Русский народ живёт сердцем. Его доверчивость превышает его мудрость. Его простота хуже воровства. Он верит в ложь, как в истину. Это нужно иметь в виду, чтобы понять, в каком трудном положении оказался Алексей Петрович.
По древу и духу он русский, а значит, самый несчастный человек на свете: у него на глазах развалилась родина, и что же он делает? Он на её останках оплакивает скончание веков и преставление света.
По роду занятия и склонности к обжитой веками мысли он образованный русский человек особого духовного оттиска. То есть ни то ни сё. Учитель, врач, поп - всё понятно. А это что за птица?.. Мужик, не спрашивай! Он твой голос. Он, что называется, певец и мыслит образами, а не понятиями. В жизни таких людей всегда мало, а в сем веке ещё меньше, и все они обречены. Но жизнь без них была бы мертва. Они как праведники, только ниже степенью, жиже духом и ближе к чёрту. Сам Алексей Петрович затруднялся сказать, кто он такой, и обыкновенно прибегал к изящной словесности:
- Я вольный художник!
Направление ума вольного художника обнаружилось рано. На заре своей учёбы в высшем заведении, после дружеской попойки, он очутился в общежитии одинёшенек и пробуждённый вдруг. В утреннем воздухе перед его глазами стояла суриковская "Боярыня Морозова". Впечатление тотчас рассеялось, а юноша сел и задумался.
Отчего в одночасье семнадцатого года рухнула великая держава? Учебник врёт на сей счёт. Отчего русские раскололись на красных, белых и зелёных, и брат стал резать брата? Мир, на котором и смерть красна, не даёт ответа. "Моя хата с краю, ничего не знаю…" Мысль юноши повисла в воздухе и поглядела вниз и вширь. Отношение русского человека к месту своего обитания весьма странное. Родное и чужое, близкое и дальнее он выражает одним словом: сторонушка. Местность, где он родился и вырос, где стоит церквушка и где похоронены его предки, он называет родной сторонушкой; местность, где живут чужие и дальние люди, он называет чужой и дальней сторонушкой. Всюду стороны, всюду рёбра, а где же сердце? Говорят, Москва - сердце родины, так ли это? Москва слезам не верит. Что же это за сердце? Её при Наполеоне выжгли сами москвичи. Редкий случай национального самосожжения! Пословица о русской жестокости поздняя. Есть и ранняя: чужбина слезам не верит… Значит, Москва тоже сторонушка, и чужая. Москва - чужбина!.. Мысль вздрогнула, а сердце заплакало. Плачь, сердце, плачь, и не верь своим слезам. Внутри - пустота… Мысль почуяла опасность и остановилась. Постояла и облеклась в образ: Москва - дупло державного славянского древа. Дунет ветер, и дупло запоёт. Ищи от ветра, в нём душа народа! В старину люди приезжали в Москву за песнями и слухами. "Что новенького?" Ныне Москва - центр информации, чёрная дыра. Тьфу!
Юноша долго сидел в одиночестве, и слёзы текли по его щекам. Он чуял в себе какую-то глухую вину, что-то такое, в чём он не мог пока разобраться. Собака была зарыта слишком глубоко. Плачь, бедный, плачь! И навсегда запомни свои слёзы, святые слёзы!
В то утро на земле одним русским человеком стало больше. Этого никто не заметил, даже сам этот человек. Самосознание пришло позже. Человек, который знает себя, является человеком не в одном только смысле.
Тут смешок, там выпивка, и учебная молодость - дзинь! Как вдребезги бутылка разлетелась. Диплом выдан и обмыт. Молодой человек вышел в жизнь, не получив ничего, кроме системы общих культурных знаков. Дальше предстояло образоваться самому. Он развил свой природный дар мыслить образами, воплотил малую их часть в творчестве и получил признание. Его имя стало звучать и мелькать. Ещё раньше он женился на красной девице из дальней сторонушки. Взял её за певучий голос. Она родила ему двоих детей: девочку и мальчика. На них он мало обращал внимания. Они росли как сорная трава.
Он любил всё родное. Даже русское инакомыслие от Петра Великого до коммуниста малого любил за державность. Это была странная любовь. Интеллигенцию он ненавидел за европейничанье и предательство. Кающегося дворянина презирал за слюнтяйство, даже за такое:
О, мучительный вопрос!
Наша совесть… Наша совесть…
Совесть - не вопрос, а ответ и утверждение от Бога. Нечего нюни разводить по правилам словесности. Оторвался, так и лети себе, и не липни, как банный лист, всё равно отсохнешь. Вольный художник бывал простецки прям: через два поколения отдавалась крестьянская порода.
- Натура прёт, трудно схватить. Лицо кажется застывшим, а присмотришься: все жилки играют и оно каждое мгновение меняется, хотя с виду и остаётся прежним, - жаловался живописец, писавший с него лицо. Он подарил копию. Алексей Петрович равнодушно взглянул на неё и засунул за шкаф. Он едва замечал свои глаза в зеркале, когда брился по утрам.
А между тем когда он думал, то его взгляд достигал такой густой пристальной силы, что его выдержал бы только святой. Редкий взгляд! Его мало кто замечал, кроме жены. К счастью, она была близорука. Пишущему эти строки однажды довелось видеть похожий взгляд у другого человека. Тот стоял в храме, не молясь. Глядел пристально, не замечая ничего, хотя его окружали свечи, образа и люди. Бог знает, куда он глядел. То был взгляд печальника.
Алексей Петрович жил наособицу, как дух в подлеске. Среди других он выделялся печальным выражением лица. С годами его печаль усилилась и лицо приняло страдающие черты. Это выражение исчезало лишь тогда, когда он смеялся. Как всякий русский человек, он любил смех, славянскую лукавинку и ценил иностранный юмор. Замечая смешные стороны жизни или слыша весёлую шутку, он смеялся от души. Попадая в глупое положение, не боялся казаться смешным. Редкое душевное качество! Он и сам любил шутить.
Когда он был молод, ему, как подающему надежды, предложили выступить на большом съезде деятелей культуры. Тогда речи выступающих строго проверялись начальством. Что было делать! Он рискнул. Заменил проверенную речь и выступил свежо. Хватил с плеча по узаконенной лжи и по двум-трём дутым именам. Зал рукоплескал. Высокое представительство заметно ёрзало. О возмутителе общественного спокойствия доложили на идейный верх. Там решили: "Он неуправляем!" - и передали выше. Главный идеолог страны прочитал крамольную речь и отложил её в сторону. Будто бы сказал: "Таким речам ещё не время".
Один модный пачкун, паразит русского патриотизма, слегка пожурил вольного художника:
- Ты потерял доверие круга. Поступил безнравственно.
Ответ был резкий:
- Все круги заколдованы. Безнравственно говорить по указке или молчать, когда можно сказать правду. А голоса должны раздаваться.
Другой модный пачкун, холуй международного либерализма, шепнул заглазно:
- Они от него отказались.
Этот многозначительный шепоток вольный художник встретил равнодушно. Его задело другое. Выступление на съезде сочли его личным поступком, и все дела. Пресса замолчала его. Хотя его имя стало реже мелькать в печати, оно всё же прорывалось, ибо злоба врагов была слишком сильна, чтоб сдержаться. А талант, как огонь, под полой не спрячешь. Благоразумные знакомые предупреждали:
- Твой телефон прослушивается.
- Кому я нужен! - усмехался он.
- У тебя бывает много людей. Будь осторожен.
- Я говорю, что думаю, - отвечал он. А думал он по-русски. Это не значит, что он думал как праведник. Русские думки - тёмные думки.
Да, у него бывали разные люди. Как-то явился неизвестный человек с портфелем, представившись от имени одного общего знакомого. Общий знакомый, завзятый болтун и пустая голова, мало что значил, а его представительство ещё меньше. Вольный художник поколебался.
- Ладно, проходите.
Гость прошёл, сел и поставил портфель себе на колени. Хозяин мельком взглянул на портфель. "Похоже, там бутылка или записывающее устройство". По бегающим глазам определил: мелкий бес. Гость не знал, с чего начать, и решил поразить воображение хозяина.
- Гм! А вы знаете, что у нас матриархат?
"Каждый сходит с ума по-своему", - заметил про себя хозяин, а вслух сказал:
- Давно знаю. За женщиной остаётся выбор в главном. Она ведь выбирает мужчину, а не наоборот. А вы женаты?
- Д-да, - замялся гость. Его явно томило другое. В конце общего пустого разговора выяснилось, зачем он пожаловал.
- Гм, гм, вы известный человек. Вы встречаетесь с разными людьми. Скажите, есть среди них толковые, с русской идеей? Я хотел бы с ними познакомиться.
- Таких в упор не видно. Люди всё больше глупые. О матриархате знают понаслышке.
Посетитель понял, что пора уходить, и след его простыл. Хозяин уже думал о другом. Он жил наверняка. Но штуки случались.
Однажды он прилетел в Туву, где в городе на крутом берегу Енисея стоит памятный знак: центр Азии. Туда его привели здешние люди, новые знакомые. Он посмотрел на каменный знак и повторил, чтобы удостовериться окончательно:
- Так, значит, здесь центр Азии?
Здешние люди переглянулись и ответили:
- Может, здесь, а может, в другом месте. На улице, рядом с бараками. Тут близко.
И повели его на тихую улицу, вдоль которой тащились серые дома, похожие на бараки. Указали на место под окном между деревьями: "Где-то здесь!" Он долго шаркал по земному месту ногами, а потом присел и шарил руками, разгребая опавшие листья. Они шелестели, шуршали, отлетали, обнажая голую землю. Он спросил:
- Вот я шарю. Скажите, я зацепил центр Азии? Он здесь?
Его новые знакомые помялись и сказали:
- Может, здесь, а может, в другом месте, но подальше будет. Говорят, жил до семнадцатого года на другом берегу Енисея один купец. Он привёз большой валун на своё подворье и объявил, что центр Азии находится у него под валуном. От его подворья сейчас и следов не осталось, а валун лежит.
Такая новость озадачила Алексея Петровича.
- Так за каким чёртом я сюда приехал? У нас такая электроника! Могли бы со спутников точно определить центр Азии! А то может статься, что он находится внизу под гостиницей, где я снял номер, и как раз под моим туалетом.
