Улица Союза Печатников…
Мои хаотические передвижения по раскисшему от весенней слякоти городу не только привели меня сюда, но и заставили вспомнить детские тревоги, надежды и удивление.
Недоумение от того, что не только от меня зависят события этого взрослого мира.
Более чем тридцать лет назад нашу семью лихорадило подготовкой
к защите маменькиной диссертации.
Отец уже года три как «остепенился», ей не хотелось отставать. Кроме того – за степень что прибавляли к зарплате и отпуску.
Несколько месяцев мы с отцом и бабушкой подчиняли все свои жизненные ритмы стремительно закрепившемуся ритуалу написания этого великого научного труда.
Отец принялся готовить обеды. Как творческий человек, он во всем любил поиск и эксперименты. Его коронное блюдо – почки свиные по углежогски я помню до сих пор. Ими можно было рисовать на стенке – прекрасный угольный след… Вот есть было затруднительно.
Кто немного в теме – тот знает: диссертацию не только пишут! Ее постоянно переписывают! Ее показывают научному руководителю, ждут его одобрения. Потом дома ругаются и плачут. И сидят ночью за письменным столом. И пишут. Читают и пишут.
А ты боишься потревожить маму – вдруг именно сейчас к ней пришла самая необходимая для этой загадочной диссертации мысль.
По мере сил я пыталась помочь маме писать ее диссер.
Но хоть я и уже давно умела писать, я решила заняться иллюстрированием. Благо раз по сто на дню я слышала –
о чем там пишется. И то, что опыты она ставит на лягушках – знала прекрасно.
«Влияние кофеина на транспорт сахаров». Вам это кажется непонятным? Странно – чего уж проще то? Лягушки надрались кофе
с сахаром, сколько выпить из кофейника могли, а остальное транспортируют – в термосах или по трубопроводам.
Весь процесс был порисован покадрово – но особенно часто повторялось изображение двух-трех улыбающихся лягушат – попивающих кофеек из фарфоровых чашечек.
Уж очень лягушкам само по себе это кофепитие нравилось.
Да, заговорилась… Начала то о том, что писать диссертацию само по себе бессмысленно. Ее надо защитить.
Вот и ломала я голову – от кого ее требуется защищать –
и как я могу помочь. Может быть – в засаду засесть и потом КАК ВЫСКОЧИТЬ, КАК ВЫПРЫГНУТЬ…
Мда… Выскочить то я выскочу – а вдруг те, от кого мамину диссертацию защищать надо – намного сильнее меня?
Я же их не видела ни разу.
Мама пыталась объяснить мне что то про Ученый совет…
Но я не раз видела у нее на работе
этих членов этого Ученого совета!
Совсем не страшные – один профессор мне даже яблоко подарил.
С листиком.
Так что в то, что мама боится именно ученого совета –
я не верила.
Мои иллюстрации, кажется, тоже не слишком пригодились… В лаборатории мама их показала конечно. В восторг все пришли взаправду, не понарошку.
Но в саму диссертацию мама их не вставила, а продолжала по ночам чертить каждую ночь свои немыслимые черно-белые графики. Очень скучные, на мой придирчивый взгляд. Особенно мне становилось жалко маму когда при черчении перо с черной тушью подкашивалось и вместо четких изящных стрелочек и колонок на лист выползали жирные, черные, на глазах мохнатящиеся гусеницы… Приходилось все рвать мять и затаив дыхание рисовать заново. Да и пахли пузырьки с тушью отвратительно.
Я поняла, что хочу того, или не хочу – мамина тревога передается мне… Жить в тревоге я и сейчас не терплю, а тогда вообще проще с этим делом было.
На всех «неучтенных» и потому изъятых мною из оборота чистых открытках я написала письма. Всем сказочным и околосказочным героям. Нет, не всем – а отрицательным и близким им по духу персонажам.
Я писала слезные просьбы. Просила, не пытаясь ничего предложить в оплату – я не умела заключать сделки. И рассовывала по укромным щелям по всей квартире.
Недавно в родительской квартире незнамо откуда выпорхнуло одно такое послание - открыточка в четвертушку обычного формата, мятая, с поблекшим синим цветочком.
На ней коротко, бледным по причине твердости простым карандашом, моим круглым почерком отличницы-первокласницы было выведено:
« - Дорогая КИКИМОРА! Пожалуйста, сделай так, чтоб мама защитила свою диссертацию. Ото всех. С уважением.»
Я знала, что в конце письма надо писать – «с уважением». Просто если не написать – они сами могут и не догадаться, как я их уважаю – и помогать не станут. Навредят еще – а так рисковать я не имею права.
На улице все больше и больше теплело, я же, несмотря на это все чаще и чаще хворала. Мама разрывалась между долгом соискателя и моими болячками, оплакивая каждый вынужденно взятый больничный лист по уходу за мной.
Мне было стыдно, что болея я подвожу маму и создаю ей неприятности, но ее гнев я уже умела перетерпеть – я радовалась, что мама чаще бывает дома и ситуация под контролем – при мне то дополнительная защита ей не потребуется.
