Георгий.
Потомок грузинских князей Георгий Накашидзе после советизации Грузии в 1921-м сумел сохранить для себя в Тифлисе небольшой особнячок близ района Песок, на улице, которая вскоре, в духе времени, получила имя Веры Засулич.
Особнячок был, не ахти какой. И в добрые времена Георгий Накашидзе вовсе не собирался там жить, а сдавал его преуспевающему на Песках ремесленнику, кожевенных дел мастеру Самсону Карапетяну. После советизации Грузии персидский поданный Самсон Карапетян счёл за благо, не дожидаясь особых приглашений советской власти, сбежать в Персию и освободившийся, весьма кстати, дом занял его хозяин.
По счастью случилось так, что, толи в результате чьей-то заботы, толи попустительства, маломерные дома, реквизированные властью по улице Веры Засулич, хотя из собственности их хозяев были изъяты, но избежали уплотнения и после прописки проживающих там жильцов были оставлены в их распоряжении.
По тем временам это было неслыханно добрым делом и супруги Накашидзе, которые ждали первенца, благодарили Бога за редкую удачу. Однако Всевышний не стал во всём потакать Георгию Накашидзе и, против личных ожиданий молодого отца, первой явил на свет девочку.
На любимую жену Манану Георгий слегка обиделся, но ненадолго. Девочка оказалась на редкость хороша. Этакий пупс, перетянутый ниточками на сгибах. Назвали её демократическим именем Жужуна, чтобы несколько отвлечь пролетарскую общественность от громкой княжеской фамилии.
Жизнерадостная малышка так ластилась к отцу, что тот буквально не спускал её с рук. Смеяться Жужуна научилась раньше, чем говорить и так заразительно хохотала по любому пустяку, что в доме невозможно было сердиться не только на неё, но и друг на друга, а колокольчик её, не умолкающего смеха, с открытой веранды домика был слышан даже соседям.
Искренняя привязанность отца к дочери Всевышним была вознаграждена, и через два года после хохотуньи в семье Накашидзе родился сын. Потрясённый Божьей милостью, отец назвал сына своим громким именем Георгий, смирившись с тем, что, в угоду всё той же общественности, в обиходе он будет именоваться Гиви.
Дети учились в школе с разницей в один класс. Звёзд с неба не хватали, но своей учёбой и поведением родителям не докучали. Смешливой Жужуне учёба давалась легко, но, похоже, науки она всерьёз не воспринимала. Гиви же, наоборот, учился труднее, но основательнее и, кажется, в свои годы уже видел в знаниях реальную для себя пользу.
Лишившись фамильного наследства, Георгий Накашидзе-старший, чтобы прокормить семью оказался перед необходимостью собственного трудоустройства. Не имея специальности, но, используя своё весьма основательное общее образование, он успешно окончил краткосрочные курсы экономистов, и получил место старшего бухгалтера строительной конторы.
В военном 1943-м, контора и все предприятия, которыми она управляла, в полном составе были срочно военизированы и брошены на строительство северокавказских оборонительных сооружений.
Старшему бухгалтеру конторы Георгию Накашидзе было присвоено звание младшего лейтенанта административной службы, и, заплаканная во власти дурных предчувствий, Манана, глядя на мужа, игравшего перед отъездом с детьми, глотая слёзы, собрала его на фронт, откуда он уже не вернулся.
Манана.
Офицерское звание, присвоенное Георгию перед отправкой, позволило Манане получать в военкомате по военному аттестату его жалованье и кое-как сводить концы с концами. Однако жизнь дорожала с каждым днём, и денег стало не хватать, даже на питание. В компании соседок Манана приспособилась ездить на пригородных поездах в недалёкую Кахетию, где деревенские продукты были дешевле, а так же в ближнее Марнеули, где крестьяне особенно охотно выменивали съестное на одежду.
После того, когда на мужа пришла похоронка, стало не хватать и этого. Военная пенсия за потерю кормильца, которую ей назначили, была существенно меньше, чем жалованье младшего лейтенанта административной службы, и Манана стала подыскивать себе занятие для приработка.
Когда-то, ещё живя с мамой, она, забавы ради, выучилась строчить на швейной машинке. Теперь она извлекла на свет эту машинку и попробовала восстановить былые навыки. Дело довольно быстро пошло. Не лишённая воображения и вкуса, Манана сперва испытала свои способности на незамысловатых сарафанах для Жужуны и рубашек для Гиви. Потом, осмелев, стала предлагать свои услуги соседкам, имеющим детей.
