Семь седьмиц

глава семнадцатая
СЕМЬ СЕДЬМИЦ

Эпиграф:

«Антихрист придет в этот мир в одеждах Первосвященника. И речи его, внешне благопристойные и праведные, смутят сознание верующих, ибо никто не будет видеть, жутких в своей мерзости, черных пятен его души».

Даниил Андреев.


Стол опустел. Мы чадили хозяйской махоркой впрок, как те милиционеры, о которых я поведал друзьям. Юридическая беседа свернулась и сварливо перешла на религиозные рельсы. Шёл великий пост! Марат гарцевал в поднебесье, как праведник, утверждая, что этот пост продолжается семь седьмиц, то есть сорок девять дней от масленицы и до пасхи. Но осерчавший Вакула не соглашался с ним. Ни ко времени и ни к месту он обозвал Марата вонючим татарином.
- Нет на тебе креста, муслим!.. Ты ничего не понимаешь в православии…
- Вы только ему объясните, - обращался он то ко мне, то к Петрухе, - сколько длиться великий пост?
Я отнекивался: - Не знаю! - тоже, мол, нехристь…
Петруха молчал - мы были в тягость. Его супруга глядела на нас воспалёнными от табачного дыма глазами, время от времени смахивая слёзы салфеткой. Хомут этой жизни держал её на кухне около рукомойника. Она несла его со смирением и без торжества.
- Я вам говорю, что этот пост сорок дней!.. - кипятился старик, указывая пальцами себе на грудь. – Вот он – мой крест!.. А этот антихрист думает, что он самый умный…
Но Марат не тушевался.
- Боже, иже еси на небеси, - торжественно начал он молитву. - Да святится имя твое!.. - и далее что-то малопонятное мне про дела небесные и мирские.
Заканчивая её: – Аминь! - он опростал остатки спиртного, и как только последняя капля самогона исчезла в его лужёной глотке, хозяин решил разрядить обстановку в квартире, предложив несговорчивым гостям найти третейского судью на валу.
- Звонят, - показал он наверх на церковь.
В свежем весеннем небе белела громадина старого тобольского кремля. Благовест рос, и уставший от безденежной жизни народ поднимался по склону к вечере, дабы окунуться в море православной культуры.
- Батюшка - он наверняка знает, какой сегодня день поста, и сколько ещё нам надо кушать одну селёдку, - согласился Вакула, и покачиваясь от выпитого, более чем от ветра, мы двинули в гору…

Самые твёрдые умы России пекутся о своём величии. Запоздалая группа туристов осматривала окрестности: старый город, откуда мы только что поднялись на вал; бурлящий Иртыш, (он вышёл из берегов и был грозен, как и в те далёкие годы, когда шло покорение Сибири Ермаком); кочерыжки деревьев парка, разбитого в честь великого русского конкистадора-первопроходца. Первые почки уже набухли на них, но всё же!.. Чернела земля тобольская в сумерках растаявшего заката - вселенная поглощала солнце.
- Улицы старого города были задуманы Петром Первым в виде слова: «Мир».
Худая девчонка-экскурсовод с любовью рассказывала слушателям о своей родине.
- Все они сходятся вместе на самой окраине города.
Сверху нам хорошо была видна гимназия, в которой русский сказочник Пётр Ершов был директором. Сегодня она носит его имя. Тобольская земля подарила миру Дмитрия Менделеева, замечательного учёного и мужа. Здесь я узнал, что он, помимо науки, занимался в российском парламенте разработкой законов, делающих нашу жизнь лучше. Вот бы сегодня такую голову да в думу! Ан, нет! Самые активные фантазёры Гайдар и Явлинский были нейтрализованы противниками их бреда прямо в зародыше. В раю-то, конечно, им уготовано мягкое облако (а кто оспорит?), но для вечности?.. Слишком малы они и забыты ещё при жизни в парламенте!.. В отличии от великого химика.