- Может и так, - рассмеялись его знакомые, с годами забытые. Он тоже засмеялся.
Держались времена развитого "изма". Коснеющий голос первого державного лица (брови и бумажка в руках) вместо любимого словечка "систематически" издавал "сиси-масиси". Стояло солнечное московское утро. Алексей Петрович проходил по улице мимо знакомой пивной. В хозяйственной сетке он нёс две буханки дешёвого хлеба. Возле пивной торчали два алкаша, верзила и коротыш, и разговаривали о странном предмете. Он уловил последние слова: "Так "голоса" и сказали про дельфина". Алкаши смолкли и уставились на проходящего. Пройдя порядочный конец, он услышал позади топот и окрик: "Эй!" Он обернулся. Его нагнал лысоватый коротыш, обутый на босу ногу, и остановился. Он глупо улыбался. Промокшие голубые глазки поблескивали наглецой. С похмелья его голос прохудился и свистел:
- Сслушай! Мы посспорили на тебя. Я ссказзал, что ты пьёшь на троих, а мой кореш - бреззгуешь. Так как?
Алексей Петрович рассмехнулся.
- Парень! Мне на раз одной бутылки мало. А ты - на троих!
Парень огорчился и почесал с такой новости в затылке.
- Ззначит, я промахнулся на бутылку. Как быть?
Вольный художник понял по-своему его затруднение.
- Дело поправимое. Я тебя подвёл, я тебя и выручу, - он вынул последний смятый червонец и вложил его в руку парня. Тот просиял:
- Ну, начальник, ты и даёшь!
И собрался бежать. Алексей Петрович задержал его.
- А ну-ка! Что сказали "голоса" про дельфина? "Голос Америки", небось?
- Ага, он или "Би-би-си". Кореш сслыхал. Одного дельфина научили говорить по-английсски.
- Обидно. Мой кореш говорит: дельфин должен калякать по-русски. По такому сслучаю мы порешили разздавить пуззырёк. Сстали гадать, кому его брать. А тут ты подвернулсся.
"А занятная штучка его кореш. Видно, в забитых русских головушках много ещё свободного места, ежели туда залетают такие растопыренные мысли", - подумал он и закинул штуку:
- Пусть дельфин говорит по-английски. Скоро он будет читать на эсперанто. Это всё пустяки. Никто нас не опередит. Небесные звёзды уже полтора века говорят на чистом русском языке.
Коротыш выкатил глаза и осклабился:
- Лапшу на уши вешаешь, гражданин. Даже мой кореш не поверит.
Алексей Петрович спокойно продолжал:
- Знаешь стихи "Выхожу один я на дорогу"?
- Ззнаю. Штоколов поёт.
- Штоколов сбоку припёку. Это Лермонтов написал, самый яснослышащий русский поэт. У него далее: "И звезда с звездою говорит". Понял?
Парень хмыкнул и сообразил другое:
- А ты не начальник!
И убежал, помахивая смятым червонцем. Обернулся и крикнул:
- Ты дурак!
Алексей Петрович понял, что его ловко надули, и рассмеялся. Шёл погружённый в свои мысли и вспоминал Лермонтовское стихотворение, дважды повторил:
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел, -
И задумался. Вспомнил про говорящие "голоса": вот ведь какая разница! Там голос ангела, а тут голоса чертей. Их, что ж, глушат, конечно, а они прут, просачиваются. Каплет тонкий наркотик инакомыслия в доверчивые мозги. А ведь они и так забиты правящим инакомыслием. Кто пристрастился к ним, тот пропал как русский, тот интеллигенция, и будет слышать только чужое. Как же! "Голоса" говорят о свободе и правах человека! Всё обман, и пыль в глаза. Потому что свободен тот, кто творит. А творит в человеке дух Божий. От добра добра не ищут. Разделение добра уже есть зло, на чём попался осёл Буридана. Права человека выдуманы из пальца. Надо жить по совести, а не по выдумке.
Человек в букве чует смерть и расслабление. А вольный художник жил по совести. Когда ему было хорошо и спокойно, он не замечал, что она у него есть. Так человек не замечает воздуха, которым дышит. Конечно, когда воздух чист. Но воздух сердца задымлён - человеку становится плохо. При этом Алексей Петрович ощущал изнутри слабые или сильные угрызения. Но вот что удивительно! Когда совестью поступались другие, он чувствовал в себе те же угрызения. Совесть одна на всех, потому что она Божья, и хранится она в сердце, а не в голове человека.
О голосах можно сказать многое. Всяк знает, что глас народа - глас Божий. Всяк слыхал про голос младенца, устами которого глаголет истина, хотя бы такая: "А король-то голый!" Человек говорит с Богом, а дьявол подслушивает. Это и есть высшее искусство. Глас вопиющего в пустыне не пропадает: его слышит Бог, но и бес подслушивает. Это и есть среднее искусство. Есть и низкое искусство. Оно ведает, что выкликает кликуша, что боромочет пьянчужка с бормотухи, что за словесные петли пускает демагог с выдающейся кочки. Многие места священного Писания слышны, как голоса за стеной. Можно разобрать отдельные слова и выражения, догадаться по тону, но смысл ведь толкуют так и этак. И ещё. Сильные голоса оставляют на зеркале туманные пятна. На каждый тайный голос есть подслушивающее устройство.
Алексей Петрович имел памятливый слух. Забывая лица, он узнавал людей по голосам старолетней давности.
Но вскоре грянул гром: рухнула великая держава - во второй раз за столетие. Народ в одночасье проснулся нищим, да и встал с левой ноги. Полное опросталось, и загремела пустота во всю ивановскую вселенную. Высокое пало в грязь, а низкое и грязное вылезло наверх и заявило о своих правах. Внешние голоса прорвались внутрь и освоились, взяли власть и силу телепризрака в свои руки. Он топтал уши и глаза обывателей прямо на дому. Разделённые порознь, они всё равно представляли толпу. Голоса громили всё и вся и что попало, кроме ведомства внешней торговли. По одному этому умолчанию можно было судить, кто ими управлял. Народ увидел бардак и запил ещё больше. Народная слабость совпала с тайными замыслами мировой закулисы. В ход запустили смертельное пойло, разлитое в бутылки с обманными наклейками. Это что касается тела и души. Но коснулось и духа. В страну хлынули тёмные орды чужебесия и среди них бритоголовые кришнаиты в жёлтом. Копыто сатаны отпечаталось на лице их учителя А.Ч. Бхативеданты Свами. Смуглое, измождённое и осклабленное, с оттопыренными хрящеватыми ушами и с запавшей морщинистой шеей, как бы сожжённое адским огнём, - разве это духовное лицо? Посмотрите на лики русских святых и благообразные лица простых православных священников, и поймёте разницу.
Завелись шарлатаны-излечители всех мастей и степеней. Некто Кашпировский наживо и через телеящик наводил порчу и расслабление на людей. Алексей Петрович решил проверить этого проходимца, да и настояла простодушная жена. К сожалению, она сразу поддалась гипнозу. Алексей Петрович с полчаса глядел в тусклые глаза телепризрака, и взгляд его тяжелел. Если бы перед ним был не призрак, а живой проходимец, то проходимец задымился бы и сгорел синим огнём на месте - с таким презрением глядел на него Алексей Петрович. Наконец ему надоело смотреть в тусклые гляделки и слышать лживые слова о добре и красоте. Он плюнул и выключил телеящик, пробудил обмякшую жену. Та долго не могла придти в себя и жаловалась потом на боли в голове.
Объявились новые словечки, подброшенные из-за океана: "выживание" и "общечеловеческие ценности". Выживание - целая философия, но ложная и подлая. Насчёт словечка "выжить" здравый русский язык предупреждает, что можно выжить из ума. А тот, кто внушает "общечеловеческие ценности", имеет в виду вовсе не духовные ценности и веру в Бога, а золото и ценные бумаги, но скрывает это. На самом деле сия туманная фраза, как дымовая завеса, скрывает волю к власти. Кто владеет золотом, тот мнит, что владеет миром. А мнит потому, что тоже купился. В том и состоит обман третьего искушения.
- Всё куплю! - сказало злато.
- Всё возьму! - сказал булат.
Сильно сказано, да не про наши времена. Нынче оружие, даже самое страшное, продаётся и покупается. В куплю и продажу идёт все четыре стихии: огонь, вода, земля, воздух. Продаются и покупаются голоса и молчание. Человек продаёт своё тело. Даже может продать душу - дьяволу (Иуда, Фауст и другие). Не продаётся дух. Он святой… Когда мы разумеем: дух, - то поднимаем глаза на небеса, откуда он сошёл нам на благо. Когда разумеем: золото, - то опускаем глаза на землю, откуда мы его извлекли на свою погибель.
В последнее время по Москве распространился слух о говорящем попугае. За отсутствием лучшего только и было слышно: "Попугай Жериборова! Попугай Жериборова!" Говорящую птицу представлял самозванный магистр обеих магий Феникс Жериборов. Он менял места представления, как хамелеон - свои цвета. Сбивал с панталыку бдительные власти, падкие на крупные взятки. На этот раз он приглядел Дом бывшего просвещения. Алексей Петрович обычно сторонился людных сборищ, в ту взял и пошёл. За два часа до начала представления "Русский процесс" в кассу ломилась густая пёстрая толпа. Билеты шли по бешеной цене. Очередь медленно продвигалась. Алексей Петрович долго топтался в хвосте и уже подумывал, как бы убраться восвояси, но тут из толпы вынырнул лысый приземистый мужик - шабашник. Он окинул хвост очереди своими голубыми, со стеклецой, глазками и громко объявил:
- Кому взять два билета?
- Мне, - закричали справа и слева.
- А мне третий, - сказал Алексей Петрович и добавил: - Сверх того даю бутылку.
- Ссамо ссобой, - подсвистнул шабашник, сгребая с трёх протянутых рук деньги. Он скрылся в толпе. Его продвижение в кассу и обратно можно было проследить, как путь змеи в траве по шевелящимся верхушкам.
