Дмитрий СМИРНОВ: ЗАПИСКИ ИЗ ЖЁЛТОГО ДОМА
Дневник пациента одной из московских психиатрических больниц
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _«Бог, сотворив мироздание,
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _выкрасил его в жёлтый цвет,
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _так как жёлтая краска в те времена была,
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _по-видимому, самая дешёвая».
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ __ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _Амид Вонримс
1.
Дом был жёлтого цвета. Не просто жёлтого, а какого-то особенно жёлтого, ядовитого, притягивающего к себе и, вместе с тем, вызывающего тошноту, тревогу, отвращение, страх. Только тончайший колорист мог подобрать такой изысканный цвет – цвет, порождающий столько различных ощущений и одновременно дающий точное представление о назначении дома. Ровные жёлтые квадраты корпусов были, как бы, вставлены в ясную голубизну неба, и от этого резкого цветового контраста дом приобретал оттенок чего-то нереального, фантастического. Дом был обнесен того же цвета бетонной изгородью, такой длинной, что она казалась бесконечной.
Мы медленно шли вдоль этой бесконечной изгороди. Ноги передвигались сами собой, а в груди была страшная пустота.
– Не теряй чувство юмора, – говорила Леночка, но я видел, что ей тоже не по себе.
Мы остановились у массивных железных ворот и постучали в низенькую дверь проходной.
Дверь отворил сторож в синем берете, телогрейке, кирзовых сапогах и с костылём в левой руке. С безразличием, взглянув на мои бумаги, он пробурчал:
– В приёмный покой.
– Куда?
– Туда, – и сторож махнул рукой в неопределённом направлении.
Спешить в сумасшедший дом мне не хотелось, и я стал разглядывать плакат с итогами соревнований медперсонала и хозчасти больницы по стрельбе, а также некролог с портретом Марьи Прокофьевны, сотрудницы больницы, скончавшейся после тяжёлой болезни.
– Пойдём, – сказала Леночка, – а то тебя примут за сумасшедшего.
Я обернулся и увидел маленькую круглую дорожку, протоптанную обитателями этого дома.
– Смотри, совсем как у Ван Гога в «Прогулке заключённых»!
2.
Мы пошли наугад и, обогнув три огромных корпуса, очутились у вывески «ПРИЁМНЫЙ ПОКОЙ». Я постучал. Ключ в скважине повернулся несколько раз, щёлкнул, и тяжёлая дверь, чуть приоткрывшись, тут же захлопнулась за нашими спинами.
– Ждите! – скомандовала медсестра.
Мы сели. Я тупо уставился в неопределённую точку между толстыми прутьями оконной решётки и ни о чём не думал. Вернее, думал. Мозг работал лихорадочно, мысли бегали, суетились, перебивали и уничтожали одна другую, не оставляя ничего определённого, кроме тяжёлого ощущения тоски.
Затем всё было, как во сне. Появились два санитара и попросили выложить содержимое карманов. Они повели меня в какую-то комнату, где я отвечал на вопросы. Потом стянули с меня костюм, выкупали под душем, одели в безобразную больничную пижаму и вывели на лестницу.
Леночке разрешили проводить меня до отделения.
– Живее, живее! – прикрикивала медсестра, и мы опрометью кинулись наверх по лестнице.
– Прощайтесь.
Едва мы успели помахать друг другу рукой, как дверь с треском захлопнулась, и я поплёлся за медсестрой.
– Твоя палата. Твоя койка. Твоя тумбочка.
Я сложил в тумбочку свои пожитки.
– Здесь столовая, – продолжал монотонный голос, – там туалет.
В туалете на скамейке, на окне, на унитазах, на умывальнике, на перевёрнутом помойном ведре – везде сидели, дымили и травили анекдоты сумасшедшие. Из зеркала. Висящего тут же на стене, на меня уставились злые ненормальные глаза новоиспечённого психа.
3.
Немного освоившись, я вышел в холл, уселся в кресло, и стал читать книгу Уильяма Сарояна про рядового американской армии Весли Джексона, про его друзей Джо Фоскхола, Гарри Кука и Виктора Тоска, ненавидящих войну, про дезертира Лу Мариаччи, про современную женщину, – любовницу Весли, про писателя, который обучает Весли писательскому ремеслу, про невесту, а затем жену Весли Джим Мур и, наконец, про Джона Уинстенли, который надевает шляпу и играет на тромбоне, приводя в восторг как своих, так и врагов.
Напротив меня в задумчивой позе сидел молодой человек с длинными волосами. Время от времени, дирижируя правой рукой на четыре четверти, он мурлыкал что-то невнятное, склонялся над листком нотной бумаги, писал, а затем снова погружался в задумчивость. Неужели он тоже композитор? Забавно в таком месте встретить коллегу.
– Вы композитор?
– Нет, я гитарист.
– А что вы пишете, можно посмотреть?
– Пожалуйста. Я записываю мелодии, которые играю в ансамбле.
Молодого человека звали Гриша. Он, как и я, попал сюда только сегодня, тем же путём – через военкомат, и с той же целью – для военно-медицинской экспертизы.
4.
Мне захотелось поговорить с Леночкой, и я отправился на поиски телефона. Приоткрыв дверь ординаторской, я увидел медсестру, печатающую на машинке одним пальцем. Очень вежливо я попросил разрешения позвонить. Сестра сказала, что для этого нужно получить разрешение врача, что телефон служебный и по нему нельзя говорить всякие глупости, и что, вообще-то, я могу прикрыть дверь и позвонить, пока никто не видит.
Трубку снял Олег Борисович.
