КОМУ-ТО, ВОЗМОЖНО, УДОБНЕЕ БУДЕТ ЧИТАТЬ
на ЛИТПРИЧАЛЕ.РУ или в ЧИТАЛЬНЕ.РУ.
(См. "Ссылки на другие ресурсы" на странице автора.)
Ёшкин кот...
или
ОХ УЖ ЭТА ГЕНЕТИКА!
рас – сказ – ка в семи частях
«После более чем десятилетнего отупляющего молчания, я снова пытаюсь говорить, используя многочисленные знаки препинания там, где заблагорассудится...
Где в человеке прячется Зло? Что такое мутация? Сколько ног у сороконожки? Почему пить – вредно? Кто такой ёшкин кот? Насколько жуки добрее ос? Какова роль случайных мелочей в нашей жизни, и что есть «случайность»? Стоит ли задумываться о причинно-следственных связях? Когда же «всё это закончится», и какое количество траков от трактора-трелёвщика необходимо для удержания лодки на стремительном потоке в центре реки?..
Ответ на эти и многие другие вопросы, дорогой читатель, Вы сможете (?) получить, отправившись в очередное бесшабашное путешествие по нескончаемым лабиринтам рвущейся на свободу мысли... Если Вы уже знакомы с моей предыдущей книжкой «Паранойя в шалаше», то у Вас, наверняка, имеется подробная карта маршрута.
...Ну, что, полетели? В добрый путь!
Искренне сочувствую. Автор».
Скоро сказка сказывается,
Да нескладно складывается...
Древне-сибирская охотничья поговорка.
ПРОЛОГ
Жила-была в глухой сибирской деревушке Верхи за порогами на реке Зябь семья Хантоновых. Как и повелось издревле, мужики рыбачили-охотничали, а бабы за детьми смотрели, за скотиной, там, дров напилить-наколоть, воды натаскать, еды какой-никакой нажарить-напарить, постирушки организовать... В общем, ни хрена не делали – дома сиднем сидели да детей рождали, пока мужиков из тайги ждали.
Рыжие все они были, эти Хантоновы, как апельсины! И жён себе брали рыжих, будто тянула их друг к другу неведомая рыжая сила. Видать, масть эта прочно в крови укоренилась! А всё из-за пращура ихнего, из-за барона, из-за Хантера! Из уст в уста передавались в семье Хантоновых легенды об основателе рода, маньяке-покорителе сибирских просторов... Но эти рассказы изобиловали героикой, пафосом, гиперболами и прочими непонятными для неподготовленного уха звуками. Мы же с Вами, уважаемый читатель, имеем уникальную возможность приподнять таинственную завесу времени и взглянуть на жизнь барона и его потомков немного... под другим углом зрения.
...Однако стоит добавить, что жили Хантоновы не столь изолированно, как их знаменитый предок. На нашем пути обязательно встретятся и другие персонажи, сведённые вместе то ли Судьбой, то ли злым умыслом, то ли ещё чем-нибудь... Из дальнего прошлого мы перенесёмся в недавнее, где на авансцену выйдет рыжее действующее лицо и сыграет заключительный акт, поставив жирную рыжую точку. Или многоточие...
ЧАСТЬ 1, псевдо-мифологическая
Барон Гай Хантер Рыжебородый проявился в здешних краях то ли в шишнадцатом, то ли ещё в каком веке. Каким же ветром задуло сюда закоренелого европейца? Терпение, дорогой читатель! Давайте сначала копнём поглубже да пройдёмся, так сказать, по генеалогии, ёшкин кот!.. Ведь для чего, скажите, генеалоги рисуют свои деревья, а?! Правильно! Они безуспешно пытаются найти «крайнего», стараясь докопаться до Истины... Вот и мы туда же...
Род барона был славен мужественным участием в войнах, локальных конфликтах и просто мелких разборках знати на тогдашних балах-дискотеках. В его кипучей крови перемешались «безбашенные» викинги, коварные германцы, хитрые англы и даже один зазевавшийся древний римский легионер... Ну, и вёл себя барон под стать «отмороженным» предкам – по типу «всех убью, один останусь!». Недаром на фамильном гербе, украшающем его щит, красовался символ господства на земле, воде и в небе – трёхлучевая звезда, вписанная в круг... Времена тогда были тёмные, можно сказать, средневековые, так что скучать не приходилось! Ну, а редкие часы отдыха барон Гай Хантер Рыжебородый полностью посвящал любимым занятиям – пьянству, обжорству, прелюбодеянию, а так же охоте на животных и нерасторопных крестьян. Шок и Трепет вызывали его вылупленные глаза и развевающаяся огненно-рыжая борода, когда он в окружении верных псов – Бури и Натиска – проносился в поисках жертвы по окрестностям родового гнезда на аспидно-чёрном коне... Уф-ф!..
Отчего же барон получился таким... охотником? Может «безбашенные викинги» постарались? Нет, не совсем... «Хитрые англы», да «коварные германцы» отличились? Нет! Без древнего римского легионера картина будет неполной – вот, где собака порылась! Не зазевался бы на привале под оливой солдат Цезаря, не попал бы в незамысловато сплетённые сети опытной рыжей гетеры!.. Вот вам настоящий пример – ибо эта жрица любви являлась по материнской линии... наследницей немногочисленных недостатков богини охоты – Дианы Артемидовны Арицийской, сверхметкой лучницы. (Та была, в общем, богиней... ничего – облегчала труды тогдашних крестьян, покровительствовала сирым и убогим, врачеванием баловалась... И стрелы в животных втыкала с невинной улыбкой...) Только благодаря ей барон Хантер получился таким... охотником, а остальную «придурь генетическую» получил от уже перечисленных «безбашенных», «хитрых» и «коварных». (...Пожалуй, пора тормозить!.. Остановимся на охотнице-Диане и дальше копать не станем; там обезьяны начнутся... по мужской линии... так и до простейших можно... и до Хаоса Первопричинного добраться, а это в наши планы не входит!)