И вот Алексей Петрович вошёл в зал и сел. Раздался удар ложного грома. Занавес раздвинулся - обнажил освещённую сцену. В зале попритух свет. На сцене стоял стол, на нём крупный угловатый предмет, задёрнутый покрывалом, видимо, клетка с попугаем. Рядом со столом стул, перед ним микрофон в змеиной стойке. Складки второго занавеса, скрывающие в глубине экран, шевельнулись. Из них возник высокий тощий магистр: наполовину белый, наполовину чёрный. Пробор на голове ровно разделял накладные волосы на седые и чёрные. Пиджак, рубашка, галстук, брюки - все были наполовину белые, наполовину чёрные; на ногах лакированные стрючки, белые и чёрные. Один попугай, открывшийся позже, был цветистый, да и то по своей природе.
Сосед справа, глядящий на магистра в морской бинокль, прошептал:
- Мать честная! У него и глаза разные: один светлый, другой тёмный. Гражданские стёкла вставил!
Магистр взял головку микрофона в руку и, раскачиваясь, произнёс:
- Дамы и господа! Два слова о попугае. Ему сто лет. Он набитый дурак. Он не понимает, что говорит. Прошу это учесть. В своём невежестве он прост, как народ, который не ведает, что творит. (В зале оживление.) Впредь прошу не шуметь. При этом попугай нервничает и теряет дар говорения. Впрочем, я позабочусь об этом.
Магистр вскинул одну руку, а другой сдёрнул покрывало с клетки, как полотно с памятника, и сердечно произнёс:
- Гоша, давай!
- Процесс пошёл! Процесс пошёл! - завопил попугай. Он сидел на своей микрофонной жердочке, вертелся и нёс тёмную тарабарщину с редкими просветами смысла. Пишущий эти строки передаёт увиденное и услышанное в сжатом виде. Узкий плотный луч бьёт дальше, чем широко рассеянный свет. Так можно различить отдалённые предметы. Вот что вопил попугай:
- Бам-бум-бомж, эта страна, эта страна, консенсус, имидж, агитпроп, общечеловеческие ценности, фью-фью, инвестор, рейтинг, дыр бул щил убещур, поц-имитатор, демократия, сикось-накось, очи чёрные, парторг, киборг, мандат, кроссовки, пицца, сникерс, баксы, фиксы, дубль-Христос, пахан, туфта, новые евреи, ёклмнэ, ВДНХ, худые орхидеи, солнце припекает, шлягер, тампакс, обалдеть (в зале восторженный женский визг), факс, блеф, шоу, наркобизнес, киллер, гиллер, мисс-бардак, красно-коричневое отребье, менталитет, теракт, тусовка, геноцид, Россия-сука (в зале раздался голос Ленина: "Пгавильно, батенька!" Попугай смолк, в зале оцепенение, мальчишеский вопль: "Это технический трюк!" Магистр приложил палец к губам. Экран в глубине сцены ожил. На полотне вспыхнул документальный кадр: немой Ленин на трибуне шевелит губами и смотрит хитро. В зале смех. Экран потух. Попугай понёс дальше), либерализация, приватизация, презентация, резервация, иго-го, крыша поехала, голосуйте за Жериборова! (в зале крики: "А кто его родители?", "Мама русская, папа юрист!"), наш паровоз, вперёд лети! Я лягу на рельсы! Альтернатива, интесекс, экстрасенс, нет проблем, хо-хо, ху-ху, стадо, сволочь, толпа, стукачи и предатели, на выход! (попугай смолк или был ловко отключён. Экран ожил. На полотне кадры - от бывшего Генерального секретаря Политбюро до сущего подлеца-танкиста, стрелявшего по Дому Советов кумулятивными снарядами в октябре 1993 года. Экран потух. Попугай нёс дальше), спикер, спонсор, гуманоид, компьютер, лажа, мафиози предлагает: пожертвуем Россию на храм Христа спасителя! (в зале крики: "Нет!", "Да!"), демократические свободы, цивилизованные страны, ще не вмерла Украина! (в зале самостийный крик: "Юрко, повтори!"), аура, шамбала, банк, бемц, бемц, фью-фью, зомби, даю тебе шанс, ЦРУ, ЦК, сдвиг по фазе, суперпшик (шум, крики: "Гоша, заткнись!", "Гоша, давай!")…
Алексею Петровичу казалось, что ему снится дурной сон. Попугай вопил, орал, скорготал, скрежетал, скрипел, свистел, каркал, щёлкал, цокал, щебетал. Столпотворение слов, взрывные совпадения, шум и крики в зале. Алексей Петрович вздрогнул, когда попугай раскатил: "Дельфин должен говорить по-русски!" Он узнал в магистре бывшего алкаша-верзилу, надувшего его когда-то у пивной на червонец: "Ну, гусь! Выбился наверх! В русской сметке ему не откажешь". Сосед справа смотрел на магистра в морской бинокль и восхищённо шептал:
- Какой класс! Он скачет на двух конях сразу и бьёт на все стороны! У него на лбу пот выступил.
"Хотел бы я знать, куда он скачет?" - пробормотал про себя Алексей Петрович и попросил у соседа бинокль: - Можно посмотреть?
Тот одолжил ему бинокль, и он навёл его на вспотевшего магистра. Тот, мгновенно приблизившись, глядел на него в упор огромными разными глазами: жуть!
Русский процесс шёл дальше. Как только попугай замолкал или же магистр отключал его микрофон, на полотне проходили документальные кадры: немой Горбачёв шевелит в толпе губами, прорывается его любимое выражение: "Процесс пошёл!". Магистр спрашивал у публики: "Узнаёте попугая?" Та отвечала: "Узнаём!". Ещё кадр: известный юрист на трибуне шевелит губами, прорывается: "Консенсус". В зале смех. Ещё кадр: крупным планом клетка, внутри неё толпа городских патриотов поёт: "Вставай, страна огромная…". Все кадры сопровождались словами и телодвижениями ведущего. Он в совершенстве владел оружием внушения. Вероятно, его открытия в этой области ныне изучают тайные службы мирового сообщества.
Вот экран потух. Попугай молча чистил перья. Молчание затянулось. Магистр щебетнул двумя пальцами. Попугай поднял голову и цыкнул:
- Заткнись!
Магистр развёл руками, мол, видите - дурак. Он насыпал на стол перед клеткой горсть семян. Попугай увидел корм, слетел с жердочки и начал бить клювом в прутья клетки. Магистр ловко накрыл корм носовым платком и опять щебетнул пальцами. Попугай внял знаку и заскрежетал:
- Концерн, резервация, Горби капут, эсперанто, бартер, брокер, туфта, говогит гадио Гассии: шестьсот шестьдесят шесть, хе-хе!..
Больше всего попугай внедрял "общечеловеческие ценности". В зал сыпалась тарабарщина. Свистели, рычали, пшикали слова-калеки: главпур, минздрав, начхоз, спецназ, генсек, газпром, компромат, - буквенные пучки нового мышления: СПИД, СМИ, ЭВМ, СКВ, ЛСД, МВФ, ФБР, БТР, - и сквозное хе-хе, как в романах Достоевского. А в промежутках документальные кадры, кадры…
Алексей Петрович почувствовал дурноту. В голове гудело и скорготало. Он встал и, не дождавшись окончания, выбрался на улицу. Там стоял ОМОН. Он прошёл сквозь оцепление, брёл и бормотал: "Рискует магистр. Он играет с безумием. Он рвёт худые орхидеи в этой стране". В пору было ехать в дальнюю сторонушку под пули или напиться. Мир сузился, и он сделал второе…
Об орхидеях многое можно сказать. Но два-три слова сказать нужно: они космополиты и паразиты, они смышлёны и безнравственны, по тонкому определению ботаников. Что касается худых орхидей, то, по человеческому разумению, таковых в природе не существует вообще.
А на спесивое выражение "эта страна" у нас есть певучая старинушка-новинушка:
- Чья здесь страна-сторона?
- Эта страна-сторона, и этот свет.
- А там чья страна-сторона?
- Та страна-сторона, и светик тот.
В первой молодости Алексей Петрович брал чарку по доверчивости, во второй - по простоте, а потом - по склонности. В три приёма, как говорится. Первая колом, вторая соколом, а остальные мелкими пташками. Хорошо тому, кто в галдящей стае мелких пташек может угадать свою мелкую и тихую и на ней остановиться. Алексей Петрович обычно зевал свою мелкую и тихую и в последние годы крепко зашибал. До поры до времени его спасала здоровая наследственность, но и она стала давать перебои. После каждого крепкого зашиба он лишался сна на двое-трое суток подряд. Его пустой желудок отвергал все жидкости, включая обыкновенную воду. Они тотчас вылетали из него в отхожую раковину. Такое перелетание из пустого в порожнее сопровождалось сухими внутренними коликами, вот что изматывало больше всего. Он до того ослабевал, что цеплялся за стены. Он торчал на кухне, курил и смотрел в окно. Справа и слева от него шмыгали огненные зарницы. Они предвещали грозу. Кроме него их никто не видел. Когда он встряхивал головой, огненные зарницы исчезали.
Июньским утром, на третьи сутки сплошного лютого бдения, он скрепился духом и поехал на службу показаться. Он уже полтора года как служил. После того, как народный рубль пал ниц и стал деревянным, его семья кое-как перебивалась на заработок жены, пока не дошла до точки. И вот вольному художнику пришлось пойти на службу. Начальник принял его охотно за громкое имя и сквозь пальцы глядел на его частые отлучки. Подчинённые тотчас возроптали: "Почему ему можно, а нам нельзя?". Начальник пропускал этот ропот мимо ушей, а однажды как бы твёрдо сказал: "Ему можно, а вам нельзя!". И закрыл вопрос. Надо сказать, служебные дела Алексей Петрович справлял быстро и хорошо. Талантливый человек во всём талантлив.
Когда в это утро он показался на службе и начальник увидел его землистое лицо и угадал его состояние, то прошипел:
- Ты работаешь на дому. Понял? А теперь сгинь с моих глаз! - и указал на дверь.
Уже три дня считалось, что Алексей Петрович работает на дому. Ещё день-другой отдохнуть будет кстати. Он поехал обратно домой.
