Солнце клонилось к горизонту еще немного, и оно повиснет над той прямой линией, что там, вдали отделяет твердь от неба. Закат был ярко розовым с сиреневыми и огненно-красными всполохами, которые своими языками пронзали небо и абсолютно все, что плыло в вышине, тут же окрашивалось этими воинствующими оттенками. Все те, кто поднимал головы кверху или устремлял взгляд вдаль, пробуя пощупать им горизонт, думали, что сами вестники Марса спустились с небес проводить этот день. Томные облака, раскрашенные огненными языками заходящего светила медленно проплывали над землей, отбрасывая гигантские тени на все живое. Люди уже к ним привыкли, но вот пасущиеся на холмистых склонах овцы то и дело поднимали вверх свои курчавые головы и, завидев очередную тучу огненно-алого цвета, жалобно блеяли. Видать, они были более чувствительны к природе, нежели люди, так как чем-то своим, овечьим, предчувствовали несчастье. Когда очередная огненно-кучевая дымка облизывала своей тенью зеленые холмы с бесчисленными отарами, самая старая овца поднимала свою ворсистую голову к небу и начинала медленно, протяжно и жалобно блеять, после к ней присоединялись и остальные. И как только облако достигало отары и укрывало ее своей тенью, все овечье стадо грустно и жалостно вытягивало одни и те же ноты, вверяя огненному закату свою жертвенную песню. Эти песни были настолько грустные и тяжелые, что от них вся округа наполнялась нотами уныния и забвения, и порой людям казалось, что нет конца и края этим невольным овечьим песням. А облака над этими краями все плыли и плыли, касаясь земли своими вулканическими, огненно-алыми лепестками, а овцы все пели и пели, отдавая свои жалобные песни вечернему миру этого дня. Причем пастухи давно нашли ту овцу, которая все это зачинала, но, зная, что она была предводителем всего стада, побоялись причинить ей вред, так как все остальное стадо могло попросту сломаться, и отказаться подчинятся им. Пастухи знали, что и для овец немаловажно иметь своего лидера. Своего вожака, того, кто может повести стадо, того, кого стадо слушается, того, кому известна местность со всеми горными тропами и перевалами, того, кто приносит больше шерсти, зная это, они видели, как первой начинала блеять эта овца, но ничего не могли с этим поделать. Они, смотря с ненавистью на эту старую овцу, которая, задрав свою башку, жалостливо блеяла на воинствующие облака, с силой сжимали руки в кулаки и прикусывали губы, но на этом все и останавливалось, и только лишь мысль об одной паршивой овце успокаивала раздраженные сердца пастухов. Вымещая весь свой гнев от непослушания овец на этой мысли, они чуть охладевали ко всему этому блеющему мракобесию, а после присев возле пасущихся отар доставали свои рожки и заводили свои песни. Так пастухи боролись с неповиновением овец, отвечая на их песни, своими песнями, но это их не останавливало, так как облака все тянулись и тянулись, и казалось, не было им ни конца, ни края.
Солнце уже совсем зашло, над землей осталась лишь маленькая верхняя часть огненного диска, даже ни часть, а просто узкая выпуклая полоска, похожая на отблеск пламени в закрытом очаге. Ночь, наступала ночь. И только лишь ярко-оранжевая линия горизонта, в котором растопилось недавнее солнце, говорила о том, что еще поздний вечер, что еще все-таки сегодня. Пламенеющий горизонт изо всех сил пытался остановить ночь, но как бы он не пытался, это ему не удалось и вскоре то, что пылало огнем, превратилось в тлен, в серость, в пепел. Подающий слабые надежды горизонт угас, забирая с собой все то, что реяло, светило, грело, возрождало. Та линия, которая еще некоторое время назад отделяла твердь от неба, перестала быть, она растворилась, она не то чтобы перестала отделять твердь от неба, она перестала отделать себя от себя, затаив где-то в своих глубинах последний, печальный солнечный луч. Некогда отчетливый и яркий горизонт сегодняшнего дня, полыхающий миллионами ватт солнечной энергии, провалился под землю, он просто ушел в забытье, уступив свое место всепоглощающей ночной пустоте.
День остывал, медленно скатываясь в прошлое. Уйдя отсюда солнце забрало с собой все те краски, которыми оно в вечерние часы красило мир. Вернее солнце оставило здесь одну краску, которую видать в спешке и задел последний луч. Скорее всего, зазевавшийся солнечный луч так спешил к остальным, что забыл посмотреть под ноги. Подбегая к горизонту, он опрокинул ведро с темной краской, которая и разлилась по всему миру густой, непроницаемой кляксой сквозь которую ничего не проглядывалось. Ну да ладно, завтра этот же луч смоет свою шалость и впредь будет осмотрительнее. Завтра он первым наведет здесь порядок, аккуратно и тщательно вымывая эту землю от темных тонов повсюду растекшейся гуаши, сквозь которые сегодня уже врятли, что удастся просмотреть. Почему он будет первым? Правильно, «и последние будут первыми». А пока ночь, из опрокинутого ведра медленно вытекает ночь.
Над землей все также бесшумно и легко плывут облака, только сейчас они стали почти невидимыми. Их воинствующая, марсианская окраска легким серым пеплом ссыпалась на остывающую землю. Некогда ярко-оранжевые, густо-бордовые облака, которые, плывя над твердью, облизывали ее огненными языками и привлекали к себе внимание всего живого, теперь же стали бесцветными и почти прозрачными, они стали легким дымом, клубящимся воздухом. Они потеряли своей цвет, они потеряли свою силу, но, не смотря на это, они все же остались самими собой, они остались облаками. Вот поэтому они все плывут и плывут. Овцы давно перестали жалобно и визгливо блеять. Как только солнце упало за горизонт, их блеяние стало стихать. Некогда жалостливый и протяжный овечий плач с каждой минутой слабел, он становился все тише и тише. Ночь брала свое и уставшие овцы, поджимая под себя ноги, тут же ложились на траву. Ложась, они продолжили блеять, они пели, но пели уже ни так громко как на закате. Их жалобный стон теперь не казался таким уж громким и вездесущим, он просто был, был вечерней песней этого уходящего дня.
Последней перестала блеять самая старая овца, та, которая и сподвигла все стадо начать эту заунылую, долгую песню. Напрягая свои голосовые связки, она под тяжестью своей шерсти и жира опустилась на траву и ее жалобная песня на этом завершилась. Ее песня увенчала песнь стада, она ее начала, она же ее и закончила. Старая овца медленно подняла усталую голову, обвела взглядом все стадо, стадо спало, причем спало тихо и даже молодые ягнята к ее большому удивлению, ни скулили, ни ерзали, все овцы спали. Старая овца спокойно опустила голову, ту голову, которая начала песнь, ту голову, которая ее закончила и с мыслью «и первые будут последними», уснула. Она не проснулась, на рассвете нового дня ее зарезали пастухи, уж больно она была стара, и как вчера оказалась к тому же еще и паршива.
Засыпала она под песню пастухов, которую разносили многочисленные рожки. Медленными звуками пастушьи песни стелились по верх отар, они убаюкивали животных, они усыпляли травы, они завершали каждый день в этом мире. Именно под эти песни засыпало все живое в этой округе, именно под них спала юго-восточная Греция. Но и эти песни заканчивались. Они заканчивались тогда, когда новый день вступал в свои права, тогда, когда все живое спало, тогда, когда мир готовился к встрече нового дня. И сейчас из множества рожков остался один, которому было велено завершить сегодняшнюю песнь, он ее и завершал. Проиграв легкий проигрыш, примерно такой же легкости как те облака, которые все плыли и плыли в небе, как травы, которые колыхались в недоступных отрогах, рожок медленно и звучно сошел на нет, после чего, все в этом мире уснуло. Уснуло в ожидании нового дня, того, который станет в этом году самым длинным, самым солнечным, самым ярким, самым светлым и самым долгим. Все в этом мире уснуло в предвкушении дня летнего солнцестояния. Ведь именно этот день, день летнего солнцестояния, когда солнце дольше всего висит над землей, почитался миром юго-восточной Греции больше всего.