В шестнадцатом веке в Тобольск под конвоем прибыли осужденные мятежники из Углича и вместе с ними их вечевой колокол. В связи со смертью царевича Дмитрия по оговору он оказался виновником гибели многих людей – бил в набат без звонаря, сочился кровью и звал осерчавших людей на расправу с боярами. Об этом вещала судебная грамота тех лет. Спасая забитые души от царской немилости, люди выдали «главного мятежника» - колокол: «Он не живой, ему не больно!». Судьи увидели в этом знамении происки сатаны, и по воле Бориса Годунова колокол сбросили со звонницы, отстегали плетьми, «отсекли» ему ухо и вырвали язык. Сосланные царём в сибирское захолустье, жители Углича тащили его волоком по всей России. Прошло триста лет!.. После многих прошений и апелляций «первоссыльный неодушевлённый», так называли колокол его общественные защитники, был амнистирован императором Александром Третьим. Право дело, в демократической Америке осужденные на три пожизненных заключения люди освобождаются ещё при жизни, но опальный колокол расплавился во время пожара на колокольне, так и не дождавшись отмены приговора. Позор был снят! Домой на родину в Углич из ссылки возвращался другой колокол – праздничный и яркий, отлитый сибиряками тютелька в тютельку, словно первый, в память о редком изгнаннике. – Вот она где собака зарыта, - подумал я. - Вот они где истоки традиций нашего правосудия!..

Сибирский архитектор-самородок Ремезов посвятил свою жизнь строительству монументального ансамбля городского центра. В нише западной стены Софийского двора находится мемориальная доска - обобщенный образ русского зодчего. Петровская эпоха нашла его и поставила на ноги. Доброе дело этого человека было под стать тем масштабам, на которые замахнулась крепнущая российская государственность.

Тобольская пересыльная тюрьма давно уже стала притчей во языцех. В разные времена в ней в заключении находились протопоп Аввакум и духовный наставник старообрядцев Приисетья Мирон Галанин. Через Тобольск в березовскую ссылку проследовал князь Меньшиков – казнокрад. Это сегодня стало почётно транжирить бюджетные деньги и получать за это величие в виде правительственных наград. В тобольском гарнизоне служил, попавший в опалу, «арап Петра Великого» Ганнибал. Великие русские писатели-правдолюбы Фёдор Михайлович Достоевский и Владимир Короленко тоже тобольские узники… Чернышевский и Петрашевский, Радищев. Не в тюрьме, но под стражей в Тобольске томился последний наш царь-батюшка Николай-Второй, ожидая суда и расстрела.

Мы стояли на кремлёвском валу ошарашенные историей больше, чем выпивкой. Начиная приватизацию России, меняя общественный строй и порядок, люди в Москве не могли не знать про те трудности, с которыми пришлось встретиться при переделе собственности. Построенное фронтовиками второй мировой войны государство (людьми, привыкшими делиться последним в борьбе за жизнь), оно было развитым и сильным, почитаемым в мире. Может быть, утратило в чём-то свои позиции на внешнем рынке, но дома мы жили по совести – дружно! По божески жили!..
Сначала внушили нам, что мы бездуховны.
- А как ты будешь креститься? Слева направо или справа налево?
- Забыл!..
- А крест у тебя на шее есть?

Потом нам подали водки.
- От пуза пей!
И заталдычили во все тяжкие, что не церковь, а коммунистическая религия охмуряла рассудок (аж целых семьдесят лет!): взрывала соборы, рубила погосты, перекапывала могилы, пряча следы расстрелов. Самыми первыми пошли обивать пороги по церквам да по приходам раскаявшиеся в прошлом ответственные работники, дабы не остаться без дел при новой власти, уже начавшей делить Россию.
- Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да прибудет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь.
Для блезира молились! В душе у них было пусто. Костерили вчерашнюю власть, наблюдая, как охмуренные сограждане (простые татары!) вслед за ними светлели лицами после причащения к чаше с кровью господней. Да на первом же искушении споткнулись! Не устояли от соблазна, не увидели сатану! Кипел телеящик - заморские товары искали сбыт: трусы и памперсы; колготки; «Сименс» - мы нужны каждой семье, тарифные планы – «Билайн», «Мегафон»; отутюженные ведущие слащаво рассказывали о бизнесе, вещали о счастье; колесо рулетки набирало очки в копилку честолюбивому победителю телешоу «Поле чудес». Сатана стоял напротив каждого из нас в зеркале и прожигал глазами насквозь. Семьдесят лет советской власти не сломили чёрта! Даже более того, он окреп. Вымерло поколение стойких бойцов-бессребреников, выросли их меркантильные внуки, и потащили на себя одеяло жизни - всё то, что плохо лежало. Рвали живые провода, обесточивая сады, ломали чужие постройки, скупали за бесценок у близких их ваучеры, перепродавая наверх - на ту самую вершину сатанинской горы, откуда все богатства мира виднее и доступнее - прикоснулись к великому! Грабила страна, собирая в колхозы? И снова экспроприация экспроприаторов бередила разум слабому человеку. Безденежное удушье. Пустыня! Камни, разбитой вдребезги, веры. Покинутые развалины промышленных корпусов, пеньки и плесень (это загубленный лес), обескровленные повсюду скважины, пепелища!.. и, вспоротая жестокими ножами браконьеров, белуга - обречённая рыба Каспия. «Если ты Сын Божий, скажи, чтобы камни эти сделались хлебами».