Маме удалось: разрываясь – не разорваться. И подлечить меня, и дописать, и отдать в перепечатку (четыре машинописных тома, ужас) текст и чудом договориться о печати автореферата.
Помнит ли кто-то? Точнее – знает ли кто-то из читающих меня сейчас – какой мистической удачей было в первой половине семидесятых годов прошлого века найти типографию, руководство которой согласиться с условиями, сроками и самой сутью такого заказа?
Помню, как мама – одновременно гордясь и стесняясь – рассказывала отцу, что на директора типографии подействовали только ее слезы. Ей не пришло тогда в голову использовать женское умение расплакаться в нужный момент – она даже не заметила, что от растерянности и беспомощности плачет, вместо того чтобы уговаривать…
Автореферат – и его рассылка.
Оппоненты – и их отзывы.
Пред-пред-предзащита.
Спокойнее дома не становилось, зато на улице все теплело и солнце все чаще светило в окна нашей квартиры.
Ну и что, что двор-колодец – после обеда туда всегда забредало солнце. Иногда такое яркое, что и не сразу поймешь – горит верхний свет, или это от солнца так хорошо.
Несмотря на то, что весь год я болела через два дня на третий, первый класс я закончила круглой отличницей. Кстати, на этом период учебы «на отлично» для меня закончился.
А славно было смотреть на табель с красивыми рядами пятерок – круглых, с графически четкими хвостами.
Вот поучиться что ли пойти – еще куда-нибудь? Мне и в универе учиться в кайф было, а от второго высшего то по определению одно удовольствие буду получать… А то некоторое недовложение пятерок в моей жизни усматривается.
С честью завершив свои учебные дела я решила – раз времени у меня теперь масса, буду не читать и рисовать а помогать маме готовиться к решающей битве.
Момент «Х» неотвратимо приближался, защита была назначена на первые числа июня. Каждый день мы с мамой репетировали ее доклад – сложность была в том, что оттарабанить эту речь – с чувством, с толком, с расстановкой – надо было не просто так, а за короткое-короткое время.
Вот и ставили будильник, я командовала – «Начали» и «Стоп, время вышло».
Мама в такие жесткие рамки не укладывалась, нервничала, но, надо отдать ей должное – обижалась на меня не сильно.
Повторяя эти репетиции, мы научились декламировать выступление – быстро, четко и громко.
Для выступления на защите мама у своей старшей сестры купила в долг темно-синее кримпленовое платье. Цвет очень подходил к ее глазам и волосам – голубоглазая блондинка, так естественно… Когда-то она часто улыбалась… Улыбка делала ее моложе, при ее маленьком росте она казалась девочкой - старшеклассницей.
Но покрой этого официального платья – то ли шинель, то ли мундир – превращал ее в строгого, взрослого, грустного и очень усталого.
В институте тогда, кажется, шел ремонт – защита должна была проходить не в основном здании на проспекте Маклина, 32, а в помещении по соседству - на улице Союза Печатников.
В день зашиты я и помыслить не могла – остаться ждать результатов дома.
Как можно – я же должна быть поблизости, мало ли что? Мама пусть уж сама защищает свою диссертацию, но ее то кто саму защитит?
Все были так поглощены предстоящим событием, что мне не запретили присутствовать. А что не запрещено, то – само собой разумеется – разрешено!
И мы с бабушкой собрались и пошли.
Своим платьем я не была довольна – на мой вкус оно было ярковато и коротковато, но вот бабушку я постаралась одеть как можно более стильно.
Сколько я себя помнила – она, выходя на улицу, повязывала голову шелковым или штапельным платком.
Но я прекрасно знала, что в шкафу у нее хранится еще довоенная шляпка таблетка из черной соломки – круглая, с жесткими овальными обводами, с резиночкой-невидимкой для закрепления в прическе.
Бабушка ужаснулась перспективе вынести на себе в мир этот антиквариат, но я была неумолима. Так как свято верила, что великое событие требует наряда, достойного и отличающегося от обыденных.
Мы купили букет цветов – помню, что красные и оранжевые на длинных стеблях – но что за сорт-вид-разновидность – убей Бог, вспомнить не могу. Цветы мне как мое платье – не сильно нравились, но других было просто не достать.
Переезжая мост Лейтенанта Шмидта на трамвае, мы видели, что солнце отражается в Неве и солнечные зайчики от разбивающихся о быки моста волн прыгают нам в глаза.
У меня начинало подсасывать «под ложечкой». На тыльной стороне ладоней выступала красная сетка сосудов. Мне становилось все страшнее, но я не жалела, что иду защищать мамину диссертацию – это было так естественно. А то, что было страшно – так больше чести и – поимо всего прочего – так интереснее.
Мы с бабушкой вышли на привычной остановке – сразу после поворота с улицы Декабристов и пошли искать зал заседаний именно на Союза Печатников.
Вход в институт и все, что там находится, я уже давно прекрасно знала – но вот новая и незнакомая территория? Что там, как там? Как нас встретят, вдруг просто не пустят? Или мы нужный дом не найдем?
Шли мы молча и сосредоточенно, как два разведчика, отправленных с опасным заданием за линию фронта.
Вход мы нашли быстро – улица то недлинная.
