32 года своей жизни я прожила в коммунальных квартирах Москвы.
Первая - в большом доме на Кропоткинской улице (ныне и прежде - Пречистенка) - напротив Дома Учёных и рядом с музеем Л. Толстого. Это был ( и в какой-то степени остаётся) культурный уголок Москвы. Недалеко - музей А.С. Пушкина, ещё подальше на Волхонке - музей им. Пушкина. Вокруг - Арбатские переулочки. Сейчас они сплошь заставлены машинами. Тогда же машин было мало, а по улице ходили вежливые интеллигентные старушки.
Я была тогда совсем маленькой, но живо представляю всё это. Единственный недостаток - это двор, уже тогда асфальтированный, зажатый высокими домами - каменный колодец. Мы, дети, большей частью гуляли в соседнем дворе с чахлыми кустиками, благо все дворы в то время были проходными.
Но зато квартира! На одиннадцать семей, длинный коридор, огромная кухня, две ванные комнаты, два туалета, в которые по утрам и вечерам устраивались очереди. По моим детским впечатлениям, жили все дружно. Конечно, были и ссоры, которые собирали всех жильцов квартиры. Зато эти ссоры быстро заканчивались - находилось много миротворцев. Думаю, что в квартире на 2-3 семьи жили менее дружно. Здесь же, наверное, степень самоорганизации выше.
А какая была взаимопомощь! Среди жильцов я помню милиционера Гришу. Его мать была парализована. Он был очень заботливым сыном, каждый день мыл матушку, таская её в ванную, кормил с ложечки, поил и полностью обслуживал. Но когда уходил на работу, оставлял дверь в свою комнату открытой, и соседи заглядывали туда и при необходимости помогали старушке.
На кухне всегда было много хозяек, варили, жарили, тут же кипятили бельё, стирали и вешали сушить. А в праздники частенько собирали общий стол с пирогами, соленьями, вареньем, самодельными ватрушками, печеньем и сдобными булочками. Пели песни, часто революционные, военные, в общем, советские. Правда, детей за общий взрослый стол не сажали, хотя хорошо угощали всем вкусным.
Для детских игр такая квартира - раздолье. В длинном коридоре (в основном, зимой и в плохую погоду) прыгали с верёвочкой, играли «в классики», в «вышибалы» , с мячом в «штандер» , мальчишки - в футбол. Катались на велосипедах, самокатах . Но самой любимой игрой была…
Тот, кто читал Драгунского «25 лет под кроватью», понял, что имеется в виду. Это, конечно, были прятки. . Можно было прятаться, забираясь почти во все комнаты. Игра захватывала всех, даже взрослых. Существовало некое негласное правило, что все взрослые в квартире отвечали за всех детей. Комнаты соседей часто были для детворы островами безопасности. Соседи часто защищали от папиного ремня, и почему-то наш шум, беготня, возня никого не раздражали, во всяком случае, я не помню, чтобы нас ругали за это. Но зато очень уж хулиганистых "обрабатывали" всей квартирой. Коллектив был - страшная сила! Многие родители уходили на работу, спокойно оставляя детей дома. За ними всегда присматривали соседи.
Мы только что приехали из Монголии, куда была командирована моя мама, и у нас под кроватью был небольшой склад притягательных для квартирной детворы яств: кедровых шишек с орешками и какого - то вкусного печенья, приготовленного на кумысе. Впоследствии ничего подобного я никогда не пробовала. Мы усаживались на полу, и все дружно ели эти монгольские деликатесы. У нашего соседа были белые мыши. Что он с ними делал, я не знаю, он был домоуправом, но эти мышки постоянно бегали у нас по комнате, где-то пролезая из соседней комнаты. Деликатесы им доставались тоже.
Позже я часто заходила в этот район. Сейчас там как-то всё изменилось. Конечно, музеи остались, но дух интеллигентности, царивший в том районе, пропал. Много стало машин, рекламы, излишней суеты. Да и прохожие не те - интеллигентных старушек, не спеша проходивших по просторным тротуарам, уже не встретишь. Наш бывший дом стал нежилым. Его отремонтировали и поместили туда некое государственное учреждение. К счастью, все жильцы ещё до капитализма успели расселиться в отдельные квартиры (бесплатно!), хотя и пришлось уехать в отдалённые районы новостроек.
Такие многосемейные квартиры в Москве сохранились и до настоящего времени. У меня под окнами стоят два длинных дома, бывшие общежития. Ещё лет пять тому назад в окна можно было увидеть, что сами комнаты разделены занавесками, в них жили по несколько семей, потом их расселили по отдельным комнатам, сохранив коридорную систему их быта. Сохранился ли в них дух коммунальности и коллективизма, не знаю.
Коммуналка 2
Когда-то семья моего деда (по отцовской линии) жила в Москве во Втором Спасском тупике (ул. Б. Спасская). Дед был инженером, а это в дореволюционной России (до 1917 года) был довольно высокий статус. У него была отдельная квартира в пять комнат анфиладой, - высокие двустворчатые двери открывались из одной комнаты в другую. Там жили дед с бабкой и их пятеро детей. Соседи с первого этажа (помню седую и интеллигентную тётю Зину) рассказывали, что в нашей квартире устраивались литературные и музыкальные вечера, приглашались известные поэты и музыканты.
