Бабьим взглядом
Я ещё выращу новые волосы и зубы.
Читай на упаковке: вставлять в свои глаза чужие линзы негигиенично. Даже если это линзы твоей жены. В совместной жизни случается всякое: спросонья доводилось путать зубные щётки, второпях вытираться её полотенцем. Но линзы… Всегда уважал чужие укромности, ребёнком стеснялся входить и в родительскую спальню, и в комнату сестры.
Зубы, начну с зубов. Дорого, кстати: вырастить один новый зуб тянет на мой двухнедельный заработок. Или на дюжину упаковок контактных линз. Кстати, о линзах. Лет десять тому назад кто о таком мечтал? Отдохните, фантасты-фантазёры, умойтесь, Маниловы-Циолковские: оптронный визуальный преобразователь мощностью в тысячи и тысячи тогдашних компьютеров умещается в контактной линзе. Сотни программ интерактивного стереотиви, библиотеки, городские облачные сети, выход в инет на приличной скорости. Дешёвыми линзами управляют взглядом: не очень удобно, зато цена – пятачок. Пятачок? Ха! Одна поездка в сабвэе. Или пять одноразовых зажигалок, или два стакана ситро в автомате, или пирожок с повидлом. Пирожок… А вырастить зубы столь же кучеряво, как и десять лет назад. Резонный вопрос: что для человечества важнее – иллюзии или здоровые зубы? Вопрос. Риторический? Про сладкое и мучное пора забыть: зубы - не линзы, зубы надо беречь. А линзы…
Домашние линзы жена забыла на моей полочке возле умывальника. Свои линзы. На моей полочке. В принципе понятно, почему не на своей: в хаосе женских парфюмерных изысков попробуй что-то отыскать. Оставила. Забыла. Она. Я спросонья не заметил, умылся, нащупал на полочке, да и вставил. Вместо своих. Сослепу. По ошибке.
Вставил, несколько раз моргнул, помассировал веки суставами указательных пальцев. Открыл глаза и увидел себя в зеркале. Себя? С перепугу присел, отпрыгнул в сторону, обернулся. Разумеется, никого, поскольку уже сообразил: никого за спиной нет, этот здоровенный смуглый блондин - я. Моя дин-авка в линзах жены. Такой, каким жена хотела бы меня видеть. Меня? Своего мужа. Моя жена. Моя? Моя авка...
Качественная авка, спецзаказ, профессиональная работа. Дорогая. Идеально адаптирована к моей мимике и динамике. Хоть голый, хоть в тулупе, хоть в ластах, хоть на лыжах – умная программа всё учтёт и подгонит иллюзию – не отличить от реала.
Сразу сообразил, с кого эта авка срисована. Дёма-Дёмочка-Демьяша, лапа-лапочка ты наша! Кстати, вот сейчас вдруг осознал: ещё при первом знакомстве подавил ничем не оправданное желание начистить твою холёную рожицу. Блондинчик ты наш крашеный, гитарист, программист, идеалист и идеал… Молодец, что не подал повода. Как бы я тебя уделал: ботинком по голени, лоу-кик слева, правым крюком в солнечное, локтем в челюсть. Пока падает - коленом в лицо. Но как объяснить подобное желание всем воркующим вокруг тебя клушам? Прости, Дёмчик, мою нелюбовь. Ведь не упрекнуть: ты милостливо позволил мне, нескладному пузанчику, увести одну из курочек твоего гаремчика. Больше того: всемерно способствовал, чуть ли не наперстничал. О спасибо, спасибо, спасибо, добрый господин! Твои инстинкты верны: если прекратят размножаться такие вот как я, то кто обеспечит безоблачность таким вот как ты?
Спустив пар минутным боем с тенью, я успокоился. Поиграл завидной мускулатурой. Сытненько Демьлюленька кушинькал, в хорошие качалки хаживал. Что греха таить: далёконько мне до Дёмуленьки, даже в молодости таких бицепсов не имел. А теперь-то… Скорчил рожу, оскалился. И зубки у Демусюсеньки ровненькие, не доводилось Демупусеньке ловить челюстью маваши, когда пара старослужащих хачей держат за руки, а третий - вшивый щенок, замкомвзводский прихвостень! - куражится над беспомощным салабоном.
Но я выращу себе новые зубы. Накоплю и выращу. И мускулы накачаю, ещё поглядим, демонические вы наши...
Я окинул чужим взглядом нашу ванную комнату. Тесная и обшарпанная в реале, она расширилась до площадей домашних терм римского патриция. Мрамор, золото, пальмы. И две могучих амазонки с кинжалами охраняют вход. Как обычно, взгляд на чужое недоступное благосостояние пробудил давно утомлённую совесть. Блин, пожалуй, не стоило экономить и столько тянуть с приобретением горничной. Давно могли приглядеть на распродаже какую-нибудь контрафактную китаянку или индуску. Даже без ипотеки. Или в «секонд-хэнде» - вполне приличную, здоровую негритянку. А то и белую.
Я вытащил из глаз чужие линзы. Чужие. Глаза слезились. Врёт реклама? Вылупившееся желание посмотреть, какими жена видит остальные комнатушки нашей вшивой полуторки, не дожило до окукливания и издохло в стадии личинки.
Читай на упаковке: примерять на себя чужие мечты опасно для здорорвья. Даже? Особенно! Особенно если это мечты твоей жены. Моей жены. Моей?
Качаться, качаться начну прямо сейчас. Брошу курить, завяжу с нетсёрфингом, за пару лет накоплю на новые зубы.
Свинг
Что вспоминать приятнее?
Утро! Летнее воскресное утро!
Двор слегка, словно из распылителя, подкрашивают оранжево-зеленые лучи утреннего солнца, настоянные на листве секвойи и баньяна. Ноздри щекочет резковатый аромат полыни, смешанный с запахами липы, клумб, котлет, горячего хлеба и свежевыстиранного белья. Склочницы белочки в финиковой рощице гневно стрекочут, ссорятся с лемурами и голубями. И ещё проснулись в траве кузнечики, а колибри соперничают с пчёлами в их летней цветочной одиссее...
Лето! Утро! Воскресенье! Последние два года двор оглашался радостными криками:
- Ребя-я-я-я! Все сюда! Гаврош вышел! Ребя-я-я-я! Свинг вышел!
Если Гаврош ленился и спал слишком долго, то надежнее будильника дверной звонок и вопрошающий хор: «Здравствуйте, простите за беспокойство», - мама у Гавроша строгая и давно приучила воскресных визитёров к вежливости, - «а Гаврош выйдет, а он со Свингом выйдет, а полчаса – это сколько, а мы успеем сбегать в булочную, а вы скажете Гаврошу, что мы приходили?»
Гаврош вздыхал и вставал. Натягивал шорты, футболку и кроссовки, умывался, одевал повизгивающего от счастья Свинга в упряжь. И, наконец, чалмик и драк спускались во двор, где их поджидала толпа разнокалиберной детворы.
Гаврош держался солидно, строго, как и подобает почти тринадцатилетнему перцу в компании малышей. Свинг в поддержку хозяина глухо рыкал, раздувал ноздри и хлопал крыльями. Эта показная суровость никого не пугала: мелюзга набрасывалась на друзей как муравьи на гусеницу, валила в траву и Свинга, и его хозяина. Куча мала! Трое маленьких кубинцев из четвёртого дома. Пара малознакомых эстонцев из соседнего двора. Димка, Серёжа, Нгуен, Тишка-тихоня, Леночка, Гюльнара, Эдик, Азиз, Вовка, Сарочка, Фатима и ещё несколько совсем маленьких, не разглядеть за остальными. Рыжие, чернявые, белобрысые, лохматые, смуглые, бледные, тощие, крепенькие. Панамки и каскетки, сандалики и кроссовки, курточки, колготочки, шортики, джинсы, комбинезоны.
Гаврош хохотал и осторожно вырывался. Осторожно. Он, Гаврош, большой. Ростом почти догнал папу, и к малышам относится с папиной нежной осторожностью сильного мужчины. Свинг столь же аккуратно переворачивался на спину, подставлял детям горло и мягкий пушистый живот для почёсывания.
Воскресный утренний ритуал.
Когда дворовая мелкота уставала тискать Свинга, тот вставал, отряхивался. Лизал Гавроша в щёку теплым языком, елозил мордой по траве: просил снять намордник. Намордник Свингу не нравился, а кому бы он понравился? Если во дворе не случалось нервной бабушки из третьего дома, Гаврош уступал. Свинг радостно мотал головой, хлопал крыльями, припадал на передние лапы и хватал зубами уздечку. Но в этом Гаврош непреклонен: поводок можно отцепить только на холмах, за каналом, где находится официальный выгул. Там, где разрешено летать без паспорта, прав и правил.
Яйцо со Свингом Гаврош принёс домой после своего одиннадцатого дня рожденья, в конце марта. Долго копил деньги, хотел всех обрадовать, да. Только вот бабушка целый час то кричала, то плакала. Папа вернулся, когда кричала, так что автоматически попал в число «виноватых», а Гаврош обзавёлся в его лице весьма серьёзным союзником. Именно папа положил яйцо в печку СВЧ и включил максимальную мощность, так что к маминому появлению Свинг уже вылупился и лакомился пламенем газовой плиты. Мама не кричала. Как только увидела на кухне крохотного кетцалькоатля, ушла в спальню, погасила свет и весь вечер ни с кем не разговаривала. Смотрела в окно.
Потом вернулся с работы дедушка и всех помирил. С дедушками особо не поспоришь, особенно с дедушкой Гавроша. Такой же рыжеволосый крепыш, как и папа, он работает каким-то небольшим начальником в какой-то мелкой конторе. Контора эта настолько незначима с точки зрения обыденной пользы, что никто во дворе даже не интересовался вопросами её деятельности. Но все окрестные милиционеры издалека отдают дедушке честь, а управдом не реже раза в месяц заглядывает поинтересоваться: не протекает ли крыша, в порядке ли краны и туалет.
Вот ещё не совсем обычный факт: хотя в семье Гавроша есть и дедушка, и бабушка, они не муж и жена. Дедушка – папин папа, бабушка – мамина мама, каждый занимает отдельную комнату, и обращаются они друг к другу только на «вы» и по имени-отчеству. Игорь Николаевич и Линь Зунговна.
А Свинг – драк, пернатый змей, кецалькоатль династии Чичен, питомник «Чемпион». Боевой и охранный драк, пастух, работяга, не для слалома или воздушной акробатики. Оперение цвета пожухлой травы. Длинное гибкое тело как на старинных уханьских гравюрах, задние лапы мощнее и короче передних, размах крыльев больше четырёх метров. А Гаврош пошёл в маму: круглолицый, чернявый и худенький. Невелик груз для взрослого кетцалькоатля.
Пернатых коатлей, как и всех остальных драков, приобретают в яйце, а чтобы дракошка вылупился, яйцо следует поместить в открытый огонь. От характера пламени зависит и характер будущего драка, а от температуры – его способность к извержению пламени. К примеру гоблины выводят боевых драков в напалме, а драконологи стратегических ВВС - в бешенстве термоядерных реакций. Свинг вылупился в печке СВЧ, подкармливался от газовой плиты с электрозажигалкой, так что плеваться огнём не любил, зато умел пускать разноцветные молнии. На Новый год безо всяких петард и ракет устроил на крыше такой фейерверк! А в грозу всё норовил забраться на громоотвод, и попробуй, пойди, стащи.
Ой, вспоминать можно много и долго...
Как объяснить: что такое «своё» место? Уголок сквера, скамейка на людной площади, неприметный кафетерий на задах гипермаркета, остановка на окраине, обрыв над морем. Да, что угодно и где угодно, у каждого - своё. Сердце там стучит как-то иначе, твёрже и увереннее, заботы утрачивают значимость. Для Гавроша со Свингом – это одуванчиковая полянка: круглый пятачок в пригородном ельнике, десяток шагов в поперечнике, не больше.
Полянку обнаружили случайно. Свингу тогда не исполнилось и года, размах крыльев, как у взрослого драка, но в полную силу пернатый змеёныш ещё не вошёл. «Приполянились» вполне прилично, а взлететь без разбега не получалось. После десятка неудачных попыток пух со всех одуванчиков поляны перебрался на шевелюру Гавроша и оперение Свинга, ёлочки изрядно растрёпались, а друзья смирились с перспективой пешего пути сквозь бурелом.
Из-за облаков вышло солнце и повисло прямо над полянкой. Огромное солнце, во всё небо! Свинг подобрал крылья, опрокинулся спиной на зелёный матрас густой травы, задрал все четыре лапы и замер. Гаврош? Гаврош не умеет объяснить, но… Время остановилось. А когда оно вновь начало своё неторопливое движение, Свинг легко взлетел с места, вообще без разбега, будто бы провёл это бесконечное мгновение не на солнечной поляне, а в протуберанце сверхновой. Позже Свинг с Гаврошем не раз прилетали сюда, посидеть и посмотреть на солнце.
И когда на такой вот «своей» полянке видишь незваного незнакомца, трудно относиться к нему с симпатией. Тем более, если это незнакомый мальчишка, ростом чуть поменьше, но крепенький, лохматый, в грязной и потрёпанной одежде. Неприятный тип. Он очень не понравился Гаврошу. Особенно тем, что избивал хлыстом своего мелкого драка.
Понятно, что Гаврош не сдержал раздражение:
- Эй, малой, а если я вот сейчас так тебя самого?
Это ёмкое словечко «малой»! Если кто-то позабыл, в мире чалмиков обращение «малой» означает: «я старше и сильнее, если мне что-то не понравится, или просто придёт такая фантазия, то я тебя, малого, обижу, унижу или изобью».
Неприятный тип медленно опустил хлыст и столь же медленно повернулся. О, сколько презрения, какую нескрываемую наглую издёвку могут выразить простые, казалось бы, движения!
Гоблин. Это был вовсе не мальчишка, а кочующий гоблин. Страшилка для детсадовцев. Молоденький: когти на лапах короткие, клыки из-под верхней губы выпирали совсем чуть-чуть. Зато под жалкими кустиками зелёной щетины на щеках багровели грубыми стежками ритуальные шрамы посвящения во взрослые.
Гоблин оскалился и поинтересовался яростным полушёпотом:
- Это меня ты назвал «малым», щенок?
Сквознячок пробежал по спине чалмика... По слухам любой намёк на низкий рост - смертельное оскорбление для гоблина.
Гоблин зашипел, сплюнул, резко пнул Гавроша по голени и с размаха ударил кулаком. В лицо.
Надо сказать, что за годы нормальной, цивилизованной, человеческой жизни Гаврош отвык от подобных «приёмчиков». Не то, чтобы чалмику вовсе не случалось драться... Но эти драки начинались (а чаще и заканчивались) ритуалом взаимных обидностей, пиханием друг друга в плечо, хватанием «за грудки». С принятия боевой стойки, наконец, и обсуждения условий поединка!
Гаврош сам не понял, как оказался на земле. И пропустил тот миг, когда Свинг ринулся на защиту своего чалмика. От удара пернатым крылом гоблин улетел в ёлочки, на чём дело могло и закончиться... Но – этот мелкий драк! Гнусный гоблинский драк! Крылатая зубастая жаба пренебрегала приличиями честного боя в той же мере, что и её хозяин. Тварь прыгнула и вцепилась в плечо Свинга.
Намордник! Гаврош не успел снять с драка намордник...
Свинг взвизгнул от боли, попытался стряхнуть зверюгу, но не сумел. Рычащий ком покатился по поляне. Гоблинский драк мертвой хваткой впился в плечо пернатого змея, а намордник мешал Свингу пустить в ход собственные клыки или ударить противника молнией.
Теперь уже Гаврош кинулся другу на выручку, но тщетно: что для двух взрослых драков худенький чалмик?
Из зарослей ельника выбрался гоблин и, к чести зеленокожего, без промедлений бросился Гаврошу на помощь. Даже вдвоём они с трудом сумели удержать раненого кетцалькоатля и разжать челюсти гоблинскому дракону.
Потом? Потом...
Вот какие-то события жизни вспоминаются в мельчайших деталях, последовательностях и взаимосвязях. А иные - что смятые в пластилиновый ком фигурки, что бессвязный, обрывочный кошмар - поди, разберись, где что и откуда, да и происходило ли вообще?
Остаток того дня Гаврош помнит плохо, так, будто всё это происходило и не с ним. Гоблин помог и перевязать Свинга, и донести до города. Хорошо, что мама оказалась дома. В районной клинике бурлила скандалами очередь: заканчивался рабочий день, ветеринар велел не занимать... Всё же дождались. Раздражительный красноглазый толстячок бросил брезгливый взгляд на рану и предложил «усыпить».
Помчались в дежурную городскую. Таксист ругался, что Свинг запачкает салон, отказывался лететь, запросил вдвое.
В дежурной ветлечебнице повезло больше: и хирург на месте, и никакой очереди. Операция продолжалась почти два часа. Оказалось, что ветеринарам медсёстры не положены, так что асисистировали Гаврош и мама. Держали маску для наркоза, подавали лекарства, разные страшные инструменты, помогали бинтовать и накладывать шину.
Усталый немолодой доктор промыл рану, удалил осколки кости, поставил спицу, наложил швы. Помог вынести спящего Свинга из лечебницы, закурил, пока ожидали такси. На прощание пожал Гаврошу руку и, пряча глаза, сказал то, что запомнилось дословно:
- Плечо заживёт, но летать не сможет. А без неба драконы редко живут дольше нескольких месяцев.
Попробуй, попробуй забыть, не выйдет забыть… Да и стоит ли?
От Эйфеллевой башни до Останкинской верхом на драке не больше пяти минут. Или четверть часа на метро. Или с утра до полудня пешком, если рядом ковыляет пернатый инвалид. Некоторые прохожие ругаются, что без намордника, ну да ладно. С Тверской по Немиге пересечь Манхеттен, потом два квартала Вильгельмштрассе и свернуть на Крещатик. По лестнице рядом с фуникулёром до Монмартра, свернуть на Дерибасовскую и по Невскому до Трафальгарской площади. Сразу за Пер-Лашез ограда Останкинского дендропарка, а там – Пуэрта-дель-Соль, рукой подать до пляжа Капарике, полчаса быстрым шагом до Гейрангер-фьорда.
Но чалмик и драк не ходили к скалам. С холмов вид на море ничуть не хуже.
Несмотря на мрачный прогноз, Свинг прожил год. И ещё один. Подолгу сидел на крыше, но в грозу предпочитал прятаться дома, под кухонным столом. Не боялся грозы, просто грустил… Дети любили драка по-прежнему. Хоть и не играли теперь в «кучу-малу», опасались растревожить раненое плечо, но не изменили воскресной традиции утренних встреч.
На третье лето, дождливым вечером в конце августа, пернатый змей вдруг забеспокоился, запросился на улицу. Дожди шли третий день. Свинг хандрил, кушал неохотно, Гаврош подкармливал друга с ладони шоколадом и огоньком зажигалки. На дворе дракон потащил за собой чалмика на задний двор, в заросли камыша, к запруде у Ниагары.
Когда Гаврош отстегнул поводок, Свинг захлопал крыльями - обоими крыльями! – напролом, сквозь заросли ивы и камыша, прорвался к водопаду, на миг оглянулся и прыгнул. Спланировал метров на тридцать вниз и вперёд, и исчез в пучке разноцветных молний.
Ни в одном музее мира вы не сыщете ни чучела, ни скелета настоящего дракона: после смерти они предпочитают сгорать дотла. В полёте.
Гаврош давно перерос возраст, когда чалмики плачут, это всё дождь, это всё дождь.
Память! Эта непослушная память! Щемящая пустота сквозняком бродила по дому до самой весны, а в начале мая бабушка...
На майские праздники бабушка принесла яйцо кетцалькоатля.
За отвагу
Дед молчал, и папа с мамой молчали. Даже бабушка ни словечка не произнесла. Бабушка! Ужинали молча и молча разошлись спать, без «спокойной ночи».
Кто знал, что у деда намечается флэт… Хотя, если честно, ветераны часто так: кто-нибудь в социалке кинет клич, а на следующий день по всем паркам города уже хулиганят дедушки в беретах и тельняшках, при орденах и аксельбантах… Вот и сегодня: ещё днём никто ничего, а перед ужином дед начистил форменные берцы, погладил парадный китель. Достал коробку с орденами и, естественно, сразу заметил.
- Ну вот сами поглядите! «За заслуги» - на месте, «За взятие Кремля» - есть, орден Славы тоже. И святого Георгия – вот он. «За оборону Сахалина», «За освобождение Аляски» на месте. А «За отвагу» - нет.
- Папа, подождите, может она осталась на рубашке. Помните? Вы надевали на утренник в школе. Устала, могла не посмотреть и бросить в стирку. Я сейчас, - мама волнуется, предвидит, предчувствует грозу. Она идет в кладовку, выключает стиральную машину, сливает воду. Кричит мне, - Пончик, поищи под шкафами, пока я бельё просмотрю.
Папа вскакивает вместе со мной, суетливо заглядывает под шкафы и диваны. Там темно, я приношу фонарик. Бабушка, как обычно, немного тормозит, обдумывает план действий. Включается в поиски стремительно, с неисчерпаемой энергией, свойственной бабушкам.
«За отвагу» - первая дедушкина медаль. Он получил её еще прошлом веке, когда защищали Персию от горных гоблинов. Дедушка пошёл воевать совсем молодым, ещё не брился. Только-только окончил школу, только-только начал служить, волосы не отросли после первой стрижки в военкомате.
Дедушкин взвод охранял караван из небольшого горного кишлака, женщин и детей эвакуировали на равнину. Мужчины оставались вместе с нашими солдатами, оборонять кишлак. Никто не знал, что как раз неподалеку гоблины разводили боевых драков. Увидели караван, решили натаскать.
Даже дедушкин лейтенант растерялся. Он тоже молодой был, как и дедушка, доброволец, военное училище экстерном. Гоблинские драки похожи на бронированных крылатых жаб, им автоматные пули - как москиты бегемоту. Что тут делать?
А дедушка не растерялся. Первого драка сбил из подствольника, очередью ранил сразу двух погонщиков. Тогда и остальные солдаты начали стрелять, так что и гоблинов отогнали, и никто из людей не пострадал. За это дедушке дали медаль и отпуск, а в отпуске он познакомился с бабушкой.
Так что медалью «За отвагу» дедушка дорожит больше всего.
Мне не по себе. Но, как это ни трудно – словно бежать по грудь в воде! – я признаюсь:
- Папа, мама… Бабушка… Не надо искать, её нет дома.
Сказал – и как в прорубь… И попробуй выплыви, если течение… Тишина, ты всех видишь, а они тебя – нет, и ты разеваешь рот, но ни звука, под водой ни звука, а тебя уносит, уносит, уносит. И так весь вечер. И за ужином, и после.
Когда я выскользнул из своей комнаты, все заснули, и в квартире – ни звука. Часы в кухне показывали полночь, но и они молчали, не решаясь нарушить эту тягучую тишину.
И дверь даже не скрипнула, а обувался я уже в подъезде.
Днём Тверская раскалилась - прямо Крым, не Москва – а за вечер так и не остыла.
Жара. Даже ночью.
Хорошо, что кольцевая линия работает круглосуточно. В метро прохладно, как дома.
Шаттл на Екатеринбург оказался почти пуст, и я занял лучшее место, возле кондиционера.
Кондуктор, немолодая стройная женщина в синей форменной рубашке, облегающих джинсах и балетках на босу ногу, окинула меня подозрительным взглядом:
- Чалмик, а почему так поздно? Каникулы пока не начались.
- Заигрался с друзьями, по Кремлю лазили, домой лечу, - от такого вранья я покраснел, но кондукторша, похоже, сочла это муками совести. Проверила пробитый талончик и ушла в кабину пилота.
Как только стартовые перегрузки закончились, я задремал и проснулся уже в Екатеринбурге.
Оказалось, что местные бусы улетают в парк в половине первого. Почти десять верст ночью по шоссе… Честно признаюсь, я начал беспокоиться, как только последний фонарь остался за поворотом. А спустя ещё пару минут стало страшно. Темнота на пустынной лесной дороге совсем не такая, как, скажем, даже в подвалах Спасской башни или Киевской Лавры. Когда ты один, когда не спрячешься за болтовню или браваду перед приятелями, становится не по себе. Память услужливо извлекает сцены из фильмов ужасов, лесные звуки обретают новые интонации, а силуэты придорожных кустов…
Старинная грузовая фура вывернула с проселка, ослепив на мгновение фарами. Но сразу затормозила, подала назад и подъехала ко мне. Шофёр, чёрный, лохматый и клыкастый орк, опустил стекло:
- Тебе куда?
- В Ягодный. Это прямо по дороге.
- Залазь. Невелик крюк. До ограды подброшу, дальше сам, там улицы узкие, на моем не развернуться.
- Спасибо вам, огромное спасибо! – окрыленный неожиданной удачей, я взлетел по откидной лесенке в кабину.
Оказалось, обыкновенная кабина, совсем как в бусе или грузовом шаттле. Рядом с водительским еще одно место. Мягкое кожаное кресло, потёртое, но уютное. Смешной вентилятор на пружинке. Над стеклом амулет: клык смилодона, украшенный рунами. У меня аж дыхание перехватило от восхищения. Редкость! Орки добывали их в честном бою, голыми руками и зубами. Хотя надо признать, ещё неизвестно, кто клыкастей… Водитель заметил мой интерес и довольно улыбнулся.
В общем, всю дорогу я пялился на талисман.
Гаврош гостит у родни, в посёлке Ягодный. Вкусное название! Аккуратные двухэтажные коттеджи с плоскими крышами, один – как другой. Мне эта похожесть не нравится. Взять каждый дом по отдельности – и красивый, и удобный. Но когда все вот такие одинаковые – скучно. И попробуй, найди ночью нужный адрес!
Но отыскал. Помог знакомый флюгер, который мы делали вместе с Гаврошем и Чанга-Чуком. Жестяный петух, хвост – пучок разноцветных ленточек.
Дверь открыл сам Гаврош. Сонный. В полосатой, как из старинного фильма, пижаме и вязаных тапочках. Увидев меня, обрадовался, сразу проснулся:
- Пинни, ура! Тебе разрешили у нас ночевать? – схватил за руку и потащил в дом, - Мама, Ренат, к нам Пинни-Вух в гости!
Ренат – дядя Гавроша. Высокий, смуглый, худой. Черноволосый и черноглазый, похож на маму Гавроша, только высокий. В такой же пижаме и такой же сонный. Из дверей выглядывала мама Гавроша, в ночной рубашке.
Тут я наконец осознал свою бестактность. Ну сам не сплю, ладно. Но людей разбудил посреди ночи, стыдно-то как… У них еще время на два часа сдвинуто, почти утро, самый сладкий сон. А тут я вламываюсь со своими проблемами.
Медаль я Гаврошу одолжил днём. Мы в войнушку играли. Вот я и взял дедовы погоны, берет с кокардой и медаль, а вечером забыл забрать, и как оно вышло нехорошо. Да что уж теперь. Я вздохнул и вежливо поклонился:
- Здравствуйте. Простите меня, пожалуйста. Я только за медалью, к Гаврошу, дедушка завтра, то есть уже сегодня, на ветеранскую тусовку, никак без медали. Простите за беспокойство, не подумал, что всех разбужу.
Медаль Гаврош притащил сразу, но так просто меня не отпустили. Напоили чаем с вареньем, нагрузили домашними апельсинами из теплицы и клубничиной размером в арбуз.
Когда я со всеми попрощался, и ночь закончилась. Посёлок, освещенный розовым светом утреннего солнца, оказался вовсе не столь однообразным, как в темноте. Все дома украшены росписью, во дворах разные зеленые скульптуры и замечательные цветники. На крышах теплицы. Очень приятный посёлок.
- Пинни, подожди, - дядя Ренат догнал меня у ворот, - подброшу, сам сегодня в Москву собирался.
Подбросить – это хорошо. Легковой флайер – не тихоходный допотопный шаттл. У дяди Рената шестиместный «ГАЗ-А-3909», цвета морской волны, круто! Корпус – керамопластикат, форсированный двигатель, индивидуальные гравикомпенсаторы в каждом сиденьи. Ни перегрузок, ни невесомости, и тишина в салоне.
Так что я сразу заснул и полёта вовсе не помню. Разбудил меня дядя Ренат, когда припарковался на крыше нашего дома.
На Тверской пока не рассвело.Дед молчал, и папа с мамой молчали. Даже бабушка ни словечка не произнесла. Бабушка! Ужинали молча и молча разошлись спать, без «спокойной ночи».
Кто знал, что у деда намечается флэт… Хотя, если честно, ветераны часто так: кто-нибудь в социалке кинет клич, а на следующий день по всем паркам города уже хулиганят дедушки в беретах и тельняшках, при орденах и аксельбантах… Вот и сегодня: ещё днём никто ничего, а перед ужином дед начистил форменные берцы, погладил парадный китель. Достал коробку с орденами и, естественно, сразу заметил.
- Ну вот сами поглядите! «За заслуги» - на месте, «За взятие Кремля» - есть, орден Славы тоже. И святого Георгия – вот он. «За оборону Сахалина», «За освобождение Аляски» на месте. А «За отвагу» - нет.
- Папа, подождите, может она осталась на рубашке. Помните? Вы надевали на утренник в школе. Устала, могла не посмотреть и бросить в стирку. Я сейчас, - мама волнуется, предвидит, предчувствует грозу. Она идет в кладовку, выключает стиральную машину, сливает воду. Кричит мне, - Пончик, поищи под шкафами, пока я бельё просмотрю.
Папа вскакивает вместе со мной, суетливо заглядывает под шкафы и диваны. Там темно, я приношу фонарик. Бабушка, как обычно, немного тормозит, обдумывает план действий. Включается в поиски стремительно, с неисчерпаемой энергией, свойственной бабушкам.
«За отвагу» - первая дедушкина медаль. Он получил её еще прошлом веке, когда защищали Персию от горных гоблинов. Дедушка пошёл воевать совсем молодым, ещё не брился. Только-только окончил школу, только-только начал служить, волосы не отросли после первой стрижки в военкомате.
Дедушкин взвод охранял караван из небольшого горного кишлака, женщин и детей эвакуировали на равнину. Мужчины оставались вместе с нашими солдатами, оборонять кишлак. Никто не знал, что как раз неподалеку гоблины разводили боевых драков. Увидели караван, решили натаскать.
Даже дедушкин лейтенант растерялся. Он тоже молодой был, как и дедушка, доброволец, военное училище экстерном. Гоблинские драки похожи на бронированных крылатых жаб, им автоматные пули - как москиты бегемоту. Что тут делать?
А дедушка не растерялся. Первого драка сбил из подствольника, очередью ранил сразу двух погонщиков. Тогда и остальные солдаты начали стрелять, так что и гоблинов отогнали, и никто из людей не пострадал. За это дедушке дали медаль и отпуск, а в отпуске он познакомился с бабушкой.
Так что медалью «За отвагу» дедушка дорожит больше всего.
Мне не по себе. Но, как это ни трудно – словно бежать по грудь в воде! – я признаюсь:
- Папа, мама… Бабушка… Не надо искать, её нет дома.
Сказал – и как в прорубь… И попробуй выплыви, если течение… Тишина, ты всех видишь, а они тебя – нет, и ты разеваешь рот, но ни звука, под водой ни звука, а тебя уносит, уносит, уносит. И так весь вечер. И за ужином, и после.
Когда я выскользнул из своей комнаты, все заснули, и в квартире – ни звука. Часы в кухне показывали полночь, но и они молчали, не решаясь нарушить эту тягучую тишину.
