- Сегодня уже можно сказать – мне не нравится у тебя в гостях. Мы, наверное, уже никогда не увидимся, так что самая пора сказать об этом. Ведь с девушкою я прощаюсь навсегда. А раз так, давай все вспомним. Для начала – тебя.
Ты – небольшого роста, склонная к полноте, с крупными сиськами. Вот ведь как интересно, внутренний грузин, живущий во мне, или даже совсем не грузин, просто пожилой, усталый, подвыпивший мужчина находит тебя вполне привлекательной. Допустим, ты идешь днем на базар, перебирая своими ногами в дешевых безобразных летних шлепанцах, а навстречу тебе – этот внутренний грузин. Или лучше – вечером. Ты сидишь в кабаре, свет приглушен. На стойке бра стоит шампанское. В кабаре, оно же гадючник, оно же варьете, оно же клуб, входит пожилой усталый мужчина. Зажмурившись, он подходит к стойке и опрокидывает стакан шампанского, за ним второй, третий. Наконец, поднимает веки. И видит тебя. Вполне может статься, что он тебя найдет….. найдет…. Если, конечно, сфокусировать взгляд получится. Чего, спрашивается, тебя занесет вечером в бар, чего тебе дома не сидится. Ведь ты так любишь свой дом, столько денег на него угрохала. Сначала ты его купила.
Квартира.
Купить квартиру – и умереть. Удивительная согласованность мечтаний и помыслов миллионов кубометров людей: купить квартиру.
- Ну как у вас?
- Ничего.
- Квартиру купили?
- Да.
Да, Катя, тебе хорошо, ты уже купила квартиру. А мне каково.
Купив ее, ты купила мебель. Ремонт сделала. И все это для того, чтобы вот, снова, опять, сидеть в вонючем баре за стойкой и терпеливо поджидать, пока пожилой пьяный мужчина сфокусирует на тебе взгляд. А аквариум? Двадцатилитровый аквариум у тебя в квартире, с подсветкой, домиком для рыб. Неужели зря? Выходит – так. Ведь ты на работе. Сидеть в кабаре – твоя работа. По крайней мере, ты так говоришь. Ты – проститутка. Хотя, конечно, не умна, не тонка, не читаешь ничего, кроме журнала “Пробудитесь!”, тем не менее, вот, выходишь на охоту, одетая в цветные шелка.
Все, вокруг тебя, твоя квартира, твои шелка, аквариум, собака, железные двери на квартире, секции, подъезде заработано твоей ****ой, все. Двумя твоими короткими ногами, разведенными в разные стороны и детородным органом между ними. Нет, не все. Кое-что еще твоим анальным отверстием, твоим ртом и твоими маленькими трудолюбивыми руками: сколько пенисов ты пожала, маленькая женщина. И первоначальный импульс к нашей дружбе для меня заключался в жестокой мопассановщине. Шлюха – это то, что интересно всем и всегда. Шлюха подобная “пышке”, хотя бы внешне, интересна двум категориям людей: пожилым мужчинам после двух стаканов шампанского, выпитого в кабаре и любителям Мопассана.
Если взять мировую позитивную культуру, представив, что она – платье, и попытаться надеть это платье на провинцию – любую, русскую, американскую, какую хотите, то мы увидим следующее: там будет топорщиться, там – слишком открыто, жопа в любом случае окажется голой. Но ситчик – веселенький. Обхохочешься. Давайте будем хохотать. Только вначале – немного шампанского. Пару стаканов. К чему это я? Не знаю. Ну, сказал и сказал.
Первоначально дома, того самого, где так не нравилось мне бывать в гостях, кончено, не было. Первоначально появился САЛОН. В кабаре, на работе, появлялись грустные пожилые мужчины. В САЛОНЕ – молодые и веселые. Ради удовольствия? Ничего подобного. Тоже по работе. Они хотели жениться на тебе. Завладеть твоим коротеньким телом на крепких ногах, тобою, трудолюбивою и денежной, и кучей денег, которые ты зарабатывала в продутом кабаре. Невеселое это было зрелище: пара десятков юношей, хлещущих водку и пытавшихся объяснить тебе, тупой, что без каждого из них тебе не обойтись. Но карта этих пустых людишек была бита. Ведь с самого начала ты дала понять, что твой выбор сделан. И напрасно музыка играла, напрасно фраера плясали, пели и фотографировались без трусов, как бы в порядке “веселья”, но с тайной мыслью, что ты, щелкавшая их мыльницей, прельстишься зрелищем их пенисов и не устоишь. Все равно ты досталась Сявону, который, конечно, тоже, как и все, снялся без трусов, но главное, главное, он придумал и срежиссировал свой портрет в виде бешеного слона (ушами были подушки, а хоботом – член одного из фраеров). Фотография бешеного слона тебя умилила. Ты ведь была и есть очень сентиментальна, и, как неправильно заметил Иван Бунин, “Милое царишь в любви превыше прекрасного”.
