Как буд-то вывернули наизнанку, набили трухой, зашили и поставили посреди огорода ворон пугать. И вороны по плечам расселись и каркают прямо в ухо. Нет, это не осенняя депрессия и не бытовая усталость. Это жизнь такая. Разнообразная. Сначала ты принцесса, потом ты пугало. Хотя, что так внутри труха и опилки, что по-друому – опилки и труха. Кукла живая, кукла не живая. Все равно за ниточки дергают, раскачивают и подбрасывают. А в огороде все-таки спокойнее. Там ветер да вороны обниматься лезут. Так бы зиму простоять, да сгореть на Масленицу. Забавы ради. Под музыку по ниточке или на площаде на костре – одна забава. Кому-то радость, а от тебя пепел.
Ночью так стоишь на огороде и таращишься в небо. А оттуда на тебя с неба тоже кто-то таращится, рожи тебе корчит. И так вот жизнь – ты в небо, а оно тебе в ответ рожу. Иногда с улыбкой, а иногда еще наподдаст для полета, чтоб не засматривалась. А куклам по-ночам в коробках тоскливо. Ни тебе неба, ни тебе рожи, только границы коробки, как клетка для хищника. Зачем кукол прячут в коробки, они разве кусаются? Поэтому у кукол такие грустные лица, замазаные краской. Неумелый такой грим, даже с задних рядов видно, что глаза у нее блестят не потому что свет рампы яркий.
А под сценой пустота. Может бы вырвалась из рук кукловода, а бежать куда, не знает. Впереди темнота, да по сторонам не ярче. А у пугало темноте друг. Даже вороны на плечах не каркают, у них темнота в клюве застревает. Так стоишь себе, вертишься на ветру и даже мысли какие-то сквозняковые. Хорошо бы снег пошел, до весны бы проспала. Сейчас костры начнут жечь. Желтые, красные на черной земле. А потом и за мосты примутся. Все бы жгли да жгли, чтобы тепло было и дымом бы все тогда окутало. Как в тумане, только без тоскливой влаги на лице. Едкая эта серость впитывается внутрь, и прямо до весны, до масленичного костра убаюкивает.
Толи сжечь меня надо, толи ничтоки обрезать.