ТЫ, МАМЕНЬКА, ТЫ ПРИЛАСКАЙ МЕНЯ. Часть 17.
Январь 1998 – Декабрь 2001.
***
Лев Николаевич Толстой, уже старик, на листке бумаги попытался передать свое состояние: «Хотелось, как в детстве, прильнуть к любящему, жалеющему существу и умиленно плакать и быть утешаемым. Но кто такое существо, к которому я мог бы прильнуть так? Сделаться маленьким и к матери, как я представляю ее себе… Ты, маменька, ты приласкай меня».
В похожем состоянии нахожусь сейчас и я из-за болезни, да и не малого уже возраста. И мне тоже хочется сделаться маленьким и мысленно прильнуть к матери, найти у нее защиту и утешение. И я часто делаю это своими воспоминаниями о детстве, юности, особенно наполненными материнской любовью.
***
Я УЕЗЖАЮ ИЗ ЮРЬИ
Когда как редкий гость
Приходит в сердце
Тишина,
Легко мне слушать
Даже бой часов.
Исикава Такубоку.
Мои воспоминания – чаще грустные. Но что в этом зазорного. Наверное, так и должно быть. Когда думаешь о детстве, о юности, о малой родине, о маме. Мне бы не хотелось, чтобы эта грусть объяснялась присущей русской душе черте характера – наслаждением страданием. Как это у Игоря Северянина, строка из его любовного стихотворения: «…Так лучше, так больней…»
И все-таки закончу свой рассказ тоже грустным, но светлым воспоминанием – моим отъездом из Юрьи.
Как я уже говорил, жизнь в сельской местности во времена моего детства и отрочества была не легкой, бедной. И было общепринято уезжать после окончания школы – в город, в город. Вначале в учебные заведения, но в такие – чтобы не возвращаться жить в деревню. Вот поэтому со многими своими одноклассниками после окончания школы – я уже не встречался. Все разъехались, все как-то устраивались в городе, и, если и приезжали в Юрью на побывку – то в разное время. А многие уехали так далеко, что вряд ли приезжали в Юрью. Вера Костюковская уехала, например, в Забайкалье, Лиля Зыкова – в Узбекистан, Сережка Агалаков – в Иркутск, уехали они с родителями, всей семьей, в Юрью вроде как не к кому им было приезжать, все одноклассники и друзья – тоже уехали.
Первая моя попытка поехать учиться, получить специальность – это случилось после седьмого класса, он тогда был выпускным. Через военкомат был объявлен набор в так называемые летные школы, вроде суворовских училищ. Я подал в райвоенкомат документы, и меня направили в медицинскую комиссию, в Киров. И здесь я узнал, что у меня плохое зрение, в летную школу я не гожусь. Однако в другие училища, требующие здоровья, и в военные, и в гражданские, я могу быть принят. Обстоятельства с летной школой в какой-то мере оказались для меня удачными, потому что вскоре такие школы были распущены. И некоторые бывшие курсанты поступали вместе со мной, позднее, в авиационный институт. Правда, они имели какие-то льготы.
Следующий мой шаг в том же году – попытка поступить в речное училище, в городе Великий Устюг. Всегда с улыбкой вспоминаю, что ехать учиться мне горячо желала моя сестра Изольда: «Будешь получать стипендию – и купишь мне настоящую авторучку!». Вот так мы жили, и мечтой было – иметь авторучку, чернильную, конечно, с пастой тогда ручек еще не было. В школе мы писали ручками с металлическими перьями, носили в портфеле чернильницу-непроливайку, и была даже азартная игра на перья, перевернешь перо своим пером – и выиграешь его. Авторучки мы делали сами, из металлических ручек, вставляли в трубку деревянную пробочку с отверстием, проволокой навивали на пере накопитель-ограничитель чернил. Иногда такие ручки работали и исправно, но чаще – периодически делали в тетрадях кляксы. Или пачкали чернилами содержимое в портфелях.
