Сумчатый волк

 В отличие от других одарённых детей, чьи ранние способности были очевидны в математике или искусствах, Отара Лазишвили с малых лет, которые пришлись на военные сороковые годы, тянуло к денежным махинациям.
 
 Обычный с виду мальчик учился средне, не прилагая к учёбе особых усилий. Был опрятен и ухожен, как и полагалось сыну из благопристойной семьи среднего достатка, и внешне ничем особенным не отличался.

Разве, что, пристальным взглядом карих глаз, говорящим о живом и, может быть, незаурядном уме их обладателя. С ребятами по школе он сходился легко и в меру нравился девочкам.

От репутации записного середняка среди сверстников его отличала необыкновенная страсть к денежным операциям.

Казалось, ни в школе, ни в семье никаких достойных подражания примеров коммерческой деятельности у него не было. Но стоило появиться у этого подростка самым небольшим карманным деньгам, как он тут же начинал комбинировать многоходовые варианты их употребления.

Например, приобретал для начала какую-нибудь привлекательную вещицу, а затем, после многочисленных мен, всё вновь обращал в деньги, которых в результате его манипуляций оказывалось значительно больше первоначальной суммы.

 Товарищам коммерческий успех ровесника по временам казался сомнительным, и тогда возникали оживлённые мальчишеские разборки его деятельности. В этих случаях Отару приходилось не без труда находить убедительные аргументы в защиту своих нестандартных подходов.

Выручало присущее ему изначальное стремление к обоюдной выгоде партнёров, и товарищи, подавляя в себе естественную досаду по поводу чужого успеха, в конце концов, убеждались в его порядочности и продолжали иметь с ним дело.

Приобретенное в разборках умение быть убедительным помогло мальчику и тогда, когда ему пришлось впервые изложить свои коммерческие соображения родителям.
 
 Это случилось в тот день, когда мать Отара, рассчитывая на то, что он не раз сопровождал её на рынок и видел, как она покупает на одну и ту же сумму овощи и зелень, решилась послать его за этими покупками одного.

 Ему было выдано 30 рублей, в том числе 3 рубля для приобретения бумажного пакета, в котором продукты купленные на остальные деньги надо было принести домой. Тогда было принято при рыночных покупках пользоваться бумажными пакетами.

Против ожидания мальчик вернулся с базара без денег и без продуктов, вместо которых он приобрёл у инвалида, торгующего пакетами, вязаную авоську-сетку, истратив на это все 30 рублей полученные от матери.

Отец Отара с трудом вызволил его из рук возмущённой родительницы, готовой употребить купленную авоську для наказания непутёвого чада, после чего усадил сына перед собой и потребовал объяснений. Юный комбинатор, опасливо озираясь на разгневанную мать, всё ещё не выпускающую из рук его покупки, выложил отцу свои нехитрые соображения.

- Меня послали за продуктами, которые мы покупаем каждые два дня и приносим домой в 3-х рублёвых пакетах, - объяснял он, рассчитывая найти у отца понимание, - эти пакеты мы потом выбрасываем.

 Выходит, за 20 дней мы выбрасываем вместе с пакетами 30 рублей. Если за эти деньги один раз купить вязаную авоську, которую не нужно выбрасывать, то через 20 дней она окупиться, и после этого каждый базар будет стоить нам на 3 рубля дешевле.
 
Поражённый отец ласково погладил сына по голове и выдал ему 27 рублей, с которыми вновь отправил на рынок, наказав выполнить материнский заказ, уложившись в эту сумму, и впредь пользоваться вместо бумажных пакетов купленной им авоськой.

 Окрылённый отцовским признанием Отар тут же задумал новую комбинацию. На общем проходном балконе их коммунальной квартиры стоял ничейный клеёнчатый диван набитый старыми техническими справочниками, отпечатанными на плотной меловой бумаге.

 Диван и вывезенные из Германии перед войной, теперь уже устаревшие справочники остались после депортации в Казахстан соседки - чертёжницы, некоей Тодуа (по разведённому с ней мужу), оказавшейся этнической немкой.

 С началом учебного года, в сезон активной сдачи школьниками макулатуры содержимое дивана по всей вероятности было бы отдано в их распоряжение. Однако Отар, чуждый идеям безвозмездного изъятия государством ценностей, решил эти события опередить.
 
 В своё очередное посещение рынка он показал знакомому инвалиду, испытывающему дефицит сырья для своих пакетов, один технический справочник из балконных залежей и сообщил, что может по поручению родителей предложить ему около 200 килограммов ненужных книг из такой вот добротной бумаги.

 Инвалид, оценив по достоинству немецкое качество материала, сторговался с юным поставщиком на приобретение оптом всей партии. После чего, в оставшийся месяц летних каникул Отар, делая по три-четыре ходки в день, и, стараясь не попадаться никому на глаза, перетащил ему на базар всё содержимое ничейного дивана.

 Взрослые, заглянувшие в этот диван только осенью, с удивлением обнаружили, что он пуст. Они ещё больше удивились бы, узнав, что 12 летний подросток не только выручил за бесхозную макулатуру кругленькую сумму, но и с выгодой для себя пристроил эти деньги в прибыльное дело.

***
 Сосед Отара по школьной парте Володя Костюнин жил в военные годы без родителей на попечении старшего брата Константина, работавшего паровозным машинистом на плече Тбилиси - Баку.

 В разговоре Володя как-то доверительно сообщил Отару, что брат, всякий раз прикупает в Баку дешёвую поваренную соль, которую в Тбилиси сбывает оптом знакомому покупателю, имея значительный навар против закупочной цены.

Отар попросил Володю поговорить с братом и принять его в долю, предложив половину своего небольшого капитала.

 Вторую часть денег Отар пристроил через другого одноклассника Бабоша Малхазова. Его мама - тётя Салли после извещения с фронта о пропаже без вести отца их многодетного семейства, лишённая в этой связи пособия по линии Военкомата, кормила детей, зарабатывая уличной торговлей фабричными (в мягкой упаковке), папиросами "Темпы".

Отар часто по-приятельски посещал эту приветливую семью и был свидетелем того, как в дружной компании её многочисленных детей эти "фабричные" папиросы изготавливались в обычных домашних условиях из бросовых
отходов заготовок, которые "несуны" с табачной фабрики поставляли тёте Салли за бесценок.

 Вначале в "рубашку" из рисовой бумаги вставлялся туго свернутый отрезок картона, который, если раскрутить его ладошками в обратную сторону, превращал бесформенный бумажный чехол в готовую папиросную "гильзу".

Потом через узко свернутую целлулоидную направляющую (из обрезка киноплёнки) эта "гильза" набивалась табаком, который пропихивался карандашом, как поршнем, в её свободную часть.

После чего избыток табака, выступивший со стороны носика, обрезался ножницами, и "фабричная" папироска была готова.

 Вырезание и склеивание по отпечатанным выкройкам мягкой картонной упаковки было промыслом малышей. Дети постарше, знающие счёт, укладывали и запечатывали в каждую пачку по 25 штук готовых папирос.

 Сама тётя Салли безотлучно торговала с рук на бойком перекрёстке, где у неё было своё место, и куда она брала с собой кого-нибудь из младших сыновей для связи.

По его сигналу старшие мальчишки своевременно пополняли товарные запасы родительницы. Если же заготовленные папиросы оказывались в избытке, они разносили их на другие перекрёстки, где с небольшой скидкой сбывали торгующим там конкурентам.
 
Наблюдая за организацией папиросного дела, которым кормилось многочисленное семейство, Отар, проникся доверием к тётушке Салли и предложил доброй женщине не только остаток своего капитала, но и курьерские услуги сношения с "несунами" табачной фабрики.

 Перепоручая свои невеликие накопления компаньонам, Отар согласился за их труды не востребовать до поры своей доли дохода, оставляя её в обороте для расширения дела.

После этого у него хватило ума воздержаться на время от коммерческих операций, и дать себе возможность благополучно окончить школу с неплохими оценками в аттестате.

 Это произошло в начале 1948 года, когда в стране уже с полгода, как отменили продуктовые карточки, и была проведена денежная реформа.

Оба предприятия, в которых добрых 4 года находился в обороте капитал Отара Лазишвили, к тому времени пришлось свернуть. Поставка из Баку Костюнином-старшим поваренной соли, переставшей быть дефицитом, стала нерентабельной, а ужесточенный контроль над утечкой материалов с табачной фабрики лишил предприятие тёти Салли исходного сырья.

С бывшими партнёрами юному предпринимателю повезло больше. Оба они оказались людьми порядочными и при ликвидации дела не только скрупулезно подсчитали и выплатили Отару его увеличившиеся вложения, но и помогли юноше избежать потерь при реформенном обмене денежных знаков.

 В школе никто, кроме Володи Костюнина и Бабоша Малхазова, не подозревал того, что их преуспевающий в учёбе одноклассник Отар Лазишвили обладает независимым от родителей собственным капиталом.

 Небольшой, но значительный для его лет опыт успешного предпринимательства убедил Отара в том, что именно в этой области ему следует совершенствоваться.

 Он так и сделал и по прошествии пяти студенческих лет, быстро пролетевших на инженерно-экономическом факультете Политехнического института, комиссия по распределению молодых специалистов предложила дипломированному выпускнику Отару Лазишвили занять вакансию инженера в планово-экономическом отделе Тбилисской чулочной фабрики.

***
 Этому назначению предшествовала небольшая история.
Началось с того, что итальянское оборудование чулочного производства, наспех вывезенное из Германии в качестве трофея, почему-то направили именно в Тбилиси.

 Вероятно, более опытные эксперты из других городов не без основания посчитали, что перспектива организации производства тонкого трикотажа из отечественного сырья на капризных иностранных машинах ничем, кроме головной боли, не светит.

 После первых же попыток задействовать вывезенное оборудование на месте так оно и оказалось. Несмотря на старания самых известных в городе умельцев, результат их бесплодных усилий был один.

Машины вместо тонких дамских чулок, для изготовления которых были предназначены, жевали дефицитную капроновую пряжу, пополняя с каждым разом возвышающуюся выше фабричных корпусов гору её отходов.

 О необходимых инструкциях на пуск и наладку оборудования при его захвате специалисты трофейной команды не побеспокоились, считая, что получатели разберутся на месте сами.

 Однако, самим получателям запустить сложные машины никак не удавалось. Взыскать за неудачу было не с кого. Инженерно-технические работники (ИТР), избегая непосильной ответственности по этой части, на нехорошей фабрике не задерживались.

Заполучить новых было возможно только через принудительное распределение молодых специалистов, как это случилось с Отаром Лазишвили.

К его приходу текучка ИТР на фабрике усугублялась к тому же и отсутствием постоянного директора. Часто сменяющие друг друга временные руководители предприятия были озабочены главным образом желанием поскорее избавиться от бесперспективной должности.

В министерских кругах, не находя решения вопроса, рады были бы избавиться от самой фабрики. Каким образом это можно было сделать, ясности не было.

 Поэтому с пуском заграничного оборудования всячески тянули, раздумывая главным образом, куда и как списать гигантский объём загубленной строго фондируемой полиамидной (капроновой) пряжи, за которую могли строго спросить по линии Госплана.

 В конце концов, чтобы как-то имитировать усилия по реанимации безнадёжного производства и потянуть время, решили прибегнуть к испытанному. Учредили, якобы для окончательного прояснения вопроса, очередную инженерно-техническую экспертизу.

 За неимением лучшего, поручили возглавить её молодому экономисту Отару Лазишвили, у которого, в отличие от поднаторевших в таких делах специалистов, не достало жизненного опыта и осторожности от этого поручения отказаться.

 Сообразив с запозданием, в какое провальное дело его втянули, Отар, в попытке избежать навязываемой работы, выдвинул рассчитанное на верный отказ обязательное условие своего в ней участия.

Он предложил, ни много, ни мало, командировать его для изучения вопроса в Италию по месту происхождения злополучных машин. К великому удивлению хитреца идея зарубежной командировки была на высоком уровне одобрена, и вскоре Отар в компании трех совершенно бесполезных для дела министерских чиновников разгуливал по Турину.

 То, что итальянцы ни при каких условиях не станут помогать налаживать трофейную фабрику, стало ясно в первый же день переговоров.

В послевоенном Турине следы поставщиков устаревшего оборудования, кружным путём попавшего в Тбилиси, были давно утеряны, и в городе, ещё не одолевшем до конца собственную послевоенную разруху, никто никакого желания ввязываться в дела побеждённой Германии не испытывал.

 Прибывшие с Отаром министерские чиновники, к его удивлению, легко с этой очевидностью примирились и, как люди более опытные, посоветовали ему не торопиться с оформлением результатов переговоров, чтобы не сокращать без нужды оплаченный им двухнедельный срок приятной итальянской командировки.

 Сговорившись на этом, они в оставшееся время все вместе занялись осмотром местных достопримечательностей и содержимого городских сувенирных лавок.

Именно там Отар наткнулся на ажурную хозяйственную сумку, отлитую целиком из прочного и гибкого пластика. Она напомнила ему давнишнюю детскую историю с базарной авоськой, и он решил купить её итальянский аналог, чтобы потешить воспоминаниями родителей.

 Потом, узнав, что эти популярные у населения сумки в разорённой Италии изготавливаются из производственных отходов, он, что-то надумав, вернулся в лавку и купил ещё один экземпляр, но уже для себя.