По дороге в нём произошли первые отклонения. В троллейбусе он наткнулся на плюгавого подростка с плейером на ушах. Дурной знак! Как-то его дочь на совершеннолетие купила за родительские деньги такие же дебильные наушники, он сорвал их с неё и с проклятием выбросил в мусоропровод. Покуда он жив, такое зло подождёт! Но психотронная порча уже проникла в русскую глубь. Один его знакомый побывал в родном селе и вернулся оттуда мрачнее тучи. Он поведал о том, что видел в поле последнее редкое стадо, и пас это стадо деревенский мальчишка с плейером на ушах. Погибла Россия!
Что-то отклонилось в Алексее Петровиче, и он сошёл не на той остановке. Когда он заметил свою ошибку, троллейбус уже ушёл. Пришлось дожидаться следующего. Прохаживаясь на остановке, он случайно взглянул на рекламный щит: трое бравых парней западного образца стояли в обнимку, улыбаясь показными улыбками; внизу надпись по-русски: "Бунт против плохого настроения". Алексей Петрович в душе усмехнулся манипуляторам общественного сознания: "Дураки! Они не смыслят в психологии народа. Не могут вычислить его стихию. Только опошляют слова. Да разве станет русский бунт обращать внимание на такую мелочь, как плохое настроение! Слава Богу, так нас не возьмёшь!"
Вдруг ему показалось, что один из рекламных парней ожил и взглянул на него в упор наглыми глазами. Алексей Петрович тотчас перевёл взгляд на другое… Тут нужно отвлечься и сказать следующее.
Несмотря на правостороннее движение, все отклонения в мире - левые. Сначала они происходят в левом полушарии головного мозга. Оплёванный тёмный ангел, стоящий слева за человеком, тому свидетель. Это замечание христианское. Есть замечания исторические и научные. Наша черепная коробка содержит два полушария мозга, и оба имеют различное назначение. Левое полушарие (нужно назвать его мужским) управляет должнораздельностью речи, памятью и рациональным или понятийным мышлением, способным обобщать. Правое полушарие (нужно назвать его женским) управляет воображением, интуицией и образным мышлением, давшим миру все религии, мифы и виды искусства. Оба полушария имеют равные возможности от Бога.
"Познай себя! Всё подвергай сомнению!" - так говорит левое полушарие. Счёт и все точные науки исходят оттуда.
"Верю, надеюсь, люблю!" - так говорит правое полушарие. Вера и все молитвы, вздохи и плачи исходят оттуда.
Память не творит, но благодаря памяти сохраняется искусство. Потому и говорят: новое - это хорошо забытое старое. Чем мельче искусство, тем больше в нём рационального сальеризма. Драма зеркальных двойников, Сальери и Моцарта, есть коллизия разума, она находится в полушарии понятий, а не в полушарии образов и на искусство дерзать не может. Правда, сухой разум за счёт золотого запаса интуиции изобретает условные денежные знаки, но уберите условие - и увидите тщету и ложь Сальери.
Народу-художнику антиномии Канта представляются существом с двумя рогами. Кант умудрился посадить человеческий разум к чёрту на рога.
Все политические партии - это партии отклонения, и губительны для народа: они отупляют или раздирают его на части.
Итак, левое полушарие - мужское, а правое - женское. Таков андрогин человеческого мозга. Левая часть андрогина сильно развита или больна. В мозгу нарушилось равновесие. В мире произошёл перекос налево. Мир в своём развитии зашёл в бесконечный логический тупик. Подтверждение тому - современная техническая цивилизация. В ней почти не осталось места для веры, надежды и любви.
И ещё. Пьянство не разрушает правое полушарие. Оно разрушает левое полушарие, и в первую очередь - память, а потом - должнораздельность речи.
Наконец Алексей Петрович приехал домой. Он жил в узком и длинном доме о шестнадцати этажах. С внешней стороны шумная улица с вереницами снующих машин, с одинокими фонарными столбами и редкими кустами; с внутренней стороны тихий двор с вереницами стоящих машин, с редкими деревьями, кустами и детскими площадками, где обычно гуляет больше собак, чем детей. Его подъезд посередине, а квартира почти под крышей, на предпоследнем этаже. Если открыть дверь - прихожая. Сразу направо проход, мимо ванной и туалета, на кухню. В прихожей три двери: в кабинет, в детскую и в спальню; в спальне имеется своя дверь на балкон, летом она всегда открыта. В прихожей, напротив кабинета, среди книжных полок втиснут телеящик. В кабинете вдоль правой стены стоит диван со сквозными подлокотниками, на один подлокотник накинута подушка. Вдоль левой стены расположены книжные шкафы, иконы, картины, горшки с цветами, народные кустарные изделия, этюдник и прочая мелочь. Посередине кабинета, ближе к дивану, стоят маленький столик и два кресла. За этим столиком Алексей Петрович принимал гостей, иногда иностранцев. Обычно он лежал на диване, подушка под голову, а ноги, проходя через задний подлокотник, торчали снаружи. Во всех окнах квартиры стояли небеса.
Расположение квартиры на верхнем этаже повторялось во всём. Это нужно иметь в виду на будущее. Оно уже шумит.
Ещё можно добавить, что у Алексея Петровича была мастерская. Она находилась далеко в подмосковной деревне, изба с разбитыми стёклами. Местные мужички вынесли из неё и пропили почти всю утварь, посуду и постельные оболоки, оставили только холсты и краски. Её сторожил вечно пьяненький соседушко за портрет, который написал с него хозяин и подарил ему. Да, видно, плохо сторожил. Хозяин наезжал туда летом, а на зиму заколачивал ставни и двери. Когда он объявлялся, то мужички, не смущаясь памятью, заходили к нему просить на выпивку. И смех, и грех!
По прибытии Алексей Петрович разложил на столике служебные бумаги, но работа на дому не шла. Мешал посторонний шум. На верхнем этаже, над его головой, глухо и дробно бренчала гитара, и подростковый голос с англосаксонским завыванием пел пошлую модную песенку. Другие голоса дружно ему подвывали. Соседи-родители уехали на дачу, а подросток-сынок натряс полную хату дружков и устроил гулянку. Так поначалу предположил Алексей Петрович. Завывание наверху мешало ему сосредоточиться. Что-то в ритме было наркотическое. Он стал искать место потише. Сунулся в детскую - бренчание и вой, в спальне то же самое, даже через открытую дверь с верхнего балкона слышно. На кухне бренчание и вой, но тут новость: женские голоса. Один женский голос повторял каждый припев, другой, подвывая, переговаривался. Песенка с повторами тянулась около часа. Так долго и нудно тянуть живым голосом вряд ли возможно. Значит, крутили плёнку. Техника! Слушают и балдеют, слушают и балдеют.
Мыкался, мыкался человек и наконец наступил на то место, где было потише. Оно находилось около входной двери, между двумя настенными выступами. Там он стоял, замерев. Стоило сдвинуться на полступни, как глухой шум резко усиливался и забивал уши. Долго стоять в одной точке было невозможно. А что, если у соседей в квартире никого нет и весь этот шум ему только кажется? Его нервы так истощены! Вот какие мысли заскакивали в его голову. Он затыкал уши клочками ваты, но шум проникал через вату. Нужно было решительно чем-нибудь отвлечься. Он раскрыл Новый завет и прочёл: "Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие перед Богом". Апостол Павел есть Апостол Павел, он знает больше, чем говорит. Но шум наверху продолжался по-прежнему, и Алексей Петрович отложил Новый завет, взял было Аристотеля, но вспомнил его изречение: "Пьянство есть добровольное сумасшествие" - и тоже отложил в сторону. Аристотель знает меньше, чем говорит. Алексей Петрович поискал глазами по книжным корешкам, вспомнил строку поэта: "Девушка пела в церковном хоре" - и мрачно усмехнулся. Такая же девушка поёт на кухне пошлую дребедень. Вообще девушка не должна петь в церковном хоре. Она ведь поёт чувственно. На то она и девушка. По-ангельски чист только голос девочки-подростка, не достигшей половой зрелости. Лишь она может петь божественное. В его квартире хранилась стопа долгоиграющих пластинок с записью старинной музыки, на одной записано ангельское пение девочки. Он захотел послушать божественное пение, может быть, оно отвлекло бы его от шума наверху, но вспомнил, что иголка в проигрывателе сломана, и его желание осталось втуне. Он включил телеящик и сразу попал на боевик. Шум боевика на полтора часа заглушил шум наверху. После боевика шла передача новостей. Передача полуправды раздражала, и он пошёл в спальню, захватив свежий литературный журнал, и попытался почитать лёжа, но и лёгкое чтиво валилось из рук. Включённый телеящик гнал спортивные новости. И вдруг он уловил странность: слова новостей повторяли голоса со стороны. Они звучали близко, с верхнего балкона. Он прислушался к передаче: какие-то игроки завоевали награду: золото. Тотчас один женский голос на балконе сказал другому:
- Давай повторять: золото!
И стали звенеть, как заведённые:
- Золото, золото, золото.
"Мои мозги явно обрабатывают", - отметил Алексей Петрович. Он поднялся, чтоб уйти на кухню, и услышал голос:
- Он встаёт. Он идёт на кухню. Пойдём и мы.
На кухне он услышал, как наверху, над его головой, те же самые голоса стали переговариваться и пересмеиваться. Вдруг прозвучало его имя. И повторилось. Он насторожился. Его настороженность уловили наверху. Один голос так и спросил:
- Ну что, Алёша Попович, испугался?
Они знали, что он их слышит. Он невсклад прохрипел:
- Вы же воспользовались, что я с дикого похмелья.
Его слух, ещё в детстве запечатанный попом при крещении, дал течь. Он впервые вступил в говорящую связь с голосами.
- Что он сказал? - переспросил один голос. Другой ответил невнятное. Они зашушукались и повторили, переврав одно слово:
- С жуткого похмелья, с жуткого похмелья.
Опять зашушукались, засмеялись и пропели его мысль:
- Разыграли, разыграли.
Он слушал и вздыхал. Это тоже заметили наверху.
- Он вздыхает, бедненький, - сказали голоса, - давай отпустим его на недельку-другую. Пусть он отдохнёт. Отдохнёт, отдохнёт. Пусть он подумает. Подумает, подумает. Но мы ещё вернёмся. Вернёмся, вернёмся. Он от нас не уйдёт. Ха-ха-ха!
