Агафоновна, перевези!

 
Места вдоль реки Мсты на седой новгородской земле необыкновенно живописные. Река делает неожиданные повороты, блестит на солнце, извивается широкой лентой. Кое - где близко к берегу подходят сосновые боры. Но по большей части река видна издали. Предание гласит, что её название образовалось в древние времена от слова «места!» – «Красивые места!», – буква «е» со временем выпала. Осталось на века название реки - Мста.

Едешь по дороге из города Боровичи в стареньком зелёном автобусе (а дорога вьётся по песчаному берегу Мсты с холма на холм Валдайской возвышенности) и видишь из окна, как, словно бы вдруг обмелев, река, что чешуйчатая рыба, блестит и переливается, с трудом перенося свои воды через каменистые пороги у сёл Опеченский Посад и Великий Порог.

То вдруг река становится глубокой, задумчивой и широкой. Вот такая полноводная и раздольная Мста несёт свои тёмные воды возле деревень Девкино и Чернец. Эти старинные поселения Девкино и Чернец расположены по разным сторонам Мсты, напротив друг друга. Автобус привозит сельчан в Девкино, что на правом берегу реки. А на противоположной стороне Мсты в Чернеце находятся магазин и отделение связи.

На противоположный берег широченной в этом месте реки приходится перебираться на стареньком пароме или в узенькой, длинной лодке. Местные жители зовут её – «чёлон». А всего-то челнов раз-два и обчёлся. Не каждый новичок решился бы встать в чёлн. Грести веслом надо умеючи. Деревенский люд, с детства привыкший управлять этим судёнышком, не боялся потерять равновесие и угодить в воду. Мог править веслом стоя, хотя в центре поперёк лодки прилажена доска, чтобы можно было сесть.


Находились храбрецы, которые вплавь перебирались на противоположный берег. Но для этого надо иметь силушку недюжинную и уметь отлично плавать. Сколько пьяных или переоценивших свои силы трезвых смельчаков приняла в свои глубокие омуты и водовороты суровая, с виду спокойная, северная река Мста? Сильное течение по центру реки сносило пловца в сторону, а студёная вода сводила ноги судорогой.

Ловкие натренированные пловцы могли преодолеть реку в этом месте, но только не Володя Баранов. Он был разведчиком на Великой Отечественной войне и вернулся домой без левой руки. Оставшийся обрубок, что выше локтя, торчал в рукаве рубахи. Но и эту жалкую культю Володя разработал в мирное после войны время, применял на полевых работах, прижимал ею косовище при косьбе. Ловко владел незаменимой правой рукой. Любой инструмент так и играл в его руке. А мужиков после войны мало осталось, вот и помогал он часто всем бабам в деревнях.
Его жене, бойкой голубоглазой Ленке не нравились «эти шабашки», так называла их она.

Вот в одно такое раннее солнечное июльское утро, поев каши и попив крепкого чаю, Володя предупредил жену:
- Сегодня весь день буду за рекой, в Чернеце – у бабки Дёмихи. Работенка подвернулась…

- Знаю я, как ты сшибаешь шабашки… На рубль наработаешь - на три напьёшься. А что за работа - то? Опять дрова?
- Да нет, Лена. Надо выкосить весь огород. Ей же больше 80 годов, не может ничего делать. А её дочка просила, когда в город уезжала... Вот некому обкосить…

- Володя, ладно езжай, только об одном прошу – смотри не напивайся, как в прошлый раз. …Так развезло, что едва тебя в чёлон затащила. Бутылкой не бери, проси трёшник – и всё тут…На обратном пути купи хлеба в магазине! А я сегодня буду окучивать картошку и не поеду в Чернец.

- За кого ты меня принимаешь? Что я забулдыга какой, что ли? Один раз перебрал, так теперь всё время зудишь… Выпивал, да ума не пропивал и дело не забывал.
- Не пьяница, а мимо рта не пронесёшь. Надо себя держать в узде. Вовремя остановиться. Уметь сказать «нет» - не могу и всё тут, - ворчала жена.