– Скажите им, – прокричал он, – что в таких условиях любой нормальный человек может сойти с ума.
– Не волнуйтесь. Я в спокойном отделении. Настоящих сумасшедших здесь нет.
Потом к телефону подбежала Леночка и сказала, что любит меня, и приедет ко мне в субботу. Её голос был рядом, и мне представилось, что нет никакой медсестры, тычущей пальцем в машинку, никакой больницы с её психами, что ничего не изменилось и сегодня самый обычный вечер, и что не телефонная трубка, а сама Леночка прижимается к моей щеке и говорит чудесные нежные слова.
5.
В палате темно. Я лежу с открытыми глазами и разглядываю блики, снующие по потолку. Не спится. В голову лезет всякая ерунда.
Не написать ли парочку маразматических стихотворений? С чего бы начать?.. Как начать то, что не имеет... конца? Как окончить... Кажется, из этого может кое-что получиться. Назову-ка я его:
ФОРМУЛА БЕСКОНЕЧНОСТИ
как начать то, что не имеет конца? как окончить то, что не имеет начала?
Если без конца повторять этот шедевр, то, пожалуй. Можно заснуть. Или лучше считать: секунда, секунда, секунда... и, таким образом, возникает:
ФОРМУЛА ВЕЧНОСТИ
Секунда, секунда, секунда, секунда...
Минута.
Секунда, секунда, секунда, секунда...
Час.
Секунда, секунда, секунда, секунда...
День.
Секунда, секунда, секунда...
Год.
Секунда, секунда...
Жизнь.
Секунда...
Вечность!
Секунда, секунда...
секунда...
...секунда...
6.
Захрапел сосед. Потом другой. Постепенно палата наполнилась мерными хрипящими, свистящими, скрипящими, стонущими звуками.
Я закрыл глаза и увидел длинный ровный ряд унитазов, поблескивающих от света маленькой электрической лампочки. Из унитазов торчат огромные безобразные головы и храпят, легко покачиваясь в такт своему храпу.
Передо мной на скамейке сидит врач со сверкающими глазами и мефистофельской бородкой. Он спрашивает:
– Как по-вашему, музыка цветная или не цветная?
Я уклоняюсь от ответа. Он повторяет свой вопрос и мне приходится что-то лепетать про Скрябина и про его красный до мажор.
– Красный?!! – удовлетворённо восклицает врач-мефистофель.
Затем он берёт квадратный лист бумаги и старательно выводит на нём три буквы: SCH
7.
– ПАДЙО-О-ОМ! – гаркнул кто-то хорошо поставленным баритоном.
Подъём, а впечатление такое, будто совсем не спал. Уже светло. Все кровати аккуратно заправлены и в палате никого нет, кроме нянечки, моющей пол.
Я нехотя встал и побрёл в туалет. Как и вчера, там заседала весёлая компания.
Рассказчики перебивали друг друга, снабжая свою речь характерными звуками, похожими на звук глиссандо засурдиненного тромбона, вслед за которыми следовали реплики: «Ну, ты и молодец!» или «Штаны порвёшь, – новых не дадут!»
– Эй, новенький, – обратился ко мне какой-то верзила, – анекдотов много знаешь?
Вдруг за дверью раздался свирепый рёв:
– Что? Моё лицо хуже половой тряпки? Нет, скажи! Моё лицо хуже тряпки? Она говорит, чтобы я не мылся в ванной – она там, видишь ли, тряпки моет! Ах ты...
Все посыпали в коридор. Пожилой мужчина стоял перед перепуганной нянечкой и трясся от бешенства и желания съездить ей по физиономии.
– Моё лицо не хуже половой тряпки!!!
8.
После завтрака я прилёг вздремнуть и увидел, как мы с Леночкой сидим за пианино. На пюпитре стоят ноты композиции, которую я только что закончил. Пока я играю, ноты медленно разбухают, раздаётся оглушительный взрыв. В испуге я кричу и... вскакиваю с постели.
9.
Меня вызвали к врачу. Это оказалась женщина невысокого роста с круглым изрытым оспинами лицом.
– На что жалуетесь?
– Во-первых, у меня часто болит голова. В детстве она болела постоянно, теперь немного реже, но зато у меня почти каждый день повышенная температура. Такая, знаете ли, невысокая – тридцать семь и две, тридцать семь и три... Во-вторых, у меня часто болит сердце. В этом году болело уже раз шесть, семь. Довольно сильно. Сильная ноющая боль. Я обследовался у терапевта, но терапевт дал совсем не терапевтический диагноз – термоневроз. Меня направили к невропатологу – неврозы, вроде бы, по его части, но тот послал меня к психиатру и, таким образом, я попал к вам. В-третьих, я вижу кошмарные сны. Страшные сны почти каждую ночь. Я разговариваю во сне, кричу, вскакиваю. Сам я не слышу этого, но жена говорит мне об этом каждое утро. Что? Да, я женат. Она придёт ко мне завтра. И, в-четвёртых, у меня быстрая утомляемость. Я уже сейчас, как видите, очень устал и едва ворочаю языком. Мне уже больше ничего не хочется говорить.
– Что ж, будем вас лечить. От чего? От плохого сна, например. Дадим успокоительные таблетки.
10.
Действительно, я часто вижу страшные сны. Видел висельника, идущего по проезду Художественного театра. Шея у него была стянута тугой верёвочной петлёй. Он был мёртв, но, тем не менее, спокойно переходил улицу.
Я видел, как взрывается трамвай, в котором было много пассажиров. Я только что вышел из этого трамвая. Ослепительная оранжево-жёлтая вспышка, обломки трамвая, покорёженные рельсы.
