Почтовый ящик

               
В одной из деревень рязанской области, на берегу реки когда-то давно был построен дом. Еще раньше здесь посадили маленькое деревце, которое выросло в огромную липу. Небольшой забор поставили рядом с липой так, чтобы она была на территории хозяйских соток. Липу и дом разделяли только грядки и колодец. Цвела и благоухала липа каждое лето. В это время поселялся на дереве пчелиный рой, чтобы собрать вкусный липовый мед. Жужжали и гудели пчелы в густых ветках дерева. Особенно хорошо их было слышно вечером, когда все вокруг затихает и готовится ко сну. Пчел не было видно, и казалось, будто это сама липа играет, шурша своими листьями.

Почтовый ящик был прибит к дереву, когда оно стало большим, и когда появился тот, от кого можно получать письма. Много было писем из соседнего села, и даже иногда из города приходила весточка. А потом началась война, и письма стали приходить все реже и реже. И вроде все без изменений: все те же пчелы, та же женская тень, мелькающая изредка в окнах того же дома. Но вот ящик стал уж больно грустно-пустым. Внутри только пыль, лист липы валяется бесполезно, и я… в углу на паутине. Не очень-то нас, пауков, здесь любят. Кто наступит, кто съест… Я-то раньше в том крыжовнике (что рядом с капустой) жил. Ползу себе как-то раз, не спешу. Вдруг слышу шум какой-то… «Летит что ль кто…» - думаю. Смотрю наверх, а там несется по воздуху этот шар – крыжовник то есть – и прям на меня. Куда бежать?! Вправо?! Влево?! Ну, в общем выкрутился. Так вот и решил я перебраться повыше, на липу. Сижу теперь здесь, в ящике. Не скажу, что доволен, но все ж спокойней... А что мне там, на земле-то делать? Моих уже никого не осталось. Федька – брат мой – залез зачем-то на лист, так ветер поднялся и улетел он на том листе ищи свищи. Василий – росли вместе – сцепился с муравьями. Покусали его и утащили куда-то. Сосед мой по крыжовнику Макар Семеныч после того, как меня чуть не придавило, уполз. Куда не сказал. Скрытный был, недоверчивый, но потешный. Эх, воспоминания…

Тоскливо стало с тех пор как перестали приходить письма. Раньше как бывало: с утра просыпаешься, глядишь – письмо! Праздник! Осторожно в конверт заползешь и читаешь: «Любимая мама…как ты поживаешь?...у меня все хорошо…скучаю…» Много таких писем приходило, но одно я особенно запомнил – оно последним было. Слова там какие-то непонятные встретил: «война», «фронт»…Мало что понял, но в душе тревожно завыло и поселилось что-то холодное, колючее, страшное.

Пчелы жить мешают, шумят, отдохнуть не дают. Вот недавно решился и пополз к ним наверх. Ох, умаялся! Стою, задыхаюсь, в глазах потемнело все. Шум. Еле-еле набрал воздуха в легкие и кричу: «Эй вы, пчелы!» А они меня не видят, не слышат. Я еще раз: «Пче-лы!» Они все не прекращают свой гулкий шорох. «Пчелы!…пчелки…ну кто-нибудь…» - обидно стало мне. Смотрю на них: дружные, веселые, заботливые. А я один. И поговорить мне не с кем. Не выдержал (стыдно признаться) – зарыдал. Плачу и вдруг понимаю – тишина. Пчелы глазенки вытаращили и глядят на меня как-то подозрительно с изумлением, будто я диковина какая, заморская. Кто-то из пчел спросил: «В чем дело…?» Я от страха сказал: «До свидания» - и пополз обратно к себе. Уже на подходе к ящику увидел я, как идет человек, тот самый, что письма разносит. «Неужели письмо?! Неужели?!» Поспешил, лапками перебираю: «Скорее, скорее! Да, это письмо! В мой ящик письмо!» Пробираюсь в конверт (как дополз до ящика – не помню, помню только как по паутине несся, прыгал даже). Тяжело. Дышать не чем. Не жду, сквозь предобморочную пелену читаю: «Любимая мама…». Тут мне совсем худо стало. От радости. Долго буду еще здоровье свое поправлять. Лапы болят, по ночам их сводит. Паутина не ахти какая. Но это ж все дело наживное. Со временем все наладится. Главное – на душе спокойно. Не чувствую больше того холодного и колючего. А пчелы все жужжат. Ну и пусть, пусть собирают свой мед, он же не вечный, закончится когда-нибудь. Но к пчелам я больше не поползу, не поймут они меня, да и ящик оставлять не хочу.
Я так подумал и решил, надо бы лист приспособить, что он без дела лежит…

