Итак, я жил тогда в Одессе...

4. «Итак, я жил тогда в Одессе…»

«На улице показывался он в чёрном сюртуке и в фуражке или чёрной шляпе, но с той же железной палицей. Сюртук его постоянно был застёгнут, и из-за галстука не было видно воротничков рубашки. Волосы у него и здесь были подстрижены под гребешок или даже обриты. Никто, впрочем, из тех, которые знали Пушкина в Кишинёве и в Одессе и с которыми мы имели случай говорить, не помнят его больным».*
Льву Сергеевичу Пушкину. 25 августа (1823 г.) Одесса. «Мне хочется, душа моя, написать тебе целый роман – три последние месяца моей жизни. Вот в чём дело: здоровье моё требовало морских ванн, я насилу уломал Инзова, чтобы он отпустил меня в Одессу – я оставил мою Молдавию и явился в Европу – Ресторация и Италианская Опера напомнила мне старину и, ей богу, обновили мне душу – между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляют мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе – кажется и хорошо – да новая печаль мне сжала грудь – мне стало жаль моих покинутых цепей – Приехал в Кишинёв на несколько дней, провёл их неизъяснимо элегически – и выехал оттуда навсегда – О Кишинёве я вздохнул – Теперь я опять в Одессе и всё ещё не могу привыкнуть к Европейскому образу жизни – впрочем, я нигде не бываю, кроме как в Театре». **
В 1789 году Россия завоевала татарскую крепость на Чёрном море под названием Аджубей или Хаджибей. Сколько в этом поселении проживало татар до нас не дошло, но известно, что вместе с крепостью население России увеличилось на шесть еврейских семей. Завоеватель крепости Иосиф Михайлович де Рибас*, по слухам испанский марран, очень тепло относился к евреям, и потому уже 1794 году в Аджубее жило 240 еврейских семей. В 1795 году поселение было переименовано в Одессу по названию греческой колонии Одессос. К концу 18 столетия число еврейских семей в Одессе увеличилось до 310. В 1803 году де Рибаса сменил французский эмигрант на русской службе Ришелье, Дюк Эммануил Иосипович, по-французски его имя звучало Арман Эмманюэль дю Плесси Дюк де Ришелье. Историки пишут «французский эмигрант», а имена говорят, что он эмигрант из Франции. Ришелье настолько преуспел в развитии Одессы, что в 1805 году назначается губернатором всего Новороссийского края. Александр де Лонжерон продолжал политику Ришелье. В 1819 году только каждый четвёртый из одесситов числился русским, а украинцев и того меньше. Основное население родилось за границей, приехав из Греции, Италии, Германии, Франции, Турции, Египта и даже Персии.** К приезду Пушкина об Одессе говорили как о «русской Флоренции» или как о «Петербурге в миниатюре». Театр на манер итальянской оперы, элегантные магазины, места для гуляний в европейском духе поражали гостей.

Я жил тогда в Одессе пыльной…
Там долго ясны небеса,
Там хлопотливо торг обильный
Свои подъемлет паруса;
Там всё Европой дышит, веет,
Всё блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит по улице весёлой,
Где ходит гордый славянин,
Француз, испанец, армянин,
И грек и молдаван тяжёлый,
И сын египетский земли,
Корсар в отставке, Морали.