- Ленка, чего ты зря говоришь? У мужиков не принято отказываться. Скажешь – нет, так спросят сразу: «Ты что, больной?» Или невзлюбят, мол, отделяется от всех, себя выше всех ставит… В этот раз даю слово: рано приеду, как всё обкошу – сразу домой.


 Володя взял с собой любимую косу, лопатку-точилку, сетку для хлеба и направился к парому. На пароме уже стояла лошадь с телегой, нагруженной какими-то ящиками, коробками и мешками с хлебом для магазина.

Паромщица тетка Сурнова, продавщица Ольга Пантелеевна, по - простому Оля Пан, и какой-то незнакомый подросток стали тянуть трос. Взялся одной рукой за канат и Баранов. Главное, отчалить - оторвать паром от берега, а потом уж он легче пойдёт по воде.

Переехали на ту сторону. Продавщица сказала:
- Володя, возьми хлеб сразу, а то после, может, не достанется - разберут.
- Ладно бы, да ты, небось, ещё долго будешь разгружать.
- Вот ты и поможешь, - весело промолвила конопатая Ольга.
 
 Продуктов немного, быстро перенесли в магазин. Оля Пан подала Володе две тяжёлые двухкилограммовые буханки чёрного хлеба, налила неполный гранёный стакан какой-то сивухи в благодарность за то, что помог разгрузить, выпытав при этом, куда и зачем тот направлялся.

К Дёмихе Володя явился уже немного навеселе и сразу же пошёл выкашивать огород. Хмельной аромат трав пьянил и без вина. Под ногами стрекотали кузнечики. Тяжёлые шмели гудели над головками клевера. В безветренный полдень стало нестерпимо жарко, пот струился по спине.
 
И всё бы ничего – работать Володя любил – но очень раздражало блеяние козы, привязанной, как будто за язык, тут же к столбику за огородом. Бабка Дёмиха держала только одну козу. Трава в огороде и вокруг дома и предназначалась этой безрогой козе Марте, вымя которой почти доставало до земли. Коза была такой же старой, как и сама Дёмиха.
 
Справившись с косьбой часа за три, Володя пошёл в дом. А туда уже, как будто случайно, почуяв возможность выпить, приковылял хитроватый сосед Дёмихи - дядя Митя, по прозвищу Пыж. Деревенские щедро наделяли прозвищами почти всех односельчан.

А у фронтовика Володи никакого прозвища не было. Спиртным Баранов тоже не злоупотреблял. За водкой не любил бегать в магазин и моды такой не имел, чтобы у жены выпрашивать, как другие: «На полулитру-то дашь?» Но когда на стол выставят бутылку белоглазой - не мог отказаться, а тем более сказать: «Давайте деньгами за работу!» Совестливый был мужик …


К Дёмихе на выходные дочка из города приезжала, привезла матери всяких продуктов. В доме пахло шкварками, колбасой и поджаренной в печи картошкой. На столе уже стояла «Московская» за два восемьдесят семь – почему бы и не выпить - погода хорошая, огород Володя весь обкосил, да и Митю Пыжа, деревенского сапожника, он уважал, а виделись редко – река разделяла.

Любил поговорить под бутылочку разведчик Баранов. Как воевал, как чуть в плен не попал, как был ранен в руку и ему отрезали её без наркоза, влив в него кружку спирта. Добрым словом вспоминал своих однополчан - товарищей, тех, кто погиб, защищая родную землю.

Сам Митя Пыж не воевал по инвалидности, но ценил фронтовиков, любил слушать, как интересно рассказывал Володя. Никогда не спорил с ним – а это такая редкость – умение слушать других и не навязывать своего мнения.
В общем, заработанную бутылку водки они вдвоём легко уговорили, закусили, долго сидели у Дёмихи. Той пришлось ещё достать из-за иконы "маленькую" с остатком чудодейственного напитка. Время пролетело быстро за выпивкой.

