Тихо умирает детство.
Неуменье
Оглядеться.
(Г.Л.Олди)
Открыть пошире рот. Поймать на язык снежинку и бежать. Бежать, загребая ногами сыпучий снег. А потом упасть так, чтобы успеть запомнить каждую секунду полета, сосчитать все снежинки в небе и поймать ртом хотя бы несколько штук…
Упасть навзничь, чтобы потом взлететь. А пока лежать на белом пушистом покрывале, чувствуя, как снежинки тают на лице, будто слезки. И чувствовать себя самым счастливым человеком на свете, потому что облака - твои, ветки деревьев, приклеенные к сиреневому холсту неба - тоже твои. Все разом становится понятным и близким. Такое возможно только в детстве!
А если помахать, как следует, руками, то ты превратишься в Ангела - самого настоящего с белыми крыльями и босого (даже, когда очень холодно). Быть снежным Ангелом - великое счастье! Лететь, раскинув руки в стороны, чуть слышно шевеля крыльями, и видеть под собой кроны деревьев, стайку сизых голубей, заблудившуюся в серых облаках...
Это как в музее. Если смотреть на картину вблизи, то увидишь одни мазки кистью. Отойдешь подальше, и перед тобой предстанет замысел Создателя. Картина из бесконечного множества маленьких, почти одинаковых белых пушинок. И ты в этой картине - снежный Ангел.
И вот ты лежишь - летишь, и тебя уже ничто не держит на земле. Только в это время года, по секрету скажу, можно по-настоящему летать. В любое другое время не получится, - ничто тебя не поднимет в небо.
- Ты чего развалилась на снегу? Смотри, замерзнешь…
Я и не заметила, как он подкрался ко мне.
- Когда летишь, никогда не замерзнешь, - ответила ему чуть обиженно. Перестала махать крыльями. Открыла глаза.
«Нет, он далеко не ангел: крыльев за спиной не видно, смуглый и волосы темные, у меня-то светлые, как у настоящего снежного Ангела», - думала я.
- Как это летишь?! - С некоторым сомнением посмотрел на меня мальчишка и, подняв голову, зачем-то внимательно осмотрел сосну, раскинувшуюся над нами.
- Может, ты упала? Хочешь, я кого-нибудь из взрослых позову?
- Нет, я не упала, я только что вернулась оттуда, - и глазами показала на ту далекую точку, откуда я вернулась на землю.
- Хочешь сказать, что ты ангел? - Оглядел меня, недоверчиво потрогал крылья, удивленно улыбнулся и добавил: - Теперь понятно, почему ты не мерзнешь зимой.
"Надо же, какой догадливый", - с удовольствием и некоторой даже гордостью подумала я и беспечно встряхнула крыльями. Он был прав, я никогда не замерзала зимой и, действительно, была снежным Ангелом.
А мальчик был похож на снежного человека - весь, с головы до ног, в сахарной пудре. Он развернулся на пятках и упал рядом со мной. Снег разлетелся в стороны.
- Раз, два, три, четыре. Ага, а вот и пятая, представляешь, я сразу пять поймал за раз!
- А я могу двадцать-тридцать, могу сто снежинок сразу проглотить, - сказала я.
- Тогда тебе и пить не надо, ешь снег и все.
- Я так и делаю. - Откинула голову назад и широко-широко, как только могла, открыла рот. И начала считать про себя так, чтобы снежинки не услышали и не поняли, что я хочу их проглотить.
- О, да, ти, черэ, пат… - Увлеченно ловила их я.
- Что ты говоришь? Одатичерэпат. Ругаешься, что ли?! - Последние слова он проговорил особенно четко и засмеялся.
- Ты меня не понимаешь? - Отчего-то расстроилась я. - Ты что, не местный?
- Да. Не местный. - Вдруг стал грустным, перевернулся на живот, и ткнулся лицом в снег. И повторил со злостью:
- Да, я не местный. И что? - звук из сугроба был глухой и долгий, как в лесу.
- А откуда ты?
- Я?
Не люблю, когда отвечают вопросом на вопрос.
- Ну да, откуда? Из деревни, из соседнего дома или, может, ты из Африки? - сказала я в полной уверенности, что других мест просто не существует.
- Ты что? - он даже голову вскинул. - Разве я похож на негра?
