(не окончено)
Часть первая. Кокон
Она сидела и слушала, как тикают часы.
(Чернила были фиолетовые).
Часы тикали громко.
(Ручка ещё писала. Не сейчас, правда, но секунд за десять до этого – да.
Секунд за десять до этого Зоя интуитивно почувствовала, что надо остановиться. Её рука замерла над блокнотом, не решаясь вывести последнюю букву. Слово осталось незавершённым.
Зоя слушала часы. Они ходили, – нет, стучали! – быстро и вдвойне. Вдвойне, это значит "титак-тик, титак-тик". Так же тикало и у неё в висках. Зоя слышала ход часов и своих мыслей, и что-то ещё, похожее на звук лопающихся пузырьков шампанского. Решить, что делать дальше, предстояло мгновенно. Часы не принесут спасения, если она не ответит сразу. Ответ обязан потрясти. Она заметила, что пальцы побелели, и отложила ручку. Тишина не нарушилась. Часы по-прежнему тикали громко. Ни один другой звук не посмел вмешаться в диалог рвущихся пузырьков и бесшумных идей головного мозга…
…Восемнадцать лет! Восемнадцать лет она не смела мыслить по-своему! "Да, любимый! Нет, конечно, дорогой! Как скажешь, радость моя!" Он терзал её бесконечными вопросами, на которые она всегда отвечала одно и то же: "Что ты решишь – всё будет верно". Однажды Зоя позволила себе сделать мужу замечание ("Я думаю, Игорь, непорядочно брать в долг такие большие суммы: мы неплатёжеспособны!"), после чего он демонстративно отобрал у неё наличные, порвал доверенность на право пользования банковским счётом и запретил даже близко подходить к телефону. Все действия Игорь сопровождал снисходительным прищуром глаз и ледяной улыбкой. Никогда больше Зоя не пробовала испытывать судьбу: в памяти жили уроки прошлого, когда муж дал ей понять, каково быть низведенной до положения свинины, употребляемой живьём. В сущности, все восемнадцать лет совместной жизни, начиная со второго дня свадьбы, когда новобрачный, сидя за праздничным столом, заявил, что его жена, "с-сука нецелованная", так и не далась ему, она находилась в этом унизительном состоянии куска мяса, наспех прожаренного, а потому жёсткого, годного лишь на то, чтобы его нетерпеливыми движениями разрывали вдоль волокон. Зоя быстро усвоила самый простой и безопасный способ существования с супругом: согласие во всём, согласие всегда, - после того, как опрометчиво подала на развод. Повестку в суд мужу вручили лично, под расписку. Зоя пришла с работы, как обычно, в шесть; в комнате сбросила одежду и, ничего на себя не накинув, проследовала в ванную. Она даже не успела закрыться: Игорь схватил её, выволок в зал; удерживая правой рукой, левой распахнул балкон и вытолкнул на ноябрьскую свежесть.