А вскоре стала обшивать и самих соседок. Брала она за работу немного, но зарабатывала прилично за счёт обилия доступных заказов и собственного старания. И дети, надо сказать, её трудами, в годы лихолетья, слава Богу, были ухожены и сыты. Финорганы по военному времени считали деятельность офицерской вдовы мелочёвкой и налогами её не обременяли.
Главной заботой Мананы в налаженной жизни была дочь.
Жужуна заканчивала школу. Рано расцвела. Была несколько полновата, но очень хороша собой, и благодаря доброжелательному и смешливому характеру, всегда желанна в любой компании сверстников. Надо было думать об институте, и Манана, вызывая Жужуну на дочернюю откровенность, спросила как-то, что та собирается делать после окончания школы.
- Выйти замуж, - не задумываясь, но на полном серьёзе отвечала дочь.
Ошарашенная мать поделилась новостью с сыном.
- Это как раз то, что нам нужно, - солидно согласился Гиви, - разве ты не видишь какая она красивая. Поэтому её поскорее надо выдать замуж.
- Пока не испортили, - добавил он рассудительно.
Шитьё выпало из рук растерявшейся матери, а дочь в своей комнате, вычитав, что-то смешное в книжке, уже беззаботно хохотала на весь дом.
Жужуна.
Хорошенькая собой, сообразительная с живым умом и с несколько полноватыми, рано развитыми формами, Жужуна давно поняла, что опережает в развитии свёрстниц. Она не отказывала им в общении, но всё же считала их девичьи вздохи по одноклассникам пустыми и не более чем забавными.
- Гиви, - стала она как-то, допытываться у брата, который с недавних пор учился в школе милиции, готовясь стать следователем, - ты, на самом деле считаешь меня красивой?
- Конечно!
- И не считаешь меня толстой?
- Ты не толстая, а фигуристая. Ты имеешь фигуру.
- Что же, по-твоему, худенькие девушки фигуры не имеют?
- Какие у них фигуры, - вздохнул будущий криминалист, - обыск сделаешь – ничего не найдёшь.
Её неукротимо тянуло к взрослым компаниям, где было немало свободных, но уже занимающих общественное положение мужчин, которые, как ей казалось, не только способны были всерьёз увлечься ею, но и могли бы устроить её жизнь. Некоторые из них весьма недвусмысленно оказывали ей внимание, но всякий раз женский инстинкт предостерегал Жужуну от развития, по её мнению, недостаточно серьёзных отношений.
Всё это, как ей казалось, было не то. А то, что ей было нужно, случилось совершенно неожиданно.
На заурядной семейной вечеринке у своих родственников, где довелось в тот день быть Жужуне, общее внимание привлекал один незнакомый ей ранее молодой человек.
У него было открытое лицо и немного стеснительная, но не робкая улыбка. Он говорил на правильном русском языке, с едва уловимым европейским акцентом. Вступал в разговор, только если его об этом просили. Ничего не утверждал в своих речах, но ко всему, что он говорил, все присутствующие относились с исключительным вниманием.
Ей сказали, что необычный гость - польский аристократ Равич, который волею случая оказался при разделе Польши в Тбилиси и теперь живёт здесь со своей матушкой. Он знает шесть европейских языков и, кажется, преподаёт один из них в местном пединституте.
Жужуна не на шутку разволновалась. Новый человек ей очень понравился, и у неё впервые пробудилось мучительное желание, во что бы то ни стало, не только познакомиться, но и самой понравиться этому человеку.
Весь вечер Жужуна намеренно не отходила от своей родственницы, так как та, на правах хозяйки дома, чаще обращалась к новому гостю, и, находясь рядом с ней, легче было оказаться у него на виду. В конце концов, хозяйка их представила друг другу и усадила рядом за стол.
Жужуна, принимая застольное ухаживание соседа, так робко и часто выражала желания испробовать далеко отстоящие от неё яства, что учтивому европейцу ничего не оставалось, как весь вечер оказывать ей эти услуги. В свою очередь она так умело льстила ему по поводу знания им кавказкой кухни и хорошего русского языка, что Равич в тот вечер остался доволен не столько своей новой знакомой, сколько самим собой.
Приятное знакомство продолжилось.