Поехали в училище, в Великий Устюг, мы втроем, еще Витя Мищихин и Борис Мищихин, однофамильцы. Ехать нужно было поездом до Котласа. А там по Сухоне – пароходом. Навсегда запомнил эту поездку. Еще и потому, что она первая, самостоятельная. В поезде ехали ночью, хоть и с общим билетом, но спать на верхней полке – можно было устроиться. Но мы не спали, не хотелось, все интересно, и ночью тоже. Может быть, немного и поспали.
В Котласе перешли на пристань и сели на пароход «Щеговары». Что означает это слово – я так и не узнал. Но в путевых заметках какого-то архангельского писателя мне было приятно встретить упоминание про этот пароход. Он колесный, паровой котел топился дровами. И поездка попала опять на ночь. Здесь спать совсем уж было негде, билеты самого дешевого класса. Мы забрались в канатное помещение, и устроились спать-дремать на канатах. Наверное, все-таки спали, молодой организм требовал сна, утром все наши тела были в рубцах от канатов, это даже напугало нас.
Среди ночи слышали, как пароход сел на мель, и долго с нее снимался. И еще – как загружался дровами для топки котла. Остановился под высоким берегом, по-моему, под правым, и сверху, по деревянному настилу, рабочие сбрасывали бревна прямо на палубу, на специально огороженное место. При подготовке очередного бревна, вверху на берегу, в тишине ночи слышались возгласы рабочих, команды, что-то вроде «Дубинушки»: «Раз – два, взяли! Эх, дубинушка, ухнем!» А затем грохот падающего бревна, и содрогание парохода.
На рассвете любовались рекой, красивые наши реки! Один берег высокий, иногда даже отвесный, я бы назвал – яры. Как в Юрье у нас на реке Великой – Красный Яр, Черный Яр. Вверху чаще лес, сосны, боры. Другой берег – пологий, заливные луга, отмели, песчаные косы на изгибах реки, чайки за пароходом, все так интересно, все так красиво! Только переживания за исход нашей поездки омрачало нашу молодую радость.
В Великий Устюг прибыли утром, опять же помню крутой берег и много ступенек лестницы от пристани в город. И еще помню скольжение по утренней, еще темной, воде нескольких лодок под парусом, наверное – яхт, скорей всего – училищных. Нам подумалось, что, может, и мы когда-нибудь будем так плыть. Лодки под парусом запомнились мне, может быть, и потому, что я их увидел впервые. «Белеет парус одинокий», - это мы теоретически проходили. А здесь живой парус, хоть и не в море. Вот и запомнилось мне это.
Нас, сразу же после прибытия, направили на медицинскую комиссию. При проверке зрения, после двух бессонных ночей, я не увидел не только нижние ряды контрольной таблицы, но и верхние. Короче, комиссия меня забраковала. И опять по зрению. И ни какие мои объяснения слушать не стали. Борис Мищихин не прошел комиссию из-за малого роста. У Вити Мищихина оказалось все хорошо.
Но тут сработал наш эгоизм, зависть. Во время ожидания медкомиссии мимо нас строем несколько раз проходили курсанты, в столовую, из столовой, на занятия. Форма у них хоть и не военная морская, но тоже очень красивая. Почему-то мне запомнились синхронные движения ног строя, «раз-два, топ-топ!» Брюки «клещ», и ботинки какие-то особенные, грубые, очень мужские. Нам так хотелось быть тоже в этом строю, в этой колонне, и топать форменными ботинками по пыльной дороге.
И из-за зависти, что у Виктора это может случиться (еще сдавать экзамены), а у нас уже точно – нет, мы стали уговаривать Виктора возвращаться домой с нами: «Что ты здесь будешь делать один, без земляков, тебе будет скучно, не весело, и бить тебя здесь будут!» Наверное, у Виктора Мищихина кошки на душе скреблись, оставаться одному, а мы вот уедем домой, в родной дом, к маме. И он тоже решил возвращаться с нами. Вот ведь какие глупые мальчишеские головы, еще детские!