- Что вам от меня надо? - хрипло сказал он. Голоса пропустили его вопрос мимо внимания и продолжали болтать.
"Я каких-то заурядных людей оскорбил своим существованием. Подлый розыгрыш!" Он поднялся со стула, вышел из-под голосов и встал на то место около входной двери, где было потише. Голоса поболтали и замолкли. Он стоял не шевелясь. В сознании начались тёмные провалы. Он не знал, что в эти беспамятные промежутки его сознание отдыхало. Между тем линия его отклонения сломалась и пошла прыгать вкривь и вкось. Вернувшись на кухню, он услышал шум не сверху, как раньше, а снизу, из глубины двора. Он выглянул в окно: голоса взметались со двора, как взвихренная невидимая пыль. Внизу под редкими деревьями стояла куча праздных людей и кричала. Изо всех криков заметно выделялся женский голос. Наверно, его усиливал рупор, хотя никакого рупора он не видел. Вот что кричали голоса:
- Уезжайте отсюда! Ещё есть время! Уезжайте как можно дальше! Вы погубили Европу, вы погубили Америку, вы погубили демократию… Вы погубили (шёл перечень известных и малоизвестных общественных имён)…
Он растерялся: что за митинг и откуда он взялся на их дворе? И к кому обращалась кучка людей? Ко всем жильцам дома или к нему одному?.. Но он никого не губил, да и куда ему бежать из России? Разве в Чечню под пули, где его младший сын служит военную службу?..
Голоса каждый раз добавляли что-нибудь новое.
- Вы погубили Россию, вы погубили Америку, вы погубили свободу… Вы погубили (того-то и того-то, прозвучало его имя)… Мы требуем…
В именах и политических требованиях пошёл разнобой и путаница, смешалось правое и левое, большое и малое, крупное и мелкое. И над всем этим словесным хаосом высовывалась из окна голова Алексея Петровича и отрицательно покачивалась. Глупо, конечно. Из какого-то этажа, далеко снизу, раздался звонкий мальчишеский голос про него:
- Смотрите! Он улыбается. Он качает головой. Он отрицает!
Мальчишка никак не мог увидеть его снизу, а между тем увидел и завопил об этом. Алексей Петрович отшатнулся от окна и плотно его затворил. Голоса поприглохли. Он встал около входной двери на то место, где стоял уже много раз. Пока он стоял так, как в клетке, раздался звонок в дверь. Было около семи вечера. Пришла жена и старшая дочь. Он скрылся на кухне.
Голоса переместились со двора в верхнюю квартиру. Они опять болтали над его головой. Вошла жена и села напротив него. Голоса мешали. Он поднял глаза на потолок и сказал:
- Сколько можно! Пошутили и хватит. Пожалейте бедную женщину!
- Бедную женщину, бедную женщину, - повторили голоса. Он замахал на них рукой. Жена удивлённо поглядела на него:
- Ты себя странно ведёшь!
- Странно ведёшь, странно ведёшь, - повторили голоса. Жена воскликнула:
- Алёша, что с тобой?
- Со мной ничего, - произнёс он как можно спокойней, - оставь меня, пожалуйста.
Он испугался за неё. Он жалел её. Он любил свою жену. Закурил - и дым пошёл ей в лицо. Она закашлялась и вышла. А он попытался привести свои мысли в порядок и ясность, но то и другое давалось ему урывками. Он искал разумное объяснение происходящему. В поверхностной шелухе голосов хотел найти рациональное зерно, но находил только обыденное предположение: кто-то хочет его испугать. НО кому он нужен?..
Он лёг в кабинете на диван. Жена с дочерью закрыли за ним дверь, сели и включили телеящик. Он опять услышал наверху два голоса: прежний женский и новый мужской. Мужской говорил с мягким южным выговором и лёгким заиканием. Где-то он его уже слышал, но где и когда? Память как отшибло. А женский голос вяло повторял прежнее, сменив словечко "вы" на "они":
- Они погубили демократию… Они погубили красоту… Они, они погубили (шёл сбивчивый фамильный перечень)… Они погубили (прозвучало его имя)…
Голос угасал, у него начались провалы памяти. Он запнулся, присел и стал шарить вокруг себя по полу. Нервически взвизгнул:
- Гдё Алёша Попович? Где Алексей Петрович? Он исчез!.. - голос опять взвизгнул и пошарил рукой по полу.
- Ищи его. Ты должна его найти, - упорно, с глухим заиканием, твердил мужской голос. Он внушал. Он действовал на женский голос, как гипнотизёр на медиума. Медиум явно выдыхался, и Алексей Петрович ждал, когда он выдохнется совсем и вся эта чертовщина кончится. Из его головы начисто вылетело, что так же гипнотически действовали на него раньше и пошлая песенка, и митинговые голоса. Женский голос шарил по полу руками то тут, то там и расслабленно гнусил:
- Он где-то сидит. Я знаю, он остался в своей квартире. Он сидит на кухне…
Голоса отправились на кухню. Он лежал в кабинете и отчётливо слышал шарящие звуки на кухне верхней квартиры. Что-то похожее он уже слышал. Если бы ему не отшибло память, он бы вспомнил, как однажды на берегу Енисея он шарил центр Азии. В квартире наверху происходило подобное. Только там искали и шарили не из любопытства, а из злого умысла. Не могли определить, где он находится. Он лежал, вдавив голову в подушку, и слушал. Наверху возили по полу уже не руками, а тяжёлым плоским предметом. Взялись за то место, под которым он внизу лежал на диване. Начали с ног и дошли до груди. Он почувствовал, как его ожгло мелкой сыпью. Он спрятал голову под подушку. Возящим предметом прошли по месту, которое внизу соответствовало месту подушки, но голову не ожгло. Стало быть, излучение глохнет в плюшевой подушке. Он сообразил так: "Они ищут мою голову. Повсюду в квартире, где я ходил, стоял или сидел, моя макушка была им открыта. Вот оно что!" Это был самый прямой логический обрывок, который он выдумал для объяснения происходящего. Между тем мужской голос говорил в недоумении:
- Куда он пропал? Я его только что чувствовал. Анекдот!
И тяжёлый плоский предмет опять стали возить по полу. Мужской голос переговаривался с женским и объяснял:
- Алексей Петрович - гигант. Его так просто не возьмёшь. Сейчас я подключу усилитель.
Алексей Петрович думал, что будет дальше и как ему быть. Мысль о собственном сумасшествии он отметал за ненадобностью, она бы помешала ему соображать и действовать. Он сорвал со столика плюшевую скатерть и набросил на себя, но скатерти не хватало: его ноги торчали снаружи голые. В квартире наверху раздалось сильное жужжание. Подключенный усилитель стали возить по полу. Он жужжал, как пылесос, над ним. Он почувствовал, как ему ожгло ноги.
- Вот его ноги! - закричал мужской голос. - Теперь пройдёмся дальше!
И тяжёлая жужжащая плоскость двинулась дальше. Плюшевая скатерть, как и плюшевая подушка, не пропускали излучения. Наверху это поняли. Жужжание прекратилось. Мужской голос соображал вслух:
- Алексей Петрович - великий ум. Он нашёл защиту. Он чем-то укрылся. Попробуем включить усилитель на полную мощность.
И стал опять возиться с усилителем, включать и переключать. Алексей Петрович воспользовался передышкой, сдвинул подушку с лица и громко позвал жену:
- Галя! Сюда!
Вошла жена. Он заговорил сдавленным шёпотом:
- На меня охотятся. Мужчина и женщина. Они в квартире наверху. Действуют на меня электронным излучением. Принеси из спальни мохнатую простыню. Живо!
Жена, всхлипнув, выбежала вон. Что-то сказала дочери. Обе громко заплакали. Он не обращал на них внимания. Он прислушивался к другому. Усилитель, включённый на полную мощность, издал наверху мощное гудение. Гудящий плоский предмет прошёлся по тому месту, под которым внизу торчали голые ноги человека. Теперь ноги были укрыты. Мощное гудение прекратилось. Мужской голос удивлённо произнёс:
- И ноги укрыл. Ну, гигант!
Голос помолчал, видно, задумался, потом решительно произнёс:
- Включим на самую полную мощность. Он высокого роста и лежит врастяжку. Измерим его в длину и отметим по частям.
Он взял что-то вроде длинной линейки и стал измерять:
- Вот тут его ноги. Тут туловище, а тут голова.
Он отметил место головы на полметра дальше. "Ошибся с моей головой, гад", - отметил просчёт Алексей Петрович.
Усилитель включили на самую последнюю мощность. Его жуткое гудение перешло в рёв. Ревущий плоский предмет стали возить туда-сюда по тому месту под которым внизу были укрытые ноги человека.
- Готово! - твёрдо произнёс мужской голос. - Теперь его ноги онемели.
Алексей Петрович пошевелил пальцами ног. Они шевелились, как обычно.
А теперь пройдёмся по голове. Голова - самое важное, - произнёс голос. Ревущий плоский предмет наверху прошёлся по тому месту, под которым человеческой головы внизу не было.
- Готово! - произнёс голос. - Его голова онемела. Спи, милый, спи. Ты наш.
"Чёрта с два я ваш! - прошептал про себя Алексей Петрович и пошевелил головой. Она двигалась, цела и невредима. Мысли служили чётко и ясно: - Допотопная у них аппаратура, видать, третьего поколения".
- Стоп! - спохватился голос. - Я вижу его контур. Мы ошиблись. Его голова лежит вот тут! - и он топнул точно в то место, под которым внизу находилась голова.
Усилитель взревел, и плоский предмет стали возить по тому месту, где внизу находилась голова.
- Готово! Теперь примемся за туловище и руки, - раздался мужской голос, и ревущий плоский предмет стал ходить туда-сюда по длинному месту, под которым внизу находились туловище и руки. Один высунутый палец сильно ожгло. Он мгновенно онемел, и Алексей Петрович спрятал его под плюшем. Он чувствовал, как по его слабому материальному укрытию ходит тяжёлая волна внешнего излучения. Гудящий рёв прекратился. Мужской голос произнёс:
- Он готов. Весь распилен по частям. Сначала у него станут отпадать ноги, потом голова, потом всё остальное.