Ночью она решилась-таки разбить стекло, уже мало чего соображая от холода, и полтора месяца после того пребывала в раю: Игорь ходил по квартире "шёпотом" и кормил её исключительно экзотикой – двусторонняя пневмония поддавалась лечению с трудом. Счастье закончилось вместе с выпиской на работу, которую "сиятельный муж" отменил, как досадный атавизм, брезгливо обозвав её "отрыжкой". С тех пор Зоя ("лет пятнадцать, поди, а то и шестнадцать") почитала мужа внешне и ненавидела внутри. Удивительным следствием этой ненависти стало практически тайное рождение сына, зачатого во злобе, но сохраняемого с любовью торжествующей женщиной. Игорь детей иметь не желал, относился к этому вопросу принципиально, по причине чего дважды отправлял жену на совершенно определённое действо. Но Бог не даром любил Троицу, и Зоя, забеременев в очередной раз, всеми правдами и неправдами довела свой срок до того момента, когда что-либо предпринимать было уже не только поздно, но и преступно. Игорю пришлось смириться. Сын родился на Троицу…
…А дело было вовсе не в ней. И женился он, скорей, не на Зойке, а на той. И мучил не Зойку, а… Всю жизнь она ему испоганила!!! Игорь понимал, что – всё, тупик! – но упорно рвался дальше, расшибая чужие головы, калеча чужие судьбы. Когда Димке, первенцу, сравнялось шесть, он отвёл его в детскую секцию бокса, чтоб поскорее научился расквашивать носы друзьям и недругам в песочнице. Таких маленьких в боксе не было; Димка попал в больницу с сотрясением мозга, "уговорённый" тренер слетел с работы, а Зойка ("У-у, нюня!!!") сорвала голос в нечеловеческом вое. С тех пор она не отпускала от себя сына ни на шаг. Игорь вдарился в коммерцию, дела пошли удачно. Всё изменилось, когда он встретил её… У неё не было мужа, но рос ребёнок: Игорь попытался выяснить, не от него ли. Оказалось – нет, возраст не тот. Мальчик был вылитый гений: в очёчках, с прилизанной чёлкой, опрятный, ухоженный и… больной. Что-то, связанное с психикой: то ли эпилепсия какая, то ли просто нервные припадки. Внешне никак на неё не похожий, по характеру пацан далеко от яблони не укатился: такой же хваткий, независимый, упрямый и решительный. Увидев, как мать буквально шарахнулась от него, Игоря, схватил валявшуюся на дороге палку и, не увернись он, взрослый мужик, от не слишком сильного броска тринадцатилетнего сопляка, лежать бы ему в грязи с разбитым лицом: настолько точно было выбрано направление удара.
На следующий день сорвалась сделка, которую его фирма вынашивала год. Через неделю – оказали недоверие как юридическому лицу. Спустя месяц арестовали счета, через полгода он стал банкротом. Друзья ещё оставались, но лишь потому, что не знали истинного положения дел. У этих друзей Игорь занимал астрономические суммы, назначая "а-абс-с-лютно на-адёжные" сроки возврата, не забывая сулить бьющие на жадность проценты. Верили с трудом; брали расписки; но в долг давали.
Её, скрывающую седину за ненадёжной краской, он больше не видел, а вот прилизанного гения встречал частенько. Мальчишка палками уже не швырялся, но смотрел так, что Игорь отходил подальше. Собственный сын стал интересовать его гораздо меньше этого – чужого, но тоже как будто своего. Между тем Димка вырос и однажды встал на защиту матери. Всё было замешано на ерунде: чего-то там Зойка такого сказала, что он разозлился. Не бабское это дело – в мужское "бабло" соваться! Сам как-нибудь разберётся! Сказал ей так, да и отобрал всю наличку, а заодно и мобильник, и доверенность на пользование банковским счётом. Вклад был его, личный: все деньги, которые одалживал, он переводил в рядовую сберкассу по месту жительства. Но звал по-прежнему: банковский счёт. Зойка к этим деньгам отношения никакого не имела: того, что она зарабатывала, едва хватало на оплату "сотового"; семейным бюджетом, как и полагается в богатых домах, распоряжался глава семьи – он то есть. Димка, щ-щенок, против отца настроен! Убью, кричит, если ещё раз на мать руку подымешь! Не зря он детей не хотел: как чувствовал – врага взрастит! Щенок, одним словом. Ну, ничего, всё ещё впереди. Он отыграется. Как пить даст.
Отыгрываться начал вскоре. Конфликт, точно нарыв, вызревал долго, но лопнул неожиданно – под Новый год. Димка пришёл не в себе – с дискотеки, где торгуют "дурью". Зоя колдовала у плиты, Игорь щёлкал каналы телевизора.
Она услышала шум, что-то глухо ударилось о стену в прихожей.
