В часы пик утром особенно ощущается апокалиптичность бытия, когда весь мир нещадно наваливается на одинокого – в толпе – человека и несёт его, несёт…
Николай Николаевич вышел из автобуса и с грустью посмотрел на свои тщательно истоптанные ботинки. На исконно чёрной глянцевой коже не осталось ни одного исконно чёрного участка – вся она была покрыта отпечатками чужих и незнакомых ног. Николай Николаевич вздохнул и продолжил свой путь на работу.
- Доброе утро! – крикнула ему в спину вахтёрша и неприлично захихикала. Раньше не здоровалась, отметил про себя Николай Николаевич и пошёл к себе на рабочее место.
В офисе было жарко, как в бане. Кондиционеры натужно жужжали, и от этого звука казалось, будто на стенах сидят рои гигантских мух.
Николай Николаевич достал из кармана платочек и вытер им лоб. Поставил папку на стул и повернулся, чтобы снять куртку. За его спиной раздалось гулкое, тщательно сдерживаемое, и оттого ещё более явное, женское хихиканье.
Николай Николаевич резко обернулся. Лица его офисных барышень были премерзкие – они еле сдерживались, чтобы не расхохотаться. Николай Николаевич не понимал, в чём дело.
- Д-д-доброе утро! – вибрирующим голосом произнесла Люда.
- Доброе, - зло ответил Николай Николаевич и снова отвернулся, чтобы снять куртку.
В офисе воцарилось выжидающее молчание. Николай Николаевич снял свою куртку и перевернул её, чтобы повесить на крючок.
Со спины его куртки на Николая Николаевича смотрел цикламеново-розовый поцелуй. Николай Николаевич покраснел. Так вот над чем они все смеялись!
Николай Николаевич про себя обозвал всех своих офисных барышень проститутками и пошёл в туалет оттирать проклятый след.
Оттирал он его минут пятнадцать, а когда вернулся, получил втык от опоздавшего начальника за отсутствие на рабочем месте.
День прошёл из рук вон плохо. Николай Николаевич постоянно всё ронял, нажимал не на те буквы на клавиатуре, постоянно ему казалось, что его офисные барышни продолжают над ним смеяться. Каждый раз, поднимая голову над документацией, он натыкался на взгляды то одной, то другой, и видел в них искру злорадства.
Вечером, поспешно собравшись, Николай Николаевич вышел в прохладу улицы и ощутил блаженство. Ветер гудел у него в ушах и трепал короткие волосы. Мимо проезжали, шурша, машины, цоколи каблуками молодые и не очень молодые женщины.
Николай Николаевич влился в метро с приливной волной часа пик. Толчея в вагоне была невероятная, но соседство у Николая Николаевича оказалось приятным: справа и слева от него стояли две близняшки. Пухлые щёчки и губки, аппетитные формы, чьи прикосновения он чувствовал плечом, когда электричка раскачивалась на ходу, вселяли в Николая Николаевича оптимизм.
Неожиданно поезд качнулся и встал. «Ой-ой!» - вскрикнула близняшка справа и крепко впечаталась Николаю Николаевичу своими пухлыми розовыми губками в правую щёку.
- Простите пожалуйста, я ненарочно, - сказала она, очаровательно улыбаясь и сощурив глаза горчичного цвета.
- Ничего, - Николай Николаевич разалелся, ощущая щекой влажное присутствие ароматной рыжевато-розовой помады.
Поезд качнулся ещё раз и теперь вторая близняшка хлопнулась своими такими же пухлыми и аппетитными, как у сестры, губками Николаю Николаевичу в левую щёку.
- Ой, извините, - она распахнула пошире свои горчичные глаза и сделала удивлённое лицо.
- Не страшно, - с трудом шевеля пунцовым лицом, ответил Николай Николаевич.
Близняшки залились серебристым смехом.
Николай Николаевич подумал: «А жизнь, в сущности, не так уж плоха, как казалось утром».