Немолодой, небритый и некрасивый, сбросил газету на пол. «Средство от геморроя и спасители Отечества»,- сказал он в пустую стену. «Тошно…». Стена промолчала. Некрасивый закурил и отвернулся в окно. Там качалась голая ветка, летал мелкий мусор и отражалось лицо – немолодое и некрасивое. Пустил в него дым, закашлялся и поднял к потолку заслезившиеся глаза. «Тошно». Скучный белый потолок, лампочка и осенняя муха. От тоски закрыл глаза и пустил дым носом. Сизые струи разошлись ровно и сильно, сломались, дали волну и остановились.
Не понимая, помотал головой и хрюкнул. Дымные усы качнулись вслед движению. Скосив глаза, махнул у носа ладонью, - стоят, только растрепались на концах. Шевелятся, переливаются волнами, вьются. Медленно меняют цвет. Порозовели, налились алым, тяжело блеснули золотой прядью.
Застонал, схватился за щеки, за привычное – сухую щетину, провалы и складки. Попал пальцами в бархатную тугую подушку. Дернулся к окну – слишком близко – увидел лишь мусор и ветки. Отшатнулся, ударившись о стул. В черном окне отразился испуганный молодой дракон. Добрая морда, губастая, толстые усы в завитках. Улыбка дрожит – то ли с испугу, то ли стекло неровное.
Смотрел на себя, привыкая. Задышал сильно и ровно, наливая себя жаром. Стало хорошо. На плечах треснула рубаха, развалилась и упала. Стрельнула, в стену, пуговица от брюк. Еще три – посыпались на пол, и – мощный хвост лег под ноги. Засмеялся.
Пошел к дверям, переливаясь пурпуром и золотыми нитями. Не удержал ключи в непомерной ладони, уронил, засмеялся и вышиб дверь теплым дыханием. «Люблю ее», - сказал тихо.
Пошуршал мокрыми листьями, наступил в лужу, поднял разбитую урну, улыбнулся позднему коту и накрыл чугунной крышкой открытый люк. «Люблю ее», - сказал в небо. Легко взлетел и скользнул, фыркая от удовольствия, на юг. «Люблю!»
А под закрытым люком забился и закричал матом водопроводчик Рабинович.