Отыграв последние ноты, тот пастух, которому было поручено завершить уходящий день, еще раз обвел глазами стадо, отыскал самую старую овцу и, убедившись в том, что она спит, тоже уснул крепким сном. Он сразу же уснул, так завтра на рассвете ему выпала честь зарезать это животное, после чего его принесут в жертву Солнцу в день солнечного стояния, в день, когда Солнце всего благосклоннее к Земле. И последние станут первыми – засыпая, думал этот пастух, после чего на мир юго-восточной Греции капнула последняя капля пепельно-черной гуаши из опрокинутого ведра. Наступила ночь.
Икар незаметно пробрался в сарай и зажег лучину, после опять вышел в ночь. Все вокруг уже спали, последний пастух давно отыграл свою финальную песнь, и можно было быть уверенным в том, что сон крепко сковал всю округу. Тем более, завтра праздник солнцестояния, а для этого дела силы нужны все, а ночь перед праздником это как раз время для накопления сил – именно к этому аргументу склонялся Икар, когда еще только задумывал свой полет. Теперь же почти все было готово, оставалось только лишь проверить надежность конструкции, которая по замыслам Икара, должна была завтра в полдень взнести его в небо. К этому моменту он готовился не один месяц и после долгих расчетов и трудов, у него должно было, все получится. Ах, хоть бы все вышло так, как я задумываю, боги помогите мне в этом – думал он о своей затее, собирая впотьмах двора нужный ему материал. После он снова неслышно проник в сарай, где горела лучина, оставил горсть собранных птичьих перьев возле лучины и опять удалился.
Еще с весны он стал собирать птичьи перья, помогая ухаживать за птицей отцу. Дедалу нравилось, что его сын помогает ему по хозяйству, помогает ему ухаживать за птицей, помогает ему во всех домашних делах. Икар был молод, но, не смотря на свой возраст, охотно брался за самую трудную работу. Он работал с особым рвением и трудолюбием, все дела спорились в его руках, отец это видел и частенько хвалил сына. Когда Дедал уезжал продавать или обменивать птицу в соседние селения, он оставлял Икара на хозяйстве за старшего, и Икар никогда отца не подводил. Вскоре по окрестностям об Икаре и его трудолюбии стали распространяться добрые вести, и округа полюбила сына птичника. Икар с охотой помогал и соседям и своим друзьям, он был со всеми добр и отзывчив. В трудную минуту он мог придти на помощь, он мог напоить странника, подать хлеба или похлебки неимущему, Дедал же просто радовался за себя и за своего сына. Вот какая замечательная смена мне растет, Икар любит землю, Икар любит труд, Икара знают в округе как работящего и трудолюбивого парня – с радостью в глазах думал про себя Дедал, но любил ли землю в действительности Икар настолько, насколько был уверен Дедал, было известно только лишь самому Икару. Икар помогал отцу на птичьем дворе с радостью, но и про дело свое, он тоже не забывал. Постепенно, перышко к перышку он собирал все то, что было необходимо для осуществления его задумки. И вот когда все необходимые материалы были у него, он принялся их соединять воедино. Икар занял дальний сарай, тот в котором то птицу уже давно не держали и который хотели разобрать на дрова. Каждый вечер, после трудного дня он проникал в свою захудалую мастерскую и с охотой принимался за свою мечту. Так прошли несколько месяцев, день, когда он осуществит свою задумку, близился. Он давно выбрал место, он давно выбрал время, оставалось лишь ждать.
На птичьем дворе снова раздались еле слышным шорканьем шаги Икара. На этот раз он был медлителен, аккуратен и неспешен. Совершенно не опасаясь за то, что его кто-нибудь увидит, он орудовал во дворе. Неоднократно подбегая к дальнему сараю, Икар вынес из него четыре длинных планки и несколько легких перегородок. Все это он сложил у дверей хижины, в которой горела лучина. Эта хижина имела две двери, одну во двор, вторую на улицу и была проходной. Уличная дверь хижины вела на огромный пустырь, который находился за птичьим двором, пустырь же плавно переходил в холмы, за которыми возвышались высокие скалы, а эти скалы омывало Эгейское море. Завтра эти скалы должны были помочь Икару осуществить его давнюю мечту. Выбирая место, он давно нашел подходящий скальный выступ, который был и ровный, и широкий, и длинный как раз то, что и нужно было для его затеи. Икар даже выровнял землю для разбега на этом скальном выступе, так что в горах все было готово, горы, как и сам Икар, ждали подходящего момента.
Когда все вещи были собраны возле дверей хижины, Икар принялся вносить их во внутрь, чтобы свет не тревожил, а пламя на сквозняке не колыхалось, он на время притушил лучину. Быстро перетащив легкие конструкции во внутрь, он плотно прикрыл за собой дверь и аккуратно перешагивая через разрозненные части своего аппарата, вновь зажег лучину. До рассвета оставалось не так много времени, а Икару еще предстояло соединить меж собой все детали, подтащить его к двери и хотя бы немного поспать, так как день обещал быть долгим и трудным. Расположившись возле конструкций своих крыльев, он начал проверять все стыки, после он соединил продольные планки воедино и связал их легкой веревкой, которую выменял на куриные яйца и суконщика. Собрав крылья, он вставил меж них легкие планочки из плотной ткани таким образом, что при надевании все этой конструкции на руки, руки становились длиннее, и ими можно было легко махать и балансировать. Надев на себя эту хитрость, Икар встал и покружился над лучиной. Почувствовав легкость и плавность своего изобретения, он улыбнулся, так как его затея почти выполнилась, затем он снял с себя этот каркас и продолжил его проверять. Деревянные планки сделанные из легкого дерева он загодя обильно смазал воском, а в воск вставил птичьи перья, именно эта работа заняла у него больше всего времени, она была очень кропотливой и трудоемкой. Перья нужно было сначала отобрать, затем распределить по каркасам и только потом вставлять в воск, но и это ему удалось. Просто помогая Дедалу на птичьем дворе, Икар наблюдал за птицами и усвоил, как устроены их крылья, как расположены в них перья, какие перья в начале крыла, какие в середине, а какие в конце. Это наблюдение и помогло ему верно подобрать перья для своей конструкции. Сейчас он сидел возле своих крыльев и проверял их оперение. Кое-где ему потребовалось примять воск для большей крепости, в нескольких местах перья выпали, и ему пришлось их заменить теми, которые он собрал сегодня вечером. Внимательно осматривая свое изобретение, Икар все брал во внимание, так как малейшая оплошность могла стать для него смертельной, он это прекрасно понимал, вот поэтому и сидел сейчас в этой хижине посреди ночи. В нескольких местах скатался воск и он, достав заранее приготовленный кусок пчелиного воска, растопил его над лучиной и сейчас заплавлял прорехи. После того как ему показалось, что крылья готовы он еще раз надел их на себя, завязав покрепче подмышками тесемки, и попробовал покружиться по хижине, ему это удалось, причем сейчас он смог несколько раз ими даже взмахнуть и от взмахов в тесном пространстве хижины поднялся ветер. Потоки ветра едва не задули лучину, довольный своими крыльями он снял их с себя и аккуратно поставил в угол, через несколько часов он должен был вернуться сюда взять их и отправится в горы. Ему оставалось только ждать. Он еще раз пристальным взглядом осмотрел свое достояние, что стояло в темном углу, останавливаясь подробно на каждой детали, на каждом сопряжении, на каждом перышке, тщательным образом осмотрев все, Икар остался довольным. От удовольствия он даже присвистнул. Затем он вернулся к лучине, возле которой остались лежать несколько перьев. Присев на земляной пол Икар взял в руки сизое перо и стал играть с ним. Сил почти не было, но он, вычерпывая из себя остатки энергии, подбрасывал перо вверх и с придыханием смотрел на то, как оно, кружась, падает вниз. Затем он снова поднимал его и легким движением руки вновь подбрасывал вверх, смотря на то, как оно совершает свои легкие и плавные пируэты в спертом воздухе тесной хижины. Во время плавного ниспадения перо отбрасывало легкую тень на глинобитную стену хижины, и случайно увидев эту тень, Икар на какое-то мгновение представил себя вместо нее. Ту же ему показалось, как он парит в небе над Эгейским морем, как вольный ветер Эллады колышет его волосы, как прямые лучи солнца согревают его тело, а он вольный и свободный подобно птице парит в небесной синеве. Он еще раз подбросил перо ввысь, лучина вновь подарило ему тень, но Икар уже не в силах был ее разглядеть, силы окончательно покинули его, он засыпал. Последним усилием он задул лучину, встал и вышел во двор.