Конечно, мать задала своему Виктору трепку: «Собрала последние деньги на поездку, без отца живем, погиб на войне, так хотелось тебя пристроить, а ты… Не думаешь совсем о матери. Что мне тяжело вас поднимать, растить всех!» Виктор рос в большой семье, по моему, трое детей. Мать растила их одна. Да еще старые родители. Помню, домик маленький, маленький был у них, возле речки Чумовицы. А тут Виктор поступил бы на государственное обеспечение, и сыт был бы, и одет, и получил бы специальность. Можно понять мать Виктора. И осудить наш неблаговидный поступок.
Город Великий Устюг нам очень понравился. Старинные церкви, и их несколько. И много другой старины кругом. Очень мне хотелось со своими детьми проехать когда-нибудь этим же путем, может быть, и дальше, до Архангельска. Но вот не сделал этого, не получилось. Обратный путь домой уже не был таким веселым, на том же пароходе «Щеговары», а затем на котласском поезде.
Купить со стипендии авторучку своей сестре – это желание не давало мне покоя. И я послал документы в геолого-разведочный техникум, в поселок Ис, Свердловской области. Так давно это было, да и было ли это, да и есть ли такой поселок – Ис! Но, побыв в родном доме после хлопот предыдущих поездок, возле мамы, попив вкусного молочка от коровы Маруськи, не захотелось мне ехать никуда. Да еще и заболел немного. И написал я в этот поселок Ис, и попросил выслать мне документы обратно. Так не стал я ни летчиком, ни капитаном или штурманам речных судов, ни геологом. Летчиком и специалистом по речным судам – не стал не по своей воле, а вот геологом – по своему хотению. А может быть и зря! И пошел я учиться в восьмой класс. А как бы мне юрьянские мальчишки завидовали, когда я, в матросской курсантской форме, приезжал бы на каникулы!
Я уже рассказывал, как выбирал институт для поступления после окончания десятилетки. Каких-то привязанностей, желаний, какой-то мечты, кем стать – не было у меня, к сожалению. Я рос вокруг сельского, крестьянского и лесного труда – тут бы и выбирать специальность. Но не престижно тогда все это было. Стать врачом, учителем, специалистом по сельскому хозяйству, по лесному хозяйству – значит жить бедно, зарплата маленькая, квартира без удобств, все удобства во дворе. И обязательно иметь свое хозяйство, огород, корову и другой скот, и все это не ради желания, любви к этому, а обязательно – чтобы сводить концы с концами в семейной экономике. И не попался мне умный, мудрый человек, который научил бы: «Какой край тебя вырастил, там и живи, тому краю и силы свои отдавай!»
Вот и ехали все в город, в город. Поступали в политехнические институты, в индустриальные, в строительные, в железнодорожные, в кораблестроительные. А я вот решил поступать в авиационный, как-то не побоялся. В Казанский авиационный институт было бы мне удобнее, ближе к дому, домой бы чаще ездил. Но все остерегали, что негласно принимают туда больше татар, башкир, а русских, да еще с других местностей – стараются не принимать. И послал я документы в МАИ, Московский авиационный. Пришел мне вызов, и одновременно сообщение, что общежитие мне не дадут, даже на время сдачи приемных экзаменов. Это меня напугало, я срочно запросил документы обратно, получил их и выехал в Куйбышев.
Отчетливо помню эту поездку. Никого мне в сотоварищи, как это было в свое время с Великим Устюгом, уговорить не удалось. Слишком высоко, по юрьянским меркам, я замахнулся. До Кирова меня провожала мама. Маршрут поездки был выбран нами неудачно. Все старались сэкономить, поменьше платить за билеты. Лучше бы ехать поездом через Москву, и быстрей, и затраты не намного больше. А мы решили поездом до Горького, а дальше пароходом по Волге.
В дорогу мне мама купила в Кирове ливерной колбасы, а еда у меня хранилась в бывшей отцовской кирзовой планшетной сумочке, которую я раньше использовал для хранения пескарей во время рыбалки. Поезд до Горького тогда был местного значения, вагон, конечно, общий, а, может быть, и плацкартный, но вряд ли. Но помню, что спальную полку я имел, и помню еще, когда уже стемнело, я забрался на эту полку, отвернулся к стене, и не мог сдержать слез, так мне было тоскливо одному без мамы. Я долго тихо плакал, наверное, так и уснул.