***
 Дома Отар понял, что идея реанимации чулочных машин без итальянской помощи да ещё после того, как над ними "потрудились" городские умельцы, совершенно безнадежна.

Самоустранившись от этой проблемы, он взялся за её вторую, более актуальную часть - утилизацию по итальянскому примеру накопившихся фабричных отвалов загубленной капроновой пряжи.

 В первом приближении задача показалась ему несложной.
Чтобы превратить отходы в доходы, надо было употребить их на изготовление какого-нибудь незамысловатого, но популярного изделия, не предъявляющего высоких требований к сомнительной кондиции материала, однажды побывавшего в отливке.
 
С этой целью Отар, не переставая, разглядывал тонкое ажурное литьё вывезенной из Италии хозяйственной сумки, вспоминая, как популярны они в Турине и прикидывая, как хорошо было бы заменить ею те уродливые кошелки, которыми пользовались домохозяйки в его родном городе.

На деле всё оказалось сложнее.

 Он начал с того, что попытался через уже знакомых ему чиновников предложить организовать на фабрике вспомогательное производство для переработки капроновых отходов (инструментальное хозяйство для изготовления пресс-форм и пресс-автоматы для отливки изделий).

Однако ему сказали, что всё это слишком хлопотно и рискованно, что лучше всего найти покупателя, которому эти отходы сбыть оптом.

- Но ведь отходы придётся отдать за бесценок, - горячился Отар, - это убыточно и обрекает фабрику на дальнейший простой.
 Но очевидные доводы Отара действия на чиновников не возымели.

 Похоже, было на то, что в этой среде избавление от хлопот ценилось превыше иных выгод, и понимания своей затеи с хозяйственной сумкой в государственных структурах молодой экономист не нашёл.

 Один из тех, кто был с ним в итальянской командировке, отвёл его в сторону и доверительно посоветовал поговорить о своих идеях с более гибкими и предприимчивыми "цеховиками", предложив свести его с одним из них.

 Тот, которому его вскоре представили, назвался Вахтангом Калатозовым. Это был плотный неопределённого возраста мужчина с коротко остриженной седой головой, оценивающим взглядом проницательных глаз и неторопливыми движениями преуспевающего и уверенного в себе человека.

 Для разговора в своём кабинете он пригласил Отара и его рекомендателя к низкому столику, на который помощники по его знаку тут же выставили пару бутылок охлаждённого вина и фрукты.

 Слушал он Отара с профессиональным вниманием. Не перебивая. Стараясь не только вникнуть в существо вопроса, но и составить предварительное мнение о своём собеседнике.

- Вот, что я тебе скажу, парень, - сказал он в заключение, - с сумками ты придумал не плохо. Может быть это действительно то, что сейчас нужно.

Но всё, что ты говоришь хорошо только для института. Поскольку это всего лишь то, чему они тебя там, беднягу, учили. Я не вижу в этом деле твоих собственных мозгов.
 
- Что это значит? - не понял Отар.
- Это значит, что в твоих предложениях нет пешкеша (личной выгоды), ради которого затевается любое дело, если у человека есть собственные мозги.

Не собираешься же ты предложить мне наладить массовое производство сумок в обмен на Почётные грамоты и Переходящие знамёна? Это дело вот его, - кивнул он на присутствующего чиновника, - у него задачи государственные.

 Когда они вышли на улицу Отар, сокрушаясь по поводу неудачи, спросил своего ходатая:
- Не мог бы я заинтересовать Калатозова вложением личных денег? - и назвал сумму своих сбережений.
- Не вздумай ему это предложить, - ответил тот.
- Что рассержу?
- Да нет. Всего лишь насмешишь.

***
 Оставшись один, Отар продолжал бесцельно теребить в руках не дающую ему покоя итальянскую авоську.

То, что требовал от него Калатозов, соответствовало его собственной врождённой страсти к коммерческим комбинациям, которая до этого проявлялась по мелочам, и теперь ему как никогда хотелось угодить опытному воротиле, предложив продуктивную идею способную заинтересовать этого избалованного успехом дельца.

 Операция, которая, в конце концов, пришла ему в голову, подкупала неожиданной простотой. Он несколько раз перепроверил свои расчёты и пошёл с ними к Калатозову.
 
- Идея состоит в том, - объяснял он ему на этот раз, - что капрон, с которым мы имеем дело, чрезвычайно прочен, поэтому количества материала необходимого для изготовления тонких ажурных боковинок сумки (включая ручки) требуется не более, чем на её сплошное донышко.

 Для утверждения расхода материала, необходимого на одну сумку, никто не станет вымерять объём сложного ажурного узора, чтобы вычислить вес. Итальянский образец сумки просто взвесят и исходя из этого веса утвердят расход капрона на одну сумку.

Однако в этом образце толщина донышка неоправданно завышена и превышает объём ажурной части в два раза. Донышко без всякого ущерба для потребителя при серийном производстве вполне можно утончить наполовину.

Это значит, вместо одной сумки из того же количества капрона можно будет сделать две, и при реализации каждую вторую сумку в качестве пешкеша пропускать мимо кассы.

 Калатозов внимательно выслушал Отара и, когда тот замолк, некоторое время, молча, разглядывал его с нескрываемым любопытством.

Совсем ещё молодой человек, который принял его вызов и за несколько дней продумал остроумную операцию, обещающую несомненный коммерческий успех, был ему симпатичен.

- Ну что ж. На этот раз неплохо, - сдержанно одобрил он начинающего комбинатора, - я подумаю и возможно тебе помогу.

 Например, возьму для начала на своём оборудовании риски связанные с пробой, и, если из этого действительно что-нибудь получится, тогда уже оговорю с тобой условия производства и твою долю.

***
 Опытная партия ажурных хозяйственных сумок, отлитых целиком из прочного капрона по итальянскому образцу и выброшенная в продажу по доступной цене, была раскуплена вмиг.

Чтобы удостовериться в успехе, Калатозов выпустил ещё несколько небольших партий, предназначенных для периферии, и был поражён скоростью, с которой они были раскуплены и там.

 Родители Отара Лазишвили, которые едва не высекли его в детстве за самовольное приобретение базарной авоськи, не подозревали в тот день, что хозяйственная сумка окажется блестящей находкой будущего коммерческого гения, а молва окрестит его прозвищем "сумчатый волк".

Но то, что было невдомёк незадачливым предкам, быстро усёк опытный Калатозов.

 По своим каналам он легко подавил инертность прикормленных им министерских чиновников и после первых же удачных проб, в самый короткий срок установил на чулочной фабрике вместо нескольких оттеснённых в сторону бесполезных вязальных машин первые десять пресс-автоматов.

Для интенсивной отливки из накопившихся отходов полиамидной пряжи оригинальных хозяйственных сумок, реализация которых ежемесячно удваивала вложенный капитал.

 Успех затеи был более чем очевиден. Прочные и изящные капроновые авоськи быстро полюбились населению, и стоило им только появиться на прилавке, за ними тут же выстраивалась очередь.

 Гора выбракованной полиамидной пряжи на дворе чулочной фабрики, поначалу казавшаяся неиссякаемой, таяла на глазах, и вездесущие торговые агенты Калатозова уже рыскали по всем предприятиям, где только можно было дополнительно прикупить капроновые отходы.

 В скором времени не без хлопот того же Калатозова неудавшееся чулочное предприятие официально перепрофилировали в Фабрику пластмассовых изделий и теперь уже все её производственные площади заняли пресс-автоматами, на которых рабочие в три смены гнали изготовление капроновых сумок.

 Всё это не случайно было организовано на государственном предприятии, поскольку именно это объясняло причастность затеянного производства к материальным потокам сырья, фондируемого по линии Госплана, и сбыту изделий через государственные магазины, по государственной цене.

 Помимо забот о техническом оснащении, Калатозов употребил нужные связи, и Главным инженером новой фабрики был назначен молодой специалист Отар Лазишвили.

Когда через некоторое время после высокого назначения Отар узнал от Калатозова, какой величины достигла его личная доля доходов, и с какой скоростью эта величина прирастает, он долго разглядывал себя в домашнем зеркале, не веря, он ли это или не он.

 Почитаемые им с детства инженерные оклады отца и матери, которыми много лет худо-бедно кормилась их семья, теперь виделись ему как бы через окуляры перевёрнутого бинокля.

 Понимая его состояние, опытный Калатозов изъявил желание познакомиться с его родителями, чтобы дать дельный совет, как, не теряя головы, наилучшим образом преодолеть переход семьи на совершенно иной уровень достатка.

 Тем временем популярность тбилисских капроновых сумок преодолела границы республики. Практичные и ставшие модными изделия стали выписывать из других регионов страны через родственников, проживающих в Грузии или сослуживцев, командированных туда по делам.

 Калатозов не стал пасовать перед общесоюзным спросом и в короткое время при самом деятельном участии главного инженера фабрики Отара Лазишвили расширил производство и организовал поставку сумок сначала контейнерами, а затем и пульмановскими вагонами в самые отдалённые уголки страны.

 Компаньоны делали это смело, поскольку официально сумки были продукцией государственного предприятия, которое от их продажи получало добрую половину (но только половину) чистой прибыли.

 Величины этой половины было вполне достаточно, чтобы переполнить восторгом министерских руководителей и завалить фабрику переходящими знамёнами и грамотами за высокие экономические показатели.

 Указание толщины донышка капроновой сумки нигде не фигурировало. Несмотря на регулярные проверки, министерские ревизоры никаких побочных доходов в деятельности Калатозова не находили, хотя и не сомневались, судя по его щедрым подношениям, что таковые доходы были.

 Сверять вес продаваемых сумок с утверждённым образцом никому не приходило в голову. Сам Калатозов через хорошо отработанный механизм двойной бухгалтерии присваивал прибыль от реализации неучтённой продукции, разделяя её с автором идеи и соисполнителем Отаром Лазишвили.
 
 Коммерческому успеху сопутствовало то, что, несмотря на изрядную часть той доли, которая в "конвертах" отстёгивалась на теневую зарплату рабочим и на все уровни чиновничьей пирамиды, он удерживал первоначальные цены, задаваясь по совету К. Маркса не ценой, а высоким оборотом капитала.

***
 Работая с Отаром, Калатозов не упускал случая лишний раз присмотреться к молодому коммерсанту, как бы прикидывая, стоит ли его испробовать в новом более масштабном деле.

Реализация капроновых сумок день ото дня шла как нельзя лучше, оправдывая самые смелые надежды предпринимателей.

Но если Отар Лазишвили по молодости упивался очевидным успехом совместного предприятия, то дальновидный Калатозов считал гораздо большей удачей приобретение в качестве партнёра самого Отара Лазишвили, которому прочил размах более существенный, чем изготовление хозяйственных сумок.

Он стал опекать Отара, посвящая его в существо некоторых своих операций, компенсируя молодому человеку недостающий ему жизненный и профессиональный опыт в подобных делах.

В последнее время "цеховики" из окружения Калатозова уже привыкли к тому, что он почти всегда появляется на людях в сопровождении своего молодого соратника.

Правда, городские кумушки судачили что-то про заботы отца о единственной дочери, которую в качестве завидной невесты уже не раз безуспешно у Калатозова сватали. Однако, из его соратников никто не позволял себе высказывания на этот счёт каких-либо предположений.

Хотя, чего греха таить, у проницательных дельцов кое-какие прогнозы по этому поводу имелись и, главное, как оказалось, были они недалеки от истины.
 
 На второй год их сотрудничества, как-то, не закончив обсуждения с Отаром текущих дел, Калатозов предложил продолжить разговор за обедом и, не без умысла, впервые пригласил Отара к себе на квартиру, объяснив, что его супруга приготовила под настроение что-то вкусное и просила сегодня пообедать дома.

Дверь им открыла улыбчивая с выразительными восточными глазами на правильном лице и копной приподнятых с затылка волос привлекательная девушка.

- Дочка, это отец? - раздался из-за стены голос матери, в котором Отару послышалась характерная одесская интонация.

- Да, мама, и ты не поверишь, он в сопровождении молодого человека, - ответила дочь с тем же самым, но почти неуловимым акцентом.

Калатозов представил Отару вышедшую к ним супругу, пышную Ревеку Львовну. Изящная дочь, очень похожая на мать, разрезом глаз, знакомясь с ним, назвалась Дарьей.

- Не удивляйтесь моим словам, - пояснила она Отару, - молодые мужчины редкость в нашем доме. Всякий раз, когда это случается, папе кажется, что меня собираются у него похитить. Так что ещё немного и мне, надёжно ограждённой от корыстных, по его мнению, посягательств, придётся сбежать под венец по собственной инициативе.

 В тот день за обедом Отар плохо соображал, что говорил ему Калатозов о делах. Не смог он оценить по достоинству и кулинарные изыски его супруги, хотя и отпустил ей, по кавказской галантности несколько комплиментов.

 На деле всё его внимание было приковано к очаровательной Дарье, которая, иронизируя и посмеиваясь над собой и любящими родителями, задавала такой доверительный и дружелюбный тон общения, что Отару, готовому слушать её без конца, не хотелось уходить из этого дома.