Выйдя на улицу, Икар первым делом взглянул на небо, звезд на нем было бесчисленное множество, но сейчас они его мало волновали, их красота и блеск проходили мимо, не задевая его ни чем. Найдя луну, он убедился, что до рассвета оставалось чуть меньше четырех часов, а это значило, что он еще мог немного поспать. Оставаясь равнодушным к ясности и красоте ночного неба, Икар медленно побрел в дом. Его шаги были вялы и безжизненны, он просто влачил за собой усталые ноги. Дойдя до середины двора, он остановился, наверное, не стоит идти в дом, так как отец уже спит, и я могу потревожить его сон – подумал он, после чего развернулся и поплелся обратно в ту хижину, из которой только что вышел. Зайдя в нее, он не стал зажигать лучины, лег чуть поодаль от входа на охапку соломы, которая была небрежно привалена к стене. Комфорт и уют сейчас его волновали меньше всего, поэтому он сразу уснул, в его голове была лишь одна мысль, вернее их было две, причем одна дополняла другую. Засыпая, Икар подумал – не Боги горшки обжигают, и последние могут быть первыми. Этой ночью он спал самым крепким сном из всех своих снов, рядом с ним, в темном углу стояли его крылья, близился день летнего солнцестояния.
Восход он проспал, так как его сон был особенно крепок. Икар, чем-то внутренним услышав песнь трех пастушьих рожков, стал пробуждаться. Он знал, если играют три рожка, то рассвет был ровно полтора часа назад, так первый рожок разрывает тлен ночи, оповещая округу о новом дне и первых лучах солнца, второй рожок присоединятся к первому через пол часа, далее идет третий. Сейчас же слух Икара ласкала нежная созвучная музыка трех рожков, а значит пора – подумал он про себя и поднялся с соломы. Солнце уже заглядывало в занавешенное старой рогожей окно, было утро, утро нового дня, дня летнего солнцестояния, того дня, которого Икар ждал с нетерпением и радостью целых полгода. Встав, он тут же посмотрел в дальний угол, туда, где оставил крылья, они были на месте. Подойдя к ним, Икар еще раз внимательно осмотрел их, проверив все ли на месте, везде ли хватает перьев, везде ли застыл парафин, все было отлично, это его обрадовало. Вот это удача – подумал он про себя и сал разминать еще дремавшее тело. Растянув и размяв спавшие мышцы, он аккуратно перенес свои крылья и положил их на солому. Идти в горы решил ближе к полудню, так как к этому времени в ветер подымался, который ему был нужен как рыбам вода, да и праздник обычно к этому времени начинался, и все люди были на празднике, а лишние глаза ему совсем не нужны. Представляя себе свой полет, Икар медленно кружил по хижине, подняв руки вверх, в данный момент его затея словно оживала, и он целиком и полностью был в ней. Ему казалось, что вот-вот и он взлетит в небо, унося с собой в лазоревую высь свою давнюю мечту, свое стремление, свое тело, унося так легко, свободно и непринужденно. Он снова и снова кружил по хижине, разведя руки в сторону будто бы крылья. После, радостный присел на солому рядом со своими крыльями и, всматриваясь в каждое перышко, в каждый узелок, в каждую перекладину долго не верил своему счастью. В порыве эмоций он обхватил голову руками, свел их к затылку, собирая ладонями свои черные как смоль курчавые волосы и представляя себе свой полет, прослезился. Уж больно открыто и радостно он воспринимал его, уж больно счастлив он был от предвкушения своего успеха, Икар был так радостен и счастлив, что сидя на соломе, он искренне верил в то, что ему почти удалось то, что не удавалось никому из всех живущих. Эмоции говорили за него, а он сидел, обхватив голову руками, и плакал.
В округе никого не было, все ушли в долину, туда, где начинались зеленые холмы, именно там сейчас, в тот момент, когда солнечный диск вышел из-за горизонта, должны были принести в жертву солнцу самого крупного барана. Из года в год все люди, живущие в этой местности, собирались в этой священной долине, которая по форме напоминала солнце, чтобы отдать дань и отблагодарить светило за его свет, тепло и всю ту жизнь, которую оно несло на землю. Он об этом знал, вот поэтому подождал момента пока Дедал и остальные уйдут в долину, чтобы беспрепятственно действовать по намеченному плану. Стряхнув с себя соломенный мусор и смахнув с щеки слезы радости Икар вышел во двор. Тут же яркие солнечные лучи ударили ему в лицо, солнце было таким сильным, что ему пришлось зажмуриться, это добрый знак – подумал Икар, прикрывая ладонью глаза. Когда прежнее зрение вернулось к нему, а перед глазами перестали плыть разноцветные пятна, он прищурился и еще раз взглянул на солнце. Так и есть сегодняшнее солнце подобно великому множеству костров, а его лучи мощней огненных стрел, так что я на правильном пути – размышлял Икар, рассматривая светило. Лучи жгли его кожу, от света и яркости на глазах Икара вновь выступили слезы, чувства предвкушения и радости вновь взыграли в нем, но он поспешил от них избавиться, так как рассудительность и трезвость для него сейчас были важней. Обведя двор глазами, Икар убедился, что по близости нет никого кроме нерасторопной птицы, которая вальяжно и беззаботно разгуливала по птичнику. Из долины доносились многоголосые звуки рожков, возгласы и обрывистые песни, просто ветер терзал ноты, вот поэтому звук был непостоянным и смешанным. То, что был легкий ветер, было второй отличной новостью для Икара, раз есть ветер то уж, несомненно, мне удастся оторваться от земли – прикинул он, проходя в дом. Неужели сегодня все это свершится, неужели сегодня я взлечу в небеса как птица, чтобы стать ближе к солнцу – радовался он самому себе и своей затеи. И сейчас, когда его радость была полной и искренней, он позволил себе на мгновенье задуматься, а что же будет потом, когда его полет завершится, когда он вновь возвратится на землю. Эта мысль его несколько насторожила. А ведь действительно, что будет потом – остановился он и начал размышлять над последствиями. Ухватившись за эту мысль и представляя себе, финал своего полета Икар почувствовал, как ему на плечи тут же взвалилось невидимое бремя, от которого он чуть согнулся. Эта мысль оказалась настолько тяжела, что его физическое тело напряглось всеми мышцами, а ноги с силой примяли землю. От размышления над последействием Икару пришлось не по себе и, не желая омрачать свое светлое настроение, он поспешил не думать над тем, что случится с ним после его полета. Сбросив с себя ненужный груз раздумья, и освободив голову от навязчивых грустных мыслей, он стал бродить по дому.