Алексей Петрович лежал под укрытием, весь обливаясь потом. В квартире наверху наступила тишина. Голоса отдыхали. Он ждал, что будет дальше. Осторожно приподнял подушку, выглянул. Скользнул взглядом по комнате. Всё было на месте. Иконы хранили молчание. Он громко позвал жену:
- Галя! Галя!
Вошла жена. Он быстро проговорил прерывистым шёпотом:
- Срочно звони в милицию. Мужчина и женщина наверху. Их можно поймать с поличным. Ну, что стоишь?
Жена выскочила вон. Он не слышал, как она звонила. Он ещё долго лежал на диване. Всё было тихо. Наконец он сбросил с себя подушку, скатерть и мохнатую простыню, сел и сунул ноги в шлёпанцы.
- Уф! - произнёс, отдуваясь, и встал на ноги. - Кажется, я их обхитрил.
Жену он нашёл на кухне. Она сидела, оцепенев. Дочь в детской закрылась и плакала. Он не слышал её плача.
- Звонила в милицию?
- Да, - ответила жена.
- Ну и как? Приезжали?
- Приезжали. Увезли мужчину и женщину в следственный изолятор.
- А почему со мной не поговорили? Я же свидетель подлого гипноза.
- Сказали, что вызовут тебя завтра. Они спешили.
- Что-то тут не то, - покачал он головой и вновь услышал посторонние звуки. Они исходили из кабинета. Через стену было слышно глухое жужжание. Что-то длинное с глухим стуком шлёпалось по частям на пол. "Это остатки излучения, - предположил Алексей Петрович, - это по частям распадается магнетический призрак моего тела".
Он подвёл жену и дочь к двери кабинета, открыл её и указал вглубь:
- Слышите жужжащие звуки?
- Слышим, - сказали жена и дочь, хотя никаких жужжащих звуков не слышали. Но, глядя на родного человека и замечая в нём прежние черты, постепенно успокаивались.
- Да! Всё кончено! - уверял он. - Я здоров как бык. Просто я проголодался.
Он выпил залпом два стакана сока и закурил. Уже спокойно подумал и понял, что никуда они не звонили и никто не приезжал. Как бы там ни было, всё кончилось. Он радовался как ребёнок.
Рано он радовался. Самое трудное было впереди.
Он решил принять душ, разделся до трусов и вошёл в ванную. И тут всё началось сначала. Он глянул на ведро. "Ведро", - произнёс голос наверху. Он глянул на половую тряпку. "Тряпка", - сказал голос наверху. Он глянул на зубную щётку. "Зубная щётка", - раздалось наверху. Он выскочил из ванной как ошпаренный. "Они слышат мои мысли! Они пережгли свою аппаратуру, но сила гипнотического действия сохранилась в голосах".
Он вкривь и вкось оделся. Накинул плюшевую скатерть на голову - мнимую защиту, и заметался из комнаты в комнату, минуя при этом кабинет. И всюду слышал, как голос наверху точно определял его местонахождение: "Он на кухне. Он в детской. Он в спальне. Он на балконе. Он около двери, стоит на своём месте". Алексей Петрович рванул входную дверь, выскочил в коридор и дальше, на лестничную площадку. И стал там ходить взад-вперёд, с плюшевой скатертью на голове, и шаркая шлёпанцами. Жена выбежала за ним: она боялась, что его в таком виде увидят соседи.
- Алёша, сними скатерть с головы. Ты напугаешь людей.
- Напугаешь людей, напугаешь людей, - повторил голос над его головой. Он был уже на верхней лестничной площадке. То был другой мужской голос, и Алексей Петрович решил: "Надо бежать!"
- Скорей туфли, сигареты, спички! - обжёг шёпотом жену. Та принесла ему требуемое. Он отшвырнул шлёпанцы, сунул ноги в туфли, крикнул: - За мной! - и побежал по лестнице вниз. Жена едва поспевала за ним. Он выскочил из подъезда и скорым шагом дошёл вдоль длинного дома до его конца. Свернул за угол и подождал жену. Прислушался. Голос отстал от него. Надолго ли? Надо от него оторваться совсем. Но куда направиться? На вокзал, и шататься там всю ночь? Не то. Он перебрал в своей сбивчивой памяти многих знакомых, кто бы его мог приютить, и не нашёл ни одного подходящего. Можно поехать в свою мастерскую, но деревня далеко, да и опасно оставаться там одному. И тут он вспомнил, что совсем близко живёт один его старый приятель. До его дома всего минут пятнадцать ходьбы. Он быстро зашагал по улице, жена за ним. Свернул за угол квартала и пошёл по поперечной улице. Жена отстала. Он обернулся и глянул в сторону своего дома. Тот превосходил прочие дома и был хорошо виден. Издалека раздался тонкий голос:
- Он оглянулся. Он обут на босу ногу.
Его ошеломила ложная догадка. Вот какая: "Мои мысли оставляют следы. Голос чует меня, как собака чует зверя по запаху следов. Если голос способен мыслить, значит, для него все дома и предметы звукопроницаемы и мыслепроводны. Надо нарастить расстояние!" И он двинулся вперёд. По улице навстречу ему шли трое молодых парней и громко разговаривали о каком-то электронном ящичке.
- Он помещается в обычный портфель, - говорил один парень, - и действует тонко. Скажем, проник взломщик в банк, а электроника записывает на диск его голос и даже мысли, как отпечатки пальцев, и передаёт, куда надо. А там уже готова группа захвата, и дело в шляпе. Ворюгу найдут по его мыслям, куда бы он ни забежал, хоть на Аляску. Все наши держат такой ящичек, как липучку.
"На Аляску! Так далеко действует!" - удивился Алексей Петрович. Парни прошли мимо. Может быть, они ему померещились? Он оглянулся. Парни уходили дальше и весело смеялись, и он с горечью подумал: "Неужели я попался на липучку?"
И прибавил ходу. Жена отстала слишком далеко. Он остановился и подождал. Ему нужно было, чтобы рядом находились живые люди, хотя бы один человек.
- Людей напугаешь, людей напугаешь, - услышал он тонкий голос издалека.
Подошла жена. Она отдышалась и пропела:
- Алёша, не бросай меня так!
Он ринулся вперёд. Она схватила его руку и больше не выпускала. У подъезда дома, в котором жил его приятель, они остановились. Дверь в подъезд была закодирована, а он начисто забыл код, помнил только этаж и расположение кнопки звонка возле общей двери. Они потоптались на месте. К счастью, подоспел жилец-полуночник, набрал числовой код и открыл дверь. Они проскочили вслед. Поднялись на десятый этаж, и Алексей Петрович нажал на нижнюю кнопку справа. За общей дверью долго было тихо. Наконец дверь открыл его приятель.
- Иван, пусти переночевать!
- Входите, - ответил Иван и посторонился.
Они вошли. Алексей Петрович колебался рассказать правду: а вдруг его слова услышит тот, посторонний, голос. Жена больше была не нужна, и он спросил у неё:
- Дойдёшь до дому одна?
- Дойду. Тут близко, да и люди ходят.
- Позвони, когда придёшь. Телефон в моей записной книжке. Ты знаешь, где она лежит.
Жена ушла. Они прошли на кухню, где можно было курить. Иван ни о чём не расспрашивал. Он подогрел на плите чайник. Разлил в две чашки чай и встряхнул пустой чайник:
- Последние остатки. Заварки в доме нет, водки тоже.
- Водки как раз не нужно.
Алексей Петрович, как пришёл, так до сих пор и стоял. Он оглядел кухню. Задержал взгляд на окне, выходящем на улицу. На всякий случай он сел спиной к окну, за шкафом. Надо было начать разговор. Иван был вдовец, имел взрослую дочь. В доме её не было, и он спросил:
- А где твоя дочь?
- Задержалась у подружки, - ответил Иван, - наверно, там и заночует.
Это было кстати. Он не хотел помешать ей своим присутствием. Надо было узнать, как рано встаёт Иван и сколько времени у него будет в запасе.
- А когда ты встаёшь по утрам?
- Завтра в девять часов. Я лечу в Красноярск, короче - в Сибирь.
- Если встретишь там бывшего русского писателя, то скажи, что он сошёл с ума.
- Он сошёл с ума, он сошёл с ума, - подхватил голос издалека, - он давно наш… Переключаю на основную линию.
Где-то далеко, но отчётливо слышно раздался щёлк переключения. Алексей Петрович прослушивал всю линию. Издалека возник другой мужской голос. Он властно произнёс:
- Алексей Петрович - твёрдый орешек. На этот раз он выскользнул. Пускай погуляет денька два-три. Теперь мы знаем, на что он способен. Он от нас не уйдёт… А что с другими?
Подсобный голос на линии стал перечислять имена и фамилии известных и малоизвестных писателей, художников, музыкантов, учёных; среди выдающихся попадались заурядные. Властный голос определял их положение и судьбу:
- Этот отпадает, а тот наш, тот тоже наш, и тот наш, тот отпадает, и тот отпадает… Феликс Жериборов? Что о нём слышно? Анекдот! Он приснился Москве и его ищет ОМОН? Пускай ищет. Мы им займёмся позже. Он отпадает. Этот готов, и тот готов, и тот, и тот…
"В основном, они срезают цвет нации", - подумал Алексей Петрович. Вдруг прозвучала фамилия Ивана. Он вздрогнул. Властный голос помедлил и определил:
- Пускай летит в Сибирь. Он оттуда не вернётся.
Иван сидел напротив и ничего не слышал. Алексей Петрович тихо шепнул через стол:
- Иван, не лети в Сибирь.
Тот посмотрел на него с удивлением. Алексей Петрович боялся, что его услышит голос, и больше ничего не сказал. Но его услышали. Властный голос на линии обратился прямо:
- Не лезь не в своё дело! Положение меняется. Спускайся в подъезд. Там тебя встретят.
- Там тебя встретят, - повторил глумливо подсобный голос.
Раздался звонок телефона. Иван встал и пошёл в конец коридора, где находился телефон. Коротко поговорил и вернулся обратно.