Короче говоря, выхлестав всю живность в округе, наш барон со скуки начал ещё активней «закладывать за ворот», и как-то за большущей кружкой хмельного эля совершенно случайно (?) пришла в рыжую голову сумасшедшая идея – отправиться куда подальше на Восток, счастья охотницкого испытать! (Вишь-ты, мало ему было зверья в европейской части континента – на сафари решил махнуть, ёшкин кот!..) Собрал барон свою хитромудрую живодёрскую оснастку, сел на чёрного жеребца по кличке Люцифер и под звуки древнего марша «Прощание фру Хильды» навсегда покинул родные края, сопровождаемый многочисленными вздохами облегчения...
Весь этот «дранг нах остен» проходил в целом без особых трудностей. Только вот... возле Мурома-города на пути барона встали трое местных с кольями и нелестно высказались о его рыжей бороде. Само собой, драка завязалась... Навтыкали тогда ему по первое число! Коня отобрали, щит раскололи, прибамбасы охотничьи попортили... Но капкан на елефанта работы мастера Йоргена Грюнге сломать не смогли! – уж больно крепок оказался... Отлежался наш барон, хмыкнул в рыжие усы – как-никак впервые «огрёбся» по-настоящему! Духом не упал. До хорошего приключения он тоже был охотник, будь здоров! Поднялся, отряхнулся, подобрал остатки снаряжения, взвалил на плечи раритетную железяку от баварского оружейника Грюнге, сбросил пару раз (добил собак, чтоб не мучились) и побрёл на восток, поражённый силою и негостеприимством муромских аборигенов...
Вот так, периодически ввязываясь в драки с жителями попутных населённых пунктов, худо-бедно, с горем пополам, почему-то вместо Индии добрался барон Хантер до Сибири, где со временем и обосновался: избу поставил, взял себе рыжую из местных да стал ходить на медведя с эксклюзивным капканом от мастера Йоргена Грюнге... Ходил бы и на елефанта, но к тому времени почти всех мамонтов перебили «пацаны» воеводы Ермака... Ивановича, кажется.
...Летели недели, бежали месяцы, шли годы. Приспособившись к окружающей среде, барон «обрусел» окончательно. Фамилия «Хантер» претерпела изменения и превратилась сначала в «Хантерманн», затем в «Хантерович», а уж потом в «Хантонов». И в этом нет ничего странного – этимология знает и более затейливые лингвистические трансформации, да простят меня... филологи! Но вернёмся к нашему герою! Как он жил, чем дышал? Всё очень просто: жил истреблением животного мира, а дышал чистейшим сибирским воздухом, коего в те далёкие времёна было предостаточно. Только вот... медведей очень жалко – стали быстро заканчиваться! Адская машина из Баварии с лёгкостью делила несчастных на две неживые половины...
А как же потомство барона, спросите вы?.. Вот тут-то и начинается самое интересное, ёшкин кот! Дело в том, что как ни старался барон, как ни упражнялся, но из семерых детей только одного-единственного сына-апельсина состряпать-то и сумел! Остальные шестеро – все дочки-мандаринки! Даже если и на стороне какую любовь крутанёт – всё одно: девки получаются!.. Долго экспериментировал с детопроизводством барон, до самой старости... Но только один сын у отца! И закрутилась, и завилась эта цепочка, и потянулась из поколения в поколение: только один сын у отца; Он и только Он наследует пороки и достоинства барона Хантера... Но в основном пороки, конечно же, так как они и составляли вкупе основное «достоинство» вышеупомянутого фигуранта.
Возникает резонный вопрос: как же дочери-то? Они-то мальчиков рожали? Да, это так, но не чета те сыновья были этим! Этих, что по мужицкой линии, пушкой не пробьёшь! Не брали их ни холод, ни голод, ни страх, ни упрёк! И охотники все были – мама, не горюй!.. Вот вам и фактор «отяжелённой наследственности», ёшкин кот!..
Однако пришла пора рассказать об одной нездоровой... традиции, что ли... Традиции, начало которой, сам того не подозревая, положил восьмилетний Пэтэр, правнук барона Гая Хантера. Откуда ж ему было знать о том, что каждый человеческий поступок – это продолжение или зарождение ветвистой цепочки взаимосвязанных событий! Да и вовсе не задумывался о возможных последствиях наследник упёртого охотника! Главное – действовать, а думать – совсем необязательно...
* * *
Дело было зимой. Проснувшись рано утром и натянув на рыжую бестолковку треух с пером, молодой Пэтэр Хантерманн отправился на промысел: петли-капканы проверить да заодно и подстрелить кого-нибудь. Мороз трещал – градусов, эдак, тридцать семь! (Кто в такую погоду шлындал по тайге, оценит ситуацию по достоинству.) Но мы-то с вами знаем, что падким до добычи потомкам барона мороз не помеха, так что охота у Пэтэра на славу выдалась – полмешка задубевших соболей наковырял малец! Потом надел лыжи-скоробеги, аккуратно обошёл поленницу, перешагнул через едва торчащий из двухметрового снега забор соседского огорода и исчез среди ёлок...
