Антология жизни
Роман Дубровский, 2004 г.
для связи со мной обращайтесь на D.O.G-85[собака]mail[точка]ru
Он не знал, где он находится. Он не помнил, как сюда попал. Он не понимал, что с ним случилось и почему он не может двинуться: ни пошевелить рукой, ни шевельнуть ногой. Но в его памяти отчетливо вырисовывались какие-то странные и страшные картины: он ехал с отцом на машине – стареньком зеленом «Москвиче», отец что-то кричал, он ругал его за что-то, он грубо ответил отцу и отвернулся. Отец продолжил на него кричать, он еле сдерживался, чтобы не заплакать, отец никогда не был так груб с ним. Его сверкающие от слез глаза печально смотрели куда-то вдаль сквозь грязное ветровое стекло, от которого отражался светящийся желтый солнечный круг.
На одном из поворотов, когда отец отвлекся, их автомобиль подрезал серебристый «Лексус». Он хорошо помнил то злое бандитское лицо, вырисовывающееся в окне этого дорогого авто. Он посмотрел на отца, тот со всей силы ударил по тормозам. Далее он помнил только звонкий визг тормозов, тяжелый гул удара и мягкое небытие, сковавшее его своими нежными и теплыми оковами. Все – небо, земля, воздух, вода – все одним мигом обрушилось на него, придавив тяжелым пластом. И лишь мягкое небытие спасало его от всей этой тяжести и нарастающего пламени огня.
Больше он не помнил ничего. Лишь тусклый свет откуда-то сверху, падающий на его лицо, которое словно было истыкано тысячей, нет, миллионом иголок. Оно так ныло, так болело, так горело горячим огнем, что он не мог терпеть. Два длинных человека шли вперед, склонившись над ним. Он не сразу понял, кто они такие и что они делают. Его еще не разу в жизни не возили на медицинской каталке. Горящие на потолке плафоны сменяли друг друга, обжигая его глаза. Их свет становился все ярче и ярче. Люди в белых халатах миновали открытую дверь. Его завезли в какую-то большую комнату. Но ему было уже е до этого, он уже не различал кто есть кто, что где находится. Ему было больно, очень больно, болело абсолютно все. Он не мог пошевелиться, он еле дышал. В этот момент он вспомнил маму: ее волосы. Ее глаза, ее улыбку, ее ровный нежный голос.
– Саша. Са-аша-а-а. Са-а-аша-а-а-а-а… – кричала она ему, не в силах до него докричаться.
– Женщина, сюда нельзя. Это операционная. Немедленно покиньте помещение, здесь идет операция. Доктор позаботится о нем. Вы должны подождать в коридоре… – пытался остановить ее чей-то женский голос.
– Саша, сынок… – срывалась на крик женщина. – За что? За что, Господи, за что?..
Он отвел глаза в сторону. Какая-то полная женщина пыталась оттащить от двери его мать, бившуюся в истерике. На помощь ей пришел санитар.
– Женщина, вы сейчас ничего не сможете сделать. Доктор пытается спасти ему жизнь. Имейте уважение, покиньте помещение.
– Сынок… – еле слышно, почти шепотом прошептала женщина, закрыв рот и смотря на то, как врач осторожно разрезает еще дымящуюся рубашку на теле ее ребенка, лежащего перед ним на операционном столе.
– Мама… – хотел позвать ее он, но не мог произнести ни слова.
– О, боже… – воскликнула медсестра, склонившаяся над ним.
– Зажим… – произнес доктор и сестра вручила ему какую-то длинную металлическую штуку.
Словно обрадованным этим ребенок, он начал возиться над его грудью, пытаясь что-то оторвать. Словно укусы комаров, чувствовал он боль в том месте, где что-то делал доктор.
Откуда-то сильно запахло жареным, он вспомнил о недоеденном завтраке, который остался на столе перед тем как они с отцом вышли из дома и сели в старенький «Москвич». Продолжая смотреть на маму, он уже не различал ее лица. Врачи напялили ему на голову какую-то штуку, похожую на противогаз. Дышать стало трудней, но с каждым вздохом боль становилась слабей и слабей, и вскоре она совсем исчезла. А свет в лампах, до той поры мерцавший в его глазах, превратился в одно большое яркое пятно, слившиеся воедино и поглотившее все, что его мучило и терзало до этого.
Он открыл глаза. Перед ним стояла спокойная картина: мягкого цвета стены, зашторенное окно, сквозь которое пробивали слабенькие струйки солнечного света, столик, стоящий в углу и чей-то силуэт, сидящий за этим столом. Силуэт, словно замершая на месте статуя, не двигался с места. Он даже, кажется, не дышал, боясь потревожить детский сон.
Он попытался приподняться. Но даже на миллиметр, на крохотную долю миллиметра не смог сдвинуться с места. Человек, сидевший за столом, мгновенно ожил. Он встал со стула и подскочил к кровати.
– Саша. Сыночек… – позвал он его, утирая с глаз слезы. – Ты проснулся, любименький?..
