ВОПРОС БЕЗ ОТВЕТА
/эссе о «зачем?» и «почему?»/
«Зачем я это делаю? Для чего мне это?» - однажды спросил я сам себя после написания очередного нового. Не раз о том же самом с ухмылкой спрашивала меня жена. Риторический и сакраментальный вопрос. Им, наверняка, задавался любой художник, начиная еще с античных времен и заканчивая современностью. Зачем здравый человек творит, порой превращаясь в оголтелого сумасшедшего? Как же ответить точно и емко на этот почти трансцендентальный вопрос, – апеллируя всего лишь к земному рассудку и всего лишь к неудобным, узким в своей дефинитивности словесным конструкциям.
Я думаю, обратившись, к духовной состявляющей личности каждый креативный человек найдет и находит ту сокровенную полноту смысла своей потребности творить, именно, здесь (считаю, многие со мной согласятся) лежат причины начал и продолжения творческого процесса. Причины эти трудно выразить вербально, так как они прерогатива, скажем условно, внесознательного уровня, их целостность и завершенность только лишь ощутимы и не как, в том же качестве и объеме не выразимы обычными способами человеческой коммуникации. Но, именно, к этим последним тривиальным способам приходится прибегать «на безрыбье» описывая неописуемое и объясняя необъяснимое. Поэтому, в условия нашего феноменального мира, где логика по обыкновению, цепляется за что-либо или же примеряется к чему-либо, слово за слово начинает казаться, что дело сводится к «я творю ради самовыражения / самоутверждения / духовного роста / донесения некой истины / и даже славы», однако, по сути, у настоящего художника эти утверждения либо не более, чем просто высокопарные высказывания, либо они лишь крошечная и второстепенная часть айсберга причинно-следственной сущности творчества. Главный же и подлинный источник креатива остается невидимым, там за «морской гладью» обывательской рациональности и проникнуть в эту святая святых, увы дано не каждому. Образно говоря, пока там, в глубине горит – здесь, на поверхности тепло и светло, если там гаснет, то и здесь все обращается в пыль и теряет всякое значение.
Спустя какое-то время, я все чаще стал убеждаться в том, что, возможно, творчество само по себе – есть особая форма реализации бессознательных человеческих инстинктов, в частности, инстинкта самосохранения, одного из самых древнейших в своем роде. Именно, о последнем, опустив все прочее, я хотел бы ниже поговорить. Невольно в памяти всплывает знаменитая максима: «красота спасет мир!» Действительно, творчество и эстетика ни что иное, как родные брат и сестра, они тесно взаимосвязаны, созидая друг друга.
Очень часто мы беремся за перо, садимся за мольберт, выходим на сцену, для того чтобы проиграть, отработать, выплеснуть из нашей психики, спроецировать куда-то все то, что разрушает нас, мешает нам жить, болью отдается в сердце. Не секрет, человеку порой, для того, чтобы достичь состояния спокойной пустоты, чтобы быть готовому вновь принимать нечто новое, просто необходимо выложить наружу накопленное беспокойное ментально-психологическое содержимое, норовящее обернуться смертоносным взрывом. В этой связи, уместно вспомнить доктора Фрейда, и его процессы сублимации любовной энергетики, итогом которых являются многие образцы человеческого творчества. Подобные процессы психических превращений в жизни людей, описанные Зигмундом Фрейдом, действуют не только в отношении энергии либидо, но и в отношении многих разнообразных душевных негативов и – не удивляйтесь – позитивов, доведенных до истошной, чрезмерной сладости и/или перешедших приемлемые личностью грани дозволенного. Другими словами, мы защищаемся зачастую, не осознавая этого, в нас реализуются различные варианты защиты в зависимости от ситуации, наших возможностей, способностей и личностных индивидуальных особенностей, подчиненные одному проверенному архаичному механизму самосохранения и выживания. Творчество – не исключение…
Мы, чтобы быть защищенными, иметь опору и уверенность в завтрашнем дне, будучи допотопными, резали из дерева и камня идолов и божков, доводя это ремесло до искусства. Шаманы, колдуны и жрецы создавали искусные обереги и амулеты, тотемы и символику, защищающую от демонов, инфернальных сил и дурного глаза. Позднее, неподражаемые в эстетическом плане, предметы культа основных мировых религий были созданы человеком, для того чтобы снискать у бога протекций и помощи для себя. Молитвы, мантры, заклинания, обрядовые песни и т.п. – это ни что иное, как образцы словесно-поэтического искусства, рождение которых было продиктовано бессознательным стремлением человека к самосохранению. На протяжении многих веков объекты различных направлений искусства, были созданы людьми, порой, прибывавшими в неимоверных пучинах чувственных и бытовых страстей, ментальных переживаний и исторических баталий или ранее пережившими те или иные потрясения, невзгоды, духовные падения и взлеты. Примеры произведений искусства почти всегда явственно отображают собой, либо носят след неких пройденных, пропущенных через душу коллизий и катаклизм человеческого бытия, являясь осуществленным во плоти результатом инстинкта самосохранения в действии.