Не успел он от дома и на две версты отойти, а в рюкзаке уж семь загнанных до смерти зайцев! И пошло-поехало: зайцев в рюкзаке лисами придавил, лисиц – волком разорванным утрамбовал... Хотел, было, по скудоумию малолетнему волка... лосем прижать, да не лезет дохлый лось в рюкзак-то!.. Кряхтит заиндевелый Пэтэр, тащит лося волоком; остановится, соплю-сосулю с носа обломит и дальше идёт, а у самого в голове мыслишка шальная крутится: «Где б ещё чего хапнуть, чтобы дома не осмеяли?..» Всё бы ничего!.. Да тут случайно... узрел бессовестный отрок векшу-белку на берёзе и пришёл в возбуждение. (Обычно белки в такой мороз сидят в уютном дупле, засунув нос под хвост, и только дикий голод может выгнать зверька наружу. Видимо, это и был как раз тот самый несчастный случай...) Белочка жалобно смотрела на Пэтэра глазами-бусинками, силясь найти в душе малолетнего душегуба хоть каплю сострадания. Но тщетно! Тот уже сыплет в раструб трёхстволки горсть дроби № 6... Вот эта жадность природная и погубила молодого Хантерманна!.. Вдруг вздыбилась тайга, пошатнулась! Воздух ходуном заходил. С веток двухсотлетних кедров-великанов снег повалился: снежная пыль поднялась и заиграла в розово-жёлтых лучах мутного утреннего солнца. И тут раздался громовой раскат-рокот:
«НЕ СМЕТЬ!»
Это Дух Леса, устав от вида кровавого пиршества, учинённого молодым живодёром, решил-таки остановить бойню:
«НЕ СМЕЙ СТРЕЛЯТЬ!»
— Вэр ист дас?* – присев от неожиданности, пискнул Пэтэр. Хоть и не был он робкого десятку, но струю в штанину подпустил...
«НЕ СТРЕЛЯТЬ – ДОНТ ШУТ, НИХТ ШИСЕН!»
— Вай нот? Дас ягтрофей тоже вэри гуд!** – на привычной абракадабре пробасил пришедший в себя Пэтэр, озираясь и вскидывая мушкетон.
(Успокоившаяся было белка, до этого внимательно следившая за ходом странного диалога, вновь с мольбой уставилась на киллера.)
«НЕ СМЕЙ ПАЛИТЬ, ГАДЁНЫШ!»
— Кто ты есть такоф, мне мешать, с громкий голос? – с вызовом прокричал Пэтэр, зорко высматривая за сугробами обидчика.
«Я ЕСТЬ... тьфу-ты!.. Я – ДУХ ЭТОГО ЛЕСА! УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ!!!»
— Но ты не есть мне указ! Halt da` Maul! Yo` bis` perkel-dam Shitscheise `us Schweinechund comsta tu nah` Shpaz zum Teifelfaak!*** – выкрикнул сопливый наглец, и выстрелил!
*Вэр ист дас?, – нем., – Кто это? (Здесь и далее – прим. автора.)
**Вай нот? Дас ягтрофей тоже вэри гуд! – привычная абракадабра Пэтэра, означающая примерно: «А чё б мне и не пальнуть? Белка в хозяйстве завсегда сгодится!..»
***Halt da` Maul! Yo` bis` perkel-dam Shitscheise `us Schweinechund comsta tu nah` Shpaz zum Teifelfaak! – грязное средневековое ругательство на смеси европейских языков.
Белка взвыла и схватилась за глаз. Пэтэр хотел, было, добить животину, но портки сзади предательски утяжелились... и стало стыдно! Такого конфуза с Пэтэром Хантерманном не случалось уже лет семь, это точно! Пока малый ошалело соображал, оценивая степень позорного казуса, раненная в глаз белка скрылась в густых ветвях...
«ДА БУДЕТ НАКАЗАН ВЕСЬ РОД ВАШ, ХАНТЫ-МАНТЫ... тьфу-ты, ёшкин кот!.. ХАНТЕРМАНЫ!!!» – прогромыхал Дух Леса, и исчез.
— Ну, где ты, обладатель громовой голос?! Иды сюды! Чё-на, слабо-на?! – прыгал рыжим апельсином, утопая в глубоком снегу, опростоволосившийся малолетний задира.
Но Дух Леса не ответил, промолчал...
* * *
О том, как Пэтэр добрался домой с набитыми баулами, полными штанами и дохлым лосем на волокуше, история умалчивает. Однако посмеем предположить, что о своём фиаско парень никому не сказал, потому что очень уж его веселило, когда злые отец или дед, вернувшись из тайги, не доверяя женщинам, самостоятельно принимались за стирку...
ЧАСТЬ 2, отвлечённая
«...Где в человеке прячется Зло? А в осах где? А жуки добрые?» Э – э – эй!.. Кто – ни – бу – у – удь!.. Кто-нибудь ребёнку ответит?! Кто растолкует пацану, что эти зависшие в воздухе полосатые насекомые – вовсе и не злобные осы, а самые обычные добрые мухи-серфиды, – сёстры дрозофил, главных соучастниц генетических открытий?
...Смотрит мальчик сквозь увеличивающее стекло дедовских очков на жука-носорога и знать-то не знает, что дальней-предальней роднёй ему, Петьке Хантонову, как ни странно, приходится рыжий садюга Гюнтер Швайненбах – живодёр со скотобойни близ Байерсдорфа...