– А? Игорь, что? Я не слышу, у меня вода…
Не дождавшись ответа, Зоя убавила газ – жарила лук для картошки – и вышла с кухни. В прихожей никого не было. Горел свет, с зеркала нехорошо свисала засохшая бордовая, почти уже чёрная роза, подарок сына к её прошлому дню рождения. Никогда прежде Зоя не была так неприятно поражена видом засушенного цветка. "Выбросить пора! Жуть какая", – невольно подумалось ей. С некоторой, необоснованной вроде, тревогой она позвала:
– Игорь, ты где? Кто приходил?
И вошла в комнату, где, как ожидалось, должен был перебирать деловые бумаги муж. Игорь не сидел за столом, его вообще не было в этой спальне с холодными синими обоями и мягким ковром на полу. И опять Зоя поразилась, что не замечала раньше, как ужасна приобретённая по случаю шёлковая занавеска – фиолетовая, с белыми мелкими завитушками, сползающими сверху вниз: "Словно с червями!" – передёрнула плечами. И внезапно, ни с чего, метнулась в другую дверь:
– Дима!!! – споткнулась на пороге.
Сын лежал на кровати, на боку, лицом к стене, колени вжаты в подбородок. Что-то странное прилипло к его виску. Зоя сделала шаг и заметила мужа.
Игорь стоял перед ней, седой и страшный. Она взглянула на его шевелящиеся губы, пытаясь угадать, что он говорит, но уловила только: "Димка…" Затаила дыхание. Вдруг поняла: на виске у сына – кровь.
Вал холода. Взмах перед собой – оттолкнуть, не пропуская. Пришёл в движенье айсберг. Взорвался. Застыл обломками – вокруг. Кокон. Ледяной, искристый, плотный. Сын. Без движения. Без дыхания. Нет его. И не будет. Забыть. Игорь. Стучит, бьет! – не пробиться. Мутнеет, исчезает. В стене возникает, раздвигается окно; Зоя удивлённо вглядывается – в него, в то, что за ним. Лето, солнце, пальмы, пляж… Рай. Она делает шаг. Босая нога ощущает жар раскалённого песка. В воздухе почему-то пахнет сливами… Она взглядом ищет дерево и находит: там, за пальмами, человек со смуглой кожей, взойдя на приставную лестницу, снимает и укладывает в корзину крупные, спелые, ароматные плоды. Вкусно! Зоя делает второй шаг. Оборачивается и видит, как закрывается, затягивается маревом оконный проём в стене. За ней закрывается. Пусть. Здесь счастье. И жизнь.
Другое измерение.
– Простите! Могу я спросить?
Зоя несмело подходит к мужчине, он вздрагивает и кричит. На крик, тревожный и призывный, со всех сторон сбегаются люди, такие же смуглые, черноволосые, в белых набедренных повязках и с множеством бус на тонких шеях. Дикий уголок, без цивилизации…
- Она! Она! Нагая и прекрасная!!! – раздаётся общий вдох.
Зоя вдруг понимает, что не одета. Она в замешательстве, но мужчин её нагота не смущает. Они падают ниц и вжимаются лбами в горячий песок.
– Что вы? Что?! – уже испуганно лепечет она пересохшими губами. – Встаньте! Что вы делаете?! Встаньте!
Один, тот, который рвал сливы, поднимает голову: лицо его пылает, на лбу отпечаталась неровная красная отметина – ожог.
– Придёт женщина… – слышит Зоя голос, но не видит, чтобы мужчина говорил, –…из ниоткуда! Нагая и прекрасная! И назовёт плоды синим именем. Женщина эта – божество. Ей поклоняться нужно!
Все поднимаются. Зоя делает движение – назад, назад! домой, где всё понятно! А что "понятно"? Там нет чего-то… Там чего-то не хватает… Дом очень-очень далеко, а где – она забыла. Лучше остаться и узнать, кто эти люди и что хотят от неё.
