НАЗАД НА НЕБО
Часть V
Что-то я на папу осерчала. Как это я – продаю «мазню»?!
Да он хоть одну картину, из тех, что я продаю, видел?!
Вообще – хоть одну картину в жизни видел?! А если видел, и считает «мазней» то, что видел, то, что он тогда в своей жизни видел?! А если все-таки видел, то, как может, - не глядя – называть картины моих авторов «мазней»?!
1
Да у меня один Эдуард Эдигарян чего стоит! Маэстро! Да что там маэстро! Маэстро у меня Никольский. А Эдуард у меня Мэтр. Динозавр среди муравьев. Моему папе было всего девять лет, когда Эдуард родился. А когда мой папа подвизался комсомольским вожаком на металлургическом заводе города Челябинска – Эдуард окончил художественную школу в городе Ереване. А когда мой папа стал зам. председателя металлургического райисполкома города Челябинска – Эдуард окончил художественную Академию в городе Ереване, старейшую Академию СССР. А когда мой папа был уже председателем Ленинского райисполкома того же Челябинска Эдуард был главным художником Государственного Оперного театра того же Еревана, старейшего Оперного театра СССР.
А потом случилась перестройка.
И кто из этих двоих людей сейчас круче – тот, кто имеет свой собственный «свечной заводик» в городе Челябинске, или тот, кто имеет свою собственную галерею в центре Праги?! Еще надо посмотреть.
Любимый мой эдигаряновский сюжет – он и она на ослике, бредущем через пустыню – ему уже пять тысяч лет! – а ведь это картина Эдигаряна. Создал ли папа хоть одну «свечу», которая будет гореть пять тысяч лет?!
А вот недавно я начала работать с Мариам Шерибьян. Она эти свои холстики – прямо-таки вышивает, непостижимым, одной ей известным способом. Ее девушки с грушами, гранатом, виноградом – это умопомрачительной красоты создания, любой человек не может оторвать от них глаз, я же вижу. Только у любого человека денег нет платить за такую красоту. А кто когда утверждал, что красота – бесплатна?! Даже чтобы любоваться красотами природы – нынче на любом верстовом столбу приходится платить, а уж что до произведений искусства...
2
Бедный, бедный мой папа!
Бедные, бедные все люди!
Все, кто не побывал на Гавелаке, и не купил у меня работу одного из моих авторов, пока я жива. Потому что, если так и дальше пойдет, я непременно сыграю в ящик.
И потом. Что это за «кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку»?! Что за пошляк такой, этот Крылов! Факт, надо пересматривать всю славянскую литературу.
Речь идет, очевидно, о том эпизоде в злосчастном отрывке из газеты «Пражские новости», где мы сидели в кафе у Игоря Кронного на втором этаже и читали друг другу «из себя». Читал Стариковский, читала Надежда Гейлова, читал сам Кронный и, - ваша покорная слуга.
Может быть, мне не хватило мастерства описать, как они читали.
Но читали-то они превосходно!
И это правда, что от текста Леонида Стариковского все проголодались и набросились на картошку с котлетами!
И это - правда, что, когда читал Кронный – у всех сердца бешено заколотились ненавистью, ненавистью к терроризму, к тем, кто уничтожает безвинных людей, потому что винных достать – кишка тонка. У всех заколотились! Как одно сердце!!
И это правда, уж совсем голая, что все лежали на столе от смеха, когда я читала последние главы «Узбека».
А уж, если отвлекаться от сюжета на открытое письмо родному отцу, так можно и вспомнить события буквально минувшей осени. Союз русскоязычных писателей, проживающих в Чехии (у нас, стараниями Левицкого, есть и такое) организовал экскурсию в Мокропсы и Вшеноры, два небольших сельца под Прагой, где в 1921-23 годах проживала Марина Цветаева. Как раз к ее Дню рождения. На вокзале нас собралась тьма-тьмущая. Я потом грубо насчитала семьдесят человек. Со мной была Маришка, а с ней – ее Маришка. Марина Зорина – компьютерщица.. Мы ходили там, открыв рты. Особенно в верхнем сельце, во Вшенорах, куда перебрались по железнодорожному мосту через реку. Эту самую реку Цветаева назвала «некупаемой», но довольно часто ходила туда, чтобы посмотреть на нескончаемые поля по другую сторону. И довольно часто,перебравшись на другой берег по камушкам, ходила по этим полям, и называла их своими. А еще она ходила кривыми горными улочками, по которым табуном пропылили и мы. Мы сначала осмотрели один из домов, который она снимала, потом другой, потом заплутали, а в третий, домик лесника, даже не пошли, так высоко в горах он находился. Лариса Дашкова, наш добровольный экскурсовод, пояснила, что этих домов, где проживала Цветаева, штук шесть-семь, и еще, может, некоторые неизвестны.
- И чего это она скакала из дома в дом? – спросила я у Маришки, - за три года каждые четыре месяца менять жилье, да еще с грудным ребенком на руках…
- Вспомни Юрку, - засмеялась Маришка, - два месяца за комнату платит, на третий не может заплатить, на четвертый выгоняют. Так и Цветаева.
- Никогда не поверю, у нее же муж был какой-то крутой энкэвэдэшник!
- Это он потом им стал, в Париже. А в Праге он был обычным студентом, учившимся в Карловом университете на дотацию чешского правительства.
- Откуда ты так подробно знаешь биографию Цветаевой? - удивилась я.
- Меня родители назвали Мариной в ее честь.
- Ах, вот оно что, - пробормотала я и по-другому взглянула на Маришку. Худая, долговязая, в чем только душа держится. Одни огромные глаза на лице светятся. Что-то мне стало их смертельно жаль - обеих.
3
Вдосталь набродившись по желтым коврам опавших листьев, мы попали в ресторанчик, один из двух, сохранившихся со времен Цветаевой – ведь и она там, конечно же, сиживала, и курила во внутреннем дворике, на грубо сколоченной скамье, на которой теперь вот сижу и я, и курю, а Александр Шонерт пробует струны своей божественной скрипки. Вдруг посетило меня великое чувство сопричастности к счастливой Марине, ведь она назвала эти три года, прожитых в Чехии, самыми счастливыми в своей жизни, и до последнего вздоха мечтала вернуться сюда. А когда Наталья Волкова читала Цветаеву с импровизированной сцены, то я и вовсе расплакалась.
Так что, папочка, дело вовсе не в кукушке и петухе, а лишь в том, что я не могу сама себя прокормить. И это правда. И как так вышло?!
У Юры с «Интер-Континенталем» ничего не вышло.
Мы помчались со Светкой в «Фо сизенс».
Мы уже мчались туда по второму разу. Мистер Бингл(!!!), коммерческий директор отеля, требовал от нас только оригиналы, и только с видами Праги. Он сказал, что его клиенты даже в мыслях не могут заплатить за какую-то там подделку.
