Жизнь вообще штука странная. Живёшь её, живешь, а итог один. Что после неё – не знает никто. Нет, есть, конечно, такие, которые знают, но они нам об этом уже не расскажут. Странно всё так в жизни. И мы все странные в ней. С одной стороны, мы как бы есть, а с другой стороны нас как бы нет.
Бывает, правда, ещё и по-другому. Бывает, что человек как бы жив, но он как бы мёртв. Серёга Дёгтев, как раз, таким и был. Точнее, сначала он просто был. Когда его только-только мама родила. В тот момент маме уже почти сорок было. Поздний ребёнок. Она просто раньше не могла, потому что в тюрьме сидела. Маме не повезло, она сама родилась в нелёгкое время. Подросла кое-как в детском доме, профессию получила в училище, и устроилась работать кассиром в магазин. Её хорошо в коллективе приняли. Особенно заведующая. Заведующая у них была что надо, про таких говорят - «мировая тётка». В шубе ходила, собольей, и всегда с причёской. Улыбчивая такая. Маме она тоже улыбалась всё-время, тридцатью двумя зубами. А потом в кассе недостача появилась, одновременно с новыми итальянскими сапогами у заведующей. Мама точно помнила, что вечером кассу закрывала – деньги были, а утром они куда-то делись, но государство не поверило маме, и её посадили в тюрьму на десять лет. Она сначала в колонии была, а потом её на поселение отправили. Туда, где лес валят и холодно всегда. Мама привыкла мёрзнуть и работать, работать и мёрзнуть. Она даже и не верила уже, что может быть по-другому. Когда срок закончился, и её на волю отпустили, мама долго плакала и не хотела уже никакой воли. Вернулась в свой родной город. Одинокая и никому не нужная. На работу не брали. Чудом удалось на завод устроиться. Там с Сашкиным отцом и познакомилась. Он был намного старше матери, и, наверное, заменил ей отца и старшего брата. Заботился и в обиду никому не давал. Только Серёга у них никак не получался. Мама боялась, что лесом и холодом убила в себе материнство. Врачи сказали, что ей поможет только чудо. Через пять лет чудо произошло. Видимо, судьба решила больше не испытывать маму. Серёгины родители были счастливы. Они в нём души не чаяли. Целый год. А потом папа умер. Видимо, мамина судьба вновь передумала. В её жизни опять всё померкло. Она не хотела жить, но ей пришлось, ради Серёги. И она жила.
Серёга был живым таким, весёлым, спортом занимался. Хотел мужиком быть, а не хлюпиком. Чтобы мама за ним была, как за каменной стеной. Так они и жили – мама ради сына, а сын ради мамы. А потом Серёга взял и умер в первый раз. Он в тот день вернулся с тренировки, очень устал. Вошёл домой, упал и умер. Хорошо, что мама дома была и скорая вовремя приехала. Его отвезли в больницу, и врач сказал, что необходима срочная операция. В тот момент, когда он летал где-то по угловатым коридорам, больно ударялся и стремился к свету в конце тоннеля, мама сидела в приёмном покое и тихо плакала. Серёгину смерть она бы не пережила. Видимо, мамина судьба вновь решила, что с неё хватит. А может быть, Серёгина судьба решила, что ему ещё рано, и Серёга выкарабкался. Правда, не весь, а без одной почки. Но зато живой. Ему пришлось учиться жить по-новому. Серёга очнулся другим человеком. Теперь он точно знал, что умирать очень больно. Он даже искал следы ударов об углы коридора, по которому летел во время своей смерти. Не нашёл. Но у него началась новая жизнь. В его новой жизни было слишком много «нельзя». И если бы не мама, он бы с этими «нельзя» не справился. Только что-то надломилось в нём, сломалось что ли. Серёга чувствовал себя ущербным. Его друзья в армию пошли, а Серёгу не взяли. Дома он тихо плакал в подушку. Мама молча сидела рядом.
А потом умерла мама, и Серёга умер во второй раз. Только уже по-другому умер. Не так, как в первый раз. У него просто кусочек от сердца оторвался, и оно стало неполным. Потому что самый главный кусочек оторвался. Серёга тосковал и плакал по маме. Она была для него единственным родным человеком на всей земле. Без мамы он остался совершенно один. Он как бы был, но его как бы не было.