И дверь даже не скрипнула, а обувался я уже в подъезде.
Днём Тверская раскалилась - прямо Крым, не Москва – а за вечер так и не остыла.
Жара. Даже ночью.
Хорошо, что кольцевая линия работает круглосуточно. В метро прохладно, как дома.
Шаттл на Екатеринбург оказался почти пуст, и я занял лучшее место, возле кондиционера.
Кондуктор, немолодая стройная женщина в синей форменной рубашке, облегающих джинсах и балетках на босу ногу, окинула меня подозрительным взглядом:
- Чалмик, а почему так поздно? Каникулы пока не начались.
- Заигрался с друзьями, по Кремлю лазили, домой лечу, - от такого вранья я покраснел, но кондукторша, похоже, сочла это муками совести. Проверила пробитый талончик и ушла в кабину пилота.
Как только стартовые перегрузки закончились, я задремал и проснулся уже в Екатеринбурге.
Оказалось, что местные бусы улетают в парк в половине первого. Почти десять верст ночью по шоссе… Честно признаюсь, я начал беспокоиться, как только последний фонарь остался за поворотом. А спустя ещё пару минут стало страшно. Темнота на пустынной лесной дороге совсем не такая, как, скажем, даже в подвалах Спасской башни или Киевской Лавры. Когда ты один, когда не спрячешься за болтовню или браваду перед приятелями, становится не по себе. Память услужливо извлекает сцены из фильмов ужасов, лесные звуки обретают новые интонации, а силуэты придорожных кустов…
Старинная грузовая фура вывернула с проселка, ослепив на мгновение фарами. Но сразу затормозила, подала назад и подъехала ко мне. Шофёр, чёрный, лохматый и клыкастый орк, опустил стекло:
- Тебе куда?
- В Ягодный. Это прямо по дороге.
- Залазь. Невелик крюк. До ограды подброшу, дальше сам, там улицы узкие, на моем не развернуться.
- Спасибо вам, огромное спасибо! – окрыленный неожиданной удачей, я взлетел по откидной лесенке в кабину.
Оказалось, обыкновенная кабина, совсем как в бусе или грузовом шаттле. Рядом с водительским еще одно место. Мягкое кожаное кресло, потёртое, но уютное. Смешной вентилятор на пружинке. Над стеклом амулет: клык смилодона, украшенный рунами. У меня аж дыхание перехватило от восхищения. Редкость! Орки добывали их в честном бою, голыми руками и зубами. Хотя надо признать, ещё неизвестно, кто клыкастей… Водитель заметил мой интерес и довольно улыбнулся.
В общем, всю дорогу я пялился на талисман.
Гаврош гостит у родни, в посёлке Ягодный. Вкусное название! Аккуратные двухэтажные коттеджи с плоскими крышами, один – как другой. Мне эта похожесть не нравится. Взять каждый дом по отдельности – и красивый, и удобный. Но когда все вот такие одинаковые – скучно. И попробуй, найди ночью нужный адрес!
Но отыскал. Помог знакомый флюгер, который мы делали вместе с Гаврошем и Чанга-Чуком. Жестяный петух, хвост – пучок разноцветных ленточек.
Дверь открыл сам Гаврош. Сонный. В полосатой, как из старинного фильма, пижаме и вязаных тапочках. Увидев меня, обрадовался, сразу проснулся:
- Пинни, ура! Тебе разрешили у нас ночевать? – схватил за руку и потащил в дом, - Мама, Ренат, к нам Пинни-Вух в гости!
Ренат – дядя Гавроша. Высокий, смуглый, худой. Черноволосый и черноглазый, похож на маму Гавроша, только высокий. В такой же пижаме и такой же сонный. Из дверей выглядывала мама Гавроша, в ночной рубашке.
Тут я наконец осознал свою бестактность. Ну сам не сплю, ладно. Но людей разбудил посреди ночи, стыдно-то как… У них еще время на два часа сдвинуто, почти утро, самый сладкий сон. А тут я вламываюсь со своими проблемами.
Медаль я Гаврошу одолжил днём. Мы в войнушку играли. Вот я и взял дедовы погоны, берет с кокардой и медаль, а вечером забыл забрать, и как оно вышло нехорошо. Да что уж теперь. Я вздохнул и вежливо поклонился:
- Здравствуйте. Простите меня, пожалуйста. Я только за медалью, к Гаврошу, дедушка завтра, то есть уже сегодня, на ветеранскую тусовку, никак без медали. Простите за беспокойство, не подумал, что всех разбужу.
Медаль Гаврош притащил сразу, но так просто меня не отпустили. Напоили чаем с вареньем, нагрузили домашними апельсинами из теплицы и клубничиной размером в арбуз.
Когда я со всеми попрощался, и ночь закончилась. Посёлок, освещенный розовым светом утреннего солнца, оказался вовсе не столь однообразным, как в темноте. Все дома украшены росписью, во дворах разные зеленые скульптуры и замечательные цветники. На крышах теплицы. Очень приятный посёлок.
- Пинни, подожди, - дядя Ренат догнал меня у ворот, - подброшу, сам сегодня в Москву собирался.
Подбросить – это хорошо. Легковой флайер – не тихоходный допотопный шаттл. У дяди Рената шестиместный «ГАЗ-А-3909», цвета морской волны, круто! Корпус – керамопластикат, форсированный двигатель, индивидуальные гравикомпенсаторы в каждом сиденьи. Ни перегрузок, ни невесомости, и тишина в салоне.
Так что я сразу заснул и полёта вовсе не помню. Разбудил меня дядя Ренат, когда припарковался на крыше нашего дома.
На Тверской пока не рассвело.
К вопросам о...
1. К вопросам о здоровье и трудоустройстве в сумерках
Девушки выглядят столь трогательно, когда забираются с ногами в моё любимое зелёное кресло. Эти маленькие ступни... Летом босые, зимой обтянуты колготками - ещё умилительней.
Лина ложкой лопала лососёвую икру прямо из банки, отказалась от хрустальной икорницы. Лопала и хлюпала носом. Совсем бледная, допек кровосос-начальничек... Дурак он, дурак...
Откушала, вытерла губы кружевной салфеткой. Закурила длинную тонкую сигарету, отхлебнула крепкого кофе из огромной кружки. Она любит с сахаром и сливками, но стесняется подобного "плебейства", в гостях пьёт чёрный. Даже в гостях у меня.
- Представляешь, милый, меня уволили вместе с этой дурищей. - Лина сделала слишком большой глоток, поперхнулась и закашлялась. Я ласково встряхнул её за плечи и похлопал по спине. Успокоив кашель, девушка продолжила:
- Так вот анализы не сделала вовремя эта курица Биби и, естественно, перезаразила весь офис. Наследники господина уволили всех. Представляешь?
Я дружелюбно пожал плечами: мол понимаю, сожалею о подобной несправедливости. Из вежливости полюбопытствовал:
- А кровь для господина вы сдавали согласно конституции, из вены, со всеми предусмотренными анализами и в установленном количестве?
- Милый, ну ты как вчера родился... Разумеется, официально считалось, что это так. Но какой вампир будет давиться из пробирки, если в офисе пятнадцать человек? Разумеется, он предпочитал живую кровь, прямо из шеи. - Лина слегка наклонила голову и, оттянув горловину свитера, продемонстрировала мне многочисленные ранки от укусов.
- И ты не уволилась сразу же, как только узнала про это?
- А куда мне податься, милый, с моим филологическим? Учителей сейчас больше, чем учеников, издателей - больше, чем читателей. Менять жизнь на гроши в какой-нибудь глупой госконторе? Так ведь и там в начальниках те же носфераты, только вконец оголодавшие и по десятку на одного человека. Оглянуться не успеешь, высосут как устрицу...
От большой кружки кофе Лина, как обычно, задремала. Красивая голова, обрамлённая чёрными кудряшками, томно откинулась на спинку кресла, открывая нежное горло. Сдерживая рефлексы, я втянул клыки. Герпес и насморк - это вам не шутки, от них вампиры умирают.
Выздоравливай, девочка.
2. К вопросу о зомби и трудовом коллективе (На ковре)
А ковра-то в кабинете никогда и не было. Голимый линолеум. Зато окно заслуженно гордилось цветастыми занавесками в рюшечках и чахлыми цветами на подоконнике, да пышное офисное кресло с переменным успехом обольщало двухтумбовый стол, не отягощённый бумагами. Бумажных баррикад Николаич не любил, зато регулярно любил на этом столе Людмилу Степанну, распреда из третьего цеха. Качественно любил, стол частенько ремонтировали.
Ну это Людочка отдыхала с определёнными удобствами: нас Николаич имел непосредственно на линолиуме. Не менее качественно. Столь же регулярно.
Сегодня завотделом топтал Никитушку:
- Что за эгоизм... Вот ты спустил пар, тебе теперь хорошо, а коллективу каково? Ведь запах, везде этот запах! Как в больнице, упаси... - баритон Николаича возвышался до меццо и падал в сопрано, просачивался сквозь хлипкие перегородки, растворял в себе стрекотание арифмометров.
Никитушка, крупный паренёк из Орловской губернии, краснел всей круглой белобрысой физиономией, стеснялся. Ёжил жирными плечами под спецовкой, втягивал объёмистый живот. Чуял за собой вину. Краснеть-то краснел, да не особо шугался. По причинам развитой мускулатуры и покладистого характера Никитушка, случалось, пособлял Николаичу в сверхурочных погрузочно-разгрузочных работах особой деликатности. Посему держался без подобострастия и даже смел выражать своё суждение:
- Так срал! Тоже не аромат… Вы сам морщились... Кому понравится?
- Взрослый человек! - Николаич взорвался, с силой врезал кулаком по столу, поморщился. Что там: это удовольствия иллюзорны, а вот страдания реальны... Продолжил мягче. - Кто не срёт? И я сру, и сам ты, милый, не фиалками пукаешь. Эта столовая... После обеда в отделе запахи - кондиционер морщится. И что, всех пострелять? И тебя? И меня? Теперь твоими заботами ещё один зомби в коллективе. Он как, шанелью благоухает? Всем лучше стало? Отвечай!
Никитушка покраснел пуще прежнего, надулся. А и что сказать? Выдавил:
- Так зомби он хоть молчит...
Николаич вздохнул. Действительно, пострадавший чуть не с первого дня службы избрал покладистого здоровяка мишенью для злых насмешек. Никитушка, по причине замедленных мыслительных процессов, поперву не замечал. Когда дошло, начал краснеть. Багроветь. Наконец, под особо обидную язвительность посредь курительной комнаты и обеденного перерыва, взметнулся и свернул языкастому коллеге шейку.
Коллектив остолбенел и не сразу спохватился о фельшере. Да пока тот прибежал... Пока протрезвел... Пришлось вызывать зомби-команду, оформлять нарушение техники безопасности. Никитушку можно понять, но... После потерпевший две недели бюллетенил. Плюс за профсоюзный счёт санаторий, морозильник для домашнего хранения, термокостюм. Расходы! Николаич вновь вздохнул.
- Значит так. По всем счетам от некромансеров вычтем из твоего жалованья.И извинись перед коллегой. Пусть и зомби бессловесный, а всё человек. Исполняй.
Никитушка кивнул, фальшиво изобразил на лице виноватость и вышел из кабинета.
3. К вопросам правильном питании и долголетии
Как всё зависит от угла зрения.
Сказать, что она просто хороша, это сравнить прожектор с ночником. В своём ретро Белиз смотрелась ослепительно. Да, магниевая вспышка фотографа. Нет, ярче.
Когда она вошла… Небрежно уронила неброских соболей на руки стюарду…
Росчерк молнии в ночном небе.
Для меня. Для тех, кто замечает и воспринимает окружающий мир. Кают-компания продолжала жевать свои ростбифы.
Фигура, возможно, более женственна, нежели диктует мода педофилов. Грудь не слишком велика, но высока, крепка и не нуждается в лифе для сохранения формы. Талия и бёдра не рубенсовские, но вполне хороши. Светлое платье в тон интерьеру. Открытые плечи. Изящные руки. Пышные тёмные волосы. Губы, какие губы...
Пока стюард с манто в руках вышагивал к её столику, Белиз стремительно пересекла зал. Вспорхнула на табурет возле стойки, справа от меня. Мне проще, когда женщина слева.
Нетерпеливо прищёлкнула ноготком по пепельнице. Да, гром всегда запаздывает. Буфетчик склонил голову в почтении и нырнул в подсобку. Бренди принёс в бокале, накрытом салфеткой, для сохранения драгоценного аромата. Чашку кофе ещё через мгновение. Пятизначная цифра в подписанном чеке меня несколько удивила.
Белиз заметила любопытство – ей проще, она ведь справа – и пояснила:
- На питании нельзя экономить. Если желаешь сохранять молодость ближайшие тысячелетия.
Низким голосом, глубоким. И глаза - зелёными светофорами сквозь полумрак буфетной.
Я подавил волнение, сделал глоток колы. Поинтересовался вполне спокойно:
- Правильное питание подразумевает сегодняшний ужин?
Альфонс за её столиком побледнел. Не побагровел, хорошо. Читает по губам? По походке? Возможно… Сколько лет он с ней? Триста, четыреста? Такие как Белиз, разменяв несколько веков, склонны к консерватизму. Если верить книгам.
Улыбнулась:
- Доживи до вечера – узнаешь.
Сунула мне в карман рубашки визитку-пропуск. Соскользнула с табурета и вышла, не прощаясь. Что ей те кофе, манто, обед? Альфонс, подхватившись, кинулся вслед. Взгляд в мою сторону – напалм. Ха! Не по плечу я тебе, пухленький.
Я покрутил в пальцах визитку. Шикарно, да. Не краска – позолота. Радиометка, чтобы система безопасности опознала гостя издалека.
Пойти? Заманчиво.
Не сам ужин, разумеется. Не страдаю снобизмом звёзд и аристократов: мясо белых на вкус не отличается от мяса цветных. Всё дело в подливе.
И в десерте.
Белиз хороша, спору нет. Страшно увязнуть на несколько сотен лет. Стоит вся эта её роскошь свободы?
Вопросы, вопросы…
4. К вопросу о мелких пернатых
Синичий век короток. Век? Смеётесь… Если по человечьим масштабам, то год за десять: живи - не тужи.
Хороший муж - сытый муж (не банальность, но мудрость). Птичке-Синичке грех жаловаться. Всё как в расхожей песне: не пьёт, не бьёт, вежлив с тёщей, ласков с детьми. Не грешит ни охотой, ни рыбалкой, ни футболом, в интернете не зависает. Бережливый, но не скупой, зато практичный и хозяйственный, и хобби - лучшее из возможных: мастерит по дому всякие приятности. А что к небу безразличен, так и это плюс: непросто семьям, если и муж, и жена душой за облаками.
Хороший. Милый. Ласковый и нежный. Только вот цветы пересадил без спроса... Дурачок...
Как теперь! Как?! Синичий век... Век? Год за десять, девочки, год за десять. Две девочки у Птички-Синички, два птенчика, три года и семь.
И сама виновата: недоглядела, в полнолуние недоглядела, не доглядела в полнолуние на коляды. Дура. Дура, дура, дура! Ведь цветы пересажены...
Все перевёртыши знают на память, как расставить цветы на подоконнике: сухая веточка жимолости, фиалки, хлоя, бегония, герань, орхидея, кактус. Именно в такой последовательности, слева направо, непременно в глиняных горшках с лунными рунами.
И даже полная луна
нам отныне не страшна.
Да вот муженёк, пока суетилась по рынкам-базарам, все цветы пересадил в керамические вазоны и переставил по своему вкусу. Жимолость, выбросил жимолость... Как теперь будешь без своей птички, аккуратистик? И сама виновата, не доглядела в рождественских хлопотах. На коляды не доглядела, на коляды, теперь год в птичьем облике, синичий год, cтарит, как десять человечьих.
Обидно, как обидно, ведь такие подарки приготовила дочкам, не успела положить под ёлку. Вошла в спальню, переодеться в праздничное (трикотажное, в облипочку до неприличия, цвет в соответствии с наступающим годом), вошла в спальню переодеться, а из окна - Хозяйка-Луна. Сброшенной змеиной шкуркой, загадкой для участковых Шерлоков и Мегрэ опали на пол домашний халатик, бельё... Хорошо, что на предмет свежего воздуха открыта форточка, распахнуты шторы.
Птичка-Синичка выпорхнула в морозный декабрь.
Не смертельно: и тёплое гнёздышко, и заначка на чердаке заготовлены, и дочки с младенчества приучены следить за кормушками, и кошек старина Акцент (на четверть кавказец, на четверть немец, остальное неведомо) во двор не допустит. Вот только год синичий – за десять человечьих. Вернуться к мужу постаревшей на червонец? Ведь не объяснить… Воронам проще, долгожительницы. Эх, не успела положить под ёлку подарки для девочек … Им тем более не объяснить…
Горько, горько, горько! Как горько вышло!
И тут – счастливое чириканье, из окна вылетает мелкая, совсем мелкая… Младшенькая, любимица:
- Мамочка, мамочка! Ура! Я тоже птичка, мамочка, погляди, я птичка, как и ты!
Птички, птички, вы мои синички, короток ваш век, короток. Мал золотник, да дорог.
5. К вопросу об облаках, закатах и восходах
Пленительны глаза фейри! Даже у полукровок восхитительны и глаза, и губы.
Джейн, как обычно, спикировала из розового предрассветного облака прямо под колеса моей колымаги: я чуть успел затормозить, она – развернула крылья у самой земли. Присела на капот, обожгла мимолётным взглядом, похлопала ладошкой рядом с собой – выходи-выходи, присаживайся-присаживайся!
Фигурка всё та же, талия не толще моего бедра, высокая грудь не нуждается в лифе. Но века, её века, прошедшие с нашей прошлой встречи, оставили чуть заметные, но следы: над ключицей шрам от охотничьей стрелки, морщинки в уголках глаз. О! Глаза, глаза! В юности глаза фейри зеленеют апрелем, а сегодня у Джейн – карие радужки, карие, цвета сентябрьской листвы, сентябрьской. С алмазной росинкой в уголке…
Рыжие глаза, с прозеленью, конец сентября. С дождинкой.
С трудом подавил желание закурить, хоть и бросил в прошлом веке… Когда присел рядом – провела кончиками пальцев по моему предплечью.
- Привет!
- Привет. Какой ты сегодня… Как ты?!
Риторический вопрос. Сразу – к чему тянуть? – отдаю Джейн мешочек с рубинами. Последний. Сегодня моему сыну, её племяннику восемнадцать. Восемнадцать? Что те восемнадцать? Вчера… Миг, только миг… Давлю, в зародыше топчу прорастающие воспоминания. Восемнадцать – в этом мире. А сколько в мире фейри?
Джейн всегда чувствовала меня куда лучше своей грубоватой сестры. Или проще: не стеснялась показать, что понимает? Не раскрывая, не глядя, опускает мешочек в карман. Горячий капот, даже сквозь джинсы. Последний мешочек, последний повод.
Опять взгляд искоса, осторожный:
- Встретимся вечером? – вопрос Джейн неумолим, и невозможен ответ помимо согласия, но я молчу, молчу, молчу.
- Пока, пересечёмся.
- Пока. Непременно.
Чуть вздрагивает хрупкими плечиками, не глядя в мою сторону. Младшие сёстры бывших жён... Вот никакого сходства со старшей, рослой и крепкой. Маленькая, изящная, напоминает мою нынешнюю половинку. Джейн отталкивается ножкой от капота и взлетает столь же стремительно, растворяется в облаках, никаких прощальных кругов.
Семья сейчас у моря, далеко, не скоро. Казалось бы… Но – за встречи отцов с фейри чаще платят дети. И если простой простудой, то это ещё не страшно.
Прости, Джейн. Прости.
6. К вопросу о презумпции
Боль и прошлое? Прошлое? …! …! …! Настоящее.
Прошлого нет. Времени нет. Секундная стрелка недвижима, капли, капли с потолка в стасисе невесомости, звуки, звуки замерли, не докатываются до ушей, крик не в силах вырваться из гортани, переполняет лёгкие. Прошлое? Прошлого нет! Время страшится соприкоснуться с болью.
Ногти крошат пластик, рвут поролон и кожу, пальцы рук сминают хромированную сталь подлокотников, пятки, пятки, голени, икры… Рай? Что рай… Годы, годы в раю – ничто, пыль, снежинка в пламени минуты здесь, когда - боль. Воспоминания - лишь в мгновении перерыва, воспоминания о боли, а когда боль владычествует – нет ни капель, ни часов, а звуки вонзаются в страдающую плоть вместе с…
Шепелявый экзекутор нынче сам-один, без напарника, так «пациенту» полегче: палач время от времени (да, он во времени, во времени!), время от времени отдыхает. Глазеет в окно (окно… тут окно… оказывается тут есть окно!). Перекусывает, ковыряется зубочисткой, сморкается. Утирает пот рукавом камуфляжа, почесывает жирное пузо сквозь тельник. А ещё! Еще отлучается в туалет. Что прекраснее! Это - рай…
Время от времени (время! опять время!) зачитывает пытуемому положенное, его приговор. Это дважды больнее (больнее? дважды? разве боль подлежит измерениям?) - не знать своей вины. О, это извращённая справедливость: лишение памяти о содеянном уравнивает осуждённого с безвинной жертвой, углубляет и обостряет. Обостряет? Чушь… Перерыв – это перерыв, любой перерыв – счастье. А вот незнание меры-продолжительности наказания умножает страдания на бесконечность.
Будущее? Что страшнее будущего?
Время боится входить сюда…
7. К вопросу о терпимости
Разумеется, они меня терпят.
Телепаты раздражают всех и всегда, но все всегда терпят телепатов.
Бухгалтер Оленька недавно лажанулась при вычислении процентов (телефон разрядился, а без калькулятора не умеет), умолила инспектора о рассрочке, теперь понемногу выплачивает штраф. Не из собственного кармана, из бюджета фирмы. Тайком. Разумеется, что-то утаить от меня она не в силах, вот и мучается: с одной стороны ощущает что-то вроде "ну я ведь должна платить за добро благодарностью" (именно я когда-то и привёл Оленьку к нам), с другой - боится, боится того, что всё о ней знаю. Три года назад мы взяли бухгалтером девчонку без образования, по рекомендации её тёти, нашего налогового инспектора. Тётя из налоговой давно ушла, перепроверять и прикрывать Оленьку некому, вот и боится. В первую очередь - меня. Норовит ненароком показать ножку (стройные ножки, кстати), не упускает наклониться и прижаться маленькой грудью. Не с целью соблазнить: просто боится. Но терпит.
Менеджер Ванюша, избалованный самовлюблённый бутуз в маске простоватого паренька из деревни, от сохи (хотя и рос в райцентре), искатель выгодной партии (о, ничего запредельного, всего лишь с пропиской и жилплощадью!), подозревает мой интерес к Оленьке и плещет ревностью на любое движение. Но осторожен. Терпит. Выжидает.
Младший Владимир, офисный сисадмин и компьютерный гуру канцелярского масштаба, ненавидит меня тихо и регулярно, полыхает раздражением, если встречаемся взглядами. У нашего великого информатика острая интернет-зависимость: половину рабочего времени Владимир расходует на сёрфинг, флуд и различные ютубы. В отличие от иных инетчиков осознаёт свою слабость. И мучает себя страхом возможных санкций, и понимает, что я всё вижу, и боится ещё сильнее. Но терпит.
Вадик и Яша вообще никого не переносят помимо самих себя и своих самок. Или тех самок, которых предполагают своими. Доминирующие самцы в стадии брачных игр искренни в своей готовности вцепиться в незащищённый загривок одностадника. Но – таят и терпят, я для них крупноват.
Кого-то это терпение не напрягает. К примеру Иришке до меня нет никакого дела. По рабочим вопросам она обращается ко мне безо всяких комплексов, даже охотно. Внимательно выслушивает советы и даже не пренебрегает воспользоваться. Незамужней юной красавице, высокой, стройной, грудастой и успешной абсолютно безразлично, что о ней знает и думает лядащий пузанчик средних лет.
А шефу я нравлюсь. Разумный вожак приемлет полезность соратников, не претендующих на скипетр, и понимает, что в современном бизнесе никак без телепатов. Да и вообще шеф - откровенный хищник, не скрывающий собственных клыков и не порицающий чужие. Терпит меня без усилий. Гудение кондиционера раздражает его сильнее.
Или Тимофеевна. Старушка мне даже симпатизирует за вежливость и за то, что не изменяю жене. Особенно за последнее: покойный супруг Тимофеевны не упускал возможностей, будучи сам беспредельно ревнив. В целом мне легче находить общий язык с умными пожилыми людьми: богатый жизненный опыт помогает, порой, читать по лицам не хуже, чем в душах.
Телепатия - дар свыше... Слова! Каждый из нас прекрасно знает: этим наделены все люди. Вопрос упирается исключительно в честность и смелость называть вещи своими именами, в готовность видеть лик, а не личину.
Ну а коллеги терпят сосуществование и со мной, и со своими демонами.
Как иначе?
8. К вопросу о силах и инерции
Вечером, они всегда заходят в паб поздним вечером, почти ночью, но, всё же ещё вечером. Почти к закрытию.
Все они чем-то неуловимо схожи, не спутаешь. Рыжие и брюнеты, рослые и приземистые, жирные и измождённые: все узнаваемы с первого взгляда. Стоит хоть одному появиться, засидевшиеся клиенты спешно рассчитываются и покидают паб, иной раз не успев даже пригубить своё пиво. Сами понимаете, их визиты и так – не радость. Ещё и убытки, пусть небольшие. Зато у меня никогда не бывает проблем с тем, чтобы выпроводить засидевшегося гуляку. Так на так.
Этот появился за минуту до полуночи. Да, я раньше никогда его не видел (поверьте, в нашем бизнесе умение запоминать лица с первого взгляда – необходимость). Маленький шатен в обшарпанной кожаной курточке, носатый, глазастый, смуглый. Маленький, почти карлик по нашим меркам. Как водится у них, заказал пинту ноябрьского, расплатился полусовереном, сдачи не требуется, не требуется. Но взял. Как у них водится. Пил прямо у стойки, большими глотками, всё поглядывал на часы. Он выглядел столь усталым и опустошенным, что я осмелился, что я не утерпел:
- Простите, мистер…
Он оторвался от своей кружки и почти взглянул в мою сторону. Слегка, чуть заметно, но невероятно, невероятно выразительно шевельнул бровью, то есть: «давай, не тормози, но и не разгоняйся». Как им удаётся вложить столько в любой, простейший жест? Ободрённый, я решился задать измучивший вопрос:
- Как… Как там? Как оно там, мистер?
Он вздрогнул, он явственно вздрогнул! Я напугал его! Я напугал одного из них! Господи, прости, какая, какая бестактность… Он, разумеется, мгновенно ощутил моё смущение, поморщился.
- Там? Хуже всего, что возможно представить.
Он полыхнул на меня синевой из-под выцветших бровей и залпом проглотил остаток своей пинты. Вновь взглянул на часы. Пожал плечами, кинул на стойку два полусоверена и показал два пальца. Две кружки. Как водится, я отсчитал сдачу, все до пенни. Как водится, он дважды отказывался, как водится, взял. Сделал глубокий глоток, и вдруг – а вот это у них не заведено! – заговорил сам:
- Всем нелегко. Но инерция, миром движет инерция. Ты ходил в школу, должен помнить, что такое инерция. Мы появляемся у вас по инерции, это не рентабельно. Суди сам! – он мотнул головой в сторону окна, в сторону своей повозки.
Да, улов у малыша небогат. В упряжке парочка синюшных наркоманов, жалкий висельник, полисмен с безразличным лицом, перепуганный коммерсант средней руки. И всё. Даймонёнок горестно вздохнул и единым духом выцедил кружку. Отрыгнул излишек газов, поморщился, смущённо пошевелил когтистыми пальцами – простите, о, простите! - и продолжил монолог:
- Интернет и дураки. Дураки у вас и дураки у нас. Вот то трение, что останавливает маятник! Ваши придурки готовы продать душу уже даже не за золото! За полную чушь, за виртуальное признание, за никчемные иллюзии! Продают и души, и жизни даже не за успех – за жалкую иллюзию успеха! А наши идиоты, разумеется, немедля кинулись разрабатывать открытую жилу, вложили в это все силы. И что? Торговля в реале уже нерентабельна. Нас, последних специалистов, посылают к вам по инерции, не по необходимости. Бюрократия! На этот раз восславим силу бюрократии и великую силу инерции! Но это ненадолго, увы. Скоро наши визиты в ваш мир прекратятся за ненадобностью… Ты! Ты спрашиваешь – КАК ТАМ?
Он встал из-за стойки, чуть взмахнул хвостом в сторону второй кружки: «угощайся, угощайся, пока угощают!». Вышел из паба, чуть припадая на левое копыто, вскочил в повозку и с неожиданной яростью перетянул упряжку грешников бичом. Повозка рванула с места со скоростью форсированного «Ягуара»…
Я перекрестился и выплеснул дарёную пинту. Вредно для почек.
Обычно они заглядывают в паб поздним вечером. И что чернее вечера, перетекающего в ночь? Это вам не мутная чернота выключенного монитора…
И мы остановились на холме
И мы остановились на холме. Останки нашей ярости искрились, стекали с пальцев каплями напалма, вгрызались в беззащитный парапет и расцветали в алые бутоны. И робко трепетал над ними воздух, уставший насыщать собой пожары, и заросли акаций и платанов мечтали прорасти назад, под землю, укрыться в нерождённых семенах, но не встречаться с нашим гневным взором.
Ещё вчера тут было всё иначе, а нас влекли в цепях на эшафот, желая покарать и обесчестить. Весь город собирался поглазеть, как наглецов презреньем истязают (ведь любит на досуге горожанин потешить брюхо пивом или водкой и самоутвердиться в коллективе насмешками над теми, кто не в силах ответить на напрасные обиды). Все тут! И трудовые коллективы, и прочее оплёванное быдло, и профсоюзы жалких нищебродов, и жирные нарядные жандармы, и жадное чиновничье сословье, и даже записные олигархи! На травке многодетные семейства раскинули цветастые подстилки, пугают нами маленьких детишек. Вот юноша с надменною бородкой идёт, толпу плечами раздвигает, уверенный, что все вокруг - холопы, что только он достоин и увенчан. Такому заступить никто не смеет! О, вот иной, счастливейший из смертных, воркует, держит дочку на коленях, а та жуёт свой сладкий пирожок и грозно машет пальчиком в повидле. Вот юная прелестница взирает на нас как на противных насекомых и гневно каблучком асфальт дырявит…
Ещё вчера тут было всё иначе… Клерки брызгали чернилами, домохозяйки – помоями, сорванцы швырялись огрызками. Влюблённые парочки прерывали поцелуи, дабы метнуть в нас взор, полный презрения, гимназистки скандировали грязные оскорбления, а шустрые пенсионерки с негодованием потрясали газетёнками и моноклями.
Ещё вчера тут было всё иначе! Вот важные судейские расселись у места лобного в почётной ложе, вот знать в своих каретах зубоскалит, вот тысячи придворных челядинцев на жизнь глазеют с непритворной скукой, вот стражники в парадных одеяньях с собою привели подруг и присных, вот тысячи бездарных преснопевцев слагают кто хулу, кто поношенье, вот щелкопёры казнь живописуют и капают слюной в клавиатуру.
Вскипела ярость, цепи разрывая, мы с Лилом воплотились в жутких монстров, а бро Охальник их не удержал… И началась безумная потеха, и все от нас бежали без оглядки, покинув свой родной любимый город… И гнев царил на улицах пустынных всю ночь, и мы остановились на холме лишь утром.