Молодого шляхтича, на чью долю в последнее время в непривычной для него среде, обрушилось много житейских испытаний, не могла не покорить юная и цветущая девушка, уверенно ориентирующая его в малознакомом городе, всегда готовая поощрительно и заразительно смеяться его шуткам, и не скрывающая своего восхищения его интеллектом.
Через весьма непродолжительное время, он уже чувствовал необходимость её постоянного присутствия возле себя и стал подумывать о том, чтобы представить Жужуну своей матушке.
Равич
У потомственного польского дворянина Стаса Равича объективно никаких классовых претензий к общественному строю предвоенной буржуазной Польши не было. Семья, в которой он рос, не стремилась к политическому лидерству. Фамильный капитал был хорошо пристроен и трудами других людей приносил семейству устойчивый доход в виде ежегодной ренты, вполне достаточной для хорошего образования детей и безбедного существования всех остальных.
В 20-е годы в среде польского студенчества стало распространяться увлечение левыми взглядами и Стас Равич, считавший эти настроения скорее модными, чем политически серьёзными, всё же был вовлечён в подпольный марксистский кружок.
Готовящий себя к научной деятельности, Стас обладал уравновешенным характером и с любопытством учёного наблюдал в кружке неподдельную страсть, с которой выступающие там ораторы, предсказывали, не различимые для политически близорукого Равича, признаки грядущего мирового экономического краха.
Наиболее яркой фигурой и неформальным лидером в левом движении Польши уже тогда был Владислав Гомулка. Равич не разделял его коммунистических идей. Особенно радикальных. Но Гомулка покорял его неподдельной цельностью своей натуры, которая не могла не вызывать уважение. Со своей стороны Гомулка видел в лице Равича типичного представителя польской аристократии, которую он в то время задавался целью склонить к сознанию неизбежности социального переустройства общества. Их споры были непримиримы, но, испытывая, друг к другу человеческую приязнь, они, несмотря на разногласия, к общему удивлению, подружились.
Как и следовало ожидать, Стас Равич в своих политических воззрениях дальше общих рассуждений не пошёл. В то время как Владислав Гомулка, в результате целенаправленных усилий, в 1942 году стал одним из основателей Польской рабочей партии.
Последний раз они виделись летом 1939 года во время событий, связанных с разделом Польши. Оба они оказались на советской территории. Владислав Гомулка по преднамеренным политическим соображениям. А Стас Равич совершенно случайно, как участник военных сборов офицеров запаса, штаб-квартира которых в то роковое время находилась у самой восточной границы.
Разгар событий застал Стаса в краткосрочном отпуске, в связи с тем, что в самый канун аншлюса его матушку угораздило приехать проведать сына.
Узнав об этом, Владислав Гомулка, близкий к кругам советской комендатуры, и всерьёз озабоченный судьбой, которая могла постичь в социалистическом государстве его аристократического друга, настоятельно посоветовал ему, пока это ещё возможно в прифронтовой неразберихе, забрать матушку и срочно уехать в глубь страны подальше от советско-польских событий.
В то время у Равичей кто-то из друзей проживал в далёкой Грузии и, разыскав с трудом их адрес, они оказались в предвоенном Тбилиси.
Связь с Владиславом Гомулкой на долгие годы прервалась, но аристократ Равич, прослышав о трагической судьбе польский офицеров в Катыне, высоко оценил последнюю услугу своего пролетарского друга.
Немаловажные проблемы с получением гражданства и прописки, тбилисские друзья уладили в духе времени.
В руководстве республиканского КГБ нашёлся некий высокий чин, пожелавший обучать своих детишек европейским языкам. Представленный Равич ему понравился, и вопрос гражданства с пропиской Стаса и его матушки был решён в несколько дней. Правда, из-за жилищного кризиса поселиться им пришлось в сырой полуподвальной комнатке, но, как говорится, было не до жиру. Это понимала даже напуганная, свалившейся на голову неустроенностью, почтенная пани Равич.
Однако полученный вид на жительство не избавлял трудоспособного Стаса от привлечения к обязательному труду. Его покровитель из КГБ, заполучивший для своих детей гувернёра, посчитал свою благотворительную миссию достаточной, и выдавать ему трудовую книжку, равно как и зарплату, не собирался.
Стас предложил, было, свои услуги элитному институту иностранных языков, но устрашился неимоверно сложной вступительной анкеты, обнажающей подноготную его происхождения. Избежать этой неприятной процедуры, удалось только в скромном пединституте, согласившись на, более чем скромное место внештатного почасовика для подмены временно отсутствующих преподавателей.
