ОСМЫСЛЕНИЕ НЕОСМЫСЛЕННОГО.
Николай Борисов.
Ну, повезло. Серафим Павлович торопился с собрания домой, веря и не веря в случившееся. Внутри грудной клетки у него что-то пело, насвистывало, щебетало. Даже дорога, тысячу раз хоженая, казалась необыкновенно сказочной.
Надо же, думалось ему, мир преобразился и все из-за какой-то бумажонки, глянцевого билетика, который лежал в его внутреннем кармане и обдавал его волнами волнующей радости.
Он давно хотел послушать молодёжную музу, да как-то не удавалось. Несколько раз пытался приобрести билет в кассе, но после того, как его однажды толпа втянула в себя, мосластая, давящая, пыхтящая, проволокла, протащила у самого заветного окошечка, а затем выплюнула в одной туфле, с чьим-то оторванным воротником в зубах и вез единой пуговицы, даже на… штанах. Серафим Павлович эту затею с билетом решил оставить.
А тут, на тебе, в конвертике, бесплатно из рук в руки. Послушаем, что там за течение…тяжелый рок…Удивительно.
Так думал на радостях Серафим Павлович и неожиданно столкнулся с соседом Вовкой. Не утерпел:
- Вот, Владимир, премировали, как думаешь, стоит сходить? – У Вовки расширились от удивления глаза, он сглотнул слюну и выдавил.
- У! Балдеженс! – И словно не веря, посмотрел билет на свет.- Сходи обязательно, Серафим Палыч, месячный заряд бодрости получишь. Растрясешься чуток, пыль стряхнешь, воспрянешь духом, взбодришься телом.- И ещё присоветовал на прокат, за бутылку водочки, у него джинсы фирменные с кроссовками взять и маячку. А то, мол, не полная гармония от концерта сложится. А заодно выдал краткую аннотацию о группе:
- Классно чуваки лабают, остальные в сравнении с ними пузачёсы. Группа «Дры-на-на» это гребень новой волны и побывать на её концерте не только везение, но и престиж. – Повезло Вам, Серафим Палыч, повезло,- при этом смачно цвиркнул слюной сквозь зубы.
Ночью Серафим Павлович не спал, маялся. Несколько раз вставал, проверял билет, на месте ли, а в середине ночи примерил Вовкой выданную амуницию. Чудно, как-то. Так в ней и заснул.
Дворец спорта встретил Серафима Павловича шумом потаённого ожидания и ему подумалось: «А ведь в этом что-то есть…»
Найдя своё место и устроившись поудобнее, он стал прислушиваться, о чем говорят рядом сидящие.
Несомненно, ему повезло. В группе соединилось всё самое лучшее, это был монолит, сплав современной техники, виртуозного мастерства и прозорливой пытливости будущего. Серафим Павлович расслабился, предвкушая необычный вечер.
Первые аккорды были восприняты с тревожным трепетом и волнующим ожиданием. Посвисты, возгласы из зала, словно подгоняли, подстёгивали музыкантов, как нетерпеливый наездник застоявшуюся лошадь.
Музыка убыстрялась, усиливалась, она врывалась бесцеремонно и нахально, почему-то теребя Серафима Павловича изнутри, то барабанной дробью, то уханьем бас-гитары, словно проверяя, хорошо ли он поел перед концертом.
Кто-то рядом заверещал, ему ответили, его поддержали. Серафиму Павловичу показалось, что звуки, соединившись, вонзились в него, а кто-то невидимый бухнул со всего размаха в живот и хлопнул по ушам так, что глаза едва удержались в глазницах. Он вскочил, собираясь бежать, но сосед слева придержал, сказав, что к сцене ещё рано, ещё не кульминация и балдей на месте. Серафим Павлович затих, безропотно отдав себя во власть звуков и как ему показалось, прибалдел.