...Грех отрывает от человека Счастье.
Чем больше грешим, тем дальше Оно...
Так может всё-таки стоит ответить ребёнку, поговорить с ним? И не позволить жарить жука-носорога увеличительным стеклом! Недаром гласит народная мудрость: «Уж лучше журавль в небе, чем синица в руках юнната!» Так что, пока не поздно, попробуйте, объясните трёхлетке, где в человеке спрятано зло – глядишь, всё и обойдётся, ёшкин кот!..
ЧАСТЬ 3. «Летять утки...»
Уж совсем было разуверился в своих силах Прохор Хантонов! Четыре дочки, пять, шесть!.. Выросли пташки и упорхнули из родительского гнезда, замуж повыскакивали. И вот под старость лет Бог послал охотнику Чудо – последнюю надежду, рыжеволосого сыночка Петрушу...
* * *
Петькины прапрадед, прадед, а затем и дед с отцом славились по всей округе необычайно выдающимися способностями по поимке разнообразного зверья. На протяжении веков шлифовался и совершенствовался охотничий ген, превращая каждого из последующих потомков барона Хантера во всё более изощрённого потребителя природных ресурсов. Пика «мастерства» достигли Петькины дед и отец – Кузьма Егорович и Прохор Кузьмич: знатные были браконьеры! хоть и считали себя охотниками...
Не было спасения ни крупному зверю, ни мелкой зверушке, если за дело брались Хантоновы. Медведи, лоси, соболя, зайцы, лисы, волки... Да что там волки! Рыбы скользкие, змеи да яшперки ползучие, и даже (!) некоторые особо вкусные виды грибов и ягод, прослышав о том, что в тайгу на промысел заходят Хантоновы, ломились в разные стороны с воплями ужаса! (О том, как «ломились» и «вопили» грибы с ягодами, история умалчивает...) Короче говоря, там, где оставил свой след крепкий хантоновский валенок, жизнь замирала, а иногда и заканчивалась... Радует только, что более трёх Хантоновых (дед, отец и сын) в одну единицу времени на сибирских просторах не бывало, иначе давным-давно скончалась бы родная природа, мать наша Флора-Фауна!
Только с белками у промысловиков что-то не ладилось... Как говорится в известной присказке о метком стрелке, с испокон века били Хантоновы белку «в глаз». Бить-то били, да не добывали, ёшкин кот! Нет бы – по другому глазу пальнуть, да не тут-то было! То ступор вялый найдёт, то чих одолеет, то слёзы ручьём, то живот скрутит, то ещё чего... пострашней. Злило и бесило это. Большой удар по охотничьей репутации, что ни говори! А если принять во внимание тот факт, что белки издавна были первейшим объектом пушного промысла и торговли, то это не только по репутации и самолюбию удар, но и по карману охотничьему... Вот такая связь времён, ёшкин кот! (Как вы уже смогли догадаться, напасть эта передавалась в роду вместе с рыжим цветом волос. Может, что-то с генами и неладно, это пусть генетики разбираются...) Но! Как и встарь уходили от охотников одноглазые белки в глубь тайги раны зализывать и, подлечившись малость и став осторожнее, активно продолжали размножаться... (Об этом чуть позже.)
* * *
Петька Хантонов по стопам предков упорно не шёл. Хоть и были у него охотничьи задатки, он очень отличался от жадных до добычи предков-профессионалов и неосознанно руководствовался «принципом разумной достаточности», более склоняясь к «созерцанию» окружающего мира, чем к его «использованию». Бывало, пойдёт веток берёзовых на банный веник наломать, стоит возле берёзки и прощения просит – думает, больно ей, родимой...
Добрым рос, ласковым. Всё к матери льнёт, ластится. А та гладит его по рыжей голове да приговаривает: «Ничего, Петенька, ничего...» Успокоится малый, слёзы утрёт и опять за книжку примется. Всё читает, мечтатель! Даже гуся по-человечески забить не может – жалко ему, видите ли!.. Недобро взирал на Петьку отец, чуял неладное. Уж больно... жалостливым... рос парень! «Ой, не наших ты кровей, Петруша!» – говаривал отец Прохор Кузьмич, видя, как малый, свесившись с борта лодки, втихаря отпускает на волю только что трудно пойманного (десятого по счёту) здоровенного тайменя: «Лупить вас надо, пасифистов долбанных! Совсем к нормальной жизни тянуться не хочешь, выродок!..» Вот куда поговорка «бьёт, значит любит» просится! Бьёт, и страдает ужасно – не может... не любить, ёшкин кот!.. Волос, уши, нос – всё отцовское, а жилки киллерской нету! Не понимает Прохор, чем он Бога прогневил. Да и вовек не понять ему...
И лупцевали дед с отцом, и сна лишали, и еды-воды, да всё без толку! Не хочет парень свинью резать, и всё тут! Плачет, упирается, но нож в руки не берёт. И ждёт... Чего ждёт-то? Но об этом чуть позже... Да ни шиша не позже, прямо сейчас! – ждёт Петька, когда подрастёт немного, закончит в райцентре восьмилетку и поедет в город «на егеря» учиться, вот! А потом вернётся в родные края и встанет на защиту природы! Потому что искренне считает семилетний пацан: пока в мелеющих реках остаётся рыба, а в горелых-недорубленных лесах ещё не всего зверя выбили, и у человека остаётся шанс пожить ещё... Ибо, всё в этом мире связано, а люди, между прочим, тоже часть природы! Некоторые даже очень...