Странно, но евреев Пушкин не перечисляет. Неужели они не попадались на его пути?
Али Морали или мавр Али, бывший шкипер, «неразлучный компаньон» Пушкина в Одессе. Они вместе проводили время на кораблях, ночных публичных домах, в картёжных играх.
Приставка или имя Али означает служитель Бога. Многие евреи носят это имя, к примеру, известный еврейский гаон Али Галеви Бен Соломон или Али Бен Авраам – караимский учёный. Хотя Пушкин называет его «сыном египетской земли», но по описаниям и по фамилии он больше походит на еврея из Марокко. Фамилия Морали распространена в Израиле, в переводе с французского – нравственный. Я взял телефонную книгу Рамат - Гана, города, в котором живу, и позвонил по нескольким телефонам, все они назвались выходцами из Марокко. Я слышу возражения: «У мусульман тоже есть имена «Али». «Всё правильно, но у них нет «Морали».
«Могучая фигура, косая сажень в плечах, бронзовая шея, чёрные большие глаза на обветренном лице, чёрная борода, важная походка, в осанке нечто многозначительное. От него веяло экзотикой, на нём шикарная куртка с золотыми позументами и всегда с собой арсенал холодного и огнестрельного оружия».* Пушкин познакомился с Али в кофейне грека Аспориди, недалеко от оперного театра, где Морали любил сидеть на бархатном диване вишнёвого цвета и потягивать дымок из кальяна. О его прошлом ходили самые невероятные слухи. Якобы он поставлял женщин в гарем турецкого султана, грабил купеческие суда, а сокровища зарывал на необитаемых островах. По воспоминаниям Липранди, Али часто захаживал в канцелярию графа Воронцова, где у него были дела. Старейший одесский литератор, директор Одесской библиотеки де Рибас спустя полвека утверждал, что помнит Али глубоким стариком, от множества легендарных достоинств остались три: аферист, картёжник, выпивоха. Одесситы рассказывают, что однажды он проигрался в карты и исчез также внезапно, как и появился. Нам, ровесникам двадцатого века, образ Али Морали напоминает Мишку Япончика – Моисея Вольфовича Винницкого, героя одесских рассказов Бабеля.
«Дело обрусения Пушкинского таланта началось с «Онегина», то есть с первого появления нашего поэта в Одессе, когда он серьёзно приступил к роману, начатому несколько прежде и которым теперь несколько месяцев сряду, по свидетельству брата, был поглощён душевно и телесно».**Никакого обрусения не произошло. Пушкин писал о России в России. Поэт и поэзия неразделимы. Та же ермолка, иногда мемуаристы называют её феской и даже припоминают её красный цвет, те же друзья и любовницы еврейского происхождения, та же неуравновешенность душевная, и только в одном Анненков прав, что поэзией поэт «был поглощён душевно и телесно».
Жил Пушкин некоторое время в доме Рено, затем, оставшись верен себе, поселился в еврейском доме Сикара.* О том, что Сикар еврей, у меня нет никаких сомнений: муж сестры моей жены - коренной одессит из рода именно тех Сикаров.
Воспитанник Одесского Ришельевского лицея Сумароков рассказывает: «В 1824 г. в июле месяце, числа не помню, во время каникул, я, воспользовавшись данной нам, оставшимся в заведении на лето воспитанникам, свободой, отправился утром, после завтрака, в свой класс, чтобы секретно прочитать принесённую мне из города поэму Пушкина «Руслан и Людмила» (поэма эта тогда считалась для нас книгою запрещённою и вообще, кроме казенной хрестоматии мы ничего не читали), а из предосторожности взял речи Цицерона на случай внезапного посещения начальства. У меня была привычка читать вслух, и я, взобравшись на кафедру, стал громко декламировать стихи. Прочитавши уже довольно, я остановился, чтобы перевести дух, вдруг слышу чьи-то шаги в коридоре и, полагая, что это инспектор или надзиратель, я поспешно спрятал поэму в кафедру и, развернувши Цицерона, стал с жаром декламировать первую попавшуюся мне речь. В это время входит в класс незнакомая особа в странном костюме: в светло-сером фраке, в чёрных панталонах, с красной феской на голове и с ружейным стволом в руке вместо трости. Я привстал, он мне поклонился и, не говоря ни слова, сел на край ученической парты, стоящей у кафедры. Я смотрел на это с недоумением, но он первый прервал молчание:
 - Я когда-то сидел тоже на такой скамье, и это было самое счастливое время в моей жизни.
Потом, обратившись прямо ко мне, спросил.
 - Что вы читаете?
 - Речи Цицерона, - ответил я.
 - Как ваша фамилия?
 - Сумароков.
 - Славная фамилия! Вы, верно, пишите стихи.
 - Нет.
 - Читали вы Пушкина?
 - Нам запрещено читать его сочинения.
 - Видели вы его?
 - Нет, я редко выхожу из заведения.
 - Желали бы его видеть?
Я простодушно отвечал, что, конечно, желал бы, о нём много говорят в городе, как мне передали мои товарищи.
Он усмехнулся и, посмотревши на меня, сказал:
 - Я Пушкин, прощайте.*