Ничтожным заработком, который давала эта работа, Равичи обходились стоически. Бедствовали, но не роптали. Не так были воспитаны.
Мало того, при всей ограниченности их возможностей, пани Равич не оставляла мысли о том, что Стасу следует подумать о создании своей собственной семьи. Почтенная пани считала, что оставаться холостым в его годы неприлично и вредно для здоровья.
Познакомившись с Жужуной, она отметила её несомненную женскую привлекательность, и на первых порах дальше этого предпочла не углубляться.
Жужуна в свою очередь представила Стаса своей маме. Он произвёл на Манану очень хорошее впечатление. Она даже, грешным делом, подумала, что для такого образованного человека её дочь несколько простовата.
Молодые поженились, и Стас переехал на улицу Веры Засулич.
Большую часть своего небольшого и нерегулярного заработка в пединституте Стас продолжал отдавать матери, не имевшей другого источника существования. Себе он позволял прикупать недорогие книжные новинки, после чего в его распоряжении оставалась сумма, недостаточная даже для карманных расходов.
Через год, не работающая, и поэтому не получившая декретного содержания, Жужуна разрешилась здоровым мальчиком, которого нарекли на грузинский лад Арчилом. Брат Гиви всё еще учился в своей школе милиции. Увеличившуюся семью, по-прежнему, содержала своим трудом одна Манана.
Жужуна
Она обладала лёгким нравом, но при всём своём желании не могла наладить контакта со свекровью. Пани Равич обращалась к ней с вежливым высокомерием, как обычно говорят со слугами. Как бы делая ей, великое одолжение тем, что разрешала милостиво любить своего сына. Появление внука свекровь встретила совершенно равнодушно, отделавшись визитом вежливости и едва взглянув на замечательного ребёнка, которого не захотела даже распеленать, чтобы полюбоваться на него целиком.
Как-то ненароком Жужуна услышала её реплику в свой адрес:
- Просто она не пани, - говорила она сыну. От этого никуда не денешься. Поэтому нам всем всегда будет с нею не по себе.
Жужуна была глубоко уязвлена. Она спросила свою маму, что та думает о Стасе.
- Что тебе сказать, дочка. Ты же видишь, я приняла его как сына. И содержу как сына. Но мой младший сын окончит через год свою школу милиции и будет готов в старости содержать меня. А, что собирается делать мой новый старший сын, я не знаю.
Он целыми днями лежит на кушетке и читает книги в своё удовольствие, в то время как пожилая женщина кормит его семью. Мне ничего не жалко пока есть силы. Но я не вечна и, что тогда будет с вами? Я хотела бы, чтобы твой муж вёл себя как мужчина, как «важкац» и понимал свою ответственность перед тобой и сыном.
После того, как высокого покровителя в КГБ повысили в должности, его семья вместе с ним переехала в Москву. У Стаса все дни оказались в полном его распоряжении, и у Жужуны появилась надежда на какой-то перелом в его намерениях.
Но Равича видимо положение примака вполне устраивало. Он не пытался что-либо предпринимать для изменения своей жизни. Продолжал увлечённо часами копаться в книжных новинках, не забывая вовремя подсаживаться к обеденному столу.
Потеряв терпение, молодая жена решила, что для памяти о незабываемых её со Стасом счастливых днях ей достаточно будет замечательного сына, и отказала мужу от дома. Они разошлись.
Получив свободу Жужуна не оставила мысли устроить свою судьбу заново, но обогащённая опытом, впредь решила быть осмотрительнее.
Она скоро поняла, что общество застолий, куда её, как правило, приглашали, не совсем подходящее место для перспективных знакомств и, объяснив, матери, что хочет быть ей полезной, решила поступить на работу.
Ещё в школе, по курсу производственного обучения Жужуна, со свойственной ей лёгкостью, освоила стенографию и машинопись, что при небольшой протекции позволило ей поступить в отдел научно-исследовательских работ ТбИИЖТа, который, в том числе, занимался малотиражным издательством институтских трудов.
Это было именно то, что нужно.
Хорошенькую стенографистку охотно приглашали на ответственные заседания Учёного совета, после которого заинтересованные научные сотрудники наведывались к ней в отдел уточнять расшифровку стенограмм и подготовленных к изданию текстов. В новых знакомствах с интеллигентными людьми у общительной машинистки теперь уже недостатка не было.