***Однажды ночью я – усталый и довольный тем, что мед закончился, и пчелы перестали жужжать, – прилег в уголочке своего почтового ящика спать. Я удобно устроился под своей паутиной, поджав все свои восемь лапок под голову. Долго не мог сомкнуть глаз. Все-таки такая тишина была подозрительна. А вдруг пчелы замолчали не потому, что мед закончился, а потому, что они задумали что-то против меня? И сейчас там, в темноте, они окружили мой ящик со всех сторон и ждут, когда я выползу наружу, чтобы напугать меня до смерти? Нет, нет…. Я старался сразу себя успокаивать и прогонять прочь от себя подобные мысли. Они хорошие, ведь они кусают только людей. Я их медом не питаюсь, а значит и от меня им никакой угрозы ждать не стоит. Только я начал успокаиваться и засыпать, вдруг услышал, как чьи-то лапы ползают снаружи по моему ящику. Что тут со мной стало?! Лапы окаменели и предательски не хотели нести меня в другой угол. Глаза выпучились от ужаса и страха за свое будущее существование. Но я ведь ни сороконожка какая-нибудь, чтобы при первой же опасности бежать прочь. Я набрался решимости, уговорил лапы подняться и, нахмурив свои паучьи брови, выбежал из ящика наружу. И вот я уже здесь, готовый сразиться с пчелами, с кем угодно за свою жизнь на этой липе! Но передо мной был лишь только он – Федор.

Сначала я даже немножко расстроился. Я надеялся проявить свой героизм в схватке, чтобы все узнали, какой я смелый. Но уже через секунду я захлебывался слезами радости, ведь мой брат Федор вернулся. Сколько прошло времени с тех пор, как он улетел на листе, я не помнил, но за этот период я успел сильно по нему истосковаться.

Федор, заметив в каком подавленном состоянии я нахожусь, потащил меня обратно в ящик. Выплакав ему все свои беды и, наконец, придя в себя, я пожелал услышать от него рассказ о том, где он пропадал все это время. Мы укрылись под моей паутиной и, устроившись поудобнее, он начал свой рассказ: «Чтобы не обходить этот огромный лист, я решил через него переползти. Кто же мог знать, что поднимется ветер и унесет меня на этом листе далеко-далеко. Полчаса меня кружило в воздухе. Я смотрел на наш сад и с тоской наблюдал за тем, как он становился все меньше и меньше, потом и вовсе исчез – так далеко я улетел. Потом почувствовал, как ветер стихает, а лист начинает приземляться. Я посмотрел вниз и увидел реку.

Пока я плыл, и теченьем меня несло на чужбину, я видел, как огромные монстры с жабрами проплывали мимо меня. Чудо, что своими чешуйчатыми хвостами они не задели мой лист. Не надо на меня так смотреть, я не вру»

«Продолжай, продолжай» - мне было тяжело не подать Федору виду, что я ему не очень-то сильно верю, ведь с детства он тем и отличался от меня, что любил все приукрасить и похвастаться. Федор продолжил: «Лист принесло теченьем к берегу. Я, было, хотел с него слезть, но не успел. Опять поднялся ветер. Но я не впадал в панику, я прижался к нему всем своим телом и ждал. Ждал, когда же наконец он опустится на землю.

Это произошло совсем скоро. Я поднял глаза к небу и ослепляющему солнцу. Зажмурился и выдохнул с облегчением. Я-то думал, что на этом мои беды закончились, но я был не прав. Что я увидел дальше тебе и в кошмарном сне не привидится» «Ты еще моих пчел не видел» - подумал я и продолжил внимательно слушать. «Гляжу, а мне прямо в лицо дышит чей-то большой нос. Это был нос коровы. Тут я и дал деру, а мой листик был нагло съеден.

