( рассказ о собаках )
Наши собаки, Аня и Герда, однажды сидели на улице, рядом с калиткой. Мимо шли люди. Смотрели на собак и говорили: «Это бульдоги… Нет, это францзские боксёры… Что они там прячут? С такими-то собаками…»
Аня и Герда, как всегда, начинали лаять на прохожих, Гердус убегал за калитку и лаял оттуда, а сестра Гердуса Аня лаяла на месте. Гердус лает басом, Анютик – как певица, голосом сопрано.
Они как-будто отвечали:
«Ничего ценного, кроме разве что государственных тайн».
Так обычно шутит моя бабушка Нота. А собаки у нас простые – китайские императорские шарпеи, Анютик черный, Гердус – как песок. Они ещё щенки. Им чуть больше года. Когда-то в Китае было много таких собак. Потом их всех съели. Но несколько шарпеев всё же осталось в Англии, и вот из них снова вывели эту породу.
Теперь в Китае никто шарпеев не ест. Их все любят и уважают за их силу и доброту.
Наши собаки очень любят деревню, они на даче первый раз. А я уже пятое лето здесь живу. Когда я только родилась и ещё не могла ходить, Нота меня купала в нашем родниковом ручье – просто брала за руки и полоскала как бельё.
И я после этого не болела и росла крепкой и здоровой.
Однажды собаки играли в салки. И я с ними тоже играла. Мы гонялись друг за другом. Сначала я за Гердусом, потом Анютик. Им было весело,
и они весело лаяли. Я тоже смеялась. Потому что мне тоже было весело - оттого, что им весело. А Нота смотрела на нас и тоже улыбалась – наверно ей было смешно, что мы можем веселиться просто так.
У собак разные характеры. Однажды, когда по улице шли люди, собакам бабушка поставила на крыльце еду. Аня только понюхала тарелку и срочно побежала лаять, а вот Гердус не стал лаять, а просто посмотрел на прохожих и пошёл к еде.
Наверное, Герда уже знала поговорку: «Кто не
лает, тот обедает».
Когда люди прошли, Анютик поскакал на крыльцо, но тарелка была - увы! - пуста...
А Гердус тем временем сыто облизывался и не смотрел на Анютика. Стеснялся. Наверно, боялся, что Анютик теперь будет считать его обжорой.
Тогда я дала Анюте баранку, чтобы она не обижалась на Герду.
Но вот однажды Герда пропала, её нигде не было – ни в саду, ни у речки, ни на улице. А когда прошло много дней, около нашего дома остановился грузовик, и знакомый шофёр сказал:
«Идите, берите свою собаку, если надо, а то свезу её в обрыв. Нашёл вот в лесу».
Моя бабушка Нота поспешила к машине, а я побежала за ней. Там, на полу, в кабинке лежала Герда. Она была вся покусана и даже не открывала глаз. Нота взяла Герду на руки и отнесла в дом. Потом мы её стали чистить от грязи и промывать раны.
На шее была самая большая дыра. Она сильно гноилась и в ней копошились черви.
Нота послала меня за ветеринаром, он жил на другом конце села. Но ветеринар сказал, что приедет к нам смотреть собаку, если мы пришлем
за ним лошадь с телегой и поставим бутылку.
Бутылку Нота купила в магазине, а лошадь с телегой никто не смог дать – потому что все лошади работали в поле, возили сено.
Нота сама стала лечить Герду, и собака уже начала выздоравливать – даже ела мясо из рук. А на следующий день, когда Нота уехала в райцентр на базар, чтобы купить для Герды свежего ливера, случилось вот что - к нам пришёл санитарный врач и сказал, что хочет осмотреть собаку.
Герда стояла смирно и не лаяла, пока он её осматривал. Потом врач сказал, что Герда, наверно, бешеная, и сделал ей укол. Герда ушла в угол, за печку и там тихо лежала.
Когда Нота вернулась с рынка, Герда уже почти не дышала. Нота отнесла собаку на крыльцо, на свежий воздух, и мы сидели рядом с ней и гладили её по спине и лапам. Было очень жарко, и Нота занавесила крыльцо простынёй.
По улице шли люди и спрашивали:
«Что это они там прячут?» - говорили одни. - «Да мясо с рынка привезли», - говорили другие.
Герда лежала совсем тихо, только бока у неё быстро-быстро поднимались и опускались – как меха у кузнеца Сергея в кузнице. Потом она вдруг подняла голову и начала громко лаять – так громко и грозно она никогда в жизни не лаяла.
