ТРИЗНА ЗЕРНА
Дела Сизифа пошли в гору...
М. Фулмерфолд «Камю на Руси жить хорошо»
В американской литературе Марк Фулмерфолд оказался в числе даже не тех, кто поет для поэтов, а тех, кто поет для самого себя. Его второй и последний сборник стихов «Неразборчивые подписи», оказавшийся посмертным (умер он скоропостижно – от паралича сердца – на нью-кросском речном вокзале), не вызвал заметных откликов (за исключением разве что аттестации автора «эрудированным дилетантом, производящим мистические бессвязности», данной Иосифом Бродским в одном из интервью) и был воспринят некоторыми позднейшими комментаторами в качестве запоздалого автонекролога. Между тем подобное невнимание критики представляется не вполне обоснованным. Сам Фулмерфолд, впрочем, называл посмертное признание «винным перемыванием костей», в чем, кажется, не было большой бравады, однако его уверенный, своеобразный поэтический почерк, введший в заблуждение даже опытных литературных графологов (см., например, отзыв о его творчестве Д. Уолкотта в книге «Литература как радость») должен найти своих поклонников.
Данная работа представляет собой попытку написания своего рода пролегомен ко всякому будущему фулмерфолдоведению и, одновременно, ознакомительную экскурсию для российского читателя, хотя последняя не может быть пока что ни чем иным, как только меловым контуром погибшей судьбы. Еще не разобран полностью архив Фулмерфолда, неопубликованными остаются множество его рукописей, некоторые из которых до сих пор не известны даже специалистам, мы ничего почти не знаем о жизни автора. Объясняется это, надо думать, не только минутой благородного молчания, которую литературный мир, взяв еще при жизни Фулмерфолда, держит до сих пор. Кажется, что сам след его судьбы, оставленный в реальности, разгладился как след лодки за кормой. В письме К. Дастману, редактору журнала «Аналог», с которым Фулмерфолд сотрудничал, письме, отправленному буквально за несколько дней до смерти, он выражает потребность найти «узкую щель между материей и сознанием, и ускользнуть туда». Странное желание «пройтись ластиком по линии жизни на своей ладони» не оставляло его до самого конца*.
Хотя философски Фулмерфолда нельзя отнести к однолюбомудрам, но все же рискну утверждать, что за его творчеством стоит единая идея, которая всю его жизнь с настойчивостью прибоя искала себе адекватного выражения, однако так и осталась расплывчатой. Это идея иллюзорности зла и смерти (Фулмерфолд наряду со многими другими западными интеллектуалами предпочел в конце концов барщине немецкой философии легкий оброк восточной мистики), достигающая апофеоза в «Неразборчивых подписях». Стихи данного сборника, впрочем, отличает русалочья холодность, но сквозят ли они наморщенным лбом, держатся ли только на помочах пушкинских аллюзий (слова Бродского), судить читателю. Во всяком случае, сквозь одержимость мыслями об одиночестве, безумии, смерти, столь характерную для его ранних стихов, здесь проступает непоколебимая вера в конечное обретение высшей гармонии и духовной свободы: …Пойми, в тот момент когда все вчера / С нас сползут как змеиная кожура, / Будет неважно что игра / То к стенке ставит, а то во главу угла. / Свою нитку найдет по привычке игла…
Поэтический смысл у Фулмерфолда подобно пористой губке пропитан весьма сложной, противоречивой, запутанной идеей, согласно которой высшее в человеке – дух, противостоит низменному – плоти, чьей бурной манифестацией является человеческое «Я». Именно оно округляет кошмар смерти до реальности, облекает дух саваном плоти: …Но мысль в полуобмане мелком, / Приняв персону за лицо / Не понимает, что как белка / Сама же вертит колесо. Увы, человек не в силах разделить этих сиамских близнецов – дух и сознание – без того, чтобы не погибли оба.
Стараниями супруги, занимавшейся составлением антологий современной прозы и поэзии, Фулмерфолду удалось опубликовать сборник статей «Копии царя Соломона», излагающий его взгляды на сущность литературы. Здесь Фулмерфолд уподобляет поэтическое творчество камланию, инициационным практикам, символическим смерти и воскрешению (именно поэтому, кстати, характерная для дзэн-буддизма возможность выражения, говоря словами Е. В. Завадской, «философской доктрины в поэтической форме» была исключительно важна для него). Мед поэзии пьет даже тот автор, уста музы которого забиты кляпом косноязычия и способны воспроизводить лишь поэтический аналог мычания, лишь бы он умел разъять скрепы реальности.