 Мы не станем лукавить и признаемся, что в тот день юная Дарья была озабочена далеко не единственной обязанностью молодой хозяйки, развлекать гостя и произвести на человека, впервые переступившего порог их дома, благоприятное впечатление.

 Отар ей понравился, и она после его ухода не преминула заметить отцу, что тот, в кои веки, привёл в дом приличного человека, ничуть не похожего на торгаша, на которого, как ей кажется, можно положиться.

Калатозов от девичьих заключений дочери отмахнулся.

 Однако после того домашнего обеда стал ловить себя на том, что, присматриваясь к Отару Лазишвили, как бы накладывает на него определения, услышанные от Дарьи.

В который раз Калатозов подивился тому, как цепко и беспокоящее, подобно ржавому гвоздю, западают в мужские головы, казалось бы, совершенно вздорные женские умозаключения.

Он очень мало знал Отара Лазишвили, чтобы подобно дочери давать ему столь категорические оценки, но пока он копил собственные наблюдения, характеристика, заготовленная Дарьей, ждала своего часа и, похоже, у Калатозова всё к этому шло.

Родители Дарьи очень любили свою единственную дочь. Они понимали умом, что её цветущий возраст делает неотвратимым близкое замужество, но, обсуждая кандидатуры потенциальных женихов, всякий раз терзались в мучительной нерешительности, подозревая их в меркантильности, связанной с высоким достатком родителей невесты.

 В другой раз Калатозов с Отаром обедали в небогатом придорожном "Голубом духане", наскоро сбитом из выкрашенных в васильковый цвет горбылей, который, несмотря на ущербность обстановки, но благодаря отменной кавказской кухне, посещали знающие ей цену самые именитые городские гурманы.

 В тот день Отар, подтрунивая над собой, рассказывал Калатозову за обедом о своих первых коммерческих опытах. В том числе, как, будучи мальчишкой, заработал на бросовых справочниках свой первый капитал, и как с помощью школьных товарищей, Володи Костюнина и Бабоша Малхазова вложил его в поставку поваренной соли и домашнее изготовление "фабричных" папирос.

Он с благодарностью вспоминал своих партнёров: Володиного брата Константина и маму Бабоша Малхазова - тётю Салли, которые при ликвидации дела честно с ним расплатились, хотя, как он теперь понимает, в то время им ничего не стоило обсчитать неопытного юнца.

Слушая за приятной едой, Отара и оглядывая при этом убогий интерьер заведения, Калатозов похваливал искусство местных кулинаров и, обронил, что столь замечательные повара этой забегаловки заслуживают того, чтобы подавать приготовленную ими еду в более респектабельном заведении.
 
- Если бы подвернулись надёжные люди, которые этим занялись, я бы даже профинансировал строительство такой загородной харчевни, - сказал он, как бы, между прочим.

- А отчего не поручить это самим поварам? - простодушно предложил Отар.
- Их таланты замечательны, - ответил Калатозов, - но они хороши только на кухне, а создание благоприятных условий для эксплуатации этих талантов требует другой квалификации.
 
 Стать в Грузии во главе ресторанного дела - перспектива культовая для всякого, кому она светит, и Калатозов, выражая готовность финансировать новое заведение, внимательно присмотрелся к реакции Отара.

Тот горячо одобрил идею шефа и стал даже немного фантазировать на эту тему, однако никаких признаков личного поползновения на злачный кусок не обнаружил.

Мало того, он стал рекомендовать шефу, если у того нет более подходящих кандидатур, попробовать в деле своих школьных товарищей, в порядочности которых не сомневался.

 Отар имел при этом ввиду Володю Костюнина, получившего инженерно-строительное образование и Бабоша Малхазова, подрабатывающего извозом, поскольку тётушка Салли не смогла отдать старшего сына в институт и, не дождавшись с войны мужа, продолжала вместе с ним тянуть изо всех сил своих младших мальчишек.

 То, что Отар не ухватился сам за лестную возможность, а вспомнил о помогавших ему когда-то друзьях и горячо за них ручался, Калатозову понравилось. Однако продолжать этот разговор он почему-то не стал.

- Скажи, Отари, - спросил он, круто меняя тему, - тебе эти наши сумки ещё не надоели?
- Вы хотите свернуть их производство? - всполошился Отар.
- Ну, зачем же сворачивать успешное дело? - успокоил его Калатозов, - когда дела идут хорошо, самое время заняться тем, что должно придти им на смену. Я хочу показать тебе одно хозяйство, которое мне сватают.

***
Этим хозяйством была государственная обувная фабрика. В отличие от неудач чулочного предприятия, на ней успешно освоили вывезенное из Чехословакии оборудование сбежавшего в Аргентину обувного магната Бати.

При 3-х сменной работе с конвейеров этой фабрики ежедневно сходило до 5000 пар модельной обуви. Её годовой оборот, благодаря использованию дорогостоящего кожевенного сырья, превышал 600 млн. руб.

 Директорствовал там недавний партийный функционер - Георгий Мгебришвили, который был, выдвинут на этот пост для организации подпитки партийно-чиновничьей пирамиды активными финансовыми поступлениями от теневой деятельности предприятия.
 
Партийный ставленник в пределах своих способностей развернулся и был горд тем, что за счёт примитивных манипуляций с занижением плана и сбыта на сторону утаенных от учёта дефицитных материалов довёл объём теневых отчислений своим покровителям до миллиона руб. в год.

Однако правящая пирамида, несмотря на усердие своего выдвиженца, уровнем поступлений была недовольна. Аппарат считал, что с такого дела их должно быть, по крайней мере, вдвое больше.

 Георгию Мгебришвили было предписано войти в контакт с Калатозовым и пойти на удовлетворение любых его коммерческих интересов, при условии, что поступления наверх будут удвоены.

 Ещё недавно это предложение лично Калатозова весьма интересовало. Он знал о громадном годовом обороте средств обувной фабрики и не очень умелом использовании этого оборота её недостаточно опытными руководителями.

 У него давно чесались руки употребить свои подходы к этому обширному хозяйству. Так бы оно и случилось, но к тому времени, когда такая возможность появилась, Калатозов оказался во власти совершенно других обстоятельств.

 В последние годы  теневые обороты подконтрольного ему могущественного клана были уже соизмеримы с уровнем внутреннего валового продукта (ВВП) республики.

Никто не знал, что с некоторых пор бессменному предводителю этого клана стало известно о себе то, чего не подозревали ни его друзья, ни враги, для которых он продолжал оставаться уверенным лидером с незнающим износа непоколебимым здоровьем.

 То, что на самом деле это было не так, знал только один человек. Этим человеком был сам Калатозов.

С некоторых пор, никому не признаваясь, он стал вдруг ощущать работу своего сердца, хотя до этого никогда не задумывался о том, с какой стороны оно у него находится.
 
Первый приступ, пронизавший насквозь острой болью его грудь, исчез так же внезапно, как и появился, оставив надежду на его случайность. Потом это время от времени стало повторяться, а однажды сердце его не то, чтобы заболело, а как бы замерло, и на мгновение им овладела слабость и непривычное безволие от ощущения уходящей из него жизни.

 Он пришёл в себя в холодном поту и впервые задумался над тем, что вместе со щедро раздаваемыми им рекомендациями другим людям, о том, как им жить дальше, видимо пришло время задуматься, как достойно завершить прожитое самому.

 Ревностно оберегая деловую сторону своей жизни от членов семьи, Калатозов не любил, чтобы домашние в неё вмешивались, и никогда не позволял им этого делать.

Но во всех случаях, когда его решения могли непосредственно отразиться на его семье непосредственно, он привык советоваться со своей Ревекой. И следует отдать должное, не раз при этом следовал её дельным советам.

 Вот и теперь, поняв, что не сможет дольше обходиться без квалифицированной медицинской помощи, прежде чем обратиться к врачу, он решил обо всём рассказать жене. Разговор оказался очень коротким.

Мгновенно оценив душевное состояние не привыкшего болеть мужа, Ревека Львовна ласково взяла его за руку и первым долгом успокоила, заверив, что ничего страшного, слава Богу, пока ещё нет, но сигналами, которые посылает его сердце, пренебрегать не следует.

- Тебе двух недель хватит, чтобы перепоручить свои дела Отару? - переключилась она на деловой тон.
- Это ещё зачем?
- Затем, дорогой мой, что не позже, чем через две недели мы с тобой вылетаем в Израиль для обследования и лечения, - заявила она спокойно, как о деле уже решённом.

 Калатозов, поначалу опешил, но по её тону понял, что это, по-видимому, именно тот случай, когда с женой придётся согласиться.

А Ревека Львовна тем временем уже названивала в Иерусалим замужней сестре, поручая подобрать там лучшую кардиологическую клинику, договориться о приёме и подготовить им место для проживания. Покончив с этим, она, не откладывая, заказала через нужных людей выездные документы и пошла, собирать себя и мужа в дорогу.

***
Отар очень удивился, когда Калатозов, давно проявлявший личный интерес к делам обувной фабрики, призвал его к себе и поручил заняться делами этого предприятия самостоятельно.

Не решаясь спрашивать этому объяснений у отмалчивающегося в последнее время Калатозова, Отар отправился на фабрику в качестве его представителя, где несколько дней безвылазно вникал в тонкости нового для себя дела.

Ему показалось, что всё это время Калатозов, ставший вдруг недоступным, избегает его, хотя перед этим они общались ежедневно.

Он пытался понять, из-за какой оплошности со своей стороны он утратил расположение шефа и терялся в догадках, когда и в чём мог это допустить.

Уже одно то, что несколько дней, не общаясь с Калатозовым, он не видел Дарью, напрочь выбивало его из колеи.

 Через неделю, когда Отар уже был близок к отчаянию, Калатозов сам призвал его к себе, и, несмотря на некоторую озабоченность, встретил молодого компаньона как прежде доброжелательно и стал, как ни в чём не бывало, расспрашивать его о подвижках в анализе проблем обувной фабрики.
 
- Там вообще нет никаких проблем, - ещё не понимая, что происходит, хмуро отвечал Отар.
- Почему же, по-твоему, Мгебришвили не может поднять доходность своего предприятия? - спросил Калатозов, не очень одобряя лихость Отарова заключения.
- Потому, что у него не хватает ума правильно платить людям за работу.

По просьбе Калатозова Отар рассказал о том, чему был свидетелем.
По его заключению объём готовой продукции фабрики целиком зависел от полезного выхода при раскрое дорогостоящего и строго фондируемого кожтовара.

 Трудность этой операции заключалась в том, что, употребляя большое разнообразие резаков сложной конфигурации, вырубщики должны были укладываться в заданный им обязательный ассортимент по назначению, размеру и толщине заготовок.

- И как же они с этим справляются? - поинтересовался Калатозов.
- Справляются просто, - пояснил Отар, - чиновники, которые, как известно, не любят лишних хлопот, утвердили им царский норматив на допускаемые отходы от вырубки. Вот они и кромсают дорогой материал, не заботясь об экономии.

 В результате после разрубки каждой кожи остаются узаконенные обильные отходы в виде так называемой "лапши", которую отправляют в утиль и сжигают в фабричной котельной.

 Вырубщикам директор, как рабочей элите, поднял потолок месячной зарплаты до 200 рублей и ждёт от них благодарности за то, что это в полтора раза выше максимума остальных рабочих.

- Да, это действительно "потолок", - согласился Калатозов, - но дополнительные доходы, которых они жаждут, не могут быть получены без дополнительной продукции. Я слышал, что Мгебришвили собирался предложить поставлять его фабрике неучтённую кожу.

- Этого как раз, не следует делать, - возразил Отар, - посвящать в столь крупную операцию ещё и кожзавод - значит поставить себя в зависимость от внешнего фактора. Это рискованно и затратно. Есть выход куда проще.

- А именно?
- Надо, при таких жирных нормативах на технологические отходы платить рабочим не по 200 рублей в месяц, как это делает Мгебришвили, а по 200 рублей в день, только и всего.
- Что, по-твоему, это даст?

- Даст то, что рабочие за такие деньги готовы оставлять после вырубки каждой кожи не нормативную "лапшу", как они это делают сейчас, а не предусмотренную никакими нормативами "паутинку". Я видел своими глазами, как это выглядит.
 
Без всяких дополнительных мероприятий выход продукции увеличится не менее чем на 10 процентов, что, в свою очередь, означает возможность реализации мимо кассы каждой десятой пары обуви.

 Учитывая годовой оборот фабрики, это неучтённые 60 млн. рублей в год.

На указанную мной зарплату рабочим, включая дополнительное вознаграждение руководству фабрики, а так же удвоенные аппетиты партийно-хозяйственного аппарата и другие непредвиденные расходы уйдёт от силы миллионов 20-25, после чего не менее 35-40 млн. рублей будет ежегодно поступать в наше распоряжение.

 Второй за время сотрудничества с Калатозовым крупный коммерческий проект Отара Лазишвили был столь же эффективен, как и прост, и Калатозов слушал Отара с нескрываемым одобрением.

Хотя тот, удостоенный ожидаемой похвалы, всё же не мог не заметить несвойственной грусти, затаившейся в последние дни в глазах своего шефа.

- Надеюсь, ты пока не стал посвящать в свои соображения директора Мгебришвили? - поинтересовался Калатозов.
- Нет, конечно.
- Этого не следует делать, пока наши юристы не утрясут все необходимые нам гарантии в этом деле. Занимайся им вплотную, не рассчитывая некоторое время на мою помощь, - услышал он в недоумении.