Нота хотела уже отнести её в комнату, чтобы она не стала бегать по селу, если вдруг вскочит и побежит, но когда она пришла из дома с большим покрывалом, чтобы завернуть в него Герду, собака уже не дышала и лежала совсем тихо. Складок на ней теперь почти не осталось, а на глазу сидела большая зеленая муха.
Я заплакала.
Нота была рядом с Гердой всю ночь. Аня тоже была рядом. Она лежала на нижней ступеньке крыльца. Я спала в доме, но проснулась,
когда ешё не рассвело.
Анюта тоже проснулась и острожно ходила по крыльцу, принюхивалась к чему-то и тихонько поскуливала.
Когда стало совсем светло, Нота принесла из сарая лопату и вырыла за садовой калиткой под тремя березками ямку. Земли там было мало, один камень, и лопата противно скрипела. Потом мы положили Герду на кусок линолеума и отнесли под березки. На дно ямки мы постелили белую пеленку, положили на неё Герду, а сверху тело собаки накрыли простнынёй. Ямку же засыпали песком с речки, а сверху положили дёрн.
Холмик получился небольшой, почти незаметный, я хотела поставить крестик из веток, но бабушка мне сказала, что собаки не православные, и крестик им ставить не полагается.
Я подумала, что, может, собаки – буддисты, и их души переселяются в кого-нибудь после смерти. Нота сказала, что не знает об этом ничего, и мы пошли в палисадник, выкапывать кусты лилейника. Они уже были большие, без цветов пока, но с бутонами. Лилейник мы посадили вокруг холмика.
Анюта всё это время стояла невдалеке и близко подходить боялась.
Когда мы уже уходили, она подошла к березкам и легла рядом с холмиком на живот, а морду положила на лапы. Она лежала так очень долго, потом вдруг вскочила, будто её кто-то позвал, слабо тявкнула и потрусила к дому.
Теперь мы втроём, словно окаменевшие, стояли у крыльца и молча смотрели перед собой.
Странность была вот в чём. На том месте, где ещё час назад, вытянув лапы, лежала на боку Герда, отчётливо был виден влажный отпечаток – след её тела.
Но самое необычное - что этот отпечаток имел вид собаки, лежащей в позе сфинкса с высоко поднятой головой. Она крепко опиралась на передние лапы, хвост кольцом был заброшен на спину, голова была высоко поднята, ушки стояли торчком, а рот как бы открылся в громком лае…
Я побежала за красками и кисточкой и быстренько аккуратно обвела отпечаток оранжевым цветом, пока он не высох, ровно по контуру.
Анюта ходила по крыльцу всё так же осторожно и никогда не наступала на теперь уже вечно лающую Герду.
Однажды,
после особенно жаркого, душного дня, Аня сделалась очень грустной, легла на нижнюю ступеньку и лежала так долго, без еды и питья.
Из её печальных фиалковых глаз по мягким морщинистым щекам всё время текли слёзы.
Я обняла её за шею и стала шептать ей на ухо:
«Анютик, не бойся, смерти нет!»
Анюта два раза вильнула хвостом и закрыла глаза.
Нота заплакала. А я стала кричать: «Да она же просто спит! Глаза у неё ведь закрыты!»
Нота ещё сильнее заплакала и сказала: «Да, верно, теперь она уснула... вечным сном».
Так Анюта пролежала всю ночь и почти весь следующий день. Я всё ждала, что она проснётся, но она не просыпалась и от жары у неё изо рта показалась красная пена, а тело стало мягким.
Нота сказала, что теперь её уже надо обязательно хоронить, и что у Анюты, наверное был инфаркт.
Анюту мы закопали рядом с Гердой, под березками.
...А на следующую ночь наш дом хотели поджечь. Мы проснулись от ужасного громкого лая, вылезли через окно в сад и убежали к соседям. Там, в их палисаднике мы прятались до утра. Поджигатели ушли ни с чем, и дом наш остался цел.
Они, наверно, испугались лая, даже забыли солярку с банке и три фитиля.
Когда утром мы вернулись домой и пошли к ручью, то увидели, что под березами, на холмике Герды, зацвел лилейник.
А на крылечке сидели два белых котенка и сонно смотрели на нас. Нота сказала, что нам их подбросили, но я знаю, что это были души наших собак – Герды и Ани.