- Ну да. Смотри, волосы у тебя черные, раз. Снежинки ты глотать не умеешь, два. Ангел из тебя никудышный, три, - пристально оглядела его и добавила: - Точно, африканец!
- Не-е-ет, - сказал упрямо и сел.
Помолчали. Я думала о зиме, об Африке, и о летних снежинках там на экваторе. Наконец-то он произнес:
- Нет, я местный. Только из другой местности. Тебе не понять?! - он повернулся на живот, схватил рядом валявшуюся палку и начал стрелять из нее. Палил в ворон, в мимо проходивших людей, при этом громко кричал.
Я смотрела, а он стрелял.
- Перестань! Я не люблю, когда пьяные стреляют, - не выдержав, сказала я. На удивление, он сразу успокоился, но оружие все равно держал в руках.
- Я не пьяный! Мне рано быть пьяным.
- Нет! - я ударила кулаком в сугроб, так делал брат, когда был чем-то недоволен. - Нет, ты пьяный. Только пьяные стреляют в людей и птиц. И ты никогда не будешь настоящим Ангелом!
- А ты маленькая! – сказал так, будто выплюнул жвачку.
Я и правда была маленькой, поэтому не обиделась.
- Стреляют потому, что иначе не могут. Но ты этого не поймешь, потому что ты девчонка.
Мы спорили, а небо хмурилось. Наши белоснежные крылья лежали на пушистом снегу, а мы сидели рядом и спорили… Спорили, как может спорить ветер с деревьями. Спорили, как ни спорит никто из людей. Мы были ангелами-спорщиками. Самыми смешными, ненастоящими ангелами, которые только учились спорить, и не умели, как следует летать.
Через несколько лет я вернулась в наш старый дом, чтобы проведать его. Мы переехали уже давно, почти восемь лет назад. В нашей квартире теперь жили чужие люди. И двор, с которым меня связывало столько воспоминаний, тоже стал чужим.
Сразу за нашим домом начинался парк. Огромные сосны своими кронами упирались в небо, и в первый миг показалось, что ничего не изменилось - все, как прежде. Надо только хорошенько разбежаться и со всего маху, как раньше, плюхнуться на спину в-о-он под теми соснами. И лежать, считая упавшие на язык снежинки, дожидаясь того блаженного мига, когда земля из-под тебя вдруг исчезнет, и небо примет в свои объятия и унесет высоко-высоко - к холодному зимнему солнцу и птицам.
Он окликнул меня по имени и широко улыбнулся.
- Где ты была? Я думал, ты никогда не вернешься…
Узкая тропа петляла между деревьями и для того, чтобы идти рядом, ему порой приходилось отступать в сторону и шагать по глубоким сугробам. Но он, казалось, этого не замечал, и шел, как тогда, в детстве, не разбирая дороги по нехоженому снегу.
Когда мы вышли из парка, было совсем темно. Одинокий фонарь уныло освещал редких прохожих, а мы все никак не могли наговориться. Было уже поздно и мне надо было ехать домой. Он вызвался проводить.
После гулкого и яркого метро, когда мы снова оказались на заснеженной улице, выяснилось, что нам не о чем больше говорить. Еще час назад мы как дети радовались нашей неожиданной встрече, а теперь он стоял спиной ко мне и, прикрываясь плечом от ветра, пытался прикурить. Его камуфляж как-то дико и непривычно отражался в ярко освещенной витрине "Детского мира". Почему-то захотелось протереть стекло и не видеть этого.
Наши отраженные взгляды встретились, и он подмигнул: "Как тебе моя форма, идет?"
В нашем детстве не ходили в пятнистых бушлатах, не ступали так тяжело по земле в армейских шнурованных ботинках.
- Ты что, спецназовцев никогда не видела?!
Я кивнула головой, а он усмехнулся и сквозь зубы процедил: - "Я и забыл, ты же ангел! Ты у нас не здешняя".
Бросил себе под ноги недокуренную сигарету, развернулся и ушел. Я смотрела ему вслед и понимала, что вместе с ним от меня уходит детство.
Перед тем как спуститься в переход, он оглянулся и, увидев, что я еще не ушла, крикнул с усмешкой: "Сами мы не местные".Громко засмеялся, махнул рукой, и больше я его не видела.