Однажды мне приснилось, что я лежу на кровати в совершенно тёмной, незнакомой мне комнате и пытаюсь заснуть. Я уже начинаю дремать, как слышу, – кто-то стучится в дверь. «Войдите!» – говорю я. Но никто не входит, и стук повторяется. Я снова предлагаю войти. После небольшой паузы опять раздаётся стук. Я поднимаюсь, на ощупь добираюсь до двери, открываю её, но за дверью никого нет. Выхожу в тёмный коридор, делаю несколько шагов. Вдруг, из глубины на меня надвигается безобразная старуха в лохмотьях. Я кричу от страха, и видение исчезает.
11.
Когда я вернулся в палату, тихий час уже подходил к концу. Больные готовились идти на прогулку. Прогулка здесь – большое событие, особенно, если день солнечный. А сейчас, как раз, солнце выглянуло из пасмурных облаков и разливало тепло по всему больничному двору.
Нас вывели не на «ван-гоговскую» дорожку, как я предполагал, а на угловой участок двора, огороженный невысоким палисадничком. Я расположился на скамейке и, нежась на солнышке, рассматривал муравья, ползущего к своему муравейнику, дождевого червяка, распластавшегося на камешке, как и я, наверное, радовавшегося солнечному теплу. Я поглядывал на своих товарищей по несчастью, окружавших стол, в который они изо всей силы вбивали «козла», изучал угнетающе желтое здание, в которое по иронии судьбы занесло меня.
И тут я вспомнил слова Амида Вонримса, которые вполне могут служить эпиграфом к этим запискам. «Бог, – сказал Амид, – сотворив мироздание, выкрасил его в жёлтый цвет, так как жёлтая краска в те времена была, по-видимому, самая дешёвая».
12.
Ребята из моей палаты добрались до этих записей и стали читать их вслух. С их стороны это было не очень красиво, но я решил не реагировать. Ко мне подошёл Вова Мартынов и спросил:
– А ты и про меня напишешь?
– Конечно, сейчас, как раз, я и собирался про тебя написать.
13.
Прогулка закончилась, и мы вернулись в своё отделение. Я взял книжку и сел в удобное кресло у окна в холле. Недалеко от меня на самый край кушетки присел щупленький мальчик с курчавой бурной шевелюрой и в очках. Он перелистывал журнал. Тем, кто спрашивал его, что это за журнал, он отвечал нервной скороговоркой. При этом прикрывал рот суетящимися пальцами или энергично жестикулировал. Если ещё учесть, что Вова не выговаривал букву «р», то можно себе представить, как трудно было понять то, что он говорил. Вот, пока и всё, что я могу написать про Вову Мартынова.
14.
Ещё одно событие сегодняшнего дня – нас ведут на танцы.
– Димка, ты пойдёшь?
– Я думаю.
– Что ты думаешь?
– Думаю, идти или не идти...
– Пойдём, посмеёмся!
Мы спустились на женский этаж. В «прогулочной» – так называется комната, где проводятся танцы, все вакантные места заняли старушки. Они устроились на стульчиках вдоль стен и улыбались в предвкушении приятного зрелища, возбуждающего воспоминания о далёкой молодости.
Завыл проигрыватель. Откуда-то появилась молодая крашеная блондинка, партнёры которой стали меняться с каждым танцем. Не меньшим успехом пользовалась медсестра с объёмными бёдрами и чувственными губами. Самую неразлучную пару составлял Генка, гравировщик с фабрики детских игрушек и девушка с томными карими глазами. Говорили, что они познакомились на прошлых танцах неделю назад, и теперь собираются пожениться – сразу, как только выйдут из больницы.
15.
Сегодня для меня не совсем обычный день. С 18 апреля прошлого года мы с Леночкой видели друг друга каждый день. Сегодня 13 апреля – до года не хватило всего пяти дней. Не видеть Леночку целые сутки мне неприятно и , как-то, непривычно.
Я снова отправился в ординаторскую, и сестра, не только любезно предоставила мне телефон, но, к моему удовольствию, даже вышла из кабинета.
– У вас продаётся славянский шкаф с тумбочкой? – Как обычно спрашиваю я, когда слышу по телефону Леночкин голос.
– Шкаф продан, – обрадовалась она, – осталась только софА.
– CОфа?
– СофА!
– Леночка, маленькая!
– Нет, ты маленький!
– Ты меня любишь?
Тут вошла медсестра, и пришлось переменить стиль разговора:
– Так, значит, ты приходи завтра ровно в одиннадцать. Будешь говорить с врачом. Обязательно. Ну, пока...
16.
В нашем отделении широко используется метод лечения, именуемый «трудотерапия». Больные каждое утро моют полы в своих палатах, в коридорах, в прогулочной, в столовой, в туалете, носят из кухни завтраки, обеды и ужины в вёдрах и огромных бидонах. Сегодня мне пришлось участвовать в чистке лестницы, – я должен был подмести её с четвертого этажа до первого, перенося с места на место ведро с водой, чтобы Борька, – прозванный мной тромбоном за те характерные звуки, которые описаны в седьмой главе, и которые этот Борька производил с большим искусством, – не наткнулся на ведро своим массивным задом и не перевернул его, когда он будет мыть ступеньки мокрой тряпкой. Следом за нами Серёга – здоровенный верзила из соседней палаты – должен был протереть ступеньки сухой тряпкой.
Всё это мы проделали виртуозно и артистично, а затем вышли на больничный двор покурить и подышать свежим вечерним воздухом.