Утром поезд прибыл в Горький, сейчас это Нижний Новгород. Нужно было жить дальше, плакать некогда, да и незачем. Нашел речной вокзал, купил билет, сейчас уже не помню, какой пароход, но помню, что в Куйбышеве в последующем иногда он попадался мне на глаза, когда совершал свои рейсы.
Запомнилось несколько событий из моего речного путешествия. Это история с настенным зеркалом, где-то на лестничной площадке на пароходе, зеркало высотой от пола до потолка. Во время посадки на пароход поднимался я по лестнице и, повернув где-то, я решил, что передо мной коридор, и направился туда. Не сообразив, что это зеркало, и в нем – отражение. «Ваня деревенский!», - чего тут еще скажешь. Чуть зеркало не разбил.
И другое событие, тоже на пароходе. Хожу по палубам, и все меня преследует какой-то нехороший запах. Уж не знаю, чего и подумать. Со здоровьем, с моим животом – все у меня вроде хорошо. А тут сообразил понюхать в сумочке-планшетке, где ливерная колбаса. При июльской жаре легко представить, что сделалось с этой колбасой. То ли у меня от дорожных переживаний аппетит пропал, то ли я экономил, но колбасу я вовремя не съел, и она превратилась в нехорошее месиво. Пришлось мне бежать в туалет и чистить свою сумочку.
Поездка на пароходе, хоть и была интересной, по Волге и волжским городам, но уж очень была тяжелой. Потому что совсем негде было поспать. Пассажиров было очень много, спали на полу, в коридорах, проходах, на палубах, но только там, где это не мешало пассажирам первого и второго классов.
Помню, как во время сна меня задевали, наступали на мои руки-ноги, да почти и на голову. Если первую ночь я еще как-то держался и выбирал более аккуратные и чистые места на полу для ночлега, то последующие ночи, а ехать нужно было трое суток, спал я уже где придется, лишь бы поспать. А днем еще – занимался, готовился к экзаменам.
В Чебоксарах на пароход сели, а потом и познакомились со мной, парень и девушка. Они тоже ехали в Куйбышев, поступать, только в другой институт, в инженерно-строительный. С новыми товарищами мне стало повеселее. Жаль только, что в институт они не прошли по конкурсу, и знакомство наше не перешло в дружбу.
В институт я поступил, это была такая радость и для меня, и для мамы, и для всех родных. Все экзамены я сдал на пятерки, пять экзаменов, двадцать пять баллов. Я не понимаю до сих пор, почему мне так повезло. Конечно, учился я не плохо, лишь лишняя четверка по географии в аттестате лишила меня серебряной медали. Но все же, все же – это слишком большая удача.
Незадолго до начала экзаменов, с новыми товарищами-абитуриентами мы зашли в церковь, нам было интересно посмотреть, я был в церкви тогда впервые, да и мои товарищи, может быть, тоже. Мы зашли тихо, даже боязливо, и, может быть, в душе просили Господа-Бога благодати на нас, успехов в предстоящих трудных днях. Наверное, Господь-Бог решил, что я достоин такой благодати.
Только вот, к сожалению, следующий раз в церковь я попал – через много, много лет. Когда умер отец, и мама хотела, чтобы я помянул в церкви отца, заказал молитву «за упокой» и поставил свечку. Несколько раз я был в Великорецкой церкви, но она в мое время была – не действующей.
Готовился к приемным экзаменам я в Куйбышевской областной библиотеке, в читальном зале. Это рядом с центральной площадью, с памятником Валерию Куйбышеву. И в скверах возле центральной площади. Многие абитуриенты занимались в скверах, и у каждого была любимая скамья. Была такая и у меня. Я остался верен этой скамье и тогда, когда у меня появилась в студенчестве любимая девушка.