То, что еще вчера было огромным гордым городом, надменной тысячедворцовой столицей, неприступной цитаделью десятков крепостей и тысяч замков, кузницей и житницей, вокзалом и гаванью, вместилищем бульваров и аллей, пристанищем библиотек и цирков, продажной меккой торжищ и базаров, теперь в слезами до краёв залито. И волны беспрепятственно гуляют в витринах опустелых магазинов, намедни переполненных товаром, и крыши экипажей и повозок в пучинах вод ржавеют сиротливо средь островков лачуг и небоскрёбов.
Горестно, с узелками на спинах, влачились горожане к опалённым и затопленным жилищам, оплакивали убытки, подбирали уцелевшие клочки и крошки. Жалобно квохтали их жёны, сёстры, матери и пассии, горько рыдали по утраченным нарядам, румянам и благовониям. Купчишки с ростовщиками посыпали головы пеплом банкнот и закладных, чиновники уныло ковыряли развалины судилищ. Лишь каменщики, истинно свободные каменщики не унывали, замешивали раствор для свежей кладки. Их праздник!
А впрочем, что мы тут о пустяках… Ведь – дети, в своих кроватках и колясках плакали дети!
И мы, переглянувшись, устыдились. Мне вдруг открылись такие бездны собственной души, что я в тоске сомкнул уста и веки. От холода бесчисленных сфирот, где нас не ждут, не верят и не любят, укрылись мы в тепле родных феодов…
И там остановились на холме, взыскуя вожделенного покоя.
Этюд в бугровых тонах
От холода бесчисленных миров, где нас не ждут, не верят и не любят, укрылись мы в тепле своих феодов. Лил предпочёл величественных гор и древних замков гордую отраду. Там ободрял усталых и печальных, там привечал друзей и юных дев, там размышлял, мечтал и воздвигал, писал стихи и пламенные песни. Охальник воротился в мир людей, в надменную суетную столицу, и в тесноте заброшенной мансарды предался изысканиям путей, да прочим сладострастным прегрешеньям. А я остановился на холме, у озера разбил свой бивуак. Я отдыхал душою от искусов, смирял гордыню и суровый нрав, учился, как сберечь родных и близких и отвергать случайные знакомства, лелеял там грядущие обиды и тосковал о том, что не свершилось.
Века мелькнули как единый миг в блаженствах скучноватой пасторали.
Вечером, ласковым летним вечером, нежным июльским вечером гигантская тень на миг затмила закат, а спустя ещё секунду величественный крылатый ящер опустился на землю пред моей палаткой. Для своего визита бро Лил избрал облик дракона.
Красив! Чешуя искрит оттенками зелени от яшмы до изумруда, модная бирюза крыльев, багрянец пасти, червонное золото глаз. Есть вкус у паршивца, завидуйте. Кокетливо - этакий нарцисс - пускает струю пламени: протуберанец! И голос - рыдают в зависти Шаляпин с Паворотти:
- Привет тебе, мой старый добрый бро!
Я плавно развязался из асаны и потянулся на своей циновке под сенью одинокого баньяна. Мы обнялись, и Лил рассказ продолжил:
- Дошли из города волнующие вести. Доносят, что наш милый бро Охальник, отправился недавно ко двору, и по сей день оттуда не вернулся. А белошвейка нынче поделилась: расставлены в указах запятые, на всенародном волеизъявленьи готовится ужасное злодейство. Пора нам расчехлить и всем напомнить!
- Но ты уверен, что никак иначе? Достало нам разрушенных дворцов и островов, низвергнутых в пучины... А если наш Охальник просто запил в компании шутов и юных фрейлин?
- Ну, если так, мы выпьем с ним на шару и потусим. Давно не развлекались!
Мне не хотелось пить и тусоваться, и драться надоело, если честно - в достатке разрушителей и судий, а вот творцов изрядно не хватает. Давно известно, что нет истины в вине, дворцах, лачугах, книгах и тусовках... И я кивнул, скрывая недовольство. Пожалуй, заскучаю там безмерно: на всенародных волеизъявленьях поют всегда одни и те же песни. У исполнителей ни голоса, ни слуха, а пыжатся, что жабы на болоте...
Я вскарабкался Лилу на спину, и мы устремились в назначенную точку дорогами из жёлтого кирпича, тайными порталами, путями драконов. Экстрим, рекомендую! Что те пернатые бурёнки...
И миг спустя – известное всем место.
Оставь одежды, всяк сюда входящий, ведь тронный сад украшен и расцвечен, и выметен, напудрен, напомажен, и выбрит, как восточная принцесса. Неисчислимые ливрейные подкрашивают бронзой, унавоживают клумбы и гербарии, раздувают свечи и камины, натирают паркеты и мозоли, суются и суетятся, хлопочут и хлопают. Повсюду вальсируют герцы с герцогинями, бьют чечетку чечены с чечевицей, стебаются степом Степашки и ещё, и ещё, и ещё! О, как жаль, что вас там не было! Прекрасны Зирны до грехопадений!
Пока не время, но массы в сборе - ласкают милые сердцам шаблоны, меряются банальностями, сообщаются генитально: о, эта замечательная готовность соответствовать!.. Повсюду вальсируют лицевые танцоры в своей пыльной плюшевой серомышатности, втираются доверительностями и источаются взаимооблизываниями. Опытные ушлые умники крепят альянсы и плетут свои макраме, умилительно шепчутся с челядью, сулят и обнадёживают обещательностями. Сонмы эльфов (белых, чёрных, серых, синих, зелёных и пятнистых) щеголяют изысканностью гардероба и многозначительностями взглядов, распевают баллады и романсы - чу! Юные Конаны бугрят бицепсами и ягодицами, сталкеры сталкерят дюжинами дюжин, квинты Эммануэлек набухают сосками. Свидетели контактов и тарелок, эти суровые звездочёты в личинах улыбчивых кенов, грезят наяву и раздают листовки с тезисами докладов. Записные армагеддонщики влекут сонмы запуганных и алчущих спасенья в истерические слюнобрызгания. Табуны тёмных лошадок нагло ржут и старательно избегают света. И ещё, и ещё, и ещё! Опытные ушлые умнички! Ушлые. Опытные...
И - легионы Новых Роландов в доспехах из мятой фольги и плоских шлемах-шляпках мчат на рысаках рыжевато-жёлтой масти с облезлыми хвостами и опухшими бабками. Роланды декламируют рэйв о достижениях вожделенностей с целью милости к падшим и торжества века златого. Привет вам, покорители тёмных сторон луны и башен.
А вот исключительные личности, преполненные совершенствами! Сколь хороши! Блесковыбритые причёскооглаженные ухоженности в улыбкомасках на лицеприятностях, в понимательных бровоподнятостях, в изящно-нарядных куртуазностях с портфельностями на плечеремнистостях. Прекрасны! Огневзорят, метеорят по зале, ледоколят толпу, источают многозначительности и оглоушивают покровительности.
Наше прибытие осталось замеченным: партера немедля ощетинились жальцами, драконоборцы-с обнажили-сь и расчехлили-с (предусмотрительно отступив на безопасность, поближе к выходам и страже). Прочие, осторожные и наученные, зашушукались, живо расступились.
Лил облизнулся с аппетитом, но к чему, к чему спешить с потехой молодецкой? И мы проследовали в зрительную ложу. Друзья окрест заметили нас также: Чеширский кот прислал свою улыбку, Лилу, Лилу немедля в знак привета исполнила в прыжке тройное сальдо, граф де ла Фер отдал салют рапирой, а Ришелье устало поклонился. И подтянулись грустные аэды, уставшие от гнуса и пираний, танцоры с одинокими волками прорвались к нам в заперпендикулярность, а с ними и стальные генералы, верхом или пешком – кто как сумеет... И тролли, неуклюжие страдальцы с зарубками от гномьих топоров, ища укромности, в углах окаменели. Сквозь чёрный ход тихонько просочились утыканные стрелами Шерханы, и в тишине уютной нашей ложи зализывали раны и ожоги. А зачарованные странники склонили свой терпеливый грустный взор нас и присных, а также смуглоликие креолки, и тысячи осмеянных блондинок, и рыжие смешливые ирландки… И много, много было поцелуев, рука немела от рукопожатий. А мы? Мы рады, рады вам безмерно.
И, наконец! Муэдзины взвыли вувузеллами, врата с грохотом распахнулись, пиплы с писком шмыгнули в стороны: в тронный сад вступил кортеж с попаланкином Субтильной Субретки. Её свитские мельтешат, её дворецкие расстилают коврики, её паладины сметают пылиночки, её клевреты надувают щёчки и делают губками "пук!", её клевреточки задирают лапки, её... Сама нынче в красном, с кровавым подбитием. Для знающих - знак. Алчет! Прольёт!
Cад замер в ожидании... Все в сад!
Наконец и скрытая боковая калиточка тихонько скрипнула - предательски, о, предательски! - и сквозь щёлочку в сад просочилась всеми многими ликами Леди-Блед... Вот - серьёзная опасность. Леди известны склонностями к детсадомазо, их розовые ридикюльчики скрывают походный набор Шизанутого Коновала, не знают жалости железные сердца. И ведь скоромница, встала в сторонке, как не родня самому… Народец торопливо рассосался вкруг, устремляясь избегнуть... Не тут то! Сонмы зароились изо рта её, из ноздрей её... Тихо, тихо, тихо просачивались в сад замшелые закулисные подковёрности свиты её, присасывались к несчастным, а те замирали в натужных улыбках, не смея проявить...
Кворум!
- Дед Лайн! Дед Лайн! Дед Лайн! - вскричал голосистый гламурный глашатай, а чээсэвщики немедля перевели все солнечные хромометры, часы и часики на указанную отметку икс.
Важные вельможники жирными сановитыми телами споро вымостили живой мост от попаланкина к президентиуму. Изящным па-де-ша Субретка проковыляла к неизменным местам встреч, и засумбурила по сабжу без вступлений:
- Мы именем и волею народа на ваши вожделенья отвечаем. Как вы сейчас немедленно решили, засим провозглашаем десятичность! Отныне десять месяцев в году, по десять дней. Недели – отменяем! Зато в минуте ныне сто секунд, а сто минут составят час, которых в сутках десять. Излишки всех мгновений незаконных немедля сдать в казну под страхом казни!
Аплодисменты и овации, букеты и венки! Неудержимые шушуканья восторга: "...сколь чудный слог…", "...восторги упоений...", "...давно пора их приучить к порядку..."
Придворные и дворовые умовластители немедля откликнулись десятистраничным проектом новой грамматики: десять букв в алфавите, десять слов в предложении, десять предложений на странице, десять страниц в книге. Школы, верный оплот, кузница грядущего, стремительно обосновали, ометодичили и внедрили десятибалльную оценку и десятилетнее образование. Налоговое ведомство уведомило, что десять дней, как принят новый десятипроцентный налог на всё с десятикратной пенёй за декаду просрочки. Купчишки, покряхтывая, потянулись за кошельками подвластного народца... Градоначальники отчитались о ходе перестройки всех помещений в десятиэтажности, а директоратский корпус рапортовал о внедрении десятичасового рабочего дня. Остальное обчество проявилось чотко и без изысков: дитёнки жалобно затамагучили, мамашки кинулись закупаться, кормильцы привычно отматюгались, а стражники немедля задержали каждого одиннадцатого.
И воодушевлённая Субретка, ощутила, прониклась всеобщей любовью, неизбывным пониманием патрициев и трепетом плебейства, продолжила о прочих развлекухах:
- Презренные ничтожества детектед! В то время, как мы дружно бороздим, иные гадят, гадят, гадят, гадят! Я вас спрошу: чего же боле?
Субретка на миг замолчала и ответствовала сама себе:
- Нам кажется, терпенье неуместно! Но даровать ли слово покаянья? Потешимся его постыдным страхом и покараем...
Ораторша приумолкла, дождалась поощрительного кивка Леди-Блейд и утвердила оглушительно:
- Да!!!
Судилищные приставы выволокли из заднего прохода походного зиндана загодя спелёнатого Охальника. Срезали скотч и сдёрнули мешок с головы. Охальник, смешной и жалкий, пухленький лысеющий бутуз с детской улыбкой на кругленьком личике, на миг прищурился, потянулся онемевшими членами. Протёр кружевным рукавом ночной рубашки свой извечный неугасимый фонарь, поправил тюбетейку на обширной седеющей лысине и почистил зубы.
Наш, наш, наш, наш любимый бро Охальник! О, как презренные посмели! Я всеми фибрами повис на Лиле, сдерживая необратимость преждевременности яростного воздаяния, шепнул ему:
- Терпи, казах, ещё не ветер.
Охальник, милый наш Охальник, под утробное урчание толпы и улюлюканье челяди, под град гнилых помидорчиков, тухлых яичек и любимого народом гуано приступил к Публичному Покаянию:
- Друзья, друзья, нас тут не существует! И всё округ - иллюзия, и все мы - никто из ниоткуда в никуда. И вы ведь сами чувствуете, братцы, что жизнь проходит попусту и мимо, пока мы тут в трясине заблуждений не зрим тропы к пленительному счастью... Отринем и Платонов мы, и Брутов, ведь пиксель - это атом бытия. Но пикселю присущи колебанья, так он ли неделимый элемент? Что отделяет пиксель от другого? Иль все они сливаются в один? А если свойства у ничто, не есть ли сие нечто?
Охальник навёл на скучающую толпу свои тройные монокли в ожидании эмоций. Конферансье, бывалый шоумен пантомимист, услышал первые зевки и выкинул свой традиционный кунштюк: изобразил штанорасстёгивание и прилюдное испражнение. Толпа оживилась, вежливо захихикала любимому юмору чувств, а воодушевлённый Охальник - о, эта святая наивность! сколь выручала в безвыходностях! - продолжил занудствовать:
- Быть и не быть, как так суметь? Ведь бытие двоично: Инь и Ян, Адам и Ева, Путин и Медведев. Откуда десять в исчислениях профанов? Во всём лишь степень двойки наблюдаем. Известно всем, что байтов в килобайте не тысяча, не тысяча, но больше! И триедина наша двойка в байте, где дважды удвоение ея!
Охальник на миг умолк, перевёл дух и обозрел окрестную толпу. Толпа заинтересовалась, внемлела ереси поразинув рты и подразвесив уши... Все жадно поджидали развязку в цвет нынешнего наряда Субретки, но Охальник, наивный романтик, предположил успех своей речи. Воздев перст гору, возвысил голос он до низкого контральто:
- Так вот, на основании анализа древних текстов, семантики слов, не имеющих смысла, парадоксов одновременности перемещения и параллельности времени исполнения, могу уверенно утверждать: наша виртуальность иллюзорна. Все обыденные меры и критерии, драйверы, утилиты, потоки, трафики, гигабайты - ничто! Ценности, привязанности и рейтинги - пыль форматированного диска! Реален мир вне пикселей и битов, именно он обладает поистине волшебными свойствами, предаваемыми в преданиях: расстояниями, объемами, массой, плотностью, последовательностью и логикой. Наши корни - там, внутри. Мы, реалисты в сути, ограничили себя глупейшими песе, Пеже и пээмжэ, увязали фальшивыми этикетами, сковали надуманными ценностями и бессмысленными пристрастиями. Смиряться? Нет! Строили мы, строили, и наконец для всех нас путь в Реальный Мир открыт. Да здравствует свобода!
Охальник стремительно скаллиграфировал в воздухе огненную янтру освобождения. И охрана, и почтеннейшая публика в испуге шарахнулись прочь...
Но заструились заклинания охраны, и тронный сад сковала тёмная тягучая тишь... Мамашки зажали детишкам ушки, избавляя слышать страшное, мужи-отцы забледнели, обымая жилистыми руками притихшие семейства. Трубадуры примолкли, не решаясь нарушить, пальцы всадников сурово впились в эфесы, древка и рукояти...
Субтильная Субретка обменялась с Ледью-Бледью немногочисленными, но величественными взглядами. По мановению вельможного раскрашенного ногтя светила вмиг померкли, ветры улеглись, воды отошли, а толпа вздохнула с облегченьицем. Уже! Шире! Немедля! Субретка вскочила, роняя седые букли, и проверещала:
- Как смеет невоспитанное быдло противоречить нашим изъявленьям! Это так неприлично! Отрубите ему голову!
И что тут началось! Клевреты визжат и брызжут слюной окрест, левретки захлёбываются визгливым лаем и писают накрест, штатные очернители извергают свежепроглоченное орально - ужас, кошмар!
Палач, палач пробудился, вырвал начищенную секиру из плахи и метнул в приковрённого. Мастерство! Аплодисменты! Восторг! Гигантским сюрикеном секира вальсировала по саду, валила зазевавшиеся рододендроны и косила неосторожные газоны. Челядь метнулась ниц во избежание, восхищённые юницы кружевными сочувствиями утёрли пот со с лба утомлённого ката... Я тут, конечно выпрыгнул из ложи, перехватил секиру нежным кайтэн и уложил с поклоном в токонома. Охальник, этакий проказник, - о, эта мода на американизмы! - развернулся в сторону кортежа задницей, приспустил штаны и изобразил грубейший голливудуизм.
Экзерсисты всплеснули ручонками, экзорцисты в отчаянии тщетно воззвали к привидению и к сюзеренам... Но Охальник сплюнул экзекуторам под ноги, указал всем на фак, не струсил и потрусил на юг. Своры клевреток, стосковавшися по травле, оскалились ядовитыми жвалами, метнулись вослед! О, тропа героя!
Мы с Лилом переглянулись, ухмыльнулись и без слов поняли друг друга. Что, нам не светит? Время ли для драконов, драконы ли ко времени сегодня? Струёй напалма Лил отогнал шалавок и торжествующе взревел. Я взмахом верной глефы отразил тучу стрел, метательных ножей, томагавков, помоев и плевков. Поклонился рукоплесканиям галерки, замавашил Субретке в шиньон и изящным пируэтом отуширогирил подкравшуюся со спины Ледю-Бледю...
И!
Сад замер в звуках Моцарта и свинга, взметнулась стража в исступлении. Рухнули чернеющие стены, серые нырнули в норки, кортеж сбросил со спины субреткин паланкин и пустился наутёк, Росинанты удобрили герань, рыцари построились черепахами и медленно попятились неудержимо просветляющимся чёрным ходом.
Лил зашвырнул меня поназаспину, прихватил ошеломившегося Охальника под потные мохнатые мышки, вспорхнул крылами, и, удержанием мысли от облечения в образы, мы зататхагатили из душных чуждых и чужих уютностей по восьмеричному пути в Реал. И все друзья за нами, оставив позади протухшей тенью наскучившие вотчины субреток...
В место, где свет.
Где день как год, а год как жизнь, а жизнь как вечность.
(в соавторстве с И.Глипкиной)
Слабак
Гуру-рав изловил меня утром. Изловил на школьном стадионе, на брусьях, в виде и консистенции перезревшей прокисшей груши. Кивнул, солнечно улыбнулся тонкими губами, ореол морщинок так и полыхнул от глубоко посаженных глаз. Присел на скамеечку, полюбовался моими потугами исполнить «складку». Поёжился худыми плечами под зябким стареньким пальтишком, сбил снег с армейских ботинок. Натянул рабочие перчатки, вытащил из кармана пакет, собрал в него чей-то пивной мусор. Это у него фишка такая: типа любит чистоту, типа личным примером. Молчал. Дождался, пока я подойду. Подвинулся. Типа места на скамье недостаточно. Помолчали вместе.
Наконец гуру-рав нарушил трескучую тишину морозного утра:
- Сходил наконец?
Я отрицательно помотал головой. Гуру-рав укоризненно поморщился, сплёл длинные пальцы флейтиста в замок, упер в них небритый подбородок. Кстати, он ведь вечером брился, наверняка. Это наследственное: папа гуру также брился по два раза в день, а всё выглядел, как моджахед после недели в горах…
Минуту гуру-рав молчал, теребил носяру (небось опять насморк подхватил…), искал слова. Начал давить на совесть:
- А что мешает? Супругу пожалей. Детей. Они виноваты?
Я пожал плечами. Что зря болтать? Гуру-рав издал вздох, достойный опереточного Пьеро… Помолчал ещё минутку, вновь повторил свой вопрос:
- Так супруга и дети виноваты перед тобой?
Я подавил в себе желание съязвить словами приходского старца о первородном грехе и искуплении, потом вспомнил, что гуру-рав обижается, если шутить на подобные темы, и опять промолчал. К чему совсем портить утро приятному человеку?
- Ну а всё-таки, сходи. Сходи, Васенька, сходи. Смири эту вашу гойскую гордыню… Ведь все ходили.
- Не все, - не удержался я возразить, - батюшка наш не ходил, дьяк не ходил, отец мой не ходил. Многие не ходили. Вот и ты не ходил.
- Мне-то к чему? – удивился гуру-рав. – Мне вдосталь того, что имею, семью кормить не приходится.
- А пошёл бы, если бы семья?
Теперь замолчал гуру-рав. Пару минут подумал.
- Так мне вроде и не положено. Где ты видел наших с семьёй? Где ты видел равов стяжающих? Это уже не равы, малыш.
Я поморщился. Тоже мне… Малыш! Я на голову повыше и вдвое тяжелее. А гуру-рав обрадовался мгновению замешательства, пошёл, пошёл охмурять своим поставленным баритоном:
- Ну что в том стыдного, ведь все ходили, и ничего, живут. Ведь они все теперь хорошо живут. Ну как ты сам заработаешь на собственный дом? Да даже на конуру не заработаешь. Ну подумаешь, помочатся тебе на лицо. Ну заставят целовать копыта. Ну поползаешь полчаса на брюхе. Всем мочились, все целовали, все ползали. Теперь живут как люди. Сходи, поклонись, Васенька. Добра ведь тебе желаю. Вот давай ты потом сделаешь со мной всё, что там с тобой сотворят?
Я сплюнул. Ведь действительно желает… Правда, не заработаю. А тут действительно: зайди в присутствие, поклонись, покорись, смирись, потерпи часок. И всё – нет финансовых проблем. Да, жена, да, дети, да не виноваты. Блин, допёк ведь, казуист… Я вскочил со скамейки и припустил со стадиона, даже не попрощался.
Добежал до дверей районного присутственного места, в полуподвале соседней пятиэтажки. Когда-то тут располагался опорный пункт, на окнах сохранились решётки, а возле двери - некрашеный прямоугольник прежней вывески. Уже взялся за дверной молоток, постучать… Но представил: вот вхожу, а околоточные шляхтичи и бугры ждут, уже ждут, уже знают, что сломился упрямец, ржут надо мной, обзывают, насмехаются. Ну, я, по статутам, падаю ниц. Ротмистр развязывает пояс, мочится на меня, а я подставляю под вонючую струю покорную улыбку. Потом каждый бугор плюёт мне на затылок. Затем я вылизываю всем присутственным подошвы. Ихними экскрементами пишу рисую на щеках поганые руны. Кровеню мизинец, ставлю подпись.
И всё! И делов-то!
И получаю или новую квартиру в кондоминиуме, или домик на взморье, как пожелается. И местечко с жалованьем... Местечко, местечко. Плюс пенсион в старости, плюс соцпакет, плюс медстраховка, плюс, плюс, плюс…
Говорят, что трудно только первый раз, потом привыкаешь.
Не смог. Опять не смог. Побитым псом возвращаюсь домой, в пристройку папиной конюшни. Жена и дети ещё спят.
Не к добру, не к добру встретить рава поутру… Вот разбередил… Эх, Яшка-Чашка, ребе Яаков, ведь друг, ведь искренне уговаривал, ведь, кабы можно, он за меня сам бы сходил. А настроение теперь никуда, надо уйти на работу, пока семья не проснулась. Им-то к чему моя нервозность… Не виноваты, да. Ни в чём.
Слабак я, слабак...
Сардельки бессмертия
Офис вскипел пополудни. Сардельки в Елисеевском! В старом Елисеевском новые сардельки с биодобавкой - перспективным ГМО. Шутка ли, три дня ожидания, все три дня - реклама в небе, Грандиознейшее Мероприятие в Облаках!
"...Главное ... Международное ...Открытие... исполнение мечтаний и чаяний, прорыв в науке... Гениальное М... О... ... истинное телесное бессмертие ... Где... Мы... Обо... ср..."
Ветер изорвал облака, бесстыдник, смешал слова и буквы, охальник, но учитесь читать между строк, учитесь. Аншлаг, аншлаг в "Елисеевском"! Слетаются пролётки пролетариев, лимузинят музы лимонщиков, клаксонят и роятся ролсройсеры.
Городовые не справляются с толпой. Очередь? Давка!
Что те бананостояния, колготкометания, джинсомечтания и прочие часы полнеющей жизни родного совка... Тут и стройнеющие девушки норовят прошмыгнуть Гибкой Моделью Обольщения, и плющатся телесами полные кавалеры и дамы, признанная Гордость Местного Общества, а под ногами так и кишат Грязные Маленькие Оборванцы. Бди в корень, покупатель! Притаился за углом Гадко-Мерзостный Облом, он коварен, он проворен, он прожорлив за столом.
Хорошо погуляли, вспомнили молодость. Хорошо посидели, помянули юность.
К вечеру мультимассмедии прояснили конфуз: новое ГМО обессмерчивает не человека, но сардельку. Гмо-сарделька после огорчичивания, пережовывания, заглатывания и переваривания поступает непосредственно в прямую кишку. Там благополучно восстанавливается, обрастает целлофаном и покидает кишечник естественным путём, а после отмытия вновь годна к варке и употреблению. Не то, что привносит - потребляет калории. Мечта похудающих. Такая вот она, мечта.
И официальные рекламные щиты к ночи поспели:
"Сардельки "Нирвана", худей без обмана!", "Скушай сам, передай товарищу!", "Горячая Мясная Отбивная? Нет! Только безкалорийная сарделька!"
Кстати, шустрые рекламщики, эти Гнусные Мелкие Обманщики, один весьма любопытный вариант измыслили: "Купи сегодня, угощай гостей тысячу лет!"
А ведь случались казусы... К примеру господин околоточный, крупный, весьма крупный мужчина, настоящий столичный мачо, истинный Грубый Мужской Организм, уговорил за вечер под водочку пять килограммчиков... Возрождались оные килограммчики связками, а сам бедолага не покидал уборной три дня.
Зато какая радость для Голубых Мальчиков - Онанистов! Вот кому бессмертные сардельки пришлись по вкусу во всех смыслах.
(В соавторстве с И.Глипкиной)
Прим. фиатика: сей текстик лепили на типа конкурсик типа постмодерна, где ГМО должно было быть сюжетообразующим. Текстик занял предпоследнее место по результатам грелки. Изначально на тот конкурсец лепился следующий текстик, но его орг зассал принимать. Так и ссказал: "зачем мне нужны проблемы".
Воробей, куры и кормушка без Гмо
А бабушка-то, бабуленька, поутру огорчалась. Чаяла кашку сварить, пшёночку, на молочке, на сливочном маслице: вкуснотища! А в крупе моль завелась. Ко-ко-кому теперь та крупа, кроме как курам? Курам! Собственно и речь и не о бабушке, и не о каше.
А курицам-то, курятинкам, крупа с червячками кудкуда как по вкусу! Склёвывают по строгому курятному ранжиру: поперву крупные клуши, следом кроткие клуни, а далее, прям под хвостами, в бесплотной Доброй Надежде, щемится желторотая скурвившаяся мелюзга. Что клуши, что клуни, насыщаясь, испражняются, да. Курицы, что с них. Тем мелким, кто в заде - не увернуться, всё квохчут, восхищаются достижениями крупняка:
- Ко-ко-колоритненькая ко-ко-козявочка!
- Ко-ко-конкретно ко-ко-колоссально!
- Ко-ко-кормилицы, ко-ко-королевны!
- Ко-ко-комплиментики! Ко-ко-конструктивненько! Ко-ко-кошерненько! Ко-ко-конгениальненько!
А кормушка-то, ко-ко-кормушечка, не бездонная. Куры - дуры: квохчи, не квохчи - тщета, на всех не хватит...
А воробей-то? А воробушек-воробьишечка хохлится на ветке, (метко?) мелко гадит на шевелюры и курям, и гусям, и бабусям. А чё? Как ни чирикай, добром вольного птаха к кормушке не пустят.
А ГМО-то? Так никакого ГМО! Эти куры для собственной нужды, не маленькой, а ГМО добавляют в корм только тем, кого растят на продажу.
Такой вот куриный хэппи без энда, а гуси и бабуси - ни при чём. Но это уже совсем-совсем другая история.
И жизни Будущего
Хотелось успеть засветло, хотя и так хорошо.
Рано смеркается, зябкая морось. Осень?
Клумба упрямо тлела маргаритками. И гладиолусы, гладиолусы! Ручеёк – ещё поутру такой живой, такой весенний! - теперь спотыкался на камушках, а после и вовсе растворялся в липкую грязь. Каштаны всё хорохорились, желтизна лишь чуть тронула виски в зеленых шевелюрах, но ладошки листьев утратили былую упругость, увы. Вместо чтобы жадно впитывать, насыщаться влагой, тяготились холодными каплями, обвисали бессильно.
***
///сорри, и этот текст сношу
*** ну на держать в сети текстик, оцениваемый соконкурсантами ЗЧ следующим образом?
"читается трудно"
"вроде бы появляется что-то, но тут же пропадает за грудой слов"
"Идея непонятная и размытая."
"Заскучала: от отсутствия динамики"
"Если ЭТО есть в тексте, то его нельзя воспринимать как литературное произведение"
"Я честно рылся в этой свалке, пытаясь найти хоть какую-то идею, но мне досталось лишь вторсырьё"
и, наиболее любопытная рекомендация (от доброжелательной, кстати, дамы, снизошедшей, так сказать):
"Мой Вам совет: возьмите ручку, тетрадьб и от руки перепише несколько рассказов любимого Вами писателя- фантаста. Пишите и старайтесь понять, как бы выв сделали и почему он выбрал иной путь. Писатель Абрамов стал писателем, работая над "Тихим Доном", а Иванов переписал от руки "Войну и мир". Иной раз помогает."
1500 секунд (final release)
1. Камеко-сан, 305 секунд
Камеко-сан взглянула на часы, уже прыгая в открытое окно. 16:09:58, 12 мая, среда. Да, даты в компьютерах иногда сбиваются.
Удача, что вернулась с работы пораньше, хорошо, что в кроссовках. Хорошо, что сразу с продуктами на кухню, не разулась. Хорошо: тепло, окно открыто, первый этаж и свежая клумба. Неприятно, что на лавочке возле подъезда две соседки: Виктория Сергеевна из седьмой и малознакомая старушка со второго этажа. Не простят погубленных тюльпанов. Пока не опомнились, протиснулась сквозь кусты и помчалась напрямик, через двор, мимо беседки, мимо белья на верёвках, цветущей вишни и машин, припаркованных на обочине.
На миг у Камеко пробудились застарелые комплексы. Невзрачная, каковой она себя считала, маленькая женщина средних лет с круглым лицом и почти незаметной грудью не вправе допускать неаккуратность в прическе, макияже, одежде. А тут растрёпанные волосы, дешёвые джинсы, блузка с пятнами от пота под мышками. Ещё и клумбу… Секунда потеряна на сомнения.