В этом человеке, немного поменявшемся за последние ночи, которые он провел без сна, Саша узнал свою мать.
– Мама… – хотел он позвать ее, чтобы рассказать обо всем том, что произошло с ним вчера, но не смог даже открыть рта. Таким тяжелым он сейчас был. И такой невыносимой была боль, сковавшая его скулы. Вместо этого, он заплакал.
Это было больше, чем слова. Для каждой матери невыносимо больно, когда плачет ее дитя, поэтому она тоже заплакала. Отвернувшись от него и собравшись, она вновь утерла слезы и сделала попытку улыбнуться. То, что получилось вместо улыбки, еще больше испугало Сашу и ввергло его в состояние легкой истерики. Пузырьки слюны вылетали из искореженного плачем рта, глаза оросились влагой соленых слез и мальчик закрыл их. Он понимал, что случилось что серьезное, то, из-за чего мама не может на него спокойно смотреть, чтобы не заплакать. Он понимал, что не спроста его везли на каталке, не спроста тот «злобный» докторишка что-то с ним вытворял, не спроста он заснул на холодном столе. Он не понимал одного – что же с ним случилось.
Теплая слеза покатилась вниз по щеке. Саша почувствовал, что на лице, которое не переставало «гореть» с вчерашнего вечера, что-то есть. Что-то вроде маски. Маски, которую нельзя снять. Он попробовал дотянуться до нее рукой, но руки не слушались его, как, впрочем, и ноги. Это пугало его еще больше. Только начав успокаиваться, он зарыдал с новой силой.
– Саша, сыночек. Ну, хватит, хватит плакать… – успокаивал его ласковый голос.
Наконец, видя, что мама перестала плакать, он тоже взял себя в руки.
Мать присела рядом. Ее заплаканные глаза смотрели прямо на него. Он видел, что она пыталась сдержать себя, чтобы не зареветь вновь, чтобы не зарыдать вновь, чтобы не завыть вновь от великого горя, чтобы не расстраивать своего несчастного сына.
– Как ты себя чувствуешь? Тебе уже лучше?.. – посмотрела она в забинтованное лицо сына, попавшего в аварию неделю назад.
Долгих семь дней она провела у его кровати. Она отлучалась лишь на пару часов за это время. Отдать последнее своему покой ному мужу, которого она схоронила четыре дня назад. Ему, в отличие от Саши, не «посчастливилось» выжить в той страшной аварии в которую они попали по вине пьяного водителя.
Как рассказывали очевидцы, «Москвич» ее мужа двигался вдоль улицы на зеленый свет, когда на повороте, нарушив правила дорожного движения, его резко «подрезал» серебристый «Лексус» со спецномерами. Водитель «Москвича», то есть – ее муж, не справился с управлением. Задев иномарку, «столичный» попытался притормозить, но его резко вывернуло. Пытаясь выйти из «штопора» и снова никого не задеть, водитель «Москвича» вывернул руль в сторону. Сделав это, он ненамеренно направил автомобиль прямо на столб светофора. Автомобиль задел его косвенно и, подскочив в воздух, рухнул на крышу в стороне от дороги.
Из-под смятого капота показался дым. Мертвый водитель, пристегнутый ремнями безопасности, висел над рулем управления. «Лексус» остановился неподалеку. Качаясь из стороны в сторону и пытаясь не упасть на землю, из него вылезло несколько крепких подростков, от которых явно разило запахом алкоголя. Двое подбежали к искореженному кузову дымящегося «Москвича». Увидя, что они натворили, подростки поспешили ретироваться – они ловко запрыгнули в салон своего «зверя» и, громко хлопнув дверьми, уехали с места происшествия. Тем временем начала собираться толпа. Остановившиеся посередине дороги водители поспешили вызвать «скорую» и спасателей. Некоторые бросились к самому автомобилю, который уже с жадностью облизывал огонь. Слишком поздно они извлекли тело мальчика, пристегнутого к сидению ремнями безопасности. Огонь сильно опалил его лицо, не оставив ни сантиметра живого места. К тому же, приехавшие на место врачи обнаружили у него перелом позвоночника. Что говорило о том, что он уже никогда не сможет ходить…
– Скорее, его нужно немедленно госпитализировать. Осторожнее, у него перелом позвоночника и ожоги второй и третей степени… – кричал врач, осматривающий его бесчувственное тело. Мальчик ничего этого не помнил, он плавал по океана солнечного света. Света, что он видел в конце какого-то длинного тоннеля, по которому он шел и который вел его единственной дорогой к жизни…
Того водителя, из-за которого случилась авария, потом нашли, но быстро отпустили за «недостаточностью улик». Он оказался сыном одной очень важной шишки из правительства. Всю вину свалили на ее мужа – он был беднее и, к тому же, он умер. А в нашем мире выживают только правые. Тот пьяный парень был правым, то есть правда была на его стороне, поэтому он и выжил. Так., наверное, посчитали в суде. Поэтому-то он, наверное, в отличие от ее мужа и сына, привык попадать в подобные ситуации. Нередко его останавливали в нетрезвом состоянии, нередко его привлекали по подобным делам, где погибали люди, погибали по его вине. Но всегда, правда и высокопоставленные родители были на его стороне…
Милиционер в кожаной куртке, с пачкой в руках пару раз заходил к мальчику в палату, пытался расспросить его о том, что тот помнил о происшедшем. Но мальчик был слишком слаб, чтобы что либо рассказывать. К тому же, он сразу потерял сознание и ничего е видел. Лишь спор с отцом, их не первый но последний спор, да морда того негодяя в салоне «Лексуса» – все, что на долгие годы въелось к нему в сознание и снилось потом по ночам. Но тогда ему было всего девять лет. Девять лет, которые ему отвела свудьба, чтобы прожить нормальной жизнью. Водитель «Лексуса» забрал эти девять лет всего лишь за один короткий миг.