И еще на всю жизнь мне запомнился запах цветов на клумбах в сквериках центральной площади. Уж не знаю, какие там росли цветы, но за мою жизнь такой запах мне встречался – очень редко. А, может быть, был тогда нос у меня – какой-то другой, более нежный. И, когда бы мне не случалось быть в Куйбышеве, – я иду на центральную площадь, иду на свою скамейку, и посижу на ней, и, если это происходит летом, подышу запахом этих неповторимых цветов. Вновь побываю в своей юности.
Что еще мне запомнилось из того периода моей жизни. Во время приемных экзаменов абитуриенты жили в аудиториях, переоборудованных (временно) под общежития. В моей комнате жили более двадцати человек, в институт поступили только двое. Неудачники уезжали не сразу, и по вечерам в комнате происходил настоящий «содом», потому что жилье – временное, все молодые, да и всем хотелось забыть неудачу. Я в баловстве не участвовал. Однажды задумали ребята обливать, с третьего этажа, влюбленные парочки под окном. Да облили, по ошибке, сварливого старичка. Тот – на вахту, позвали коменданта, решение – всех немедленно выселить и исключить из института. Никто особо не расстроился, но мы двое, поступившие, – пережили очень неприятные минуты. Уж не помню, как все обошлось.
Помню один свой неблаговидный поступок. Как-то мне показалось, что соседи по комнате (помню одного из них, кореец из Кзыл-Орды, фамилия очень короткая, всего одна буква - И) обидели несправедливо меня. И я заявил: «Вы так делаете, потому что завидуете мне, я ведь поступил!». До сих пор стыдно мне за мою горячность. Ребята на какое-то время устроили мне что-то вроде бойкота. Но это тоже – все хорошо кончилось.
И еще помню вот что. Люди постепенно разъезжались, а мы, поступившие, ждали отправки нас в колхоз, на сельхозработы. Однажды подходит ко мне один юноша и спрашивает, не могу ли я дать ему денег, он не поступил, ждет денежного перевода, которого все нет, денег на билет нет, на еду – тоже, он уже несколько дней ничего не ел. У меня денег тоже не было, осталось, помню, пять рублей (для сравнения, билет в трамвае стоил тогда тридцать копеек). Решили мы с ним так. Студенческая столовая летом не работала, и мы пользовались ближайшей рабочей столовой при ГРЭС. Хлеб там был бесплатный, стоял нарезанный на столах. Тот год был очень урожайный на овощи, на помидоры, и мы решили ездить за город, воровать их. И так жили несколько дней, питаясь бесплатным хлебом, ворованными помидорами и покупая в столовой только чай. Иначе просто так брать хлеб со стола – не разрешалось. Так израсходовали мы свои последние деньги. Но мне ехать в колхоз, там накормят, а как быть этому парню! И вот я сижу уже в кузове машины с другими первокурсниками, мы едем в колхоз, машина уже трогается. И вдруг слышу – кричат, зовут меня. Стучу в кабинку, машина остановилась. Подбегает этот парень и коротко рассказывает вот что. В Куйбышеве главпочтамт находился в то время в неказистом здании. А центральный телеграф – в очень шикарном. И там было рядовое почтовое отделение. Парень ждал перевода «до востребования» по адресу на главпочтамт, а ходил – в почтовое отделение на центральный телеграф. Принимая его за главпочтамт. Ошибка обнаружилась, и он получил несколько переводов сразу. Разговаривать нам было некогда, шофер торопил, парень сунул мне в руки какое-то количество денег, довольно много, и машина тронулась. На следующий год этот парень поступил в институт, я уже был второкурсником, однажды мы встретились, были очень рады этому, и с улыбкой вспомнили эту немножечко курьезную историю.
С этой поездки в колхоз я воспринимаю начало нового этапа моей жизни, студенческого, тоже очень счастливого. И маме моей было радостно, что все у меня так сложилось. И она думала и желала мне доброго и успехов в моей новой жизни.
МАМИНЫ СЛОВА
Иногда в своей речи я употребляю вдруг слова, вызывающие недоумение или улыбку у окружающих. Эти слова для меня как бы всплывают из моего подсознания. И они приятны мне. Только всегда жалею, что случается такое с каждым годом все реже и реже. Я называю эти слова – мамиными. Мама часто их употребляла, говорила. Но конечно, они не собственно мамины, они – юрьянские слова, вятские даже. И думаю, их в вятском крае часто можно услышать и сейчас. Но вот только не езжу я туда, из-за моего нездоровья. И давно уже нет мамы.