Кроме того, амбициозные соискатели учёных степеней стали обращаться к ней с просьбами перепечатки рукописей, что не входило в её служебные обязанности, и у Жужуны, помимо новых знакомств, появился немалый дополнительный приработок.
Выбор мужчин был огромен, и теперь можно было уже не торопиться. Для того чтобы ещё больше повысить свои кондиции Жужуна поступила на вечернее отделение механического факультета и дала возможность преподавателям из числа своих заказчиков расплачиваться, за её терпимость к их каракулям в рукописях, своей снисходительностью на её зачётах.
В те времена я делил с Жужуной не только службу в отделе научно-исследовательских работ, но и студенческую скамью на вечернем факультете. Жужуна была единственной женщиной в нашей великовозрастной группе. Она умела так поощрительно смеяться весьма сомнительным остротам преподавателей, что польщённые её вниманием доценты вещали свои лекции прямо на неё, хотя не думаю, что на самом деле это было сколько-нибудь ей интересно.
Однажды на лекции по сопромату выживший из ума, закоренелый холостяк и безнадёжный пошляк, доцент Валентин Яковлевич Вартапетов попросил сидящего перед ним студента Пхакадзе показать в конспекте, на чём мы остановились прошлый раз.
- Валэнтын Яковлевыч, - отвечал Пхакадзе, - я забыл мой тэтрад дома.
- Пхакадзе!, - поправил его проникновенно Вартапетов, одновременно отчаянно стреляя глазами в сторону Жужуны, - тетрадь, не мой, а моя. Тетрадь, Пхакадзе, это – девушка. Пока она чистая. А когда вы её испишете, она станет дамочкой.
Жужуна рассмеялась сказанному с такой готовностью, что Вартапетов, польщённый вниманием красивой женщины, оставил Пхакадзе в покое и самодовольно приступил к прерванной лекции.
Однако хохот Жужуны мог быть и бесцеремонным. Так гидравлику нам преподавал очень интеллигентный доцент Бархударов. Большинство задач этого курса сводились к манипуляциям с мерным баком, расход воды, в котором обозначался латинской буквой «Q» (в русской транскрипции «Ку»). Так вот выходит как-то к доске простодушный студент Шаповалов, и, объясняя решёние задачи, каждую фразу начинал словами:
- Итак, Ку мерного бака…(что было созвучно армянской матерщине), чем, не подозревая, вгонял в краску интеллигентного армянина Бархударова, и вызывал гомерический хохот Жужуны.
Она могла по пустяковому поводу рассмеяться прямо в лицо. Как-то заходит к нам в отдел один докучливый соискатель, по фамилии Дан.
Посещения этого странноватого человека всегда вызывало улыбки наших сослуживцев из-за определённой манерности его поведения, которая наводила на мысль о его, не совсем традиционной, сексуальной ориентации. Трудней всех было сдержаться от откровенного хохота и, без того смешливой, Жужуне. Заметив это, я решил её спровоцировать, и передал ей записку о том, что не расслышал фамилию посетителя. «Дан» или «Дам»? Жужуна, как и следовало ожидать, сорвалась с тормозов и закатилась в истерическом хохоте, а несчастный соискатель, не без основания принявший это на свой счёт, панически собрал свои бумаги и поспешно удалился.
В те времена, о которых идёт речь, сыну Жужуны Арчилу было уже десять лет. Она обожала его и за эти годы так и не решилась разделить хоть толику своей любви к сыну с кем-нибудь другим.
В самых общих чертах мы знали от Жужуны некоторые обстоятельства её неудачного замужества. И как-то я спросил её напрямую, не завысила ли она самооценку, посчитав недостойным себя интеллигентного человека, знающего шесть европейских языков.
- Этот идиот, - отвечала Жужуна, - зная шесть языков, не в состоянии был заработать и шестиста рублей в месяц. А кормить его всю жизнь я не собиралась.
Гомулка
Непростые дороги политической борьбы привели Владислава Гомулку, одного из основателей Польской рабочей партии, в 1956 году на пост Первого секретаря её Центрального комитета. Став первым лицом правящей партии, он занялся, наконец, вплотную Программой демократизации общества, укрепления его национального суверенитета и независимости, которую вынашивал все последние годы.