- Звонила твоя жена. Она уже дома. Спрашивает, как ты себя чувствуешь?
- Как я себя чувствую? - поднял глаза Алексей Петрович. - А чёрт его знает.
- Чёрт знает, - глумливо произнёс голос издалека и повысил тон: - Чёрт всё знает. Спускайся вниз, тебя встретят и поведут в одно тайное местечко. Там тебя разделают под орех. Ох, разделают. Кровью истечёшь по капле.
Алексей Петрович понял: надо действовать. В его положении это означало: надо говорить и говорить, чтобы заглушить голоса. Он начал так:
- Иван, поставь чайник. Ничего. Буду пить одну кипячёную воду. В горле пересохло.
Он говорил длинно и сбивчиво и заметил, что пока он говорил, то голос молчал, не вмешивался. Алексей Петрович стал говорить что попало. Так говорят пьяные или чем-то взволнованные люди. Иван с удивлением поглядывал на него. Алексей Петрович перевёл дыхание и сказал:
- Иван, ты помнишь, как мы пили на Кавказе с грузинами?
- Помню, - улыбнулся Иван, - дюжие были грузины. Я сразу свалился, а ты пил до тех пор, пока не свалились все грузины. Встряхнул меня и потащил на себе в гостиницу. Силён ты был.
- Сейчас не то, - вздохнул Алексей Петрович.
- Не то, не то, - повторили голоса. Чтобы их перебить, он снова обратился:
- Иван, расскажи что-нибудь про свою деревню.
Тот нахмурился:
- Была деревня, и не стало деревни.
- Расскажи, как не стало деревни.
Иван стал рассказывать, а он пил кипячёную воду, вставлял слова, снова слушал. Голоса молчали. Рассказ Ивана кончился.
- Жаль! - сказал он.
- Жаль, жаль, - мгновенно произнёс посторонний голос и прогнусил: - Спускайся вниз.
Алексей Петрович ринулся в ванную, открыл кран, подставил уши под бьющую водяную струю, зажал уши пальцами. Голос пропал. Он ослабил один палец, из-под него пискнул голос:
- Вода не поможет.
Алексей Петрович плотно обмотал полотенцем голову. Голос прорвался с шипением:
- Полотенце не поможет.
Он вернулся на кухню. Он уже выкурил все сигареты. Иван был некурящий и в доме курева не держал. Голоса одолевали. Алексей Петрович налил в чашку последнюю воду из чайника, подумал: "Вот последняя чашка!"
- Последняя чашка, - произнесли голоса, - допивай и спускайся вниз.
Алексей Петрович сидел и думал.
- Он думает, - сказал глумливый голос, - он думает. Дурак, всё равно ничего не придумает.
- Он не дурак, - произнёс другой, властный голос. - Он ищет выход. Укоротим ему поводок.
Алексей Петрович напряг свою мысль: "Они действуют механически. Я бы задавил их образным мышлением, но не могу, оно наглухо забито их тупыми повторами. Попробую действовать, как они, механически".
Он начал выкидывать штуки. Тряс и вертел головой во все стороны, задерживал и с шумом выпускал дыхание, бил языком о зубы. Поджав нижнюю губу, дул в подбородок, шлёпал губами, издавал дикие недолжнораздельные звуки. Голоса молчали и ждали, когда он устанет. И он устал. Когда он замолк, голоса воспроизвели вслух последнюю часть его тарабарщины и замолчали, а потом один голос жутко шепнул ему на ухо:
- Пора сдаваться. Спускайся вниз.
Иван сидел напротив, мрачнел и всё ниже опускал голову. Алексей Петрович знал, что он думает. Сдаваться он не желал и взорвался горьким признанием:
- Ну, понимаю! Я много пил. Я ослаб, и что-то ко мне прицепилось. Оно вцепилось и ходит со мной уже тринадцать часов. Каждую минуту я жду, что отцепится, а оно не отцепляется. Ложное, пошлое, заурядное - так невероятно!.. Я знаю! Я сам себе наказание!
Его голос взлетел на крик и сорвался. Если бы у него не отшибло здоровую половину сознания, он бы услышал оттуда живой печальный голос: "Вся Россия наказана". Но он услышал другое.
- Людей напугаешь, людей напугаешь, - близко повторил глумливый голос прежнее.
Он взглянул на окно. Там мертвенно светилась ночь. "Проклятое полнолуние!" Он дико перевёл глаза на Ивана:
- Писатель, где твоя пишущая машинка?
- В другой комнате. А зачем она тебе сейчас?
- Надо. И дай чистый лист бумаги.
Он вложил в машинку белый лист и, сидя в другой комнате, стал отбивать предсмертную записку. Дело осложнилось тем, что он утратил способность обобщать. Вдобавок голоса (или голос, он часто удваивался) видят его глазами. Как только он отбил на машинке начало: "Со мной случилось ужасное…" и взглянул на два последние слова, как голос глумливо повторил их:
- Случилось ужасное, случилось ужасное, хе-хе-хе.
Но что может быть ужаснее, когда чужой и посторонний лезет в твою душу, да ещё насмехается! Алексей Петрович попробовал печатать слова и при этом произносить вслух тарабарщину, не глядя на отпечатанное. Получалось плохо. Нельзя делать хорошо три дела сразу: думать одно, говорить другое, делать задуманное. Или, по образному выражению, думать светлое, говорить тёмное, делать светлое. Невозможно перескочить через второе, тёмное, без потерь. Ему пришлось перескакивать через эту воющую пропасть и, конечно, при этом задевать голоса. Они сами за него цеплялись.
Поначалу глумливый голос повторял его тарабарщину, а потом, разгадав хитрость, замолчал и ловил те отпечатанные слова, на которые тот случайно взглядывал. Алексей Петрович заметил, что его хитрость раскрыта, но продолжал нести тарабарщину, чтобы голос не успел подслушать его мысли, которые были на кончике языка. При этом он часто сбивался и даже не знал, сколько попало на бумагу бессмыслицы. Из всей записки он запомнил начало и два обрывка: "…если обнаружит моё тело… жаль детей и внуков…"
Время перевалило за полночь. Он устал. В конце записки отбил вчерашнее число: "13 июня 1995 года", а вместо имени-фамилии отстукал тарабарщину, которую нёс вслух.
Он вынул беспамятный лист из машинки и заложил его в стопу книг. Вернулся к Ивану. Тот угрюмо сидел перед двумя пустыми чашками. Он хотел разговорить приятеля, но тот молчал. Иван тоже устал и сказал, вставая:
- Надо вздремнуть. Я постелю тебе постель.
Постелил и ушёл к себе. Человек остался один на один с голосами. Из них по-прежнему выделялся глумливый. Голос следил за каждым его движением. В этом деле он достиг совершенства. Он ловил переход мысли в слово по малейшим вздрагиваниям гортани, нёба и языка. Человек только подумал, а голос уже произнёс. Алексей Петрович отдал ему должное: "Вот чёрт! Подмётки режет на ходу!"
Он разделся и, лёжа в постели, листал словарь русских народных говоров, скользя по страницам отсутствующим взглядом. На минуту задержался на двух раскрытых страницах, и вдруг услышал странное - звучали родные старые слова. Голос повторял их по словарю. Он взглянул на страницы внимательней и увидел слова, которые повторял голос. Он на них глядел и прежде, но не замечал, а голос видел и произносил увиденное вслух. Голос продолжал их повторять, как заведённый, и даже забегал вперёд, за его взгляд, так как видел эти слова раньше. Слышать такое бесконечное повторение было невыносимо. Как будто иголка в проигрывателе скользила по одному и тому же кругу на испорченной пластинке.
В древнем Китае существовала редкая казнь. Человека заключали в замкнутое пространство, особыми приспособлениями зажимали ему выбритую голову, чтобы он не мог ею пошевелить, и оставляли одного. С потолка в одну точку на его макушку мерно и тихо падала капля за каплей. Капля точит камень. Через несколько суток даже сильный духом человек сходил с ума.
Пытка голосами напоминала китайскую казнь. Они проникли в поверхностный слой его сознания и завладели органами речи. Он тянул время, насколько это было возможно. Он верил, что время на его стороне. Он листал словарь и, стараясь оставить в голове смысл старых русских слов, нёс вслух звуковую тарабарщину, раскатывая твёрдые и мягкие согласные. Вот последний звуковой пучок:
- Чччуть сссвет, чччуть сссвет, чччуть сссвет, пппить, пппить, пппить, зззуб, зззябь, зззыбь, кккрест, кккрак, тттик, тттак… - и он выдохся.
- Хватит, тик-так! - раздался жёстко-властный голос. - Мы сюда не развлекаться явились. Устроил нам цирк!
- Пора сдаваться! - взвизгнул другой, женский голос. - Ты нас задерживаешь!
Цеплялся ли Алексей Петрович за жизнь? Кто знает… Он опять выкинул штуку. Корчился на постели, вращал головой, хлипал горлом, шеберстил языком, пускал стоны, хрипы и свисты. В его горле застрял сухой клёкот. Голоса приблизились и напряглись. Они молчали, слушали и наблюдали. Прямо с потолка спустился звук голоса. Он, как игла, вонзался в слух человека. Голос утончился в волосок, звук в звучок. Вот-вот пискнет и оборвётся. Свят в правде, клят в силе, а человек ждал. Одно из двух: вот-вот он сойдёт с ума или голоса отстанут от него. Положение ни то ни сё. Он не сошёл с ума, и голоса не отстали от него. Оставалось последнее: творить молитву Богу. Его состояние и положение были таковы, что он не мог молиться: полная молитва творится в тишине. А голоса подстерегали малейшее вздрагивание его гортани, нёба и языка. Они забили бы первые молитвенные слова глумливым повтором и хихиканьем. Тогда он попытался трижды сотворить крестное знамение в никуда. Он стал извиваться и корчиться, незаметно сложил три пальца в троеперстие и три раза взмахнул в воздухе: сгинь, рассыпься! Но напрасно! Его корчи и знамение не имели подлинной и подноготной правды. Он выдохся. Сухой клёкот ободрал ему горло. Он встал и заметался по комнате. Зрячие голоса определяли вслух все предметы, на которые он натыкался глазами:
- Стена. Стул. Дверь. Пол. Туфли. Рубаха. Штаны. Одевайся и выходи!