Должен сказать, что, когда мои дочери были еще малы, я сознательно в разговорах с ними употреблял эти мамины слова. Надеясь, что они займут какое-то место в дочериных словарях, в их разговорной речи. Но моих усилий оказалось недостаточно. Наверное, нужно, чтобы вокруг все так говорили. Ну, а вдруг эти слова тоже когда-нибудь всплывут из их подсознания, и они их произнесут, употребят. А, может, это и не нужно. Или нужно, пока я жив, и мне приятно их услышать.
В память о маме мне хочется здесь произнести эти слова, те, которые я еще не забыл. И, запечатлев их на бумаге, думаю, надеюсь, не дам им исчезнуть, позабыться.
БЕЖАТЬ ЧИРКОМ. Речь идет о довольно сильном поступлении, струе жидкости, воды. Чаще всего это поступление не желательное.
ВТОКИ. Штаны или их часть сзади между ног, все это сшито не красиво, обвисает.
ВЕНЬГАТЬ. Плакать, ныть, чаще всего используется, когда речь идет о детях.
ВЕРЮХАТЬ. Нервно толкать, дергать что либо. Не аккуратно, не красиво резать хлеб или ломать его.
КАРАПУЛЯ, Небольшая посудина для кормления кошки, собаки.
ЗАВИТИ. Запястья рук. Когда мои дети были маленькие, я им часто говорил, когда они умывались: «Завити хорошо мойте!». Да и сейчас, когда они приезжают в гости, я могу так сказать. Улыбнувшись при этом.
КУРЖЕВИНА. Изморозь в холодное время года в местах выхода тепла в жилищах, например, между бревен в избах при плохой конопатке, изнутри жилища.
КУЛЕМКАТЬ. Что-либо сделать или делать не квалифицированно, не качественно.
КУЧКАТЬСЯ. Что-либо делать очень медленно, иногда и не квалифицированно, не качественно.
НАСДУХАТЬ. Побить не очень сильно, чаще всего применимо, если побить, наказать своего ребенка.
ПОКОЛИ. Конечности человека. Называют так руки, ноги, если сердятся на человека и хотят его обидеть, унизить: «Убери свои поколи!»
ПОВОРИНКИ. Длинные брусья, жерди, ограничивающие перемещения, предохраняющие от падения, обычно не очень прочной конструкции.
ПОДНОРАВЛИВАТЬ. Приспосабливаться друг к другу при общении или при физической совместной работе, при выполнении какого-то совмещения и т. п.
ПРИГОИТЬ. Приберечь что-либо на всякий случай.
СБОРОВИТЬ. Помять, скомкать что-либо, чаще всего то, что постлано на полу: «Весь половик сборовил!»
СМЕКАТЬ. Следить за чем-либо, ожидая свершения какого-то события: «Посмекай, пожалуйста, когда привезут хлеб в магазин!»
С ВЫДАЧИ ДАВАТЬ. Давать ограниченное количество, а не сколько хочется.
УРОСИТЬ. Капризничать, показывать какую-то прихоть.
ДЕЛАТЬ ЧИНОМ. Делать хорошо, основательно.
ЖУЛЯБА. Мягкое, почти ласкательное, нарицательное обзывание человека за какой-то проступок: «Жуляба ты моя!».
РЮХАТЬ. Отвечать на какой-либо вопрос или говорить грубо, капризно, пренебрежительно.
МЫРКАТЬ. Примерно то же, что и «уросить».
ЧУПЕТКО В слове подразумевается доброе существо из мира домовых, гномов и т.п. Этим же словом можно любовно назвать ребенка, да и взрослого человека, если тот из-за усердия в каком-либо деле выпачкался, выглядит чумазым, растрепанным. «Чупетко ты мой!», - называла часто мама моего младшего брата.