Раньше с ним такого не случалось, сейчас же медленно блуждая по глинобитным комнатам дома, он спешил заглянуть в каждый угол, пройти вдоль всех стен. Икар медленно ходил по комнатам, проходя по одному и тому же месту по нескольку раз. Он подходил к окнам и стоял возле них подолгу, он садился на лавку отца и сидел на ней, дотрагивался обеими руками до стен и в тишине стоял возле них, что с ним происходило, не понимал даже он сам. Не отдавая себе в этих поступках никакого отчета, он снова и снова блуждал по дому. Затем он подошел к столу, на котором лежала утренняя пища, и съел несколько кусков козьего сыра, четверть лепешки и выпил стакан сыворотки, всем этим он наелся досыта, хотя голода до этого в себе не ощущал. Он снова присел на лавку Дедала и о чем-то задумался. После быстро поднял голову вышел из дома и направился в хижину, где его ждали его собственные крылья. Теперь он знал, что нельзя терять ни секунды времени.
По дороге к хижине он еще раз обвел взглядом птичий двор, все-таки некоторая опасность жила в нем и отдаленно он боялся, что его застанут за его идеей, а теперь, когда идея вот-вот воплотится, опасения стало еще больше. Видать из-за этого и возникла в его голове мысль о последствиях его поступка. Войдя в хижину, он плотно притворил за собой дверь и поспешил убедиться, что его крылья на месте, оба крыла аккуратно лежали там, где он их и оставил. Помня о времени, он подошел к окну сорвал тряпичную рогожку, которой занавешивалось на ночь окно, и бросил ее на пол. Затем аккуратно взял с соломенной подстилки два крыла и бережно уложил их на тряпку, после подвернул края таким образом, чтобы конструкция осталась невредимой и надежно скрытой от посторонних глаз. Подвязав края рогожки скрученной тесемкой, Икар был готов к выходу в горы. Он присел на солому и еще раз подумал все ли он взял, вроде бы все, теперь ему здесь больше нечего было делать. Долго не думая и не тратя время, он подхватил сверток со своими крыльями и вышел на улицу через ту дверь, которая вела к холмам. Выйдя наружу, он взглядом нашел подходящий валун и легким движением ноги подкатил его к двери, дверь оказалась заперта с улицы, так что если его и кинутся искать, то уж точно не здесь. Медленным шагом он пошел к тем холмам, что виднелись вдали, все дальше и дальше удаляясь от хижины, в которой осталась примятая куча соломы, не догоревшая лучина и пара перьев, на которых виднелся легкий остывший серый пепел от соломенного огарка.
Солнце светило Икару в спину и после непродолжительной дороги он вспотел, но останавливаться не стал, так как помнил о времени. Сейчас по его внутреннему предположению было недалеко до полудня, часа через полтора он будет на месте, а через два сможет осуществить свою мечту. Размышляя над этим, он прикидывал в уме, сколько всего ему потребуется времени для своего полета, но и здесь он не смог найти точного ответа, потому что много еще не знал. Он двигался довольно быстрым шагом, но при этом был аккуратен и внимательно смотрел под ноги, так как всегда помнил про свой сверток, который он нес под мышкой и его хрупкое содержание. Когда дорога пошла в гору, внимание Икара привлекла собственная тень, которая сопровождала его все это время. Тень была плотно прижата к земле, темно-серый абрис полностью соответствовал пропорциям тела и контуру Икара, даже оставаясь плотно прижатой к земле, тень Икара полностью с максимальной точностью повторяла его движения. Холм становился все круче и круче, тень уменьшилась и стала не такой растянутой, как на равнине, но это совсем не повлияло на нее, как была она прижата почти вплотную к самой земле, так и осталась лежать на ней. Рассматривая свой отсвет, который все мелькал и мелькал впереди, Икар вновь вспомнил слова отца, когда тот говорил ему про землю, про то, что земля любит его, земля приняла его благодаря его трудолюбию и усердию. Внимательнее всматриваясь в свою тень, Икар подумал – может действительно бросить эту глупую затею с полетом, не мое это дело, вернуться, и как советует отец, посвятить себя земле. Недолго думая, он тут же выгнал эту мысль из своей головы, отвел взгляд в сторону от своей тени и прибавил шагу. Мысль про землю показалась ему неразумной, достойной лишь слабака, он не мог так поступить ему было предначертано небо. Отстранившись от своей тени, он тут же выбросил ее из головы и стал смотреть по сторонам, но это не решило этой ситуации. Солнце по-прежнему светило ему в спину, тень Икара по-прежнему лежала перед ним, плотно прижатая к земле. Будучи плотно прижатой к земле тень Икара намекала ему на его предназначение, но он обуреваемый своей мечтой о небе не хотел замечать ее и смотрел лишь ввысь.
В пути он был уже как час, дорога его совсем не утомила, скорее даже на оборот чем ближе была его цель, тем больше силы в нем становилось. Да и когда мы останавливались передохнуть, когда до нашей цели рукой подать – никогда. Вот и Икар, чувствуя предвкушение желаемого, убыстрял шаг, бережно сжимая подмышкой свои крылья. Начались горы, и ветер тут был куда сильней, чем там, внизу, на равнине. Дорогу он помнил наизусть, поэтому заблудиться не мог, даже с завязанными глазами он бы нашел тот вершинный отрог, который присмотрел для разбега. Сейчас он переступал быстрыми шагами по осыпавшимся камням и вспоминал все те прошлые моменты приготовления к этому судьбоносному дню. Через некоторое время вдали показалась высокая острая скала, которую Икар тут же узнал, именно за ней находился тот отрог, к которому он так спешил. Увидя скала он внутренне обрадовался этому холодному непоколебимому камню, который подобно древнему исполину стоял у него на пути. Отроги этого каменного острия были изъедены ветром, прожжены солнечными лучами, окроплены морской солью, но все это нисколько не влияло на его величие и незыблемость. В некоторых местах это гигантское каменное лезвие осыпалось, где-то были видны трещины, но все это было столь мелочным и жалким по сравнению с этим тысячелетним камнем. Идя по широкому ущелью, Икар прислушивался к звукам гор, горы молчали и только там, вдали у подножия этих скал шумно плескалось Эгейское море. Вездесущая тишина его успокоила здесь он один, только он, его мечта и эти вечные мертвые камни, которые своими обрубленными каменными краями расступались перед ним. Не сбавляя шага, он по-прежнему стремительно и быстро шел к своей мечте, изредка посматривая по сторонам. Но даже посматривая по сторонам ничего нового для себя он не обнаруживал, все было ему знакомо, все было молчаливо, безжизненно, угрюмо и от всего сильно веяло забвением. Единственное что радовало Икара в этом холодном ущелье, это морской ветер, который приносил сюда соленый и бодрящий запах моря, от которого по его наряженному телу бегали мурашки.
Дойдя до острозубой скалы, он остановился, перевел дыхание и аккуратно положил сверток на землю, он почти пришел, небольшое длинное плато, которое он выбрал для себя, находилось за этой скалой. Икар прижался к скале и смахнул правой рукой с лица пот, левая, та которой он придерживал сверток со своими крыльями во время дороги от малоподвижности, онемела. Смахнув с лица пот, он принялся правой рукой усиленно массировать левую. Пальцы на левой сводили слабые судороги, предплечье стало почти деревянным оттого, что всю дорогу оно было наряжено. Быстрыми движениями он растер левое предплечье, принялся массировать пальцы. Когда левая рука вновь пришла в себя, Икар подобрал с земли два небольших округлых камушка и, положив их в левую ладонь, стал перекатывать тем самым, разминая онемевшую руку. Торопиться ему было некуда, время позволяло, он присел у подножья скалы и стал благодарить богов за то, что они даровали ему жизнь, ту жизнь, которую он посвятил свой мечте.