«Странности» стали замечаться за Петрушей ещё в раннем детстве. Говорить начал поздно, будто копил информацию для последующего обвинительного приговора родичам-браконьерам, но потом его как будто прорвало! Тараторит обо всём без умолку – пусть картаво, зато со смыслом! Тут же мамка взялась учить его читать. Быстро освоил Петя это дело! Да только книжки в Верхах были в большой редкости. (Мать втайне от отца, когда выпадала редкая возможность побывать в «районе», всегда заходила в книжный магазин.) В семье двух охотников-реалистов чтение не приветствовалось и считалось пустой тратой времени и «забиванием головы». А любая бумага использовалась только обёрточным или подтирочным образом... Ну, ещё махорку закручивать да патроны пыжевать, и всё! Но вернёмся к Петьке...
Как-то раз он услышал от мамы звучную фамилию Мамин-Сибиряк. Попросил. Привезла мать книжку. Почитал, и тут же решил взять себе псевдоним. Ну, например, такой: «Папин-Запорожец»... но, поразмыслив малость, Петька остался Хантоновым – хоть и жили они за порогами, не было у папы «Запорожца», а только мотоцикл ИЖ - 49 был. (Мотался на нём Прохор Кузьмич по таёжным тропам в соседний райцентр за порохом, солью и за батарейками к «транзистору»... Ещё когда золотишко с пушниной надо было «сбросить» побыстрее, да и по нужде какой... Райцентр большой! Там леспромхоз, две фермы, потребсоюз с заготконторами, элеватор, хлебо-молокозаводы там всякие... И везде – баб немерено! Грех сплошняком!.. Ведь райцентр отнюдь не центр рая, и даже не его периферия... И хоть на моцике гораздо экстремальней, зато быстрее, чем на коне или по воде – на лодке-то до «района» двести вёрст вниз по реке! Да и пороги...) Да что же мы всё отвлекаемся-то?! Продолжим про пацана.
Мальчик обладал не по годам развитым умом и стремлением к познанию: всё пробовал «на зуб» – то ли белены, то ли волчьих ягод наелся... Поздно дед с отцом его раскусили – успел разрезать на мелкие кусочки всю рыболовную снасть! А когда парню едва исполнилось пять, дед Кузьма Егорович забеспокоился всерьёз...
На дворе стояла ранняя весна, но холодно было – жуть! Пришёл дед с реки, бросил мешки с застывшей рыбой в сенях, да в избу – отогреваться. Щей похлебал, попил чаю с душничкой и белоголовником и уселся на крепкий хантоновский табурет: чистит-полирует и без того блёсткую семейную реликвию – гигантский капкан со страшным клеймом в виде широко раззявленной змеиной пасти и непонятной надписью в старинном начертании, которая выглядела примерно так:
«Der Meister Jorgen Grunge aus Schwarzwald hat dises Elefantenfangeizen
am MDLXIX A.D. gemacht.»
Маленький Петька стоял у окна с блаженной улыбкой на личике и вот уже пол часа неотрывно любовался возникшим на стекле причудливым узором. Дед, все эти полчаса следивший за внуком, призадумался... И когда Петькин отец вернулся с промысла, старик, убелённый сединами и зубным порошком для чистки капкана, озвучил свои опасения: дескать, ни за кем из Хантоновых отродясь такой сентиментальности не наблюдалось!
Поначалу хотели всё списать на белену, но фельдшер из районной поликлиники заверил, что «никакой дисфункции головного мозга вследствие отравления ядами органического происхождения у мальчика нет, и не было; и отравления никакого не было, и что зря родители волнуются, – нормальный здоровый мальчик у них растёт...»
Это заявление доктора только матери и понравилось. Дед же с отцом запаниковали: значит, сети резал сознательно, а потом под «дурака косил»! И это в четыре-то года, ёшкин кот! Только зря туда-сюда четыреста километров поплавали да бензин попалили! И даже центнер рыбы не в радость... Да-а... Рушатся отцовские надежды! Порвалась цепочка, сломалась программа наследственная! Ой, не быть тебе, Петруша, рыбаком-охотничком! Ой, не быть!..
ЧАСТЬ 4, лженаучная
«На берегу сидят на вещах двое чужих! И одеты странно, и говорят вроде по-нашенски, но смешно как-то...» «Биологи! Будут изучать зверей! Целых два ящика с научным оборудованием у них!» «...А тот, что без бороды, мне жувачку дал клубничную! Их на лодке дядя Эдик привёз, я сама видела!..» «Они сперва на самолёте ехали, потом на поезде, а до нас, ясный перец, по реке...»
Весть моментально разлетелась по немногочисленным деревенским дворам: из самой Москвы гости пожаловали! – профессор каких-то-там наук с помощником. Берег пестрил ребятнёй дошкольного возраста с Петькой во главе. Учёным сразу приглянулся смешно картавящий рыжий мальчуган с умными глазами, что крутился возле зачехлённой металлической коробки микроскопа:
— А это у вас чё такое?
— Это микроскоп, молодой человек! – ответил очкастый пожилой дядька с седой бородкой, который что-то искал в одном из ящиков.
— Што ли, кото’гый Ленингут изоб’гёл? – блеснул эрудицией Петька. (Не зря, видать, маманя-то книжки ему подсовывала!..)