Философские взгляды Фулмерфолда не будучи, возможно, столь уж оригинальны, достаточно замысловато отразились в его творчестве. В статье «Три агрегатных состояния Логоса», которую автор готовил для сборника «Копии царя Соломона»», но так и не решился опубликовать, вероятно сочтя ее технически чересчур философской, он представляет ключевую идею своей поэтики как «большой взрыв духа, приведший к образованию расширяющейся Вселенной самосознания».
Рациональное мышление выдвигает планетарную модель понятия – в центре помещается сущность предмета, вокруг которой вращаются атрибуты. В то же время, субстанция, чем бы она ни была, всегда находится в «мертвой зоне» сознания, вне линии его прилива, ведь осознается только явление и наоборот, осознавание феноменологизирует любой объект и событие. Разум имеет склонность считать феноменальную пленку лишь продуктом окисления поверхности понятий в результате контакта с сознанием, а экосистему ума представляет в виде понятийной пищевой цепи, основанием которой служат категории. Осознание предмета в его «таковости», без разделения на сущность и атрибут, выдергивает кирпичик из этой пирамиды, которая тут же рассыпается на феномены. В рациональном дискурсе терминам буддийской философии соответствует феноменологическая редукция, которая обволакивая предметы ложноножками интенций, растворяет их явленческую оболочку и превращает в то, что можно назвать эпистемической монадой, чья планетарная модель пустотоцентрична. Эта монада и есть искомая сущность западной философии, лишенная, правда, бахромы атрибутов, и представляющая собой чистое ничто. Все монады находятся в равном познавательном статусе, взаимонепереводимы и дедуктивно независимы друг от друга. Их можно сравнить с внутренне противоречивой системой аксиом, позволяющих доказать все что угодно и все что угодно опровергнуть. Здесь процесс редукции достигает того момента, когда разум выбивает из под себя табурет, но не падает, поскольку его поддерживает за шею петля автореферентности.
Не будем спорить, Фулмерфолд поднимается по лестнице рассуждения держась за перила буддийской йоги. Мнимая, наполненная страданиями реальность, порожденная галлюцинирующим и галлюцинаторным сознанием, специальные психопрактики, призванные избавить от иллюзий – все это нам хорошо знакомо. Однако, мысль его далека от массовых образцов эзотерического чтива. Молитвенной формулой, способной сбросить с нас ярмо времени, порвать все порочащие причинно-следственные связи может быть все что угодно: удар камешка о бамбуковый ствол, предсмертный трепет слоеного пламени свечи… Путь у каждого свой собственный, входить нужно собой. В противном случае йога превратиться в иго, а не станет игольным ушком в потустороннее.
Если не принимать во внимание двух коротких периодов чтения лекций, преподавательская деятельность так и не стала для Фулмерфолда постоянной. Он был вынужден браться за разнообразную поденную работу вроде перевода научных статей для Гумбертсоновского института. В этот момент бытовой неустроенности выходит единственный его прижизненный сборник стихотворений «Ловец сверчков», изданный под псевдонимом М. Аск. Сам Фулмерфолд называл его «похмельной мигренью, вызванной запойным чтением Спинозы, Лейбница и литературы сутр». Действительно, стихи эти пронизывают болезненные мысли об иллюзорности, фальшивости человеческого "Я". Он неоднократно повторяет, что разжаловал свою личность в индивиды: Случайных рифм / Я перепев. / Я чей-то миф, / А может – блеф. Да и сама реальность казалась ему тогда лишь каламбуром небесного Калама: Так перелистнут горизонт / Как перелистнута страница, / А жизнь всего лишь странный сон, / Который никому не снится.