Я очень устал. Долго бродил в поисках ночлега. Странным мне показалось то, что по пути я никого не встретил. Ни божьих коровок, ни прочих букашек, и что еще более подозрительно, пауков там не было. Мне повезло, я наткнулся на стог сена, пробрался внутрь и тут же уснул крепким сном. На следующий день тайна исчезновения всех насекомых открылась мне. Все они сидели в стоге сена, прятались от коровы. Наивные! Я не стал их расстраивать, говорить, что коровы и сено едят, а начал расспрашивать, как мне попасть обратно, на другой берег реки. Никто мне не мог дать внятного ответа, кроме одного старого комара с подбитым крылом. Он посоветовал мне добраться до пристани, залезть в лодку и затаиться в ожидании человека. Так я и поступил.

Через несколько дней я и человек в старой, поношенной ветровке и штанах, заправленных в рыбацкие сапоги, поплыли на лодке поперек реки. На протяжении всего нашего пути он пел милые песни, которые грели мне душу, скучающую по своей родимой земле. Уже здесь, на нашем берегу, я долго наблюдал за человеком, как он складывает весла, как надевает рюкзак себе на спину. Я глядел ему вслед и плакал, очень хотел хоть еще разок послушать его песни. Когда он скрылся за горизонтом, я пополз в наш сад и…»

На этих словах я заснул, не дослушав до конца рассказ о тех, кого Федор встретил по пути домой и о том, что он вернулся, чтобы попрощаться. Потому что теперь лодка - его новый дом.

***Январь. Бесшумно бродит зима, незаметно подкрадываясь морозными лапами к почтовому ящику. Зима в этот раз выдалась суровая, снежная, метелистая. Когда в пустом почтовом ящике мне становилось шибко холодно, я зарывался в свою паутину, под тот самый лист, посланный мне ветром и так бережно хранимый мной всю осень. Было мне также одиноко, как моему истосковавшемуся по письмам, почтовому ящику. Лишь только топанье снегирей хрупкими лапками по ящику успокаивало меня и подбадривало: «Они живы… - радовался я каждый раз, когда снегири прилетали, - а значит, деревня живет и топится, и должно быть брат мой Федор жив и здоров». Я никогда не выходил наружу, но наблюдал за вьюгами и снегопадами сквозь крохотное отверстие, как будто специально для меня издырявленное временем.

Прячутся под снегом дома. Свет от сгорбившихся под тяжестью снега стареньких фонарей тщетно старается попасть в каждый уголок и осветить всю деревню. Настороженно наступает ночь. Я замерз, и в душе моей холод. Неужели так и просижу всю жизнь один в темном почтовом ящике, лишь иногда радуясь редкому письму? От этой мысли совсем замело мою душу.

Одиночество не давало уснуть. Хотелось от него убежать. Но куда? Я метался из угла в угол и никак не мог спрятаться. Тогда решил, что терять мне нечего: схватил свой лист и выбежал наружу в непроглядную тьму.

Зная, что нужно двигаться, чтобы не умереть от холода, я побежал вниз по стволу дерева и, очутившись на земле, почувствовал, какая она промерзлая. Когда начало сводить лапы, терпя острую боль, я двинулся прямо на яркий свет, исходящий из окна дома. Так значит, там кто-то живет… Пробираясь с листом по заснеженным барханам, я старался не оглядываться на свой родимый почтовый ящик. Когда поднялся ветер, то мне недолго пришлось бороться с ним за свой лист. Вспомнил историю про путешествие Федора и решил выйти из этой схватки побежденным, от беды подальше. Я мчался к цели, которая была уже рядом. Тогда, маявшись в снегу, я не знал, что моя цель была протоплена, наполнена запасами еды и мягкой периной. «Добежал. До-бе-жал! – закричал я. Радость смягчала печаль, которая терзала меня. Но что делать дальше? Я забрался по скользким ступенькам, зачем-то постучал в дверь, и она сама открылась…

Долго я сидел у окна и с грустью смотрел на покинутый ящик, на то, как постепенно заметает его зима своими снегами. Но когда в дом зашел человек, стряхнул с себя снег, снял шапку и телогрейку и направился топить печь, я отвел взгляд от своей «малой родины». Что-то сильно привлекало меня в этом человеке. Может быть то, что у него была лохматая голова? Голубые глаза? Большие уши и нос? А может быть то, что он был одинок?

Зима бродила все также бесшумно, незаметно, подкрадываясь. Пристально наблюдал паучок за человеком, до тех пор, пока не уснул с ним рядом на перьевой подушке. Так попрощался паучок со своим почтовым ящиком, так закончилось его одиночество.