(как это было)
Заместителя директора по научной работе в СКБ биологического приборостроения Академии наук СССР Бориса Фёдоровича на работе ценили.
За то, что ясно мыслил и грамотно излагал. Был трудолюбив и обязателен. Беда его заключалась только в том, что его постоянно мучила жажда.
Избавляться от неё на работе получалось не всегда и поэтому с лица Бориса Фёдоровича не сходило грустное выражение человека измученного не утолённым желанием промочить горло.
Он легко оживлялся только в те счастливые мгновения, когда, добравшись до источника влаги, вливал в себя любую булькающую жидкость. Причём делал это с одинаковым вожделением, будь то не разбавленная вода из кабинетного графина или разбавленный спирт из лабораторной мензурки.
В тот 1974-й год, о котором идёт речь, в стране уже в третий раз откладывались торжества по случаю 250 летия Академии наук.
Дело было в том, что всегда расторопные чиновники Академии на этот раз из-за болезни Президента не успели согласовать с ним материальные стимулы для юбилейного поощрения сотрудников научной империи.
А Президент никак не выздоравливал. Мало того, спазм сосудов его переутомлённого головного мозга явно прогрессировал. Просветления случались всё реже, и подступаться в это время к нему с делами никто не решался.
А заниматься неблагодарным делом "раздачи слонов", из-за скудности премиальных фондов, его заместителям самим явно не хотелось. И с юбилеем всячески тянули.
Но так как выздоровления Президента в разумные сроки не предвиделось, то непопулярные предписания, с распределением праздничных поощрений, вице-президентам пришлось таки подписывать и рассылать без его участия.
Именно такое предписание, в один прекрасный день получили и мы.
В директивном письме было сказано, что Президиум академии наук СССР, отмечая наши выдающиеся заслуги в области научного приборостроения, разрешает для поощрения нашего полутора тысячного коллектива выплатить по случаю 250 летнего юбилея Академии, из наших собственных средств, шесть персональных неделимых денежных премий по 200 рублей каждая.
Кроме того, к письму прилагалась одна незаполненная Почётная благодарственная грамота с факсимильной подписью Президента, которую следовало за особые заслуги присудить и вручить кому-то одному.
Решить вопрос с распределением шести денежных премий, по 200 р. каждая, было относительно легко. Их количество счастливо совпадало с количеством ведущих научно-исследовательских отделов, и можно было с полным основанием, никого не задевая, поровну оценить заслуги их руководителей.
Эта часть вопроса разрешалась наилучшим образом.
Куда сложнее было принять соломоново решение, кому именно вручить единственную грамоту с Президентской благодарностью.
Выбор одного среди равных по статусу, был чреват неизбежными и нежелательными обидами остальных.
Логично было бы присудить исключительную меру поощрения лицу, чья должность не имела в коллективе прямых аналогов.
Таким лицом и был мой давнишний друг и заместитель по научной работе, всё тот же Борис Фёдорович.
Можно было на этом остановиться, но наши многолетние дружеские отношения обязывали этот вопрос с ним согласовать.
Пригласив Бориса Фёдоровича к себе для разговора, я начал издалека. В частности с того, какой исключительно важный праздник предстоит отметить нашей Академии. Как исключительно высоко ценит её заслуги наше Правительство.
И как, не менее высоко, ценит заслуги своих сотрудников сама Академия. Вот, мол, даже для такого скромного коллектива, как наше КБ в полторы тысячи человек, родная Академия не поскупилась на разрешение выплатить из наших собственных средств целых шесть премий по 200 р. каждая.
А одного, исключительно заслуженного сотрудника даже предписано наградить грамотой с личной благодарностью Президента.
Этой чести должен быть удостоен один единственный человек из полутора тысяч, которого мне предстоит назначить.
Как всегда измученный жаждой, Борис Фёдорович слушал меня с откровенно скучающим видом, сосредоточенно разглядывая обои в верхнем углу кабинета. Мой замысел он быстро вычислил и поэтому, не дав договорить до конца, сразу поставил условие:
- Если мне, то деньгами.