Соседки оторопело смотрят вслед. Девушка из третьего подъезда склонилась над коляской, поправляя кружевное покрывальце. Трое первоклассников поджигают в песочнице тополиный пух. Пара безработных алкоголиков наслаждается «выкруженной» бутылкой пива. Грузчик из молочного покуривает, сидя на ступеньках. На лавочке под ольхой бабушки уже исчерпали сегодняшние темы для беседы, молча вяжут. Двор загудит немного позже, минут через пять. Ох, загудит: бедные цветочки, сумасшедшая «чурка», «понаприехали», управы нет, гнать их всех… Вечная старая песня…
На школьном стадионе, за проволочными загородками для городков, две школьницы курили. Увидев взрослую тётю, попрятали сигареты и сделали вид, что не замечают Камеко. По асфальтовой дорожке, идущей вдоль канала, молодая симпатичная толстушка выгуливала карапуза на трёхколёсном велосипеде. Пробежав по узкому бетонному мостику, Камеко-сан свернула на тропинку, которая поднималась вверх по пригорку, мимо цветущих тополей. Предательская ямка пряталась в мокрой траве. Камеко угодила в колдобину левой ступнёй, споткнулась и ударилась при падении так сильно, что чуть не потеряла сознание. Забыться не дала боль в ноге. Прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. Мелькнула мысль, что тюльпанам было, пожалуй, больнее.
Камеко поднялась и побежала дальше, превозмогая боль в ступне, прихрамывая и ощущая спиной удивлённые взгляды прохожих. Оставшийся километр до стоянки оказался гораздо длиннее, чем того хотелось. Ворота тоже слишком далеко, предпочла перелезть через полутораметровый заборчик. Спрыгнув, не совсем удачно приземлилась: в стопу как иголку воткнули, большую иголку. Зацепилась майкой за оторванный кусок металлической сетки. Еще секунда, перевести дыхание. Аригато, ё-собо (1), научила терпеть.
Электроника флайера издалека опознала хозяйку и услужливо подняла дверь. Камеко-сан пристегнулась к креслу, сорвала пломбу со щитка ручного управления. Бортовой компьютер возмущенно заверещал и замигал экраном, но не мог помешать старту под углом, втрое превышающим разрешённый. Щелкнув тумблером форсажа, Камеко-сан мысленно поблагодарила судьбу. Хорошо, что в свое время не нашлась отказать и согласилась на установку «движка» повышенной мощности.
Перегрузка выдавила жалобный стон из допотопного полуметаллического корпуса. На высоте около километра флайер вышел из облаков, и Камеко-сан немного расслабилась. Вечная голубизна, которую пока никому не удавалось испачкать надолго, милостиво позволила женщине подставить разгоряченное лицо ласковым лучам послеполуденного майского солнца.
;
2. Вано, около десяти минут
Вано взглянул на часы. Начало пятого.
Поймав взгляд девушки, которая в компании подружки курила на лавочке под тополями, непроизвольно развернул плечи, втянул живот и подкрутил усы. Симпатичные девчонки. Высокая сероглазая брюнетка в строгом пиджачке и короткой светлой юбке разглядывала крепкую фигуру Вано, совершенно не смущаясь. А что? В книгах и фильмах в порядке вещей романы молоденьких девушек с рослыми и элегантными обладателями седеющей шевелюры. Вано с трудом подавил желание подойти, завязать разговор. Стрельнуть сигаретку. От соблазна встал и пошёл по дорожке в сторону леса.
Привлекательные девушки, но можно ли сравнить их откровенную сексуальность с изящной женственностью и нежной грацией миниатюрной Камеко?
Попытка бросить курить в последний день жизни многим покажется глупым чудачеством. Тем более, бросить по старинке, на одной силе воли. Зачем, спрашивается, мучить себя? Быстрорастворимая таблетка на полстакана воды, и два-три дня даже не вспоминаешь о сигаретах. В принципе, Камеко никогда не упрекала мужа за курение на кухне, только морщилась и открывала форточку. И этого достаточно, совесть постоянно беспокоила Вано. И он клятвенно заверял эту самую совесть, что, как только разбогатеет, застеклит балкон, установит хороший вентилятор и будет дымить, никому не мешая.
Вот только разбогатеть не получалось. Все коммерческие потуги приводили к убыткам и новым долгам, надолго лишавшим мелких радостей жизни. Эпопея с торговлей бакалейными товарами стоила молодой семье годовых сбережений, предназначенных для покупки холодильника. Конечно, нельзя сказать, что деньги совсем пропали: еще целых полтора года спустя Вано с Камеко питались сами и угощали всех друзей и родственников бракованными макаронами. Попытка открыть кафе в полуподвале соседнего дома нанесла семейному бюджету более серьезный ущерб. Долги за аренду двух сырых каморок не смогли погасить даже деньги, отложенные на ремонт квартиры. Вано три месяца вечерами ходил на разгрузку и сортировку овощей, пытаясь освободиться от кабалы нарастающих процентов. Потом уволился сменщик, Дима-Крыж. Вано не упустил подвернувшегося шанса и договорился с шефом, что будет отрабатывать по две смены. Тот, осторожный полковник милиции в отставке, долго мялся и вещал о высокой миссии охраны, о том, что для бдительности нужно быть отдохнувшим и выспавшимся. Согласился не безвозмездно.
Вано оглянулся. Девушки уже забыли про него и, перешёптываясь, глазели на двух парней, потягивавших пиво. Ещё молодая, но изрядно обрюзгшая, мать меняет памперсы ревущему ребёнку. Несколько старушек, оккупировавших детскую карусель, что-то весьма эмоционально обсуждают, прикуривая одну сигарету от другой. За ними без видимого интереса наблюдает юноша с трубкой во рту, в белом халате и с усталым лицом. Парочка сопливых школьниц, идущих навстречу, дымит, нисколько не смущаясь присутствием взрослых. Вано поймал себя на том, что смотрит на курильщиков с завистливым интересом. Резко выдохнул, отгоняя наваждение, и вновь окунулся в воспоминания.
Камеко никогда не корила мужа более чем скромным достатком и, по крайней мере внешне, не тяготилась бедностью. Её собственные попытки улучшить финансовое положение семьи не увенчались успехом. Шовинизм в благополучной столице процветающей страны давно вышел из моды, так и не получив официального благословения, но некоторые предрассудки живучи. Дело даже не в настороженной отчуждённости соседей. Камеко долго не могла найти ничего лучшего, чем работа дворника, уборщицы или коммивояжера без оклада, на процентах. Метла или швабра отнюдь не пугали девушку, но Вано побагровел и заявил, что скорее подастся в бандиты, чем его жена мыть общественные туалеты.
Некоторое время Камеко работала консультантом по ритуалам в суши-баре, пока тот не закрылся. Вано тогда как раз повысили зарплату. Немного, но всё-таки. На какое-то время семья сумела вырваться из нищеты. Своими силами сделали ремонт, прикупили кое-какую мебель. Начали подумывать о ребенке, но бар закрылся, цены выросли, и покупка лишней пары носков опять стала для Вано поводом к сложным вычислениям.
Знание японского языка также не приносило супругам ощутимой пользы. Японские бизнесмены, приехавшие в Москву, предпочитали видеть в роли переводчиц рослых блондинок. Для себя Вано не мог отыскать ничего, а Камеко довольствовалась редкими заказами на «построчники» инструкций и документов, поступавшими от тех же блондинок, пасовавших перед тонкостями официального стиля. Последние пятнадцать лет она работала на четверть ставки в клубе ближнего завода: кружки оригами и японского танца.
Сейчас, годы спустя, Вано нашёл смелость признаться самому себе, что был в какой-то степени даже доволен невысоким заработкам Камеко. Каждый ли муж способен радоваться жизни, если жена приносит в дом больше, чем он?
Семья без детей редко бывает по-настоящему счастлива. Но первые семь лет пугала бедность на грани нищеты. Потом, когда жизнь понемногу наладилась, не получалось. Такое бывает.
Уходить в лес от ласкового солнца не хотелось, и Вано свернул на тропинку, идущую по опушке. Заглядевшись на весьма фигуристую маму, учившую ходить карапуза в оранжевом комбенизоне, прозевал дождевую промоину в траве, чуть было не подвернул ногу. Кроссовок мгновенно наполнился водой. Присел на траву, чтобы переобуться, и карапуз немедля плюхнулся на попу, одарив смешного дядю беззубой улыбкой. Как они с Камеко мечтали когда-то о сыне. Будто вчера!
После нескольких лет безуспешных попыток Вано натянул парадный мундир со всеми наградами, и супруги отправились в управление детских домов. Чиновник расхохотался им в лицо так, что у Камеко расширились зрачки и зарумянились щеки. Присутствовавший при разговоре, но не представившийся господин в весьма элегантном костюме нагнал их в коридоре и предложил оплатить экстракорпоральное оплодотворение. С условием того, что жизнь первого ребёнка будет передана спонсорам. Камеко успела удержать мужа, уже сделавшего почти незаметный для окружающих шаг вперед. В конце концов, этот холеный бюрократ отнюдь не единственный виновник того, что невероятно высокая стоимость жизненной силы, отдаваемой умирающим плодом при аборте, практически избавила государство от расходов на воспитание детей, брошенных матерями…
Когда и Вано, и Камеко были уже изрядно «сандзюро» (5) и перестали надеяться на чудо, родилась дочь. Дарина. От слова «дар». Такое тоже бывает.
Небо было чистым, солнце почти летним. Вано снял рубашку, чтобы полнее насладиться его лучами и прищурил глаза. Дарина с младенчества не признавала панамок и всегда так мило щурилась в солнечные дни.
Счастливый папаша безудержно баловал свою «маленькую ласточку». Пока она была действительно маленькой, это несложно. Лишняя конфета, яркий журнал, разрешение посмотреть с родителями фильм после десяти вечера. Когда дочка подросла, в её владение перешла маленькая комната, а большую Вано разделил фанерной перегородкой на две части. В одной зеркало, тумбочка и тахта в роли супружеской кровати: «спальня». Другая – импровизированный «зал»: диван, два стула, шкаф, книжные полки, компьютерный стол и телестенка. И, наконец, Вано застеклил и утеплил балкон.
О, эти балконы и подвалы, чердаки и флигельки, эти точки опоры, вокруг которых седеющие подростки вращают мироздание! Сколько счастливых часов проводят тут изобретатели перпетум мобиле, ниспровергатели теории относительности, первооткрыватели параллельных вселенных, созидатели величайших финансовых империй, гениальные поэты и писатели, экстрасенсы и медиумы! И как обкрадывают жизнь любители пива и бильярда, сонные рыболовы, футбольные фанаты, практичные скептики и здравомыслящие циники, предавшие или продавшие собственную юность, втискивая безграничность бытия в рамки обыденности. Только представьте: воскресное утро, из самодельных колонок льётся любимая музыка, а из кухни просачивается аромат котлет или плова, жена уже третий раз зовёт к столу. Но трудно, трудно оторваться от шпангоута самой быстрой в мире байдарки, чертежа летающего робота, бизнес-плана альтернативной банковской системы, первого кадра будущего мультфильма, накачивания мускулов или созерцания янтры из самиздатовского манускрипта. Особенно трудно, если к плечу прижимается восхищенная мордашка маленькой егозы, уверенной в том, что папа – самый сильный и умный во всей Вселенной.
Когда егозе исполнилось семь лет, Камеко воспользовалась протекцией знакомой «переводчицы», сменившей беспокойную профессию девушки для эскорта на место учительницы иностранного языка. Дарину приняли в школу, не элитную, но достаточно респектабельную, «с уклоном». Неуклюжее кирпичное здание в пригороде, надёжно изолированное и от рёва машин в часы пик, и от ненужных городских соблазнов, школьники в униформе, скопированной из старых американских фильмов, учителя с апломбом университетских профессоров. Вано влез в долги и купил у бывшего однополчанина старенький, но надёжный японский флайер. Камеко сдала на права, чтобы каждое утро отвозить мужа на работу, а дочь в школу.
В старших классах стало несколько сложнее. Дарина не требовала дорогих вещей, внешне смирившись с тем, что одевается беднее большинства одноклассниц. Но никогда никого не приглашала в гости, стеснялась маленькой квартиры и самодельной мебели. Девочке было около четырнадцати, когда Вано не без оснований предположил, что дочь считает его неудачником. Такое часто бывает. Тем не менее, огорчённый отец не позволял себе усомниться в аксиоме семейного благополучия, утверждающей, что Дарина любит и его самого, и мать. Невзирая на мелкие разногласия. Ведь все родители мнительны…
Впрочем, что там. Четверть века, прожитая на первом этаже старого панельного дома, была наполнена любовью. Сейчас, смакуя воспоминания, Вано нестерпимо ощущал, что даже в минуты огорчений счастье пронизывало всю его жизнь.
Настоящее отчаяние он впервые ощутил три дня назад.
3. Камеко-сан, 770 секунд
16:15:03. Хорошо, час пик позади. Камеко ввела маршрут в память автопилота и осторожно сняла кроссовок с опухшей ступни. Вскрыла аптечку, сделала себе укол анальгина. Щедро обмазала ногу вонючей мазью от ушибов и туго замотала эластичным бинтом. Пошевелила пальцами. Ноет, но лететь можно. Камеко позволила себе на несколько минут расслабиться в размышлениях и воспоминаниях.
Когда первая Мать, Акеми-Кё, вопреки мнению Дочерей на заре времён родила первого сына, она сумела быть сильной. Разгневанные Дочери бросили Мать одну в хижине на берегу залива. Любовь помогла Акеми-Кё самой вырастить его, неразумный комочек плоти, обучить пользоваться языком для разговора и ногами для ходьбы, острогой для рыбного промысла и барабаном для беседы с духами, палочками для еды и кистью для письма. Женщина не вправе поддаваться отчаянию, ибо лишь мудрость позволяет миру сохранять равновесие на спине великой черепахи. И кто теперь помыслит жизнь без мужчин?
А ведь история переполнена примерами мужской глупости. Блистательный принц Гэндзи растратил юность на флирт, так и не вкусив радости семейного счастья. Полузабытый европейцами Кристобаль Колон обогнул земной шар в поисках сказочного пятого континента и бесславно завершил жизненный путь, пытаясь испугать отряд бродячих ронинов десятком мушкетов. Бэнкэй погиб, давая возможность господину выполнить сэппуку, вместо того, чтобы спасти его и себя. Популярный оперный тенор Ганс Андерсен отказался от литературной карьеры, и замечательные сказки датчанина были найдены и изданы лишь в начале двадцатого века.
Хорошая жена советует мужу, только если он сам просит. И перед тем, как советовать, лучше учесть собственное мнение супруга. Камеко всегда старалась быть хорошей женой.
Мужчине не обязательно знать всё о женских проблемах. А если муж лелеет свою гордость, то даже лучше не знать. Немолодая ухоженная дама из бюро занятости, делая вид, что изучает портфолио Камеко, поджимала губы. Морщилась, разглядывая токийский диплом воспитателя и нотариально заверенный перевод на русский. Хмурилась, пробегая глазами краткую автобиографию. А работа дворника оказалась даже приятной. Два сквера, детская площадка, десяток пятиэтажек. Даже ездить через всю Москву Камеко нравилось. Ей вообще понравилась Москва, город, до которого не докатится никакая цунами. Спокойный город ухоженных домов, чистых улиц и газонов вместо асфальта. Город, в котором можно гулять ночами, ничего не опасаясь. Город сытых нарядных детей, красивых женщин и вежливых мужчин. Жаль, что тот квартал через полгода снесли.
Должность официантки в суши-баре тоже оказалась неплоха. Тёплая, чистая работа, приличные заработки. Хозяин бара, сам из киргизских (хотя и притворялся при клиентах уроженцем Токио) «гастарбайтеров», относился к молодой японке по-отечески. Даже заказал визитки, на которых значилось «Консультант по ритуалам». Понимал. Работу официантки Вано почему-то считал унизительной. Но – плата за безобидный обман: три года сытой жизни, новые обои и простыни, стиральная машина, кухонный гарнитур, горные лыжи и для мужа, и для себя.
Вано как раз тогда получил прибавку к жалованью, чем очень гордился. Начала возвращаться его былая уверенность в себе. Мужчины смешные, но бывают такими милыми… Когда довольны собой
В одной смене с Камеко работали ещё трое девчонок. Зарима, откуда-то, где пустыни, подмосковная вьетнамка Лена и питерская татарка Ира. Все – студентки. Все – доброжелательные, общительные, симпатичные. Несколько раз они втроём заходили в гости. Вместе лепили пельмени (допекла сырая рыба!) и пили чай с пирожными. Вано, как единственный мужчина на этих посиделках, был в центре внимания. Камеко порой замечала, что интерес, с которым муж смотрит на девчонок, несколько отличается от простой вежливости радушного хозяина. Взгляды – это всего лишь взгляды. Да и про себя Камеко знала, что симпатичных мужчин обслуживает с большим энтузиазмом, нежели остальных клиентов бара.
Мода на суши пришла и ушла. Три года достатка - хорошо.
Пристроившись уборщицей в заводском клубе, Камеко для мужа придумала кружки рукоделия, которые якобы вела. Взяла в библиотеке несколько книг по оригами и каждое утро оттачивала свои любимые танцы с веером и сямисеном. С трудом отговорила Вано от того, чтобы тот встречал её после работы. Хорошо, что не ревнивый, полностью доверял.
Что Будда и Христос говорили про обманутое доверие?
Пятнадцать лет назад супруги впервые позволили себе провести отпуск у моря. Небо было таким же ярко-синим, как и сейчас. Неухоженные крымские пляжи многих раздражали, но душа Камеко переполнялась счастьем. Море, солнце, тепло, муж – так ли уж важно количество звездочек возле названия отеля? Ещё больше ей понравился месяц в палаточном городке на Азовском побережье. Вано взял напрокат шлюпку и они проводили целые дни в открытом море. Да и в Москве последние годы оказалось совсем неплохо. По вечерам ходили в кино, на концерты, в гости к знакомым. По выходным совершали велосипедные или лыжные прогулки. Несколько раз ездили на Урал, навещали немногочисленных родственников, ходили на охоту, сплавлялись на плоту по Чусовой.
Банально? Но разве умение наслаждаться банальностями не есть настоящее счастье?
А потом появилась Дарина, подарок жизни. Ваня-тян наконец победил свои амбиции и перестал пропадать на работе с утра до вечера. Жизнь Камеко стала более спокойной. И счастливой. Супруги даже скопили достаточно денег для того, чтобы приобрести в рассрочку подержанный флайер. Камеко сдала на права и получила лицензию на частное такси. Неплохая работа в сравнении с мытьём туалетов. Опять же – свободный график, всегда можно спланировать день так, чтобы и дочку из школы забрать, и в магазин заглянуть. Да и куда тем «гаёвым» до комендантши клуба…
Некстати вспомнила. Воздушный коридор был пуст, Камеко поднялась в верхний слой и задала почти предельную скорость, километров на сорок выше разрешённой. Флайер ВПС прятался в небольшой тучке над Коломенским микрорайоном и уже летел наперерез с истошным завыванием на общей частоте:
- Пилот красной «Короллы» 275-322 МИИ, снизьте скорость и приземлитесь! Красная «Королла», немедленно на землю!
«Королла-спринт» - недорогая машина, даже с форсированным двигателем на ней не уйти от мощного «УАЗа». Камеко перешла на ручное управление, качнула закрылками в знак послушания и пошла на снижение.
Как на грех, приземляться приходилось на «сквозняке», между двух длиннющих шестнадцатиэтажек. «Королла» - машина лёгкая. Обшивка кузова чуть толще фольги, армирована мономолекулярной сеткой. Легко стартует, быстро набирает высоту, маневренна и энергии потребляет вдвое меньше «Мессеров» или «Бумерангов». Но на сильном порывистом ветре управление требует полного сосредоточения, чтобы не поцарапать чужую машину и не повредить неосторожное дерево – за месяц не отработаешь.
Патрульный оказался достаточно вежлив, опускался левее и чуть позади, не создавал дополнительных затруднений. Логично. Штраф за превышение скорости уже есть, к чему излишне настраивать нарушителя против себя? Вот только Камеко второпях выскочила из дома и без кредитки, и без наличных, и без прав. В ином случае – неприятность, не более, теперь же – полный крах.
Как только патрульный «УАЗ» грузно плюхнулся на бетонный пятачок парковки, Камеко бросила «Короллу» вперёд, ломая живую изгородь. Вперёд, в лабиринт старинных панельных многоэтажек, высотных гаражей и многолетних деревьев. Увернулась от снижающегося «Вольво», сбила закрылком несколько веток с тополя, нырнула в арку между двумя кондоминиумами. Обогнула стороной детскую площадку, перепугала полную женщину в синем фланелевом халате, развешивавшую бельё на балконе. За поворотом упёрлась в тупик: реактор движка взвыл, вкладывая все резервы мощности в торможение.
Хорошо, анальгин начал действовать, боль в ступне можно терпеть.
После тридцати секунд отчаянного слалома флайер вылетел на кольцевую магистраль. Патрульный оказался опытным: вместо того, чтобы соревноваться с юркой «Короллой» в манёвренности, поднялся над микрорайоном. Дождался, пока нарушитель покинет панельный лабиринт и уже снижался на перехват.
Сразу за велосипедной дорожкой на поверхность выходила ветка метро. Заложив крутой вираж перед головным вагоном уже набравшего скорость поезда, Камеко направила машину в туннель. На мониторе заднего вида успела заметить, что поезд полностью перекрыл въезд, отрезав её от преследователя.
4. Вано, четверть часа
Вано ощутил неожиданный приступ тревоги, почти страх. Или даже не почти, а страх. Неудержимо захотелось броситься со всех ног прочь по лесной тропинке, тоннелем уходящей вглубь густого ельника. Вроде такое случается, когда бросают курить без помощи врачей. Вано вздохнул и взял себя в руки.
Холодный апрель сменился жарким дождливым маем. Воздух, уже пропитанный предстоящим дождём, освежал аромат цветущей вишни. Вано ощутил острую досаду по поводу того, что бросил курить только сегодня, а не несколькими днями раньше. Обоняние, почти задушенное табаком, ещё не успело восстановиться так, чтобы в полной мере насладиться запахами весны.
Парило. Одуванчики осколками солнца сверкали во влажной траве. Большая часть деревьев уже покрылась нежной светло-зелёной молодой листвой. Небо чистое, неправдоподобно синее, с примесью легчайшей молочной дымки на закате. Солнце за этой полупрозрачной кисеёй не обжигало глаза, позволяя всем любоваться своей ласковой силой. Всё вокруг было нестерпимо прекрасным и невероятно важным. Так хотелось сохранить эти минуты в памяти для следующего воплощения!
Последние несколько часов реинкарнация (12) представлялась Вано наиболее привлекательным вариантом послесмертия. Он даже размышлял о том, кем хотел бы быть в новой жизни. И ловил себя на сомнении – стоит ли вновь рождаться человеком? Вот бы хорошо – самому выбирать – кем родиться вновь. К примеру, прожить жизнь домашнего кота, баловня и любимца хозяев. Как раз столько лет, чтобы иметь возможность снова воплотиться человеком, уже вместе с Камеко. И попробовать прожить жизнь заново, не повторяя прежних ошибок. Или не котом, а птицей. Какой-нибудь перелётной птицей, живущей лет пятнадцать-двадцать. Вот любопытно: помнит ли птенец о том, как выбирался из яйца? Быть может, если человечеству и суждено исчезнуть, то не вследствие каких-то страшных катаклизмов. Просто ни одна душа не пожелает вновь оказаться в теле беспокойного прямоходящего примата, возомнившего, что симбиотическое сожительство клеток его тела имеет больше прав на жизнь, нежели амёбы и инфузории, обитающие в заброшенном пруду…
Внимание Вано привлекла парочка, идущая чуть впереди. Рослого бородатого парня в мятой оранжевой майке и бежевых шортах, разукрашенных аляповатыми пародиями на иероглифы, нагнала девчушка. Маленькая, скорее крепенькая, чем стройная, в коротком белом сарафане, открытых летних туфлях без каблуков, на плече уродливая модная сумка цвета перезрелого салата. Девчушка попыталась ухватить парня за руку, тот недовольно увернулся. Вано посочувствовал девушке: парень произвёл на него неприятное впечатление. Маменькин сынок, косящий под мачо. Впрочем, кто в состоянии предугадать, какое сочетание событий способно превратить пару в семью?
Вано отчетливо помнил, как впервые встретил жену.
Отделение контрактников, охотников за гурэнтай (13), без приглашения посетило дом ее приемного деда, оябуна (14) из Киото. Десяток охранников с мечами и луками – смешная преграда для тренированных российских спецназовцев. Оябун, не теряя времени на ритуал сэппуку (15), по-простому проглотил капсулу цианида. Сколько десятилетий чужих, краденых жизней бессмысленно погибли в тщедушном теле старого бандита?
В глубине сада, в зарослях какого-то колючего кустарника, был маленький домик. Там покойный оябун содержал десяток «приёмных внучек». Стайка перепуганных девчушек жалась к самой старшей. Каме-тян тогда было чуть больше девятнадцати. Маленькая, хрупкая, даже по японским меркам. Тревога на округлом полудетском лице. Короткая стрижка. Серо-зелёные глаза, такие почти никогда не встречаются у коренных обитателей юга Хонсю.
Японию уже второй год разрывала на части гражданская война. Начали войну сами же якудза, считавшиеся к тому моменту чуть ли не внештатными подразделениями службы безопасности сегуната. Причина оказалась слишком весомой для того, чтобы ее груз выдержали даже освященные веками цепи вассальной преданности и нити сложной паутины старых договоров.
Один дотошный киотский текийя (16), отвечавший за статистику, переводил содержание бухгалтерских книг в электронную форму. И обнаружил скромного торговца саке, который исправно платил свою долю клану уже триста лет. Текийя доложил, оябун заинтересовался и проверил. Проверил весьма тщательно, поскольку сам уже разменял восьмой десяток и искренне интересовался достижениями геронтологии. Вот тогда-то все и началось. Маски были сброшены, человечество окончательно осознало, что на деле всем в этом мире заправляют жёсткие и хитрые старики. Жизнь есть жизнь, даже для всесильного владыки она ограничена. И вот эта аксиома опровергнута, ибо ритуал киконфуси (17) может подарить человеку лишние годы, десятилетия, века.
Только вот один пустячок: насколько продляется одна человеческая жизнь, настолько же должна сократиться другая. Не слишком сложная техника, достаточно нескольких часов для освоения. Обязательное условие – добровольное и искреннее согласие донора. Проблема ли это для искушённых жизнью князей мира сего? Долго ли станет ломаться уставшая от жизни прачка-дзайнити (18) из трущоб корейского посёлка, если появляется возможность оплатить образование единственной дочери? Что такое десяток лет для подростка, когда впереди еще вечность, а новенький «Харлей» - вот он, прямо сейчас и немедленно? На что готов алкоголик за бутылку саке? Наркоман ради дозы?
Очень быстро выяснилось, что возникшая ситуация устраивает отнюдь не всех. Заместителей, вице-президентов, «консильери» отнюдь не обрадовала перспектива вечно оставаться на вторых ролях. И покатились по циновкам седовласые головы.
Тогдашний сегун был убежденным буддистом, но не стремился привести подданных к блаженству нирваны немедленно. Тем не менее он сумел добиться того, что огнестрельного оружия на островах не было совсем. Даже у бандитов и полиции. Ну, почти не было. И когда скромные силы самообороны оказались не в силах справиться с откормленными боевиками кланов, сегунат создал специальные отряды наемников. Нечто вроде иностранного легиона. Пусть и с некоторым скрипом, сенсеи и сиханы были вынуждены признать, что боевое самбо эффективнее и традиционных японских стилей, и китайского балета, и тайского костоломного мазохизма. А посему наиболее ценились и оплачивались именно российские контрактники.
После каменных джунглей Токио была пароварка «зелёнки» Малайзии, Таиланда, Мьянмы, Вьетнама. Почти пять лет. Из двухсот бойцов отряда осталось не более двух десятков. Кто-то погиб, кто-то нашёл новую жизнь и остался – Юго-Восточная Азия умеет прельщать. Остальным надоело, они и вернулись домой.
Когда срок очередного контракта подошёл к концу, Ванюша-сан и Камеко-сан обвенчались в православном храме токийского пригорода. Процедура оформления российского гражданства для Камеко оказалась дороже, чем предполагали молодожёны. Впрочем, оставшихся денег еще хватило на первый взнос за хрущевскую полуторку в Химках – почти центр города! – и пару месяцев безбедной жизни в поисках приличной работы.
Когда деньги закончились, пришлось податься в охранники на Митинский рынок. Зарплата была не то чтобы совсем маленькой, но абсолютно не удовлетворяла молодого парня с амбициями и любимой женой.
Иногда Вано встречал более успешных однополчан. Санька-Крот и Серёга были искренне рады встрече, зазвали в приличный ресторан. Гордость не позволила Вано признаться, что счёт за бутылку вина и шашлык с гарниром превышает его двухнедельный заработок. Глупо, конечно. Подвыпившие и подобревшие приятели, разумеется, сразу раскусили нескладные попытки гордеца скрыть бедность, предлагали примкнуть к их «бизнесу». Но, даже будучи навеселе, Вано нашел в себе силы не поддаться соблазну. Криминал, пусть под вывеской охранного агентства, его не привлекал.
Столь же неприемлемой и для Вано, и для Камеко была торговля собственной жизнью. Для Москвы такой способ существования тогда был в новинку: и легальный, и подпольный рынки ещё только набирали обороты.
Есть поверье: судьба любит недобрые шутки над теми, кто даёт зароки. Дарине было чуть больше четырнадцати, когда Камеко обратила внимание на то, что у дочери каждое утро покрасневшие глаза.
Однажды девочка вечером не вернулась домой, ограничившись лаконичным сообщением в агенте: «ночую у Кристины», - Вано, измученный подозрениями, не выдержал и обратился за помощью к однополчанину Серёге. Через четыре дня «топтуны» из агентства друга представили отчёт. Дарина уже почти «подсела» на новый виртуальный наркотик, популярный у отмороженной молодёжи. Музыка в сочетании с динамической голографией дарила эйфорию, вызывая лёгкую форму шизофрении. Не слишком опасный наркотик, при своевременном обращении за медицинской помощью зависимость легко излечивается без последствий. Вот только распространяли этот наркотик через молодёжные социальные сайты отнюдь не глупые подростки. Банда отморозков под прикрытием весьма влиятельного чиновника в качестве оплаты принимала у детишек их жизненную силу. По ставке: за месячный абонемент – месяц жизни. В общем, Сергуня уже созвонился с остальными ребятами.
Чиновника взяли вечером, возле подъезда. Десятиминутная прогулка на высоте километра под днищем флайера иной раз делает человека сговорчивым. Дальнейший путь к подпольному донорскому пункту ему позволили греться в салоне.
Никакие тренировки не заменят реальный боевой опыт и шестое чувство, знакомое тем, кто выжил во множестве переделок. Только абсолютный дилетант может предположить, что несколько десятков боевиков – серьёзная преграда для дюжины ветеранов-интернационалистов. Пусть даже большинство старых бойцов щеголяет лысинами или сединой, а чуть ли не половина – приличными животиками. Охрану сняли за несколько минут, без единого выстрела, и одна из опаснейших криминальных группировок перестала существовать.
Потери: выбитый зуб Кусочника, а у Рыжего - пулевое в бедро. Навылет, кость и крупные кровеносные сосуды не задеты. Ушибы, гематомы, парочка вывихов. У бандитов – добрая сотня переломов различной степени тяжести и один погибший. Врача-ренегата, который и создал наркотик, и обеспечивал остальные «технические вопросы» кто-то «случайно» убил. Можно сказать - милосердно. Шлепок открытой ладонью по носу, чтобы поднял руки, затем – локтем в сердце. Да ещё чиновник «покончил с собой» в следственном изоляторе. Строгий выговор надзирателям, начальник караула понижен в звании «за халатность», признать вину отказался. Никто всерьёз не пытался эту вину доказать. У некоторых юристов, адвокатов, следователей, как это ни удивительно, иногда тоже бывают дети. Или всё несколько сложнее?