К пяти часам вечера, покачиваясь, добрался худощавый, побледневший от водки Володя до берега Мсты. Паром и оба челна - на той стороне реки. Людей – никого. Всяк занят своим делом. Деревни будто вымерли. Володя подошел к старому сараю у переправы, в котором часто выпивали мужики, укрываясь от жён. На стене сарая какой-то хохмач-насмешник углём написал крупными буквами: «Перевоз. Заходи – не стесняйся! Не проходи мимо … с бутылкой!».

Володя прошёл на высокое место берега, замахал рукой и громко прокричал: «Агафоновна, перевези!» Не успел он позвать жену два-три раза, как вдруг будто из-под земли появилась эвакуированная во время войны из Ленинграда тетка Катя Прикал. Жила эта властная женщина в крайнем к реке домике. Она сразу же накинулась на мужика: «Чего орёшь? Напился, так думаешь можно орать, людей зря беспокоить,… покою от вас нет…»

Катя Прикал была, как деревенский надзиратель. Ненавидела пьяных мужиков и шумных, озорничающих ребятишек, всегда приказным тоном наводила в деревне порядок. Как ни странно, но все её слушались, видимо не желая связываться со сварливой женщиной.

И Баранов тоже ничего ей не ответил, только махнул рукой, отошёл подальше от паромного причала, сел в густой траве на пологом берегу реки и долго любовался красивой природой: задумчивой тихой рекой, течения которой почти не чувствовалось в этом месте; наблюдал за копошащимися в траве насекомыми, поющими птицами.

Он любовался и ждал, когда хоть кто-нибудь появится, чтобы перевезти его. Ждал, ждал, солнце несильно пригревало, его всё больше клонило в сон после выпитого винца. Вскоре Володя сладко заснул на тёплой земельке-матушке… Ему снилась молодая Ленка - куда-то бы перетаскивала его, раненого, после артобстрела…

А тем временем жена Володи, окучив картошку и справившись с делами, забеспокоилась и пошла узнать, не видел ли кто её мужа. Только что переехала на пароме продавщица Оля Пан и ещё несколько человек. Никто из них не видел Володю Баранова после двенадцати часов.
Лена долго сидела на скамейке на высоком берегу Мсты с соседкой Валентиной, не зная, что и делать, где искать мужа.

Сколько же нервов он попортил ей? А тут струхнула… В гнетущей тишине чудился ей его голос с той стороны реки:
- Агафоновна, перевези! Агафоновна, перевези!
Никто бы никогда и не знал её отчества - она вышла замуж за Володю из детского дома, что расположен недалеко, в селе ЖадИны - да муженёк, когда не было «транспорта» с той стороны реки, всегда тонко и надрывно взывал к ней по батюшке: «Агафоновна, перевези!»

Все деревенские привыкли к его крикам с другого берега и знали - Ленка иногда только делала вид, что не слышит. Так жена проучивала своего благоверного, чтобы не болтался по вечерам. Но чаще жена Володи ходила по высокому берегу и в сердцах ругала его: «Дери тебя, леший! Опять надрался, сиди там, не поеду за тобой. Мне такой пьяница не нужен! Пропадай пропадом! Ночуй там, откуда пришёл! Дома не сидится… Лишь бы сбежать…» Поносила его на чём свет стоит.

А Володя пережидал, когда стихнут её вопли в вечерней тишине, и снова жалобно и протяжно призывал: «Агафоновна, перевези! Агафоновна, перевези!» Через определённый промежуток времени снова раздавалась ругань жены. Баранов брал паузу, будто внимательно прислушивался к крикам жены с родного берега, а когда наступала полнейшая тишина – снова скулил свою не гневную, а тоскливую и жалобную, очень уважительную тираду: «Агафоновна! Перевези! Агафоновна-аа, перевези-ии!»