Чтобы компенсировать кусочек, он женился. Жена была неплохой женщиной. Мягкой такой и доброй. Серёгу любила, только странною любовью. Ей казалось, что чем больше упрёков, тем крепче любовь. Он жил где-то глубоко в себе, не понимая жену. Как бы жил, и как бы не жил. Думал, что у всех так. Потом дети родились – сын и дочка. Дети смогли компенсировать ему кусочек. Он задышал. С ним случилось ощущение, что как будто была зима-зима, а потом бац и лето. Кругом птицы щебечут детскими голосами, светло и тепло. Внутри тоже лето. Всё отогрелось детьми. И душа. И почва под ногами появилась, и он корни пустил глубоко-глубоко. Серёга почувствовал, что он живой. Не «как бы живой», а просто живой.
Он вдруг посмотрел вокруг и увидел Ланку. С Ланкой они работали в одном отделе. Она была похожа на Алёнушку с шоколадки. Светловолосая, с пухлыми щёчками. Ланка уже успела замужем побывать, и растила дочку. Мужчин она попросту боялась, потому что её первый муж свихнулся на алкогольной почве, и ему везде мерещились голоса. Намучилась она с ним. Не знала, что делать, и кто виноват. Её муж умер, в конце концов, но Ланке от этого легче не стало, потому что появился «комплекс вины». Он сжирал её изнутри, откладывая своих личинок в её голубых глазах, которые день ото дня становились всё грустнее и грустнее. Она как бы жила, но её как бы не было. Мёртвая, но живая.
Всё случилось так, как случилось. Их судьбы сплелись в один большой клубок из нитей любви, ревности, обид, унижений, страданий. Он не мог по-другому, а она не хотела так. Статус любимой женщины не значил для неё ничего. Она хотела быть женой. Но у него уже была жена. А у неё в руках механизм по управлению Серёгой – его дети. Сын и дочка. Серёга с ужасом осознал, что ему придётся всё взвесить. Торговки на рынке на одну чашу весов кладут картошку или морковь, а на другую - гири. А Серёга должен положить в одну чашу своё сердце, в другую – свою душу. И взвесить, что тяжелее. Серёгины душа и сердце весили одинаково, пришлось подключать рассудок. И он умер в третий раз. Только уже по-другому – не так, как в первый, и даже не так, как во второй раз. Он был не «как бы», он просто был. Для своих детей. Но Ланки у него уже не было, а значит, он был мёртв. Без неё он не жил, а коптил. По три пачки в день. Он смотрел на тлеющую сигарету, и ему казалось, что у него внутри всё также тлеет и сгорает, превращаясь в пепел. Он испугался, что скоро сам станет горкой пепла, и побежал к Ланке. Она ждала его. Он посмотрел в её глаза и ожил. Понял, что всё, что «кроме, легко уладить с помощью зонта». Всё, да не всё. Бывшую жену просто так уладить не удалось. Она использовала тяжёлую артиллерию. Его детей.
Жену тоже можно было понять. Как это – был-был, пришла какая-то и забрала, а ей что делать? Детям как объяснять? У него любовь случилась, а ей то что? Как что – пригрозить детьми. И точка. Пусть знает, уйдёт - детей не увидит. Детям нужно обязательно обо всём рассказать – не одной ведь мучиться, пусть хоть дети поддержат.
Дети поддержали и удержали. Иначе быть не могло, потому что дети крепко держали его своими ручками, за сердце. Серёга вернулся к детям. Вернулся и остался. Он вырвал Ланку из себя, с мясом и кровью. И умер. В четвёртый раз. Он как бы жил, но как бы и нет. Дышал, ел, спал, но не жил. Он караулил Ланку возле её дома, видел её опущенные плечи и страдал, но не мог ничего сделать с собой.
Ланка тоже не жила. То есть жила, но не жила. Дышала, спала, ела. Но её как бы не было. Она таяла, как свеча. Только сгорала изнутри. Вокруг был сплошной туман из сигаретного дыма и слёз.
****
- Так мне и надо, - говорила Ланка, - не нужно лезть в семью. На чужом несчастье своё счастье не построишь.
- Ланка, ну он же любит тебя, ты любишь его - возражала я, - а любви можно простить всё.
- И что я должна бороться с его детьми? Отбирать у них папу? – отвечала Ланка, втягивая в себя горький сигаретный дым.
Мне нечего было ответить ей. Потому что я не знала, что ей делать. А потом я уже не знала, что делать мне самой. Потому что однажды на пороге моей квартиры возник Серёга.
- Не могу без неё. Что мне делать? – спросил он.
- Я не знаю, - честно ответила я.
- Ты должна знать, вы ведь подруги, – возражал он.
- Ну и что, что подруги, Серёжа, я, правда, не знаю, – сказала я.
- И какая ж ты после этого подруга? – удивлялся он.
- Не знаю. Самая обыкновенная, наверное, – отвечала я.