Солнца здесь практически не было, отвесные скалы закрывали дорогу лучам, и только лишь некоторые умудрялись, проскочив через неровно обрубленные камни, проникнуть сюда. Сидя в тени серых каменных сводов, Икар восстановил свои силы и теперь был готов к последнему, самому важному своему рывку. Медленно вставая, он выбросил руки вверх и встал на цыпочки, тело тут же стало эластичным и наполнилось силой. Простояв в таком положении, несколько минут он быстро встряхнул руками и ощутил неимоверную бодрость. Теперь он был готов, он снова сунул сверток со своими крыльями подмышку и, перекатывая в левой ладони камушки, отправился к своему плато.
Обойдя скалу, он вышел на удлиненную прямую площадку, которая вся была залита солнечным светом. Площадка была ровная и длинная, она упиралась в острозубую скалу и заканчивалась резким обрывом, за которым бескрайней равниной переливалось лазурное море, по обе стороны от этого плато расположились невысокие скалистые холмы, которые были чуть выше этой возвышенности. Положив сверток около валуна, Икар пошел к самому краю. Дойдя до обрыва, он посмотрел вниз туда, где шумно плескались синие волны, выбрасывая на холодные мокрые камни свою пену. Море было спокойным и игривым, оно располагало, взывая к себе приятным шелестом волн и солнечными переливами. Икар пристально вглядывался в холодные камни, о которые разбивались волны, внимательно рассматривая их, у него не возникло и мысли о том, что при малейшей оплошности он легко падет к их обтесанным краям. Сейчас уверенности в нем было хоть отбавляй, вот поэтому, посмотрев вниз, там, где море ласково облизывает грустный камень, он лишь улыбнулся и перевел взгляд вдаль. Перед ним во всей своей красе расплескалось Эгейское море. Сейчас для него это море было куда больше чем обычное море, сейчас перед ним в серебряно-лазурных переливах предстал этот мир, тот мир, на котором в скором времени он будет парить как птица. Солнце ярко светило над Икаром, от бесконечной тишины все звенело вокруг, пели скалы свои протяжные, гулкие, тягучие песни, напевало море игриво, ласково, легко в небе этим всем дирижировало солнце, и перед этим поющим миром на краю высокого горного обрыва стоял Икар. Он тихо стоял, вслушиваясь в эту безмолвную прекрасную песню, он просто стоял на краю этого мира и дышал полной грудью, той грудью, в которой неистово колотилось сердце, желая немедля стать частью этого мира.
На мгновенье он закрыл глаза, светлая морская даль, раскинувшаяся перед ним, тут же превратилась в бесконечную бездну. Увидя это он понял, что сейчас уже нельзя медлить, а дороги назад попросту не было. Он не стал долго стоять с закрытыми глазами, уже сейчас для него все было очевидно, причем очень видно. Опустив голову, Икар открыл глаза и без промедления направился к свертку, который лежал где-то сзади. Дойдя до рогожи, в которой были завернуты его крылья, он аккуратно развязал тесемки и развернул грубое полотно. Перед ним лежали два его крыла, они были как новые, перышко к перышку, воск на солнце отсвечивал бледно-желтым светом, от легких планок пахло свежим деревом. Он опустился на колени, бережно развернул примятые края ткани и еще раз внимательно осмотрел свои крылья, они были идеальны. Да, таких крыльев нет ни у одной птицы на этой земле, вот поэтому сегодня они поднимут меня на ту высоту, которая неподвластна птицам – подумал Икар и стал раскручивать завязки. Раскрутив веревки при помощи, которых он собирался крепить свое изобретение к предплечьям, Икар поднялся с колен и принялся подвязывать свою тунику таким образом, чтобы она ему не помешала при разбеге. Когда полы туники были крепко привязаны к телу, он еще раз повернулся и окинул взглядом длину плато – должно хватить, уверенно и твердо проговорил он. Затем взял левое крыло, просунул руку меж деревянных планок, ухватился ладонью за держатель и правой стал крепко привязывать подмышкой тесемки, затем так же крепко привязал тесемки в области локтя. Левая рука превратилась в крыло, Икар попробовал помахать ее, у него получилось, одновременно двигалась вся рука, создавая сильные потоки ветра. Планки левого крыла были плотно прижаты к лопаткам, что помогало разворачивать крыло вверх, вниз и балансировать им, направляя его назад и вперед. Маневренность была отличная, рука и крыло полностью слушались и легко выполняли все движения, это и нужно было Икару. Сейчас, когда крыло оказалось на месте, ветер стал играть перьями, они колыхались, они некогда подобранные Икаром на птичьем дворе и вставленные им же в воск в потоках ветра вновь оживали. Он закончил с левым крылом и чуть приседая, взял правое. Не без усилия он погрузил в пространство между планками правую руку и принялся привязывать крыло к руке. С этим было несколько сложнее, но благодаря терпению и тщательности Икару удалось плотно приделать и правое крыло к правой руке. После того как крылья оказались, каждое на своем месте Икар развел руки в стороны и нагнулся вперед. Нагнувшись, он заерзал спиной и дождался, пока поперечные планки плотно не упрутся в лопатки, когда обточенное дерево прижалось к лопаткам, Икар развернул руки ладонями вперед, и был почти готов к разбегу. Посмотрев под ноги, он увидел расстеленную рогожу и чтобы не запнуться об нее при разбеге, носком правой ноги отбросил ее в сторону, так чтобы она ему не мешала. Затем он придавал задники на обеих сандалиях, видать после разбега он решил их сбросить вниз, чтоб они не мешали ему, и когда сандалии стали свободно ерзать на ногах, Икар был готов, теперь оставалось дождаться порыва ветра.
Идя спиной, Икар почти вплотную подошел к скале развел руки-крылья в стороны таким образом, что его ладони оказались вертикально земли, и стал ждать, всматриваясь в серебристую гладь моря. Ветер не заставил себя ждать, поймав наиболее сильный порыв, Икар набрал полные легкие воздуха и со всей силы ринулся вперед.
Он бежал со всех ног, он бежал так быстро, как ни бегал, ни разу в жизни. Мелкие камни вылетали у него из-под ног, сзади была видна дорожка пыли, ветер разбивался о его лицо и, облизывая его своими волнами, терялся в его волосах. Икар зорко и пристально смотрел вперед, его руки чувствовали, как колыхаются в сильных потоках перья, его сильные ноги молниеносно перемалывали расстояния, порывами ветра его крылья клонились к спине, он бежал к своей мечте. И вот перед ним появился обрыв, увидев перед собой эту грань, которая отделяет его от его мечты, которая соединяет в себе небо, море и землю Икар прибавил в своем беге, теперь он выложил на алтарь своего желания всего себя. Увидев край скалы, он напрягся как струна, тронь сейчас его и он зазвенит самым чистым и высоким аккордом, последним вдохом он наполнил легкие до отказа, он стал воздухом, он стал небом и он продолжал бежать. Подбегая к краю, он перевел руки из вертикального положения в горизонтальное таким образом, что сейчас его крылья несли его отдельно от его самого по ветру. Почувствовав край скалы, Икар развернул крылья по диагонали, направляя их вверх, занес над краем свою левую ногу, правой со всей силы оттолкнулся, так что рыхлая порода с шумом осыпалась вниз, туда, где пенящиеся морские волны ласкали, мрачные задумчивые камни и, остановив дыхание, упал в небо. В этот момент он даже не заметил своей тени, которая молча осталась лежать на земле, на самом краю этого обрыва, тихо взывая к его рассудку.
Он повис в тишине, в той тишине, которая равнялась одной тысячной доли секунды и была здесь, в воздухе, напротив обрыва. Его крылья замерли в невесомости, ветер, который разогнал его замер на кончиках его перьев, мир вокруг Икара на какое-то мгновенье остановился. Его легкие перестали принимать кислород, и вопреки всему легочные пузырьки Икара стали проливать воздух внутри его плоти, он весь наполнился воздухом в этот момент. Он не чувствовал своих ног, так как от невероятного усилия, которое только что разогнало его тело, они остались где-то там, позади, на краю пропасти, бесхозно валятся на земле. В это мизерное мгновение, когда Икар оторвался от земли, когда он упал в ладони своей мечты лишь одна мысль, лишь одна короткая фраза жила в этом невесомом человеческом теле. И последние будут первыми, и последние будут первыми, и последние будут первыми, неустанно повторял Икар, отталкиваясь от края скалы, под которым игривое море облизывало острые камни.