Имена Амалии и Элизы, записанные в «донжуановском списке» поэта, характеризуют одесский период жизни Пушкина.
Амалия Ризнич - дочь австрийского банкира еврея Риппа, двадцатилетняя стройная красавица с горящими глазами, с белой изумительно красивой шеей и чёрною косой до колен. Имя Амалия означает сотворённая Богом, и она действительно соответствовала своему имени. Весной 1823 года её привёз из Вены разбогатевший в Одессе на торговле зерном богатый купец Иван Ризнич, любитель музыки и балета, спонсор и директор Оперного театра, обладатель богатейшей библиотеки. «У Ризничей вечно теснилась молодёжь, гремела музыка, велась довольно крупная игра, которой не гнушалась и хозяйка».* Говорили, что Ризнич учился то ли в Болонском, то ли в Берлинском, то ли в Падуанском университетах. Никто точно не знал его происхождения. Долмат или кроат, серб или иллириец. Иллирийцами называли выходцев из Далмации, Рагозы. Не исключено, что илиериец, так называли последователей выдающегося талмудиста Менаше Илиера, который пытался доказывать, что раввины имеют право изменять известные догмы иудаизма.** Кладбище в Загребе известно богатыми склепами и памятниками. На многих могилах шестиконечная звезда нарисована при дате рождения и крест - у даты смерти.
«Текут, - ручьи любви, - текут, полны тобою» - писал Амалии Пушкин в одном из стихотворений, ей посвящённом. Судьба её сложилась трагично. В 1824 года она, больная и без мужа, покинула Одессу и в 1825 году умерла от чахотки в Италии.
Из красочной мозаики одесской жизни поэта заслуживает особое внимание легенда-быль о таинственном талисмане.
Губернатор Новороссийского края Воронцов Михаил (Моисей) Семёнович (Шимон), принял Пушкина хорошо и даже предоставил в его распоряжение свой архив. Я уже упоминал, что Воронцовы происходят из Вельяминовых, дальних родственников Пушкиных. Женой губернатора была несметно богатая женщина Елизавета Ксаверьевна, девичья фамилия Браницкая (1792-1880). Фамилия Браницкий мало чем отличается от древнееврейских Броневецкий, Броневский, Броницкий.* Александра Энгельгардт, мать Елизаветы, приходилась племянницей графа Потёмкина и дочерью полковника Василия Васильевича Энгельгардта (1785–1837). Фамилию Энгель носили евреи венгерского происхождения: врачи, писатели, скульпторы.**
В 1824 году Пушкину исполнилось 25 лет, Воронцовой 32. Встречались они на берегу моря в пещере. Княгиня Вяземская терпеливо сторожила их романтический приют.

Приют любви, он вечно полн
Прохлады сумрачной и влажной,
Там никогда стеснённых волн
Не умолкает гул протяжный.

Воронцов, хотя и не показывал вида, но ревновал и, конечно, постарался избавиться от неудобного поэта. Воронцова знала, что разлука близка. Cогласно легенде, на прощанье она дарит Пушкину перстень с надписью не по-французски, принятом языке в высшем обществе, не по-русски, а на иврите. Возможно, что в тот момент Воронцова произнесла, ставшие позже столь знаменитые слова в устах Татьяны: «Я вас люблю (к чему лукавить), но я другому отдана...».
В слове перстень скрыто нечто судьбоносное, указывающее. У Воронцовой на руке остался точно такой же. Символика брака, вершина любви, общность душ, скреплённая надписью на языке единого Бога. Пушкин носил этот перстень до конца своей жизни и посвятил ему необыкновенно лирическое, я бы сказал, пророческое стихотворение.

5. «Талисман»*

Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы,
Где луна теплее блещет
В сладкий час вечерней мглы,
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.

И, ласкаясь, говорила:
«Сохрани мой талисман
В нём таинственная сила!
Он тебе любовью дан.
От недуга, от могилы,
В бурю, в грозный ураган,
Головы твоей, мой милый,
Не спасёт мой талисман.