Победи Сявон. И из-за милого слона, которого оно изобразил, и из-за того, что он был прирожденным котом и, конечно, знал, как обставить то, чего ты хотела больше всего на свете, но боялась об этом сказать: продолжения любимого дела. Он-то знал, что тебе нужно дать в рыло, избить тебя ногами, попытаться выкинуть с девятого этажа, напиваться и рвать на себе волосы с криком:
- У нас же дети, бля! Я должен их кормить, я мужчина!
Он, молодец, все сделал правильно. И по всему сошлось – надо тебе продолжать, так как у вас дети, а муж твой – мужчина.
Ты воспряла. А ведь уже было начала увядать возле этого аквариума над ящиком сладкой ваты, которую очень обожала. После родов ты набрала девяносто кило, а, решившись продолжить дело своей жизни, принялась сбрасывать вес, для чего пешком бегала на девятый этаж и обратно. Ну и зря. Грузину ты и так нравилась. Фотографии для порт-фолио, договариваться с продюсерами, то, се, и наконец, ты снова на любимом заводе, у родного станка. Теперь ты стала обслуживать не двух-трех, а пять-десять клиентов, пожилых мужчин, за ночь.
- Ну, скажи же, сколько ты получаешь за раз, чего уже там, Галя?
Ты затаила дыхание при этом вопросе. Было слышно, как в голове перекатываются неповоротливые кубики хитрости.
- Восемьсот.
Нет, конечно, не восемьсот. Восемьдесят или сорок.
И все же, главное. Я, ты, твой дом и мой приход к тебе в гости. Спорт эстетов и авангардистов:
- Ходить в гости – это кич.
- Нет, ходить в гости – это вечная ценность.
Я, как вы догадываетесь, сторонник второй точки зрения. Есть вещи, которые объявить кичем нельзя, невозможно. Еда, сон, хождение в гости, смерть, жизнь. Но вечные вещи по своей сути бесконечно многообразны. Все дело в том, кто, куда и почему идет. Почему я – к ней? Я сочинил стихотворение:
Люди – щенки тычутся во все места, думая,
что это – сучье вымя, в котором есть
То, что им нужно. А людям-щенкам нужно
сучье молоко, чтобы наесться его
и стать псами.
Людям-псам нужна добыча.
Людям-детям – учителя.
А людям-учителям нужна медитация.
Медитация о блевотине
Я смотрю на блевотину
Я размышляю о блевотине
Я размышляю о каждом, самом ничтожном кусочке блевотины
Вот блевотина
На расстоянии ее не понять.
Оттуда она может показаться чем угодно.
Например, золотой краской.
Однажды я принял блевотину, бывшую в ведре,
За золотую краску. Я был совсем юным.
И все же это блевотина.
Откуда она здесь?
В чем ее предназначенье?
Быть может, она питательна?
Или служит для украшения?
Или содержит шифр, находящийся в чередовании
Разнообразных частей?
Она была изначально?
Или даже это – соль земная и причина всего остального?
Нет, это всего лишь блевотина.
Ты сразу ко мне потянулась. Это было еще до салона, накануне его появления. Мы гуляли. (Гулять, на мой взгляд – это тоже ярко выраженный пример вечной ценности). В салон я приходил редко. Там стоял накал земных страстей. Я чужих земных страстей не люблю, особенно накаленных. У меня своих накаленных земных страстей очень много. А вот, когда страсти улеглись, салон закрылся и появилась КВАРТИРА. Аквариум. Тогда я стал принимать твои приглашения заходить в гости. Ты меня приглашал, чтобы посрать. Это не метафора никакая. Ты страдала жестокими запорами. Это очень понятно, учитывая твой рацион, состоявший из ведер какой-то блевотины, то вегетарианской, то питательной, которые ты поглощала: ты жрала очень много и невкусно, по обычаю. Ты могла бы высираться, если бы твое питание включало обычный ингредиент: самогон, но Сявон не давал тебе пить, интуитивно понимая, что это скорее подтолкнет тебя к такому важному для вас шагу: возвращению на работу. На работе ты могла пить.