Закончив Гумбертсоновский институт (где Фулмерфолд специализировался в славистике) он остался на Кафедре европейской литературы. Начиная с этого времени его постоянно преследует «осознание внезапного разлада в механизме подачи бытия на наши органы чувств». По видимому, уже в ранней поэме «Камю на Руси жить хорошо», из которой сохранилось лишь несколько отрывков, чудом не уничтоженных автором (к своим первым поэтическим опытам Фулмерфолд был беспощаден, себя самого того времени называл «литературным выкидышем Аллена Гинсберга»1), это особое откровение проклевывается сквозь скорлупу модных клише: Ходил, как кот ученый по цепи то вверх, то вниз / Там, где при каждом шаге разверзалась бесконечность. / Мне кажется сейчас, что в целом не каприз / Моя все прогрессирующая беспечность. / Она свидетельствует о процентном росте / По вкладу в банке «Время, бытие и сыновья» / И не усталость предъявляю я к оплате, просто / Лень рыться в поисках ответа в карманах собственного «Я». Во всяком случае и буддийская йога, и оптимистический европейский рационализм были к этому моменту только притоками его уже вполне самостоятельной мысли.
В том же году он вступил в брак с журналисткой Эйприл Марч, женщиной старше него, имевшей двух детей от предыдущего замужества. Заботы по содержанию семьи легли на плечи Фулмерфолда. Брак этот тем не менее оказался по поговорке счастливым.
В институте Фулмерфолд пережил всплеск увлечения новоевропейским оптимистическим рационализмом, отразившимся на его раннем творчестве: В наступившей тишине слышно как пролетел «Тихий ангел» / Сверхзвуковой самолет ВВС США / «Все к лучшему в этом лучшем из миров», – говорил учитель Панглосс, – / «Для того кто все языки смешал». Внешний контраст между своим замкнутым, мрачным характером и столь радужным мировоззрением он объяснял наличием двух Фулмерфолдов: подлинного и его расфасованного по чужим зеркалам муляжа. Кто же был рулевым в этом тандеме?
Взгляд на мир из окон мчащейся судьбы мимолетен, но все же стоит на секунду задержать его на небольшом городке Нью-Кросс, где однажды весенним днем появился на свет Марк Фулмерфолд.
Примечания
* Это письмо, достойное бретоновской антологии, имеет смысл привести целиком.
Гой еси, добрый йог!
Беспокойство твое и извинения по поводу срыва публикации совершенно излишни. Температура моей души постоянна, на колебания среды не реагирует. Да и ворох этих стихов для меня сейчас просто старая, сброшенная кожа, в которую уже не вползти. Вот в этом смысле я холоднокровен.
Что касается моей теперешней работы (ты знаешь, о чем я) то пока только щепки летят, само же дерево не свалено, да кажется и не думает падать. Надоело шлифовать черепицу. Такова литература. Стоишь на комке испачканной чернилами бумаги, несущимся под уклон куда ему угодно и судорожно перебираешь ногами, стараясь удержаться. Ни один из великих писателей серьезно к своей работе не относился. За примерами далеко ходить не будем. Прекрасно обойдемся и без них. Но с другой стороны «сочинительство доставляло Синеутрову странное удовольствие, сходное с удовольствием заметить вдруг бисер растаявших снежинок на ворсе пальто или просвечивающий сквозь солнечно-зеленый древесный лист силуэт грузного жука». Иван Облаков. Дрим.
В остальном жизнь моя сейчас – сумрак, перемежаемый болидами боли. Сердце стучит в грудную клетку как заключенный в стену камеры. Увы, я не понимаю морзянку. В любом случае, сделку с реальностью я решил больше не пролонгировать. Но видишь ли, отсалютовать уходящему кораблю выстрелом в висок, как советовал Кьеркегор, было бы с моей стороны не более чем ошибкой литератора Фу. Я должен уйти подобно каракатице, окутавшись облаком чернил.
Я не буду больше сутулиться, / И по случаю по такому / Мне открылась зеленая улица / К желтому дому.
В круглой керамической чашке на столе лежит, скрючившись, кремированная спичка, ветер за окном с преувеличенным дружелюбием трясет костлявую трехпалую ветку, отрывисто, как рваный парус, хлопает одинокая простыня на веревке.
…надцатого мартобря 19.. г. Подпись НРЗБ
Литература
1. Бродский И. Большая книга интервью – М.: Захаров, 2000.
2. Уолкотт Д. Литература как радость. – М.: Художественная литература, 1982
3. Завадская Е. В. Культура Востока в современном западном мире. – М.: Наука, 1977
4. Фулмерфолд М. Йога или чары: Избранное. – М.: «Издательский Дом «Зебра Е», 2004