***
 Всё разъяснилось через несколько дней, когда Калатозов с Ревекой Львовной были уже готовы к отъезду. Для всех причина неожиданного отпуска и визита в Израиль супругов Калатозовых состояла якобы в приглашении на юбилейные торжества сестры Ревеки Львовны.

 Решение ехать без Дарьи родители объясняли тем, что у неё в университете в разгаре была преддипломная сессия.
 
В отличие от официальной версии, в доверительной приватной беседе с Отаром, Калатозов рассказал ему всё, как есть.

 Отару Лазишвили стала известна не только истинная причина внезапного отъезда шефа, но и то, что свои активы он давно уже держит на счетах зарубежных банков.

В откровенной беседе он признался Отару, что связывает свою жизнь после того, как неминуемо отойдёт от дел, с эмиграцией и безбедным проживанием с семьёй на берегу тёплого моря за счёт ренты со своих капиталов.

Ещё недавно он не собирался спешить, но теперь вот состояние здоровья заставляет его, к сожалению, немного с этим поторопиться.

Независимо от того, придётся ли ему на какое-то время возвращаться в Грузию или нет, Калатозов впервые открытым текстом нарёк Отара перед своими компаньонами своим деловым  преемником, обещая ему всяческую поддержку, пока тот не станет окончательно на ноги.

 При Дарье он назвал Отара мудрым не по годам и поручил свою дочь до конца сессии его заботам. Непосвящённая в истинную причину скоропалительного отъезда родителей, Дарья, услышав, о новом статусе Отара, развеселилась от души.

- О, мой высокий покровитель, - сложила она на восточный манер ладошки рук на груди, - позвольте вас, не по годам мудрого из мудрейших, называть отныне не иначе, как царём Соломоном.

 Кто знает, может быть, и вы окажетесь столь же любвеобильным и позволите мне - дщери Иерусалимской, подобно очаровательной Суламите, посягнуть в томлении души на ваше сердце, обессмерченное в Книге Песни Песней?

 Ах, вы не знакомы с Ветхим Заветом? Тогда начните с "Суламифи" А. Куприна. Правда, по версии классика прототип Суламиты явилась Соломону на склоне его лет (о чём в Ветхом Завете ничего не сказано). Но вы, надеюсь, меня пощадите и не станете обрекать на столь длительное ожидание. Я этого просто не выдержу.

 При обращении к себе Дарьи Отар в содержание слов особо не вникал, воспринимая её разговор как приятную для уха музыку.

Он с готовностью поддержал её дурашливый тон и не только милостиво разрешил ей томиться по своей царской особе, но и заверил очаровательную деву в том, что не оставит её надолго в этом томлении и готов хоть сегодня оправдать самые смелые её ожидания.

Молодые люди, не скрывали своих симпатий друг другу, и взаимные шутки по поводу их дальнейшего сближения были вполне уместны.

***
Коммерческий успех обувного проекта превзошёл по масштабам пресловутую операцию с хозяйственными сумками и заслужил достойную оценку в деловых кругах города.

 Созданный Калатозовым механизм поступлений от реализации неучтённой продукции действовал исправно, позволяя Отару в отсутствие шефа набираться личного опыта в этом непростом деле.

 Несмотря на объявленную Калатозовым абсолютную самостоятельность в деле обувной фабрики, Отар Лазишвили при распределении дивидендов продолжал считать себя младшим партнёром, не позволяя переоценивать своих заслуг и пересматривать свою долю в доходах.

 Молодой человек инстинктивно понимал, что наибольшую проверку человеческая порядочность проходит именно на волне успеха, и с честью держал этот экзамен.

 В деловых кругах Грузии тех лет не принято было завидовать чужой славе. Чья-либо удача в делах воспринималась амбициозными людьми не с досадой, а как вызов собственным способностям, и служила всего лишь стимулом приложения со своей стороны ещё большей энергии для достижения цели.

Преуспевающие люди пользовались в Грузии уважением. С ними нередко советовались в делах, и не было ничего удивительного в том, что, старшие товарищи по цеху, невзирая на молодость Отара Лазишвили, но отдавая должное его образованию и несомненным коммерческим успехам, не считали зазорным обсуждать с ним некоторые свои намерения.

 Отар, как всякий по настоящему талантливый человек, был щедр и на общение, и на советы. При этом, помогая другим, никогда не претендовал на долевое участие в обсуждаемых делах, признавая в своём творчестве только одного соавтора - Вахтанга Калатозова, к которому продолжал относиться, как старшему партнёру, с сыновней почтительностью.

 Теперь, когда его не было рядом, он не раз задавался вопросом, в чём же состоял секрет непоколебимого авторитета Калатозова в среде городских дельцов, у которых он в каких-либо, официально назначаемых или выборных руководителях формально никогда не числился.

 Калатозов, следуя своим понятиям, привлекал соратников тем, что учил их, как и Отара, искусству уступать с выгодой для себя, которым сам владел в совершенстве. При этом людей склонных к криминалу считал существами примитивными и никогда не имел с ними дел.

 Те же, кто были допущены к нему, ценили Калатозова не столько за прибыльность его советов, сколько за науку безопасного в советских условиях бизнеса.

Он не искал в государственных законах разрешения своей деятельности, а всего лишь ухитрялся обходить имеющиеся там запреты и по примеру своего любимого литературного героя, как говорится, "чтил Уголовный кодекс" и учил этому других.
 
Вместе с тем, авторитет Калатозова в среде независимых коммерсантов складывался исподволь. Многим из них поначалу стоило больших усилий, следуя его советам, воздерживаться от явной сиюминутной выгоды и мириться с уплывающими, совершенно очевидными возможностями.

Они далеко не всегда понимали, почему он советует поступать именно так, а не иначе. Бывало, что они принимали его советы просто на веру, но если решались на это, то как правило не обманывались.

Проходило какое-то время и следуя его предсказаниям, все понесённые затраты неизменно возвращались сторицей при этом в размерах, значительно превосходящих первоначальные надежды инициаторов.

***
 На время отсутствия родителей для домашних забот о дочери была призвана известная своей строгостью одинокая отцовская сестра, обожавшая племянницу, но которую Дарья, величая её на грузинский манер - мамида Анна, немного побаивалась.

 Отар, получивший от Калатозова задание не оставлять в отсутствие родителей вниманием Дарью, предоставил в распоряжение её новой домоправительницы персональную автомашину с доверенным водителем, от которого принимал отчёты о тётушкиных расходах и своевременно пополнял её финансы.

 Роль телохранителя Дарьи, никому не передоверяя, он возложил на себя. Своевременно доставлял её в своём автомобиле на занятия и по первому звонку всякий раз за ней возвращался, чтобы отвезти в любое следующее место, или домой.

Строгая мамида Анна, не скрывая своих симпатий к Отару, требовала от Дарьи не только самой выкраивать время для домашнего питания, но и беспокоиться о том, чтобы это питание разделял с ней за столом её заботливый телохранитель.

 По этому поводу Дарья иногда, дурачась, сетовала на то, что её не взяли в Израиль вовсе не по причине экзаменационной сессии в университете, а просто потому, что папе с мамой не на кого было оставить любезного им Отара Лазишвили.
 
 Любящая дочь каждый день разговаривала с родителями по телефону, продолжая оставаться в полном неведении по поводу отцовских недугов.

Так распорядилась Ревека Львовна, которая резонно посчитала, что сложившиеся обстоятельства не таковы, чтобы приносить им в жертву успешное без помех окончание Дарьей университета, а её, Ревеку Львовну, отвлекать от забот о муже на дополнительные заботы ещё и о дочери.

 Подготовка к госэкзамену отнимала у Дарьи дневное время почти целиком. Доставленная Отаром поутру на занятия она к полудню с ним созванивалась с тем, чтобы по требованию тётушки наскоро пообедать дома и вернуться в университет.

Зато по вечерам, после ужина, на который мамида Анна непременно оставляла Отара, она позволяла себе, не спеша почаёвничать за неторопливой беседой со своим "опекуном".
 
Даша испытывала к Отару явную приязнь и неохотно расставалась, когда им приходило время расходиться по домам. Вечерние разговоры были молодым людям приятны, поскольку были легки и не касались до поры глубоких вопросов.

Но однажды неожиданно для него она спросила:
 - Скажи, Отари, как объяснить такую разницу между достатком нашей семьи и большинства остальных людей? Чем вы по существу занимаетесь с моим отцом?
- Как это чем? Работаем, как и все. Добываем хлеб насущный, - отвечал он, не желая поначалу углубляться в заданную девушкой тему.
- Пожалуйста, не отшучивайся и скажи мне, откуда берётся тот высокий достаток, в котором мы живём? Притом, что вы с отцом вольно распоряжаетесь своим рабочим временем. Ведь "всем" это не разрешается. Чем вызвана таинственность, с которой вы обсуждаете свои дела, плотно прикрыв перед этим двери? Скажи, Отар, вы занимаетесь с папой чем-то незаконным?
- Твой отец, Даша, никому не дал ни малейшего повода не уважать себя.
- В этом никто не сомневается. Я глубоко почитаю своего отца и люблю тебя. Но мы молоды, и нам ещё долго жить. Между нами не должно быть неясностей. Поговори со мной, как со взрослой, - тихо попросила она.
- Хорошо, я, как взрослой девушке, постараюсь объяснить тебе то, про что ты спрашиваешь.
 
Для свежего примера Отар, как мог, доходчиво рассказал Даше о совместной с её отцом коммерческой операции на обувной фабрике.

- Как видишь, в результате нашей деятельности фабрика из того же сырья стала изготавливать больше модельных туфель. Они поступили в свободную (а не подпольную) продажу в государственные магазины по государственным ценам.

В результате сократился их дефицит, и у покупателей отпала необходимость переплачивать за него спекулянтам.

Причастные к этому рабочие стали получать за свой труд в десятки раз больше. Я не говорю уже о чиновниках, которые тоже не остались в накладе.

Скажи мне, пожалуйста, можно ли назвать наши действия аморальными, если в результате их все стороны, никого не ущемляя, получают существенную выгоду?

- Но ведь для пошива дополнительной обуви вы использовали государственные материалы, за которые не платили.

- Материал, который ты назвала государственным, мы использовали только после того, как само государство эту часть материала своими нормативами перевело в категорию отходов и обрекло на безвозмездное уничтожение. Так что мы пустили в дело бесхозный мусор, только и всего.

- Значит, вы нажились на оплошности государства, а ведь оно считает, что ему должен принадлежать результат любой инициативы его граждан.
- Вот тут наше уважаемое государство почему-то не пользуется своими правами. Кто мешает ему заменить своих чиновников более умелыми, которые будут вести народное хозяйство рациональнее и обходиться без нас?

Если же малоспособный к собственному творчеству партийно-государственный аппарат хочет жить за счёт чужих мозгов, то пусть он будет любезен продукцию этих чужих мозгов, по достоинству оплачивать, честно ее, приобретая, а не присваивая.

 Что мы и помогаем ему делать.

- Тебя послушать, так вокруг нас нет преступников, а те, кто преследуются законом, всего лишь рационализаторы?
- Не путай, пожалуйста, нас с нарушителями закона. Твой отец ни в чём не нарушает законных запретов. Он не жалует криминально настроенных дельцов и никогда не имеет с ними дел. Он учит нас чтить Уголовный кодекс.

- Вот это да! - развеселилась Дарья, - я-то думала, что ты сродни царю Соломону, а ты всего лишь Остап Бендер, великий комбинатор, который, как известно, тоже чтил Уголовный кодекс.

- В наших условиях это сравнение ещё не самое худшее.

- Ну, хорошо, на твоём примере уже можно догадаться, что помимо приписываемой вам операции с обувью, вы по такой же схеме причастны в республике и к приросту производства плащей "болонья", модных кофточек и других ходовых товаров.
 
Допустим, всё это морально. Но с какой стати в поле вашей деятельности попали футбольные билеты? Что, их продажа тоже нуждалась в рационализации?

- Конечно. Скажи сама, могла ли в действительно рациональную голову придти бредовая мысль пронумеровать посадочные места на сплошных лавках стадиона с шагом, предусмотренным санитарными нормами?

В каком воспалённом мозгу возникло представление о том, что тбилисский футбольный болельщик разыщет на этой лавке своё место и просидит весь матч, прижавшись спиной к номеру, указанному в его билете, ни за что не сдвинувшись?

Человек, это придумавший, родился не в Тбилиси или же сам никогда на тбилисском стадионе не был. Популярность тбилисского "Динамо" на каждом матче с его участием обеспечивает на стадионе аншлаг.

А ограниченное санитарными нормами количество пронумерованных на стадионе посадочных мест оставляет за бортом тысячи болельщиков, которым они не достались.

Ты можешь себе представить, что тбилисский болельщик, сидящий на скамье против своего номера, не подвинется в любую сторону, если другому, такому же болельщику, как и он негде будет сесть?

Вот и мы себе этого не представляли и посчитали, что при желании, на пяти отмеренных местах легко уместятся, по крайней мере, шестеро. И к восторгу обделённых болельщиков напечатали дополнительно всего лишь 20 процентов билетов. По числу обиженных зрителей.