Пить на работе нужно было для работы. На работе ты засасывала за вечер два литра шампанского и ставила это в вину всем, кто тебя знал:
- В бардаке, как и в комсомоле, нужно работать не только головой, но и печенью.
Итак, ты страдала запорами. По какому-то непонятному стечению обстоятельств (фрейдизм в чистом виде) поговорив со мной пять минут, ты бежала в сортир. За час разговора ты просиралась на две недели вперед. Потом опять приглашал меня в гости.
Была ли ты добра? Основной заскок местного отсека мировой гуманитарной культуры в своей основной части содержит основную мысль: трудолюбивые маленькие женщины, заботящиеся о членах своей семьи посильными способами, покупающие квартиры, где стоят они, их мужья, их дети и аквариумы – очень добры. Нет, ты не была добра. Ты не была и зла. Это так же невозможно, как думать, что добрым или злым может быть ведро краски. Ты – просто была. Ты полагала, что ты – великая страдалица. (Откуда тебе было известно это словосочетание? Из журнала “Пробудитесь!”?) и знакомством со мной ты искупаешь часть своих грехов. Какие у тебя, по твоему мнению, были грехи? Не те, что вы подумали. Ты ставила себе в вину ПЛОХОЕ ОБРАЩЕНИЕ С МУЖЕМ. Как ему удалось добиться от тебя такой постановки вопроса? Никак. Он этого не добивался. Среди прирожденных квадратиков твоих мыслей-ощущений был и такой квадратик. Просто пришла пора – и он выкатился на лоток вербализации. И все.
Что еще мы делали у тебя? Ты – срала, но в остальное время? Сорок пять минут на визит, двадцать из них ты в сортире, а двадцать-то пять, что? Курили на балконе, внутри дома нельзя. Почему? А *** его знает. Формально – потому что ребенок. Реально – потому что гардины, да и вообще. Аквариум. Квартира. Ты предлагал мне поесть и выпить кофе. Где мне найти слова для того, чтобы рассказать, как это было? Мопассану было проще, намного. В его дилижансе ехали голодные буржуа и шлюха с горшочками вкусной еды (он так вкусно – француз, гурман – ее описывает). В нашем распоряжении ничего этого нет. Ни французской шлюхи, которая конечно, не только толстожопа, да и толстожопость ее надо понимать через Мопассана, на взгляд грузина, может, она была вешалкой. Ни горшочков, ни дилижанса. Ни столетней культуры Франции, ни сотни лет, прошедших после французской революции, ничего. Что же есть?
Есть – хрущевская квартира, где кухня находится в сорока сантиметрах от сортира. И, находясь на кухне, ты слышишь, как это делают. Набоков писал, что русские стесняются спускать воду, чтобы не произносить лишних звуков. Почему бы и нет. Но не настолько застенчивы, чтобы вообще не посещать туалет, принимая гостей на кухне. (Гости тоже не так застенчивы, чтобы, будучи принимаемыми на кухне, не ходить в туалет). Перло тебя неслабо. Каждый отрезок беседы длиной пять минут прерывался твоим походом для следующего акта калоизвержения. Почему? О чем таком особенном мы разговаривали (у любого физического эксцесса должна быть психическая причина, если нет, определенно нет, физической). Разговоры, как разговоры. Дороговизна. Сложность получения визы. Меркантильная направленность твоих знакомых и родственников. Творческие планы. Да! Я был единственным человеком в мире, с кем ты могла говорить о творческих планах. Потому что я был единственным человеком в мире, который не оспаривал легенду о творческой направленности твоего занятия. Следующий ее отрезок: что ты раскручиваешься. Потом – что ищешь продюсера. Далее: что нашла его. Вот на что уходило двадцать пять минут. Если мне удавалось не выказать явных признаков нервозности, ты доходила до наиболее острой, до “хэви”-части повествования:
- Я написала и записала песню. Не хочешь ли, чтобы я тебе ее пропела?