Конечно, два метра в своем роскошном холле он нам не дал, но дал полметра на полке маленького шикарного магазинчика, расположенного в нижнем этаже. Там у него за конторкой стояла безупречно вышколенная пани Ева, Бог знает, со сколькими языками.
Мистер Бингл отобрал четыре Асхата и два Эдигаряна. Потому что Асхат узенький, а Эдигарян пошире, Асхат подешевле, а Эдигарян подороже. Разумеется, он поставил три комиссии на каждую работу.
Только гораздо позже я узнала, что «Фо сизенс» - сеть высококлассных отелей по всему свету. В каждой столице мира есть по отелю «Фо сизенс». И у него нет конкурентов.
4
Еще раз, но иначе. Сегодня все-таки первого июля. Июля, а не этого кошмарного, насквозь пропащего июня! Неужели этот жуткий месяц закончился?! Неужели все теперь вернется на круги своя?!
Нет, не вернется.
Я уже не верю в то, что все будет хорошо. И, уж, тем более, что по-прежнему.
Еще вчера, я поехала на Гавелак к двум часам, где мы договорились встретиться с Юрой. Он не пришел, и телефон его не отвечал. Я прождала его полтора часа. Правда, сначала я заняла семьсот крон у Миракян,(хотела тысячу, но у нее было только семьсот) И пошла и купила торт Владику, на «высвечени». Он с утра принес свидетельство об окончании второго класса с заключением «Проспел». После второго класса можно торт подарить, а вот после девятого и мобильного телефона не хватит.
Торт – это четыреста крон, и триста у меня осталось, как бы, на два дня, четверг и пятницу. Не разгуляешься.
Правда, в половине второго Миракян отпросилась у меня «на кофе» с Седой. Мол, тебе все равно ждать Юру, так какая разница, где. Я села с книжкой, принесенной для Павлова, и начала ее читать сначала. Меня поразили строчки:
«ВСЕ РАЗОБЬЕТСЯ, РАЗЛЕТИТСЯ КОЛЮЧИМИ КУСОЧКАМИ, ПРОЛЬЕТСЯ В ГРЯЗЬ НАВСЕГДА».
Если я в это поверю – я погибла.
Пришла женщина с дочкой, француженки, и начали с копий, а закончили оригиналами. Девочке понравилась отличная акварель сына Миракян. Мне тоже понравилась. И мама согласилась. Я продала ее за две с половиной тысячи крон, и Миракян мне выдала двести пятьдесят крон со словами:
- Умничка. Двести пятьдесят правильно?
- Правильно. Спасибо.
- Это тебе спасибо. Вот почти тысяча и вышла. Как ты хотела.
Я ее поцеловала и пошла домой. Разобьется, разлетится, прольется, но не все.
Это Бог мне дал час подумать. О вечном.
Если наши с Виталиком отношения с самого начала были завязаны на шатком основании – поездке после ресторана ко мне домой, - то Виталик имел право на фразу «ты вечно пьяная, грязная, похотливая сука». Но. Если я, благодаря ему, написала «Узбека на осле», «Солнце осени», да и саму «Галерейку», то я доказала, что это не так.
И наши с Виталиком отношения с самого начала были завязаны на прочном основании – этом разговоре в этом ресторане. Если бы он меня тогда так не слушал,
если бы он тогда так мне не сопереживал, если б не оказалось, что я нашла его там, в этом ресторане, на всю жизнь,
если бы не существовало такой связи между людьми, которую не перерубить и топором, дочке бы не понравилась акварель, а мама бы ее не купила.
Мне надо выдержать.
5
Неделю отработав целиком, и расплатившись с самыми вопиющими долгами, я заплатила две тысячи крон в последний раз за компьютер, и подумала, что все самое страшное уже позади. Вдруг, в понедельник, опять не достала места, хотя и была третьей. Это меня уничтожило. Я вернулась домой, и меня не просто начало тошнить, тошнит меня все три недели без Виталика, у меня началась рвота.
Совершенно ни с чего. Я ничего с утра не ела. Я даже ничего не пила, кроме минеральной воды. А меня рвало желудочным соком.
И я разрыдалась.
И я позвонила Виталику.
Он сказал, что сам перезвонит мне, и до восьми вечера я пролежала пластом на кровати, и только его обещание перезвонить мне держало меня при жизни. В восемь вечера он перезвонил, и я сказала:
- Виталичка, я умираю, приезжай, пожалуйста…
- Ира, не плачь, я сейчас приеду.
Бедный мой мальчик, помчался ко мне по первому зову!! Если б не это, если б не это!
Он приехал очень смущенный.
И Владик, и Франтик буквально повисли на нем. Целый час – до десяти вечера – нельзя было отодрать этих детей, и мы толклись вчетвером в моей маленькой комнате, пока не пришла Наташа и не разогнала сыновей по постелям. Но для этого мне нужно было проорать.
Но до этого Наташа успела приготовить роскошный ужин, что означает, что она тоже была рада Виталику, и Виталик поел. А я даже есть не могла. Я только пила. У меня еще была бутылка вина. Я тут на днях выяснила, что до сих пор пила не вино, а чернила. В коробочках. Испанское, «Крусарес», чи «Крузарес». Как не проснусь, язык черный. Просто грязный. Разумеется, мой компьютер с его программой «редактор», довольно часто мне подчеркивает зелененьким «просторечные выражения». Я эту «опцию» не отключаю, мне очень интересно, что он подразумевает под определением «просторечные». Вот бы Лескова на него напустить. Но меня смешит до колик, что, когда я напишу «на х…», он вообще не знает, что ответить, только предлагает вставить это слово в используемый лексикон.
В общем, от Виталиковой коробочки своего любимого вина я отказалась. Но у него нашелся и фернет. Когда дети ушли, он разлил его по рюмкам, и подал мне мою так, как когда-то в кафе «Трагедия». Мол, можешь плеснуть в рожу. А я смотрела на него во все глаза, и смотрела.
И он сдался, и пересел ко мне в ноги, и, поправив подушку у меня в изголовье, совсем как умирающей, шумно вздохнул:
- Ира, Ира, все ты выдумываешь…
6
- Я не выдумываю. Меня три недели беспрерывно тошнило, а сегодня рвало.
- Только не говори мне, что ты беременна, - пошутил Виталик, и у него нашлись силы пошутить.
- Я просто умерла бы, если б ты не приехал. Я не могу без тебя жить.
И он наклонился ко мне. И поцеловал меня. Мы долго целовались, пока не начали снимать друг с друга одежду. Потом Виталик долго и самозабвенно распалял меня. Потом любил до моих бурных слез. Потом ласкал. Потом опять распалял, и снова любил. Это было неслыханное наслаждение.
В перерывах мы пили вино – чернила! – и разговаривали. Обо всем на свете, друг о друге, о себе, и о самых сокровенных своих мыслях. И еще он признавался мне в любви, снова восхищался моим телом, особенно ногами и грудью, а про то самое место, ты же знаешь, о чем я, говорил он, я знаю каждую его клеточку, каждый изгиб, каждую выемку, ты его так не знаешь, как знаю я, и по памяти воспроизведу, и каждую клеточку люблю. Вот разве может мужчина иметь такие тексты, как домашнюю заготовку?! Никто со мной не был так откровенен. Никто так меня не ласкал. И никого в жизни так не ласкала я.