Но самой главной достопримечательностью Тобольска был человек, который видел душу. Мы не поверили этому, но когда проходили мимо художника-реставратора скребущего скальпелем старую деревянную икону, наша красавица-вожатая заметила:
- Вот он!.. Художник. Человек, который в жизни ничего не украл ни у ближнего, ни у дальнего, он не кутит, как многие, убивая время напрасно. В отличии от нас – потребителей мирских благ, он донор. Такие люди большая редкость в мире. Движущая сила нашей духовности. Старый кудесник творит чудеса, недосыпая при этом и страдая от нехватки ресурсов для творчества. Он восстанавливает по крохам истлевшие иконы.
- Кто это будет? – спросил Марат, глядя из-за моей спины на его работу.
- Святая троица, - ответил художник. – Это горячая темпера. Краски пожухли от времени, несветел лик, стара доска!..
- Ты и в самом деле ничего не имеешь со своих художеств? – усомнился Вакула. – А на что живёшь?
- Я пенсию получаю…
- Ты фронтовик?
- Я художник.
- Может быть ты ликвидатор Чернобыльской аварии или бывший афганец-калека?
- Нет!
- Но разве художники получают за вредность по льготному списку?
- Художники вне материального мира. Они могут творить неделями, не отходя от мольберта и жить впроголодь, не замечая того!..
- Ни есть и ни пить? Ни водки, ни пива?..
- Да!.. Не единым хлебом жив человек.

Темень уже поглотила город. Довольные экскурсанты отряхивали с ботинок липкую весеннюю грязь, толкаясь около старенького автобуса, который вот-вот уже должен был их увести восвояси, порыкивал мотор, ленивый водитель на пальцах пересчитывал головы своих подопечных. Бойкая девчонка-экскурсовод попрощалась с нами и поспешила убраться в Кремль. Наш непрезентабельный вид её отпугивал. Я с сожалением провожал её глазами, понимая, что именно этого она и стесняется. Вечерняя служба в соборе заканчивалась. Только самые настырные прихожане-старухи всё ещё не могли раскаяться в грешном. О причине приведшего нас сюда спора - о продолжительности великого поста мы забыли. Тихо, со скрипом покачивался фонарь над головой художника. Не торопясь, он закупоривал последние склянки красок, мыл кисти, слащавый запах какого-то растворителя щекотал дыхание. Хмель в голове почти иссяк, и острое чувство неудовлетворенности прожитым днём всё более охмуряло разум.