После революции (так называемой Великой Октябрьской) стали “уплотнять буржуев”. Инженеры почему-то подходили под эту категорию. Нашим оставили только две смежные комнаты. Двустворчатые двери, ведущие к соседям, забили, и мы с подругой, готовя уроки, использовали их как школьные доски. В остальные комнаты вселили других жильцов.
В одну комнату поселили бывшего камердинера русского и советского писателя Алексея Толстого (автора трилогии «Хождение по мукам», «Буратино» и др.) Павла Егоровича. Я его хорошо помню – шустрый старичок с женой, двумя дочерьми, одна потом уехала к своему мужу, а вторая долго ещё жила там с родителями, мужем и сыном. Как они умещались в десятиметровой комнате? Позже к ним присоединилась сестра Дарья Егоровна, проведшая много лет в сталинских лагерях (туда она попала, т.к. считала бога выше Сталина).
Павел Егорович был примечательной личностью. Он был безобидным (моя бабушка часто над ним подшучивала), хотя и вороватым - часто таскал у нас фамильное серебро и, видно, куда-то сдавал. Бабушка несколько раз ловила его на этом, но прощала - жалела. Зато он совершил героический поступок. В нашем доме было два подъезда - парадный и «чёрный ход». Парадная лестница была почему-то закрыта, там хранился всякий хлам, и нам, детям, было интересно туда забираться. Ходили же все через кухню по «чёрной» лестнице, выходившей во двор.
Однако, после капитального ремонта открыли парадный ход, а «чёрный», как нам сказали, забили, так что и замки никакие не нужны. Мы и не поставили, но в проём двери (за её ненадобностью) поместили тяжёлый холодильник «ЗИЛ». И вот в одну «прекрасную» ночь я слышу на кухне какой-то шум, возню и крики. Оказывается, дверь «чёрного хода» вовсе и не была забита, и ночью здоровый громила (как потом оказалось, один из строителей) пытался попасть в квартиру. Но наткнулся на холодильник и долго возился, чтобы сдвинуть его с места. На шум вышел Павел Егорович, маленький, тщедушный, хромой. Он увидел уставшего «посетителя», сидевшего на табурете и вытиравшего со лба пот, схватил его и стал звать мою маму. Когда та вышла, велел ей держать грабителя, а сам собрался бежать за милицией. Телефона у нас тогда ещё не было. Пришедший в себя громила оттолкнул обоих и удрал. Так Павел Егорович стал у нас героем, бабушка даже подарила ему кожаное пальто, которое привезли из Монголии. Значительно позже, я видела Павла Егоровича в этом пальто, просящим милостыню. Дочери им помогали, просто у него что-то случилось с головой.
В остальных двух смежных комнатах жили две старушки. Одна (помоложе) Лилия Терентьевна, как говорили, вдова бывшего комиссара Красной Армии, кем-то расстрелянного. Вторая – бывшая проститутка с соседней Домниковки (ныне ул. Маши Порываевой), на которой до революции находились публичные дома Домнарова (см. Гиляровского "Москва и москвичи"). Анастасия Петровна была очень доброй маленькой старушкой, мне она часто дарила какие-то камни, может быть и ценные, я в них играла и все растеряла. Она жила в проходной комнате вместе с пьяницей сыном Колей (его почему-то прозвали «спутник») – долговязым неразговорчивым мужиком, который постоянно играл на скачках (в туалете всегда было много рулонов бумаги – сводок о скачках с ипподрома). Позже, будучи студенткой МЭИ, я встретила его там - он работал в раздевалке и всегда без очереди подавал пальто мне и моим друзьям. Настасья Петровна в силу своей негосударственной профессии пенсии не получала, она сдавала угол в своей проходной комнате жильцам.
Один из них был еврей Лёва, контрабасист, он играл в кинотеатре «Перекоп» перед сеансами, и я очень гордилась знакомством с ним. Потом там жила целая семья военного, приехавшая откуда-то с Урала, как они там размещались – не знаю: жена, муж, рыжая дочка Светка и там же родился сын Славик. Ещё у Настасьи Петровны жила молодая артистка из какого-то молодёжного экспериментального театра, она часто водила нас на свои спектакли, на которых артисты, в основном, лежали на полу, а игра шла ногами, как в синхронном плаванье. Жили все в квартире дружно, не помню никаких крупных ссор. Когда мама с бабушкой и отчимом, купив кооперативную квартиру, уехали, а у нас родилась Настя, то старики - соседи нам очень помогали: варили бульоны, картошку, часто в нашу очередь убирали квартиру, актриса варила Насте кашу.
У нас была собака - овчарка Тимур, которая носилась по квартире и пугала старушек. К тому же, когда мы куда-то отлучались надолго, я отдавала ключи и от квартиры и от комнаты дворовой ватаге мальчишек, чтобы они гуляли с Тимуром и кормили его. И соседи всё это терпели.