И богатствами Востока
Он тебя не одарит,
И поклонников пророка
Он тебе не покорит;
И тебя не лоно друга,
От печальных чуждых стран,
В край родной на север с юга
Не умчит мой талисман…
Но когда коварны очи
Очаруют вдруг тебя,
Иль уста во мраке ночи
Поцелуют не любя –
Милый друг! От преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!»

К сожалению, как и многое, связанное с именем поэта, перстень, бесценный спутник и свидетель жизни поэта, загадочно пропал.

П. В. Анненков
«Пушкин, по известной склонности своей к суеверию, соединял даже талант свой с участью перстня, испещренного кабалистическими знаками и бережно хранимого им. Перстень этот находится теперь во владении В. И. Даля.*

Бартенев.
Пушкин носил сердоликовый перстень (приписка Соболевского: у Даля: известный талисман) Нащёкин отвергает показание Анненкова, что с этим перстнем Пушкин соединял своё поэтическое дарованье: с утратою его должна была утратиться в нём и сила поэзии (приписка Соболевского: никогда не слыхал).**

Даль.
«Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок: перстень с изумрудом, который он всегда носил в последнее время и называл, - не знаю почему, - талисманом; досталась от Жуковского последняя одежда Пушкина, после которой одели его, чтобы переложить в гроб. Это чёрный сюртук с небольшой, в коготок, дырочкою против правого паха».***

Вересаев.
Золотой, принадлежащий Ал. С. Пушкину, перстень с резным восьмиугольным сердоликом. Еврейская надпись на нём гласит: «Симха, сын почтенного рабби Иосифа (пресвятого Иосифа старого), да будет благословенною его память». Написано сокращённо: «Симха Бен Р. Иосиф старый п.б.». История этого перстня видна из приложенной к нему записки И. С. Тургенева: «Перстень этот был подарен Пушкину в Одессе княгиней Воронцовой. Он носил почти постоянно этот перстень (по поводу которого написал своё стихотворение: «Талисман» и подарил его на смертном одре поэту Жуковскому»… и. т. д. *
 
Павлищева (сестра Пушкина)
Довольно любопытно, что Пушкин на руке носил перстень из карналина с восточными буквами, называя его талисманом, и что таким же перстнем запечатаны были письма, которые он получал якобы из Одессы – и которые читал с торжественностью,(ах!если бы не слово "якобы") запершись в кабинете. Одно из таких писем он и сжёг. Этот перстень подарен после смерти Вигелю, а у Вигеля его украл пьяный человек. Любопытна также панихида, отслуженная Пушкиным по Байрону, и то, что он стал есть один картофель, в подражании его умеренности.
Модзалевский опровергает. Это не верно, талисман перешёл к Жуковскому – и одно из писем последнего в пушкинском доме, от октября (?) 1837 г. запечатано перстнем Пушкина.**

Гаевский.
Надписи, в которых и должна заключаться чародейственная сила талисманов, делают так, что их можно прочесть прямо. Надпись же на сердоликовом камне в перстне Пушкина сделана обратно, т. е. для оттиска. Это указывает, что камень в перстне Пушкина не талисман, а просто печать… Воображаемый талисман оказывается просто еврейскою именною печатью, на которой вырезано полукурсивными (раввинскими) буквами: «Симха, сын почтенного рабби Иосифа старца, да будет его память благословенна». Княгиня Воронцова, очевидно, была в заблуждении относительно качества перстня, и если бы знала о действительном его значении, конечно, не подарила его Пушкину.*