Как ни странно, но это мгновение, которое принесло Икару невесомость и чувство полета закончилось. Ощутив это, Икар с силой выдул из себя весь воздух, ему даже на мгновенье показалось, что он стал плоским, а его ребра сложились, после чего стал с очередным неимоверным усилием махать своими крыльями, но это ему не помогло его безудержно тянуло вниз, на те самые острые камни. Ничего не понимая о успел опомниться и выставил крылья по ветру. Ветер вздыбил и защекотал легкие перья, заиграл ими на свой лад, и падающее тело юноши плавно заскользило в воздухе, поднимаясь все выше и выше от тех мокрых камней, которые так и не смогли дождаться очередной жертвы. Балансируя крыльями, Икар поднимался все выше и выше туда, где медленно и задумчиво плыли облака, туда, где светило солнце. Сейчас он просто молчал, медленно смотрел по сторонам, ловя крыльями ветер, никаких эмоций и мыслей в нем не было, да и какие эмоции и мысли могли сейчас в нем быть. Кружась над морем, Икар медленно приходил в себя, хотя он до сих пор и не верил, что у него получилось взлететь, но то, что он не разбился, говорило ему о многом. Пролетая над тем обрывом, который для него уже остался в прошлом он вспомнил про сандалии и поспешил избавиться от них, стряхивая их со своих ног в низ. Сейчас, когда он затряс ногами, чтобы избавится от сандалий он, почему-то вспомнил, что у него есть еще и ноги, хотя до этого ему казалось, что ног у него не было, он почему-то решил, что его ноги остались там, валятся возле обрыва. Сбросив сандалии, Икар ощутил дополнительную свободу, и лег на восходящий поток ветра. Ветер отнес его за облака, туда, откуда небо показалось ему синее синего, такого синего неба он ни разу не видел. Икар парил словно птица на своих деревянных крыльях, он был счастлив, он просто был. Небесный простор показался ему совершенно другим, не таким как казался ему тогда, когда он ходил по земле. Сейчас эта воздушная стихия была его родной, она направляла его, она рулила им. Выбирая своими самодельными крыльями, ветер Икар смог менять направления полета и теперь гулял взад-вперед по небу, хотя где был у неба зад, а где перед, он и сам не знал.
Он пролетал над теми горами, откуда взлетел, пролетал над той острозубой скалой, на которую ориентировался, идя к своей мечте, сейчас он видел всю ту местность, в которой он прожил всю свою жизнь. Он видел Эгейское море во всей красе и безбрежности видел облака, которые проплывали с ним на одном уровне, видел солнце, которое сегодня светило ярче обычного и дольше обычного. Все это Икар видел и разглядывал, понимая, что сейчас он это видит совершенно особым взглядом, взглядом человека взлетевшего ввысь. Когда ему наскучили эти картины, которыми он успел уже с лихвой насладиться, Икар решил долететь до долины, где люди праздновали день летного солнцестояния и, выбрав нужный ему ветер, полетел в свои родные места. Сперва ему казалось, что путь далек, но, вылетев из пелены облаков и быстро пролетев через горы, Икар увидел вдалеке жилые постройки, это была его родная деревушка. Внизу под ним острые каменные горы сменились зелеными холмами, постройки стали ближе и вот перед Икаром, парящим на своих искусственных крылья, открылся вид долины, в которой люди праздновали день солнца. Сначала он хотел покружить рядом, не пролетая над самой долиной, но, завидев бурное и красивое празднество, Икар решил посмотреть на него вблизи. Взмахнув крыльями, он поймал нижний ветер, который был не слишком силен и порывист и стал снижаться. Теперь, когда Икар легко мог балансировать крыльями, это ему давалось совсем просто.
Он пролетел совсем низко над людьми. Из-за высокой скорости люди не смогли заметить его, да и он толком ничего не разглядел. Внизу по прежнему танцевали сиртаки, пели хвалебные песни солнцу, подкидывали ввысь разноцветные ленточки, внизу был праздник, все люди праздновали, вверху тоже был праздник, но праздновал только один Икар. Поймав еще один поток ветра, Икар вновь пролетел над праздничной долиной, пролетая сейчас чуть ниже предыдущего раза. Теперь же некоторые люди подняли головы вверх и изумились, когда увидели, что над ними только что пронесся Икар, сын птичника Дедала. Тут же они стали кричать – смотрите, смотрите и тыкать пальцами в небо, указывая на парящего в вышине Икара. И вот спустя мгновение вся праздничная толпа уставилось ввысь, разглядывая парящего на каких-то странных крыльях юношу. Тут же на земле прекратились все хвалебные танцы и песни, люди собрались в кучу и, позабыв о солнце, стали разглядывать летящего Икара. А он, ловя новые и новые потоки ветра, снова и снова пролетал над беснующейся толпой. Ему доставляло удовольствие быть в центре внимания этих людей, хотя он не понимал, отчего они побросали все свои песни и танцы, оставили ритуальные церемонии, посвященные дню летнего солнцестояния, и стали наблюдать за ним. Пытаясь узнать причину, Икар вновь и вновь направлял свои крылья туда, где внизу собралась целая толпа людей в ритуальных и праздничных костюмах.
Позовите сюда птичника, позовите сюда Дедала – громким голосом прокричал кто-то из толпы. Да за ним уже послали – тут же ответили ему. Люди все смотрели и смотрели на Икара, который парил в небе, все старались и старались понять, как это ему удалось, но так и не поняли. Вскоре показался птичник Дедал и еще несколько человек с ним. Подойдя к толпе, Дедал тоже поднял свою голову к верху и тут же обомлел. В небе среди облаков парил его сын, размахивая самодельными крыльями, сделанными из птичьих перьев. Смотря на парящего сына, Дедал и верил, и в тоже время верить ему в это не хотелось. Лицо старика тут же покрыла серая мрачная тоска, а глубокие морщины наполнились слезами. Сынок, что же ты наделал – охриплым и тяжелым возгласом вырвалось из него. Вернись, тебе нельзя в небо, ты создан для земли – вновь и вновь выкрикивал объятый горем отец, но Икар не мог разглядеть в толпе празднующих Дедала. Видя возгласы и эмоции толпы, Икару вновь и вновь хотелось кружиться над ними, показывая свое превосходство, что, по сути, он и делал. Он забыл о свободе и сейчас был прикован к вниманию того народа, который собрался там, внизу, под ним. Не отрывая свой взгляд от сына, Дедал стоял и плакал, наблюдая за тем, как доведенная до умопомрачения толпа, желает присоединиться к Икару. Видя этих взволнованных людей, Икар потерял к ним всякий интерес и, пролетая над ними в последний раз, раздумывал, куда же ему отправиться.
Был день, солнце входило в зенит. Сила и яркость светила на глазах росли. Пролетая в последний раз над толпой, Икар решил пересечь Эгейское море и посмотреть что там, на другом берегу, он слышал, что там находится сказочная страна, в которой множество невиданных животных. Поймав высокий ветер, Икар тут же взмыл ввысь над толпой и понесся на своих крыльях в заоблачную даль, мгновенно превращаясь в точку. Люди до последнего провожали его взглядом, а когда он исчез из виду они расступились и снова принялись петь, танцевать, славить солнце, так как оно уже вошло в зенит. На месте толпы остался стоять лишь один Дедал, который стоял и смотрел ввысь, туда, куда улетел его единственный сын, тот которому было предначертано стать земледельцем, а он стал вольнее ветра. Дедал стоял и плакал, так как знал, что больше никогда не увидит своего Икара, того, кто всегда помогал ему, того, кто протягивал кусок хлеба просящему, того, кто выносил воды уставшему, того, чьим домом была земля. А люди снова пели и плясали, люди вновь вернулись к празднику летнего солнцестояния, так как люди очень отходчивы. Рядом с ними стоял Дедал объятый своим горем, но их это совсем не беспокоило, так как Дедал был рядом, а не сними.