И так до рассвета.
Не является ли рассвет – закатом для всех, не живущих в браке?!
- Виталичка, мне к восьми утра нужно стоять у справы!
- К восьми утра я отошлю эсэмэску Павлову, что заболел.
В половине десятого мне позвонил спрвец и сказал, что для меня есть место. Я не могла не поехать на работу. Иначе справец уже никогда не позвонил бы мне.
А Виталик целый день просидел за моим компьютером, в моей рубашке, собственно, в своей, которую я хотела подарить ему на первое сентября, так и не состоявшееся, и Наталья потом говорила, что целый день пугалась, видя его в этой рубашке, и путая со мной. Он уехал за пять минут до моего приезда.
- Я не мог остаться, Ира, - сказал он мне по телефону, когда я позвонила и расплакалась, - Мы снова встретимся, когда придет время.
Кто решает – когда придет время?
Неужели Виталик?!
Времена и сроки знает только Бог.
7
Мама приехала во вторник, рано утром, Наталья поехала ее встречать. Я купила бутылку бехеревки к ее приезду и мы выпили по панаку за встречу, а потом я поехала на Гавелак за местом. Места не достала. Мама же, вот геройка, довезла и подарила нам с Наташей деньги – мне двести евро, а Наташе сто. Я сто из своих прямо на Гавелаке и поменяла, прямо на Гавелаке и раздала долги – пятьсот Лиле, пятьсот Свете, тысячу крон припрятала, чтобы отдать вечером Франте за Интернет, а еще купила свежих овощей, чтоб были. Вернулась домой, поставила в духовку курицу, фаршированную ананасом, только разлила по рюмочке, звонок. Синенькая.
- Что-то давненько о Вас ничего не слышно, Ира.
- Я как раз собиралась Вам звонить.
- Значит, телепатия. Приезжайте-ка сегодня ко мне домой. У меня для Вас есть интересное предложение. А еще отличный тортик. И не менее отличный коньяк.
- Ко мне сегодня приехала мама.
- Приезжайте с мамой.
- Не знаю, она с дороги.
- Смотрите сами.
- Поезжай, доченька, - сказала мама, - Ведь это не ей нужно, а тебе.
- А как же ты? – сказала я, - А как же курица?
- Что я, с курицей не справлюсь?!
И я поехала. У метро перед домом Синенькой купила какие-то цветы за двести крон, потому что знала – если справец завтра даст улочку, то Светка встанет со мной, а это как раз двести крон. Синенькая открыла узенькую бутылочку «Белого аиста», и заговорщицки сообщила мне, что сейчас занимается коньяками вплотную. Что недавно вернулась из Франции, а через месяц поедет на Конгресс, в Швейцарию. Что у нее дел по горло с этими коньяками, и поэтому она предлагает мне газету «Пражские новости» целиком взять на себя.
- Я тебя сведу с нужными людьми, я тебя перезнакомлю со всеми спонсорами, единственное, что я тебя попрошу – найти новое помещение под редакцию. Ты же все равно занимаешься этим – ищешь помещение под галерею. А два дня в неделю – так и быть – будешь продавать картинки на Гавелаке, раз уж у тебя такое хобби.
- Я не знаю, - удалось вставить мне, - Это не хобби. Я картинки предпочла журналистике.
- Ты же очень талантливая девочка, - настаивала Синенькая, открывая вторую бутылочку «Белого аиста», - Что тебе картинки. Тебе надо писать. Но творчеством мы займемся тогда, когда заработаем деньги. Что ты сейчас можешь написать позитивного, когда твоя голова занята только тем, где взять тысячу на недельный «накуп»?!
До тортика так дело и не дошло.
8
Вернулась я домой уже затемно, да еще два битых часа морочила своим девам
головы (они у меня по гороскопу обе «девы», третьего и пятого сентября), что вот уже семь лет надо мной не было начальника, а тут вот возьмет и появится.
- Да у тебя вот уже два месяца места нет, - возмущалась дочь, - Ты же к справцу на цырлах бежишь, когда он позвонит раз в неделю, и то, когда дождь идет.
- И то, Ирочка, лучше с начальником, да с заработком, чем без начальника и с голой попой. У тебя же нет выхода, – это мама.
- И какой тебе Синенькая начальник – если ты сама начальник, главный редактор газеты, у тебя у самой в подчинении сотрудники будут, - это дочь.
И так далее. По кругу. Они меня почти убедили.
А утром позвонил справец, и я на цырлах, как выражается Наташа, побежала на Гавелак, еще успев при этом проорать:
- Вот какая мне редакция газеты? Я что, не знаю, что такое редакции местных русскоязычных газет? Листков подметных, а не газет!
В этот день мы со Светкой заработали по три тысячи.
И я поверила, что приехала мама.
Я купила два килограмма черешни.
Я записалась в парикмахерскую.
Да еще вечером справец, проходя мимо, сказал, что сегодняшнее место он оставит за мной и назавтра. И на послезавтра.
В доме воцарился праздник.
И на уик-энд нас ждали Теплицы!!
9
Мы с мамой выехали последним вечерним автобусом в пятницу.
Но, перед этим, я позвонила Виталику и сказала:
- Все-таки ко мне мама приехала. Не может быть, чтоб ты не хотел повидаться с ней. Она тебе тоже привезла подарочек. С самого Челябинска на себе перла.
- Я пока не могу, Ира, - был ответ, - Случилось нечто экстраординарное. Но я не могу по телефону. Давай не сегодня.
- А сегодня и не получится. Мы на два дня уезжаем в Теплицы.
- Тогда в понедельник созвонимся?
- Хорошо.
С автобуса первым делом зашли в «Биллу» и купили на семьсот крон продуктов. Не шиковали, но и ни в чем себе не отказывали. Было щемяще трогательно, как мама пытается разобраться в упаковках бесчисленных сыров, колбас, рыб. Или, лучше сказать, совсем не пытается. Все ей в диковинку. Все ей в соблазн. И проглядывает в ней малышка, которой мать в военные годы таскала ворованное зерно в сапогах, с тока. Я бы ей всю «Биллу» купила, да нам не съесть за всю оставшуюся жизнь.
- Мамуля, достаточно двести грамм, завтра придем и снова купим, свежее, никуда не денется.
- А еще бы бутылочку бехеревки, - застенчиво говорит мама.
- Разумеется, куда же без нее.
Пока ехали до дому, я позвонила Люсе.
Она сказала:
- Бросайте все и спускайтесь. У нас еще картошка горячая.