Вакула и реставратор продолжали знакомство.
- Кто тебя научил так хорошо рисовать? Это от бога?
- Я нигде не учился!.. Однажды, я почувствовал непреодолимую тягу к искусству. Вы видели наш Иртыш с высоты полёта птицы?..
- Нет!.. Разве только с обрыва за городом.
- Лет пятнадцать назад осенью, крепко выпимши, я подался туда за ягодами - шли дожди, и меня раздели грабители. Ударили кулаком в переносицу, чтобы я ослеп; и выкинули из куртки вниз по склону. Где-то посередине горы на полочке мне удалось задержаться. Около тридцати метров лежало подо мною. Я задыхался. Ноги дрожали, и брючной ремень не расстёгивался. В сухую погоду бы я выбрался обратно наверх, но тогда, хватаясь за корни деревьев я не нашёл опоры и скоро повис над обрывом один одинёшенек.
- А вы знаете, художник?.. - перебил его Вакула. - Как вас зовут?
- Я Микола!..
- Год назад – летом я тоже попал в аналогичную ситуацию. И в самом деле – крутой обрыв! Но вы-то спаслись?.. Или как?
- Я сорвался вниз и разбился. Вылетела из меня неприкаянная душа и воспарила над миром. Вижу я сверху – лежит моё тело. Не шелохнётся. Тина и камни, в крови лицо. Пенится рядом свирепый Иртыш. Но мне почему-то легко и сладко (какая-то леность!), и совсем не хочется возвращаться назад в этот мир, где так много солёной муки – слёзы и кровь!..
- Да, действительно, больно жить! – согласился Вакула. – И чем ближе старость – всё хуже и хуже!..
- Увидел я сверху дом на окраине, мой дом. Старая матушка смотрит в окно – не дождётся бродягу-сына. Прихожу я, бывало, пьяный с работы ли или ещё откуда – она не спит! Сядет напротив телевизора в кресле и прислушивается в тревоге, но не к тому, о чём талдычат политики, а к моим пьяным стонам из комнаты. Жив ли сынок?.. Стоит мне только на минуту умолкнуть - шаркает тапочками ко мне и дышит в лицо, трогает мою потную голову – не остыл ли? Я решил вернуться назад в своё тело и бросить пить. Навсегда!
- Ты знаешь, Микола?.. Когда я услышал, что ты видел душу, не обессудь! Я рассердился - врёт человек! Не бывает такого в жизни!
- Она нырнула мне в тело обратно, стремглав. Так же, как и вылетела. Чую - тошнит! Правая нога поломанная, боль острая. Стоит мне только немного пошевелиться и умопомрачение. Долго я звал на помощь людей, нет людей!.. До хрипоты надрывался: шумела река, стрекотала природа и только рано утром, когда утихает мир, услышал меня на той стороне реки рыбак. «Эй, где ты? – закричал он мне в ответ. - Не молчи. Ау!..». Завёл он моторку и выручил. Я лежал в больнице на растяжках, думая через боль, что мне повезло, что есть у меня старуха-мать не отходящая ни на йоту, что нашёлся такой человек, который, примчался ко мне на помощь ночью, не жалея бензина!..
- Да!.. Сегодня за лишний литр бензина удавится всякий!
- Хотя и живём мы у самой нефти, - согласился с ним художник. – Так и хожу я, опираясь на бадики – не льготное моё дело… Есть ли на свете бог? Я – атеист и поздно мне в пятьдесят с лишним лет ломать свою голову о полы в этом храме.
Он кивнул головой в сторону собора, откуда всё ещё доносилось слабое пение, и продолжил свою исповедь перед нами.
- Но я помню полёт души, и, если она вернулась ко мне в моё тело, значит, на этом свете всё ещё остаётся что-то не доделанное мною. Каждый вечер больной и поломанный я видел, как дремала напротив меня в кресле моя поседевшая мать, страдала, вздыхая от страха: а вдруг?.. Я же её должник! В этой жизни мне не под силу многое - ни одеть её по-боярски, ни накормить, ни выстелить ей коврами дорогу в комфортабельную больницу! Что мы ели с ней всю свою жизнь? Жареную картошку и щи?.. Только выпали зубы и как тут быть? Беспокойное её сердце ослабло, жизнь коротка!.. Я бросил пить, чтобы не омрачать её последние дни. Это под силу каждому!.. Я и поныне не пью, хотя она уже много лет как на кладбище.

