, без эмоций пролистал альбом и положил рядом с собой на диван.
– За кого голосовал? – спросил Лукиных.
– В думу?
– Да, нет… в мэры.
– За Аркулова.
– Серьезно? – удивился физрук. – Он же ворюга.
Готов почувствовал легкий укол самолюбия из-за попрания чести и достоинства выбранного им кандидата в мэры города:
– С чего ты взял?
– Как с чего? Это все знают. Он за четыре года себе квартиру и машину сделал.
– Какую машину?
– Ладу – десятку. Квартиру двухкомнатную в новом доме. Да все они там воруют. Этот твой Аркулов коммунальное хозяйство развалил. За электричество в два раза больше платим. Машзавод каким-то частникам продал.
– Я слышал, что на Машзаводе сейчас зарплаты бешенные платят… – нахмурился Готов.
– Так-то он так. Но выручка-то куда идет? Дяде-частнику в карман.
– А когда завод стоял, куда выручка шла?
– В бюджет конечно. На нашу зарплату.
– То есть ты хочешь сказать, что раньше ты получал больше, а когда Машзавод стал приносить прибыль соответственно меньше. Мне кажется, эти вещи напрямую вообще не связаны. И потом, что плохого в том, что мэр купил себе автомобиль. Нынче у каждого второго личный транспорт, А при зарплате главы администрации и квартиру двухкомнатную купить не проблема. Объясни, может я чего-то не понимаю, где ты воровство увидел?
– Да разве я об этом говорю? – выкручивался Лукиных. – Неправильная у тебя Готов позиция, ты же сам бюджетник. Думаешь, у него фондов никаких нет? Все равно есть какие-то фонды.
Готов недолюбливал глупых людей (себя он относил к умным), но тупых он просто не мог терпеть. Если, к примеру, поведать таким тупицам как Лукиных, что мэр Аркулов практикует нецелевое использование бюджетных средств и тем самым заграбастал миллионы – тупицы не поймут и вероятно могут даже не поверить. Миллионы для них это нечто неосязаемое, мифическое. Но когда речь идет о покупке автомобиля или шубы для жены готовы на всех углах кричать что мэр ворюга.
– Сам то ты за кого голосовал? – Готов поднялся с дивана.
– За Шляхмана.
– Почему? Считаешь, воровать не будет?
– А ему смысла нет, – расплылся в улыбке Лукиных. Он же бизнесмен, наворовался поди…

Готов вышел из физкульткоморки и завернул в мужскую раздевалку.
Шла перемена. Парней из 9 «А» сменяли парни из 9 «Б». Они молча переодевались и только несколько человек поздоровались с Готовым.
Учитель хлопнул в ладоши и громко скомандовал:
– Все смотрим на меня, Гущин тебя это тоже касается! Внимание!
Ученики прекратили переодеваться, ожидая чего-то серьезного.
– Что там? – ткнул в стену пальцем Готов.
– Девки переодеваются, – ответили ребята.
– Тогда что это? – спросил учитель и направил палец на вентиляционное отверстие, под потолком, на той же стене.
– Решетка, – неуверенно сказал длинноволосый девятиклассник.
– Это, патлатый, не решетка. Это окно в Европу. Становись ему на плечи.
Длинноволосый снял обувь, встал на плечи однокласснику и заглянул в отверстие:
– Ха ха ха, пацаны, там Ахмарова голоя.
За стеной раздались девичий визг и оскорбления.
– Тише ты, – одернул длинноволосого Готов, – соблюдай конспирацию.
Новое развлечение понравилось подросткам. Они по очереди взбирались друг другу на плечи, понаблюдать за женской раздевалкой. Хихикали и делились впечатлениями.
Ребята переоделись и пошли заниматься физкультурой. Дождавшись топота, Готов взял чей-то ботинок, спрятал подмышку и направился в свой класс.
В классе, черной подошвой ботинка, он крупно написал на стене: «ГОТОВ КАЗЁЛ», оставил несколько полос на полу, двери и отнес обувь обратно в раздевалку.
В различных неприятных ситуациях, неудачах люди часто ссылаются на «закон подлости», а о «законе антиподлости» почему-то забывают. Не сей раз в силу вступил второй закон. Как все удачно сложилось – в вестибюле навстречу Готову шла завуч.
– Надежда Ивановна, я вас как раз ищу. Всю школу оббегал, – голос Готова дрожал и срывался. – Вы представить себе не можете что произошло. Подобное безобразие я вижу впервые. Ни в одной школе я не встречал т а к о г о. Я чуть дар речи не потерял.