Три дня назад к Вано на работу приехал следователь. Долго мялся, не находил, как перейти к цели визита. Оставил конверт и уехал.
В конверте был результат анализов Дарины. За ночь в притоне девочка успела передать почти весь остаток своей жизни. По оценке судмедэксперта ей осталось не более двух-трёх месяцев. Как это иногда случается, отыскать покупателей детских жизней и вернуть хоть что-то не удалось. Да, так случается.
Вано не позволил отчаянию помешать увидеть выход из сложившейся ситуации.
Поток воспоминаний прервал будильник коммуникатора. Посидев еще пару секунд именно на том камне, который никто не сможет увидеть, Вано взглянул на часы и пошёл назад, в Центр.
5. Камеко-сан, 425 секунд
Рекламная сеть метрополитена проецировала изображение на боковое стекло флайера.
«16:23:57»
Голографическая старушка в кресле качалке вяжет шерстяные носки.
«Время пить чай».
Пустая коробка из-под чая падает в мусорку. Грустная старушка возвращается в кресло. Крупным планом – засохшие чайные плантации. Оборванцы просят милостыню. Развалины фабрики. Кроваво-красная надпись вплывает в салон.
«Остановись! Если ты сама связала носок – ребенок в Азии останется голодным!»
Камеко-сан вздохнула. Социальная реклама всегда пугала её. А московское метро нравилось. Чистое, современное, ничего общего с грязным токийским сабвеем. Полупустые вагоны. И никаких безработных корейцев, которые катаются по кругу и продают занятое сидячее место за сигарету или пару иен.
На поверхность машина выскочила у открытой платформы станции «Луховицы». Камеко вытерла пот со лба. Не то, чтобы она подвергалась серьёзной опасности. Флайер, хотя и снизил скорость, все равно быстрее поезда, а автопилот не нуждался в освещении для того, чтобы лететь по прямой, на безопасном расстоянии от стенок туннеля. Но полтора километра полёта над рельсами под землей - не тот аттракцион, на который бабушки поведут внучат.
В десяти метрах от платформы пути ныряли под широкий мост, за которым начинался небольшой парк. Парк? Скорее большой сквер, зеленая межа на границе спального и торгового кварталов. Под мостом Камеко бросила флайер: наверняка ВПС уже бурлит, возмущенная неслыханным нахальством.
Дорожку, пересекавшую сквер, по прихоти архитекторов вымостили грубо тесаным камнем. По такой со здоровой-то ногой бежать трудно... Камеко закусила губу, чтобы отвлечься от боли в ступне.
Почти половина пятого. Рабочий день у большинства москвичей полтора часа как закончился. Молодежь, из числа оставшихся в городе, успела переодеться и высыпала на улицы. Велосипеды, скейты, ролики, антигравы, бассейны, волейбол. Шорты, гавайки, сарафанчики. Скамейки оккупировали пенсионеры и парочки влюбленных. В сквере оказалось полно отдыхающих, Камеко ускорила движение, еще не хватало, чтобы кто-то начал навязываться, желая помочь хромающей женщине. Мгновения слишком драгоценны
Полсотни метров дорожки – двадцать секунд, не больше.
В трех метрах от выхода из сквера дежурило такси. Желто-зеленый флайер, компания «Мигом». Водитель выскочил из кабины, распахнул пассажирке дверь и оторопел:
- Камушек, ты… Где лапку поранила?
Камеко вспомнила его имя: Гена. Генка-Рыжий. Смешной толстяк, живет где-то в Серпухове. Фирменный комбенизон с трудом сходится на объемистом животе. Несколько раз пересекались, отвезет в долг, повезло… Как повезло… Камеко-сан нырнула в салон, поморщилась, задев больной ногой за порог.
- Мне в вампирятник, Гена. Сможешь побыстрей?
- Постараюсь, что там… Случилось что-нибудь?
- У нас с дочкой проблемы. Муж. Если не успею остановить, перечислит весь остаток жизни нашей Даринке. У кого-то в вампирятне сбилась дата на компьютере, заранее прислали мне соболезнования и приглашение на похороны.
- Ну, ни… себе… Пристегнись, Камушек. Рисково полетим.
И они полетели.
По счастью, Камеко ещё не обедала, не пришлось просить прощения у Генки за облеванный салон. Стошнило её уже на газон парковки вампирятника.
Комплекс зданий московского Центра коммерческого донорства был не столь грандиозен, как его аналоги в Токио или Пекине (19), но впечатлял. Камеко-сан впервые видела центр не из окна флайера или аэробуса, а вблизи. Четыре пирамиды из стали, стекла и бетона срастались в основаниях со стометровой колонной, несущей на себе, как на стебле, платформы висячих садов, бассейнов, офисов и лабораторий.
Наука так и не сумела обосновать феномен киконфуси в достаточно стройной теории, зато всесторонне изучила его эмпирически. Биоэлектронные комплексы сделали ненужным средневековый ритуал, сочетавший длительное чтение мантр, использование специфических благовоний и напитков с комплексом непривычных танцевальных движений. Но так или иначе, единственным сосудом, в котором можно было сохранять человеческую жизнь, оставался человек. Первоначально даже коммерсанты, получившие государственную лицензию на финансовые операции с жизненной силой, предпочитали хранить активы в себе, как и подпольные торговцы на чёрном рынке. Но человек слишком хрупок. Он подвержен болезням, несчастным случаям. Криминальный мир устраивал настоящие охоты на тех, кто хранил в себе века и тысячелетия. И судьбе похищенных нельзя было позавидовать: если человек уже отдал тысячу лет жизни, кто может быть уверен, что у него нет в запасе ещё одной? Органы государственной безопасности контролировали каждый шаг «сосудов жизни». Им нельзя было выезжать из страны, провести выходные или отпуск с семьёй без охраны, посещать общедоступные кинотеатры и рестораны, в одиночестве бродить по улицам и гулять по лесу, или даже просто уединиться в комнате, не оборудованной системой слежения. Незавидная жизнь, несмотря на деньги.
Последние десятилетия выделили целую касту наёмных хранителей жизненной силы. Молодые люди, признанные абсолютно здоровыми, заключали контракт на длительный срок. Им создавались тепличные условия жизни, десятки врачей следили за самочувствием, многочисленная опытная и тактичная охрана гарантировала безопасность, а сбалансированная диета – хорошее пищеварение. Висячие сады и бассейны центра, спортзалы и закрытые клубы заполняли досуг. Платой за всё это была свобода. Кому что нравится.
В фойе Камеко-сан прихромала, когда часы показывали 16:59. Вано-Ванечка-Ванюшка входил в открывшиеся двери лифта. Увидел жену и остановился. Камеко застеснялась себя: на джинсах - зелёное пятно, левая нога перемотана грязным бинтом, как некрасиво, людей-то в холле…
6. И еще мгновение
Все-таки, сирень ароматнее сакуры, а хорошие пельмени несравнимо вкуснее любого суши. Остатки двух жизней на троих, это не так и мало… И, наконец, если делить жизнь с любимыми людьми, почему она должна уменьшаться? Эти средневековые предрассудки…
Сколько секунд в жизни? Там поглядим.
Примечания.
(1) «Аригато, ё-собо» – яп., «Спасибо, приёмная бабушка».
(2) Ибуки – яп., специальный вид дыхания, используемый в некоторых японских боевых искусствах для активизации резервов организма и быстрого сосредоточения перед выполнением действий, требующих предельного напряжения.
(3) Ки – яп., жизненная сила (аналог кит. «ци», инд. «прана»).
(4) Сандзюро – яп., «за тридцать».
(5) «Дети киконфуси» - фант., дети, которые специально выращивались в некоторых странах, с целью получения части их жизни. Ребенка окружали лаской и заботой с самого раннего возраста. И он без колебаний, еще в раннем детстве, отдавал пару десятков лет своей будущей жизни воспитателям. Сегодня практика выращивания «детей киконфуси» осуждена специальным декретами ООН и считается грубейшим нарушением прав человека. Наказанием за использование жизненной силы «детей киконфуси» для продления собственной жизни является либо пожизненное заключение, либо передача собственной силы, эквивалентной удвоенному сроку незаконного продления жизни, в фонд Красного Креста и для компенсации потерпевшим.
(6) ВПС – фант., воздушно-патрульная служба.
(7) Принц Гэндзи – герой классического японского романа «Гэндзи моноготари».
(8) Ронин – яп., странствующий воин, не имеющий сюзерена.
(9) Сайто Мусасибо Бэнкэй, был сохэем («s;hei», «монах-воин»), служившим Минамото-но Ёсицунэ. Бэнкэй и Ёсицунэ два года провели вне закона и были окружены в замке Коромогава-но татэ. Пока Ёсицунэ готовился к совершению ритуального самоубийства, Бэнкэй удерживал мост у главных ворот замка, где и погиб, свершив чудеса воинской доблести.
(10) Сямисен – яп., трёхструнный музыкальный инструмент.
(11) Реинкарнация – «перевоплощение», религиозно-философская доктрина о перевоплощении души в новом теле.
(12) Гурэнтай – яп., «хулиганы», группа якудза, появившаяся после второй мировой войны.
(13) Оябун – яп., глава «семьи» якудза.
(14) Сэппуку – яп., ритуальное самоубийство.
(15) Текийя – яп., изначально – бродячий торговец, позже – разновидность якудза, занимавшихся официальным рэкетом; в данном контексте – счетовод клана якудза.
(16) Киконфуси – яп., фант., дословно «корни бессмертия» - ритуал, позволяющий принимать жизнь или часть жизни у другого человека, используя высвобожденную «Ки» для продления собственной жизни.
(17) Экспорт жизненной силы приносил около 30% от всех валютных поступлений Китаю и более 45% Японии. Комплекс Киконфуси-центра в Токио занимает площадь около ста гектар и воздвигнут на сейсмически устойчивых платформах в Токийском заливе. Правительство КНР пошло на беспрецедентный шаг, предоставив для строительства Пекинского Банка Ци весь Запретный город, который был благоустроен без нарушения стиля.
Каждой твари
Патруль прятался на плоской крыше заброшенной пиццерии, в кронах деревьев.
Апрель в этом году выдался дождливый. Флорида пропиталась водой, как кухонная губка, просёлки – грязь. Солнце пока не накопило достаточно жара для летней парилки, запахи весны манили и бередили. Молодой вьюнок упрямо полз по столбу указателя, парочка пересмешников обживала почтовый ящик, флердоранжи радовали ароматом. Окраина!
Герберт не то, чтобы гнал свой видавший виды велосипед, но ехал достаточно быстро. Полицейский флайер вылетел из укрытия и завис в полуметре над землей, перегородив шоссе на пути велосипедиста. Парень с трудом успел вывернуть руль: поцарапать дверцу полицейского «УАЗа» - удовольствие не из дешёвых. Велосипед повело, и Герберт упал в мокрую траву обочины. Педаль оцарапала голень, ящик с обувными щётками и кремом вывалился из багажной корзины.
Патрульный, сержант по прозвищу Оба-на, мотнул головой напарнику – обожди! – и вышел из флайера:
- Герби, малыш, всё гоняешь лихачом на своём уродце? Мешаешь прохожим. Мне мешаешь. Ботинки из-за тебя запачкал.
Высокий, нескладный и поджарый, Оба-на напоминал одного из тех дромадеров, на которых его предки кочевали по пустыням Аравии. Лупатые глаза и скошенный подбородок усиливали сходство с мультяшным верблюдом. Да и форма на сержанте сидела некрасиво. Как на первый взгляд, так не сержант, а зеленый новобранец.
Невзирая на несколько комичную внешность, службу Оба-на тащил добросовестно. Помнил всех жителей участка от мала до велика, не гнушался улаживать мелкие конфликты и старался поступать справедливо. Как следствие, многие уважали сержанта, что позволяло ему быть в курсе сплетен, событий и некоторых секретов. А начальство ценило осведомлённого и опытного полисмена, не таившего серьёзных карьерных амбиций.
В данный момент Оба-на, обычно добродушный, ощущал раздражение от того, что такой прекрасный весенний вечер приходится омрачать воспитанием напомаженного молокососа. Как следствие, и сам этот молокосос изрядно раздражал сержанта. Раздражал накрашенными по последней мальчишеской моде губами и глазами, раздражал прилизанной прической, раздражал дорогой облегающей рубашкой и полупрозрачными шортами. Раздражал юностью, стройностью и смазливым лицом.
Герберт начал вставать, но Оба-на лягнул его в грудь. Не больно, унизительно. Вытер подошву о новенькую рубашку юноши. Герберт попытался закрыться руками, за что получил ещё один пинок. В завершение воспитательного процесса сержант сплюнул жёваным табаком на рассыпавшиеся по траве щётки. Кинул в рот новую жвачку и присел на корточки рядом:
- Обидно, да? Оба на... А крутить педали, когда все пацаны летают на собственных флайерах, тебе не обидно?
Герберт вновь попытался подняться, но полицейский увесистой оплеухой отправил его на землю. Изобразив на длинном лице брезгливую мину, Оба-на вытащил бумажный платок. Вытер ладонь, притворяясь, будто она запачкалась, и перешёл от вводного нравоучения к делу:
- Честно? Мне н…ть на твою судьбу и гордость. Это пока ты не создаёшь хлопот. А сегодня тобой недоволен мистер Айзек Твёрдый Зад. Пудришь мозги его дочери. И то, что она купила тебе рубашку, никуда не годится. Позор для мужчины.
Герберт откатился в сторону и всё-таки сумел подняться на ноги. Похоже, пинки и оплеухи не особо напугали парня, поскольку он попытался огрызнуться:
- С кем я сам тусю, типа моё дело. А халява на шару – не западло.
- Оба на… Да тебе самому не стыдно получать шмотки от девчонки и ничего не купить ей в ответ? – удивился сержант.
- Не папик, чтобы бабсе башлять. Такую перцовую упаковку в хлам испортить… – юноша с искренним сожалением взглянул на грудь.
- Я тебе сейчас испорчу физиономию, щенок. Мне очень не нравятся бездельники, которые мешают жить честным людям. Сегодня развел девчонку на сотню, а завтра что?
- Опнись, сэр сержант, - всё бычился паренёк, - мои вопросы, касаются только меня и Ирены!
Сержант побагровел от возмущения:
- Меня касается всё, что происходит на моём участке, щенок. И если я застукаю вас с голыми задницами, то упеку тебя за совращение малолетних. – Оба-на стремительным прыжком преодолел разделявшее их расстояние и ухватил Герберта за руку.
Юноша попытался вырваться, не сумел и возмутился:
- Пока не застукали, чего за рамс, мистер сержант, сэр?
- А вот того, что город поручил мне воспитание таких, как ты. Живи нормальным парнем. Возьми кредит в банке. Купи дом, хороший флайер, поступи на службу. И ни у кого не будет к тебе претензий. Оформишь брачный контракт с девушкой по душе, хоть с той Иреной. И тогда, если кто к тебе начнёт приставать, будет иметь дело со мной. Обещаю.
- Кредит… Берёшь доллар – верни два. Не кабанит такой распил. И ошейник на шею! Вы ведь носите, да? И как, нравится ощущать себя собакой, мистер сержант, сэр?
- Герби, индивидуальные медальоны сейчас выдают совсем лёгкие. И мыться можно, и никакого вреда для кожи. Взгляни сам, - сержант расстегнул воротник рубашки и продемонстрировал. Узенькая прозрачная полосочка мономолекулярной ленты действительно почти незаметна. Кредитный медальон украшен изображением какого-то католического святого. Маленький, не больше ногтя.
- О да, замечательная современная гаррота! Я не ошибся с названием, сержант? У вас наклонности к суициду, мистер сержант, сэр? – от возбуждения юноша даже забыл про сленг и начал разговаривать нормально, не растягивая слова. Оба-на почувствовал это и счёл, что некоторый успех в педагогическом экзерцисе достигнут.
- Оба на… То, что случилось с твоим кузеном – трагическая нелепость. Ладно, будем считать это началом разговора. Хорошенько подумай обо всём сказанном, малыш, - сержант отпустил Герберта, хлопнул его по плечу и вернулся во флайер.
Легким движением штурвала поднял машину в воздух и вернул на крышу пиццерии, в тень от каштана. Кинул в рот ещё порцию табака и поделился недовольством с напарником:
- Вот упрямый щенок… Такое дело, видишь. Я всегда обедаю в закусочной у Айзека. Он меня и попросил поучить мальчишку. Какому отцу понравится такой зятёк, а? Ошейник, видишь, ему не по нраву… Все носят, а он будет особенным… Псих долбаный. Лечить его, точно говорю.
Второй патрульный, новичок, недавно переехавший из соседнего городка, почувствовал желание сержанта поболтать и также позволил себе высказаться:
- Да, наша Цветущая – не Аляска, можно жить и в шалаше. А паренёк симпатичный, сладенький. Ясно, девки к нему липнут. Так ещё и расплодятся у нас на участке… Помнишь, водились когда-то дебилы: волосатые, с кольцами в пупках, носах и ушах? – напарник на мгновение замолчал, дождался кивка сержанта и продолжил. - Попрошайничали возле торговых центров. Укуренные, с бубнами, всей одежды – кусок простыни. Что-то невнятное нудили, типа «харе-харе». На окраине Майами целый табор собрался. Эх, как мы их оттуда вышибли…
- Так и надо. Каждой твари по харе, - Оба-на поддержал сентенции товарища демонстрацией крепкого кулака.
Тот, ободрённый, наконец сообразил поинтересоваться:
- А с этим-то пацанчиком что не так?
Если честно, второй патрульный не нравился сержанту. Этот рыхлый сорокалетний холостяк уделял серьёзное внимание своему внешнему виду. Рыжие волосы коротко стрижены и всегда тщательно уложены, дрябловатые щёки всегда чисто выбриты, усы аккуратно подстрижены. Форма каждый день свежая, выстирана и выглажена. И ещё дорогие часы… Долларов девятьсот, не меньше… Ограниченный в средствах и во времени Оба-на не мог позволить себе подобных радостей и, невзирая на некоторые душевные угрызнения, не испытывал к товарищу симпатий.
А сейчас сержанту нестерпимо хотелось выговориться.
- Помнишь дефолт пять лет назад? Пацану только исполнилось тринадцать. Нормальный мальчишка, без закидонов. А у его матери имелся кузен, Барри Йорвиц. Так, седьмая вода на киселе, почти не родственник. Так вот этот Барри взял парня с собой, прокатиться в луна-парк Тампы. А был тот Барри разгильдяй редкостный и за своим счётом не следил. Пятое предупреждение, другой землю бы носом рыл, а с Барри – как с гуся вода. Так вот, когда флайер уже подлетал к Тампе, федеральный менеджер получил выволочку от управляющего. Якобы за плохую работу отдела мелких кредитов.
Оба-на довольно ухмыльнулся. А кто их любит, этих банковщиков? Сплюнул жвачку в окно и продолжил:
- Высекли менеджера по полной, до крови. Ну он с перепугу и включил режим устрашения для всех обнаглевших должников. Всего-то их на участке имелось около десятка, но только идиот Барри оказался в воздухе. Как придушило бедолагу... Он с перепугу штурвал бросил, начал пальцы под ошейник совать. Ошейник, само собой, ещё сильнее затянулся. В общем Герберт флайер чудом посадил. А Барри так и не откачали, задохся.
- Да-а-а, - задумчиво протянул напарник, - и не слышал про такое…
- Само собой. Пресса воды в рот набрала, журналюги понимают, когда нельзя. Герберт в шестнадцать получил паспорт, а от кредита отказался. Страх перед ошейником. Психолог из федерального резерва возился с ним три месяца. Безрезультатно. Пробовали насильно нацепить, припадок начинается. Жалею шизика, всё надеюсь мозги ему вправить.
- А разве можно без ошейника? Ведь всем по закону положено… Вроде с этого года новорожденным будут сразу имплантировать чип в подкорку. И все потребности до совершеннолетия берет на себя банк, а как киндер подрастет - начинает расплачиваться. Тоже, видишь, неплохо. Так и родителям легче, и мелюзге не надо клянчить на расходы.
- Положено, положено... Это теперь всем положено. После конфуза с Гербертом банковщики и озаботились протащить поправку к конституции. А тогда - проще. Типа внутреннее распоряжение по федеральному банку. О замене кредитных карточек на индивидуальные радиомедальоны. Адвокат мальчишке ушлый подвернулся… Короче, суд постановил: не нужны деньги – не бери кредит, и никакого ошейника.
- И как же он живёт без кредита? – удивился напарник.
- Так и живёт. Огород развёл, рыбу ловит. Родители подкармливают. Подружка остатки из папашиных кастрюль выскребает. По мелочам подрабатывает. Видишь, многим лестно, когда им белый ботинки чистит. У цветных молокососов уже в традиции: как первый ошейник нацепят, так покупают черные туфли, выгребают в банкомате наличный никель и прямиком к Герберту. Так им приятно!
- Распустили вы своих негров, - напарник любил изображать коренного южанина, хотя был родом из Детройта, - на шею сядут, похлеще банка.
- Не скажи, не скажи, - Оба-на, счастливый обладатель трёх законных жён, случалось, задерживал выплаты. Да и кому не знакома та уверенная нежность, с которой ошейник слегка подзатягивается на шее в качестве первого предупреждения? Так что Оба-на, порой, позволял себе некоторые сомнения в справедливости мироустройства: – Сам прикинь. Мы, что те койоты, сутками шныряем по улицам. Работяги треть жизни подключены к своим агрегатам. Комми с утра до ночи шустрят по городу. Правильно пацан ошейник удавкой назвал... Не лучше вовремя плюнуть на всё и сколотить себе хижину из старых ящиков? Выспаться… Опять же, если пришла девчонка, то она любит тебя, а не твои деньги.
Оба-на замолчал, опустил стекло и метко сплюнул на зазевавшегося пересмешника.
Икона
Пешеходный Арбат раздражал Вальку Гомеля ещё в семинарские годы. Даже не столько шумом высокомерной толкучки-тусовки, сколько напоминанием о собственной стыдной юности, не то хипповой, не то панковской. Удачливый в экзаменах, Валька без особого стресса поступил после школы на мехмат, два года спустя – в консу, на вокал, но не окончил и её. Причём не доучился исключительно по собственным лености и гордыне, в чём давно нашёл силы сам себе признаться. И даже покаялся духовнику, но вспоминать не любил. Не любил Валентин и себя тогдашнего: ведь и в семинарию подался отнюдь не по духовной надобности, даже не от стремления к спокойной сытной жизни, а исключительно из страха перед службой в армии.
Неуклюжий семинарист, длинный и тощий, близорукий длинноносый очкарик, за четверть века он преобразился в крепкого чернобородого мужчину. Чуть заметное брюшко не портило мужественно-евангельской красоты отца Валентина. Не в ущерб солидности и благообразию моложавый, а не молодящийся, священник пользовался популярностью у прихожанок. Особенно у тех посетительниц храма, что вспоминают о церкви не чаще раза в месяц, по поводу откупной или просительной свечки. Отец Валентин был наблюдателен, неглуп и язвительно остроумен временами. Сочетание недоудовлетворённой жажды жизни и страха перед возможной ответственностью подстёгивало его к почти искренней убеждённости в верности избранного пути. Умеренные душевные искания в сочетании с богатым баритоном, приятной внешностью и сообразительностью привлекли внимание начальства и в своё время помогли отцу Валентину не только остаться в столице, но и сделать некоторую карьеру. Не чрезмерную, но вполне достойную и отвечавшую его личным чаяниям.
А старым Арбатом отец Валентин раздражался по-прежнему и, по возможности, обходил стороной. Сейчас, волей служебной неизбежности оказавшись в толчее нелюбимой улицы, да ещё в полном облачении, священник ощущал изрядное душевное неудобство. Разумом-то отец Валентин понимал, что никого он здесь не интересует… Скажем, вот эти две праздные разукрашенные девчонки в чёрном, уже не столь юные и не слишком привлекательные, которые сейчас откровенно пялятся на импозантного священника… Через мгновение они забудут о его существовании ради созерцания прохожего кришнаита или мечтаний о заблудившемся белобрысом иностранце.
Отец Валентин пытался успокоить себя, ибо всё земное преходяще. И всё-таки…
На углу обшарпанной трёхэтажки арбатские живописцы выставили с десяток своих работ. Неряшливые холсты и картоны в неряшливых рамах оберегала пара близнецов, столь же неряшливых. Среднего роста мужчины средних лет, они, судя по фигурам, не интересовались никакими разновидностями фитнесса и даже не пытались имитировать элегантность. Немытые волосы художники собрали в коротковатые хвосты, чуть достававшие до потёртых кожаных жилетов. Свитера и джинсы украшали следы краски, явно нарочитые, имеющие цель дополнить образ этаких московских «монмартрян»… Обыденный набор «шедевров а-ля»: угловатое ню неестественного цвета, парочка натюрмортов с нарушенной перспективой, несколько традиционных куполов неправильной формы на фоне серого неба.
А ещё была икона. В Арбатских подворотнях всегда отыскивалось предостаточно как искуснейших подделок под старину, для снобов, так и аляповатых репродукций в окладе из фольги для искателей сувениров. Но эта икона не притворялась.
Неубранная прядь волос вдруг упала на щёку, и Валентин машинальным движением руки поправил её. Новорожденный ветерок, уже предвидящий скорое благоухание вишни, рассмеялся и полетел дальше. Оранжевое тепло солнца и голубизна неба стекали с арбатских крыш по трещинкам в штукатурке. На Покрове Богородицы молодой голубь, развернув плечи, раскланивался с голубкой. Опаздывала электричка в Чертаново, пассажиры нервничали, поглядывали на часы. Трёхлетняя девчушка, рыжая, круглолицая и веснушчатая упустила в Енисей красный резиновый сапожок, заревела, помчалась за помощью к деду. Небольшая компания афалин нежилась в перине ночного океана. Пролетавший над Чукоткой ангел уронил с крыльев северное сияние, чтобы развлечь нескольких детишек, скучавших в аэропорту. И ещё, и ещё что-то там, бесчисленно много всего. А с куска плохо загрунтованного картона без рамы на Валентина взирала Божья Матерь… Прямо в глаза. Нет, не в глаза, в межбровье… Ореол вокруг лика Богородицы чуть затрепетал в весеннем воздухе, Её губы слегка, совсем слегка, дрогнули в неуловимой улыбке. От счастья снизошедшей благодати Валентин замер, не в силах пошевелиться. Взгляд Пресвятой Девы проник сквозь межбровье и наполнил как самого священника, так и весь мир через него, через раба Божьего Валентина. Продолжалось это вечно-есть, не было ни начала, ни конца, ни самого времени…
- Двести пятьдесят енотов, братишка. Слышишь меня, а? – один из близнецов встал перед Валентином, заслонив от него икону. – Так как, покупаешь?
-Да, да, конечно, - Валентин потянулся было во внутренний карману куртки, где носил бумажник. И тут вспомнил – ведь куртка осталась в раздевалке, по апрельскому солнцу вышел как был, в облачении… Ах ты, незадача-то какая…
- А вы можете подержать часок? – голос Валентина прозвучал просительно, предательским тенорком … «С такими и тут так нельзя», - всплыла и растворилась в бесконечности жизни чья-то разумная, разумная мысль. Неряшливый владелец иконы мгновенно уловил заинтересованность покупателя и не упустил воспользоваться:
- Можем и подержать, только это будет на полсотни дороже. Что же нам задаром лишнее торчать, уходить собирались. И задаток бы хоть какой.
- Да, да, я согласен, - обрадовался Валентин, - денег у меня с собой нет, но вот, возьмите телефон.
Мобильник, по счастью, оказался с собой. Айпфон, недавний подарок двух богатых прихожанок. Не из самых дорогих моделей, но достаточно нескромный, если судить по молчаливому неодобрению коллег. Хвостатый продавец, хоть и был явно удивлён, взял телефон сразу, не выразив сомнений вслух. А Валентин, махнув рукой на благообразие, подобрал полы одеяния и припустил назад, к родной церкви, за бумажником. Прогуливающиеся зеваки шарахались и расступались перед ним. Хорошо, отбежав метров на пятнадцать, оглянулся. Коварные близнецы увязывали свой товар, явно вознамерившись сбежать, не дожидаясь покупателя. Валентин порадовался тому, что под облачением оставался в кроссовках и свободных джинсах, бросился к художникам:
- Стойте, стойте! Как вы так! Стойте!
Впрочем, близнецы, переглянулись и не решились убегать. Тёртые мужики. А какие ещё тут будут стоять? Запыхавшись от вынужденного спринта, Валентин вернулся быстрее, чем они успели убрать икону. Сорвал с шеи тяжёлый серебряный крест, с руки – часы, не самые дорогие, но и не дешёвые. Всунул все это оторопевшему продавцу:
- Вот, возьмите, возьмите, пожалуйста. Спасибо вам, спаси вас Господь! – Валентин автоматически осенил братьев троекратным крестом, схватил икону, стянул рясу через голову и пошёл прочь с Арбата.
Лишь на Афанасьевском чуть пришёл в себя. Остановился, присел на лавочку. Бережно поставил напротив икону, ожидая возобновления волшебства. Увы, картина уже превратилась в обычный холст, утратив свой чудесный свет. Но душа Валентина ощущала прежний трепет, ставший не обжигающим, а тёплым и ровным. Этим теплом и трепетом наполнялось и всё вокруг: и скамейка, и деревья, и воробьи, и прохожие, и проезжающие мимо автомобили. Теперь стало ясно, что это не зависело от иконы, поскольку было просто само по себе, как, впрочем, и всегда. Валентин положил картон на колени, чтобы не занимать лишнее место на скамье. Удобнее откинулся назад и стал смотреть на небо сквозь новорожденную, светло-зелёную нежную листву.
В собор вернулся уже к вечерней службе. Заглянул к ключнице, положил икону на стол:
- Вот, приобрёл по пути. Отдайте в мастерскую для доделки, если глянется и сочтёте.
Вышел из придела и направился домой, не озаботившись зайти за курткой. Нестерпимо сладостный и жаркий свет пылал в его сердце, чуть мерцая в такт ласковому закатному солнцу.
Вагон
- Папаша ему говорил… Ну и что твой папахен выслужил? Четвертной, от звонка до звонка, керзу стаптывал. Четвёртую звёздочку – только под дембель, в сорок три – на гражданку, десятком дворничих командовать, – Василий Быковенко на мгновение прервал гневный монолог, чтобы сплюнуть в колючку между шпалами недокуренную сигарету, - и дед твой в литюгах отходил, и прадед, и сам ты в них был, есть и будешь. Так что засунь и свои, и папашины соображения… Интеллигенты чаморошные, тля… Понял?
***
///сорри, этот текст сношу
***
Глоссарий.
«Керзу стаптывал» - носил кирзовые сапоги, то есть был на нижних ступенях армейской иерархии.
«Четвёртую звёздочку – только под дембель» - получил капитана только по выслуге лет, перед самой демобилизацией.
«Колючка» - 1) верблюжья колючка; 2) колючая проволока; 3) напиток из заваренной в кипятке верблюжьей колючки; 3) традиционное название армейской сатирической стенгазеты.
«Чамора» - урод.
«Литюга» - лейтенант.
«Начстроя» - начальник строевой части.
«Чепок» - вариант солдатского буфета.