 …В этот раз Ленка с соседкой переправились на лодке в Чернец, зря разбудили Дёмиху, а потом Митю Пыжа – те сказали, что приблизительно с четырёх часов дня не видели Володю. Дёмиха отдала Ленке оставленную Володей сетку с чёрным хлебом. Бабы поискали его в сарае, покричали, а берег реки длинный, в ивняке, разве весь обойдёшь…

Вернулись в Девкино.
Уже коровы и телята не мычали, нигде колодезный журавль не скрипнет, стихла деревня. А супруга всё сидела и ждала окрика с другой стороны Мсты.
Агафоновна всю ночь то ли спала, то ли нет, всё мерещился стонущий зов Володи.

А утром, чуть свет, раздался под окном с улицы крик подростка Найдёнова:
- Тётя Лена! Тётя Лена! Выглянь в окошко!
- Чего случилось, Витя?
- Тёть Лен! Я иду рыбачить поутру и вижу: лежит дядя Володя за кустом ивы, кажись, помер.
Я стал ему помогать подняться, а он хрипит; пена изо рта, ни слова сказать не может. Я - скорее к тебе…
- Спасибо, милый! Поехали, покажи, где хоть он… - причитала сквозь слёзы Лена.
 
Переехав реку и подбежав к кусту ивы, тётя Лена и Витька обнаружили Баранова на том же месте, с трудом перевезли его в Девкино. Добрые люди помогли отправить Володю с первым рейсом автобуса в город, в больницу. Ленка так и проплакала всю дорогу. А потом сидела у него в палате, гладила мужа по щеке, и её крупные горячие слёзы текли на его лицо.

Врачи всё сделали для того, чтобы привести Баранова в чувство, но говорить он ещё не мог, а только мычал, как телёнок: «А – ааа - на, ы-ы-ы».
Через два месяца перевезла Агафоновна мужа домой в деревню, выхаживала его, как маленького ребёнка, журила, почему не кричал тогда вечером «Ленка» - все бы услыхали.
 
И уж научила было его заново говорить: «Ленка!» Да, тут же сама и рассуждала вслух:
- Какая я Ленка? Если скоро нам с тобой по семь десятков исполнится… Просто все знали нас с семнадцати годов молоденькими и звали всю жизнь так. Я думаю, тебе и сейчас ещё семнадцать лет, глупенькому, и для меня ты всё равно Володька… И зачем ты мне всё время твердил: «Не ищи меня! Я не иголка - в стогу сена не потеряюсь»… Вот и потерялся на другом берегу реки Мсты, в густой траве… за кустом ивы…

С того раза больше так и не бывал её Володя на противоположном берегу Мсты. Лишь тихим тёплым вечером выводила Агафоновна мужа на крутой берег реки подышать чистым воздухом да полюбоваться невиданной красотой реки, усаживала рядом с собой на скамеечку, сделанную фронтовиком на радости, что вернулся живым с той бойни, пусть и без руки; а её семидесятилетний Володя улыбался и мычал, указывая пальцем на ту сторону Мсты:
А – га-гы-на-а- а, пы-вы-зиии!…

… Через несколько лет после того случая построили длинный навесной мост через реку на месте старого парома; теперь могли по нему ездить даже машины-легковушки. Жаль только, что все фронтовики и вдовы уже поумирали, молодёжь уехала в города. И только дачники ездят по новому деревянному настилу моста на своих иномарках, да боровичские жители - за черникой или клюквой.

… Эх! Постоял бы сейчас на этом мосту однорукий фронтовик Владимир Баранов, полюбовался бы красавицей - рекой сверху, да жаль – не дожил до этого времени…

Но иногда поздним вечером с того берега реки от Чернеца сельчанам, севшим на знаменитую полусгнившую Ленкину скамеечку в деревне Девкино, мерещился просящий голос однорукого Володи Баранова: «Агафоновна! Перевези!»
А в ответ – тишина, и только изредка раздастся плеск рыбы в тёмной печальной воде реки Мсты, устремлённой в Ильмень-озеро, что возле Новгорода...
Э–эх! Сколько воды утекло с тех пор?…