Но там сидел ВОХРовец!
Он совершенно не собирался нас пускать!
Сказать, что и я и бабушка растерялись – ничего не сказать… Мы просто оторопели.
Увидев, что бабушка ничего не пытается объяснить вахтеру, сидевшему в своей будке и едва поворачивающего в нашу сторону круглую, как у снеговика, голову, я поняла, что плакать глупо и несвоевременно.
Выйдя вперед, заняв позицию между этой будкой и лестницей, я откашлялась и четко, умеренно громко, контролируя интонацию – чтобы слова звучали «тактично» - произнесла:
– Простите пожалуйста, вы наверное не знаете – у меня мама здесь и сейчас защищает диссертацию. Я должна ее найти и ей помочь!
Вахтер холодно посмотрел поверх моей головы и практически не размыкая губ высказался, что с детьми на режимный объект нельзя тем более.
– Наверно, вы все таки не понимаете! – я уже громче и с негодованием в голосе продолжила увещевать его.
По обыкновению вахтерскому – он был непреклонен.
И вдруг случилось чудо. Сквозь лестничный пролет меня сперва услышала, а потом и увидела мамина подруга.
К нам прибежали, нас обняли-расцеловали. Вахтер смилостивился.
Приговаривая шепотом « тише, тише» нас с бабушкой повели наверх.
– Где же мама? – пыталась уточнить я.
– Как раз сейчас идет тайное голосование по докладу…
«Как же так, без меня?» - думала я – «впрочем, самое основное, важное и опасное наверно сейчас и будет происходить...».
Украдкой, осторожненько нас провели в зал заседаний
Ученого совета.
Я была уверена, что бабушка сможет о себе самостоятельно позаботиться, окинула взглядом зал – и, увидев свободное место в одном ряду, близко от стола президиума - метнулсь туда и села, втиснувшись между двумя смутно знакомыми мне почтенными учеными мужами. Присмотревшись к соседям, я поняла – что мы действительно ранее были представлены другу, да и их улыбки не внушали опасения. Они меня узнали и не были недовольны моему внезапному появлению.
«Вот я же чувствовала, что именно членов совета бояться не надо» - с удовлетворением подумала я.
Приняв позу скромной, послушной девочки я стал смотреть по сторонам.
Как получилось, что маму то, маму я сперва не увидела?!
Она стояла за кафедрой – взволнованная, сосредоточенная и испуганная.
Заметив меня в зале, она побледнела еще больше, но совладала с собой.
Защита подходила к самому волнующему, кульминационному моменту – председатель ученого совета, четко артикулируя, торжественно вопросил зал:
– Кто за то, чтобы присвоить искомую ученую степень кандидата биологических наук *** *** ***….
Его слова и звучный голос заворожили меня, а вопрос просто озадачил…
Как кто за? Я уже давно и убежденно «ЗА»!
Я хочу всем показать, что я «ЗА», и высоко поднимаю руку – голосую.
Чтобы меня было виднее – я вскакиваю с места – и кричу:
– Разумеется, я за! Конечно, за!
Минутное замешательство и сдерживаемый смех в зале.
Близсидящие члены ученого совета ловят меня, и, приобняв, удерживают на месте – но я не сразу могу согласиться с тем, что в этом собрании не имею права голоса.
Мне это кажется несправедливым – вряд ли кто то в зале более чем я заинтересован в том, чтобы маме наконец то присвоили эту самую искомую степень. Вне зависимости от доклада (хоть он, скорее всего и хорош). Она и так достойна этой чертовой степени!
Успокоившись, ученый совет «единогласно» проголосовал за присвоение кандидатской степени. Все получилось, все срослось.
Но на банкет мне пойти все же не позволили.
Из сегодняшней пасмурной весны мне удалось заглянуть в ту, солнечную, давно прошедшую, но – как оказалось не только не забытую, но и существующую где то рядом со мной – постоянно.
Просто не всегда заметную.
Я уже давно переехала из центра.
Воскресным утром я смотрю на залитый серым светом город – весна уже уверенно расположилась в нашем дворе – ни пятнышка снега, и асфальт сухой.
Далеко внизу дворники чистят загаженные за зиму газоны.
Подвальные кошки вылезли на прогулку и сосредоточенно наблюдают за процессом.
Чей-то годовалый ребенок в комбинезончике – с высоты девятого этажа похожий на жирненькую личинку – пытается к кошкам подойти, но его спешащая мамаша даже не замечает его порыва.
Я завидую самой себе – тогда. Как просто было – понять, что хочешь и ждать, что желаемое произойдет.
Как естественно было попросить и надеяться, что просьбу услышат и исполнят.
Кому мне сейчас написать? О чем просить?
Чего же я хочу?
С нашего балкона так хорошо видно небо.
Чего же я хочу? О чем просить?
Серый полдень не печален – он насквозь прошит птичьим щебетом.
Слегка прищурившись, я смотрю вдаль – за унылые девятиэтажки и строящиеся точки-небоскребчики.
Я смотрю на небо и едва слышно шепчу:
– Господи, руководи моими чувствами, мыслями и … И защити моих…
А больше я не знаю – что еще просить…