Лидер польских коммунистов искренне полагал, что хрущёвская оттепель являет собой необратимые демократические перемены в международном социалистическом лагере, и всячески хотел убедить московских товарищей, что Польша к этому уже готова.
В 1961 году, будучи гостем партийного съезда КПСС, Владислав Гомулка рассчитывал на личный приём у Хрущёва, от которого многое ожидал. Однако польский посол посоветовал своему лидеру для обеспечения успеха нанести предварительный визит Первому секретарю ЦК Компартии Грузии Василию Павловичу Мжаванадзе. И пояснил, что Мжаванадзе очень опытный партийный аппаратчик, женат с Хрущёвым на сёстрах и имеет на советского лидера огромное влияние.
Гомулка стал присматриваться к Мжаванадзе, который докладывал с трибуны съезда о контрольных цифрах на следующую пятилетку, заверяя делегатов в том, что Грузия намерена в следующее пятилетие удвоить освоенное производство магистральных электровозов. Впоследствии изумлённый Гомулка узнал, что Василий Павлович под освоенным производством имел в виду единственный опытный образец электровоза, изготовленный в предыдущей пятилетке.
Это было время, когда Хрущёв заигрывал с Польшей и поэтому в ответ на просьбу санкционировать визит Гомулки в Грузию, от его лица Василию Павловичу Мжаванадзе поступило указание принять главу польских коммунистов на высшем уровне
Владислав Гомулка был чрезвычайно рад успешному началу предприятия, и, согласовывая с советниками программу своего визита в Грузию, изъявил желание посетить в Тбилиси квартиру своего партийного соратника Равича, и после многих лет повидаться с ним и его матушкой.
Грузия ответила мгновенным согласием включить тбилисского поляка Равича и его матушку в число приглашённых на все рауты с участием Гомулки. К удивлению организаторов польский лидер на это предложение возразил и сказал, что собирается провести вечер именно в семье своего товарища, без протокола и обслуги. Попытки отговорить Гомулку от этой затеи ни к чему не привели. Мало того, должностные лица в Грузии получили из Москвы прямое указание – не затягивать подготовку визита и сделать всё, что просят польские товарищи.
Служба КГБ Грузии не смела, признаться Василию Павловичу Мжаванадзе в своих трудностях по вопросу, который так или иначе надо было решать.
Причина затруднений была чрезвычайно проста. КГБ не мог допустить визита первого лица Польши в нищенскую обстановку сырого подвала, в котором проживал с престарелой матушкой Равич. А Равич заартачился и на показуху, предлагаемую КГБ, не соглашался.
Равич.
По началу с ним не предполагали церемониться и, уверенные в привычной беспрепятственности своим действиям, потребовали переселиться с матушкой на время визита Гомулки в, принадлежащую КГБ, образцово обустроенную трехкомнатную квартиру.
Однако Станислав Равич в 1961-м году был уже далеко не тем человеком, за которого его принимал КГБ по старой памяти. Он не дал запугать себя многозначительными намёками на высшие государственные интересы, и наотрез отказался от каких-либо инсценировок.
Равич заявил комитетчикам, что он не ропщет на условия своей жизни. Что он ни у кого ничего не просит. Что он вовсе не стыдится своего жилья, и раз его старый товарищ Гомулка того желает, они с матушкой будут рады принять его на той квартире, где проживают сами и разделят с ним пищу, которой сами питаются.
У комитета не было никакой альтернативы обязательному визиту Гомулки на квартиру Равича. Времени для решения вопроса оставалось в обрез. Специалисты комитета понимали, что Равич загнал их в тупик и, по сути, шантажирует. А раз так, решили они, он должен преследовать для себя какую-то выгоду.
И аналитики комитета, чтобы исключить малейшую возможность собственной дискриминации, предложили конторе по своей инициативе поднять ставку на такой уровень, чтобы хитроумный поляк просто заткнулся.
На следующий день к Равичам, в специально оборудованном военном автофургоне-лаборатории нагрянула комиссия санэпиднадзора. Её люди, не спрашивая согласия хозяев, отобрали в их комнате пробы на влажность воздуха, наличия грибка и паров ртути. После чего, выполнив в своём фургоне в течение нескольких минут экспресс анализы этих проб, вынесли отпечатанное на государственном бланке заключение о полной непригодности для проживания проверенного помещения, и необходимости немедленной эвакуации населяющих его людей.