- Боря, - пытался я урезонить его категоричность, - ты пойми исключительность исторического момента. Любые деньги развеются, как дым и не смогут сохранить достойную память о событии, которое отмечается, а уж тем более вознаграждается один раз в 250 лет.
С премией ты всего лишь один из шести. А с личной благодарностью Президента - единственный.
Нет, ты как хочешь, но я не могу обойти тебя этой наградой. Я просто не прощу себе этого.
- А ты наградой и не обходи, - отвечал Борис, - и выдай мне, в качестве награды, денежную премию.
- Одну из шести?
- Я согласен.
- Но тогда единственную благодарность Президента получит менее достойный!
- Я смирюсь, отвечал он с лицемерной грустью.
Наш разговор явно тяготил его. Я не держал в кабинете графина с жидкостью. А следовало. Возможно, промочив горло, Борис стал бы сговорчивее.
А так, сидя с пересохшим ртом, и рисуя в воображении, сколько вожделенной влаги можно приобрести на 200 рублей, он в упор не воспринимал мои доводы о непреходящем значении духовных ценностей.
Однако время поджимало, и надо было садиться за сочинение приказа. Наш разговор с Борисом Фёдоровичем не закончился, но он ушёл в полной уверенности, что от Почётной грамоты он благополучно отмазался.
У меня же выбора не было. Чтобы не напрягать коллектив, единственную грамоту оставалось присудить себе самому или всё-таки, вручить её единственному заму по науке Борису Фёдоровичу.
Что я и сделал.
В урочный день в конференц-зале собрался народ, готовый с терпением заслушать юбилейный доклад и с нетерпением узнать, кого и чем по этому случаю наградят.
После доклада, как и было, задумано, я стал приглашать для вручения премий поочерёдно заведующих научно-исследовательскими отделами. При этом, поглядывая, на сидевшего неподалеку Бориса Фёдоровича.
Пока вручались первые пять премий, он не чужд был приятных ожиданий. Но когда объявили шестую премию, и не ему, он сглотнул слюну, и лицо его опять приняло выражение привычного безразличия человека, изнурённого постоянной жаждой.
Тогда приподнятым торжественным голосом я объявил, что единственная грамота с личной благодарностью Президента академии наук СССР, легендарного Главного теоретика Государственной космической программы, вручается Заместителю директора КБ по научной работе всеми нами глубокоуважаемому Борису Фёдоровичу!
Мой пафос возымел действие, и зал бурно зааплодировал.
Большая роскошная грамота с золотым текстом и подписью Президента была показана публике и торжественно преподнесена Борису Фёдоровичу.
На людях Борис не стал мне перечить, но взял из моих рук грамоту с таким постным видом, будто принимал урну с прахом дорогого родственника.
Эх, ты! - выражали немой укор его печальные глаза. Эх, ты!
Несколько дней Борис Фёдорович избегал встреч со мной, но время брало своё, и обида стала забываться. Однако последующие события неожиданно всколыхнули её с новой силой.
Дело в том, что через некоторое время после описанного собрания, болеющий Президент академии, в связи с просветлением самочувствия, неожиданно явился на работу и потребовал от заместителей отчёта о ходе проведения торжественных юбилейных мероприятий.
Смущённые вице-президенты, как можно осторожнее, уведомили больного Президента о том, что юбилейные мероприятия, слава Богу, благополучно прошли. И беспокоиться, собственно не о чем.
Но Президент предчувствуя недоброе, именно беспокоился и требовал подробности. Уже во время отчёта о мизерных размерах и столь же мизерном количестве выплаченных денежных премий он начал заметно мрачнеть.
А когда вице пытались поставить себе в заслугу ещё и сдержанность, при определении количества учреждённых почётных грамот с личной благодарностью Президента, он грохнул кулаком по столу и стены президентского кабинета стали свидетелями отборного русского мата, подобно которому не случалось слышать от Президента, даже в дни трагических неудач в космосе.