Мы осторожно зашли в мастерскую художника. Злое время безденежья чувствовалось повсюду. Две слабые лампочки мерцали в разных углах помещения. «Как в подвале», - подумал я.
- Что тут можно нарисовать?.. - пожаловался Микола. – Мне бы лампу дневного света!.. Вы видите лик?..
На свежем большом холсте был нарисован тот самый обрыв, с которого его выкинули грабители.
- Вот они, гады, тасуются! - заметил Марат в самом тёмном углу картины зловещие тени. Грабители уходили прочь безнаказанные к православному городу - молить прощенье. Даже здесь на картине сумерки умело их прятали от бога, от случайных людей и от исполнительной власти. Бренное тело, поверженного в грязь человека, лежало внизу под обрывом. Осколки его дышали, словно рваная книга без оглавления и аннотации, в которой уже невозможно собрать воедино сюжет, угадать её автора. Но тонкий светящийся след от неё струился в небо, просачиваясь сквозь свод, набирая краски. Он тянулся к лику женщины-богоматери – основе композиции всей этой картины, к главному персонажу. Не только в небе, но и на земле повсюду был заметен её добрый взгляд: в мерцающих перекатах безумной реки, в позолоченных бликах далёких церквей, даже в сумерках, поглощающих зло.
- Что означает вот этот ручей из тела? – поинтересовался Марат. – Я думаю - это свет!.. Или я не прав?
- У всякого живущего существа есть астральная оболочка – его душа! Здесь она светлая – это идея картины. После смерти человека или животного она ещё некоторое время витает рядом и горюет о нём. Но моё тело не стало прахом для могилы и угощением для червей, руки были целы и какая-то старая нечисть покинула мою душу в небе – располовинилась, аура стала тоньше, но чище. Она возвращается в тело, и вот результат – «Усмирение злых сердец». Так называется картина! Даже у моих грабителей светлая оболочка!
- Серая оболочка? – переспросил Марат.
- Они чернее в жизни!..
- Вы простили злодеев? – вмешался я.
- Я и не думал о мести!.. Первая моя слабая мысль после возвращения души в тело была хвала тем, кто меня покалечил, за то, что я жив. Каким оно поломанным не было, я его любил, в этом теле я был любим родными, его ждали. Этот тяжёлый случай перевернул всю мою жизнь. Я умер бесталанным, неодухотворённым повесой, червём, ранее жившим, только чтобы есть, и пить, и справлять животные радости для продолжения рода, а после воскрешения во мне окрылись новые силы, как эквивалент утраченному здоровью - я стал творцом!
- Да, да,– согласился Вакула. – Это тот самый обрыв!.. В прошлом году, когда мы впервые приехали в Тобольск на заработки, чтобы выжить в пределах старой закалки - попутал бес!.. Вот здесь сады! – он показал пальцем в кучерявый массив на картине, переплетённый штакетником. - А чуть далее, вот здесь!.. Я обнаружил медный сварочный кабель – цветмет. И нет никого!.. Я за него дрожащими руками, сматываю в кольцо, колени дрожат, а сам себе думаю: «Экое счастье! Обожгу, обобью его, продам барыге!». В каждом городе есть такой барыга-предприниматель, который, закрывая глаза, любой санскрит за макулатуру примет, любую чеканку расплющит и сотрёт в порошок, мечи и оралы переплавит в копейки!.. «Выпью я, - думаю, - сам и ребят угощу! Будет и на моей улице праздник!». Закинул я этот кабель себе на плечи и лесом на цыпочках ухожу. Вдруг, слышу собаки лают. Вначале я не придал никакого значения, а лай всё ближе и ближе... Вот уже и мужики забасили: «Держи его!..», и до меня дошло - погоня! Бросил я этот злополучный кабель на землю и хотел исчезнуть в лесу, но не тут-то было. Люди-то остановились, ворчали, поди, довольные, осматривая пропажу, а вот собаки!.. Хватают меня за пятки!.. Того и гляди разорвут на тряпки. Вот и оказался я на этом же самом месте.
Он снова ткнул пальцем в холст и продолжил:
- Очень похоже!.. Я за коренья, за траву… Держусь, как умею! Внизу подо мною обрыв, собаки сморкаются и норовят откусить от меня кусок плоти – вишу! И сгинул бы я, если не люди!
- Всё хорошо, что хорошо кончатся! - улыбнулся художник. – Я - атеист, а верю в душу!
- Вытащили меня из прорвы, отмыли, пожурили немного за кражу и дали выпить!..

«До чего же они похожи, - заметил я. – Словно братья. Разве только, что один чёрный, как ворон. Это Вакула. А второй светел, как снег». Я сначала подумал, что это тени играют ликами, но нет. Свет погас! Такое случается в нашем быту сплошь и рядом (Это не происки нечистой силы – наш быт!), и вспыхнул снова. Лампочка над головой у художника моргнула сиренью и погасла. Теперь он уже стоял в полутьме, а Вакула под светом, но боже!.. Их лица стали рельефнее, червоточины морщин избороздили щёки и лбы, до чего идентичны, хоть микрометром меряй - одной глубины, одного изгиба, страдания. Седина - она вроде бы не имеет оттенков, но всё же – во тьме Микола светился, а Вакула тлел! «Это душа, - подумал я. – Это аура!» и задал вопрос, мешавший весь вечер:
- Сколько длится великий пост?
- Семь седьмиц! – ответил художник.


Эта глава написана мной в 2006 году в ноябре месяце. Она была размещена на страницах Царь Емельян Пугачёв и Питьевой Одеколон, удалённых администратором сайта по недоразумению...