Всё время пока учёные санитары суетились со своими анализами, поодаль стоял некто в штатском, который ни во что не вмешивался, но чувствовалось, что мероприятие происходит под его руководством.
Забрав у председателя заключение комиссии, и отпустив специалистов с их автофургоном, он уселся против Равича за стол, и некоторое время разглядывал его с нескрываемым любопытством.
- Вот что, гражданин Равич, - обратился он к нему, почему-то не сочтя возможным назвать его «товарищем», - вы, вероятно, догадываетесь, что я представитель Комитета госбезопасности. Известные вам обстоятельства не оставляют нам времени на взаимные реверансы. Скажу прямо, – вы нас переиграли. И признавая это, мы предлагаем достойно закончить эту игру.
Вот выданный горисполкомом на ваше имя ордер на трехкомнатную квартиру в новом доме, отстроенном против Управления закавказской железной дороги. И давайте с этим покончим. Вот ключи от квартиры, которую вы можете в любое время осмотреть.
Последнее предложение было совершенно излишним. Элитный дом, отстроенный на Вокзальной улице, был известен всему городу. О размерах и планировке его квартир ходили легенды.
Стас с нескрываемым удовлетворением завладев ордером и ключами, вежливо поблагодарил Комитет за хлопоты.
Облегчённо вздохнув, аналитик оставил Равичу свой контактный телефон и поспешил на службу, чтобы доложить руководству о полном успехе предпринятого психологического хода, в результате которого Равич, наконец, стал управляем.
Однако, как выяснилось, с констатацией успеха он несколько поторопился.
К исходу дня по контактному телефону позвонил Равич и невинным голосом попросил помочь с транспортом для перевозки на новую квартиру домашнего скарба. Комитетские аналитики вынуждены были вновь признать безошибочность хода Равича, который прекрасно понимал, что они не допустят перевоза в новую квартиру его нищенской подвальной рухляди, доставшейся ему со свалки.
К нему срочно приехал уже знакомый Равичу сотрудник с намерением обрадовать его новой благотворительной акцией. Учитывая очень ограниченное время, которое осталось в их распоряжении, и за которое действительно трудно обустроить новую квартиру, Комитет решил на время визита высокого гостя, в оперативном порядке оснастить квартиру Равича полным комплектом посуды, белья и мебели, которые, конечно, после окончания визита придётся вернуть.
Равич опять заартачился. Он, видите ли, не сможет объяснить своей престарелой матушке, происхождения имущества, которое то привозят, то увозят, и не станет этим её травмировать. Делать было нечего. В обстановке сильнейшего цейтнота комитет, скрипя зубами, согласился оплатить Равичу новоселье. Тот высказал разумное предложение, во избежание нежелательного впечатления от купленных только что новых вещей, предоставить выделенные средства ему для возможности приобрести всё, что нужно по согласованию с матушкой, в комиссионных магазинах. В конце концов, комитет пошёл и на это, выдав Равичу наличные.
- Но отчего ты взвалил всё на себя и отказался от помощи этих милых людей, - недоумевала пани Равич.
- Оттого, - отвечал ей сын, - что в этом случае я получу товарные чеки на своё имя, подтверждающие мою собственность на эти вещи.
Что ни говори, хитроумный поляк действительно оказался не так прост.
Гражданский приём.
В те времена туристы, посещающие Тбилиси, могли обратить внимание на то, что все фонарные столбы на основных магистралях города были аккуратно пронумерованы. Люди непосвящённые могли ошибочно предположить, что это какие-то учётные номера необходимые персоналу электротехников.
В тоже время истинное назначение этих номеров было хорошо известно коренным жителям.
Дело в том, что в дни приёма правительственных гостей по всему маршруту их следования надлежало обеспечить непрерывную цепь ликующего населения. Для этого каждое учреждение, расположенное вдоль дороги, под ответственность своих партийных комитетов, должно было выставить определённое количество людей с бумажными флажками принимаемой стороны. В предписании организаторов всеобщего ликования указывалось, когда именно, каким количеством людей и между какими фонарными столбами данному учреждению следовало заполнить конкретное тротуарное пространство (тут-то и необходимы были номера столбов).
Молодёжь, привлекаемая для этого дела, всегда была рада безделью в рабочее время, праздному обмену последними анекдотами и обещанным отгулам. Поэтому ликование встречающих было весьма натурально.