Но спуститься так и не удалось. Мамуля зашла в квартиру, как во сне прошла по всем комнатам, заглянула в ванную и туалет, зачем-то в прачешную, где пока натуральный чулан, пошаркала ножкой по дубовому полу в спальной, позвенела хрустальными подвесками в люстре, потом погладила Вавричкину стенку, потом посидела на кожаном диване, потом плюхнулась на велюровый, и сказала:
- Наливай! Даже твой отец, будучи председателем Ленинского райисполкома, не жил так! И даже твоя двоюродная сестра Леночка, у которой сейчас свой собственный косметический салон и шикарная квартира, не живет так! Да ты миллионерша, доченька! А то, что у тебя сейчас временные трудности, так это ты преодолеешь. Раз ты двухкомнатную зачуханную хрущевку умудрилась превратить в действительно пятизвездочный отель, апартаменты, (это она меня цитировала) то, ты и все другое сможешь. Тебе просто нужно найти свое место.
Мы с мамой наклюкались и к Люсе не добрались.
10
С утра пораньше подались к Вавричке. Предупреждаю все заинтересованные лица – в субботу пан Вавричка работает лишь до двенадцати дня. Я несла в зубах долг – две с половиной тысячи. Вавричка на радостях подарил мне пестренький коричневый половик домотканной работы. Двести крон, а настоящая шерсть, не то, что тот искусственный блин, который Наташа меня уговорила купить за семьсот в «Теско». Я свое приобретение торжественно положила у своей кровати. А блин в прихожую, пусть топчут, кому не лень.
Конечно, мы выпили по панаку за обновку, и отправились в «Бетховен».
Там встретили Люсю.
Мама радовалась за троих.
Потом мы приготовили торжественный обед. Не на троих, на десятерых.
Потом его ели до вечера.
В воскресенье я проснулась с головной болью.
- Ох, мама, - сказала я, - Не нужно мне было вчера мешать бехеревку с вином.
- Да что ты там помешала, пару рюмочек, - отмахнулась мама, - Я больше тебя выпила, а ничего…
- Да если я в твоем возрасте смогу выпить столько, сколько ты, я буду просто счастлива! Но мне нехорошо. Мне уже с месяц нехорошо, как никогда не было. Вот я протерла от пыли только подоконники, да зеркало, а с меня семь потов сошло, и все внутри мутно…
- Может быть, у тебя климакс? – брякнула мама.
Климакс – не климакс, а пить мне категорически нельзя. Что же все-таки у Виталика случилось экстраординарного?!
В этот день мы снова посетили «Бетховен». Что поделать, если маме втемяшилось, что каждое плавание в минеральной воде на год укрепляет ее опорно-двигательный аппарат?! Она решила зарядиться на два года. Пока не приедет снова. Я не была против. И главное, мне самой заметно полегчало. Так, что мы, перед отъездом в Прагу,
пообедали в полюбившемся ресторане «У бульдога». Там дают такие «паненки» из свинины – закачаешься.
11
В понедельник я не выдержала и позвонила Виталику сама.
- Я пока не могу говорить, Ира, я тебе сам перезвоню.
Перезвонил минут через десять.
- Виталик, я два дня места себе не находила, что же все-таки у тебя случилось?
- Я опять встречаюсь с женщиной, - бухнул он.
- С какой? – спросила я, выскакивая на балкон, чтобы мама меня не слышала.
- С Иваной. Справкиней Сходов. Представляешь?!
- О-оо, - сказала я, - Все-таки не зря она тебе штаны полгода стирала.
- При чем тут это? Просто так получилось. Мы вместе праздновали день рождения, там одного, со Сходов.
- И ты напился, и опять спьяну перепутал.
- Ира! Мне тридцать два года! Я в этом возрасте должен оплодотворять все, что движется.
- И как? Получается?
- Первые три дня я ходил совершенно обалдевший. Колоссальный опыт! Другой менталитет!!
- Сколько ей лет?
- Не знаю. Но, наверное, она старше тебя.
- Ого. Так ты и до гробов доберешься.
- У нее красные волосы. Радикально.
- Тебе нравится?
- Это необычно. У нее и дома все необычно.
- Например?
- У нее вместо кроватей такой настил под потолком, куда нужно забираться по лестнице.
- Полати.
- Что?
- Полати по-русски. И что, кувыркаться есть где?
- Ну, так, с трудом. Удивительно, что я с тобой разговариваю, и мне легко.
- Удивительно, что я с тобой разговариваю и мне не больно. По крайней мере, не как в первый раз. Я поняла, что ты за человек. Ты пушинка, летящая по воле ветра.
- Разве мы не все такие?
- Нет, я не такая. Я сопротивляюсь. Я умею сказать «нет».
- Я тебе тоже умел сказать «нет».
- Потому что я тебе это позволяла. А вот позволит ли Ивана – это большой вопрос. Она – твой начальник. Спать с подчиненным – самое гнусное дело. У нас в СССР за это даже статья была «использование служебного положения в корыстных целях».
12
- Это за взятки.
- А что это с твоей стороны, как не взятка? Может быть, со временем тебе Ивана и станек выкатит. Будешь «маителем», как я.
- Я пока еще ничего не понял.
- А когда поймешь – будет поздно.
- Перестань, пожалуйста, мне и так не по себе.
- Ладно, будь счастлив.
- Ты тоже.
Я положила трубку. Но через секунду ее снова схватила:
- Ты можешь сейчас говорить?
- Да, - ответил Виталик, - она как раз пошла за вещами, а я остался в машине.
- Ого, - сказала я, - она к тебе переезжать собирается?
- Представляешь! – возмущенно сказал он.
- А что, колоссальный опыт. Плюс на работу теперь в автомобиле будешь ездить.
- И с работы.
- Вот именно. Не забалуешь.
И такой треп в течение всего времени, пока Ивана собирает манатки. Как будто не трагедия. Как будто два приятеля разговаривают о бабах:
- И прошу тебя, Виталик, обо мне ни слова.
- Она не спрашивала.
- Спросит.
- Нет, Ира, у нее абсолютно другой менталитет.
- Посмотрю я на ее менталитет, если ты попробуешь сбежать от нее. Это тебе не Линда, которой достаточно было послать эсэмэску. Это тебе не я.
- Это мне не ты, - грустно сказал Виталик, и я повесила трубку. Почему-то мне стало смертельно жаль и его. Что это мне, собственно, всех жаль, и притом, смертельно?!
- Нашла, кого жалеть! – воевала Люся, когда во вторник мы, после работы, встретились в «Золотой лире», - Скотина! Так ему и надо! Пусть теперь споет песню о свободе, буревестник!!
13
Так скотина, или все-таки буревестник?!
Столько всего вокруг происходит, а я все талдычу – Виталик, да Виталик!!
Мама пробыла у меня всего двадцать дней!!
Но дня за три до ее отъезда – Светка пригласила нас в гости на учпищмаки. (наконец-то я запомнила, как они называются, мои любимые татарские пирожки!).
И вот, когда мы уже изрядно поели, и не менее изрядно попили, то есть когда хозяева собрались нас провожать, позвонил Костя Никольский, и спросил, остается ли мое предложение в силе. А я его пригласила к себе сразу же, после отъезда мамы.