У меня масса тайн. Все они грустные. И тайнами они стали в силу очень грустных причин. Например, я скрываю, что у меня абсолютный музыкальный слух. Или – что понимаю язык птиц и гадов ползучих. Или то, что любому ремеслу могу обучиться за две недели без посторонней помощи. Поскольку этот рассказ не обо мне, не стану углубляться в эту тему. Но охотно замечу, что музыкальная установка для записи песен в самодеятельном исполнении в твоем доме была дорогой и хорошей. (Слова “качественной” я произносить не могу. По многим причинам, вкусовым, историческим, физическим). Запись она делала чистую, и найдется немного людей, который могли бы на слух отличить эту запись от живого звука. Пела ты, это точно, ничуть не хуже, чем другие ****и. И получше многих поющих ****ей. Но калоизвержение твое от этого не интенсифицировалось, так что, все-таки, думаю, дело было не в пении, а в говорении о нем. Произнеся слово “контракт” или “студия”, ты надувалась и кричала:
- Ой, извини, я на минуточку. Опять пошло…
-
Энергичное движение в туалет…. Звук, которых НЕ СТЕСНЯЮТСЯ русские, и, как я подозреваю, немцы, французы, зулусы, евреи, чукчи, ханты-мансийцы…. Десять минут, твой выход к публике с сияющим, улыбающимся лицом.
Казалось бы, вот ****ь. Настоящая. Не какая-нибудь там худосочная интеллигентка или служащая, которой нравится думать о себе, что она *****, говорить о том, как “****овала”. Нет, подлинная шлюха, принимающая десятки клиентов за ночь. Чего бы мне не расспросить о методах работы, о специфике мастерства. Ведь это так интересно, познавательно. Это – реально. Не скрою, однажды я подвел разговор к этой теме. Она изменилась. Глаза сузились, солнечное выражение исчезло с лица. Рот свело в щель, голос стал хриплым. Теперь она курила резкими движениями. И совершенно, полностью. Изменилась манера речи. Так рабочий, только что балагуривший о рыбалке или футболе, стал бы сухим и деловитым, когда бы речь зашла о его планах продать или купить “Жигули”. Когда Мопассан подвел свою Пышку к половому акту с немецким офицером, он захлопнул за ним дверь. И читатель ничего не видел и не услышал. Пышка для читателей осталась патриотически ориентированной дарительницей жареных гусей. У меня нет причин делать это. Я могу пойти за Галей и ее клиентом в ее комнату над кабаре и рассказать, как она поднимает ногу, другую, как открывает рот, сосет член клиенту, как нагибается, чтобы ему удобнее было выебать ее в жопу. На вид это мероприятие мало отличается от такого же мероприятия. Учиняемого интеллигенткой в очках с ее сослуживцем, или тем, что происходит между двумя пьяными посетителями дискотеки, хоть кислотной, хоть самогонной. В чем же тогда специфика, особенность, та уникальная реальность, которую я хочу узнать насчет Гали, из-за чего она даже забывает снова пойти посрать? Сейчас ей уже не хочется, на этом месте разговора.
Уникальная реальность Галиного занятия – деньги. И все. Да Бог с ним, право, вернемся к теме творческих планов. Надо же человеку посрать. Не зря же он пригласил меня в гости, поил кофе, кормил. Надо же мне, в свою очередь, отработать кофеины и баклажаны. Поговорим о главном.
Главное в этом мире – жратва. По крайней мере, так думает большинство ныне живущих людей и подавляющее большинство умерших тоже думало так. И Галя так думает. И Мопассан так думал. Ведь весь пафос его великого рассказа аналогичен тому, что вложен в уста Лизы-вегетарианки:
- Лев Толстой мясо лопал, лопал, лопал! (Лиза)
- Буржуи шлюхин хавчик лопали, ели, жрали! (Мопассан).
Я не знаю, что в мире главное. Но торжественно и строго сообщаю то, чего мне предлагала откушать Галя, я не ел. Кофе пил, не отрицаю, а к жратве не прикасался. Не мог. Невкусным это все было, страшно. Откуда же тогда взялась необходимость отрабатывать хавчик путем прослушивания песен о песнях? Я чувствовал, что Гале кажется, что я все-таки ем. Вот откуда. Мудрено это для вас, ****и? Ну и *** с вами…
Закончилась эта история, эта многолетняя дружба наша, питательно-говенная, единственно возможным способом – отъездом на ПМЖ в Соединенные Штаты Америки. Чего ей там понадобилось? Сама она высказывалась об этом таким образом:
- Хочу пустить корешки в цивилизованном мире. Ненавижу эту страну. Только там я чувствую себя вполне дома. Там мне хорошо. Там мне все нравится. А здесь я все ненавижу. Ненавижу и боюсь.
Добрые ****и, злые ****и, простится, воздастся…
Пробудитесь – усните. Дорого (без его оппозиционного “дешево”). Да, Галя, хорошо тебе – ты здесь все ненавидишь… А мне каково?