И лидер польских коммунистов, которого мы в тот день ожидали, приписав энтузиазм населения своему визиту, мог быть вполне доволен.
Встречал Владислава Гомулку лично Василий Павлович Мжаванадзе. По случаю хорошей погоды, отдавая дань моде на демократизацию общества, высокого гостя решили прокатить в открытой машине.
Открытый правительственный «ЗИЛ» пришлось одолжить в штабе ЗакВО, где военные держали его для командующего, принимающего парады. С этой целью автомобиль был оборудован расположенной за спинками передних сидений незаметной поперечной дугой. Она была предназначена для того, чтобы стоя в машине с правой рукой у козырька фуражки, командующий левой рукой мог незаметно, держаться за дугу, обеспечивая себе устойчивость по ходу движения и разворотов.
Дуга была окрашена в цвет салона и, для сидящих на заднем сидении, практически незаметной.
Правительственный кортеж, окаймлённый мотоциклистами, как и было, задумано, благополучно продвигался по коридору из ликующих людей и проезжал уже Авлабар, когда случилось непредвиденное.
Из стоящих на тротуаре людей, на перерез машине с гостем метнулась какая-то экзальтированная женщина с большим букетом цветов. Мотоциклист, на которого она чуть не налетела, резко затормозил и едва справился с завилявшим мотоциклом. Водитель машины был вынужден также резко затормозить. Не ожидавший этого, сидящий на заднем сидении Гомулка качнулся вперёд и приложился лбом к той самой дуге, о которой у нас шла речь. На его лбу выскочила шишка.
Не пострадавший в происшествии Мжаванадзе, был в отчаянии. Менее чем через два часа им с Гомулкой предстояло быть на гражданском приёме, назначенном на стадионе «Динамо».
Еще в то время, когда гости мимо нас благополучно проехали, мне по жребию достался пригласительный билет на этот самый приём, за посещение которого был обещан ещё один отгул. И мы все, кому выпало такое же счастье, по хорошей погоде потянулись через весь город к стадиону.
Василий Павлович Мжаванадзе и его высокий гость вышли к переполненным трибунам с небольшим опозданием. После того как пострадавшему гостю была оказана медицинская помощь. Гомулка отказался от головной повязки и согласился только на небольшой пластырь, на полученной шишке. Зато, чувствующий свою вину, Мжаванадзе, симулировал травму и приказал обмотать свою голову бинтом. Внушительная повязка должна была создать у журналистов, аккредитованных у правительственной трибуны, впечатление, что во время ДТП хозяин республики основной удар принял на себя. Соответствующая «картинка» ушла и на центральное телевидение.
Тем временем публика, информированная диктором, бурно приветствовала гостя. Василий Павлович Мжаванадзе и Владислав Гомулка обменялись краткими речами, после чего было объявлено, что лидера польских коммунистов от имени польской диаспоры в Тбилиси с центра стадиона будет приветствовать один из образованнейших людей республики, преподаватель шести языков Иняза, доцент Равич.
Выслушав на хорошем польском языке приветствие соотечественников, растроганный Гомулка подошёл к микрофону и попросил своего соратника и друга Станислава Равича, с которым не виделся более двадцати лет, подняться к нему на трибуну.
Жужуна.
Мы повстречались с Жужуной на улице, когда, не торопясь, вальяжно возвращались по Плехановскому проспекту с большого концерта в честь Владислава Гомулки, завершившего на стадионе гражданский приём. Она уже всё видела по телевизору.
- Ну, как тебе этот "идиот" Равич, знающий шесть европейских языков? - не удержался я от сарказма.
- Великолепен, - засмеялась Жужуна.
- Ты больше не в претензии на него?
- Что, ты! Знал бы, как он привязан к сыну. Учит его языкам. На польском Арчил давно говорит свободно, и отец собирается отправить его после школы в Варшавский университет. Он очень хочет, чтобы Арчил жил в Польше, хотя на всякий случай прописал его в своей новой квартире.
- А что КГБ? Не беспокоит Равича?
- Нет. Они теперь дружат. Комитет систематически привлекает его к переводу некоторых трудных текстов и выполнению лингвистических экспертиз. Правда, денег не платит.
- Что жалеют денег?
- Нет. Они говорят, что Равич уже содрал с них свой гонорар за несколько лет вперёд.
- Всё-таки выходит, что с Равичем вам повезло, – заключил я.
- Арчилу, - уточнила Жужуна.
Москва.2004.