Ванная в квартире (до капремонта) была почему-то превращена в чулан. Мыться ходили в Астраханские бани, помню туда очереди - все стояли со своими тазами, наполненными всякими сопутствующими вещами. Внутри - шум, гам, пар, толчея, очереди за водой. Я в детстве любила ходить в эти места народных скоплений, там было весело и можно было брызгаться и обливаться без всяких ограничений. Позже стали посещать уже более роскошные Центральные или Сандуны.
Рассказываю всё это, чтобы показать удивительные качества русских людей, я имею в виду не национальность, а тех, кто прожил все эти трудные годы в одинаковых условиях в России (т.е. Советском Союзе) и сумел достойно жить, преодолевая все невзгоды и лишения, помогая и поддерживая друг друга.
Этот район был прямой противоположностью моему первому жилью на Пречистенке. Большая Спасская улица, получившая своё имя от церкви Спаса, снесённой большевиками, находилась в окружении районов, живописно обрисованных Гиляровским. Про Домниковку тут уже упоминалось, с другой стороны был 1-й Спасский тупик, который мы звали Можаровкой. Там до революции находились ночлежные дома купца Можарова. Дворы в Можаровке славились своими мальчишками-хулиганами, знакомством с которыми многие мои друзья почему-то гордились.
Соседство с Комсомольской площадью с её тремя вокзалами добавляло соответствующего «шарма» всей округе, отнюдь не повышая культурную составляющую и так бедного в этом отношении района. Из всех культурных заведений был кинотеатр «Перекоп», он и сейчас в тех краях, хотя и перенесён в другое место.
Все дома в нашем «околотке» были ещё дореволюционной постройки, деревянные, невысокие - в 1 - 2 этажа. Наш дом был исключением, он был 3-х этажным, кирпичным, с толстыми стенами и высокими, более 3-х метров, потолками, а также с роскошным паркетом крупными ромбами (всё это - и паркет, и красивые двустворчатые двери потом во время капитального ремонта куда-то исчезло). Для кого был построен этот дом, я не знаю, но от его арки вела старинная липовая аллея, другим концом упиравшаяся в глухой забор.
Дворы были уютными, напоминавшими «Московский дворик» Поленова. Под окнами жильцы первых этажей отгородили себе палисадники с кустами сирени, черёмухи, цветами, за которыми тщательно ухаживали и никого посторонних туда не пускали. Никто и не возражал, хотя частной собственности при советской власти и в помине не было. Дети с малых лет гуляли в этих дворах одни, без всяких нянь, бабушек и мам, хотя и под зорким присмотром старушек, сидевших на лавочках целыми днями, а также старичков,забивавших "козла". Главной фигурой во дворе был дворник Игнат Макарович. Он носил Орден Трудового Красного Знамени, был Почётным железнодорожником. Другие старики его почему-то осуждали за работу дворником, но он был очень ответственным, весь тупик держал в чистоте и порядке. Его очень любили дети и все местные собаки, летом он поливал всё окружающее пространство, мы, дети , с удовольствием принимали освежающий душ.
Пришли хрущёвские времена, и началось «великое переселение». Правда, нас это коснулось уже в 70-ые годы. Сначала стали выселять жильцов из деревянных домов, в первую очередь, из подвалов. Моя подружка, жившая в подвале, в одной 12-ти метровой комнате с родителями, двумя сёстрами и племянником, получили трехкомнатную квартиру. Все расселявшиеся семьи получали отдельные квартиры в соответствии с нормами по метрам на человека. Среди населения царило воодушевление. Предоставляли для выбора три варианта. Все обсуждали и свои варианты и соседские, и только мы не надеялись получить отдельную квартиру - ведь у нас недавно был капитальный ремонт. Стали ломать соседние дома. Из окна своей квартиры мы наблюдали, как чугунный шар крушил стены противоположного дома. Стало пыльно, грязно, шумно. Настю пришлось отвезти бабушке в тихий Юрьевский переулок.
Но реконструкция - дело решительное, а наш дом, к нашему счастью, помешал ей, и мы получили квартиру в Чертанове. Что это был за район в то время, после Каланчёвки, трёх вокзалов, пыли и грязи! 12-ти этажный дом (у нас - 11-тый этаж), а вокруг - ромашковое поле. Вдали за оврагом - деревня Чертановка со всеми атрибутами настоящей деревни - деревянные покосившиеся избы, огороды, яблони, вишни, коровы, куры, поросята и т.п.
Липовая аллея (опять же!) вела в лес. Слева от неё - овраг, справа - поле, на котором паслись стада совхозных коров, а посреди долины ровныя - огромный, опалённый молнией дуб.
Там родился Вася, Насте пять лет. Наши коммунальные привычки мы не забыли и там. Всё лето проводили на улице - среди берёзок, в густой траве - молодые мамы с детьми - ели, кормили детей, укладывали их спать, играли, бегали купаться в овраг на речку, ходили в лес. Зимой прямо у подъезда надевали лыжи и - на горки в овраг, либо по лыжне в лес. Мы там прожили всего три года, но это было счастливое время.