В подтверждении своих мыслей, хочу привести ниже пару примеров, что называется, из жизни.
Пример первый:
Не так давно я занимался изучением истории художественного искусства конца ХIХ, начала ХХ века, полного рефлексий и чрезвычайно увлекательных идей кочующих между полюсами материально-рассудочного и иррационально-бунтарского. Среди всей этой уймы социокультурного материала, где еще не один пытливый исследователь соберет ни один урожай и набьет ни одну шишку, я заинтересовался Эдвардом Мунком.
Как известно, норвежец Мунк, является одним из пионеров экспрессионизма в современном искусстве, его полотна поражают своей почти мистической притязательностью и особым может даже отчаянным, надорванным психологизмом. Манера письма Мунка на мой любительский взгляд – это пример детальной внутренней проработки и последующего уже творческого выражения пережитых бедствий, начавшихся в жизни художника еще в детстве (судя по его официальной биографии), когда он ещё и не знал, что его спасением станет творчество. Туберкулез унесший жизни матери и сестры, безумные аффекты надломленного судьбиной отца, финансовая нужда, несчастная любовь, жизнь на грани нервного срыва и смерти, естественно «разбили» бы голову любому… Понятно, сему конгломерату мух и бесов нужен был выход, иначе нет спасения, иначе – крах! Неминуемо в подобной ситуации срабатывает потаенный инстинкт, толкая личность туда, где есть хоть минимальный вариант избежать разрушения. Так как ноуменально инстинкт – это сила чуждая каким-либо сознательным актам морали, этики, целесообразности, разумности, она берет в свой оборот первый же попавшийся под руку выход из проблем, сквозь который на волю способна выскользнуть данная личность, соразмерно имеющимся у нее ресурсам и задаткам; при этом, конечно, не идет речи о какой-либо сиюминутной безопасности и цене, которую необходимо будет заплатить человеку за спасение. «Все – ради победы!» - вот девиз этой безудержной и независимой силы. Методы инстинктов могут быть очень жесткими, но оно всегда безошибочно эффективны, поэтому-то они и идут вход в самые тяжелые для нас периоды жизни, когда, так скажем, «энергосберегающие технологии» уже показали свою несостоятельность.
Социальный аспект также чужд инстинкту, поэтом и выходы из порочного круга могут быть как социально приемлемыми, так и социально осуждаемыми: у одних более слабых субъектов в силу их склада – это самое простое – поиск спасения в вине, которое дает человеку минуты покоя, высасывая железнодорожные цистерны жизненных соков, у других – более сильных духом, в качестве выхода может выступать – творческая реализация. Но так же как не существует в природе чистых типов темперамента, также и не встречается среди людей чистых силачей и слабаков, в связи, с чем в жизни можно встретить поиск спасения от скверн одновременно, как в вине, так и в творчестве… и еще в чем-нибудь!
Возвращаясь к великому и неподражаемому Эдварду Мунку, гнетущий беспорядок его существования был не раз утоплен, и в бочке вина, и в плодотворном креативном процессе, продолжавшемся до самой смерти художника. Взгляните лишь на «Крик» написанный Мунком в 1893 году, который является, по мнению экспертов «самым типичным для его манеры полотном». Эта картина представляет собой совершенный выход вытесненных кошмаров человеческого бессознательного. Вот тому знаки: алое небо сметенной психики прямиком из детства, маскообразный череп, кричащий от душевных болей, индиго стремительной реки клокочущих в горле эмоций доведенного до отчаяния человека, обладающего даром тонкого восприятия окружающей, зачастую враждебной ему действительности, трепещущее от зловещих предчувствий худощавое тело – жестоких предчувствий и переживаний, звучащих в каждом ударе сердца (волнообразный контур силуэта фигуры переднего плана картины). Известно и примечательно, что картину «Крик» художник писал неоднократно в нескольких вариациях композиции, одна из которых называется «Отчаяньем»; создается такое впечатление, что Мунк «по каплям выдавливал» из себя черную желчь своей души, двигаясь к выходу во вне.