— Ну, не совсем... так, – засмеялся удивлённый учёный, – но... Вы совершенно правы! Именно Антони Ван Левенгук, если мне не изменяет память, – в тысяча шестьсот... кажется, семьдесят шестом году первым заглянул в удивительный мир микроорганизмов! Да... Мой рыжеволосый друг! Если Вам известна фамилия изобретателя микроскопа, то Вы непременно должны знать, у кого в Вашей... прекрасной деревне с не менее чудесным названием «Верхи» мы могли бы ненадолго остановиться...
...Вот Петька-то и привёл их к родительскому порогу! К «ленинградцам-москвичам» в семье Хантоновых относились, мягко говоря, настороженно, но приезжие посулили хорошо заплатить, и после скоротечного семейного совета предприимчивые дед с отцом всё же пустили учёных на постой. Но только на неделю! И деньги вперёд, ёшкин кот!..
Поселили москвичей во «времянке», которая граничила с баней, ледником и хоздвором. Гости остались довольны жильём, хотя почему-то долго таращили глаза на крепкую хантоновскую избу в три венца: ма – а – сква, одним словом... А когда в момент расчёта за аренду профессор с помощником зашли в основное хозяевское жилище, их недоумение достигло апогея! Нет, не внутреннее убранство «хантоновских покоев» так взволновало столичных гостей, нет!.. Исполненный в духе сказки про «Машу и трёх медведей» интерьер, изобилующий шкурами, рогами и копытами, мог впечатлить, конечно, кого угодно, но... Но на глаза профессору попалась гигантская блестящая железяка – приснопамятный капкан, что возвышался на специальном почетном месте, заботливо взгромождённый туда старейшиной рода. Профессор бесцеремонно подошёл к диковине, приблизил к надписи очкастые глаза, зашевелил губами, потом медленно выпрямился и ошалело обратился к хозяевам:
— Как?.. Откуда ЭТО у вас?! Откуда – здесь?..
— Известное дело, откуда... По наследству переходит! – ответил Петькин отец.
— Невероятно!.. Так это... – ваше... семейное?! Иван! – окликнул помощника профессор, – у вас, кажется, с языками всё в порядке... Может, мне мерещится? Подойдите, пожалуйста, переведите... товарищам! Это... невообразимо... Восхитительно!.. Худосочный помощник подскочил к капкану, наморщил лоб и суетливо занялся переводом:
— Здесь готика, Игнат Викентьевич, сложновато! Так... "Der Meister Jorgen Grunge"... Мастер Йорген Грюнге... из Шварцвальда... из Чёрного леса... может, Чернолесья?.. Ага! "Hat... gemacht" – сделал... что?.. Слоно... ловку, что ли? Да! Слоновий капкан, точно! Тут римскими цифрами дата стоит... "ано домени" – от Рождества Христова... Так... в тысяча пятьсот... шестьдесят девятом году?.. Это сделано в шестнадцатом веке?!! – глаза помощника полезли на лоб...
Дед с отцом, гордо приосанившись, переглянулись...
— Именно так! – смущённо изрёк профессор. – Товарищи!.. Вы понимаете, какой чудесной вещью... Это невероятно, но здесь – в Сибири, в тайге, в тысячах километров от Европы... вы владеете замечательной старинной вещью, просто... чудо!.. Я не понимаю!.. И насколько мне не изменяет интуиция, это – подлинник!.. Причём, сохранившийся в отличном состоянии! И механизм!.. Что это за сплав?.. Шестнадцатый век!!! Да вы понимаете, что Этому экспонату... место в Оружейной Палате Московского Кремля?!
— Здеся ему – самое место!.. – буркнул недовольный дед. – Хорош лясы точить! Деньги давай за проживание, и по рукам. А там посмотрим!..
— Уважаемые!.. Позвольте мне хотя бы... зарисовать клеймо мастера! – попросил профессор, вынимая из кармана большой блокнот с привязанным карандашом.
— Давай, валяй... Тока смотри, не попорти!..
Профессор вырвал страничку, приложил её к гладкой поверхности с выдавленными буквами и быстрыми движениями, плоско придавив грифель, потёр надпись карандашом... Все присутствующие с интересом наблюдали за тем, как на бумаге появляется чёткая контрастная копия... А Петька, который всё время тихонько стоял в сторонке, взял это интересное дело себе на заметку...
Когда учёные, рассчитавшись, спускались с крыльца во двор, со стороны могло показаться, что их атаковали пчёлы... или осы! – так увлечённо они обсуждали только что увиденное собственными глазами Чудо. А дед, пряча в загашник хрустящие синие пятёрки, посмотрел на Прохора и задумчиво произнёс: «Значить, та кривуляка, што ты приташшил давеча с гольцов – верно евонный клык! Видать, и вправду тута встарь слон водился. Вот где мяска-то, ёшкин кот!.. В хоботе одной – пуда полтора будет!..» На что Петькин отец мечтательно и крайне немногословно отвечал: «Да – а – а...»
...Теперь можно поближе познакомиться с приезжими, что ж мы всё – «профессор с помощником», да «профессор с помощником»!.. Тот, что постарше – седобородый учёный Игнат Викентьевич Козяев, нестареющий романтик-ловелас; а безбородый кладезь клубничной жвачки – начинающий аспирант Иван Мохов – «синее лицо», «книжный червь», «туманное будущее передовой советской науки»... Много было подходящих имён!
Целью экспедиции «столичного десанта» являлись: расшифровка Извечных Тайн Вселенной, неутомимый научный поиск – штопанье прорех современного естествознания, слом обывательских представлений о мироустройстве, крушение старого и возведение нового... охота и рыбалка, шашлык из непрожаренной медвежатины с признаками трихинеллёза* и бесконтрольное пьянство на лоне дикой природы вдали от семейного очага...