«Кондейка» - любое запирающееся изнутри помещение, в котором солдат имеет возможность спрятаться от наблюдения начальства.
«Заначил» - спрятал про запас.
«Полканы» - полковники.
«Чмо» - неряха, лох, неудачник, ни к чему не способный.
-----------------------------------------------------
1500 секунд (первый вариант, "экшн")
1. Ива-сан, 435 секунд
Сообщение подавляло своей однозначностью и не позволяло медлить ни секунды. Пышный букет настоящих алых роз. Ровно двадцать пять штук. По одной на каждый год их супружеской жизни. Соломенная корзина с конфетами, перевитая розовыми и голубыми лентами, серебряный браслет. Красочная поздравительная открытка. И кристаллик с сообщением из Государственного донорского центра. Ива-сан взглянула на часы, уже прыгая в открытое окно. Ровно двадцать пять минут.
Земля больно ударила по ногам. Спасибо еще Никите Сергеевичу за низкие потолки. Тело, утратившее за эти годы природную гибкость, чудом сумело сгруппироваться. Спасибо и Веронике Евсеевне с первого этажа за ухоженную клумбу. Толстый слой унавоженного чернозема, чилийские тюльпаны с полуметровыми бутонами. Перекатившись к ограде, Ива-сан изрядно попортила клумбу. На мгновение задержалась, чтобы выполнить ибуки (1) и испросить прощения у недовольных помятых цветов.
Дистанцию стайера нельзя проходить в спринтерском темпе. Ива-сан сдержала выброс адреналина и, перемахнув через невысокую ограду, перешла на спокойный ритмичный бег. Два шага – вдох, два шага – выдох. Два шага – вдох, два шага – выдох. Сердце, отвыкшее от нагрузок, постепенно успокаивало бешеный ритм, подчиняясь пульсации праны.
Соседский ротвейлер, старый служака, отреагировал на бегущего двуногого мгновенно. Забыл про манящие запахи двора и прыгнул. Прыгнул, даже не заметив повисшей на поводке хрупкой старушки. Прыгнул, чтобы убивать. Впрочем, он тоже уже не был юным и полным сил псом-убийцей, натасканным на таких, как Ива-сан. Женщина успела поднырнуть под летящий на нее зубастый центнер мускулистой злобы и, поймав пса за передние лапы, плавным кайтен (2) приложила его к тому же мусорному баку. Жаль зверюгу, ну да ничего, лапы срастутся. А вот хозяева – те еще уроды. Натасканный модификант во дворе без намордника…
Старушка-хозяйка оторопело разглядывает обрывок поводка в вывихнутой руке. Девушка из третьего подъезда склонилась над коляской, поправляя кружевное покрывальце. Трое первоклассников поджигают в песочнице тополиный пух. Пара безработных алкоголиков наслаждается выкруженной бутылкой пива. Грузчик из молочного покуривает, сидя на ступеньках. На лавочке возле подъезда бабушки уже исчерпали сегодняшние темы для беседы и просто молча вяжут. Двор загудит немного позже, минут через пять. Ох, загудит: бедная собачка, сумасшедшая «чурка», понаприехали, управы нет, гнать их всех… Вечная старая песня…
Почти две секунды потеряны.
Два шага – вдох, два шага – выдох…
Ворота стоянки были слишком далеко, и Ива-сан перемахнула прямо через забор. Не совсем удачно приземлилась. Колючая проволока зацепила плечо и сделала изрядную дырку в майке на спине. Еще секунда потеряна, чтобы резким выдохом ибуки вправить сместившийся позвонок. Эх, а ведь старость пока еще только-только на пороге. Всего лишь пара лишних килограмм, да морщинки в уголках глаз.
Электроника флайера издалека опознала хозяйку и услужливо подняла дверь. Ива-сан прыгнула в кресло и сорвала пломбу со щитка ручного управления. Бортовой компьютер возмущенно запищал и замигал экраном, но уже не мог помешать взлету под углом, втрое превышавшим рекомендованный. Щелкнув тумблером форсажа, Ива-сан мысленно поблагодарила судьбу за то, что в свое время не собралась с духом отказать навязчивому коммивояжеру и согласилась на установку движка повышенной мощности.
Перегрузка заставила застонать допотопный металлический корпус и вдавила Иванну в кресло. На высоте двух километров флайер вышел из облаков, и Ива-сан расслабилась. Вечная голубизна, которую пока никому не удавалось испачкать надолго, милостиво позволила женщине подставить разгоряченное лицо ласковым лучам послеполуденного июньского солнца.
2. Вано, 11 минут
Попытка бросить курить за полчаса до того момента, когда жизнь может завершиться, многим может показаться странной. Тем паче – попытка бросить по старинке, на одной силе воли. Зачем, спрашивается, зря мучить себя? Быстрорастворимая таблетка на полстакана воды – и два-три дня даже не вспоминаешь о сигаретах. В принципе, Иванна никогда не упрекала мужа за курение на кухне, только морщилась и открывала форточку. Тем не менее, совесть постоянно беспокоила Вано. И он постоянно клятвенно заверял эту самую совесть, что, как только разбогатеет, застеклит балкон, установит хороший вентилятор и будет дымить, никому не мешая.
Вот только разбогатеть как-то не получалось. Все коммерческие потуги приводили только к убыткам и новым долгам, надолго лишавшим мелких радостей жизни. Эпопея с торговлей бакалейными товарами стоила молодой семье годовых сбережений, предназначенных для покупки холодильника. Конечно, нельзя сказать, что деньги совсем пропали: еще целых полтора года спустя Вано с Иванной питались сами и угощали всех друзей и родственников бракованными макаронами. А вот попытка открыть кафе в полуподвале соседнего дома нанесла семейному бюджету более серьезный ущерб. Долги за аренду двух сырых каморок не смогли погасить даже деньги, отложенные на детскую кроватку. Вано три месяца каждый вечер ходил на разгрузку и сортировку рыбы, чтобы освободиться от кабалы нарастающих процентов. Иванна еще подшучивала, что теперь от мужа пахнет как от настоящего рыбака. Потом уволился сменщик Вано, Димыч-Крыж. Вано не упустил подвернувшегося шанса и договорился с шефом, что будет отрабатывать по две смены. Тот, полковник милиции в отставке, конечно, долго мялся и вещал о высокой миссии охраны, о том, что для бдительности нужно быть отдохнувшим и выспавшимся. Согласился, конечно, не безвозмездно.
Так бы и ниче, если бы прибавка к жалованью поспевала за ростом цен.
Впрочем, Иванна никогда не упрекала мужа по поводу более чем скромного достатка и, по крайней мере внешне, не тяготилась бедностью. Если бы только у них были дети…
После нескольких лет безуспешных попыток, супруги обратились за консультацией в районный центр материнства и детства. Заключение врачей было неумолимо: Ива-сан не может иметь детей. Впрочем, помогла бы операция, стоимость которой превышала жалованье скромного охранника за пятьдесят лет.
Вано долго думал, что ничем не показал Иванне своего огорчения. Да и сама она, как и положено примерной японской жене, старалась выглядеть все такой же счастливой и беззаботной. Но однажды, после визита дальнего родственника с двумя маленькими дочками и сыном, карие омуты глаз не сумели вместить половодья осенней тоски.
Вано натянул парадный мундир со всеми наградами, и супруги отправились в управление детских домов. Чиновник расхохотался им в лицо, так что у Иванны расширились зрачки и зарумянились щеки. А потом присутствовавший при разговоре господин в дорогом костюме предложил за счет фармацевтической компании оплатить необходимое лечение с условием того, что жизни двух первых детей будут переданы спонсорам. Вано с трудом (годы, знаете ли…) успел удержать жену, уже сделавшую почти незаметный для окружающих шаг вперед. В конце концов не этот холеный бюрократ виноват в том, что невероятно высокая стоимость жизненной силы, отдаваемой умирающим плодом при аборте, практически избавила государство от расходов на воспитание нежеланных матерями детей…
Впрочем, чего там. Четверть века, которые они прожили в своей маленькой бедной квартирке, была наполнены любовью и счастьем. Сейчас, оглядываясь на прошлое, Вано признавался себе, что был счастлив даже в минуты, которые казались ему тогда наполненными отчаяньем.
Настоящее отчаяние он ощутил только три дня назад, когда все та же тетя Мария встретила его после смены и вновь поделилась с племяшом секретом жены. Иванна была одной из первых «детей кхикидо» (4). И оставалось ей всего около трех месяцев. Впрочем, на этот раз Вано не позволил отчаянью затуманить свой разум настолько, чтобы не увидеть вполне очевидного решения проблемы.
3. Ива-сан, 885 секунд
Ива-сан потратила целых семнадцать секунд, убеждая бортовой компьютер, что флайер везет роженицу в критическом состоянии. На три секунды больше, чем планировала. Но, как выяснилось, не зря. Где-то над Измайлово патрульные радары отметили превышение скорости, и из-под прикрытия облаков вырулил светло-синий перехватчик ВПС (5). Связался с фискальным блоком флайера, удовлетворился. Даже вежливо качнул коротенькими крыльями, желая удачи в полете. Впрочем, в точке прибытия, ее уже будет ждать вежливый патрульный. Так, для страховки: вдруг будущая мать окажется не в состоянии сама дойти до родильного отделения центра.
Иванна облегченно вздохнула. Ее недорогая «Королла-спринт» даже с форсированным двигателем не смогла бы уйти от мощного патрульного УАЗа. Женщина вставила кристалл сообщения в гнездо бортового терминала и, перемотав рекламу, призывающую пожертвовать хотя бы некоторую часть своей жизненной силы в пользу одиноких стариков, еще раз перечитала сообщение:
«Уважаемая Иванна Морихеевна! Сим уведомляем, что вчера, в 19.00, Ваш муж, Мышков Иван Викторович (далее - КЛИЕНТ), подписал соглашение с Государственным донорским центром геронтологии и жизни (далее - ЦЕНТР) о реализиции 240 лунных месяцев из отпущенного ему жизненного срока. 3% из этого срока, согласно действующему тарифу, будут удержаны в пользу ЦЕНТРА. 180 месяцев будут зачислены на Ваш жизненный баланс непосредственно в любом филиале ЦЕНТРА. Оставшиеся 52,8 месяца, согласно заявлению КЛИЕНТА, будут реализованы по текущим расценкам ЦЕНТРА. Просим Вас сообщить свои банковские реквизиты для перечисления вырученных средств. Процедура реализации состоится сегодня, в 18.15.
Секретарь ЦЕНТРА Брошкова И.Н.
Аккредитованный Государственный нотариус Измайлов А.А.»
После этого Ива-сан выполнила несколько ногарэ (6) и посвятила остаток полета медитации.
4. Вано, 8 минут
Вано отчетливо помнил, как они встретились впервые. Ива-тян готовила какой-то пряный соус, когда трое контрактников, охотников за гурэнтай (7), без приглашения посетили дом ее приемного деда, оябуна (8) из Киото. Прошли сквозь дощатые стены домика, перешагивая через тела полуголых, татуированных с ног до головы, охранников, увернулись от очередей единственного автоматчика. Оябун, не теряя времени на правильный обряд, по-простому полоснул себя по горлу тем же ножом, которым чистил рыбу. Ива-тян тогда весьма успешно отправила Герберта в нокаут котелком для соуса. Игнат, уже успевший уложить автоматчика, взъярился и чуть было не врезал девчонке по-настоящему. Так что Вано, связывая Иву-тян ее же собственным поясом, весьма удивлялся неблагодарностью девушки, норовившей укусить непрошенного спасителя. Но, ненароком, заглянул в ее серо-зеленые глаза и утонул в них.
Японию уже второй год разрывала на части гражданская война. Начали войну сами же якудза, считавшиеся к тому моменту чуть ли не добровольными подразделениями службы безопасности сегуната. Причина оказалась слишком весомой для того, чтобы ее груз выдержали даже освященные веками цепи вассальной преданности и нити сложной паутины старых договоров.
Один дотошный киотский текийя (9), отвечавший за статистику, переводил содержание бухгалтерских книг в электронную форму. И обнаружил скромного торговца саке, который исправно платил свою долю клану уже триста лет. Текийя доложил, оябун заинтересовался и проверил. Проверил весьма тщательно, поскольку сам к тому моменту разменял восьмой десяток и искренне интересовался достижениями геронтологии. Вот тогда-то все и началось. Маски были сброшены, человечество окончательно осознало, что на деле всем в этом мире заправляют жесткие и хитрые старики. Жизнь есть жизнь, даже для самого всесильного владыки она ограничена. И вот эта аксиома опровергнута, ибо, как выяснилось, истинный мастер кхикидо (10) способен продлять не только свою жизнь, но и чужую.
Только вот один пустячок: на сколько продляется одна человеческая жизнь, настолько же должна сократиться другая, причем произойти это должно абсолютно добровольно. Впрочем, с согласием нет проблем. На что готов алкоголик ради глотка саке? Что такое пара лет для подростка, когда впереди еще вечность, а новенький «Харлей» - вот он, прямо сейчас и немедленно?
Очень быстро выяснилось, что возникшая ситуация устраивает отнюдь не всех. Заместители и вице-президенты достаточно быстро осознали перспективу вечно оставаться на вторых ролях. Вот тогда и покатились седовласые головы по циновкам и коврам.
Тогдашний сегун был убежденным буддистом, но не стремился привести подданных к блаженству нирваны немедленно. Тем не менее он сумел добиться того, что огнестрельного оружия на островах не было совсем. Даже у бандитов и полиции. Ну, почти не было. И когда скромные силы полиции оказались не в силах справиться с откормленными боевиками кланов, сегунат создал специальные отряды наемников. Нечто вроде иностранного легиона. Пусть и с некоторым скрипом, но сенсеи и сиханы были вынуждены признать, что боевое самбо эффективнее традиционных японских стилей. А посему наиболее ценились и оплачивались именно российские контрактники.
Вано как раз только-только дембельнулся. После двух лет службы при московской комендатуре домой хотелось не слишком сильно. И он не устоял перед предложением шустрого вербовщика.
Впрочем, нет худа без добра. По крайней мере он встретил Иванну. Иванной Иву-тян прозвали ребята из отряда. Шутили поначалу: дескать, раз ты – Иван, так она – Иванна. А когда в посольстве выдавали российский паспорт и оформляли законный брак, Ива-тян заявила, что пусть так и будет.
Процедура оформления российского гражданства оказалась дороговатой для рядового контрактника. Впрочем, оставшихся денег еще хватило на хрущевскую полуторку в Солнцево и полгода жизни в поисках приличной работы.
Когда деньги закончились, пришлось податься в охранники на Митинский рынок.
5. Ива-сан, 180 секунд; Вано, 3 минуты
Приземистое здание центра украсили в честь пятнадцатилетия абсолютного мира на планете и ликвидации последнего оружия. Празднование было всемирным и пышным. Нынешние владыки мира, получив реальные надежды на бессмертие, сумели договориться. Тем паче, что проблемы искусственного регулирования численности человеческой популяции, как и проблемы безработицы теперь решались несколько иначе. Впрочем, родственники Вано на юбилеях шутили, что совпавшая с ним годовщина свадьбы – гораздо более важное событие. А Иванна радовалась, что теперь в этот день у мужа всегда выходной.
Пятница, вечер, праздник. Общественная стоянка возле центра была полупустой. К флайеру подбежал патрульный, вежливо открывая дверцу. Иванна уже вошла нужное состояние и проскочила мимо с такой скоростью, что он даже не успел заметить: был ли в машине пилот вообще.
При входе в центр пришлось задержаться. Молодой охранник-японец был подготовлен гораздо лучше сержанта ВПС. Он застыл на пути Ивы-сан, уже в оборонительной стойке.
Судя по кислой мине, парень прекрасно понимал смысл татуировок на предплечьях женщины. И росчерк фломастера на лбу – иероглиф абсолютной решимости – тоже был ему знаком. Поклон предельно вежлив, на лице - готовность истинного самурая с честью исполнить свои обязанности настолько, насколько сумеет:
- Коничива (11). Позволит ли благородная госпожа обратить ее внимание на то, что вход в центр прекращен полторы минуты назад?
Благородная госпожа так же вежливо кивнула, не останавливаясь. Время послушно замедлилось, позволяя Иве-сан уйти от атеми охранника и несильно коснуться двух точек на его животе и еще одной – у основания позвоночника. Некоторый риск нарушения кодекса, пожалуй. Но Ива-сан не хотела никого убивать без острой необходимости. Охранник, потеряв сознание, скатился по ступенькам. Вежливый мальчик, Ива-сан искренне пожелала ему ничего не сломать при падении.
Механизм автоматических дверей центра отнял еще полторы секунды.
Двенадцать секунд на чтение огромной таблицы с номерами комнат и изучение плана здания.
И больше ста секунд на соревнование в скорости с лифтом.
Запыхавшись, Иванна догнала мужа, когда он выходил из этого лифта на семнадцатом подземном этаже отделения коммерческого донорства.
6. И еще немного
Предупредительный чиновник в зеленом официальном мундире донорского центра прошмыгнул вперед и раскрыл перед уходящими супругами двери: рабочий день окончен, автоматика уже обесточена.
Ласковый июньский вечер мягкими пальцами ветерка нежно погладил Иванну по щеке. Она вежливо улыбнулась чиновнику и взяла мужа под руку. Гренландские чайные розы, высаженные возле крыльца, наполняли воздух нежным ароматом. Еще ребенком, тысячу лет назад, Ива-сан заметила, что погода зависит от настроения. Сейчас женщина была счастлива. Начавший было накрапывать дождик послушно замер, солнечный луч слегка отодвинул в сторону тучи, и над лесом засверкала радуга.
Охранник сидел на ступеньках, массируя вывихнутую стопу. Иванна присела рядом, и, резко рванув парня за пятку, вправила вывих. Ронин сумел сдержать крик боли, только зрачки на мгновение расширились и по всему телу прошла дрожь. Хороший парень и даже симпатичный. Потом он криво улыбнулся:
- Благодарю вас, благородная госпожа. Но вы зря тратите силы: для всех я уже утратил лицо, не сумев вас удержать.
Иванна, мгновение поколебавшись, сняла с шеи шнурок с монеткой в пять иен и протянула его охраннику:
- Не спеши. Покажешь своему господину, он поймет.
Ива-сан встала и крепко взяла Вано за руку. Сейчас еще и с ВПС объясняться, пропали права.
Все-таки, сирень нравилась ей больше сакуры, а хорошие пельмени – вкуснее суши. И, наконец, если разделяешь жизнь с любимым человеком, почему она должна уменьшаться? Эти средневековые предрассудки…
(1) Ибуки – яп., специальный вид дыхания, используемый в некоторых японских боевых искусствах для активизации резервов организма и быстрого сосредоточения перед выполнением действий, требующих предельного напряжения.
(2) Кайтен – «открыть и повернуть», одна из основных техник айкидо.
(3) Сэппуку – яп., термин, обозначающий род ритуального самоубийства.
(4) «Дети кхикидо» - фант., дети, которые специально выращивались в некоторых странах, с целью получения части их жизни. «Ребенка кхикидо» окружали лаской и заботой с самого раннего возраста. И он без колебаний, еще в раннем детстве, отдавал пару десятков лет своей будущей жизни воспитателям. Сегодня практика выращивания «детей кхикидо» осуждена специальным декретами ООН и считается грубейшим нарушением прав человека. Наказанием за использование жизненной силы «детей кхикидо» для продления собственной жизни является либо пожизненное заключение, либо передача собственной силы, эквивалентной удвоенному сроку незаконного продления жизни, в фонд Красного Креста.
(5) ВПС – фант., воздушно-патрульная служба
(6) Ногарэ - яп., дыхательное упражнение
(7) Гурэнтай – яп., «хулиганы», группа якудза, появившаяся после второй мировой войны
(8) Оябун – яп., глава «семьи» якудза
(9) Текийя – яп., изначально – бродячий торговец, позже – разновидность якудза, занимавшихся официальным рэкетом; в данном контексте – счетовод клана якудза
(10) Кхикидо – яп.-вьетн., фант., искусство принимать жизнь или часть жизни у другого человека, используя высвобожденную «Ки» для продления собственной жизни
(11) Коничива – яп., здравствуйте
Приваловские миллионы
Басня для научных сотрудников преклонного возраста
Ливень был настолько силен, что хлипкая японская магия его нисколько не сдерживала. Я мысленно выругался и поднял кожаный верх хваленого открытого внедорожника. Впрочем, сам виноват. Надо было выбрать для этой поездки старенький надежный УАЗ, а не навороченную азиатскую игрушку. Рассчитанную, судя по всему, на климат аравийских пустынь и ухоженный бетон калифорнийских автобанов. Впрочем, кожаный верх оказался достаточно хорошо подогнан, а интеллектуальный кондиционер чутко среагировал на повышенную влажность в салоне, так что через несколько минут сиденья были уже сухими.
Бортовой компьютер проанализировал состояние дороги и вывел на ветровое стекло надпись: "Болото. Движение невозможно!". Помимо этого, настырная электроника перехватила контроль над коробкой передач, и машина тащилась со скоростью очень ленивого пешехода. Посему меня и догнал пешеход менее ленивый. Я затормозил и приоткрыл дверцу:
- До города подвезти?
Человек остановился. Одет он был в армейский дождевик. После секундного размышления обошел машину и влез в салон. Что характерно, плащ оказался абсолютно сух, а к черным резиновым сапогам образца семидесятых не прилипло ни грамма грязи.
- Ты, Привалов, как был чайником, так и остался. Пешком до города быстрее можно добраться, чем с таким водителем, как ты, - высказался пассажир, откидывая капюшон. Под капюшоном оказался почти не изменившийся за эти годы Витька Корнеев. Седой, правда. Совсем седой.
- Витька, здорово! - заорал я. - Богат будешь, не узнал!
- Приветики. Ну, судя по тачке и шмоткам, богат у нас ты, Привалов. Курить в салоне можно?
- Да кури, конечно. Только компьютер ругаться будет, чтоб стекло опустили.
- А мы и опустим, - согласился Витька, нажимая соответственную кнопку. Затем высунулся в окно, посмотрел на небо и щелкнул пальцами. Дождь мгновенно прекратился. Даже капли, уже устремившиеся к земле, как мне показалось, втянулись назад, в тучи. Затем Витька дунул на дорогу, и все лужи мгновенно высохли. Компьютер радостно пощелкал и позволил увеличить скорость до приемлемой.
- Как жизнь? - задал я риторический вопрос
- На регулярность не жалуюсь, - буркнул Витька, - а сигареты у тебя есть, Привалов?
- В бардачке возьми.
- Ну, сразу видно москвича, дешевле "Парламента" небось покупать зазорно.
Витька вытащил из пачки две штуки, одну прикурил, другую засунул за ухо. Затем передумал, вернул вторую сигарету назад в пачку, а пачку сунул в карман дождевика. После этого он надолго замолчал, перестав реагировать на мои реплики. Памятуя о его сложном характере, который, судя по всему, с годами отнюдь не улучшился, я счел благоразумным также заткнуться.
Так мы и промолчали до самого города, пока я не поинтересовался:
- Тебе куда, домой или в институт?
- В институт. А ты, может, к нам в гости приехал?
- К вам, конечно, что ж мне здесь еще делать?
- Ну, мало ли, вдруг в религию ударился, решил в монастыре сфотографироваться. В столице это сейчас модно.
- Ты, Корнеев, как был язвой, так и остался. К вам я приехал.
- Ну, тогда сворачивай перед тем вон переходом во двор. Там парковка удобнее и дешевле. Или желаешь, чтобы весь институт заценил твою тачку? - Не удержался Корнеев от мелкой колкости.
Я свернул в указанный двор, где обнаружилась полупустая парковка, окруженная самодеятельной изгородью. В дощатой будочке дремал старенький гном, одетый в сапоги-скороходы и парадную ливрею екатерининских времен. Впрочем, при нашем появлении он сразу проснулся и шустренько поднял импровизированный шлагбаум, явно сооруженный из колодезного журавля. Припарковавшись, я отслюнявил гному требуемую десятку. Подумал и добавил еще одну, сверх положенного.
Мудрость Витькиного совета пришлось признать сразу же, как только мы подошли к институтской ограде. Обшарпанный многоэтажный столбик института, сверкавший, впрочем, новенькими стеклопакетами, окружало премерзкого вида болото. Единственные ворота в древней чугунной ограде были заперты на здоровенный амбарный замок. От ворот к мощеной площадке перед парадным входом вел подвесной мост, явно имитировавший Хамбер-Бридж. Над воротами красовался огромный рекламный щит с гордой надписью: "Евроокна под заказ. Изготовление, доставка, установка." На воротах висела табличка "Въезд только для служебного автотранспорта". Под табличкой скучали два здоровенных орка, одетых в черные жилеты. Жилеты были сшиты по образу и подобию "броников", а также украшены загадочной надписью "ОМОД". На мой вопрос о смысле надписи и принадлежности образин Корнеев только сердито хмыкнул, не пожелав отвечать членораздельно.
- Нам не туда, Привалов, - Витька потянул меня за рукав к калитке, расположенной далеко в стороне от ворот, - мы пойдем другим путем.
От калитки к институту вели шаткие дощатые мостки, укрепленные честным словом и небрежными заклятиями. По этим мосткам мы и добрались до неприметной дверцы, ведущей в полуподвал институтского гардероба. На дверце красовалась монументальная табличка: "ГИРМа. Вход для сотрудников". Ниже был приклеен скотчем листок с надписью, сделанной коричневым маркером: "Биз прапускав и пастароним вход васприщенн".
- У тебя коньяка в портфеле три бутылки? Армянский?- Поинтересовался Корнеев.
- Три, армянский, - подтвердил я.
- Отлично, в таком случае пройдем без проблем. Настроение хорошее, ругаться лень.
Витька вытащил из кармана старенький мобильник и, набрав номер, елейным тоном пропел:
- Утречка, Модест Матвеевич! К нам тут из столицы крупный бизнесмен прибыл, надеемся на плодотворное сотрудничество. Компьютерщик с мировым именем. Билл Гейтс отечественного разлива. Миллионер говорю. В долларах миллионер. Так вы свистните своим церберам, чтобы не цеплялись, пожалуйста. Он, кстати, так впечатлился организацией охраны объекта, что пытается презентовать для вас бутылку "Арарата". Я отказываюсь, конечно. Что, не отказываться? Ну, если считаете уместным, не смею не согласиться.
- Витька, это ты что, про меня что ли? - Возмутился я. - Какой я тебе миллионер? И какого лешего мы коньяк Модесту должны отдавать?
- Молчите, юноша. Учились бы, на старших глядя, - вновь процитировал Корнеев классика, вальяжным жестом распахивая передо мной дверь в полуподвал. - Модеста ты нынче иначе не проймешь.
За дверью обнаружилась полудекоративная никелированная вертушка. Возле вертушки - щегольская стеклянная будочка, а в будочке важно восседала достопамятная Наина Киевна. Караул при вертушке несли двое в примечательных черных жилетах, таких же как и у давешних орков. Один караульный был маленьким толстеньким гоблином, другой - худосочным юношей с невероятно шерстистыми ушами.
Гоблин заступил нам дорогу и грозно пропищал:
- Сегодня не положено без служебной. Пятница. По распоряжению ректора - сокращенный день.
- Так еще только одиннадцать, - удивился Витька, - сокращенный день до трех.
- А про вас - персональное распоряжение - не пускать. Вас ведь пустишь - потом без скандала не уйдете.
- А что, Модест не предупредил, что я заказчика привел? - поинтересовался Корнеев.
- Никто нас ни о чем не предупреждал. Если есть уж такая необходимость - нужно было в понедельник служебную ректору подать, согласно установленному порядку.
Витька весьма нехорошо посмотрел на гоблина, расстегнул дождевик и явно вознамерился сотворить какое-то заклятье. Гоблин, несмотря на мелкий рост, оказался не робкого десятка. Он только чуть напрягся, выпячивая впалую грудь, украшенную официальным бэджиком с фотографией, маленькой печатью и защитными рунами мерлинской школы.
- А это еще что здесь такое? Совсем распоясались, нежить? Назад, в пещеры захотелось? - прогремел вдруг из бокового коридора могучий бас. Мужественный гоблин еще сильнее напрягся, но бэджа все же не убрал и дорогу не освободил.
А из коридора важной походкой вышел Роман. В отличие от Корнеева, Роман изменился сильно. По-прежнему смуглый и горбоносый, он отпустил шикарную бороду до пояса, ничуть не поседел, зато изрядно заматерел, если не сказать располнел. Впрочем, его возможности как мага, судя по всему, с возрастом только усилились. На то, чтобы отодвинуть в сторону гоблина вместе с бэджем, рунами, и печатью, ему хватило почти незаметного движения бровью. Худосочный юноша благоразумно ретировался сам, без дополнительных намеков.
- Ну, здравствуй, Сашка, - Роман обхватил меня медвежьими лапищами и потряс, - какими судьбами к нам? Ты, Витька, даешь, что ж меня не предупредил? Опять бы с гоблинами разругался и выговор поимел.
Витька, явно разочарованный несостоявшимся конфликтом, буркнул что-то неразборчивое.
После исполнения ритуала встречи старых друзей, мы вошли в длинный узкий коридорчик, выложенный кафелем и уводящий в недра института. Коридорчик имел множество ответвлений, уходящих в полумрак. Где-то вдали слышался нетерпеливый стук копыт и раздраженное мычание. Впрочем, Роман и Виктор шли уверенно, ориентируясь по приклеенной к потолку толстой шерстяной нити. Осознав, что путь предстоит неблизкий, я полюбопытствовал:
- Роман, а что это за вывеска на двери была - ГИРМа?
- ГИРМа - это мы так теперь называемся. Государственный Институт Руководствующей Магии - и никак не меньше. Науку-то финансировать перестали еще в прошлом тысячелетии, теперь кормимся от студентов-платников. Готовим новых кормчих светлого будущего на коммерческой основе. Ну, еще арендой перебиваемся, договорчики иногда перепадают. Жить можно, если не выпендриваться.
- А кто сейчас директор?
- Не директор, а ректор. Мы ж учреждение высшего образования, это тебе не какой-нибудь там техникум. И ректорствует у нас славный ученый маг мирового уровня - профессор Выбегалло.
- Это как так? - ахнул я.
И Роман объяснил - как так. После внедрения хозрасчета Выбегалло сперва пытался наладить швейное производство. Дело у него не пошло, чуть было не побили свои же работницы за хроническую неплатежеспособность. Но однажды на перепуганного Выбегаллу снизошло озарение. Он сдружился с Магнусом Федоровичем Редькиным и наладил с ним выпуск невидимого женского белья. И пошло-поехало. Попервоначалу не было отбоя от заказов новоявленных нудистов, возникших в то время на просторах отечества. Потом во множестве появились представители стриптиза. И в данном виде высокого искусства одежда, постепенно утрачивающая видимость, пришлась весьма к месту.
Казусы тоже поначалу были. В одном из портовых ресторанов Калининграда, вместо того, чтобы растаять, Выбегаллово белье сделало невидимыми все срамные места девушек. Впрочем, деловая хватка позволила новоявленному Кардену использовать и эту партию: он разместил ее в секс-шопах на реализацию, как экзотичную новинку.
Надо отметить, что долгое время только государственные льготы позволяли Выбегалло избегать позорного краха. Ибо выпущенные под его руководством вещи обладали совершенно непредсказуемой способностью становиться невидимыми в непредвиденные моменты. Так, группа украинских нудистов не смогла после посещения бани найти заказанные халаты-невидимки, которые почему-то утратили облик еще до того, как их одели.