- Ну, чёрт с ними, с денежными премиями, - гремел он. Денег у вас всегда не хватает. Но кто додумался ограничивать благодарности? Тут на чём вы экономили? На бумаге? Кто, по-вашему, в академии не заслуживает, раз в 250 лет, благодарности Президента? Разве, что вы сами…
Он не договорил. Ему стало нехорошо, и заботливая помощница быстро вызвала врачей и увезла больного Президента домой.
Продолжение этой истории имело место уже в нашем КБ.
Как-то, во время производственного совещания озабоченная секретарша передала мне записку о том, что наша почтенная заведующая отделом кадров, желает меня срочно видеть у себя в отделе.
Объявив перекур, я прошёл к ней и застал её, испуганно разглядывающей большую неподъёмную почтовую посылку, к которой она боялась притронуться, опасаясь спрятанного там фугаса.
Загадочный куб был адресован именно отделу кадров. И судя по весу и специфическому типографскому аромату, содержал, скорее всего, блок какой-то документации, отпечатанной на очень плотной бумаге.
Моей фантазии хватило только на то, чтобы предположить получение бланков новых усовершенствованных анкет для более тщательного учёта наших бесценных кадров.
Но каково было наше удивление, когда, вскрыв посылку, мы обнаружили в ней полутора тысячный тираж уже знакомых нам золото тиснённых открытых грамот с личной благодарностью и подписью Президента академии.
Предположив, что уникальный груз заслан нам по ошибке, мы уже собирались вернуть его отправителю, но обнаруженное в посылке письмо не оставляло никаких сомнений. Грамоты были направлены именно нам.
В письме начальника управления кадров Президиума было сказано, что по личному распоряжению Президента академии, чья подпись украшала высылаемые грамоты с его благодарностью, они предназначаются каждому списочному сотруднику Академии наук СССР, в том числе и всем работникам нашего предприятия от вахтёра до директора, без какого бы то ни было исключения.
В письме рекомендовалось не терять время на запросы разъяснений, а немедленно приступить к адресации и вручению высланных грамот. А также в двухдневный срок доложить об исполнении воли Президента.
Что нам оставалось. Как говорится: «…делать нечего. Бояре, потужив о государе…» приступили к делу.
За совещательный стол моего кабинета были усажены двадцать специально отобранных сотрудниц, с якобы каллиграфическим почерком, снабжённых уточнёнными списками всех подразделений, и работа по вписыванию фамилий в грамоты закипела.
Я как раз наблюдал за оборотами этого запущенного маховика, когда в кабинет по какому-то делу неожиданно вошёл Борис Фёдорович.
По выражению его лица я понял, что он совсем не был подготовлен к тому, что увидел. На его глазах налаженный конвейер каждую минуту адресовал десятками грамоты с поголовной благодарностью Президента всем учёным и водопроводчикам академии наук.
Именно тех грамот, одну из которых он, предпочитая премию денежную, в своё время так неохотно принял, но за последнее время, почти утешился почётной ролью её единственного обладателя.
Борис Фёдорович медленно прошёлся вдоль стола. Перебрал несколько грамот, как бы убеждаясь, что все они именно такие, как и та, которую публично вручали ему в торжественной обстановке.
И, взяв со стола один из бланков, обернулся ко мне.
- Ну, что ты на этот раз скажешь, Цицерон?
Сказать мне было нечего, поэтому я молча протянул ему стакан, наполненный прозрачной жидкостью, приготовив себе такой же. (С некоторых пор у меня в кабинете завелся графин со стаканами).
С безразличным видом он взял из моих рук сосуд с влагой и вылил в себя, как в песок, его содержимое. Это содержимое его несколько удивило.
- Ну, что ж, - сказал он после паузы, прислушиваясь к чему-то внутри себя, и с неожиданным миролюбием, - благодарность, так благодарность. Президент, всё-таки. Давай ещё по одной.
Мы выпили по второму стакану водки и помирились.
Москва.2000