- Костя, - заныла я, - Давай не во вторник, давай в среду, у меня в среду очень важная деловая встреча, а ведь мы с тобой наклюкаемся, факт, наклюкаемся, и как я потом, на этой встрече, буду в глаза человеку дышать!
Костя согласился. Но так все узнали, что я позвала его в гости. Не только Светка с Асхатом, но и Маришка, которая присутствовала на банкете, и мама, которая через два дня уезжала!
Господи, да я хоть успела читателю сообщить, что Никольский приехал в Прагу и две недели жил в доме Наташки-американки, прежде, чем объявиться на Гавелаке?!
Боги, я хоть упомянула о том, что пока у нас жила мама, наша Наташка смоталась в
Египет на восемь дней, самолетом туда и обратно, четырехзвездочный отель, питание утром, в обед и вечером, и все – бесплатно?! Это ее подружка по игре, в которую они играют с Франтой с тех пор, как поженились, выиграла в какую-то лотерею. Поездку на двоих. Девушку зовут Совичка, я подарила ей энциклопедию по Египту. А Наташа привезла еще всем подарки на тех сто евро, что ей подарила бабушка - мне достался желтенький с коричневым верблюжонок с красной вышитой попоной и золотой уздечкой, такой маленький и гордый, вылитый Виталик! Опять Виталик!! Что взять с идиотки?!
Только очередную рукопись.
И когда ко мне пришла Синенькая, я затащила ее в винарню «У тхини», заказала по рюмке дорогущего французского коньяку (мол, это тебе не «Белый аист»?!) и ляпнула:
- Ольга, мы неделю провели в спорах всеми тремя поколениями женской половины нашей семьи, и я решила – я не могу принять твое предложение. Я не могу возвратиться вспять только потому, что у меня произошел сбой в профессиональной деятельности. Продавать картины – это моя профессиональная деятельность вот уже восемь лет. И я с любовью продаю картины, и я буду их продавать, пока не умру.
14
- Слава Богу, - сказала Синенькая, - Я, когда перечитала твое «Солнце осени», полночи не могла заснуть. Все думала – как начнешь ты работать в редакции, как распишешь всех нас, как матрешек, со свойственной тебе «беспощадной иронией», так у меня волосы встали дыбом. Лучше мы тебя как автора продвигать будем.
И мы обе рассмеялись.
Мамка тоже. Две недели молчала, как рыба. Это после того, как я неделю молчала как пень после того памятного разговора с Виталиком по телефону. Наверное, я была в шоке. И мама была в шоке. Иначе бы не крикнула:
- Примешь его обратно – я тебя прокляну!
И вдруг через две недели выдала:
- Я тут перечитала твое «Солнце осени», и поняла, что ты сама во всем виновата. Бедный Виталичка!!
Конечно, кто же у нас еще бедный. И это притом, что литература еще приукрашивает жизнь.
- Вот женщины! – сказала я, - Факт, мужчина идет прямой дорогой, или к злу, или к добру, а женщина шастает туда-сюда, туда-сюда! Ты же сама две недели назад сказала, что меня проклянешь.
- Это я, наверное, выпила лишнего.
- Я же замуж за Никольского собралась! Он меня уже сто лет любит!! Он же только из-за меня и припилил с Урала! За четыре тысячи километров! Как ты! Двадцать холстов Наташке-американке ваяет, не разгибаясь!!
- Ну, не знаю, доченька, - сказала мама, - только Виталика очень жаль.
Все двадцать дней, что мама была со мной, я пахала, не разгибаясь тоже. Еще счастье, что у справца каждый день было для меня место. Мне было не до терзаний, и не до обид. Я еле успевала зарабатывать деньги на подарки маминым многочисленным родственникам. Впрочем, они и мои родственники тоже.
В последний день мы с девчонками пригласили ее в ресторан, к «Моцарту», целый день фотографировали на память, и вечером подарили дорогую блузку на День рождения.
- Из батиста, - хвасталась я, - А ты говоришь, настоящих друзей не существует. Да они меня два часа таскали по магазинам, прежде чем нашли то, что тебя достойно!
Уже засыпая, мама бормотала:
- Передай им от меня огромное спасибо, доченька. Я не буду дожидаться дня рождения, я эту блузку в первый же день на работу надену. Что ты, приемку классов будет осуществлять комиссия из районо!
- У вас до сих пор остались районо?! – поразилась я. А потом спохватилась. Это же традиционная пьянка без детей перед началом учебного года. Велика важность.
15
Маму Наташа и Франта вечером в понедельник провожали на вокзал. Мое дело было маленькое – я принесла с работы сумку с продуктами на дорогу, из специализированной мясной лавки, да – традиционно - две палки твердокопченой колбасы, да круг сыра, да бутылку Бехера (что-то замучил меня этот Бехер, а россияне его только-только распробовали), чтоб она по приезду домой могла зазвать сестренок и племянниц, и сына с семьей к себе домой на раздачу подарков, и во вторник вечером, уже перед самым закрытием Гавелака, абсолютно трезвая, спросила у Кати, продавца Значка вместо Юрки, Юрка теперь подвизается продавцом у Светки, а Катя в эту неделю была мне соседкой:
- Вот что ты делаешь по вечерам, Катя? На меня напала такая тоска, хоть вой.
- Я это знаю. Со мной тоже так бывает, когда я расстаюсь с Танюшкой. Дочкой. Не поверишь, мне помогает одно. Я медитирую.
- Что-о?!
- Медитирую. Очень помогает. Меня один человек научил. Врач. Буквально, вытащила меня с того света. Специальными книгами. Специальными упражнениями.
- Ну, не фига себе, - сказала я, - Нет, мне это не подходит. Все, что мне нужно, это собутыльник.
- А мне пить нельзя.
- Не дай Бог, - сказала я, - не дай Бог каждому.
Я была согласна провести в трезвости один день, так как у меня на утро была назначена важная встреча, но не больше. Наконец-то я вплотную подобралась к самому важному событию, которое произошло со мной, пока у меня гостила мама.
Но силы иссякли, и на часах три часа ночи, самое время поспать до семи утра.
Вот состоится встреча, вот отработаю день, а вечером продолжу.
Я-то знаю, чем заполняются одинокие вечера.
16
Ура, вечер.
Я устала, как собака.
Но я так переполнена событиями, что мне нужно отыскать нить, за которую удастся все вытянуть. Пусть хотя бы так. В пятницу, аккурат, когда Света пригласила нас с мамой, на учпищмаки на вечер, я с утра сидела перед станком на лавочке и зевала.
Вдруг на ту же лавочку плюхнулась особа со смутно знакомым лицом и, весьма миролюбиво, обмахиваясь веером – мы же не забыли, что стоит конец августа?! – проворковала:
- Вот жарища-то! Как еще ты тут сидишь!