– Да. Да, узнать… – шепчет она чуть слышно, но по горящим глазам, устремлённым на неё отовсюду, догадывается, что эти люди легко читают по губам. – Я не божество, но раз вы так считаете… Я буду с вами!
Крики, пляски, бубны. Женщины осыпают её лепестками необычных цветов, надевают на шею бусы, вплетают в волосы венок, дурманящий запах его кружит голову. Зоя идёт невесомая, почти не оставляя следов на песке и совсем не чувствуя его жара. Она слышит шум океана, но видит застывшие волны, словно кто-то обратил в картину их неостановимый бег, так что и солнце не смеет просвечивать сквозь прозрачную толщу воды, и тёплый бриз сомкнул уста, запнувшись на отвесном пределе.
Так начался отсчёт другой жизни для Зои. Эта жизнь мало походила на прежде узнанную. Каждый день возникал из ниоткуда и уходил в никуда. Солнце замирало в зените, последний раз плевалось пенной вспышкой и гасло в секунду. Через миг протуберанцы, извиваясь ослепительными змеями, воспламенялись снова, и Зоя удивлённо осознавала себя сидящей на том же берегу угрожающе вздыбившегося моря, с которого ещё вчера безвозвратно ушла к людям. Люди снова кричали и падали ниц, они любили её смешанной с ужасом любовью, были готовы умирать и убивать за неё сородичей; Зоя каждый раз выделяла одного.
Этот "один" – всегда чуть поодаль, всегда глазами – в упор. Зоя на расстоянии ощущала его пронзительный, выжигающий взгляд; чёрные зеницы молниеносно скрывались под густыми ресницами-опахалами, как только женщина перехватывала взгляд. Однажды она решилась заговорить с ним.
«Кто ты? – спросила она, не надеясь, что он поймёт и ответит. – Кто?»
Он опустился на колени и сказал: «Я раб твой. Безымянный». Зоя удивилась. Безымянный говорил ровно, без акцента, едва заметно двигая губами. Она поняла его, но ответить не смогла: незнакомый язык легко вошёл в неё и… застыл, не желая изливаться обратно. Зоя растерянно улыбалась, кивала, пыталась произнести хоть что-то, но родная речь загустла, впустив чужеродную примесь.
Онемела не надолго: в следующий свой «приход» говорила уже легко, словно училась этому с детства. Безымянный ходил за ней по пятам, ограждая от зноя огромным веером-опахалом. Сородичи прятались при их появлении, но с любопытством рассматривали её из укрытий, обычно доброжелательно что-то бормоча. И лишь однажды она почувствовала жар закипающего злобой взгляда. Обернулась, увидела колыхнувшуюся поросль, мимо которой прошла, сделала движение проверить, кто же там, но провожатый качнул головой и увлёк вперёд.
Но она запомнила час и место, и на другой день, сторонясь провожатого, двинулась прямо к зарослям.
Дикарка не отшатнулась, когда Зоя раздвинула зелень. И не убежала. А брызнула ядом из чёрных глаз - точно ей в переносье. Зоя вскинула руки перед лицом и зажмурилась, вопрос сорвался безответный: "За что?!" Ни слова не сказала ненавистница, отступила на шаг и пропала. Зоя с силой провела по лбу ладонью, словно и правда стирала яд. Рука осталась сухой, но прочерченной чёрными полосами. Как след от золота на горящих щеках.
Мысль о золоте кольнула. И пока Безымянный бежал к ней в ужасе, по щиколотку зарываясь в песок, Зоя тщетно пыталась вспомнить, чем так неприятен ей жёлтый металл. Тускло мерцали образы – где-то между сном и явью. Мужские лица, раззявленный рот, засохший цветок, что-то красное... где-то. Холод, любовь и страх. Клубок из чувств. И что они значат для неё, Зои – женщины, живущей в раскалённом песке, она не знала.
в очень медленном процессе...