Кунин.
Сестра поэта рассказывала, как в Михайловском Пушкин, получив письмо из Одессы с такой же печатью, как на его перстне, долго не выходил из своей комнаты. С перстнем-талисманом он никогда не разлучался. В 1835 году он нарисовал свои пальцы с кольцом-талисманом на одном из них. После кончины поэта перстень взял на память Жуковский и тоже не разлучался с кольцом. В 1838 году Жуковский был в Англии одновременно с Воронцовыми (сопровождали наследника престола). Бартенев записывает: «Она тотчас узнала свой подарок на руке Жуковского. Как и Пушкин, Жуковский пользовался перстнем для запечатывания писем. В 1838 году племянник Воронцова Пемброк исполнял романс «Талисман». Вяземский, бывший на этом вечере, отметил в записной книжке: «Сегодня Герберт пел «Талисман», вывезенный сюда и на английские буквы, переложенный… Он не знал, что поёт про волшебницу тётку, которую на днях сюда ожидают с мужем». После смерти Жуковского талисман перешёл к его сыну Павлу Васильевичу, а тот в 1875 году подарил кольцо правомочному наследнику Пушкина в русской литературе Ивану Сергеевичу Тургеневу. Сохранилась запись рассказа Тургенева о талисмане: «У меня тоже есть подлинная драгоценность – это перстень Пушкина, подаренный ему кн. Воронцовой и вызвавший с его стороны ответ в виде великолепных строф известного всем «Талисмана»». Я очень горжусь обладанием пушкинским перстнем и придаю ему так же, как и Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтобы этот перстень был передан графу Льву Николаевичу Толстому, как высшему представителю русской современной литературы, с тем, чтобы, когда настанет и его час, гр. Толстой передал бы мой перстень, по своему выбору, достойнейшему последователю пушкинских традиций между новейшими писателями». (прим. авт.: известно, что Л. Н. Толстой знал иврит) Тургенев не раз предоставлял талисман для экспонирования на пушкинских выставках. Когда Тургенев скончался, его наследница Полина Виардо к 50-летию со дня гибели Пушкина преподнесла перстень в дар не Толстому, а Пушкинскому музею в лицее. Отсюда перстень был украден, и след его пропал».*

Касьяненко.
Многие исследователи жизни Александра Пушкина знают, что именно графиней (?) Елизаветой Воронцовой поэту был подарен знаменитый перстень, который, во-первых, был парным (второй остался у неё), а во-вторых, - и это знают совсем немногие исследователи! – перстни были изготовлены в Крыму, вернее, в Джуфт-Кале караимскими ювилирами… Кроме того, существует описание перстня одного из посетителей пушкинской выставки 1899 года в Санкт-Петербурге: «Этот перстень большое золотое кольцо витой формы с большим камнем красноватого цвета и восточной резной надписью. Такие камни со стихами Корана или же мусульманской молитвой ещё и сейчас часто встречаются на востоке…» История этого перстня, хотя малоизвестная по понятным причинам, тем не менее, уже расшифрована историками…Оказывается, что в 1888 году надпись на перстне была прочитана Д. Хвольсоном, известным русским востоковедом, определившим, что надпись сделана караимским курсивом и означает дословно: «Симха, сын святого старца Иосифа, пусть будет благословенной его память»… Впервые об этом опубликовано в 1933 году на французском языке в Париже.*

Полонский.
Одна из легенд о происхождении перстня, достоверностью вплотную приближающаяся к реальности, гласит, что в семью Михаила Семёновича Воронцова перстень попал в виде подношения от благодарных евреев города за доброе к ним отношение губернатора… По одной из легенд, Елизавета Ксаверьевна заказала у еврейских золотых дел мастеров, коих достаточно уже поселилось в городе, точную копию того же перстня, что бесценным подарком супруга её хранился в деревянной шкатулке, инкрустированной драгоценными камнями.**

 Попробуем разобраться и подвести итоги.