- Я? Ничего. Жар костей не ломит, - дипломатично ответила я, не узнавая.
- Пар костей не ломит, - поправила девушка, и, не задумываясь, продолжала, - По такой жаре таскаться – колготки плавятся. Вот, иду смотреть помещение под магазин. Прямо где-то у вас тут, на Гавелаке. То ли пятьсот двенадцать, то ли пятьсот четырнадцать.
- Помещение под какой магазин? – выдала я свое неузнавание.
- Да под рыбный же, - фыркнула она, - Магазин «Океан». Морепродукты. Деликатесы! – потом внимательно на меня поглядела и добавила, - Читатель номер три и четыре, не помнишь, что ли?
- Майя!! – вскричала я, - Так это Вы!
- Ну, слава Богу, - сказала Майя, - А то ты совсем от жары припухла. Говорю же тебе – тут у вас на Гавелаке иду смотреть помещение. Не знаю, подойдет ли.
- А если не подойдет, не могли бы Вы его сосватать мне?
- Подо что?
- Мы уже три месяца ищем помещение под галерею!!
Майя еще внимательней поглядела на меня. Потом встала с лавки и сказала:
- Я читала все твои произведения, Ирина. Я ради этого даже ходила в Национальную библиотеку. Если мне помещение не подойдет - оно будет твое. Никому не отдам, а тебе – да. В общем, я через минут пятнадцать вернусь. Черт, какая жарища!
Она вернулась через пятнадцать минут. На ее лице были написаны и досада и торжество одновременно.
- Не подошло! – радостно прокричала она, - нам нужно где-то поставить и холодильники, а там нет никаких подсобок! В общем, если хочешь брать – в среду утром встречаемся с урядником местской части Праги 1 – в десять ноль- ноль, там-то и там-то.
- Я не верю своим ушам, - сказала я.
- Глупости, - сказала Майя, - Ты достойна гораздо большего, чем этого грязного Гавелака. В общем, до встречи. Господи, какая жарища!!!
17
Я станек не разбалила. Я только покидала папки на коробки, воткнула «цидулю» со своим именем и «ичо», и помчалась на условленное место. Ну, не буду я вам рассказывать, что за место это было. И как урядника звали, не назову. Ведь не больная же я, в самом деле, с этой своей пресловутой открытостью всем подряд! Тем более, что кроме Майи и урядника, там сидели еще два человека. И один из них, как потом сказала Майя, был сотрудником казахского Посольства. Так что молчок.
- Помещение муниципальное. Наем – государственный. Что означает – в три раза меньший, чем коммерческие цены, - вещал урядник, - Возможен договор на «добу неурчитую», или на десять лет с правом пролонгирования. Электричество и отопление платится отдельно, но тоже по государственным ценам.
Я все не верила своим ушам.
- И последнее, - скромно добавил урядник, - Моя «провизия» - сто тысяч крон. Ваш ответ - не позже, чем через неделю.
В полуобморочном состоянии Майя меня доволокла до станка, всю дорогу беспрерывно убеждая:
- Сто тысяч – это не деньги за такое помещение. Ты его окупишь за год, за полгода. А оно тебе будет принадлежать, пока ты жива. Да и вообще, детям своим перепишешь, если что. Только тот, кто ничего не хочет – ничего не может. А ты же хочешь, я что, не читала твоих произведений?! Пора, пора уходить с улицы, Ира, подумай, на что ты гробишь свой талант?!
- Где я возьму сто тысяч, - повторяла я, как в бреду, - Где я возьму сто тысяч?!
- А папа на что? – вдруг сказала Майя. Начиталась.
- Да он меня грохнет.
- Не грохнет. То ты деньги у него на растраты клянчила, а тут попросишь на открытие собственного дела. Чтобы уже не клянчить никогда. Что папа, не поймет, что ли?!
Конечно, я перезвонила Косте и сказала, что сегодня приезжать не надо. Сказала, давай ты завтра приедешь к закрытию на Гавелак. Мне нужно тебе рассказать нечто очень важное. Но не сегодня.
Сегодня я целую ночь буду думать – что сказать отцу.
Что сказать отцу, на которого я, не далее как месяц назад, так осерчала?!
И еще одно событие случилось сегодня. Левицкий нам выдал пятый номер альманаха, там вышла третья часть моей «Одиссеи». Маришка прочла, что называется, не отходя от кассы.
- Мне почему-то тебя безумно жаль, Ира, - сказала она после второго панака.
- Тебе жаль не меня, тебе жаль героиню, - поправила я ее, - И еще я тебе рекомендую прочитать текст второй раз. Особенно заключительную главу. Мне кажется, она достойна быть высечена на камне. Твоя бы мама меня поняла, а ты еще слишком мала.
- Ну, дайте, дайте мне журнал, - канючила Светка, - Ведь это же я настаивала на третьей части «Одиссеи»!
- Тебе еще рано, - отрезала я, - Ты еще от «Солнца осени» не опомнилась.
Любимые девчонки, любимейшие, но что же я скажу папе?!
18
«Это все-таки повесть, хотя и подозрительно похожая на жизнь», написала, в частности, в своей рецензии Синенькая. Для меня сейчас нет важнее этих слов. Потому что Синенькая вторая, после Маришки, прочитала третью часть «Одиссеи» и примолкла, и до сих пор молчит. Уже вечер.
- Мы же договорились, мама, все - литература! – отрезала дочь, она-то читала третью часть «в гранках», как я выразилась бы еще десять лет назад, и тут раздался звонок. И пришел Костя. Дети ему, конечно, на шею не кинулись. Франтик вообще бочком-бочком из комнаты вышел. Даже не поцеловал меня.
Костя вытащил бутылку французского коньяка и маленький холстик. 20Х25. Моцарта. Портрет Моцарта. Там все комильфо, кроме жабо на груди маэстро. Там это жабо выглядит как женская прокладка от фирмы «Олвейс».
- Не тяжело ли тебе будет выкупать у меня такие холстики по полторы тысячи крон за штуку? – спросил он, - Наташка-американка выкупает у меня такой же размер по сто долларов.
- Не тяжело, - сказала я, - От тебя, Костя, ничего не тяжело.
Он схватил меня и повалил на кровать. А что у меня в комнате? Кроме кровати, и повалить некуда.
Не скажу, что я испытала оргазм.
Все было гладко, размерено и как-то спокойно. По-домашнему. Все было так, как будто мы уже сто лет вместе спали. И еще потом меня Костя гладил. Обычно это я потом гладила Виталика.
- Пора тебе к Виталику перегореть, - повторял Костя, - Никольская хороша, и твой Виталик – хорош. Пусть они останутся хорошими в нашем прошлом, а мы пойдем дальше, Ирина, у нас впереди вечность, вдвоем мы докажем больше, чем кто-либо сумел доказать. Пусть потом локти грызут, эти смертные…
И голос его был тихим, а звучала в нем такая боль, что было понятно – он c моей помощью исцеляется, оттого, что его жена, два года прожив без него, поменяла двух мужиков, и я с его помощью исцеляюсь, оттого, что Виталик за год поменял двух баб.