С тех пор его посещения меня стали регулярными. Он приходил и плакался, рассказывал о том, как ему тяжело, как плохо, как болит его душа. Его настроение менялось с завидным постоянством. Он то безумно любил Ланку, обожествлял её и ревновал, то яростно ненавидел, называл последними словами и презирал. Но Ланка жила в нём постоянно, она намертво пустили корни у него внутри, а он не мог ничего с этим сделать, а только усугублял. Алкоголем и сигаретами. Может быть, так он хотел выжечь её из себя, но получалось наоборот.
Ланка оказалась сильнее. Она вырвала его из себя, бросила на землю и полила своими слезами. Ланка уже не хотела никак.
- Ты же любишь его, - тихо говорила ей я, - как же можно так растоптать свою любовь?
- А что такое любовь? – спрашивала Ланка. – Вот кто-то умный сказал про неё, что тайна сия велика. Любовь это фикция. Она как бы есть, но её как бы нет. Люди придумывают себе любовь. У животных всё гораздо проще, они любят для того, чтобы вывести потомство.
- У них инстинкты и нет чувств, - возражала я.
- Откуда ты знаешь? Ты когда-нибудь была на месте собаки? – резонно замечала Ланка. – А мы тем и отличаемся от животных, что нам дан разум. А разум дан для того, чтобы мы могли контролировать скотство и инстинкты, живущие в нас.
Некоторое время я существовала между потоками Ланкиных и Серёгиных слёз. Потом слёзы превратились в обоюдную ненависть. Потом в душевные терзания. Потом с одной стороны всё стихло. Видимо, разум всё-таки включился, Ланкин разум.
- Как же больно, ты себе представить не можешь, - жаловалась мне Ланка.
- Отчего больно? Фикция не может причинить боль, - замечала я.
- Всё равно больно. Очень, – затягивалась Ланка очередной сигаретой. – Мой день поделён теперь на два.
- Как это? – удивлялась я.
- Такое ощущение, что я теперь в один день проживаю два дня, - плакала Ланка по ушедшей фикции.
Ланку было очень жалко, но я восхищалась её силой, и её волей. Несмотря на то, что ей потребовалось целых семь лет, чтобы взять себя в руки. А Серёга так и не смог.
Он ходил, как неприкаянный. Как призрак самоубийцы, который не может найти себе места ни в раю, ни в аду. Он задал себе совсем другую, не Ланкину программу на возрождение из пепла, а свою собственную на самоуничтожение. Серёга жил безжалостной жизнью. Его плачущая и страдающая душа искала утешения и поддержки. Никто не хотел утешить или поддержать. Потому что абсолютно все были уверены, что мужик не может страдать, что мужик не может любить, что мужик должен оставаться мужиком, чтобы не случилось. А он всё мог. И страдать, и плакать, и выть от душевной боли. Он топил себя в лаве опустошения.
Я стала избегать встреч с ним, потому что устала от его бесконечного нытья, страданий по Ланке. Мне, также как и всем остальным, казалось, что мужик не должен вести себя так, что он должен быть сильным и мужественным, даже в вопросах фикции. Никто не понял, что Серёга потерялся в этом мире, что он просто потерял СЕБЯ. И я не поняла. Или не захотела понять.
В конце концов, он выпал из моей жизни. Просто пропал и всё. Не давал о себе знать никак. А потом я встретила его в городе. Точнее просто увидела. И спряталась. Не захотела даже поздороваться, потому что боялась, что он снова начнёт о своём. А мне и так хватало. Мимолётность встречи отразила Серёгину жалкость. Он жалко шёл и жалко смотрел. Вокруг были люди, но он находился вне людей, как мяч вне поля. Люди были людьми, а Серёга был Серёгой. Он как бы был, но его как бы не было. Живой призрак.
- Серёгу видела, - сказал я мужу, - спряталась. Не хотела встречаться.
Муж молча пожал плечами. Каждый ведь должен делать только то, что хочет. Иначе – это будет не жизнь, а насилие себя.
Вскоре я узнала, что Серёга умер. По-настоящему. Когда кладут в гроб и закапывают в землю. Сердце не выдержало самоуничтожения, опустошения и потерянности.
Теперь всё изменилось, Серёга. Теперь тебя нет, но ты как бы есть. Я постоянно думаю о тебе и плачу сердцем, потому что не могу простить себе того, что спряталась тогда и не поговорила с тобой, не выслушала твой последний монолог о душевных страданиях. Если бы я знала, что ты умрёшь, в тот день всё было бы по-другому. Но что теперь с этого если?