Войдя в зенит солнце, в день своего солнцестояния стало изливать на землю все свое тепло, всю свою энергию, сейчас солнце изливало на землю всего себя. Поднявшись выше облаков, Икар почувствовал это, он стал купаться в солнечном свете, в солнечном тепле. Плавая в порывах теплого, золотистого ветра Икар позабыл о своей стране, которая находилась на другом берегу Эгейского моря, сейчас ему было не до нее, попробовав солнечного тепла, ему захотелось долететь до солнца, и он стал подниматься все выше и выше. Лавируя в потоках солнечных лучей и теплого ветра, он испытывал те ощущения, о которых на земле просто не мог себе представить. Он забыл обо всем, он забыл, что он Икар, он забыл о том, что внизу его дом, сейчас он просто и бездумно стремился ввысь, просто для того, чтобы быть там.
Пролетая мимо последнего облака, за которым простиралась небесная даль, наполненная солнечным светом, Икар обратил внимание на свою тень, которая мельком скользнула по облаку. На мгновение, вспомнив себя на земле, он подумал – ну и что, и махнул на тень крылом, тень затерялась в облаке, а он взмыл ввысь, снова растворяясь в солнечном свете. Он опять купался в нем, он опять радовался тому, что взлетел выше птиц, он снова и снова набирал высоту. Икар летел к солнцу и даже сейчас, когда горячий воск стал прилипать к его рукам, он ничего не почувствовал. Расплавленный солнечным светом воск с икаровых стал капать ему на руки, но это его не беспокоило, он этого просто не ощущал. Сначала из расплавленного воска ветер вынул одно перо, затем другое, но, разучившись смотреть по сторонам, Икар этого не замечал, он стремился ввысь. Расплавленный воск залил лопатки Икара, сейчас медленно плавились узловые сопряжения его самодельных крыльев, горячий воск приставал к его тунике, прилипал к плечам, скатывался к кистям рук, но и этого Икар не заметил. Когда на крыльях остались малочисленные перья он, обуреваемый радостью, посмотрел вправо, его тут же объял страх, но уже было слишком поздно. Перестав махать своими крыльями, Икар остановился и повис в небе, так как остатки ветра все еще играли с остатками перьев на его самодельных крыльях.
Сейчас он ни о чем не думал, в нем не было мыслей, сейчас, вися в небе, высоко над землей Икар начал чувствовать воздух, тот воздух, который был под ним. Он чувствовал воздух своими ногами, так как когда-то давно, там внизу, чувствовал ими землю. Сейчас ощущение ног вновь вернулось к нему. Его ноги плотно прилегали к небу, они чувствовали каждый атом, каждую молекулу кислорода, ноги Икара чувствовали эту небесную высь, но они небыли в ней уверены. Его ноги были уверены в земле, они были уверены в воде, но вот в воздухе у них не было уверенности. Чувствуя ногами воздух, но, не будучи в нем уверенным Икар, наконец-таки, понял то, о чем ему говорил его отец, но осознание этого не смогло удержать его в небе и с мыслью - и первые станут последними, Икар начал свое падение.
Его падение оказалось гораздо стремительней, чем его же взлет. Буквально за считанную секунду он долетел до облаков, которые как ему некогда раньше казалось, остались там, далеко внизу. Теперь уже не ветер, а разогнанный воздух свистел в его ушах, трепал его волосы, быстро проходил сквозь его пальцы. Икар падал, падал быстро и легко, в нем возникали мысли остановить это падение, и он принимался тщетно взбивать ногами воздух и хвататься руками за облака. Долго он этим не смог заниматься и с мыслью – брошенный камень не остановить в воздухе, перестал препятствовать своему падению. Чем ниже он падал, тем холодней ему становилось. Солнце светило пуще прежнего, но Икар этого не чувствовал, зато его ноги чувствовали холод, и озноб, который все сильней и сильней проникал в него. Падая вниз он замечал как рядом с ним медленно кружась скользят вниз перья из его крыльев, видя их ему становилось больно, но как только эта боль начинала в нем развиваться перья оставались вверху, а он брошенным камнем шел вниз. Смотря вниз, он увидел как где-то там, далеко под ним заискрилась морская гладь, и тут он вспомнил свою мысль о том, что он будет летать там, где не летают птицы, по сути, он и приближался к своей мечте. Еще мгновение и он разобьется о спокойную морскую гладь и на веке море станет его пристанищем. Не успел он об этом подумать, как тут же у него заиндевели ноги, тело свели судороги дрожи и озноба, и Икар разбился об прозрачную, сверкающую морскую гладь. Он камнем упал в море в то море, которое было безбрежным и бескрайним и у этого моря не было ни начала, ни конца и даже берег не мелькал вдали.
Чуть спустя, на это место, куда упал Икар опустились легкие птичье перья, это все, что осталось от его самодельных крыльев. Перья, залитые воском, еще долго трепыхались на игривых волнах. Море перебрасывало их с волны на волну, безудержно ими играя, но и оно вскоре, так же как и Икара поглотило этот некогда легкий пух, залитый бледно-желтым воском.
Самый длинный день в году заканчивался, люди покидали праздничную долину. Навеселившись вдоволь, они шли к себе домой полные эмоций и радостных впечатлений, солнце клонилось к горизонту, оно итак сегодня дольше обычного задержалось на небе, наступал вечер. По небу вновь поплыли огненно-красные облака, закат опять окрашивался в багрянце бордовые оттенки, от которых было грустно и печально. Торжество в день летнего солнцестояния завершалось, последним огнем догорал ритуальный костер, а в месте с ним и весь старый год. Пастухи вновь пригоняли свои отары в долину и начинали заводить долгие протяжные песни.
Дедал пришел в себя. Он по-прежнему стоял в долине, его глаза высохли и стали похожи на высушенный чернослив, наполненные горем они не могли сомкнуться, он все смотрел и смотрел. Оторвав взгляд от земли, Дедал взглянул в небо, туда, куда улетел его сын, ему не верилось в это, он и сам не хотел в это верить, но действительность не обманешь. Высохшими глазами Дедал смотрел на огненно-красные облака, которые рваными перьями плыли оттуда, куда ветер унес Икара. Он все понял без слов. Плакать у него больше не было сил, да и слезы он все уже выплакал. Всматриваясь в воинствующие облака, он еще раз вспомнил Икара, после чего, опустив голову, отправился домой, туда, где его ожидала некормленая птица, то единственное, что у него осталось. Пастухи своими грустными песнями проводили Дедала, воздав память его доброму сыну. Облака все плыли и плыли со стороны моря, и казалось, не было им ни конца, ни края и порой само солнце, что садилось за горизонт терялось в этих облаках.
Овцы мирно и тихо паслись, безвольно слушая песнь пастухов. Сегодня они не блеяли на нерадивые облака, сегодня они смирились с ними, куца поджав под себя свои бараньи бошки. Этим вечером долину наполнила лишь песнь пастушьих рожков и за весь вечер ни одна последняя овца не заблеяла на проплывающие огненно-красные облака, так как чем-то своим, овечьим они понимали, что и последние станут первыми. Но, зная что, случается с первыми, овцы боялись блеять, их полностью устраивало быть последними. Зная это, они мирно и безголосо паслись на вечерних лугах юго-восточной Греции под огненно-красными облаками. Сегодня овцы тихо жевали траву, слушая столь назойливый для них рожок, эти вечером они даже боялись поднять головы, так как, подняв голову последняя тут же становилась первой, ибо и последние будут первыми.