Воздух в комнате линял и бледнел. Шёл шестой час утра. Он оделся и вышел. В коридоре показался хмурый Иван. Он не выспался и зевал:
- Уже уходишь? Я тебя провожу.
- Не надо, - хрипло произнёс Алексей Петрович, - я уж как-нибудь сам доберусь.
Иван покачал головой, молча оделся и открыл входную дверь. Они спустились вниз и вышли из подъезда. Он огляделся. На улице никого не было. Они направились к его дому. Минуя открытые ворота, Иван заглянул в глубь двора, хмыкнул и потом спросил:
- Видел бомжа?
- Нет. А что?
- Там бомж. Стоит и бьёт о стену лбом и приговаривает: бум-бом!
Хотя Алексею Петровичу было тяжко, он отозвался вольным замечанием:
- Бум-бом, звучит, как благовест.
Было свежо. Он засунул руки глубоко в карманы и нащупал жевательную конфетку. Она оказалась кстати. Когда она превратилась во рту в безвкусную липучку, он выплюнул её в кусты.
- Да он плюёт на нас! - услышал он позади себя резкий возмущённый голос. Он обернулся. Позади него, до самого конца, улица была пуста. Даже бомж не показался. Он ускорил шаг. Взглянул на городские небеса. Над фонарным столбом стояла полная бледная луна. Она оплывала.
- Иди в метро, иди в метро! - раздался голос позади него. Он вздрогнул. Эти слова означали конец. Хорошо, что Иван шёл рядом! Они свернули за угол и вышли на его улицу. Показался его дом. На улице у бровки тротуара стояла легковая машина, в ней сидели двое. Он и Иван приближались к машине. Конечно, в ней кого-то ждали. Возвращаться назад было нельзя: там ждали голоса. И вот что он представил: как только он поравняется с машиной, откроется дверца, эти двое выпрыгнут и втолкнут его в машину. Он поравнялся с машиной. Прошёл мимо. Всё осталось на месте и позади. Они вошли в подъезд и поднялись на лифте. Он позвонил. Дверь открыла его дочь. Он обернулся и произнёс:
- Иван, не лети в Сибирь. Ты можешь оттуда не вернуться.
- Кто тебе это сказал? - Иван изменился в лице.
- Так, никто, - покосился он в сторону.
- Кто тебе это сказал, того нет!
- Ладно, - виновато улыбаясь, сказал он и, прощаясь, пожал ему руку в знак благодарности. Иван ушёл. Голоса опять заговорили с угрозами.
Он прошёл на кухню, выпил стакан соку и закурил из новой пачки. Вдруг зазвонил телефон. Он снял трубку и услышал оттуда певучий, тревожный голос жены:
- Алёша, Алёша, где ты?
Это был её настоящий голос. Но где же она сама? Он кинулся в спальню и облегчённо вздохнул. Его жена тихо лежала в постели и спала. Он вернулся на кухню и взглянул на телефон. Трубка лежала на коробке. Он задумался: "Они ухитрились записать её голос и передали по телефону". Он снял трубку и поднёс к уху. В трубке мёртвая тишина. Телефон был отключён. "Вот гады! - возмутился он. - Творят, чего не бывает. Я, как Дом Советов, весь отключён. Даже в милицию не могу позвонить".
- Можешь позвонить, - раздался голос наверху и захихикал, - милиция подкуплена, хи-хи.
Другой голос жёстко произнёс:
- Ты нас задерживаешь! Если через три минуты не выйдешь, то пеняй на себя. Плохо тебе будет.
Они замолчали. Он сидел, не шевелясь. Он глядел на часы. Три минуты прошло. Минутная стрелка двигалась, секундная бежала. Прошло больше трёх минут, а с ним ничего не случилось. Он побледнел. Время шло. Он дождался. Женский голос наверху произнёс:
- Выходи на лестничную площадку.
Лестничная площадка была совсем близко, до неё всего несколько шагов. Он поколебался, но остался на месте и громко заявил:
- Никуда я не пойду! Да и нет там никого.
Голоса злобно зашушукались. Он перебил их:
- Ну кто вы такие! Ни ума, ни вида! Как пустые подголоски, повторяете чужие слова. Хватит!
Голоса прекратили шушукание. А он запустил логический крюк:
- Будь по-вашему! Но я должен убедиться. Пускай ваше начальство позвонит мне по телефону, - он указал на телефон. - Если позвонит - это будет реальность. Даю пять минут форы.
Голоса молчали. Ни звука. Открылась дверь и вошла жена. Она давно проснулась и стояла за дверью. Она слышала весь его разговор.
- Алёша, надо звонить врачу.
Он поглядел на неё, снял телефонную трубку и поднёс к уху. В трубке стояла мёртвая тишина. Телефон по-прежнему был отключён.
- Звони! - бросил он, ушёл в другую комнату и услышал: она позвонила. Телефон действовал, как обычно.
К врачам он относился с неприязнью. Подобное чувство, мистически преувеличенное, испытывают женщины к паукам и крысам. Врачи - дальние потомки жрецов, уже давно выродились. Они сплошь рационалисты и человека знают поверхностно. Этим они напоминают плавучих пауков, которые скользят по воде и не подозревают о её глубинах и о том, какие там скрываются чудовища. За всю жизнь Алексей Петрович обращался к врачам два раза: когда в детстве сломал руку и когда в поздней молодости сломал ногу, обе левые. И вот в третий раз что-то сломалось в его сознании, тоже в левой его половине. Бродя по комнатам, он еле держался на ногах. Он лёг на диване, а голоса по-прежнему изматывали его тупыми повторами. Но вот явились врачи по вызову. Это была "группа психиатрического захвата", по выражению старшего психиатра Евгения Котова. Группа состояла из двух человек: сам Котов и его помощник с резиновой дубинкой для усмирения буйнопомешанных.
Врач расспрашивал в прихожей его жену и дочь о том, как больной себя вёл, и выяснял обстановку.
- Спасите папу, спасите папу, - заплакала дочь, - я за ваше здоровье поставлю свечку в церкви.
- Гм! - произнёс врач и пошёл в кабинет. За ним его помощник, дубинку он спрятал. Они сели напротив за столик. Врач закурил, потом сбросил пепел в подставленную ракушку, спросил у больного:
- На что жалуетесь?
- Слышу голоса.
Врач нахмурился, скосил глаза на него и пустил из ноздрей дым:
- Вы понимаете, что голосов не существует?
- Понимаю, - согласился Алексей Петрович, а про себя подумал: "Услышал бы ты голоса, так запел бы по-другому". Он показал на потолок:
- Вот, опять их слышу.
Врач долго не спускал с него пристального взгляда и про себя думал: "Запрятал бы я тебя, голубчика, куда подальше, да там все места заняты".
- Так, так, - сказал он, - а что вы хотите?
- Хочу заснуть, - признался Алексей Петрович, - я трое суток не спал.
- Трое суток не спал, трое суток не спал, - загалдели голоса уже непонятно откуда.
- Я сделаю вам успокоительный укол, - сказал врач, - это самое мощное и дорогое лекарство в нашей стране, - и вытащил лекарство.
- Мы заплатим, мы заплатим, - поспешила сказать жена. Врач, не обращая на неё внимания, извлёк из сумки шприц и приказал больному:
- Ложитесь на живот и приспустите брюки.
Тот послушно лёг на живот и приспустил одну штанину, обнажилась впалая ягодица. Голоса глумливо захихикали. Он принял укол и запил водой две мелкие снотворные таблетки. С надеждой глянул на врача:
- Когда подействует ваше лекарство?
- Через пятнадцать минут, - ответил тот и стал собираться. Уходя, он подозвал его дочь и сказал ей:
- Лучше будет, если ты поставишь свечку за здоровье своего отца.
- Я так и сделаю, - всхлипнула дочь.
Они ушли. Он разделся в спальне и попросил жену:
- Побудь со мной. А на работу позвони, что задержишься.
- Задержишься, задержишься, - повторили голоса, - спускайся вниз.
Жена легла рядом и запела русские колыбельные песни - так он просил. Голоса влезали со стороны и коверкали слова. Подлецы знали по-русски. Он вспомнил, что его жена - знаток восточной словесности, и прервал её пение:
- Смени язык. Спой что-нибудь арабское или персидское, задушевное, протяжное.
- Да зачем тебе? Ты слов не поймёшь.
- Надо.
Жена запела, даже протянула две-три священные суры, и кто знает, может быть, отголосок священного распева залетел в южную сторону и коснулся слуха чеченского стрелка, и дрогнул у того глаз, метивший в сердце бегущего русского солдатика в пятнистой одёвке, и прошила пуля не то пятно на его груди. Кто знает…
Голоса долго прислушивались к незнакомым певучим словам, пытались подстроиться, но ничего не вышло. На мгновение он забылся. Когда он очнулся, то увидел, что жена спит, убаюканная своим пением.
Прежний голос глухо повторял издалека:
- От нас не уйдёшь, от нас не уйдёшь.
Он взглянул на часы. После укола прошёл целый час. А лекарство не действовало. Таков был запас его жизненной прочности. Он толкнул жену, и она открыла глаза.
- Пой, родная, - попросил он, - пой ещё.
Она опять запела. Он сомкнул веки. Через пятнадцать минут он уснул глубоким сном. Спал долго. Проснулся и прислушался: полная тишина. Голоса исчезли и не появлялись.
Через два-три дня Алексей Петрович заметно посвежел лицом и после, когда бродил по людным улицам, замечал, что ему чаще стали попадаться добрые и свежие лица, а прежде лезла на глаза сплошь пошлость и злоба.
С виду жизнь поправлялась, да не совсем. Иван вернулся из Сибири мрачнее тучи. Он не стал его расспрашивать. Потом из тёмной Чечни пришла тревожная весть: его младший сын тяжело ранен и лежит где-то в голой степи, в драной палатке под красным крестом.
Родина по-прежнему изнемогала. И всё-таки самое страшное было впереди... Жаль детей и внуков, жаль. Эта жалость - единственное наше оправдание. В каждом храме горели свечи.
Господи! Спаси Россию для рода человеческого! Фью-фью...