А звуки ревели и бушевали и ему почудилось, что он на самом гребне волны, на самом её язычке и волна несёт его всё выше и выше. Он весь сжался в ожидании неминуемого, что вот сейчас, ещё мгновение и он будет раздавлен, разбит о невидимые скалы.
Серафим Павлович перестал ощущать тело, он вибрировал, то, подпры-гивая, то, оседая и чем быстрее набирала музыка темп, тем стремительней двигались его конечности.
В плаче взвизгивала гитара, нервически срываясь, казалось, разрывала, выворачивая мозги. Яркий сноп света ударил, резанул, пронизывая насквозь, и оторвал его ото всех. Он расщепился в этом суматошном потоке звуков.
Белое молоко, курящееся и пенящееся, медленно поглощало зал, оно сползало со сцены фантастическим чудищем, пасть которого безжалостно поглощало первые ряды. И только чьи-то руки, вскинутые вверх, казалось, призывали о помощи.
Серафим Павлович вскочил с истощенным воплем: А-а-а! – с подмятыми над головой кулаками и зал подхватил этот отчаянный кличь. Мощное, с надрывом: А-а-а! – Неслось по рядам, перекатываясь волнами.
Серафим Павлович взобрался на кресло, опираясь рукой о голову соседа, он уже ничего не соображал. Ему чудилось, что упругий живой поток звуков и криков подхватил его, и он парит над залом в грохоте и свете. И ещё неистовеё, срывающемся голосом завопил: « Па-алу-ундра-а!! Да-аешь!»- И зал подхватил: «Да-а-ешь!» - Серафим Павлович стоял на кресле со вскинутыми руками, освещенный прожекторами в разноцветных туманных бликах и судорожно бился в такт музыки.
Ему хотелось туда, где мириадами разноцветных огней и красок суматошно полыхала, то, разгораясь, то, угасая, сцена. Его тянуло туда, откуда неслось неудержимое и стремительно-грохочущее, полыхающее огнями чудо.
Подпрыгивая на кресле и издавая яростные в своем порыве крики, он оступился и полетел на передний ряд.
Словно упав в воду, заколотил руками, норовя побыстрее вырваться, как ему казалось, из объятий, обвитого корнями и водорослями, дна. А музыка и крики несли, его, несли, пока, наконец, не выбросили на середину прохода.
Мягко перевернувшись несколько раз по дощатому настилу, Серафим Павлович увидел чистое пространство перед сценой и ринулся туда, издавая не то улюлюканье, не то боевой кличь, не то рычание.
Сначала он выделывал что-то немыслимое, крутясь волчком, несколько раз пронесся лезгинкой, дико вращая головой и глазами, со словами: Эх-ма!
Затем, сбросив с себя майку и размахивая ею над головой, пустился в присядку, выкрикивая: Ас-с-а! Мамалыга! А-с-с-а!
Слившись с музыкой, он чувствовал себя её частицей, ему самому хотелось звучать и переливаться тысячью тембров. Он полез на сцену, не пустили.
И тогда в запале, словно отчаявшись, он стал снимать штаны. Но тут зажегся свет, был объявлен антракт. Только люди не расходились. Они стоя аплодировали, нет, не музыкантам, те со сцены тоже хлопали в ладоши, награждая аплодисментами Серафима Павловича.
Он сидел в тесном кружку окруживших, без майки, в штанах « Леви страус», одетых на одну ногу, босиком, ошалелый, полузадохнувшийся и немножко ненормальный.
Какие-то юнцы в коже и железе помогли ему одеться. Один из них сняв с себя тяжелую цепь, надел её ему на шею и пожав руку сказал:
- Наш человек. – Затем, оглянувшись к друзьям, дико заорал: Хэви! Металл!!- И кличь, повторили трижды.
Вся группа «Дры-на-на» расписалась на майке и Серафим Павлович был отправлен домой.
Осмысление неосмысленного, как ему казалось, состоялось.
* * * * *
* * * * *