– Сынок, тебе уже лучше… – с момента аварии прошло уже около года. Саша привык к новому «образу жизни», к новой манере питания, новым неудобствам и постоянным некомфортным ощущениям. Он уже реже чувствовал боль в лице. Руки, которые также пострадали от огня, по-прежнему не слушались его. Он привык ко всему, но мама постоянно интересовалась тем, как он ощущает себя в роли…
– Да, мама… – обыденно ответил ей сын, изобразив на лице страдальческую гримасу.
– Что, сынок?..
– …
– Тебе больно?.. – спросила она, ласково глядя ему в глаза и заботливо гладя по забинтованной головке.
– Да… – засопев, ответил он, пытаясь сдержать себя от того, чтобы вновь не заплакать перед мамой.
– Ну, хватит. Ведь ты жив. Ты жив и здоров. Доктор говорит, что все будет нормально. Твоей жизни ничего не угрожает… – успокаивала его мама, гладя по головке и целуя в горяченький лобик, сквозь плотную ткань свежих бинтов. – Проживем как-нибудь…
– Воды… – попросил мальчик, языком облизывая пересохшие губы.
Мать взяла в руки графин. Струя теплой кипяченой воды хлынула в стакан.
Саша опустил глаза. Нет, он не хотел, он никогда не хотел, чтобы с ним так получилось. Чтобы он на всю жизнь остался немощным калекой, обузой для матери, навсегда потерявшей счастье.
Задумавшись этими мыслями, мальчик, не без помощи матери, сделал несколько глотков.
Свежая влага оросила его пересохшие губы.
– Хочешь кушать? – предложила мать, прервав тяжкие сердцу мысли.
– Нет… – коротко ответил он.
– Ну, давай. Кашку, тепленькую кашку, хочешь?
– Нет…
– А кисель. У них тут такой вкусный кисель. Хочешь, я принесу тебе кисель?.. – снова продолжила мать, стараясь отвлечь сына, но тот продолжал стоять на своем.
– Нет… – снова отрицательно ответил ей он.
– Все «нет» да «нет». А что ты тогда хочешь? – поинтересовалась мать, держа стакан в руках и с материнской нежностью смотря в его глаза.
– Я… – задумался Саша, говорить это матери или нет, но все же решился. – Я хочу, чтобы ты меня убила…
Стакан выпал у нее из рук и, приземлившись на пол, разлетелся на мелкие осколки.
– Что?.. – опешила она. – Что ты такое говоришь?..
– Я не хочу так жить. Я беспомощен, я калека, я обуза для тебя. Я не могу двигаться, мое лицо… лицо…
Мальчик сорвался на плач. Рот сильно задрожал, слезы потоком хлынули из глаз.
– Перестань, перестань… – успокаивала его мать, но он продолжал заливаться слезами.
Не выдержав этого, мать тоже заплакала и выбежала из комнатыв.
– Мама… – крикнул ей вслед заплаканный Саша, но она уже скрылась за дверью.
Глотая слезы, он печально уставился на белый потолок.
«Ну, вот. Он не выдержала, она ушла. Я не осуждаю ее. Я сам не могу себя терпеть.
Особенно, таким, каким я сейчас стал»… – подумал мальчик.
Мать вернулась через несколько секунд.
– Мама, я… – начал было Саша, но мать перебила его.
– Послушай. Ты единственное, что осталось в моей жизни. Ты мой сын, а не обуза для меня. Разве я когда-нибудь брошу тебя, разве я когда-нибудь откажусь от тебя. Если с тобой что-то случится, я не переживу этого. Умрешь ты – вместе с тобой погибну и я. Поэтому…
– Прости, мамочка… – взмолился маленький Александр снова вдавшись в плач. – Я больше никогда не скажу тебе такие вещи. Никогда, честное слово. Только не уходи...
Мать тоже заплакала и прижала его к себе.
– Мы будем жить… – закончила она.
– Мы будем жить, мамочка. Будем жить…
30 марта 2004 г.