- И как же на этот раз должны оцениваться ваши моральные позиции?
- По той же схеме. Ты можешь сама задать себе всё тот же простой вопрос: стало ли кому-нибудь от сделанного нами плохо?

 Минфин от аншлага получил предусмотренную им самим максимальную выручку. Тысячи болельщиков, отчаявшись попасть на стадион, всё же туда попали. Любимая футбольная команда обрела в борьбе мощную дополнительную поддержку трибун.

Конечно, не остались обойдёнными и организаторы полезной инициативы. И всего лишь оттого, что пятеро потеснились и усадили рядом с собой шестого.
 
Как видишь, и в этом деле всем сторонам одинаково хорошо. И то, что мы сделали это, никому не навредив, всего лишь действительно небольшая рационализация.

- Но организаторы всё-таки не отказались от доходов?
- Этого никто не отрицает. Но в этом проекте они невелики, и значительная часть из них тратится на традиционное послематчевое застолье наиболее возбуждённых болельщиков, которых набирается до 200 человек.

Это наши друзья, которые давно привыкли к тому, что после любой игры тбилисского "Динамо" они получают возможность за стаканом вина и ужином продлить ещё часа на два обсуждение перипетий прошедшего матча.

- Что же при такой мощной поддержке тбилисское "Динамо" никак не станет чемпионом СССР?
- Если бы ты только знала, как об этом мечтает твой отец. Но он сам утверждает, что эти ожидания безнадёжны, поскольку тройку московских "зубров": "Спартак", московское "Динамо" и "ЦСКА", попеременно занимающих призовые места, не пробить.

Он считает, что тбилисское "Динамо" может стать чемпионом СССР, если вдруг произойдёт нечто сверхестественное и невероятное. Например, небо низвергнется на землю или (что ещё маловероятнее) Слава Метревели вдруг из московского "Торпедо" перейдёт в тбилисское "Динамо". То есть случиться то, что, по его мнению, не случится никогда.

- Остаётся только в утешение болельщикам вовлекать их в послематчевые кутежи?
- Эти люди, угощаются в импровизированном фан-клубе твоего отца на сумму гораздо большую, чем стоимость билета, на который они потратились. Сам он, страстный болельщик, несмотря на личное воздержание, никогда не жалеет на них заработанных денег.
 
- Уж не хочешь ли ты сказать, что из полученного дохода он ничего себе не оставляет?
- Конечно, оставляет. Но доля эта чисто символическая. Просто уважаемый и любимый нами Вахтанг Калатозов так уж устроен, что во всём, чем он занимается, действительно не обходится без пешкеша (личной выгоды), поскольку у него есть собственные мозги, а это одно с другим связано.

***
 После тщательного обследования в одной из лучших столичных клиник израильские кардиологи успешно провели Вахтангу Калатозову зондовую операцию на коронарных сосудах.
 
Уже через две недели он был выписан из клиники и, вдыхая благотворные испарения целебного Мёртвого моря, услаждал слух приглушённым до шепота рокотом прибоя, уютно расположившись в кресле-качалке на открытой веранде замечательной вилы, арендованной на неопределённый срок Ревекой Львовной.

 Только что они разговаривали по телефону с дочкой. Поздравили её с университетским дипломом и подтвердили, что уже в следующем месяце ждут их с Отаром Лазишвили, который взялся сопровождать свою подопечную в Иерусалим, чтобы сдать её родителям с рук на руки.

Пользуясь, случаем, Вахтанг Калатозов сообщил Отару по телефону, что в своё время, не желая отвлекать от основного проекта на обувной фабрике, он не стал обременять его дополнительными поручениями.

Теперь же просит компаньона присмотреть на правобережье Куры, прямо напротив монастыря Джвари, за строительством придорожной харчевни, которое он затеял перед отъездом.

 Памятуя о своём разговоре с Калатозовым в "Голубом духане", Отар в очередной раз убедился в том, что у этого человека никогда не бывает случайных высказываний, и, узнав о строительстве, в тот же день поспешил на Военно-Грузинскую дорогу выполнять поручение шефа.
 
 В глубине уютной балки, метрах в 15 над дорогой, на противоположном берегу Куры, против возвышающегося на горе "лермонтовского" монастыря различались контуры прилепленного к скалистому склону будущего сооружения.

 Более живописного места для его выбора трудно было себе представить.
В благоустройстве участка угадывался замысел талантливого архитектора, который в тесном пространстве сумел разместить, помимо белокаменного пандуса, эффектной дугой поднимающегося к основному зданию, не только живописный небольшой фонтан с проточным бассейном от ключевого ручья, что протекал по дну балки, но и довольно вместительную автостоянку.

Судя по громыхавшей бетономешалке и снующим рабочим, строительство на площадке шло полным ходом. Отар вознамерился поговорить с человеком в белой сорочке, с какими-то бумагами в руках, смахивающими на чертежи, резонно предполагая в нём распорядителя.

 Ещё издали в повадках и голосе этого человека ему показалось что-то знакомое и, подойдя ближе, он к своему удивлению узнал в нём Володю Костюнина, с которым не виделся последние несколько лет.

Надо ли говорить, как обрадовались школьные друзья нечаянной встрече. Отойдя подальше от шумной бетономешалки в глубину тенистой балки и похлопывая друг друга по плечу, они стали наперебой вспоминать своих преподавателей и одноклассников, пока, наконец, Отар не выразил восхищения замечательной случайностью, которая свела их в этот день на этой стройке.
 
- Никакой случайности здесь нет, - возразил Володя.
 После чего он поведал изумлённому Отару про то, как некоторое время назад на другом строительном объекте, где сам он застрял после трёхлетнего срока обязательного распределения, его разыскал некто Вахтанг, который изъявил желания с ним поговорить.

Он сказал, что навёл обо мне справки и хочет пригласить меня на работу в качестве самостоятельного прораба небольшой стройки на Военно-Грузинской дороге. Условия оплаты, предложенные им, были более чем замечательные, и никакого резона отказываться не было.

 По предложению Вахтанга разговор в тот день был продолжен за шашлыком в "Голубом духане", где новый знакомый стал участливо расспрашивать Володю о его житье-бытье, проявляя при этом подозрительную осведомлённость в некоторых деталях их школьной жизни, о которых кроме их самих, как будто некому было знать.
 
Он подробно расспрашивал Володю о брате-машинисте, Бабоше Малхазове и тёте Салли с её сыновьями. Володя грешным делом подумал тогда, не опер ли это, который выдаёт себя за нанимателя, а сам копает под давнишние их делишки с поваренной солью и папиросами "Темпы".

 Он ещё очень удивился тому, что власти, столько лет спустя, занимаются такими пустяками.
 В конце концов, таинственный собеседник назвался Калатозовым (неужели тот самый!), он сказал, что знает про нашу жизнь со слов близкого ему Отара Лазишвили, по рекомендации которого хочет пригласить к себе на постоянную работу всю нашу компанию.

- И что же, действительно пригласил?
- Да. Мы все здесь с первого дня заняты на строительстве этого объекта и останемся здесь работать, когда он будет построен. Нам уже известны наши будущие обязанности.

- Очень интересно, и как вы их распределили?
- После того, как из "Голубого духана" сюда в полном составе переедут повара, мы составим остальной штат. Мой брат Константин будет отвечать за всю энергетику и коммуникации. Бабош Малхазов - за снабжение и транспорт. Тётя Салли - за санитарию и интерьер, а её подросшие малыши, в лучших грузинских традициях - за обслуживание клиентов.

- Малхазовы довольны?
- Ещё бы. Ведь последнее время им было особенно тяжело. Но они остались дружны и полны энтузиазма. Молодёжь уже предлагает учредить для посетителей дополнительные услуги.

Например, дать возможность клиенту собственноручно выловить в бассейне рыбу, которую ему тут же зажарят, а пока он её ест, за небольшую плату помоют ему автомобиль и подкачают шины.

- А за что будешь отвечать ты?
- Я приглашён Калатозовым на должность директора этого заведения, и весь штат набран с его согласия, но под мою ответственность.
- Так вы, оказывается, собирались здесь работать втайне от меня?

- Нет, конечно. Просто Калатозов сказал, что какое-то время ты будешь, занят ответственным делом, от которого тебя не следует отвлекать. Но как только освободишься, то объявишься здесь сам. И я рад, что это время, наконец, пришло.

- Какую же роль ты отведёшь мне?
- Со слов Калатозова, я понял, что ты владелец этого заведения.

Их наставник по обыкновению следовал своим понятиям, согласно которым вокруг него должно быть хорошо всем. Зная это, Отар всё же был тронут тем, что за давнишним обедом Калатозов поверил в историю его школьных друзей, которая вызвала свойственное ему желание обустроить жизнь людей, достойных лучшей доли, чем та, которая им выпала.

Имея дело с Вахтангом Калатозовым, рассчитаться с ним было трудно. Он умел оказывать людям опережающие услуги, предпочитая, чтобы они были ему чем-то обязаны, а не наоборот.

 Встреча в тот день на стройке старых приятелей завершилась обедом в том же "Голубом духане", где друзья исчерпали свои школьные воспоминания, запивая кахетинским вином замечательные кебабы, приготовленные руками их будущих поваров.

***
В Иерусалиме родители, соскучившиеся по любимой дочери, ожидали её в приобретённых к этому времени в районе старого города просторных апартаментах. Ревека Львовна, оберегая супруга от недозволенных пока напряжений, отговорила его от поездки в аэропорт, куда отправился встречать Дарью на приобретённом ими недавно лимузине их водитель.

Встреча с дочерью была радостной, однако Отар, понимая, что у неё с родителями предстоят непростые объяснения по поводу неведения Дарьи о болезни отца, решил на это время под благовидным предлогом ретироваться подальше от семейных разговоров.

Впрочем, неизбежные объяснения встречу не омрачили. Возмущение Дарьи было быстро улажено вразумительными доводами Ревеки Львовны, которая без труда убедила свою неглупую дочь, что именно так, как это всё она - Ревека Львовна - организовала, в сложившихся обстоятельствах было лучше для всех, и в первую очередь для её любимого отца.

Последний довод Дарью видимо убедил, и она, утешенная благополучным состоянием родителя, в конце концов, успокоилась.

 Вскоре естественное любопытство к новизне окружающей обстановки взяло верх, и Даша, наскоро сменив дорожное платье на лёгкое одеяние, более подходящее обычному для этого времени солнцепеку, подхватила под руку Отара и отправилась с ним побродить по лабиринтам библейского города.

Оба они были в Иерусалиме впервые и всё, что они видели от сплошного, размещённого вдоль улиц тесного ряда лавочек с экзотической сувенирной утварью до таинственных громад тысячелетних храмов было для них внове.

Их неосведомлённость легко распознавали многочисленные продавцы сувениров, зазывающие к своему товару, и бродячие гиды, предлагающие показать им на выбор что-либо вроде Хасмонейских туннелей или колодца Уоррена, а то и знаменитую арку Робинсона.
 
Дарья отказывала всем, объясняя Отару, что посмотреть всё это ещё успеется, а сегодня она хочет просто побродить и потолкаться среди людей, чтобы воспринять колорит и аромат первого знакомства с древним городом, камни которого знали Иисуса Христа.

Когда, постоянно восхищаясь своеобразием виденного, они устали карабкаться по крутым улочкам, то, свернув наугад в ближайший проход, стали бесцельно кружить по древним закоулкам в надежде выйти на площадь у Стены плача.

Даша видела однажды в кинохронике как множество людей у этой Стены, прильнув ладонями к тёплым камням или раскачиваясь в молитве, поверяли Творцу свои помыслы и чаяния. С тех пор ей хотелось самой побывать в этом святом месте и приобщиться к её паломникам.

Однако в тот их приезд это для наших молодых людей оказалось невозможным. Территория, на которой была так интересующая их святыня, всё ещё находилась в Иорданской зоне оккупации.

На улице миловидная женщина средних лет, глянув опытным глазом на Дашу и без труда угадав в ней еврейку, прислушавшись к их разговору, спросила её по-русски: не хочет ли она со своим суженным обвенчаться в одной из синагог библейского города? Если они того пожелают, это можно легко устроить.

- Что ты на это скажешь? - испытывающее спросил её Отар.
- Я скажу, что этот разговор надо начинать с родителей.
- Но ты когда-то утверждала, что отец тебя никому не отдаст.
- Тебе отдаст. Можешь не сомневаться.

До этого они формально так и не объяснились друг с другом, но давно чувствовали, что оба сделали свой выбор и не испытывали в отношении себя никаких сомнений.

В первый же день, вернувшись с городской прогулки и сочтя послеобеденное благодушие подходящим моментом, Дарья под благим предлогом уединилась с родителями и рассказала им о признаниях Отара.

- Но он предупреждён, - заверила она, - что не имеет в своих ожиданиях ни одного шанса при малейшей вашей в нём неуверенности. Потому что вы мне во много раз дороже всех женихов мира, вместе взятых.

На некоторое время воцарилось молчание.
- Так, что ты скажешь на это, мама? - не выдержала Дарья затянувшейся паузы.
- Скажу, что твой отец давно этого ждёт. Ты только посмотри, как он счастлив. У нас тоже нет никого и ничего дороже тебя. Дай я тебя расцелую и, ради Бога, подойди к папе. По-моему он лишился дара речи.