Как обычно ближе к полуночи остался играть всего лишь один рожок, но и он вскоре уснул. Эта ночь была лунная и ясная, вся округа спала своим крепким сном и только лишь в не занавешенном окне хижины, которая стояла рядом с домом птичника горела лучина. Дедал сидел возле тлеющего огарка и молча подбрасывал легкое перо, которое он обнаружил тут же, в кучке легко пепла возле не догоревшего огарка соломенной лучины.
За окном была полная луна, во время таких лун на море обычно бывают красивые дорожки – подумал Дедал и вновь подбросил в воздух перо. К чему это я – сказал в пустоту он думая о морской дорожке, не найдя ответа он вновь подбросил в воздух легкое птичье перо, а оно тут же плавно опустилось вниз. Спать ему не хотелось, ему хотелось вновь и вновь подбрасывать вверх это перо, так как это перо единственное, что осталось у него от Икара.
Ночь пришла и в открытое море, туда, куда днем камнем упал Икар. На поверхность волн легла лунная дорожка, слабый ветер колыхал морскую гладь и здесь, в этой стихии практически все спало. Через мгновенье возле морской дорожки вода слегка забурлила, небольшие волны чуть вспенились и, разрезая серебряную гладь верхним, плавником через лунную дорожку перелетела рыба, у которой кроме верхнего и нижнего плавника были еще два, с обоих боков. Рыба с легкостью перелетела широкую полоску моря, которую луна посеребрила своим светом. Складывалось такое ощущение, что эта рыба, была вовсе не рыба, а птица, которая жила в воде, так как уж больно легко она порхала в воздухе. После того как эта летающая рыба скрылось в морской пучине, море вновь успокоилось и приняло прежний вид. Не прошло и получаса как возле дорожки опять забурлило, и на поверхности показались уже несколько верхних плавников. Быстро рассекая воду, месяцевидные плавники подошли практически вплотную к лунной дорожке и через мгновенье несколько рыб повторили то же самое, что до них сделала первая. Они так же с особой простотой и легкостью перелетели через широкую водную гладь и тихо исчезли в морских глубинах. За этими последовали следующие, за следующими следующие и через какое-то время вся морская гладь, возле лунной дорожки, кишела летающими рыбами. Эти морские обитатели с легкостью выныривали из глубины и, расправив свои боковые плавники, перелетали через серебристый источник света, расстеленный по поверхности моря. Эти рыбы летали словно птицы вероятнее всего их привлекал лунный свет и она пробовали поймать его своими немыми ртами. Их полеты все продолжались и продолжались, выныривая из воды, они расправляли свои крылья и, сверкая в лунном свете плавниками с легкость преодолевали расстояние в несколько десятков метров, после чего вновь опускались в море. И какая среда для них была важней, было очень сложно понять, так как они вели себя и как рыбы в воде, и как птицы в воздухе.
Их активность объяснялась очень просто. Когда наступала самая короткая ночь в году, летающие рыбы шли на нерест и именно в течение этой самой короткой ночи, должны были отложить икру, из которой в последствии появится их потомство. Икру они откладывали один раз в году, тогда когда на землю опускалась самая короткая ночь именно в этот промежуток эти рыбы, наделенные сверхвозможностями, должны были успеть отметать свои рыбьи яйца. Если самка не успела в эту ночь, то все, оставалось ждать до следующего года, а это было чревато для их вида, для вида летающих рыб. И как раз перед самым нерестом они все всплывали к поверхности и устраивали своеобразный праздник, перелетая через первый попавшийся источник света. Сегодня и была самая короткая ночь в году, вот и устроили эти рыбы на поверхности моря свои ритуальные полеты, так как ближе к утру, самки летающих рыб должны были опуститься на дно и отложить икру.
Сверкая своей чешуей, встряхивая своими хвостами, летающие рыбы стайка за стайкой все перескакивали и перескакивали через лунную дорожку. В воздухе они сталкивались друг с другом, сбывались со своей траектории, но, попав снова в море, уходили каждая своей дорогой, эти ритуальные полеты летающих рыб продолжились до самого утра. Как только луна сошла с небосклона, последняя рыба перелетела через тающую, некогда яркую серебряную дорожку и вся огромная стая летающих рыб погрузилась на дно. Самки замерли, прижимая свои брюшки ко дну, самцы плавали возле, отгоняя непрошеных гостей, весь последующий день и всю последующую ночь летающие рыбы метали икру. Но вот нерест закончился, и стая вновь стала свободной. Оставив икру вызревать, огромная стая летающих рыб отправилась в южные моря, чтобы ровно через год вновь вернутся сюда за своим потомством.
Прошел год, или чуть меньше того. Близилось время появления мальков летающих рыб, стая возвращалась обратно. За это время стая летающих рыб значительно поредела, так как южные моря были злее и коварнее чем это и, подплывая к месту прошлогоднего нереста, они надеялись пополнить свои ряды молодой порослью, и после вновь, здесь же, отложить новую икру. Найдя место прошлогоднего нереста, стая всплыла на поверхность, где каждая рыба совершила очередной ритуальный полет, после чего стая вновь опустилась на дно, где и была отложена икра. Косяк летающих рыб окружил место нереста и принялся ждать, до вылупления мальков оставались считанные минуты. Ну, вот время наступило и…
И с того места, где была отложена икра, медленно кружась, поднялся первый пузырек воздуха. Первый блин комом – подумала самая старая самка и подплыла поближе. За первым пузырьком поднялся второй, затем третий. Хранящаяся на дне икра лопалась, выпуская наружу пузырьки кислорода. Недоумевающие рыбы подплыли поближе, но ничего не изменилось, икра продолжала лопаться, выпуская из себя округлые шарики воздуха. Смотря на свое потомство, которое медленно взлетало вверх пустотелым воздухом, летающие рыбы плакали, но так как они были в воде, их слез не было видно. Они молча и грустно смотрели на гигантскую кладку икринок, которая все продолжала и продолжала лопаться пустым воздухом. Когда последняя икринка, последняя надежда всей стаи взорвалась, выпуская из себя кислородный шарик, весь косяк летающих рыб медленно стал провожать взглядом свою последнюю надежду, которая медленно поднималась в толще соленой воды все выше и выше, а после этот маленький шарик, наполненный воздухом, и вовсе растворился, достигнув поверхности моря. Проводив удрученным взглядом последнюю надежду, вся стая летающих рыб вновь взглянула на место своего нереста, но кроме песка на нем ничего не было. Их икра вылупилась воздухом, который в спешке исчез где-то там, наверху. Их икра оказалось пустой, их икра оказалась воздушной, наполненной тем непонятным газом, которой они привыкли хватать во время своих ритуальных полетов.
Посмотрев в последний раз на место своего неудавшегося нереста, стая летающих рыб отправилась на поиски нового места, так как до самой короткой ночи оставался всего лишь один день. Последней, это гиблое место, которое вместо рыбьих мальков породило огромное множество пузырьков воздуха, покидала старая летающая рыба. Она, не веря своим глазам, опустилась на самое дно, туда, где год назад были отложены миллионы икринок, и еще раз грустно проплыла над местом неудавшегося нереста. Жалобно рассматривая старческим взглядом, серый морской песок того места, которое погубило целый рыбий выводок, она, если бы могла говорить вымолвила бы – икра и кара, и икра, и кара или же икра Икара. Но рыбы не умеют говорить, вот поэтому, молча, шевеля губами и выпуская при этом пузырьки воздуха, она, про себя нашептывая – икра и кара, икра Икара, икра и кара, поспешила догонять остальной косяк летающих рыб. Она при этом знала, что всякая рыба должна жить в воде, но даже у нее мыслях не укладывалось, что это была икра и кара, и икра, и кара или же икра Икара.