1. Было два одинаковых талисмана. Один Воронцова подарила Пушкину, второй оставила себе. Вряд ли Воронцова посмела бы тайно позаимствовать у мужа подаренный ему перстень, как утверждает Полонский, и заказать копию, чтобы подарить своему любовнику. Воронцову стало бы об этом немедленно известно, и он не позволил бы скомпрометировать себя. Поэтому можно сделать вывод, что Воронцова заказывала талисманы не в Одессе, а в Крыму и втайне от мужа. В середине июня 1824 года семья Воронцовых отправилась на яхте в Крым. 24 июля Элиза вернулась, а 29 июля Пушкин получил предписание покинуть Одессу. В это время, согласно легенде, Воронцова подарила Пушкину перстень.
2. Со слов многих очевидцев, гравировка на талисмане была выполнена на языке иврит. В этом нет сомнений.
Совершенно необъяснимо, почему текст на столь ценной реликвии перевели спустя 51 год после смерти поэта, а опубликовали ещё позже, спустя 45 лет после перевода. Утверждение Гаевского, что Пушкин и Воронцова не понимали надписи на перстне, а после их смерти и другие великие, не что иное, как стремление унизить самых культурных представителей России и очередную легенду-выдумку приспособить для сокрытия истины.
Я видел рисунок указательного пальца с перстнем на руке Пушкина, нарисованного им же. Сердолик имеет вытянутую прямоугольную форму с закруглёнными фасками, а не восьмиугольную, по Вересаеву. Сочетание восьмиугольной звезды с надписью на иврите противоестественно.
3. Перевод и смысл текста, опубликованный после утери обоих перстней, не подлежит обсуждению, так как не доказуем.
4. Не суеверие по Анненкову, а вера Пушкина соответствовала письму на талисмане. Поэтому он и придавал ему столь большое значение. Как для христианина изображение Христа на иконе, так для еврея слова на языке Бога, «письмена Божии, начертанные на скрижалях» откровения.
5. К трём упоминаемым после смерти Пушкина обладателям талисмана Далю, Жуковскому и Вигелю следует добавить ещё одного – царя Николая Первого.
Нет никаких оснований не верить Далю, что талисман был подарен женой Пушкина именно ему. Он присутствовал при агонии поэта, закрывал глаза Пушкину, потом делал вскрытие. Пушкин ему последнему в бреду подал руку и произнёс: «Ну, пойдём же, пожалуйста, да вместе!»
Николай Первый понимал, что не имеет права оставить для потомков талисман великого русского поэта с надписью на иврите. Поэтому он потребовал от Жуковского забрать его у Даля, но не от имени царя. Жуковскому трудно было убедить Даля отдать именно ему, Жуковскому, перстень, и он попросил помощи Вигеля, коллегу по работе и приятеля Пушкина. Бесцеремонный Вигель одолжил на время талисман у Даля, а потом отговорился пропажей, воровством. Некоторое время талисман, очевидно, был у Жуковского и вскоре передан царю.
6. В 1838 году Жуковский и Вяземский сопровождают в Лондон Великого князя и встречается с Воронцовой. Они знали(?), что у Воронцовой находится второй экземпляр. Поэтому не исключено, что Воронцова по их просьбе и уговорам подарила свой талисман Жуковскому. Однако, как только провозгласили «Пушкин – наше всё», этому талисману тоже была уготована участь первого.
Трудно поверить в пропажу талисманов. Возможно, когда-нибудь секрет рассекретится, но только после того, когда шляпа в руке Пушкина на памятнике на главной улице Тверской в Москве займёт своё место, где ей и подобает быть - на голове поэта.
 
30–го июля 1824 года Пушкин выехал из Одессы. Он обязался следовать до места своего назначения в имение Михайловское через Николаев, Елисаветград, Кременчуг, Чернигов и Витебск. Маршрут был составлен с ясной целью удалить его от Киева. На сей раз власти позаботились и выдали под расписку Пушкину прогонные в сумме 389 рублей и четыре копейки.
«А. А. Куцинский в 1824 году молодым корнетом находился на Днепре в учебном корпусе… Утром 5 августа Куцинский вышел погулять и видит: по улице расхаживает кто-то в виде кучерёнка, в русской рубашке, высоких сапогах и ермолке, а по сверх всего военная шинель. Появление незнакомца возбудило любопытство. Стали говорить, что это, должно быть, сумасшедший. Куцинский отправился на почтовую станцию и в книге с подорожными прочёл: колл. Секретарь Александр Пушкин. С ним ехал слуга, одетым татарчонком. В восторге Куцинский бежит к Пушкину, рекомендуется и просит сделать ему честь откушать у него чашку чая, прямо объявляя, что он и его товарищи зачитываются "Бахчисарайским фонтаном... Затем молодые люди повели Пушкина в гостиницу, где полилось шампанское».
Итак, длинные до плеч волосы, но всё равно феска, скращённо фес,ермолка.