– А вон психи! – сказал Борька-тромбон, сопроводив своё замечание изящным глиссандо.
Он указал на зарешёченные окна второго этажа, где помещалось восьмое – буйное отделение. Мы долго вглядывались в эти окна, но никаких психов не увидели.
17.
Про восьмое отделение рассказывали множество невероятных историй. Рассказывали, например, что когда-то среди пациентов этого отделения находились химик и хирург. Они познакомились в больнице и стали большими друзьями. У химика часто бывали сильные головные боли, и хирург утешал его: «Вот выйдем из больницы, сделаю тебе операцию на черепе, и голова пройдёт».
Однажды, когда санитары вывели их на прогулку, у химика голова заболела так, что он потерял сознание. «Не трогайте его! – закричал хирург.– Сейчас я сделаю ему операцию!» Он подскочил к своему другу, приложил к голове палку, схватил с обочины булыжник, и не успели санитары ополниться, как одна половина черепа химика была отделена от другой, и серые куски мозга, вывалившись на дорогу, тускло поблескивали на солнце...
18.
Спал я плохо. Приснилось, что я читаю книгу Герберта Уэллса, в которой описана странная космическая война. Страницы книги незаметно превратились в кинофильм, а затем в реальность, и я оказался в самом центре событий. Мне хотелось убежать из этой кошмарной реальности, но бежать было некуда. Единственное, что я мог сделать для собственного спасения – это разрезать себя на кусочки. Я схватил нож и отрезал себе руку, потом – другую; отрезал ноги, голову, туловище и стал похож на раскрашенного целлулоидного пупсика. Бережно сложил я свои останки в картонную коробочку и ещё раз взглянул на себя. И тут я понял, что можно было бы не разрезать, а просто разобрать себя на части – ведь пупсики разбираются! Мне стало жаль себя – теперь я не смогу восстановить своё тело, даже если очень захочу...
19.
Суббота – единственный день, когда разрешено посещение больных родственниками. Сегодня должна прийти Леночка, и я всё утро провёл в ожидании.
Прогулочная постепенно заполнялась посетителями. Ровно в 11 через маленькую щёлку, процарапанную в эмали, которой покрыта застеклённая дверь, я увидел Леночку, взбирающуюся по лестнице. Она сгибалась под тяжестью портфеля, в котором она несла для меня книжки и продукты.
В прогулочной мы расположились на свободной скамеечке, и стали без умолку рассказывать о вчерашнем дне, проведённом друг без друга. Оказывается, Олег Борисович всем без исключения рассказывает, что его зять находится в психбольнице. Моя тётя и бабушка в панике, ночи не спят и сокрушаются: «Зачем он это сделал!» Моя мама каждый день звонит и узнаёт обо мне последние новости.
Через полчаса Леночка пошла на собеседование с врачом. Они мило поговорили, в результате чего Леночке выписали постоянный пропуск, и теперь она может в любое время навещать меня.
20.
Гриша-гитарист и Вова Мартынов попросили меня рассказать свои сны, и я рассказал про старуху, про висельника, про разрезание себя на кусочки, и ещё один сон, который мне приснился в Ленинграде пару недель тому назад.
Мне тогда приснилось, что мы с Леночкой идём по Садовой улице. На мостовой валяются трупы с рваными ранами в груди, и из этих ран хлещет красная липкая кровь. Мимо нас бегают люди со злыми звериными выражениями на лицах, сжимая в руках короткие пики из толстой проволоки. Они протыкают ими прохожих, и трупов становится всё больше и больше. Невдалеке стоит отряд женщин-физкультурниц с плакатом: «МЫ ВЫСТОИМ!»
Первые ряды стоят ровно, но задние уже истекают кровью. Бандиты почти задевают нас своими пиками, и я уже ясно представляю себе, как холодный металл прокалывает и мою грудь. В страхе мы бежим от этого кошмара и оказываемся в подъезде, где нет обычных лестничных пролётов, а просто стоят две гнилые деревянные лестницы, прислонённые к стене. Я знаю, если нам удастся забраться наверх, – мы спасены.
Мы карабкаемся по одной из лестниц, и я чувствую, что она теряет устойчивость, и падает.
Я кричу:
– Перебирайся на соседнюю лестницу!
Сам я каким-то чудом перепрыгиваю на вторую лестницу, спускаюсь к Леночке и вижу, что это не она.
– Лена, это ты?
– Да, я Лена, – нот я не узнаю её голоса.
– Лена, Лена!..
Я дотрагиваюсь губами до её лица, понимаю, что это она и успокаиваюсь.
21.
– Хватит рассказывать! На фиг нужны такие кошмары, ещё и нам приснятся! – забеспокоился Гриша.
– А я тоже кошмары вижу, – сказал Вова. – Мне снилось, что какая-то женщина красила меня фиолетовой краской. Она всё водила и водила по мне кистью... Как заснул, так до самого утра и красила.
– И всё?
– Всё.
22.
Ночь принесла мне новые сны. Я увидел себя в большой комнате с преувеличенно мещанской обстановкой. На стенах развешены разноцветные ковры и коврики с бахромой. Огромная кровать покрыта узорчатым одеялом. За столом, заваленным бутылками и закусками, сидит мрачный человек. Другой человек держит ружьё и, по знаку первого, направляет это ружьё в сторону кровати, на которой пляшут четыре женщины в цветастых народных костюмах. Лица у женщин перекошены от страха. Бешено пританцовывая, они поют нестройными, визгливыми голосами. В стороне за небольшим столиком сидят три фиолетовые женщины. Они переговариваются между собой, как бы обсуждая спектакль, происходящий в комнате.