– В чем дело?! – включила режим «начальство» Сафронова.
Готов взял ее за руку и потащил за собой:
– Это ни в какие ворота не влезает… Надежда Ивановна, неужели это мне надо? Им надо. Я кроме добра никому ничего не желаю, а со мной как со скотиной. И вы, что греха таить, тоже иногда ко мне предвзято относитесь. Пришли. Вот полюбуйтесь. Только не заставляйте меня снова смотреть на это…
Отвернувшись к окну, Готов всхлипывал. Сафронова качала головой, словно не веря собственным глазам:
– И кто же это сделал?
– А, почем я знаю, – рыдал Готов. – Пришел. Думал план на месяц составлю, над диссертацией немного поработаю… Заметил-то не сразу. Я близорук, вы же знаете… Я не буду мыть! И уроки в этом ужасном месте тоже проводить не буду. Был же разговор насчет сменной обуви.
– Не убивайтесь вы так, – сказала Сафронова, разглядывая следы на полу. – Техничку сейчас позовем. Уберет. Это скорее всего седьмые или восьмые… А кабинет почему открыт был, Рудольф Вениаминович?
– Не знаю, не знаю. Я ничего не знаю. Фомкой или отмычками… Обидно. Этот негодяй будет сидеть на моих уроках, веселиться. А я не знаю кто он. Надежда Ивановна у вас когда-нибудь было схожее ощущение? Обида, душевное опустошение. Я чувствую себя загнанным в угол. Больно.
– Спрошу. Может быть кто-нибудь что-то видел, – сказала Сафронова, выходя из класса.
Готов упал на колени и забился в истерике. Стучал кулаками об пол и рычал:
– Я… мне… я… мне бы только найти эту падлу!!!
За физкультурой у 9 "Б» следовал урок истории. Ученики заходили в класс и улыбались, завидев на стене черное граффити.
– Не смотреть! Никому не смотреть!!! – с яростью крикнул Готов. – Носы не доросли! Сели все быстро! Сегодня самостоятельная работа. Открываем следующие три параграфа и конспектируем. Короче как в прошлый раз. В конце урока тетради на проверку. Оценки пойдут в журнал. Мои требования вам известны: грамотное изложение материала и красивый почерк.
Школьники зашуршали учебниками и тетрадями. Учитель открыл книжку с анекдотами и уже через пару минут стал заливаться громким смехом. Девятиклассникам тоже стало весело и интересно над чем смеется учитель истории.
– Расскажите нам, – попросил Женя Бузин.
– Работай давай, – огрызнулся Готов, – если не хочешь чтоб к твоей тетрадке у меня возник особый интерес.
Некоторое время ученики конспектировали молча.
Готов заскучал и предложил ребятам на секунду отвлечься:
– Вы, вероятно, не знаете, а ведь я когда-то был хорошо знаком с Владимиром Семеновичем Высоцким. Да-да, тем самым Высоцким. Больше того: мы с ним были друзья не разлей бензин. Случай помню, был. Однажды, мы с Владимиром Семеновичем покоряли Эверест. Я в ту пору страстно увлекался альпинизмом. Романтика, знаете, шестидесятники, мать их… физики лирики, Окуджава. Высоцкий наверх щемиться и щемиться, я за ним не поспеваю и не поспеваю. Как собака устал. А за спиной еще веревки, карабины, на поясе ледоруб как у Троцкого в башке. Закричал Володе: не могу больше, устал! Что мы там наверху забыли?! А он мне: терррррпи! И напевает: если друг оказался вдруг… На гнилуху давит. А еще слушайте. Стоим с Высоцким в дождь под грибком, пиво пьем. Ливень сильный, гроза. Под грибком сухо. Раньше-то пиво одно «Жигулевское» продавали, не как сейчас. Однако с рыбкой м м м м… да что там, и такое потянет. Вот… к чему это я… а а а о о… Гляжу, мимо нас девки бегут, пригнувшись. Головы пакетами полиэтиленовыми прикрыли, мокрые как курицы. Нет, курица не птица. Как эти, как там… с хвостом… ну, не суть важно. Я Высоцкого в бок тычу, мол давай девок позовем, под пивко тыры пыры, а он так посмотрел на них и так надменно: пррррроститутки. Ха-ха-ха!
Ученики засмеялись.
– Рудольф Вениаминович! – поднял руку Бузин.
– Ау! – откликнулся Готов.
– Вы где с Высоцким-то познакомились?