- Но она все-таки еще твоя жена, - пробормотала я.
- Мы уже два года не живем вместе. Я с ней разведусь.
- Но пока не развелся.
- Разведусь. Не терзайся. Мы не были повенчаны. Это только печать в паспорте.
- Но у кого из нас было что-либо другое?
- У нас будет.
И заснули мы легко и спокойно, переплетясь друг с другом ногами. И проснулись легко и спокойно, лишь взглянув на непочатую бутылку. И я поехала на Гавелак за местом, и Костя поехал со мной. Там стояла в очереди Никольская, со своим белорусом-Сашей, который дежурил за меня по весне, и Костя измерил его таким взглядом. Да будь ты хоть семи пядей во лбу, против гегемона не попрешь.
19
Когда уже этот проклятущий роман кончится?!
Я же вам не железная, уважаемые читатели.
И у меня есть сердце.
И оно кровоточит.
Позвонила Синенькая.
- Слава Богу, - сказала я, - А то я думала, что ты в шоке.
- Нет, - сказала Ольга, - я не в шоке, просто с этими коньяками закрутилась.
- Пойми, - перешла я на вой, - Я не могла не написать этого эпизода! Понимаешь…
- Нормально, Ира, я понимаю, - перебила она меня.
- Я этим эпизодом… Я подписала смертный приговор сегодняшней России!
- Я знаю, Ира, мы все там жили…
- Я не знаю, может быть, Россия когда-то хорошей и была. Может быть, когда-нибудь хорошей и будет. Но сегодня! Но сейчас!… Нет.
- Ты не волнуйся. Ты молодец.
Я начинаю любить Синенькую.
Кстати, о любви.
Мы с Наташей уже третье утро сидим по утрам за кофе, и я ей пересказываю прочитанный кусок из произведения «Поющие в терновнике», которое нынче перечитываю как в первый раз.
- Там есть такая мысль, Нафаня, что не пострадаешь – не станешь человеком. Надо, чтобы Бог тебе сердце «прободнул», ну, пронзил то есть. Может быть, Виталик, - это и есть стрела, которую в меня направил Бог.
- Зачем, мам?
- Затем, чтобы я «сокрушилась» сердцем. Затем, чтобы побороть мою гордыню, мое своеволие.
- У тебя не гордыня, а гордость. И не надо из Виталика оружие делать. Он не оружие, а тряпка! Негодяй просто. И, главное, каких баб-то подбирает! Одна была дюймовочка недоделанная, теперь старая, злая, бывшая тюремщица, чешка, фуй!! Правильно тебе Никольский сказал – пора бы тебе перегореть, мама.
И позвонил Костя Никольский. И сказал:
- Здравствуй, моя любимая женщина!
Когда он приехал вечером, я перестелила постель. Прямо тотально. Убрала два наших одеяла в шкаф, а из шкафа вытащила старый плед. Мама привезла мне новый комплект белья – на двоих один. И вот в этот – то огромный пододеяльник плед вошел идеально. Стало у нас одно одеяло на двоих, чего никогда не было с Виталиком. Мы то под его одеялом валялись, то под моим, чаще под моим. Костя похвалил.
И с утра, как проснулся, заладил «У нас», «А мы», «А нам», например:
- Что нам до этих двух дебилов? Пусть живут, как хотят, а мы будем жить, как считаем нужным.
20
Прошло три дня. В среду утром я проснулась с чувством, что не хочется жить.
Мне не хочется жить ни с кем, кроме этого дебила Виталика. Я умираю без него. Я беспрестанно думаю – что он сейчас делает, что ест, что пьет, как спит, и беспрестанно отвечаю – стоит на Сходах, переписывается эсэмэсками с бывшей тюремной надзирательницей, пьет, не просыхая, а вечером она его на авто отвозит в подвал и насилует. Бедный Буратино, куда ему теперь бежать, где тот нарисованный котел, КОТОРЫЙ ПРЕДСТОИТ ЕМУ ПРОПОРОТЬ НОСОМ?!
Вечером Костя сказал:
- Ирина, не думай, что мне тоже не грустно. Это, наверное, перемена погоды, давление.
- Это мы, Костя, обманываем сами себя.
- Я себя не обманываю. Я с Никольской чашку не склею. А тебе даю сроку – выдержи до марта. В марте я вернусь, и уже никогда не оставлю тебя. Выдержишь?
- А ты? – спросила я.
- Мужчины умеют терпеть.
- Значит, и женщины тоже, - ответила я.
В эту ночь наши ноги не переплетались.
Какая глупость – наши потуги забыть о разбитом сердце!!
Но сумку в дорогу – с двумя традиционными палками колбасы, кругом сыра, упаковкой чешского пива, бутылкой бехеревки, и кое-какими овощами, я Никольскому собрала. Маришка изъявила желание поучаствовать. Вышла нам это по двести пятьдесят крон с носа.
- Девчонки, - вещал Костя, проставившись пивом точеным, из млекарни, - Никого роднее вас у меня в Праге нет, запомните. И если я сюда вернусь, то это будет только ради вас. Тебе, Марина, наказ - краска и цвет - это не одно и то же, научись работать с цветом. Тебе, Ирина, ты уже знаешь – добейся помещения, где бы ты могла принять мои работы.
На меня нашел стих.
Я и Фазикошу сказала « нашел стих», когда пришла к нему в редакцию. Я, собственно, не к нему пришла, а к Блюменталю, с рассказом «Встретились». Для меня Блюменталь с некоторых пор стал вроде Державина. Наипочтеннейший русский поэт в Чехии, а меня нахваливает. Говорит, равных мне нет. Ну, я и пришла с рассказом, чтоб поддержать свое самоуважение. Блюменталя не оказалось.
Зато Фазикош обрадовался.
Кофе предложил.
Пока Марина готовила кофе – разглядел на дискете надпись «Поэту Блюменталю от Ирины Беспаловой» и карандашиком, в шутку, вставил «писательницы».
- Ах, - сказала я, - что за выражения! Я настаиваю на звании «писатель». Есть же врач, учитель…
- Врачиха! Учителка!
- У меня есть художница – Марина Гаглоева. Я называю ее « художник»
- Кстати, о художниках, - сказала Марина, - я тебе как раз собиралась звонить. Двадцать первого сентября в Праге будет проходить Форум «вытварных» умельцев под патронажем посла РФ в ЧР. У нас записано выступающих семь человек – художников и галеристов, с тобой, соответственно, восемь, если ты согласишься выступить. С небольшим докладом, минут на десять. Я за неделю до срока приду к тебе за тезисами.
- Договорились.
21
Да ведь двадцать первое сентября еще когда будет, а неделя подходит к концу. Мне нужно звонить папе. Факт, мне нужно звонить папе!
- Папа, мне нужно тебе сказать нечто очень-очень важное.
- Говори.