И тут я начинаю понимать, что это не просто представление, что ружьё настоящее – оно в любой момент может выстрелить, – и женщины пляшут под страхом смерти. Фиолетовые женщины, спокойно взирающие на эту игру жизни и смерти, несмотря на внешнюю грациозность, были отвратительны. Человек за столом – олицетворение тупой разрушающей силы – вселял ужас, от него хотелось бежать...
23.
Я бежал без оглядки. Пробежал длинный коридор и стал спускаться по лестнице. На лестничной площадке отчаянно спорили два человека. В одном из них я узнал гомосексуалиста N. Он подошёл ко мне и сделал недвусмысленный жест. Я, стараясь не замечать его, шёл дальше. N последовал за мной. Я вышел на улицу и свернул в сторону, – пришлось идти по грязной насыпи цветочной клумбы. N не отставал. Я оказался на узкой безлюдной улице и ускорил шаг. Оглянувшись, я увидел, что за мной и N следует ещё какой-то человек лет пятидесяти. Я вошёл в первый подвернувшийся подъезд и оказался в комнате, похожей на больничную палату. Сел на кровать. N присел рядом. Пожилой человек улёгся на соседней кровати. Его лицо осветилось ярким жёлтым светом, и через секунду он захрапел. Вдруг перед моими глазами оказалось лицо N, который оскалил хищные зубы и выкатил глаза. Я закричал, стараясь разбудить пожилого человека, но тот неумолимо продолжал храпеть. Я крикнул ещё и ещё...
24.
Я услышал звук своего надрывающегося в крике голоса и проснулся. Было ещё темно. Кто-то храпел, но некоторые ребята не спали и поглядывали в мою сторону. У входа в палату стояла разбуженная медсестра.
– Ну, чего орёшь?
– Кошмары! Кошмары снятся.
Сестра ушла, а я лежал, пока не рассвело, и дрожал от страха.
Перед завтраком ко мне подошел мой сосед Костя Кудряшов и спросил:
– Ты чего ночью кричал?
– А ну, оскаль зубы и выкати глаза, – предложил я.
Костя скорчил безобразную гримасу – точь-в-точь, как я видел во сне.
– Мне приснилось, что ты хотел меня убить.
25.
Меня и Вову Мартынова назначили дежурными по столовой. Я и не подозревал, какие выгоды таит в себе эта обязанность. Основательно продраив в столовой пол, мы выносили вёдра с мусором во двор и, тем самым, получали возможность звонить по телефону-автомату и говорить всё и сколько хочется. Заодно мы могли погулять, зная, что за нами не наблюдают. Три раза – после завтрака, обеда и ужина – мы мыли пол, три раза выносили вёдра, и три раза я звонил домой и разговаривал с Леночкой.
Леночка сказала, что видела моего бывшего учителя Н. Н. Он подошёл к ней и спросил:
– Как дела у Димы?
Леночка рассказала, что меня должны были забрать в армию, а медкомиссия направила меня в психбольницу.
– Это хорошо, – рассмеялся Н. Н. – Ему полезно. Получит много интересных впечатлений. А защита Родины как-нибудь и без него обойдётся. Композитор в армии – это же маразм!
26.
Тихий час. Через одну кровать от меня лежит Саша Амелин и читает книгу. Вова Мартынов пытается заснуть. Я уставился в потолок и подыскиваю в голове материал для следующей главы. Костя Кудряшов переговаривается с Колей Кузнецовым, который лежит в противоположном углу и обладает густым громким басом. Этот разговор мешает Юре читать, Вове спать, а мне думать.
– Кончайте болтать!
– Разговор продолжается.
– Дайте поспать!
Но и это их ничуть не трогает.
– Кто-нибудь видел фильм «Воспоминание о будущем»? – спрашивает Коля.
– Ну, я видел, – отвечает Юра, не отрываясь от книги.
– Да все видели! Может, дадите поспать, а?
– Юр, вот скажи, как по-твоему, только своим умом скажи, были на Земле пришельцы?
Почесав затылок, Юра отвечает:
– Ну, были.
– А интересно, – задумывается Костя, – где кончается вселенная?
– А она бесконечна, – делает предположение Коля.
– Эй, хватит философствовать! – говорит Юра, откладывая книгу в сторону. – Ты лучше мне скажи, почему Земля круглая?
– Потому, – отвечает Костя глубокомысленно, – что это раньше было солнце.
– Не! Она круглая, чтобы по углам ****ством не занимались.
– Нет, серьёзно, – не унимается Костя, – я ведь правильно сказал. Ведь и Солнце когда-нибудь выкипит, через несколько миллиардов лет.
– Выкипит! Ну, ты даёшь!
– Да заткнитесь вы!
– Давайте лучше о бабах поговорим, – предлагает Юра.
– Юр, а Юр! У тебя сколько баб было?
– Это как? Женщин что ли? Постоянно – две.
– А сколько тебе лет?
– Двадцать четыре года. Первая женщина у меня была только в двадцать два.
– А у меня в пятнадцать с половиной! – похвастался Костя.
– Так тебе и надо!
27.