На сегодняшний день выпуск белья, аналогичного Выбегалловскому, освоили скрупулезные китайские маги, оторвав у отечественных производителей весь азиатский рынок. Выбегалло с Редькиным попробовали обратиться в международную комиссию по защите авторских прав. Но, к своему ужасу, получили письмо с отказом и убедительным доказательством того, что подобные товары были запатентованы еще на заре двадцатого века хорватским колдуном. Теперь владельцами патента являются как раз те самые китайцы, которые вправе предъявить встречный иск профессорскому дуэту. Впрочем, китайцы от иска воздержались, так как, скорее всего, просто не знали про Выбегаллов бизнес или же не сочли его мало-мальски серьезным конкурентом.
Зато на поприще высокой науки и Выбегалло, и Редькин под шумок добились признания. Их даже пригласили на конференцию в Киев, на Лысую гору, где невидимая одежда пользовалась некоторым спросом. Киевские ведьмы, естественно, не носили подобной одежды сами. Но вот для осуществления зловредных пакостей по заказу Выбегалловские платья и юбки нашли некоторое применение. По крайней мере, ходят (абсолютно непроверенные) слухи, что одна из известнейших певиц появилась на сцене только лишь в коротенькой полупрозрачной блузке не потому, что желала продемонстрировать зрителям свои аппетитные ножки, а поскольку на юбку, по заказу киевской конкурентки, было наложено заклятие по методу Редькина-Выбегалло.
Конференция же посвящалась вопросу о спасении отечественной текстильной промышленности путем заговора всех импортных юбок тем же методом. Кровожадные планы коллегии Лысой Горы сорвал городской отдел сертификации и стандартизации, на выручку от которого существовала в тот момент значительная часть киевских чиновников. Сошлись на том, что заклятье будет действовать только на товары, не имеющие сертификата.
А наши соавторы под шумок издали пару монографий, там же, в Киеве, защитили Выбегалловскую диссертацию и во всеоружие выставили новоявленного доктора кандидатом на пост ректора только что созданного ГИРМа. Поскольку иных кандидатур вовсе не нашлось, Выбегалло и утвердили. А через год финансирование НИИЧаВо окончательно прекратилось, так что все его площади и материальные фонды перешли в ведение ГИРМа. Теперь Выбегалло ректорствует, а Магнус Федорович, после многолетнего перерыва получил, наконец, возможность вновь полностью отдаться поискам Белого Тезиса.
После долгих блужданий по кафельному лабиринту, мы вышли к грузовому лифту. Ожидание любого из трех лифтов в институте с его бесчисленными этажами всегда было делом затяжным. Судя по всему, ситуация ныне если и изменилась, то только в худшую сторону. В ответ на мое робкое предложение пройтись пешком Роман неприятно хмыкнул, а Витька разразился весьма саркастичным монологом, из коего следовало, что пешее хождение могла себе позволить только волосатоухая администрация. И представители фирм-арендаторов, из тех, что побогаче и смогли позволить себе первые пять этажей. Остальным же неудачникам, вроде сотрудников и студентов, руководящая воля ректората предназначила этажи, начиная с тринадцатого. Поскольку выделенных в свое время на ремонт здания из бюджетных денег хватило только на первые четыре этажа, лестницы, начиная с четвертого, на сегодняшний день несколько запущены. Передвигаться по ним стало возможно только в скафандрах и в составе группы опытных скалолазов. Перемещения же иного плана, типа левитации и прочая, прочая, строжайше запрещены специальным приказом ректора. Поводом к этому эпохальному приказу послужила неуклюжая попытка одного из Выбегалловских креатур помочь успеть на лекцию двум симпатичным студенточкам. Оная креатура трансгрессией владела весьма поверхностно. В результате все трое застряли как раз между семнадцатым и восемнадцатым этажами. Причем нижние половины торчали из потолка кабинета современной эстетики, верхние же обретались непосредственно под мойкой студенческого буфета. Студенток выручили однокурсники, предварительно вдосталь полюбовавшись цветом и качеством их нижнего белья. А вот креатуре так и пришлось проторчать между перекрытиями три дня, пока над ним не сжалился один непутевый лаборант.
Тем не менее, после того, как лифт в очередной раз изменил направление движения, Роман с Витькой подхватили меня под руки и трансгрессировали прямо в лабораторию.
За прошедшие годы лаборатория Корнеева практически не изменилась. Единственными веяниями времени стали стеклопакеты в окнах, шикарная входная дверь и новенький суперкомпьютер белорусского производства. По клавиатуре этого шикарного монстра бойко стучала пухлыми пальчиками юная барышня. Текст наполовину состоял из иероглифов и архаичных пиктограмм. Витька, перехватив мой удивленный взгляд, подтвердил:
- Да, батенька, тебе не привиделось. Спасибо Саваофу Бааловичу, компьютеры у нас новейшие. Вот только темы старые.
Роман расхохотался:
- Ничего, древность темы мы компенсируем молодостью души. Познакомься, Александр Иванович: это моя дипломница, Олька. Проходит у нас практику. Лепит свой нетленный труд, посвященный злободневной теме некоторых особенностей культовой магии Древнего Египта.
- Ну да, ну да, тема многообещающая, - смущенно пробормотал я.
Олька на мгновенье оторвала пухленькую юную попку от стула, изобразила книксен в мою сторону, и вернулась к прежнему занятию.
- Ты зря иронизируешь, Привалов, - встрял Витька, - работа предложена и одобрена специальным заседанием КафеСТМ. У Ольки наш учсек консультантом числится, так он по ее материалам три статейки в институтский сборничек тиснул. Предлагал ей к нему в магистратуру податься. Развивать и дальше плодотворную тему сложной магической связи между разливами Нила и урожайностью пшеницы в средней полосе России. Оля, тормози эту свою муть набирать, займись лучше столом. Привалов нас сейчас московской подделкой под коньяк угощать будет.
Я решил не реагировать на Витькино ерничанье и подошел к окну. Из окна тринадцатого этажа открывался прекрасный вид на болото и мост. На мосту явно готовились к приему кого-то очень важного. Шустрые домовые раскатывали ковровую дорожку, дриады в национальных костюмах репетировали сложные па приветственного танца, китайские драконы копили огненное дыхание для праздничного фейерверка.
- И кто к вам сегодня такой приезжает? - поинтересовался я.
- Не знаем, Саша. Все равно выше второго этажа не поднимется, - ответил мне Роман, - так что можно спокойно пить коньяк.
Пока Роман язвил в адрес руководства, шустрая дипломница успела накрыть на стол. Бедный ассортимент разнокалиберной лабораторной посуды компенсировался обилием и экзотичностью деликатесов. В многочисленных мисочках и баночках красовался такой выбор овощей и фруктов, что ему позавидовал бы, пожалуй, любой гипермаркет. Здесь было все: от зеленых побегов бамбука до заурядной молодой редиски, от земляники, размером в яблоко, до редкого индонезийского плода с гнусным запахом, название которого я не припомнил (2).
Как выяснилось, Витька, вследствие недостатка средств, временно отложил старую идею превращения всей воды Земли в живую. Но зато разработал уникальную методику превращения в живую воду пара в тучах. Дождь, выпадавший из таких туч, был невероятно благотворен для всей полезной сельскохозяйственной флоры, да еще вдобавок, угнетающе воздействовал на сорняки. Сельское хозяйство было в восторге, внедрение тормозил только городской отдел по сертификации и стандартизации. Сумма, требовавшаяся для оформления документов по данному вопросу, превосходила доход всех аграриев области за несколько лет.
Тем не менее, Витька не унывает. Периодически выезжает на полевые работы и помогает крестьянским хозяйствам на договорной основе, по бартеру. В результате его поездок все сотрудники лаборатории круглый год обеспечены виноградом, бананами, ананасами, гигантским картофелем и прочими плодами окрестных земель. А местные фермеры, собирая по три-четыре урожая в год, поднакопили деньжат, объединились, и, общими усилиями, сумели вытеснить с окрестных рынков представителей южных национальностей с их традиционными неспелыми гранатами и прокисшими мандаринами.
За стол нам тогда, к сожалению, присесть так и не довелось. Дверь, на которую Витька предусмотрительно наложил заклятье неприступности, кто-то подергал. Сперва осторожно, потом - раздраженно. Затем дверь содрогнулась от начальственного стука, но выдержала. Роман щелкнул пальцами, превращая роскошную снедь на столе в груды алхимических принадлежностей и неприятных на вид ингридиентов.
Витька, не спеша, снял заклятье и открыл дверь. Сперва в лабораторию ввалились трое мелких гоблинов, одетых во все те же жилеты с надписью "ОМОД" на голое тело. Хорошо еще, что жилеты были гоблинам однозначно велики и достаточно надежно прикрывали срамные гоблинские места. Один из уродцев, смешно семеня кривыми ногами, стремительно юркнул к открытому окну, втянул длинным носом воздух и заявил:
- Курили! Точно курили!
Вслед за гоблинами в лабораторию важно прошествовал Модест Матвеевич. Вот уж кого годы вообще не изменили. Даже костюм был все тот же самый, лоснящийся на спине, локтях и заднице. Разве что задница несколько укрупнилась, вследствие чего брюки стали явно узковаты, а пиджак смешно топорщился. Помимо Модеста лабораторию осчастливила своим присутствием его юная копия. И животик, и попа у копии присутствовали в тех же ипостасях, что и у прототипа. Только вот костюм лоснился пока не столь ярко. Зато к лацкану был пришпилен такой же бэджик, как и у гоблинов, но с дополнительной печатью и цветной фотографией. Если бы не это, я принял бы копию за неудачно омоложенного модестовского дубля.
Псевдодубль, повторяя движение гоблина, принюхался к воздуху и, неожиданно звучным голосом, рявкнул:
- Корнеев, ты опять куришь в неустановленном месте! Модест Матвеевич, прошу засвидетельствовать явное нарушение режима и подтвердить!
Ойра-Ойра вовремя ухватил Витьку за руку, предотвратив превращение компании незваных гостей в нечто непредсказуемое, но вряд ли приятное для них самих.
Как поведал мне позднее Роман, лоснящийся юноша являлся командиром ОМОДа и давним Витькиным недоброжелателем. Все началось с запрета на курение в стенах института и борьбы выбегалловской администрации за трудовой распорядок. Витька же продолжал работать по-прежнему, не замечая времени, за что и был навеки лишен всех премий и льгот. Мало того, он принципиально продолжал курить в туалете. И, что самое неприятное, застигнутый на месте преступления Корнеев не только не пытался урегулировать ситуацию мирным путем, но и в невежливой форме посылал подальше бравых бойцов ОМОД, которые совершали регулярные обходы отхожих мест в поисках подобных нарушителей. Гоблины даже заготовили специальные именные бланки для доносов конкретно на Витьку. В бланках уже были впечатаны его имя, фамилия, должность, а также список традиционных нарушений. До сего момента Витьку спасало только заступничество Федора Симеоновича Киврина, оставшегося в ИРМа проректором по научной работе. Выбегалло Киврина побаивался и перечить ему не смел.
Как-то раз под плохое настроение (в туалете, с сигаретой в руках) Корнеев даже начал превращать доблестных бойцов ОМОД в крыс. Спасло бедолаг только заступничество престарелого профессора Мерлина, который сам покуривал в тот момент, благоразумно запершись в кабинке.
Впрочем, доблестные ОМОДовцы оформили письменный доклад о недопустимо непочтительном поведении обоих магов. Донесли также, что в запале страстей В.Корнеев обозвал ректора ИРМа дураком и волосатоухим гиббоном. Ректор оскорбился, и через Ойру-Ойру пытался добиться от В.Корнеева извинений. Витька хмыкнул, согласился и принес извинения на празднике, посвященном Чествованию Прошлых Побед и Успехов. Причем извинился он поистине публично, через кабельную сеть, вещавшую в тот момент на все аудитории ИРМа. Высказался В.Корнеев кратко:
- Признаю, что с моей стороны было недопустимо публично назвать ректора дураком. Постараюсь исправиться и, по возможности, на людях ректора дураком не называть.
Выбегалло был настолько взбешен, что даже не сумел придумать достойной кары наглецу. И через некоторое время вышел банальный приказ с выговором совершенно неповинному Мерлину и о лишении премии ассистента В. Корнеева за нарушение режима.
Никогда и до этого не получавший гипотетической премии Корнеев расхохотался. Но, вследствие скверного характера, затаил злобу. Морально отыграться он сумел уже через несколько месяцев.
Весь ГИРМа гудел в преддверии приезда очередных гостей, которых ректор Выбегалло счел достаточно высокими. По такому поводу для членов ОМОД были заказаны франтоватые костюмы за счет института. Витька, пользуясь слабостью Модеста и Редькина к хорошему коньяку, напоил их обоих и организовал пошив костюмов из залежей ткани Выбегалловского производства. На этот раз ткань не подвела. Под звуки бравурной музыки, включенной для услаждения слуха гостей, костюмы плавно растаяли в воздухе, демонстрируя свите прибывшей заместительницы министра камвольной промышленности нижнее белье бравых ОМОДовцев. Самым неприятным для ректора Выбегалло оказался тот постыдный факт, что белье на некоторых бойцах было однозначно несвежим. А один из представителей ОМОДовской элиты под костюмом носил женские стринги и полупрозрачный бюстгалтер. В какой-то степени положение спас второй заместитель заместительницы, оказавшийся человеком широких взглядов, сочувствующим сексуальным меньшинствам. Тем не менее, великая Выбегалловская идея о использовании чудо-ткани в масштабах страны для занавесок, становящихся прозрачными в пасмурную погоду, поддержки у высоких гостей не нашла.
Про то, что автором данной проделки является тот самый невозможный Корнеев, Выбегалло знал, но доказать ничего не мог. Редькина же, как и Модеста, он наказать побоялся. Редькина - как первого соавтора всех основных Выбегалловских патентов и книг. Модеста - как человека, слишком осведомленного о том, каким путем и в каких местах закупались материалы для евроремонта второго этажа корпуса (именно после ремонта некоторые представители Выбегалловской администрации стали обладателями шикарных немецких лимузинов, стоимость которых превышала зарплату оных сотрудников за несколько сотен лет беспорочной службы).
Надо сказать, что как Корнеев раздражал Выбегалло и Модеста, так и эти лимузины раздражали Корнеева. Однажды один из таких автомобилей, принадлежавший третьему заместителю начальника студгородка, был оставлен прямо на тротуаре, и нагло загораживал проход студентам. Зловредный Витька не постеснялся вызвать гоблинов из ДПС. Для верности он наложил на них заклятье неподкупности, которое оказалось не под силу снять никому из заинтересованных институтских мэтров (3).
На сей же раз дело обошлось без кровопролитий. Модест Матвеевич, не обращая внимания на визг подчиненных, расплылся в приветливейшей улыбочке и всплеснул руками:
- Александр Иванович! Сколько лет, сколько зим!
Гоблины, вместе с лоснящимся юношей, мгновенно осознали неуместность своих намерений и мгновенно растворились в воздухе. Похоже, этот вид волшебства был ими освоен в совершенстве. А Модест Матвеевич, изображая невероятное радушие, засеменил в мою сторону, явно желая, но не решаясь протянуть мне руку. Я сжалился над завхозом, сделав это первым.
Модест Матвеевич осторожно вцепился в мою ладонь и начал ее трясти, источая величайшую радость:
- Что ж это так-с, Александр Иванович, мы ж вас уже полчаса как с парадного входа ожидаем-с. Как же можно-с. Там и господин ректор-с, и весь ученый совет-с. Только вас и ждут-с.
Роман с Витькой грустно переглянулись, после чего Ойра-Ойра сказал:
- Ладно, Саша, пошли, навестим руководство. Руководство надо беречь, и тогда оно, в отдаленном будущем может стать другом человека. Даже из шакалов получились собаки.
На второй этаж, где размещалась администрация, мы спускались в закрытом для простых смертных ректорском лифте. Стены кабины украшали тяжелые бархатные занавеси, потолок - огромная хрустальная люстра. И еще в лифте стоял тот самый диван-транслятор, на котором я в молодости провел одну беспокойную ночь.
Как выяснилось из рассказа Корнеева, Выбегалло, по серости и с подачи Модеста, поначалу поставил диван у себя в приемной, именно в качестве предмета мебели. Чтоб ненароком не попортилась обивка и пружины. Любил антиквариат, так-ска-ать. Сотрудники постарше, естественно, на диван не садились. Неприятность случилась, когда на нем решили передохнуть несколько проштрафившихся студентов, ожидавших вызова на ковер. В длительном ожидании один из них задремал. И по вызову Выбегаллы в кабинет к нему вошли три огромных козлоногих демона, облик коих обрели несчастные двоечники. Нижняя, козлиная, часть повиновалась им не вполне. В результате, вследствие яростного крика Выбегаллы, козлиные органы студентов опорожнили содержимое кишечника и мочевого пузыря прямо на тот самый ректорский ковер.
А ковры на ректорском этаже потрясали воображение. Преданный завхоз опустошил институтский запасник и устелил полы коридоров и кабинетов коллекцией древних ковров-самолетов. Ковры напряженно подрагивали, явно не желая лежать смирно, но надежно удерживались на месте заклятьями. Некоторое недовольство институтской общественности было в корне пресечено, зато отвечавшие за уборку этажа домовые грудью встали на сторону Камноедова. Теперь им не приходилось утруждать себя регулярной чисткой ковров: достаточно было только несколько ослабить заклятья неподвижности. Ковры, пытаясь вырваться, начинали биться о паркет, избавляясь одновременно от накопленной пыли. Конечно, данная пыль никуда не исчезала, оседая на мебели, но против домовых не рискнул бы выступить и сам Выбегалло. Посему ректорский этаж запылился до такой степени, что даже еженедельные субботники, на которые были обязаны являться все неуспевающие студенты, не спасали положение. Пыль в ректорате царила безраздельно.
Неосмотрительный Витькин звонок Модесту о том, что я ныне якобы являюсь миллионером, вызвал у институтского руководства соответствующий интерес и традиционную реакцию.
После бравурных приветствий и культурной программы, состоявшей из длинных речей представителей ИРМовской администрации и короткого выступления танцевального коллектива, нас повели в ректорский зал столовой. Надо сказать, что если общим залом, похоже, был поставлен заведовать очередной индивидуум, неудовлетворенный желудочно, то в ректорском все оказалось на высшем уровне. Свирепые ифриты, охранявшие вход, отдали нам честь. Юные официантки, панели карельской березы, мягкие кожаные стулья, столы красного дерева, скатерти-самобранки, коллекционный фарфор и столовое серебро делали зал похожим на небольшой, но очень дорогой ресторан в постсоветском стиле. Модест исполнял обязанности распорядителя, юный "КомОД" лично встал навытяжку, возле двери в кухню, а Выбегалло суетился и предпринимал неуклюжие попытки острить на своем невозможном французском.
Напротив нас сидел Магнус Федорович, периодически бросавший на Витьку недовольные взгляды. Став проректором по учебной части, Редькин добрался таки до дивана-транслятора и убедился в отсутствии Белого Тезиса. Тем не менее, Корнеева престарелый профессор по старой привычке недолюбливал. Впрочем, вследствие нескольких тостов, Магнус Федорович расслабился и даже зачитал из своего старенького блокнота парочку перлов о счастье увидеть старых друзей после долгой разлуки.
По левую руку от Редькина обретался несколько рыхловатый, но рослый и уже весьма представительный молодой человек, заведовавший институтским союзом молодежи. Сей союз финансировался из средств городской администрации и был в некоторой степени независим от ИРМа. Дополнительные средства наследники славной комсомольской организации получали за счет двух пунктов ксерокопии, в которых нерадивые студенты могли размножить шпаргалки к экзаменам. Помимо этого новоявленным предпринимателям были отданы на откуп институтский бассейн и каток. И ксероксы, и бассейн, и каток содержались за счет ИРМа, а вот доходы полностью (и без налогов) поступали в кассу бывших комсомольцев. Так что молодежный лидер был обладателем дорогого костюма, золотой "Омеги" и крутого смартфона в титановом корпусе. Сей смартфон юноша приобрел, похоже, не так давно, поскольку периодически доставал его из кармана, якобы просматривая некие сообщения. Витьку молодой кормчий явно недолюбливал и даже попытался пройтись по поводу недопустимости Корнеевских конфликтов с ОМОДом. В воздухе запахло назревающим скандалом, но Витька проявил неожиданную для него мудрость. Он принес извинения, выразил сожаления и даже пообещал бросить курить. А после поздравил собеседника с успешной встречей комиссии из горотдела по работе с молодежью. И даже поведал окружающим о том, как достойно проявил себя студенческий вожак в столь ответственный момент. Как выяснилось, юноша, не удовлетворившись обычной стандартной уборкой в пункте ксерокопии, сумел отыскать уборщицу и добился того, что пол в стеклянной кабинке был заново перемыт. И даже сам не побрезговал протереть стекла в дверях и заново переложить на стеллаже папки с бумагой для ксерокса.
Застолье оказалось еще более скучным, чем культурная программа. Водку в наших стопочках Ойра-Ойра предусмотрительно превращал в березовый сок. Витька, всем своим видом изображал презрение и пресыщение, лениво ковыряясь вилкой в салатнице. Магнус откровенно дремал, перестав реагировать на попытки захмелевшего Выбегалло цитировать рубаи Хайама. Худосочная девица бальзаковского возраста, представлявшая собой институтскую бухгалтерию устала изображать человека, оторванного от важнейших и неотложнейших дел и лениво кокетничала с Модестом. Незнакомый мне сосед Магнуса Федоровича, лоснившийся свежевыбритыми ушами и сверкавший эполетами парадного полковничьего мундира, оживленно, но косноязычно вещал о важности патриотического воспитания студентов. Как оказалось, это был декан факультета боевой магии. Сей факультет, судя по словам бравого военного, являлся гордостью ГИРМа и главным козырем Выбегалло в его безуспешной борьбе за присвоение институту статуса ведущего ВУЗа в отрасли.
Впрочем, злоязычный Корнеев не преминул шепотом поведать о том, что ради выделения дополнительных площадей СпецФакБОМу, закрыли кафедру теоретических основ магии, которой тогда заведовал Мерлин. Ради успокоения разгневанного древнего мага, специально для него была утверждена новая должность проректора по метеорологии. Теперь Мерлин обретался в персональном кабинете на втором этаже, а по мосту регулярно маршировали одетые в камуфляж будущие защитники отечества. Поначалу новый факультет действительно был весьма благосклонно воспринят как отделом народного образования, так и министерством обороны. Однако вскоре выяснилось, что среди студентов ФакБОМа обучались на платной основе несколько уроженцев одной маленькой южной республики. Специализировались они на использовании сосудов с ифритами для разрушения зданий и железных дорог. Разгорелся нешуточный скандал. Группа весьма серьезных и немногословных мужчин в серых костюмах, приехавшая по такому поводу из столицы, оказалась неподатливой. Все Выбегалловское гостеприимство пропало втуне. Серьезные дядечки не восхитились ни прелестями ректорской столовой, ни сауной, ни радостями игры в гольф. А один из них, явно бывший вампир, так рыкнул на суетившийся ректорат, что ГИРМа затих могильной тишиной на все время визита. Столичные ревизоры быстро убедились, что ситуация возникла не по злому умыслу, и даже не вследствие взяток, а исключительно по некомпетентности ГИРМовской администрации. Решение данной проблемы суровые визитеры передали на суд городского комитета и убыли назад, реквизировав весь институтский запас сосудов с выдержанными ифритами. Спасло Выбегалло от позорного изгнания только то, что опять не сумели найти ни доктора, ни даже магистра, согласного занять ректорское кресло.
А нас от продолжения банкета и дальнейшего общения с цветом ГИРМа спас Саваоф Баалович Один. Заведующий отдела технического обслуживания вошел в столовую как раз к четвертому тосту. Небрежно кивнул Выбегалле, пожал руку Редькину, мгновенно оценил обстановку и трансгрессировал всю нашу компанию в Витькину лабораторию. Я был ошеломлен (4) и поинтересовался:
- Саваоф Баалович, а как же граничное условие (5)?
- В данном случае мы его никоим образом не нарушаем, Сашенька, - улыбнулся мне Саваоф Баалович. Он был в очень благостном настроении, запустил в компьютере Романа антивирусную программку и даже позволил себе выпить с нами рюмку коньяка за встречу. С удовольствием закусил ломтиком гигантского лимона и, на прощанье, презентовал мне диск с утилитой, позволявшей трансгрессировать себя по сети Интернет в любую точку земного шара.
Мы же с Витькой и Романом просидели до конца рабочего дня. Выпили весь коньяк, поглотили невероятное количество фруктов. Обсудили ситуацию в стране и в мире. Посетовали на засилье дешевых китайских товаров. Поругали правительство и олигархов. Похвастались успехами, обменялись телефонами, адресами и планами на будущее. Потом Роман сообщил, что сегодня его очередь забирать внучку из детского сада и попрощался. Корнеев, так и оставшийся холостым, проводил меня до машины. Мы пожали друг другу руки и я, внезапно, очень остро ощутил, что не хочу расставаться ни с ним, ни с Романом:
- Слушай, Витя, а может вы лучше ко мне переберетесь, в Москву? Понимаю, что это не ваш профиль, да пустяки. Создадим под тебя отдел сельского хозяйства, подберешь себе несколько ассистентов в помощь, секретаршу там, кабинет. Роман научным руководителем будет. Да хоть всех твоих ребят возьмем. И давить на вас никто не станет: темы сам выбирайте. Получится - так получится, нет - так нет. Мне кажется - получится. Хоть перед пенсией себе оклады приличные сделаете. И никакого Выбегаллы. Так как?
Витька помолчал немного, грустно взглянул на затянутое ноябрьскими тучами апрельское небо и небрежно щелкнул пальцами.
Но это уже совсем другая история.
Глоссарий
ГИРМа - Государственный Институт Руководствующей Магии - основополагающий ВУЗ будущих магов-руководителей, реорганизованный из былого НИИ ЧаВо в конце прошлого столетия.
КафеСТМ - кафедра современнейшей телекоммуникационной магии
КафеТОМ - кафедра теоретических основ магии. Закрыта по причине старости ее заведующего, а также для расширения спецфакаБОМ
Комод - помимо старого обозначения н6есколько архаичного предмета мебели, данное слово используется несознательными студентами и сотрудниками ИРМа для того, чтобы заглазно и незаслуженно порочить командира ОМОД. Правильное же сокращение, используемое в документах, пишется так: "Ком.ОМОД"
ОМОД - точная расшифровка аббревиатуры осталась для Привалова тайной. По сути - студенческий оперативный отряд, созданный в духе комсомольских времен из малоуспевающих студентов, отрабатывающих таким образом повышенную стипендию и место в общежитии. Справедливости ради требуется отметить, что и среди членов сего подразделения встречались вполне милые ребята и девчонки, особенно девчонки. Не путать с ОМОН.
СпецФакБОМ - специальный факультет боевой магии.
Учсек - ученый секретарь.
Комментарии.
-- Хамбер-Бридж - один из длиннейших в мире подвесных мостов, оригинал находится в Великобритании.
-- Данный фрукт называется "дуриан". На своей родине, в юго-восточной Азии, он действительно гнусно воняет. Его потомок, выращенный Соловецкими фермерами, имеет только слабый аромат, схожий с ароматом земляники. Прим. В.Корнеева
-- Спас двух несчастных гоблинов только через три года один нарушивший правила парковки деревенский знахарь, который счел взятку более приемлемой, нежели законный штраф. Впрочем, это уже другая история.
-- На всякий случай напоминаю, что С.Б.Один не позволял себе никаких магических воздействий с шестнадцатого века. Прим. А.Привалова
-- Граничным условием уравнения Совершенства является требование, чтобы чудо не причиняло никому вреда. Прим. М.Редькина
Там, где время не спешит
Все имена, города, реки и страны в рассказе - вымысел.
Автор снимает с себя ответственность за возможные случайные совпадения.
1.
Вроде бы в критические мгновения индивидуальное восприятие времени изменяется. По крайней мере в остросюжетных фильмах это иллюстрирует замедленная съемка. Вот злодей направляет на героя пистолет, медленно-медленно нажимает на курок, еще медленнее летит роковая пуля. Вот машина срывается с моста и летит, летит, летит со скоростью вконец обленившейся улитки, медленно раскрывает рот в крике ужаса водитель, пассажир успевает вспомнить и обдумать всю прошедшую жизнь, бурную и суматошную. Зрители надолго замирают в ужасе от происходящего на экране и восторге от уютной безопасности кинозала.
Со мной подобного не произошло. Больше того, я вообще не успел ничего заметить и отнюдь не сразу осознал тот факт, что байк потерял управление и свернул на встречную, прямо под задние колеса неторопливо проползавшего мимо трактора.
После еще одной запоздалой мысли, что надо было ехать поездом, я благополучно отключился от окружающей действительности. В общем, я не видел, как тракторист Игорек вытащил меня, оказал первую помощь и отнес к дядьке Игнату, где и организовал мне импровизированный лазарет.
Время замедлилось уже на жесткой дядькиной кровати, когда я вернулся в сознание. Первые дни и ночи были бесконечными из-за практически непрерывной боли в спине и левой ноге. И не сказать, что боль была непереносимой: угнетала именно ее непрерывность, угнетала невозможность найти позу, в которой она прошла бы полностью. Я часами крутился в поисках наименее неудобного положения, а в итоге с трудом поднимался и ковылял в кухню. Там, на дощатой лавке, опершись на стол локтями, иногда я испытывал некоторое облегчение. В конце концов просыпался Игорек, относил меня назад в кровать, укладывал на живот и начинал массировать ягодицы, бедра, голень. Игорек – рыжий вихрастый паренек призывного возраста, ниже меня на голову и в два раза легче. Он, абсолютно не напрягаясь, носил мои 95 кг на руках, как будто я был трехлетним ребенком.
- Что ж вы зря себя мучаете, дядя Павел, - ворчал он, протирая сонные серо-зеленые глаза, - говорил же: если будет болеть, разбудите.
Мне совестно будить Игорька. В пять утра он уходит на работу. Друзья, танцы, девчонки, рыбалка, кино, книги, футбол. А поскольку Игорек также возложил на себя обязанности моей сиделки, спит он не больше двух часов в сутки.
Постепенно боль уходила. К утру я засыпал на несколько часов, после чего все начиналось сначала. Утром Игорь, так толком и не поспав, готовил завтрак и убегал. Часам к десяти приезжала на ярко-желтом китайском велосипеде доярка Мария. Относила меня в кровать, поила парным молоком, ворчала, мягкими руками втирала в спину мазь с запахом молока, меда и полыни. К обеду боль утихала, я опять засыпал на часок. Часам к четырем заходил фельдшер, Яков Михайлович. Рассуждал о творчестве Акутагавы, читал мне Веллера, О’Генри. Включал музыку, обычно из Шнитке или Вивальди, делал укол. Укол – это еще три-четыре часа спокойного сна. А потом опять наступал вечер.
Время почти останавливалось, когда я оставался с болью один на один.
И кроме того, я абсолютно не помнил своей жизни с момента окончания школы. Этакий Корвин из Амбера в самом начале своих знаменитых хроник. Остается надеяться, что на мне и заживать все будет так же легко.