*Трихинеллёз, – страшная болезнь от употребления в пищу недостаточно термически обработанной заражённой дичи. С током крови в мышцы и мозг человека попадают ужасные личинки, которые там потом... резвятся... Заболевание лечится крайне проблематично.
Вначале гостям даже удавалось создавать видимость научных исследований, правда, капкан их немного... выбил из колеи и рабочего графика. Но, несмотря на это, целый день москвичи, обвешанные непонятными устройствами неясного предназначения, совершали периодические вылазки «в поле»; так это у них называлось: «работа в полевых условиях». Семилетний Петька чуть со смеху не лопнул – где они тут поле-то нашли? Умора!.. Вроде грамотные дядьки, а масква-масквой!.. Петька проводником у них был: в тайге пацан ориентировался «с закрытыми глазами»; любил он лес, и чувствовал там себя свободным – не так, как дома...
На второй день, устав от ночных бдений и «адской работы в поле», учёные начали проявлять признаки усталости – пройдут метров двести, отдыхать усядутся. Кряхтят да охают, головы тяжёлые «после вчерашнего» от пота утирают. Вон, опять расселись! А до лабаза хантоновского ещё идти да идти! Сами виноваты: «Что такое лабаз, что такое лабаз?..» Мало им было Петькиных разъяснений о том, что это – «охотничий схрон, будка со всякой всячиной на близстоящих деревьях, чтоб зверьё не достало». Всё им покажи-расскажи! Стоит Петька на тропе, хвоинку кедровую пожёвывает да ждёт, когда к учёным силы вернутся.
Хрустнул сучок – Петька насторожился...
— Посмотрите-ка, Иван, в какой чудесный образец фекалий Ursus Sibiricus vulgaris мы с вами чуть-чуть не уселись! – обращаясь к аспиранту, сипло выдохнул профессор и махнул носовым платком в сторону свежей кучи внушительных размеров.
— Ursus Sibiricus vulgaris, медведь сибирский, вульгарный... Я прекрасно помню ваши замечательные лекции, Игнат Викентьевич, это – незабываемо!..
Профессор лести не услышал: протирая очки в роговой оправе, он подошёл поближе к изучаемому объекту, наклонился и колупнул кучу пихтовой веткой:
— Вот эти не переварившиеся зелёные ягоды красноречиво свидетельствуют о его кулинарных предпочтениях, и как следствие, о ежедневном рационе... Иван! Отберите-ка пробы! Потом приготовите препарат, мы поместим его на предметное стекло – и под микроскоп!.. Это вам может пригодиться... в будущем... для защиты кандидатской...
Тут озирающийся Петька, уже давно почуявший неладное, издал громкий картавый шёпот:
— Дяденьки учёные! От какашки «па’г идёт» – медведь далеко не ушёл! А ведь он не только ягоды кушает! Лучше б нам... – но мальчик договорить не успел...
Хрястнула ветка!..
Усталость как рукой сняло!
Такой прыткости от пожилого профессора Петька и не ждал! К финишной черте, обозначенной забором крайнего хантоновского огорода, старик пришёл первым!
Отдышались учёные, отхрипелись да откашлялись, и давай Петьку нахваливать: мол, какой он внимательный, а они, хоть и биологи, да и не сообразили; и про пятизарядку «МЦ» двенадцатого калибра даже и не вспомнили... И что они ему... за спасение... обязательно дадут в микроскоп поглядеть!..
Обрадованный Петька рассказал тогда вдогонку, как прошлым летом, когда взрослых мужиков не было дома, медведь сожрал их Тузика и корову с телёнком прямо в ограде, а дед с отцом потом его в тайге нашли и отомстили страшно... Москвичи, поражённые рассказами ребёнка, в очередной раз вспомнили про ужасную слоноловку и тут же сдержали обещание – дали посмотреть в микроскоп!
Так Петька Хантонов впервые в жизни попал из мира привычного в полный тайн и загадок Микромир – обиталище причудливых козявок-микробов... Да чего уж там!.. Благодаря подвижному микроскопному «револьверу» с четырьмя объективами, позволяющими выбирать нужную степень увеличения, пацану открылась клеточная структура живых и мёртвых тканей, а привычно-мелко-серые насекомые предстали перед Петькой как гигантские, разноцветные волосатые монстры со страшными лапищами!.. А обычный мел, два куска которого у него имелось с прошлой поездки в «район», под микроскопом оказался состоящим из «мелких раковинок простейших одноклеточных», во как! Много нового узнал пацан!..
На третий день учёные, вконец измотанные «работой в полевых условиях», проспали до обеда, после чего всерьёз приступили к «систематизации полученных экспериментальных данных». Был открыт второй ящик с «научным оборудованием», где наряду с банками тушёнки-сгущёнки, парой вязаных носков, ракетницей и пачкой сигнальных факелов-фальшфейеров, ждали своего часа заботливо укутанные газетами «Правда»... бутылки со «Столичной». Невольным свидетелем «систематизации» стал Петька, которому не терпелось ещё хоть разок, хоть одним глазком (а двумя и не получилось бы...) заглянуть в «монокулярную насадку тубуса» вожделенного микроскопа...
Чтобы поскорее освободиться от домашних дел и заняться «наукой», с самого раннего утра Петька суетливо помогал матери по хозяйству: натаскал в избу воды, наколол и принёс дров, собрал в курятнике яйца, накормил собак в вольере, почистил у скотины, отшоркал в бане пол... А там – и обедать пора!