Сегодня я прочёл книгу Нацумэ Сосэки «Ваш покорный слуга кот». Книга написана как бы от лица чёрного кота, которому позабыли дать имя. Кот обстоятельно рассказывает о своём хозяине – учителе Кусями, о его друзьях и врагах, о шутниках и глупцах, о богачах и бедном физике, так и не защитившем докторскую дисскртацию на тему «О влиянии ультрафиалетовых лучей на электрические процессы, происходящие в глазном яблоке лягушки». В книге фигурирует женщина с длинным носом, прозванная Ханако, что по-японски означает госпожа Нос. Вероятно, поэтому мне приснился такой сон:
Леночка знакомит меня с дамой, у которой необычайно длинный нос. Дама начинает со мной кокетничать, но тут же расстраивается, когда узнаёт, что Лена моя жена. Она плачет, и из её носа текут сопли. Чтобы успокоить её, я беру линейку и измеряю всем длину ноздрей. У дамы ноздри оказались длиной 5 сантиметров, у меня – 3, а у Леночки 2, 5 сантиметра.
28.
Из окна коридора видна асфальтированная дорожка, ведущая к нашему корпусу. Я смотрю в окно и жду, когда на этой дорожке покажется Леночка. Я смотрю в окно и жду, когда на этой дорожке покажется Леночка.
– Как Вы себя чувствуету? – услыхвл я женский голос позади себя.
Я обернулся и увидел своего врача.
– Здравствуйте, чувствую себя неплохо. Сегодня первую ночь не видел во сне кошмаров. Лекарство, видно, помогает.
– Вам не тягостно здесь?
– Понемногу привыкаю, хотя обстановка неприятная, нервная. Хотелось бы поскорее выписаться отсюда.
– Я уже говорила Вашей жене, Вам здесь лежать всего две недели.
– Да, она мне рассказывала. Я сейчас как раз жду её. Она должна появиться вон там, – я указал на дорожку.
Ко мне подошёл больной из соседней палаты одного со мной возраста.
– Что делаешь?
– Жену жду.
– А ты давно женился-то?
– Год назад.
– Не жалеешь?
– Нет. А вот и она, видишь?
Леночка в ярко-жёлтом клетчатом плаще и белой вязяной шапочке выпорхнула из-за угла соседнего корпуса и уверенными шагами направилась в нашу сторону.
– Что ли имне жениться?
29.
Костя Кудряшов ходил сегодня в хирургическое отделение, где ему рассказали про человека с белой горячкой. Этот человек пришёл домой, лёг на кровать, и увидел, что рядом с ним лежат две ведьмы – старая и молодая. Старую он выгнал, а молодая спряталась под шкаф. Человек разломал шкаф, поймал молодую ведьму и спрятал её в резиновый сапог.
Когда приехали, чтобы увезти его в больницу, человек обхватил сапог и зажал его сверху, чтобы ведьма не убежала.
–Я ведьму поймал! Она здесь, в сапоге сидит.
Кто-то решил над ним подшутить, и предложил ему.
– Ты открой сапог-то, а то ведьма твоя задохнётся.
Человек приоткрыл сапог, ведьма подышит-подышит – он закроет его, потом снова приоткроет, ведьма подышит – он снова закроет...
–Вот, Дима! У тебя, наверное, тоже белая горячка.
–Я ведь не прью, – какая же у меня горячка?
–Ну, горячки разные бывают.
30.
Долго не мог заснуть. Просил снотворного, – отказали, – только по назначению врача.
Повертелся с боку на бок, пошёл покурить, снова прилёг, но сон не приходил. В час ночи я всал и в одном белье поплёлся к дежурной сестре.
– Дайте снотворного – сна ни в одном глазу. Можете сказать врачу, да я и сам ей завтра скажу, только дайте снотворного.
Сестра сжалилась, набрала полную мензурку «микстуры Равкина» и протянула её мне.
Когда я лёг, глаза захлопнулись сами собой, уши заложило, словно ватой, и я перестал что-либо чувствовать.
Однако наутро ребятя сказали, что я бормотал во сне. Им удалось различить только одно многократно-повторенное слово:
– Ведьма, ведьма, ведьма...
31.
Оторвавшись от своих записей, я вышел в коридор. Ко мне подлетел Вова Мартынов и пожаловался:
– Вот, карман оторвали.
– Кто оторвал?
– Вон тот! – он указал на Шурика из соседней палаты.
Через некоторое время я увидел Шурика, демонстрирующего коричневый квадратный лоскут.
– Оторвал ему второй карман. А что с ним делать? Лежу на кровати, а он мне на лицо грязный тапочек кладёт. Я дёрнул его за карман, – оторвал. Говорит, что придёт мне харю бить. Пойду с ним мириться, не могу я так – человек всё-таки.
Вова облокотился на подоконник и не сдерживал слёзы.
– Ну, ладно... кончай... не плач... давай помиримся.
Но они не помирились. Вечером, когда всем раздавали кефир, Шурик выпил лишнюю порцию, и Вова сказал об этом сестре.
– В армии тебе за это морду бы набили! – сказал ему Шурик. – Но здесь драться нельзя – в восьмое отделение угодишь.
Вова огрызнулся, и они сцепились. Их еле разняли, и Шурик снова предложил перемирие.
Но друзья Шурика Борька-тромюон и Виктор Пёрышкин решили всё-таки проучить Мартынова. Оне зашли в нашу палату и разворотили его постель.
32.
Пёрышкин мне сразу не понравился. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы безошибочно определить, что перед вами педераст. Несмотря на правильные черты, лицо его производило отталкивающее впечатление. Тонкий нос, маленькие усики и тёмные неопределённого цвета блуждающие глаза. Он ходил, виляя бёдрами, обтянув свою талию больничной пижамой, и говорил каким-то мяукающим голосом, растягивая гласные, и сопровождая свою речь кривой ухмылкой.
