В комнате нестерпимо душно. Обыденность втягивает меня в свое нутро, незаметно и подло. Стены и окна, запертые двери, теснота. Думая, как сделать жизнь удобнее и уютнее, я забываю о том, что значит жить.
Все началось давно. Я умела превращаться в волчицу. Мне не нужно было полнолуние, мне не нужно было ничего, кроме собственной воли. Собственной воли и голода. Он давал о себе знать, давал знать очень остро и неожиданно, врывался во сны, заставлял дышать чуть чаще, делал все движения чуть резче. Ему можно было противостоять, давить его в себе, усыплять и заговаривать его ненасытные зубы. А можно было поддаться. Я часто выбирала второе, и моя улыбка становилась оскалом. Я пила свободу жадными глотками и однажды я дорого за это заплатила.
В той пещере было сыро и холодно, но мне нужно было спрятаться хоть на некоторое время, а до другого места у меня не хватило бы сил дойти. Все мое звериное тело ныло, шерсть слиплась от крови, а кое-где была выдрана целыми клоками. Я лежала на твердой земле и тяжело дышала. Он оказался слишком силен. Я не рассчитала. Мне казалось, он выследит меня, но его не было. И все равно, я боялась. Переждав ночь, я, раненая и вымученная, побрела в город. К своему дому. Но добраться до него так и не смогла. Слабость заставила меня лечь в какой-то грязной подворотне, и я провалилась в темноту.
Я думала, что погибну. Но меня спасли. Не знаю, зачем этот человек подобрал и выходил меня. Теперь я живу с ним. С ним я стала счастливой. Очень счастливой. Мы уже долго счастливы вместе. А волчица во мне умерла. В ту самую ночь без единого проблеска света.
Я открываю окно настежь. Поздней осенью, в промозглый вечер я открываю окно настежь, и сквозняк врывается в мои до тошноты благополучные стены. Но в комнате все равно душно. Это верный признак того, что мой голод снова просыпается. Чтобы насытить его, нужна свобода. Нужно забыть о привязанности, о золотом ошейнике из безвыходной надежности, и вырваться наружу. Мое сердце начинает биться чаще. Мое тело сильное, гибкое и быстрое. Мое дыхание – пар в холодном воздухе. Мои губы… кажется, что если я проведу по ним языком, то почувствую такой знакомый, заставляющий трепетать, соленый привкус крови. По позвоночнику пробегает дрожь, начинают расширяться зрачки. Пальцы вцепляются в подоконник, я резко провожу по нему ногтями, будто он моя жертва. Он твердый, и мелкие острые кусочки давно застывшей краски забиваются мне под ногти. Воскресшее чувство боли, а следом за ним вереница забытых ощущений. Окно. Открытое окно. И я почти, почти…
Почти беззвучно открывается дверь, и входит мой спаситель. Он закрывает окно, потому что дует. Он не видит два сломанных ногтя и короткие неглубокие дорожки на подоконнике. Он прав. Человек должен любить уют и тепло. Теперь я живу в довольстве и спокойствии. Я счастлива. Волчица во мне умерла.
Я подхожу к нему и беру его за руку. Нежно ему улыбаюсь. Мы ложимся спать. Вздрогнув на мне и изогнувшись в судороге, он затихает и скоро погружается в сон. Нужно поцеловать его на прощание. Поцеловать и поблагодарить. Я склоняю голову к его голове…
Должно быть, звон разбитого стекла разбудит его. Но это уже неважно. Я вырываюсь в пустое пространство, под небо в дожде, под косые струи. Моя холеная шерстка быстро мокнет, а я бегу, прорываясь сквозь холодную, чужую, неуютную пелену, не зная ни пути, не цели. В моем беге – наслаждение, которого никогда не испытать на сытый желудок в клетке. Меня разрывает на части стук моего сердца. Моя душа, разросшаяся вдруг настолько, что ей стало тесно тело, рвется наружу, останавливает и без того прерывистое дыхание. Я бегу, а дождь размывает оставшиеся на земле следы. Нет прошлого. Нет будущего. Есть только настоящее, вырванное из бесконечно огромного тела времени и подаренное мне, девушке, которая умеет быть волчицей.