Вахтанг в самом деле, ни слова не говоря, стиснул в объятиях свою дочь, которая впервые в жизни увидела слёзы на глазах этого несгибаемого человека.
- Пойдёмте в зал, если мы хотим ещё застать его в живых, - предложила дочь, имея ввиду ожидавшего там Отара.

Он стоял у окна и, заслышав за собой шаги, не смел обернуться.
- Ну, что я тебе говорила! - смеясь, объявила ему Дарья, - родители не только согласны, они просто счастливы, избавиться, наконец, от надоевшей им дочери и рады, что ты им вовремя подвернулся.

Потом все расцеловались, раскупорили шампанское, и Ревека Львовна даже разрешила Вахтангу пригубить по этому случаю небольшой глоток.
В тот вечер они засиделись, допоздна обсуждая детали своей дальнейшей жизни.
 
Вахтанг к удивлению молодых советовал не пренебрегать возможностью венчания в Иерусалиме, как им предлагала уличная сваха.
- В жизни может случиться так, что понадобится просить в Израиле гражданство, - объяснил он свои соображения, - в этом случае будет уместна любая причастность к Иерусалиму.

Никогда не теряющая голову Ревека Львовна напомнила, что этот год, помимо свадьбы молодых, ещё и канун 50-летия Вахтанга. Она предложила в ближащие два года, щадя здоровье отца, все эти события отметить только в узком семейном кругу.

 А, спустя два года, когда отец окончательно окрепнет, поскольку их семье не подобает избегать званных торжеств, на которых отсутствие Вахтанга недопустимо, всё повторить публично.

***
В тбилисский отчий дом Дарья с Отаром вернулись молодыми хозяевами. Мамида Анна встретила их объятиями. Она горячо благодарила Всевышнего за то, что дожила до этого светлого дня и теперь может спокойно удалиться не только из дома, но и из жизни.

Молодые со смехом возразили строгой тётке, что не позволят ей никуда удаляться, поскольку о них, брошенных собственными родителями, кроме неё позаботиться больше некому. Не говоря уже о том, что кое-кому предстоит ещё крестить их детей.

Суровая мамида Анна на это расплакалась и сказала, что раз так, то она останется, но тогда уж пусть они не обессудят её за строгости.

С трудоустройством Дарьи - дипломированного филолога, проблем не было. Множество городских школ предлагали ей самые лестные должности, желая таким образом обратить внимание могущественного Калатозова на свои школьные нужды.

Отказавшись от предлагаемых привилегий, Дарья выбрала ту школу, в которой училась. Здесь, кроме преподавания русской литературы в старших классах, она к всеобщему удивлению напросилась на классное руководство к первоклашкам, намереваясь довести их до выпуска.

Jтар, по возращению с головой погрузился в текущие дела. Однако, как и прежде к середине дня созванивался с Дашей, чтобы заехать за ней и не очень опаздывать к обеденному столу мамиды Анны.

Вечером он заставал Дашу склонившейся при уютном свете настольной лампы над ученическими тетрадками. С его появлением она откладывала их в сторону, уверяя, что это не срочно, и они как в прежние времена подолгу за приятной беседой чаёвничали.

По воскресеньям молодые, как правило, навещали в недалёком курортном Коджори его родителей, которые переселились туда в коттедж, подаренный сыном.

Два советских дипломированных инженера, заслужив безупречной 25-летней работой в престижном КБ прекрасные характеристики, в самых отдалённых своих помыслах не смели до этого мечтать даже о летнем домике и клочке неудобья в 6 соток, хотя бы в 100 километрах от города.

 Теперь они жили всего в 18 километрах от Тбилиси в курортном Коджори, владея кирпичным благоустроенным особняком, окружённым на обширном участке ухоженным их трудами плодоносным фруктовым садом.

С первого дня знакомства с Дашей родители Отара только и думали о том, чтобы молодые люди обязательно поладили, однако, боясь сглазить, избегали говорить об этом вслух.

 Теперь, когда это случилось, они заверили детей, что собственная необременительная жизнь их давно утомляет и, что если Бог даст молодым прибавление семейства, то они с появлением малышей с удовольствием взвалят на себя любые дополнительные хлопоты.

Они тут же стали живо обсуждать, какую часть дома отдадут в распоряжение внуков.
- Всем известно, - уверяли они, - что счастливое детство это именно то, что проходит в обществе бабушки и дедушки.

 Молодых все эти родительские разговоры умиляя, особенно не задевали. Их отношения были ещё в той переполненной счастьем стадии, когда ласки и нежность друг к другу полностью поглощают собственное внимание, не оставляя места никаким другим помыслам.

Вахтанг Калатозов, жизненный режим, которого подчинялся теперь распоряжениям Ревеки Львовны, как минимум ближайшие 2-3 года оставался жить в Израиле. Любящая супруга не находила способа уберечь в Тбилиси ещё не окрепшего мужа от неизбежных там деловых непосильных застолий и футбольных потрясений.

Из Иерусалима не выносящий праздности Калатозов продолжал консультировать по телефону строго дозированный Отаром Лазишвили небольшой объём только наиболее острых вопросов, зато полностью взял на себя заботу о размещении свободных активов своего зятя на зарубежных банковских счетах.

Сам Отар, помимо дел, был озабочен приближением 49 дня рождения Вахтанга Калатозова. В год, канунный юбилею, безмерно благодарный любимому учителю за Дашу и за науку, Отар Лазишвили готов был сделать ему поистине царский подарок и мучительно напрягал свою фантазию в поисках достойного его выбора.

Грандиозным замыслом, который созрел у него в голове, он не делился даже с Дашей.
- Ну, скажи мне, - приставала она к нему, - что ты такое придумал?
- Всё в своё время узнается, - скрытничал он, - Соломону не пристало согласовывать свои помыслы с подданными.

Когда же муж два раза с небольшим промежутком отлучался в Москву, Даша, исходя любопытством, пыталась за спиной супруга выведать что-либо у его приятелей. Но никто ничего о его намерениях не знал.

Даже накануне дня рождения отца, Даша, обижаясь уже по-настоящему, не могла у мужа ничего выудить.
- Ну, пожалуйста, не сердись, - уговаривал он, - просто особенность подарка заключается в том, что первым узнать о нём должен сам Вахтанг Калатозов. А мы все узнаем уже от него.
 
С утра 21 ноября 1963 года, в день рождения Вахтанга, вместо телефонного звонка от детей, который они с Ревекой Львовной с утра ожидали, раздался дверной гонг.

На пороге стоял улыбающийся молодой человек в тёмно-синей форме пилота Гражданской авиации с громадным букетом и почтовым конвертом в руках. Он извинился за ранний визит, объяснив, что очень уважаемые им люди в Тбилиси настоятельно просили по прилёту в Иерусалим, не откладывая вручить цветы Ревеке Львовне и вот этот небольшой пакет уважаемому Вахтангу.

Не дожидаясь пока адресат вскроет письмо, он, сославшись на отсутствие времени, распрощался и ушёл.
- От кого это может быть? - недоумевал Вахтанг, теребя конверт, на котором не было обратного адреса.

 Внутри оказалась фотография, которой трудно было поверить. С неё на изумлённого Вахтанга смотрел улыбающийся Слава Метревели. Поперёк фотографии был его, обращённый персонально к Вахтангу автограф с пожеланием здоровья и долгих лет. Это было невероятно, но это было ещё не всё.

В приложенном к фото письме на фирменном бланке за подписью Главного тренера футбольного клуба "Торпедо" было сказано, что по личной просьбе нападающего команды С. Метревели и ходатайству общественности Грузии ему, в порядке исключения, в разгар сезона разрешён переход в тбилисское "Динамо".
 
Потрясённый Вахтанг, не веря глазам, вновь и вновь перечитывал автограф легендарного нападающего и письмо его Главного тренера.

Он, конечно, понял, чьих рук это дело. Он представлял, каких это стоило усилий и во что обошлось, но, тем не менее, был чрезвычайно тронут душевной щедростью своего зятя, в котором кажется, не ошибся.

Оторвал его от заветной фотографии и невероятной новости только долгожданный телефонный звонок. Первой говорила Даша. Им уже сообщили, что подарок вручён и ей не терпелось спросить, что же это за подарок.

Узнав о переходе Славы Метревели в тбилисское "Динамо", она не на шутку разволновалась, опасаясь, что такой дар слишком большое потрясение для послеоперационного состояния отца.

-Успокойся, дочка, - заверил её Вахтанг, - от счастья ещё никто не умирал.
Отар от себя добавил к поздравлениям, что это всего лишь предподарок, поскольку пока выполнено только одно условие из двух, когда-то названных Калатозовым и необходимых, по его мнению, для того, чтобы тбилисское "Динамо" стало чемпионом СССР.

Слава Метревели уже у нас. Теперь в оставшееся до юбилея время предстоит ещё, как вы говорили, низвергнуть небо на землю. Это уже легче.
 
Рассказчика можно было бы обвинить в неуёмной фантазии, но 18 ноября 1964 года (за три дня до юбилея Калатозова), одержав в заключительном матче на Ташкентском стадионе "Пахтакор" внушительную победу над московской командой "Торпедо" (3:1), Тбилисское "Динамо" впервые за свою историю действительно стало чемпионом СССР.

Давно живущий по понятиям Калатозова Отар Лазишвили, как и учитель, умел держать слово и добиваться задуманного.

***
Как видите, несколько опережая события, мы забежали в 1964 год и не сообщили вам о том, что в середине предыдущего года Ревека Львовна первой узнала от дочери, что та носит первенца.
В следующий год сроки её декретного отпуска почти совпали с летними каникулами в школе, и Даша успела благополучно перевести своих первоклашек во второй класс прежде, чем со слегка тревожным сердцем отправилась рожать к маме в Иерусалим. На этот раз её сопровождала мамида Анна.

Отар, не желая волновать жену перед родами, в ожидании которых она и без того немного трусила, сказал, что неотложные причины, по которым он отпускает их одних, вскрылись неожиданно, но они быстро устранимы и не помешают ему прибыть вослед.

В лидеры футбольного чемпионата выходили московские "Торпедовцы". Это создавало дополнительную интригу в игре с Тбилисским "Динамо", куда именно от них перешёл Слава Метревели.

В последних играх перед решающей схваткой претенденту нельзя было терять ни одного очка, и Отар Лазишвили контролировал исподволь все стадии организации предыдущих игр, готовый в любой момент вмешаться, чтобы исключить чью-либо оплошность в их обеспечении.

У него не было к юбилею Вахтанга Калатозова другого подарка, помимо обещанного, и он рассчитывал только на успех.
 
Но к родам жены, как он ни спешил, он всё же не поспел, и там всё разрешилось в его отсутствие. Процедура, которую Даша немного побаивалась, прошла на редкость благополучно, и уже через два часа её из послеродовой палаты связали по телефону с мужем.

Перед тем, как сообщить ему новость, она, зная его заботы, расспросила о результатах последних игр и порадовалась тому, что пока всё складывается благополучно.
 - А теперь признавайся, кого бы ты хотел от меня получить, о, мудрый из мудрейших? - спросила она своего благоверного.

- Дочь, конечно, - ответил он, не раздумывая и не предполагая, что всё уже случилось.
Он и в самом деле хотел дочь, поскольку всегда сокрушался, что не знал свою Дашу в её более ранние годы. Ему казалось, что дочка похожая на неё, подрастая, повторит в его глазах образ любимой женщины в том нежном возрасте, когда они ещё не могли знать друг друга.

- А имя у тебя для неё готово, мой Соломон? - спросила она, более чем уверенная в его ответе.
- Суламифь!
- Кто бы сомневался, - рассмеялась Даша, - представь себе, что в привязанной к её ножке опознавательной бирке это имя уже вписано.

Таким образом в год 50-летия Вахтанга Калатозова совсем незадолго до того,  как тбилисское "Динамо" сучастием Славы Метревели стало чемпионом страны, Даша преподнесла любимому отцу маленькую Суламифь, которая появившись на свет, сделала юбиляра дедушкой.

***
Долгожданный переезд из Сухуми в Тбилиси для Первого секретаря Абхазского обкома комсомола Эдуарда Шеварднадзе состоялся с назначением его на пост Первого секретаря ЦК ЛКСМ республики.

Формально это было повышением, но зависание на комсомольских должностях амбициозного, вышедшего из молодёжного возраста Эдуарда явно не устраивало, и вопрос ближайшей перспективы оставался для него актуальным.

Преуспевающим выходцам из комсомола - верного резерва партии - было уготовано несколько путей дальнейшей жизнедеятельности.
Из них наиболее предпочтительным было дальнейшее продвижение по политической (теперь уже партийной) линии.

 Однако приглашать в секретариат центрального аппарата не зарекомендовавшего себя ничем особенным довольно бесцветного комсомольского переростка тогдашний лидер КП Грузии В.П. Мжаванадзе не захотел.
 
В то же время с засидевшимся в комсомоле резервистом, претендующим на рост, надо было что-то делать. По объективным данным трудно было предположить, на что именно Э. Шеварднадзе способен.

Факт получения им заочного диплома, преподнесенного ему Кутаисским пединститутом в то время, когда он уже пребывал в должности Первого секретаря ЦК ЛКСМ Грузии, говорил скорее об отсутствии у него серьёзного образования, чем о его наличии.