Его определили в нашу палату, но он здесь не прижился, и перешёл в соседнюю. Пёрышкин не скрывал своего неравнодушия к мужскому полу, и я не раз видел его, сидящим в одних трусах в постелях Гриши и Гены, видел, как он виснул на шее Борьки-тромбона или обнимал Шурика.
Глядя на всех свысока, он называл себя «артистом кино», говорил, что снимался во многих фильмах, и какие-то знаменитые режиссёры от него без ума. В частности, он рассказывал, что снимался в телевизионном фильме под названием «Хлеб». Но сюжету Виктор должен был съесть обед из трёх блюд, и пока он уплетал за обе щеки, его снимали крупным планом в фас и в профиль, вид сверху, втд сзади, и т. д. Съел обед, а кусочек хлеба остался. Он его бац – в окно. Но мимо шёл хлебороб. Он подобрал хлеб, вошёл в комнату, и Виктору сказал:
–Вот, ты выкинул хлеб. А знаешь ли ты каким трудом он достаётся?
И тут начиналась кинохроника: вспашка, посев, полив, жатва, молотьба, помол, выпечка и продажа готового изделия в хлебном магазине.
33.
Виктор Пёрышкин и Борька-тромбон стояли перед начальником наашего отделения Глебом Александровичем.
– Если будет на вас хоть одна жалоба, переведу в буйное.
– За что? Что чы сделали? Вы разберитесь сначала, а потом говорите.
– Я вас предупредил! Всё! – Глеб Александрович повернулся и ушёл в свой кабинет.
– Ладно, – сказал Пёрышкин, сверкнув глазами, – я буду действовать другими методами. Я в газету напишу!
Виктор, тромбон и Шурик пошли к себе в палату. Я подошёл к ним.
– Что произошло?
– Да ничего! – махнул рукой тромбон. Было видео, что он готов заплахать и скулы его сжимались от злости. – Мартын настучал. Нас переводят в восьмое отделение. Ух, выйду из больницы, узнаю адрес, убью гада!
– Надо же быть таким дерьмом, – промяукал Виктор, – ничего, он у меня ещё запоёт!
Проснувшись на следующее утро, Вова Мартынов никак не мог понять как во рту у него оказалась сигарета, а в каждой руке по апельсиновой корке. Облачившись в больничный костюм, он обнаружил у себя в штанах огромную дыру. Ребята решили объявить ему бойкот и действительно, некоторое время с ним никто не разговаривал. Да он и сам стал всех сторониться, ходил в одиночестве и поглядывал на ребят одичалым взглядом.
34.
Мне продолжают сниться кошмары. Сегодня я видел, что выхожу из больницы. У меня в руке бумага, в которой указано, что я сдал пункцию мозга. На бумаге изображён мозг, и чёрной точкой отмечено место, откуда взяли пункцию. В бумаге также говорилось, что теперь в любое время я могу обменять свой мозг на деньги.
Переходя через дорогу, я выронил свою драгоценную бумагу, и ветер понёс её. Я кинулся за ней следом и с трудом поймал.
Улица, по которой я шёл, представляля собой странное зрелище. Вдоль тротуаров стояли огромные операционные столы с длинными ножками. За столами орудовали хирурги. Я увидел людей, лежащих на столах. Это былы уже не люди, но ещё не трупы. У одного была вскрыта грудная клетка, и куски мяса с запекшейся кровью валялись рядом с ним. У другого не было половины черепа, и на жёлтом лице вместо глаз зияли чёрные бездонные отверстия. Корчась от боли, стонала женщина. С её лица сдирали кожу, живот вспороли, и кишки медленно расползались по всему столу. Хирурги со спокойным выражением на лицах копались в этих хрипящих, ворочающихся, воющих от боли полутрупах. У меня создалось впечатление, что эти люди добровольно легли под смертоносный нож хирурга, так же как и я добровольно собирался обменять свой мозг на деньги.
35.
Утром нас вывели на прогулку. Вслед за нами из корпуса потянулась ещё одна вереница больных в сопровождении большого отряда санитаров.
– Восьмое отделение! – раздались голоса. – Бешеных гулять ведут.
«Бешеных» завели в соседний дворик. Я подошёл к ограде и с нескрываемым любопытством стал их разглядывать. У многих на лицах было написано полнейшее слабоумие. У двоих, наверное, самых буйных, руки были связаны спереди толстой верёвкой. Один «бешеный» стоял в стороне и величественно взирал на остальных, – наверное, он считал себя Наполеоном.
Один из «бешеных» подошёл ко мне и попросил сигарету. Я угостил его и поинтересовался, каким образом он угодил в это отделение. Он рассказал, сто ому 26 лет, и за последние годы его часто привозят в этй больницу. Держат его здесь обычно по два месяца. Он служил в армии, где писал патриотические стихи. Потом у него был неудачный роман. Стал писать лирические стихи. Для иллюстрации он прочёл два свомх стихотворения, – ничего ненормального в них не было, – обычные примитивные банальные стихи. Потом он стал наркоманом. Узнав о гибели Гагарина, он свихнулся, и потерял память. Помнит многое, но какие-то вещи совершенно вылетели у него из головы. Пока он говорил, в уголках его губ выступила белая пена. Он подозрительно сощурился и спросил:
– Ты зачем со мной заговорил? Хочешь подружиться?
–Нет, я не думал об этом. Просто интересно поговорить с человеком из восьмого отделения.
36.
Ещё раз угостив сигаретой своего собеседника, я попрощался с ним.
Сейчас должна прийти Леночка и, чтобы её встретить, я пошёл к проходной, сел на скамейку и стал ждать. Леночки долгл не было и я стал уже волноваться. Не случилось ли чего?