– Я давно с ним познакомился. Слушайте дальше. Как-то раз задумал я подшутить над Владимиром Семеновичем. Говорю, Владимир Семенович, слышали новость, Говорухин Конкина с роли Шарапова снял и меня утвердил, а Горбатого вместо Джигарханяна Вахтанг Кикабидзе играть будет? В последней серии вы кричите не «а теперь Горбатый, я сказал Горбатый», а по другому «а теперь Шарапов, я сказал Шарапов». А Владимир Семенович посмотрел на меня устало и говорит: «Трррррепло». Ха ха ха! Ы ы ы! Еще случай. Сидим с Владимиром Семеновичем у меня на кухне, выпиваем. За жизнь разговариваем. Я беру гитару и начинаю петь «Кони привередливые». Владимир Семенович голову склонил, по лицу течет скупая мужская слеза и говорит: «Не берррреди душу». Душевный человек был, – Готов кашлянул и продолжил. – Еще вспомнил. Поехали мы с Владимиром Семеновичем на гастроли по Союзу. Где мы только не были. Везде были. От Калининграда до Владивостока. Все на поездах да на автобусах. Тяжело. А вы знаете, как Высоцкий на концертах выкладывался? И вот после выступления, в Тюмени кажется, подбегает к нему толпа девчонок и сует под нос барахло всякое: плакаты, календари. Можете себе представить, какие-то сикавки посмели маэстро после концерта тревожить. Владимир Семенович от них отбивается и меня на помощь зовет: «Ррррудольф уберррри этих грррррруппиз».
– Сколько вам тогда лет, было? – спросила Лиза Актюбина.
– Н у у у, сразу так и не вспомнишь. Молод был. Горяч. Кстати, это именно Владимир Семенович научил меня так великолепно играть на гитаре.
– Вы сыграете нам что нибудь?
По тому, как воодушевлено, задавала вопросы Лиза Актюбина, Готов предположил, что она поверила в правдивость историй.
– Я разве на турслете не играл? Нет? Странно… Тогда обязательно как-нибудь сыграю. Я ведь не только песни Высоцкого пою. У меня и свои есть. Да! Не так давно про ваш город написал. Только я исполнять ее не буду, там одна нецензурщина.
Потягиваясь, Готов громко зевнул:
– Э э э эх, пивка бы щас… Цыц, отставить смех. Слушайте лучше стишок.

От вороны карапуз, убежал заохав.
Этот парень просто трус – загляденье просто.
Этот хоть и сам с вершок, спорит с грозной птицей.
Этот парень педераст – в жизни пригодится.

Класс засмеялся, узнав в четверостишии кавер-версию стихотворения Маяковского.
– Альбинос! – окликнул Готов светловолосого Сашу Порсева. – А ты, почему не веселишься?
– Голова болит, – уныло ответил Порсев.
– Голова? Это хорошо… В смысле хорошо что голова. Плохо, что болит. Не выспался. Как говориться в пословице: «Кто рано встает, тому целый день спать хочется». Помассируй виски. Я по телику видел. Сказали, помогает.
Готов приложил ладони к вискам и закрыл глаза:
 – На днях мне видение было. Грядущее, ясно, явилось пред мной, во всей красоте великой своей. И видел я небо с тучами черными, Мертвую землю и пепел, деревьев растущих когда-то. Гиганты-качели, на детской площадке, что скрипят, издавая чудовищный вой. Дождь падает с неба кислотный, металл разъедает… Из бетонной стены торчит арматура. И кости: ребра и черепа, таз, позвоночник, голеностоп. Пальцы сжимают нейтронную пушку. В радиоактивном сиянии ночь так священна.
Звонок не заставил себя долго ждать. Готов взглянул на часы:
– У у у, какая точность. Точность - вежливость учителей. Сдаем тетради и свободны – как рыбы в пролете.
9 «Б» дружно возмутился:
– Мы же почти ничего не написали.
– Мы вас слушали.
– Вы нам зубы заговаривали.
– Так не честно.
Очки учителя сползли к кончику носа:
– Вы меня ребята удивляете, ей-богу. Причем здесь я? Учитесь свои проблемы решать самостоятельно. Сдаем тетради и без разговоров. Двойка так двойка, нет так нет. Мы с вами взрослые люди. Не в детском саду. Иначе я буду вынужден.
Послушно отдавая тетради учителю в руки, ученики ворчали. Готов сдвинул брови и, принимая конспекты, старался каждому заглянуть в глаза.