Не рискуя использовать его на связанном с партийными доходами хозяйственном поприще, требующим хотя бы элементарной компетенции в экономике, но, в то же время, учитывая его карьерные устремления, после долгих прикидок, Эдуарду Амвросьевичу было предложено кресло Министра Внутренних Дел Грузии.

Это было во всех отношениях лестное предложение. Кроме незамедлительного (минуя обязательную выслугу) производства в генералы, оно влекло за собой личный доступ к тотальной слежке за функционерами всех рангов и право доклада этих результатов непосредственно первому лицу в партийной иерархии, то есть тому же В.П. Мжаванадзе.

Василий Павлович счёл, что обязанный ему назначением и усердствующий осведомитель в террариуме окружающих его соратников не помешает.

***
"Новой метле" Э. Шеварднадзе с неожиданным для многих приходом во влиятельное силовое ведомство предстояло обозначить цели обновляющих реформ, оправдывающих его высокое назначение.

Тут свежеиспечённый министр особо мудрствовать не стал и поставил перед собой две тривиальные задачи: согнать с насиженных мест в МВД давно сросшихся с мафиозными структурами руководителей среднего звена, заменив их непорочными комсомольскими активистами из своей команды, и указать новым командирам, где их враг.
 
Беспощадная и повсеместная борьба с коррупцией, провозглашённая для этой цели новым шефом МВД, означала выбор такой громадной мишени, стреляя по которой, промахнуться было невозможно.

Внезапные разоблачающие наезды на, казалось бы, надёжно защищённых аппаратных деятелей при явном невмешательстве товарища Мжаванадзе подвергали их в глубокий шок.

Многих жертв при этом настигали сердечные приступы, а кое-кого из них они, в буквальном смысле свели в могилу. Инфаркт миокарда стал притчей во языцех и одобрительно воспринимался улюлюкающей публикой, как заслуженная кара мздоимцам, паразитирующим на шее народа.
 
Злободневный поэт Е. Евтушенко в те дни писал о Грузии так:
"…Взятка? Но - я должен вам признаться -
 есть у нас товарищ Шеварднадзе, -
 он ведёт со взятками борьбу.
 Если бы он к вам приехал в Кардифф,
 взяточников местных проинфарктив, -
 вылететь бы вам пришлось в трубу!..."

Коррупционеры во всех эшелонах власти затрепетали. О Шеварднадзе заговорили, и за короткий срок он приобрёл славу неординарного руководителя. Необходимость доклада материалов его расследований лично Первому секретарю ЦК КП Грузии Василию Мжаванадзе была оправдана тем, что некоторые из этих материалов касались лиц из его непосредственного окружения.

Столь чрезмерное усердие министра вялому и инертному В. Мжаванадзе, предпочитавшему покой, не очень нравилось. Но ему всё же пришлось с подачи Шеварднадзе срочно, чтобы дать возможность вовремя сбежать под крыло Москвы, принять отставку наиболее одиозного секретаря ЦК КП республики по промышленности Георгия Гегешидзе.

Об этом высокопоставленном деятеле в народе открыто говорили, что он в подношениях себе давно уже пренебрегает не только ассигнациями, но и золотом, предпочитая им исключительно драгоценные камни.
 
На этот раз Василий Павлович Мжаванадзе с министром согласился, но, принимая в очередной раз его отчёт, мягко указал на то, что с коррупцией бороться, конечно, надо, но это не должно превращаться в массовое избиение партийных кадров.

Возражать грузинскому лидеру, ставленнику и родственнику Никиты Сергеевича Хрущёва, было, по меньшей мере, неразумно. После свержения высокопоставленного любителя брильянтов, который стараниями своих московских покровителей стал работать теперь в Тбилиси директором одного из союзных НИИ, Шеварднадзе понял, что на этом пике выбранное им направление своей деятельности исчерпано.

После устранения такого коррупционного гиганта, как Гегешидзе, удивить новой жертвой в рядах приближённых к власти функционеров было уже невозможно, и разоблачитель принял решение обратить свою деятельность в другую сторону.

***
К счастью, у столь соблазнительной мишени, как коррупция, с которой вошедшему в раж Шеварднадзе не хотелось расставаться, была и вторая сторона - теневое предпринимательство, её питающее.

Его безусловный лидер Вахтанг Калатозов, к сожалению, надёжно укрылся в Израиле, с которым у Советского союза, несмотря на дипломатические отношения, не было соглашения о выдаче преследуемых лиц.
 
Но он не убрал из Тбилиси свою "ахиллесову пяту" в лице замужней дочери Дарьи и, воспринявшего от тестя функции "крёстного отца" теневой экономики, её мужа Отара Лазишвили.

По команде министра на "цеховиков" был незамедлительно брошен эскадрон самых въедливых ревизоров. Но предпринятая ими лихая "кавалерийская" атака, к огорчению министра, ничего не дала.

Иерархи теневой экономики, давно внедрённые на все уровни управления народным хозяйством, были не только более компетентными в вопросах производственной отчётности, чем их недалёкие преследователи, но и обладали на своих должностях реальной властью, достаточной для того, чтобы успешно блокировать любые действия своих незадачливых разоблачителей.

Это были не примитивные партийные взяточники, которых можно было легко запугать и запутать, а хорошо организованные влиятельные лица с гораздо большими реальными возможностями, чем те, которыми располагал министр МВД.

В столь серьёзной борьбе с ними Шеварднадзе фактически опереться было не на кого, и преемник Вахтанга Калатозова Отар Лазишвили продолжал оставаться юридически неуязвимым. Разорвать круговую поруку и перевербовать кого-то из его команды на свою сторону не удавалось ни за какие посулы.

 Сродни тому, как в своё время Владимир Маяковский в статье "Моё открытие Америки" назвал неподкупной буржуазную прессу, объясняя это тем, что она изначально куплена за такие большие деньги, что перекупить её просто невозможно.

В бессилии министр объявляет Отара Лазишвили своим личным врагом № 1, готов поставить в борьбе с ним на карту свою карьеру, понимая, что если проиграет этот поединок, ему, как укрощённому скакуну, придётся дать себя зануздать, раз и навсегда распрощавшись с честолюбивыми помыслами.

Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы в 1964 году не произошёл переворот в Политбюро ЦК КПСС, и Никита Сергеевич Хрущёв, ещё накануне обладавший неограниченной властью, не был в одночасье отправлен на пенсию.

Его родич В.П. Мжаванадзе, который теперь уже по определению не мог долго оставаться во главе грузинских коммунистов, менее чем через два года последовал за ним.
 
Перед Шеварднадзе неожиданно открылась ранее заказанная перспектива политического роста, и пока неповоротливый аппарат перегруппировывался в связи с приходом к власти нового лидера КПСС Л.И. Брежнева, , вовремя подсуетившийся,Эдуард Шеварднадзе занял место лидера грузинской компартии.

***
Изначально положение нового вождя грузинских коммунистов в связи с его поспешным приходом на это место было недостаточно прочным. Он решает, что для самоутверждения ему следует продемонстрировать силу "твёрдой руки" и восстановить утраченный в последнее время страх перед властью.

По прямому указанию Шеварднадзе в республике в нескольких громких процессах без адекватной необходимости применяется смертная казнь.

 За торговлю казёнными квартирами обвинён и спешно расстрелян Председатель Райисполкома Юза Кобахидзе.
После неудачного вооружённого захвата самолёта расстреляна группа "золотой молодёжи" - дети людей довольно влиятельных в республиканских верхах.
Всего лишь за недоносительство их участь разделяет отсутствовавший на месте преступления священнослужитель.
Известный писатель Нодар Думбадзе - школьный друг Э. Шеварднадзе, умирает, не пережив третьего инфаркта после своего неудачного перед ним заступничества за осуждённых.

Народ ропщет. Шеварднадзе чувствует, что демонстрация силы не приносит результата. Авторитет власти продолжает падать, а в обществе нарастает напряжённость. В своей неуверенности он шарахается в другую сторону. Теперь ему кажется, что дело нужно поправить заведомо популярной публичной акцией.

В качестве таковой советники предлагают упорядочить в городе работу хинкальных, то есть повсеместное  изготовление любимого в народе национального явства.

Это известное далеко за пределами республики популярное блюдо грузинской кулинарии представляет собой крупный из тонко раскатанного белого теста пельмень начинённый прянным мясным фаршем в остром бульоне.

Кавказские хинкали замечательное достижение изобретателей быстрой еды. Тут тебе и суп с приправой, и мясо, и хлеб. Их, горячих, прямо из котла, густо поперченных и поданных под холодное бочковое пиво, можно смело назвать общепризнанным шедевром народной кухни.
 
Самые усердные статистики вряд ли бы сумели подсчитать количество хинкальных заведений, которыми гордился Тбилиси в те времена. Сказать, что они были там на каждом углу, это значит не сказать ничего.

Они были так многочисленны, что если бы городскому прохожему внезапно пришло в голову отведать хинкали, ему пришлось бы сделать не более 50 шагов в любую сторону, чтобы это стало возможным.
Одна штука стоила 20 копеек. Эта цена была доступна даже студенту, лишённому стипендии за плохую успеваемость и никогда ни у кого не вызывала нареканий.

 Высокое кулинарное достоинство этих изделий стоило того, и в любой точке города было одинаково гарантировано.

В то же время, на хинкали, как и на любое изделие, при советской власти распространялось государственное планирование норм расхода продуктов и труда, составляющих его себестоимость.

Тут, как и во всяком государственном нормативе (мы уже немного о них рассказывали) всё было усреднено. Мука среднего качества, тесто, раскатанное до средней толщины, среднее количество мяса и так далее.

Можно только себе представить, как бы выглядел этот "средний" хинкал по виду и вкусу, если бы кому-то пришло в голову следовать этим нормам.
Люди Лазишвили, взявшие в обработку изготовление этого массового продукта, начали, как всегда, с установления своих жёстких норм на сорт муки и, особенно на толщину раската теста, которую уменьшили вдвое.

Надо ли говорить, что вкус хинкалей, как и любых пельменей, от более тонко раскатанного теста только выигрывал? Неудивительно, что производители против отчётного количества хинкалей, укладываясь в 20 копеечную цену, стали выпускать их вдвое больше.

Как всегда, в результате калатозовского подхода к делу, в накладе никого не оставили. Потребитель получил вкусную и недорогую пищу, занятые в деле работники - исключительно высокую зарплату, а государство - выполнение всех любезных ему плановых показателей.
 
На фоне этого благополучия Эдуард Шеварднадзе объявляет, что мафия Лазишвили обманывает народ, незаконно наживаясь на 20 копеечной цене, и даёт популистское указание повсеместно продавать хинкали не дороже 10 копеек за штуку.

Ожидаемого послушания не произошло. В результате очередного непродуманного распоряжения властей хинкали в городе разом сгинули. Просто перестали существовать и случайный прохожий, который раньше встречал хинкальные через каждые 50 шагов, теперь не смог бы разыскать ни одного привычного заведения, если бы даже обошёл всю округу.

Ранее привлекательный город словно выхолостили. Возмущённый народ был поставлен перед необходимостью отвыкать от одной из самых устойчивых своих привычек и беспомощно разводить руками на вопросы туристов.

Сдерживаемый до этого людской ропот стал перерастать в откровенное недовольство действиями самодуров, не считавшимся с народными интересами.

***
Неуклюжая попытка заискивания перед широкой публикой с треском провалилась. Власти неистовствовали, а враг № 1 Эдуарда Шеварднадзе по-прежнему, как ни в чём не бывало, продолжал оставаться на свободе.

Многочисленные и внезапные ревизии предприятий, вовлечённых Отаром Лазишвили в систему неучтённого производства, не могли обнаружить бреши в их безукоризненной отчётной документации.

 Образцово организованное дело после бесконечных проверок оставалось неуязвимым.
В народе над беспомощностью правителей начали откровенно посмеиваться.

Ему бы привлечь талантливого организатора к управлению народным хозяйством. Глядишь, и людям была бы польза.
Вместо этого незадачливый Шеварднадзе решает злоупотребить властью и в полном бессилии отдаёт указание о безосновательном аресте Отара Лазишвили.

Он поручает самым изощрённым судебным крючкотворам организовать над ним открытый процесс, на котором во что бы то ни стало убедительно доказать публике его вину перед законом.

Когда папа маленькой Суламифи перестал приходить с работы домой, ей объяснили, что он уехал в гости к дедушке и скоро приедет. В Иерусалиме Вахтанг Калатозов корил себя за излишнюю самоуверенность в том, что Шеварднадзе не посмеет решиться на безосновательный арест Отара Лазишвили.

Теперь, когда тот всё же оказался за решёткой, он стал предсказывать коммунистическому лидеру неминуемую утрату остатков его сомнительного авторитета в республике.

Понимая и сам, что всё к этому идёт, Шеварнадзе вознамерился заручиться поддержкой Москвы.
Цель - открывшаяся в 1976 году вакансия кандидата в члены Политбюро.
Ближайший конкурент - лидер азербайджанских коммунистов Гейдар Алиев.

***
Для победы над опытным главой соседней республики Шеварднадзе недостаёт политического капитала, и он надеется восполнить его недостаток громким публичным процессом по делу "крёстного отца" грузинской мафии Отара Лазишвили.