- Ты знаешь, что у меня нынче не было места два месяца. Если такое повторится на следующее лето - я не переживу. Чтоб такое не повторилось – я ищу запасные варианты. Снять помещение под галерею – идеальный вариант. Только это не так-то просто.
- Короче.
- Короче, пришла ко мне одна почитательница моего творчества…
- Ира, я сейчас положу трубку.
- Нет, папа, нет! – закричала я, - выслушай меня, хотя бы один раз в жизни! Неужели ты до сих пор думаешь, что я бездельница?! Да я восемь лет живу за границей, и каждый месяц плачу по тысяче долларов, чтобы здесь жить! Если ты раз в год пришлешь мне тысячу долларов – это только маленькая передышка, такой жест от отца, по которому я сужу, что ты у меня до сих пор есть!! Я хочу больше никогда не просить у тебя денег, я знаю, что ты уже не молод, и устал от моих просьб, но, прошу тебя, выслушай. Эта женщина имеет свой процветающий бизнес, она хочет мне помочь, потому что ей нравится то, что я пишу. Что в этом плохого?!
- Короче.
- Короче ей чиновник из магистрата предложил помещение, а она от него отказалась в мою пользу. Но нужно заплатить «отступные», иначе говоря, взятку.
- Сколько?
- Сто тысяч, - бухнула я.
- Сто тысяч чего? – спросил папа.
- Крон,- пролепетала я.
- Опять ты со своими кронами! Сколько это будет в долларах?! (вот что у нас происходит с Россией?!)
- Около пяти тысяч.
- И что, это помещение будет твоим?
- Моим. На «добу неурчитую». То есть, пока не помру.
- А помирать ты, стало быть, не собираешься?
- Не собираюсь.
- Я отправлю деньги, Ирина, но если ты их используешь не по назначению – я больше не буду верить ни одному твоему слову.
- Папа, я тебе всегда говорю абсолютную правду. Сегодня эта женщина мне сказала, что заявку они дали, и теперь нужно ждать. Там будет конкурс, ну, якобы конкурс, и я его выиграю. Если что-либо, почему-либо будет иначе – я тебе эти деньги вышлю обратно.
- У меня было отложено на «черный день» десять тысяч, Ирка. Я тебе отдаю половину.
- Папочка, если все получится – у тебя никогда не наступит «черный день»!
22
Таким счастливым человеком просто страшно быть!
Мой бедный папа!
- И поклянись, Ирина, что больше в жизни ты не попросишь у меня ни копейки!
- Клянусь, папочка!
- Да знаю я твои клятвы…
В пике энтузиазма я принялась за тезисы к докладу.
Я не буду рассказывать, как мучилась, подбирая слова.
Как терзалась, пока не пришли деньги.
Как тряслась, когда отдавала их под расписку Майе. Она вызвалась быть посредником. Мол, ты боишься, что не получишь договор. А чиновник боится, что не получит денег. Я положу твои деньги на свой счет, и отдам их чиновнику только тогда, когда ты договор получишь. Договорились?! Договорились. Я денег не видела. Получила и отдала. Зато какую речь толкнула на Форуме!! Асхат со Светкой прихватили с собой кинокамеру, а Маришка мою речь на эту кинокамеру сняла. Там такой приглушенный, согретый неподдельным волнением голос:
- Дамы и господа! Гости Форума! Господин посол! Братья-художники! Для меня нет прекраснее слова, чем слово «художник»!
В первую очередь слово «художник» ассоциируется у меня со словом «свобода». С экономической точки зрения, это, как нас учили, осознанная необходимость. Но с художественной, так сказать, с любимой моей точки зрения, это единственная вещь, ради которой стоит жить.
Как там писал автор «Трех толстяков», в неопубликованном при жизни романе «Зависть» - «Художника нельзя поставить на колени, - либо умрет художник, либо умрет искусство»?! Это была моя заветная мечта – жить равной среди таких безумных людей, которые свободу ставят выше собственных страданий, выше собственной жизни! Искусство диктует им свои законы, и это единственные законы, которым они подчиняются!
Потому что красота немыслима без свободы, а красота, как уже известно, это единственное, что спасет мир.
Во вторую очередь, стало быть, слово «художник» ассоциируется у меня со словом «красота». Я продаю картины. Вот уже восемь лет, а до них еще полтора года, то есть девять с половиной лет, я каждый день смотрю на десятки картин, и не могу на них насмотреться! На некоторые из них я не могу надышаться! Это происходит, когда художнику удается поместить часть своей души в картину…
И так далее, с подробным описанием картин от Асхата, Марины и Кости Никольского, представленных на Форуме. Светка до моего выступления практически извелась за столом, за которым, между прочим, в свободное от работы Форума время, заседают депутаты, она изнылась и извертелась.
- Факт, ты в институте была двоечницей! – сказала я.
- Асхат, пойди в буфет и принеси какой-нибудь минералки, - отмахнулась Светка.
Но, когда я выступала, на глазах ее проступили слезы.
Если бы не посол РФ в ЧР, я бы тоже разрыдалась.
23
А сразу за Форумом, дня через два, Российское Посольство принимало у себя делегацию из Беслана. Во главе с первым заместителем председателя Парламента республики. Все остальные были родственники погибших, хотя и тоже не без постов.
На пресс-конференцию меня пригласила, разумеется, Синенькая. Сказала «Подготовь какой-нибудь интересный вопрос».
Мы с ней две остановки шли пешком, все за оградой была территория РФ. Прямо Ватикан какой-то! Потом дворец, через кордон охранников, потом бронзовые люстры, при которых чешский хрусталь отдыхает, потом панели красного дерева и круглый стол из того же материала, и эти скорбные лица, и, наконец, мой вопрос:
- А не хотели бы вы отменить это первое сентября к чертовой матери на государственном уровне?! (Синенькая чуть под стол не свалилась).
Заместитель председателя растерялся.
- В этом году, мы, конечно, в связи с траурными церемониями, приступили к учебе только пятого сентября, - сказал он, - Но, мне кажется, как-то было бы несправедливо лишать будущих первоклашек такого важного праздника, как первое сентября!
- Да ведь террористы уже лишили!!
- Во всяком случае, этот вопрос требует всенародного референдума, - ответил он, все еще не приходя в себя.
А мы что, не народ, что ли?!
Все люди доброй воли, я вас заклинаю – давайте отменим первое сентября, как день предательства. Мы же думали – праздник! А оно вон что вышло – дети Беслана, как белые ангелы, все равно будут вопить к нам с небес.
МЫ ВСЕ ОДНАЖДЫ ПРИШЛИ С НЕБА, И ВСЕ ОБЯЗАНЫ ВЕРНУТЬСЯ ТУДА. Подумайте! У нас есть единственный шанс – объединиться. За детей. Против уродов. Против этих козлов, которые думают, что на них управы нет!!
А новый учебный год можно начинать и с десятого.
Ирина Беспалова,
сентябрь 2005 - февраль 2007,
г.Прага.