«Крик» и многие другие его полотна, на мой взгляд, – это черви точившие художника долгие томительные годы, и он все же освободился от них, победил их и ушел от страдающего скопища всего-всего-всего-всего, подобно Будде Шакьямуни в возрасте 80 лет. Ушел, уплыл в Вальхаллу по темно-синей воде фьорда, словно древний скандинавский воин, абсолютно чистым от пустоты, внимая звучанию тишины и алого полукруга заходящего солнца – ну чем ни дзен?.. В таком, здесь определившемся русле, высказывание одного из ироничных зрителей картин Мунка: «Самой большой услугой, оказанной художнику Мунку, было бы обойти его картины молчанием», приобретает некий позитивно-философский и даже благородный дзенский смысл.
Пример второй:
Следующий пример я намеренно уже беру не из живописи, а из мной сильно любимого поэтического искусства. И относится он ко всем известному нобелевскому лауреату в области литературы, если не ошибаюсь 1987 года Иосифу Бродскому. В 1972 году власти тогдашнего СССР, как печально известно, вынудили поэта, эту по истине золотую голову русской интеллигенции, навсегда покинуть родную ему страну. Сначала поэт уехал в Австрию и Англию, затем эмигрировал в США.
Когда читаешь стихи Бродского, написанные им в первое десятилетие пребывания на чужбине, создается отчетливое впечатление того, что эти произведения – есть способ защиты поэта от жестокой тоски по далекой родине и от болезненного чувства некомплементарности его личности и новой окружающей, чуждой ему среды. Эта тоска и боль ощутимо сочатся сквозь присущее поэту философское восприятие жизни, смелую пылкую иронию и меткое остроумие, и даже, быть может в какой-то момент, внешнее отвлеченное спокойствие и сдержанность. Произведения такого характера не могли не появиться, несмотря ни на относительное социальное благополучие и соразмеренность иноземной жизни, ни на стойкость и силу интеллекта и внутреннего содержания Иосифа Бродского, ведь для него их создание, в данном случае, подобно обретению той самой зевсовой эгиды, спасающей душу от фатального кровоистечения. Судите сами…
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
(24 мая 1980 г.)
В целом, стихи Бродского – это особняк, кладезь онтологической мудрости, сосредоточие мощи и таланта…
Я думаю, что при жизни поэт сознательно и бессознательно возлагал на свою поэзию множество различных задач и среди их бессознательного модуля – задача самосохранения личности мне представляется совершенно явной и очевидной. Приведу еще один характерный текст из «Части речи»:
Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это -
города, человеков, но для начала - зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого,
переходят в положенном месте асфальт.
Свобода -
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,
ничего не каплет из голубого глаза.
(1975 г.)
Так все-таки, зачем я пишу?...
А может быть вовсе не стоит задавать и тем более обсуждать этот вопрос, ибо он не стоит свеч, ибо он одиозен и бессодержателен, и ему противится абсолют природы. Вопрос этот похож на воздух внутри красивого расписного елочного шара… По мне, так умнее совсем закрыть рот и не рассуждать более на данную тему – в том и будет ее совершенное раскрытие!
Поскольку я всегда, сколько помню (и не помню) себя, очень уважительно и трепетно относился к восточной культуре, ее философскому наследию, расскажу-ка я сейчас, тем более, что к месту, одну из бородатых медитативных притч и на том поставлю точку безмолвия.
Давным-давно на востоке жил один мудрый наставник Нагсен. И вот, как-то раз, один из пытливых учеников-монахов спросил его:
- Учитель, я познал, что все на свете наделено Природой Будды. Ответь, обладаю ли я этой Природой?
- Нет, не обладаешь! – ответил Мастер.
- Как же так! – возмутился монах, - Ведь верно сказано в писаниях, что земля, деревья, цветы, вода в ручье, горы, животные и птицы – все наделено Природой Будды?
- Да, сказано, верно!
- Так, если Вы, Учитель, признаете, что все вокруг обладает Природой Будды, то и я тогда должен обладать ею! – настаивал монах.
- Земля, деревья, цветы, вода в ручье, горы, животные и птицы – все имеет Природу Будды, а ты – нет!
- Но почему, Учитель?!
- Потому, что ты спрашиваешь! – ответил Нагсен.
Март, 2007 г.