Дядька Игнат тогда как раз был в отъезде, гостил в Канаде, у сводной сестры. Игорек сразу же связался с ним по аське, но обратный билет обменять смогли не сразу. Вернулся дядька только к концу недели, которая показалась мне вечностью. Среднего роста, стройный. Аккуратная светлая борода, усы, длинные волосы собраны в пучок. Внимательные голубые глаза. Правильные черты лица. Молодой еще, крепкий мужик, девушки наверняка заглядываются. В принципе, дядькой его зовут только бесчисленные племянники и племянницы, да совсем зеленая молодежь, вроде Игорька. Дядька Игнат – остеопат с мировым именем. Специалист по различным видам массажа, лечебной физкультуре и реабилитации после травм и операций. Диплом в Берлине, докторская диссертация – в Швейцарии, почетный член кучи академий, лауреат нескольких премий, создатель новой школы в медицине. Десятки учеников и последователей уже сами стали светилами. Тем не менее, не практикует, уж лет пять как осел в родной деревне. Плотничает, бортничает, лечит только односельчан. От мировой медицинской общественности отделывается ежегодным семинаром в Стокгольме. Так что мне невероятно повезло сковырнуться в удачной местности. Н-да, везеньице еще то…
Дядька осторожно перевернул меня на живот, мягко возложил на мою многострадальную поясницу твердые мозолистые ладони, и боль почти сразу ушла. После получаса молчаливого поглаживания моей спины, дядька объявил неожиданно хриплым, усталым голосом:
- Грыжа у тебя, братишка. Смещение позвонка и здоровенная межпозвоночная грыжа. Спинной мозг не пострадал, так что будешь как новенький. Эх, вот если б ты просто спину застудил, за неделю справились бы, а межпозвоночную грыжу долго убирать. Месяц у меня будешь жить, лечиться. И еще год потом беречься. А в черепушке у тебя гематомка, небольшая. Рассосется за неделю, но вот о мотоциклах тебе придется забыть на пару лет.
Время и сейчас идет иначе, хотя боли – Господи, спасибо – уже ушли полностью. Теперь время плавное, спокойное и неторопливое. Утром я просыпаюсь вместе с солнцем. Дядька Игнат вытащил наши кровати на восточную веранду, чтобы можно было поймать самый первый розовый луч. Впрочем, сам он просыпается гораздо раньше. Доит коров, задает корм птице и убегает на полчаса в лес, на свою любимую поляну. На пригорке, вокруг высоченные сосны, ледяная вода нескольких родников сливается в веселый уверенный ручеек.
Я просыпаюсь, сбрасываю одеяло, потягиваюсь. Медленно потягиваюсь, как показал дядька. Дышу через разные ноздри, попеременно зажимая их пальцем. Потом расслабляюсь, положив руки вдоль тела, ладонями вверх. Уговариваю позвоночник выздороветь.
Потом возвращается дядька Игнат, полный доброй солнечной силы, мокрый не то от росы, не то от купания в роднике. Помогает мне спуститься с веранды и улечься в траве. Обливает водой из родника и несколько минут легкими, почти незаметными движениями массирует мне спину. После, расположившись рядом, выполняет свой утренний комплекс упражнений: плавные движения, чем-то напоминающие йогу и тайцзицюань. Я все это время лежу на спине, старательно вдыхаю и выдыхаю попеременно то через одну ноздрю, то через другую.
После завтрака дядька Игнат опять делает мне массаж, после которого я обливаюсь родниковой водой из принесенного им ведра и отправляюсь на предписанную прогулку.
А Игнат уходит на работу, строить коровник, ремонтировать очередную крышу, как и положено деревенскому плотнику. Обедает он на работе, меня приходит покормить доярка Мария. Она же делает мне массаж стоп и накладывает травяные мази. Часам к шести заходит молчаливый китаец Сергей, проводит сеанс иглоукалывания. Поит меня гнуснейшего вкуса микстурами. К вечеру возвращается Игнат, опять делает мне массаж, опять обтирает меня родниковой водой, над которой перед этим подолгу что-то напевает тихим мелодичным баритоном.
Потом мы ужинаем. Дядька Игнат очень требователен в отношении нашего рациона. Мне готовит специально, утверждая, что для выздоровления сперва следует очиститься. Обилие молочных продуктов, овощей и фруктов в моем рационе компенсирует почти полное отсутствие мяса. Зато орехи и ягоды, смешанные с небольшим количеством меда мне скармливаются регулярно.
А в промежутках я просто хожу, сижу или лежу. Все это время я должен уговаривать свое тело, свой позвоночник выздороветь. Должен дышать запахом соснового леса, обнимать деревья, босиком ходить по мягкой молодой траве. Двигаться я стараюсь медленно, плавно, осторожно. Книги, фильмы, новости и даже длинные разговоры мне не рекомендованы. Время течет спокойно, неторопливо. И торопить его нельзя.
2.
Дядька Игнат зарабатывает на жизнь плотницкой работой, а также сбором грибов, ягод и лесного меда. Целительство для него – это скорее общественная нагрузка. Впрочем, по утверждению фельдшера, после возвращения дядьки Игната, болезни стали обходить деревню стороной. Дети перестали простывать, бабы рожают прямо дома, обходясь помощью доярки Марии, окончившей когда-то в молодости курсы акушерок. Все бывшие алкоголики, отведав на Пасху дядькиной настойки, поголовно бросили пить, спиртное в магазине держат только для приезжих. Мелкие ушибы и царапины заживают сами по себе, а серьезных травм практически не бывает. Так что лечить дядьке Игнату доводится только родственников односельчан, наведывающихся из окрестных деревень или приезжающих из города на выходные. Да и тем, как правило, хватает простой беседы, пучка трав для заваривания и советов по правильному питанию. Сам же дядька Игнат утверждает на эту тему, что его заслуги тут никакой нет: каждый лечит себя сам. Он только поделился тем, чему его научила жизнь. И наука та совсем простая – не вреди себе, вот и будешь здоров.
Надо сказать, что утром и вечером деревня являет собой довольно непривычное зрелище. От мала до велика весь народ выбирается для занятий спортом или тайцзицюань. Некоторые выполняют незнакомые мне комплексы, схожие с собственной программой дядьки Игната. Пару человек утром и вечером обливаются ледяной водой из колодца, большинство остальных купается в речке. Старики, под руководством местного батюшки, собираются в школьном спортзале для совместных занятий хатха-йогой.
Танцы молодежь устраивает только на свежем воздухе, при этом никогда не бывает ни мордобоя, ни даже просто скандалов и матерщины. Как-то так получается, что местные девчонки не терпят драк и хамства, в чем деревенские ребята уже конкретно убедились. Кулаки они теперь чешут только в спортзале, под присмотром тракториста Николая Олеговича. Присматривает он за ними, судя по всему достаточно успешно, поскольку парни, приезжающие та танцы из соседних деревень, ведут себя весьма скромно. А как-то к тетке Ильинишне наведался из Солигорска десятиюродный племянник, толстый приблатненый юноша, в золотой цепи и с обилием наколок на руках. С ним было еще четверо таких же орлов с бритыми черепами, пудовыми кулаками и манерами брезгливых хозяев жизни. Вечером, на танцах, добры молодцы, предварительно согрев желудок привезенным с собой самогоном, начали нагло и обидно приставать к старшекласснице Ирине. Тринадцатилетний сын Ильинишны, предусмотрительно отправленный матерью приглядеть за обалдуями, в секунду выбросил их с танцплощадки, отобрал у двоих ножи и с позором погнал домой, где Ильинишна уже приготовила бедолагам чебарковый отвар и протопила баню. Дядька Игнат попарил их, сделал массаж, провел беседу. Все эти меры дали результат: наутро молодцы ходили извиняться, даже перекопали родителям Ирины огород, побелили общественные туалеты и подремонтировали ограду вокруг школьного стадиона. После этого племянник еще пару раз приезжал, уже без цепи на шее и без наколок, но зато в элегантном костюме и с миловидной невестой. Был интеллигентен, приветлив, привлекателен и однозначно счастлив.
В общем, деревня процветает. Председатель колхоза, после беседы, которую провели с ним мужики, осознал, проникся, перестал воровать и вмешиваться в хозяйственные вопросы. Даже пользу приносит, поскольку оформляет все необходимые бумаги, договорился о невмешательстве с районным начальством и даже добился налоговых льгот и для колхоза, и для всех односельчан.
Эх, как немного оказалось необходимо для того, чтобы жизнь в деревне стала приятной: бросить пить, прекратить склоки и избавиться от начальственных поборов. У народа завелись деньги и появился досуг. Жизнь стала неторопливой, размеренной. Хозяйство наладилось, мужики в складчину выкупили в Минске умирающий овощной магазинчик, и теперь барыш идет не на крутые тачки чиновников и зажравшихся спекулянтов, а на ремонт техники и благоустройство села. Зимой народ ездит подрабатывать в город, в свою же строительную фирму, завоевавшую популярность доступными ценами, качеством и непьющими работниками. Молодежь, поразъехавшаяся было в поисках лучшей доли, начала понемногу возвращаться на родину, в деревне даже пришлось построить детский сад. Матвеевский внук, инженер, промаявшись в Берлине лет десять, вернулся, занял у соседей денег и наладил прямо в деревне производство крутых смартфонов и промышленных контроллеров. Дело у него пошло, теперь сманивает знакомых в «Сименсе» и «Мотороле», нацелился расшириться и организовать сбыт по всему миру.
3.
В первую же субботу после своего приезда дядька Игнат повел меня в лес. Сказал – собирать грибы. Вышли мы еще до рассвета, в сумраке. Дядька Игнат был босиком, в одних свободных шортах. Мне тоже велел оставить кроссовки дома, но джинсы и ветровку дозволил. Я шел налегке, дядька Игнат нес за плечами короб для грибов. Шли медленно, я еще осторожничал, опирался на палку. Когда пересекали овраг, дядька Игнат подстраховывал меня снизу. Наконец, в светлом сухом сосняке, на вершине холма, объявил привал. Велел раздеться до трусов и помог сесть в сидхасану лицом на восток, прислонившись спиной к сосне. Сам сел напротив и внимательно, не мигая, долго смотрел мне в глаза, потом отошел в сторону.
Поначалу сухая хвоя колола голые ноги, приставучий муравей решил исследовать мое колено и щекотал. Постепенно раздражающие ощущения не то чтобы исчезли, но перестали мешать, как бы проходя мимо. Небо на востоке уже стало светлым, но солнце еще не вышло из-за горизонта. Легкий шелест ветерка в ветвях постепенно совсем стих. Я ощутил в теле что-то вроде переливистого гудения, на грани между звуком и дрожью. От кобчика начала, очень медленно, подниматься вверх по позвоночнику теплая волна какой-то необъяснимой вибрации. Если бы это был звук, то он походил бы ласковое переливчатое журчание маленького ручейка. Все эти звуки и ощущения были очень приятны и даже благостны.
И тут я ощутил, что рядом со мной никого нет. Не просто здесь, на поляне никого нет: я был один единственный человек на весь этот мир, на всю вселенную. Небо было по-прежнему розовым, сперва только на востоке, потом и все полностью. От него становился розовым и весь воздух. Розовые светящиеся потоки струились вокруг меня и сквозь меня, впитывались травой и соснами. Вокруг всех окружающих меня деревьев, кустов, даже вокруг каждой травинки возник какой-то ореол, как будто все пульсировало в едином мягком и могучем ритме. Я ощущал себя единым со всем окружающим. Каждая веточка, каждый листочек, каждая травинка ощущались мной, как часть меня самого. Время успокаивалось, замедлялось, замедлялось и замедлялось. Я ощущал абсолютное умиротворение и небывалое удовлетворение. Все было невероятно прекрасным, важным и интересным.
Не могу сказать, сколько это продолжалось, но внезапно мне стало не по себе. Какие-то смутные беспокойства отвлекали от картины мира, в сверкающие розовые волны вплетались темные грязные нити, исходящие из меня самого. Я заволновался, и тут же все исчезло.
Я по-прежнему сидел, прислонившись к сосне. Солнце уже давно взошло и изрядно припекало. Дядька Игнат сидел чуть в стороне, рядом с ним стоял короб, полный красавцев боровиков и лисичек.
- Набрал вот грибов, пока ты отдыхал, - улыбнулся он чуть виноватой ласковой улыбкой, - но, похоже, зря я оставил тебя одного. Пугаешься. А здесь нечего бояться, Паша. Ни вокруг, ни в себе. Зачем тебе прошлое, если ты здесь? Что было у тебя важнее, чем это мгновение? Что будет у тебя важнее того, что с тобой сейчас?
Голос дядьки Игната был глубоким, чем-то напоминавшим те самые вибрации в теле:
- Оставь прошлое в прошлом, позволь будущему быть будущим. Ты есть, ты здесь, ты сейчас, и ничего важнее этого нет для тебя, потому что это – ты сам. А с собой не нужно бороться, с собой достаточно договариваться, с собой лучше соглашаться. Прислушайся к себе – ты сам себе и врач, и защитник. Я тебе не нужен для этого. Верь в себя и только в себя. Этот лес, эта река, этот холм, эта сосна – сейчас это твое место, единственное место во Вселенной. Это твое солнце светит тебе в лицо, это твой ветер шелестит в ветвях, это ты сам говоришь себе моими губами, ибо я сейчас в твоем мире, я часть его, твоя часть. Рассмотри себя, поверь себе, кто тебе ближе, чем ты сам?
После этого монолога дядька Игнат снова надолго замолчал, но ни прежние ощущения, ни розовые волны не вернулись.
- Тебе мешает страх, Паша. Разумом и сердцем ты веришь мне, но память о боли живет глубже. Ты можешь быть здоров, ты будешь здоров. Убеждай в этом свое тело, убеждай неустанно, уговаривай.
После мы каждые выходные ходили в лес. Иногда все повторялось, иногда нет. Иногда я не мог побороть раздражения, страха, жалости к себе, недоверия или даже с трудом сдерживаемой злости.
Впрочем, к концу месяца я стал гораздо спокойнее, вибрации в теле и розовые волны в воздухе стали появляться регулярно, а боль в спине и ногах практически ушла.
Вот только вместе с улучшением самочувствия ко мне начала возвращаться и память.
3.
Не сразу, сначала смутными фрагментами, ощущениями, несвязанными кусками. И окончательно она восстановилась только через месяц, возле того самого родника, водой которого дядька Игнат терпеливо, капля за каплей, пропитывал мое изломанное тело. Я пришел туда утром, облился, напился, и, совершенно неожиданно события последних двадцати лет жизни заполнили сосущую пустоту в моей голове.
Солнце, обжигающее глаза, и промозглый горный ветер. Подбитая вертушка. Пустой магазин, окровавленный штык-нож, три тела мертвых духов. Контуженный молодой капитан, которого я за каким-то лешим тащил на себе по горам. Опять духи, плен. Их двое, совсем мальчишки, лет по пятнадцать. Но в руках – автоматы, а в глазах – ненависть. Очередь по ногам, я падаю истекая кровью. Не добивают, загнали в яму, сторожат, ждут смены. А ночью, когда я душил того, который оказался на пути к свободе, второй на свою беду проснулся. К этому времени капитан уже пришел в себя. Дух врезал ему прикладом калаша по голове, но капитан, даже упав, ухитрился подмять бедолагу под себя и зубами прокусил гортань. Теперь уже капитан тащит меня.
Колонна танков на перевале. Госпиталь. Молодой бывший капитан, теперь подполковник ГРУ каждый день приносит мне фрукты.
Москва. Аквариум. Учеба, тренировки. Осознание долга. Родина. Первое задание. Первый орден, новая звездочка на погонах. Товарищи, командиры, честь офицера. Мой первый взвод.
Смуглый молодой полковник. Теперь он уже в штатском. На лацкане – значок. Неразглашение. Укол боевого коктейля. Задание. Маленький украинский городок. Со мной трое моих бойцов и незнакомый толстый майор, технарь. Мы не рассуждаем. Мы – инструменты. Задание – вот что важно. Мы тихо снимаем зажиревшую охрану. Диспетчерский зал. Ребята ликвидируют свидетелей. Заложенная мина взрывается, когда мы уже километрах в десяти. Радиоактивный выброс – что ж, так, наверно, было необходимо.
Годы тренировок и новых заданий. Смуглый полковник давно не молод, теперь он седой генерал. Теперь мы видимся очень редко, у него свои задачи, у меня – свои. Так надо.
Всесильный Лев Михайлович занимает скромную майорскую должность начальника отдела психологической подготовки. Он отнюдь не производит впечатления холодного и расчетливого стратега, главного идеолога множества рискованных операций, потрясающих невероятным цинизмом. Скромный, очень доброжелательный старичок субтильного телосложения. Прозрачные серые глаза с желтыми ободками вокруг зрачков. Абсолютно незапоминающееся, но располагающее к себе лицо. Полковники и генералы приходят и уходят, а Лев Михайлович уже неизвестно сколько лет (по непроверенным слухам он трудился на этой ниве еще при легендарном отце всех чекистов) утверждает (или не утверждает) составы боевых групп, проводит регулярные проверки соответствия психики занимаемым должностям, поит зеленым чаем бойцов, вернувшихся с заданий. Вот только к родственникам тех, кто не вернулся, ходит не он.
Он обычно не занимается постановкой задач лично, для того есть непосредственные командиры. Но меня он инструктировал сам, от начала до конца. Наш полковник заранее дал свое согласие. Полковник не в курсе дела. Значит, либо я не вернусь, либо после возвращения буду устранен. Что ж. Такие дела.
Беседовали мы в его маленьком непритязательном кабинете, в подсобке центра реабилитации. Пили неизменный зеленый чай из китайских чашек.
- Ты должен найти этого парня, – Лев Михайлович протянул мне фотографию улыбающегося стриженого лейтенанта. – найти, представиться. Честно представиться, никакие легенды с ним не пройдут. Поговорить. Поинтересоваться планами. Очень вежливо поинтересоваться. Можно попросить позвонить мне, сказать, что я беспокоюсь.
Пока я разглядывал фотографию, Лев Михайлович молчал.
- В принципе, его местонахождение определено более-менее точно. Спутник сфотографировал его в маленькой деревушке на Березине, да и вообще он не скрывается. Сам понимаешь, Белоруссия теперь член Евросоюза, так сказать лучшие друзья. Поэтому – никаких эксцессов. Да и не сможешь ты, это специалист не твоего уровня, не обижайся. Его готовили с рождения, а можно сказать даже до него. Я лично наблюдал его мать во время беременности.
Лев Михайлович опять замолчал. Подлил мне еще чаю.
- Мы отправили к нему уже семь человек. Ни один больше не вышел на связь, хотя все живы и здоровы, осели в той же деревне. Твоя задача – просто выяснить, почему. Еще раз повторяю, никаких силовых акций. Прибудешь на место – сразу позвони мне лично. Поговоришь, попрощаешься, сразу позвони еще раз. И все, больше ничего. Если вернешься – получишь еще одну звездочку. Он очень важен для нас. Тридцать лет назад получил задание на внедрение в ФРГ. Внедрился успешно, начал передавать информацию. Что за информация – тебя касаться не должно, спокойнее служить будешь. Потом был законсервирован, понадобился только в прошлом году. Спутник идентифицировал его однозначно, но фотографий сделать не удается, так что имей в виду, сейчас он на тридцать лет старше, чем на снимке. Фоторобот нынешнего его облика прилагается. А меня больше всего интересует, где прокололся я, где дырка в методике подготовки. И береги себя, Паша. Очень тебя прошу вернуться.
Через неделю я вылетел в Смоленск, где пересел на крутой байк Минского мотовелозавода: форсированный водородный двигатель, бортовой оптоэлектронный компьютер, немецкие композитные шины, титановая рама и прочие навороты, способные свести с ума любого американского рокера. Благополучно пересек границу, благо визу отменили уже лет пять назад, домчался до нужной деревни. И уже почти на самом месте не справился с управлением, которое, по идее, надежнее швейцарских часов.
Игорек вытащил меня из-под колес, вправил позвонок, понес на руках в дом дядьки Игната.
В рыданиях я прижался к шершавому стволу сосны. Слезы прокладывали дорожку вниз, впитывались в синеватый мягкий мох.
4.
Когда я отпустил сосну, то заметил, что Игнат сидит рядом, на огромном мшистом валуне.
- Ну, за грибами пойдем? – он то ли поинтересовался, то ли предложил. – Совсем тебя разобрало.
- Пойдем, – согласился я.
Мы переправились через Березину на ветхой плоскодонке, которая обнаружилась под густой листвой огромной ивы. Берег был крутой, по узкой кривой тропинке пришлось карабкаться на четвереньках, и Игнат, как обычно, страховал меня снизу. Впрочем, на этот раз я не боялся, возвращение воспоминаний заставило отступить страх перед падением и неизбежной последующей болью.
На этом берегу тоже был сосновый лес, который постепенно, по мере того, как мы отдалялись от берега, переходил в еловый. Примерно в километре начали появляться первые березки. Примерно через час мы выбрались в болотистую низину, поросшую мелким редким ельником, молодыми березками и густым кустарником.
Грибов здесь, действительно, было много. Не больше, чем за час, мы наполнили Игнатов короб до краев и присели передохнуть на бугорке, поросшем толстым слоем мха. Игнат вытащил из рюкзака флягу и мы, по очереди, прихлебывая, пили из горлышка парное молоко.
Прилетел жирный шмель, покрутился вокруг меня, потом уселся Игнату на бороду и, не переставая озабоченно жужжать, пополз вверх. Игнат осторожно снял его и сдул с руки, после чего тут же встал:
- Пойдем, Паша, дело еще одно появилось. Давно нам надо было сюда выбраться, да раньше бы ты дорогу не осилил.
Почти незаметная тропка вела вглубь леса. Кусты здесь сплетались в почти непроходимые заросли, так что иногда приходилось вставать на четвереньки. Еще вчера я ни за какие коврижки не решился бы на такой подвиг. Впрочем, спина пока не беспокоила. Наконец Игнат привел меня на небольшую поляну, на краю которой был заброшенный разоренный муравейник. Поймав мой взгляд, Игнат виновато пробормотал:
- Вот не могу их убедить, чтоб муравьев не трогали. Сколько ни прошу – все равно жрут.
- Кого убедить? – спросил я.
- Да сейчас сам увидишь. Вот прислушайся, прислушайся. Они давно уже за нами шли, только тебя побаиваются. Ничего, скоро решатся, вылезут
Я послушно прислушался и действительно, в той стороне, откуда мы пришли, слышалась какая-то осторожная возня. Игнат прижал палец к губам, а потом показал мне рукой в сторону густого куста шиповника на краю поляны. Из-за этого куста выглядывала медвежья морда. Игнат жестом велел мне оставаться на месте, а сам проскользнул в кустарник и, через несколько секунд, вернулся, ведя за ухо некрупную медведицу, за которой на поляну выбрались два маленьких медвежонка. Игнат подвел медведицу за ухо к разоренному муравейнику и сурово погрозил ей пальцем:
- Что так плохо за своими озорниками смотришь? Мне теперь тебя одному лечить, да?
Медведица виновато буркнула и перевернулась на спину. Игнат сел рядом на корточки и начал массировать ей живот. Медвежата, осмелев, подкатились ко мне и стали обнюхивать мои ботинки.
- Можешь погладить, свои ребята. Я их маму который год лечу. Жрет по весне, спросонья, что попало, а потом печенью мается. Возьми в кармане рюкзака пакет с сотами, только с целлофаном осторожно, а то и с ним съедят.
Я отдал медвежатам соты, с которыми они управились почти мгновенно, после чего один забрался мне на колени и, свернувшись в пушистый комок, заснул. Игнат возился с медведицей почти час. Потом звериная семья исчезла в зарослях, а мы направились в обратный путь. Когда уже сели в лодку, я решился:
- Знаешь, Игнат, ко мне память вернулась. Разговор есть к тебе.
Игнат заулыбался:
- Да расслабься, Паша. Что тебя Лева прислал я и так знаю. Не ты первый.
- И что мне теперь делать? Вернуться в контору и доложить, что видел? А что я видел… Ну, не поймут ведь.
- И что? Что хотят, пусть то и понимают. Решишь ехать - съезди. Здоровье тебе уже позволяет. Даже и лучше тебе развеяться, здесь у тебя память о боли еще не остыла. Кроме того, тебе сейчас курс реабилитации не помешает, на солнышке погреться, в море поплавать. Вернешься через годик, посмотрю спину, поработаем с ней еще, если потребуется. А Леве доложи, что я уволился. Если у кого вопросы есть – пусть просто позвонит, номер по справке узнать можно, я ж не прячусь от них. Сам я звонить не буду, они мне неинтересны. А что касается долга перед Родиной, то он здесь, а не там. Впрочем, сам понимаешь. Если душа решит, можешь тоже выйти в отставку, по здоровью тебя сейчас без проблем комиссуют. Захочешь – к нам переселяйся. Всегда рады тебя видеть, работы хватит. Опять же, учитель русского в школе давно на пенсию просится. Или еще, тут соседняя деревня тоже внимания нормального мужика требует: одни бабы, старики, пьяницы и детишки. Я б тебя плотницкому делу подучил, а ты осел бы там, помог бы народу. Но можешь и просто остаться у нас. Все ребята, кто до тебя приехал, остались, да и все. Не беспокойся, и здесь, и везде ты в безопасности сейчас и всегда. Мне кажется, время поиска и борьбы должно закончиться, пришло время просто жить.
5.
Мой байк Игорек восстановил и даже регулярно катал на нем деревенских девчонок, но я предпочел оставить его в деревне. Сосед Игната Семен подбросил меня до ближайшей станции, где и благополучно сел в автобус, следующий до Смоленска.
Автобус был древний, на солярке. Он медленно тащился по неухоженной грунтовке, от села к селу, постепенно наполняясь сумками и женщинами, скучными школьниками, подвыпившими мужиками. Чем дальше я отдалялся от деревни Игната, тем тоскливее становилось у меня на душе. Неухоженные остановки, бедные дома, годами не знавшие ремонта, матерная ругань пассажиров, которым не досталось свободного места…
Возвращаться в контору нельзя. Никто мне не поверит. И тем более - Лев Михайлович. Скорее, если придут к выводу, что Игнат безнадежен, его просто ликвидируют. Специалист не будет выпендриваться, нападая на профессионала с пистолетом или ножом, как это показывали в старых боевиках. Несколько интеллектуальных ракет с самонаведением и многолучевой лазер, выжигающий все на площади в сотню квадратных метров. Вряд ли Игнату поможет его способность влиять на людей, если киллер будет сидеть на расстоянии нескольких километров и видеть его только на дисплее смартфона. Я вышел на полпути и сел на обратный автобус.
Я должен вернуться в деревню и встретить того, кого пришлют после меня. Может быть, я и зря перестраховываюсь, но иначе не умею.
6.
Мне пришлось ждать еще две недели. Это был Петр из группы Прешко. Я его практически не знал, как и остальных прешковцев, впрочем. Парень, не вызывавший у меня никаких эмоций, ни положительных, ни отрицательных. Судя по всему, он был в роли проезжего отпускника. Остановился у автосервиса, заправил баллоны. Поговорил с ремонтником. Загнал машину в мастерскую. Зашел в магазинчик, вышел, потягивая «Оболонь». Ага, значит сегодня уже никуда не поедет: неправые поборы с туристов для белорусских гаишников ныне неактуальны, но уж за дело щемят они еще круче, чем до включения в Единую Европу. Вернулся в мастерскую, вышел через минуту с длиннющим чехлом для удочек и модным рюкзаком за плечами. Н-да, судя по всему Лешка Ханавин не ошибался, обзывая прешковцев чистильщиками. А я не ошибался относительно вкусов наших ликвидаторов: лазер, ракеты. Решились таки, не зря у меня душа ныла. Эх, Лев Михалыч, господин майор…
Я повалялся в дорожной пыли, не брезгуя коровьими лепехами. Несколько раз мягко вдохнул и выдохнул, собирая ци, переложил нож в рукав. Ввел себя в состояние боевого транса. Поднялся, надвинул кепку на глаза и конкретно пьяной походкой попилил по переулочку, наперерез Петру. Наши пути пересекутся как раз на перекрестке. Узнать меня сквозь живую изгородь, да еще в таком виде, он не успел бы за необходимые мне доли секунды. Вряд ли я выживу: спина еще не пришла в форму, да и с ножом в сердце боец с подготовкой Петра успеет уложить троих таких, как я.
Но меня взяли еще за два дома до перекрестка, возле калитки. Крепко, профессионально. Я даже не почувствовал опасности.
7.
Доярка Мария, подполковник ГРУ в отставке Мария Семеновна Грищенко, уложила меня с неповторимой легкостью, доступной только преподавателю бесконтактного боя. Я сумел подняться только через четырнадцать минут и семь секунд, напрягая все душевные силы. Голова кружилась, тошнота подкатывала к горлу. Теперь она сидела на скамейке, поглядывала на меня сверху вниз и щелкала тыквенные семечки.
- Что, воин-защитник, перебрал? – с нескрываемой иронией поинтересовалась ехидная старушенция, - может тебе простокваши стаканчик налить?
Догонять Кирилла было уже бесполезно, и я присел на лавочку рядом с ней, безуспешно пытаясь восстановить энергетические каналы в организме. Бабуля протянула мне пакет с семечками.
- Пощелкай, успокойся, спешить тебе нельзя с твоими проблемами. Чай ясно ведь Игнат объяснял – полгода живи тихонько, никаких резких движений, никаких напряжений. А ты что удумал, в Бэтмена поиграть решил? Ишь, тянет вас, экстремалов, на самопожертвование, только успевай присматривать.
- А куда ж делся ваш замечательный белорусский акцент, бабушка Мария? – не удержался я ответной подначки, – что-то вы заокали, как волжанка?
Мы посидели еще минут десять молча.
- Ладно, иди уж, - судя по голосу Мария смилостивилась, - они на реке небось, возле дуба. Там сейчас самый клев. Вон, удочку Сережкину захвати, на ужин ухи сварим. А на десерт я свежего творожка принесу. Знаешь, что творог и рыба в комплекте содержат полный набор необходимых аминокислот? Да и кальций тебе сейчас требуется.
- Ну, раз так, пойду, - я с трудом поднялся со скамейки, вытащил из-под стрехи удочку и поплелся в сторону реки.
Когда я отошел уже метров на тридцать, баба Мария догнала меня и легонько, ласково тронула за плечо:
- Ты уж прости, по другому не успевала тебя остановить. А не нужен ты был. Игнат чай не ребенок, уберечь себя сумеет. Да и в мессии через мученичество он не стремится, нет у него таких намерений. Это пару тысяч лет назад было к месту, а не сейчас.
17.
Они сидели на берегу с удочками и о чем-то мирно разговаривали. Точнее, Петр что-то рассказывал, а дядька Игнат одобрительно поддакивал. Чехол был расстегнут и пуст, три удочки стояли возле дерева, а две были в руках у Петра и дядьки Игната. В рюкзаке оказалось пластмассовое ведерко, в котором уже плескались несколько крупных окуней. Клев действительно был замечательным: пока я спускался с обрыва, Петр вытащил штуки три. Он был настолько увлечен беседой и рыбалкой, что заметил меня только когда я был уже рядом, а заметив – неожиданно обрадовался и с искренней улыбкой вскочил с перевернутого ящика, протягивая мне крепкую руку:
- Ну, привет, бродяга! А меня и не предупредили, что ты тоже здесь будешь. Садись, смотри, как клюет!
Дядька Игнат подвинулся, давая мне место на полузатопленном бревне, рядом с собой.
Березина неторопливо двигалась своей вечной дорогой к югу. Дальний берег был пологим, поросшим ивняком и камышом. Старицы там сливались и переплетались невероятными лабиринтами. Изредка покрякивали утки. Солнце уже выбралось из-за дальнего леса и уже обжигало глаза. Пахло сиренью и полной сил весенней рекой.
Время здесь не спешит, и не стоит его торопить.