Вошёл в телефонную будку и уже набрал номер, как вдруг какая-то сильная рука выхватила у меня трубку, схватила меня за шиворот и выволокла из будки. Передо мной с перекошенным свирепым лицом стояла надзирательница и, брызжа слюной, орала мне в самое ухо:
– Я что, девочка, что ли, за тобой бегать? Какое ты имел право уходить? А ну, в отделение, марш!
Она не слушала моих оправданий, и не принимала извинений. Что поделаешь! Провинился.
Я пробрался к своему наблюдательному пункту – окну в коридоре, и сразу же увидел Леночку.
– Жена пришла! Сестра, откройте, пожалуйста, дверь.
– Где жена пришла?
– Я видел её в окно. – она уже подходит к подъезду. Да, вот! Слышите, шаги?
– А вы уверены, что это она?
–Да, конечно, она!
37.
Леночка, миленькая!
Как я скучаю без тебя! Как мне без тебя плохо!
Я сижу, прижавшись к тебе, а ты гладишь меня по лицу своими нежными пальчиками и говоришь: «Какая я бедненькая, какой ты бедненький! Какой ты хороший и маленький, какой ты любимочка!.. Ты немножечко изменился, – у тебя изменился взгляд».
Скорее бы вырваться отсюда! Меня всё здесь угнетает. Угнетает неопределённость, Я боюсь поверить в свою ненормальность, боюсь стать психом. По ночам меня мучают кошмары. Мне даже показалось, что я наяву вижу галлюцинауии. Может, это просто игра воображения, впечатлительность?
Я хочу найти в себе силы, чтоб относиться ко всему этому с юмором. Хочу набраться терпения и спокойно ждать. Но это трудно. Гораздо легче себя распустить. Сойти с ума гораздо легче.
Леночка, маленькая! Осталась всего одна неделя, и мы снова будем вдвоём.
38.
Гриша был у психолога, и тот спросил его:
– Хочешь в армию?
– Нет! – так ответил бы на его месте любой нормальный человек.
В детстве я видел одного человека, мечтающего попасть в армию, – но он был кретином. Наверное, армия, набранная из добровольцев, состояла бы исключительно из умственно неполноценных.
В наши дни армия выглядит жутким анахронизмом. Может быть, она так выглядела и в прежние времена, – ведь человек всегда боялся смерти, всегда понимал, что смерть от него никуда не уйдёт, и он от неё никуда не спрячется. А насильственная смерть – это как раз то, чего можно избежать.
Но Бог, сотворив Мироздание, выкрасил его, к сожалению, в жёлтый цвет. Мир заселён ненормальными, которые колотят друг друна камнями и палками, всаживают ножи и пули, сжигают, травят газами. Они изобрели массу хитроумных способов уничтожения себе подобных, и убеждены, что это – единственный путь избавления от войн. У них есть неопровержимые доводы для доказательства, что во имя мира надо учить людей воевать, что во имя жизни, нужно убить.
Я не могу понять этих доводов, мне почему-то кажется, что человек создан не для того, чтобы убивать или быть убитым. Ведь жизнь человеческая слишком коротка, чтобы добровольно идти на её разрушение. И если меня спросят, хочу ли я в армию, я тоже отвечу: «нет».
39.
Ты что там кропаешь?
– Мемуары, – говорю я в шутку.
– Мемуары? Ха-ха-ха! Всё начинается с мемуаров. Сначала мемуары, а потом восьмое отделение.
– А потом «Матросская тишина».
– А потом «Ганушкино», – подхватывали другие.
– А потом «Кащенко».
– А потом «Институт имени Сербского».
– И, в конце концов, «Ваганьковское».
– Мемуары из «Дома Хи-хи»!
– А потом Би-Би-Си будет передавать: «Молодой советский композитор вышел из психиатрической больницы. На улицах манифестация».
– И будут зачитывать отрывки из твоих мемуаров.
– «Дом Хи-хи»!
– Ха-ха-ха!
40.
Ночь пронизана неясными звуками, и мерцающее сияние растекается по земле. В небо уходят четыре прозрачных стены, образуя широкую призрачную комнату. Сквозь стены видна длинная бесконечная степь с болотами и озёрами.
Рядом со мной сидит незнакомый человек. От него зависит что-то важное для меня. В каждый угол этой комнаты этот человек должен вбить по три длинных металлических шеста на глубину около семи метров. Всего двенадцать шестов. Если ему удастся это сделать, произойдёт нечто такое, что даст мне счастье, но ему может принести смерть.
Первый шест со свистолм прорезает воздух и врезается в землю. За ним ещё два составили правильный равнобедренный треугольник. Каждый шест находится на расстоянии метра от соседнего. Человек проделывает то же в другом углу комнаты, в третьем. Одан шест чуть не протыкает меня, но я вовремя успеваю отскочить.
Остаётся всего один угол. Два шеста входят нормально, но третий никак не может проникнуть на нужную глубину. Человек выглядит очень усталым. Он делает несколько попыток вбить последний шест, но шест только ковыряет землю.
– Копай! – приказывает человек. – Видишь рядом озеро? Оно поможет тебе.
Я отчаянно ковыряю землю руками – уж очень мне хочется видеть своё счастье. Медленно я пгружаюсь в землю. Она мягкая и легко поддаётся каждому моему движению.
Я уже в земле по грудь, и, вдруг, дрожу всем телом от страха и удивления:
Гигантская каракатица, излучая светло-зелёное сияние, грациозно ползёт в мою сторону. Преодолевая брезгливость и страх перед этим существом, я бережно беру её на руки. Наверно, это и есть моё счастье.