Он приглашает к участию в разоблачении своего врага широкую публику. Допросы узника на глазах телезрителей проходят перед видеокамерами многочисленных корреспондентов в тюремном каземате, превращённом светом софитов в импровизированную телестудию.
 
Следователи в пространных комментариях между допросами обещают со дня на день сенсационные признания Лазишвили, которые вот-вот откроют многомиллионные злоупотребления, связанные с организацией незаконного предпринимательства, проникшего под его руководством чуть ли не во все отрасли народного хозяйства республики.

Между тем народ, значительная часть которого знает по себе, насколько достойны заработки на предприятиях причастных к деятельности Лазишвили, у своих телевизоров с откровенным сочувствием вглядывается в допрашиваемого.

 Арестант одет в отутюженный костюм и свежую белоснежную сорочку. На гладко выбритом, улыбчивом лице никакого напряжения. Он очень доброжелателен и производит впечатление человека, старающегося изо всех сил помочь следователю.
 
В порядке этой помощи он предлагает привлечь к рассмотрению всё новые и новые документы, отражающие его деятельность, однако их приобщение, как ни странно, всякий раз делает обвиняемого ещё неуязвимее, и дознаватель на глазах у телезрителей не в состоянии скрыть свою досаду.

 Следствие вязнет. Шеварнадзе чувствует, что масштабы затеянного дела совершенно неподъёмны и не позволят завершить его в нужные ему сроки.

Единственный выход - сосредоточиться на отдельной его части. Он даёт указание следствию отложить глобальные претензии к Лазишвили и выделить в отдельное производство самое первое и самое очевидное его дело - аферу с хозяйственными сумками из бракованного капрона.
 
По отобранному эпизоду следователи располагают одним единственным недоказанным свидетельским показанием. Со слов доносчика личная доля Отара Лазишвили в этой операции составила не менее 8-ми миллионов рублей.
 
По аналогии с прошедшим незадолго до этого процессом по делу ростовских валютчиков, расстрелянных за общую сумму всего лишь в 3 миллиона рублей, Шеварднадзе резонно считает, что 8-ми миллионов Отара Лазишвили более чем достаточны для того, чтобы покончить с врагом № 1 раз и навсегда.

Все СМИ по указанию сверху начинают послушно нагнетать обстановку вокруг злоупотреблений с хозяйственными капроновыми сумками Отара Лазишвили, который теперь с лёгкой руки журналистов именуется в их репортажах не иначе, как "сумчатый волк".

Обо всём другом послушные соверену "рыцари пера" враз умолкли и теперь только и знают, что на все лады без конца муссировать эпизод с "авоськами", внеплановое производство которых, как показало следствие, оказывается много лет в корне подрывало государственную экономику.

***
Всё это время вакансия в рядах кандидатов в члены Политбюро не даёт Эдуарду Шеварднадзе покоя. Намереваясь опередить дышащего ему в затылок Гейдара Алиева, он всячески торопит беспощадный приговор своему врагу № 1, уничтожение которого, по его мнению, достойно представит грузинского лидера на Пленуме ЦК КПСС, и тот отдаст ему предпочтение перед лидером азербайджанским.

Затянувшееся было следствие, в конце концов, закончено, и государственный обвинитель готов требовать по делу Отара Лазишвили применения высшей меры наказания. Однако с подбором состава судебной коллегии, от которого зависит приговор неожиданно  возникают трудности, и, как, оказалось, далеко не случайные.

Надо ли говорить, что всё это время Вахтанг Калатозов следит за ходом событий самым тщательным образом. После ареста Отара он поддерживает прямые связи с нужными людьми, которые, молча и не суетясь, делают в Тбилиси и Москве своё дело.
 
Не теряя самообладания, Вахтанг сосредоточено руководит их действиями из Иерусалима. Если ему порой и бывает трудно, то разве что со своими женщинами. Не посвящённые в перипетии напряжённой закулисной борьбы, они подчас оказываются жертвами самых неимоверных слухов, и бывает, что впадают в панику.
 
Сам он в первую очередь считает необходимым всячески подбодрять Дарью. Она держится, в общем, достойно, но и у нее бывают по временам минуты слабости.
- Папа, - как-то позвонила она ему в отчаянии, - все говорят, что нужно ожидать самого худшего.

- Успокойся, дочка, - уверял он её, - они не найдут для этого дела ни одного судьи.
- Не найдут здесь, будут искать в Москве.
- Да хоть на луне!

- Папа, - не унималась она, - откуда у тебя такая уверенность в делах, которые выше человеческих сил?
- Выше человеческих сил, Дашенька, было переманить Славу Метревели в тбилисское "Динамо", - уверяет он её в ответ, - однако мальчик это сделал. Неужели после этого мы его оставим?
- Ты всё шутишь.
- Это они пытаются шутить со мной.

***
На состоявшемся наконец суде обвиняемый, как и на допросах, выглядел свежим и ухоженным. Он так же, как и на допросах, с доброжелательной улыбкой отвечает всякий раз, когда к нему обращаются и, казалось, не  особенно обеспокоен исходом дела.
 
Его могущественный преследователь Эдуард Шеварнадзе следит за ходом происходящего действа у телевизора в своём служебном кабинете. Ему не удалось добиться однозначной гарантии поведения судей, но он самонадеянно  уверен, что, зная "его мнение" относительно исхода дела, судебная коллегия не посмеет ослушаться.

Дождавшись завершения выступления прокурора, который предсказуемо запросил применения высшей меры, и сочувственно ухмыльнувшись на просьбу адвоката оправдать его подзащитного, он в ожидании выхода судей из совещательной комнаты попросил принести себе чаю.

Судебная коллегия, посовещавшись, приговорила Отара Лазишвили к
15-ти годам лишения свободы.
Говорят, что, не поверив ушам, рассвирепевший коммунистический лидер в крайнем раздражении швырялся в кабинете всем, что попадало ему под руку и едва утихомирился только после успокоительного укола.

Для нас, вспоминающих сегодня те дни, представляют интерес несколько слов из небольшой заметки, которой откликнулась на это событие западная газета "Геральд Трибюн" в 1973 году.
Цитата: "…смехотворно мягкий по советским меркам срок, полученный Отаром Лазишвили, говорит о том, что люди, составляющие опору в его деятельности, не только находятся на свободе, но всё ещё остаются весьма влиятельными лицами в грузинском обществе". Конец цитаты.

Это была "пиррова победа". Его врага упекли в тюрьму, но показываться в Москве с результатами процесса, в котором гора родила мышь, нечего было и думать.

Шеварнадзе всё ещё пребывал в полной прострации, когда на него вышли так называемые "третьи лица".

Уверенные в себе, в уважительной манере, но без видимого трепета перед властью они объяснили ему, что в своих московских устремлениях он допустил роковую ошибку. Для того, чтобы стать кандидатом в члены Политбюро ему следовало не осуждать Лазишвили, а наоборот выпустить его из тюрьмы.

Это ещё не поздно сделать и сейчас. Проект постановления Пленума ЦК только готовится, и выбор редакционной комиссии между ним и Гейдаром Алиевым ещё не сделан.

Цена вопроса: освобождение Лазишвили и его беспрепятственный выезд с семьёй и родителями в Израиль.

- Вы смеете меня шантажировать?- возмутился он.
- Мы не принуждаем вас ни к чему и не угрожаем компрометацией. Какой же это шантаж? - возразили они спокойно, - вам предлагается помощь, в которой вы, насколько нам известно, заинтересованы, но от которой вы вольны отказаться. Мы ставим вам условия только на тот случай, если вы её примете.

Нет, он не готов был вот так просто признать своё поражение. Отвергнув с негодованием предлагаемое участие, он едва удержался от того, чтобы не дать команду охране задержать посетителей.

Недавний шеф МВД, конечно, был не столь наивным, чтобы не допускать факта подковёрной борьбы в решениях важнейших государственных вопросов. Но он просто не поверил, что это, в самом деле, зависит от тех людей, которые только что были в его кабинете.

Не получив его согласия, они, пожав плечами, удалились, а его доброжелатель в тот же вечер сообщил ему из Москвы, что в проект решения Пленума ЦК (1976) вместо него внесена кандидатура Гейдара Алиева.
***
Очередное заседание Пленума состоится только через два года. К этому времени ему исполнится 50. Возраст для весьма пожилого партийного ареопага вполне терпимый. Но шансы невелики.

 Ему стало известно, что в следующем списке претендентов на избрание кандидатом в члены Политбюро уже более пяти фамилий. К тому же теперь в работе Пленума будет принимать участие, в том числе, и Гейдар Алиев, его недавний конкурент. Хорошего мало.
Но опускать руки он не собирается.

Шеварднадзе даёт секретное поручение Поспреду Грузии в Москве: в кратчайший срок наладить контакты с ближайшим окружением Л.И. Брежнева и доложить о слабостях лидера, которые можно использовать для сближения.

Ответ был краток: ордена, автомобили, лесть.

 Орденов и автомобилей у Шеварднадзе нет. Значит, остаётся только похвала. Он даёт указания расширенной для этого дела группе секретариата, которая составляет ему русские тексты - любые его выступления в печати или перед микрофоном начинать и заканчивать благодарственным славословием в адрес дорогого Леонида Ильича, приправленным изощрённым и ничем не ограниченным подобострастием.

Заглянув в подшивки республиканских газет того времени можно легко убедиться, что для лизоблюдства Эдуарда Амвросьевича тех лет, ни меры, ни границ приличия не существовало. Один раз он договорился до утверждения того, что солнце для Грузии всходит ежедневно с севера. Со стороны Москвы, где живёт и печётся о нас, наш дорогой Леонид Ильич Брежнев.
 
Возмущённые грузины его за эти слова на очередной трибуне освистали и заставили с публичными извинениями признать, что солнце для Грузии продолжает ежедневно, как ему и положено, восходить с востока.
 
Время шло, а дело, судя по всему, не продвигалось. Личные контакты с Брежневым в Москве по своей инициативе были невозможны, а заманить его к себе в республику, как это ухитрялся делать Гейдар Алиев, у Шеварднадзе не получалось.

Зато с самим Гейдар Алиевичем, своим недавним конкурентом, они встречаются довольно часто. У них хорошие отношения (У Гейдара Алиевича со всеми хорошие отношения) и никакого повода для взаимных претензий нет.

Мало того, Гейдар обещает Эдуарду поддержать его кандидатуру на Пленуме. Однако, всё это не мешает Алиеву со своей иезуитской улыбочкой подтрунивать над вечно озабоченным Шеварднадзе.

То он начинает уверять Эдуарда Амвросьевича, что Брежнев не читает газет и не смотрит телевизор, поэтому совершенно не догадывается, как хорошо думает о нём грузинский лидер.

 То сообщает по секрету, что на Пленуме собираются рассматривать очередные кандидатуры в алфавитном порядке, и поэтому Шеварднадзе помещён в самый конец списка.

Он даже как-то признался, что своим избранием в 1976 году исключительно обязан только букве "А", с которой начинается его фамилия. Что именно по этой причине он был рассмотрен раньше Шеварднадзе, которому с фамилией явно не повезло.

Эдуард Амвросьевич понимал, что всё это не более, чем шутки, но он не забывает, что в каждой шутке есть только доля шутки и, анализируя всё то что слышит, напряжённо думает как на этот раз избежать провала.

Ему нужна полная гарантия успеха, которую неоткуда было ожидать. По самым оптимистическим оценкам его шансы не набирают и 30 процентов. Это риск, который он не может допустить.

Оставшееся до Пленума время достигает критического уровня. Ещё раз, всё окончательно взвесив, и не находя другого выхода, он даёт поручение помощнику связаться с "третьими лицами".

Они пришли в том же составе. Он спросил их, что они думают по поводу предстоящего Пленума. Ему ответили, что шансы его значительно ниже, но их предложение остаётся в силе.

На вопрос, какую вероятность успеха они прогнозируют в случае его согласия, ему ответили: 100 процентов. Шеварднадзе позавидовал их самоуверенности и спросил:
- Как вы это себе представляете, и что требуется от меня?

- Самая малость, - отвечали они, - всего лишь подписаться вот здесь. Остальное дело техники.

Эдуард Амвросьевич отдаёт себе отчёт в том, что если он не собирается отказаться от своего намерения баллотироваться кандидатом в члены ПБ, то в сложившейся обстановке выбора у него нет. Ещё немного подумав, он берёт со стола авторучку и тяжело вздохнув, подписывает в том месте, которое ему указали.

***
Пленум ЦК КПСС (1978), перебрав все представленные кандидатуры (возможно и по алфавиту), избрал на единственную вакансию кандидата в члены Политбюро Шеварднадзе Эдуарда Амвросьевича.

Это случилось в тот самый день, когда по трапу самолёта, только что приземлившегося в Иерусалиме, вслед за Дашей, едва удерживающей около себя рвущуюся вперёд Суламифь, спускался Отар Лазишвили, помогающий на ступеньках своим родителям.

За линией таможенного контроля их встречали супруги Калатозовы.

Когда объятиям и слезам было отдано должное, все разместились в ожидавшем лимузине и отправились домой, где предстояла встреча с мамидой Анной, приготовившей им праздничный обед.


Москва. 2006





 .