Перекусив наспех окрошкой и жареной маралятиной, Петька выскочил из-за стола, чмокнул улыбающуюся мамку и помчался ко «времянке», где уже вовсю шла «систематизация». Сначала испугался пацан, подумал, дерутся – хотел на помощь звать; но потом, подойдя ближе к распахнутой двери, понял, что учёные просто громко о чём-то спорят. Доминировал, естественно, профессор:
«...Да не лезьте вы в дебри, молодой человек! Всё устроено гораздо проще, чем кажется! Понахватались, молодёжь, фраз из умных книг и кичитесь своими «знаниями» об окружающем мире!.. Не стоит везде и всюду применять математические модели Штольца!.. Конечно, нельзя судить о количестве ног у сороконожки только по названию этого насекомого... передайте-ка мне огурчики... да... спасибо!.. И превращать поиск Истины в голые... цифры я вам не позволю, увольте!.. Помните нашу прошлую беседу? Вы тогда в качестве доказательства, как пример, приводили высказывания Гегеля и Канта... ну, вспомнили?.. Да-да... мне совсем... чуточку, капель... двадцать пять, да... хватит, спасибо... Вспомнили?.. Так вот! Я вам посоветую отыскать труды Вольтынского Модеста Карловича – нигде и ни у кого я не встречал более... утончённых откровений о божественном предназначении человека!.. Посмотрите на местных жителей – магазинов нет, школы нет, больница за двести километров, а они живут и радуются! ...И пусть цивилизация частично проникла в этот медвежий угол, в частности, народ уже не ходит по реке на шестах, как в недавнем прошлом... Но все, живущие здесь, – от мала до велика, находятся на своём месте... как бы поточнее... Да! Самодостаточны! Именно так! У них есть лес и река, и это многое объясняет!..»
Профессор замолчал и свободной рукой в задумчивости почесал седой затылок:
«...Единственное, чего я никак не пойму – откуда здесь этот старинный капкан... Причём в отличном состоянии, будто только что из мастерской! Непонятно... Эх! Ну и раззява же я! Это ж надо было – в поезде фотоаппарат оставить!.. Отвлекаюсь, каюсь, каюсь! На чём я остановился?.. Да! У них – Тайга! И это всё, что им необходимо. Эти люди под Богом ходят, Ваня... А вы говорите, Гегель и Кант!.. Ведь главный вопрос философии, дорогой вы мой, заключён отнюдь не в установлении первичности материи и сознания, нет!.. На самом деле, выражаясь «современным» языком, он звучит просто и ёмко: «Зачем Я, ё-маё?!» Очень хорошо, что мы с вами, Ваня, всё-таки... больше «лирики», чем «физики», а то бы так прекрасно не пообщались! Ваше здоровье!..»
Почти ничего не понял Петька из подслушанного профессорского выступления, но над словами «зачем я, ё-маё» призадумался. И так его «зацепило», что чуть не забыл парень, зачем пришёл...
Тем временем, жидкое содержимое второго ящика «с оборудованием» заканчивалось стремительными темпами, и на пятый день москвичи перешли на потребление напитков местного разлива; особенно им приглянулся крепкий дедовский продукт. Дед только головой качал да ворчал в рыже-седые усы: «Учо-оные, ёшкин кот!..» А Петьке только стоило на пороге появиться, как тут же слышалась обращённая к нему пространная речь:
«Ты, Петя, можешь брать микроскоп сколько угодно, и когда угодно! Только не сломай, он на балансе института... Хотя, мал ты ещё – о «балансах» переживать; суета Большого мира не коснулась тебя, о, рыжеволосое Дитя Леса!.. (Кстати, Иван, подобьём баланс! У нас... осталось?.. Очень жаль, очень жаль...) Пётр! Дорогой Вы мой человек, посодействуйте!.. Ваш дедушка... ну, просто... гений самогоноварения, и мы с этим уже ничего не можем поделать! ...А мы тебе микроскоп дадим...»
Вот и таскал Петька (по предоплате, разумеется...) из ледника вкусный дедовский самогон, настоянный на травах, Золотом корне и кедровом орехе, пока родные не заподозрили неладное и не решили, что приезжие «дурно влияют на Петьку». Но никто на него дурно не влиял и «мозги наукой не запудривал», даже наоборот! Невозможно представить, но первым учителем деревенского пацана стала не какая-то там... прыщавая выпускница провинциального пединститута, а московский профессор, светило, можно сказать! – Игнат Викентьевич Козяев, добрейшей души человек... Про микробов Петька теперь знал всё! Ну, или... почти всё. Оказалось, что зимой, когда соседский паренёк Витька Павлов чуть не умер от «горла», это – не только из-за сосулек, которых он тогда много сгрыз! Виной всему были «малюсенькие бикарасы» – стрептококки – возбудители инфекции, приводящей к ангине... А ещё, оказывается, в людях живут добрые... не-не, не так... вот! – полезные бактерии, да!.. А в его, Петькином рту, с утра всяких разных микробов столько, что «раздай их всем-всем китайцам по штуке в одни руки, ещё и себе парочка миллионов достанется»! А в одном грамме парного молока, которое даёт их Марта, бактерий этих на каждого жителя Земли хватит!.. Вот!
...И если вспомнить, что не имеючи специального логопедического образования, без особых усилий и стараний аспирант просто нарисовал голову человека в разрезе и выправил пацану речь, растолковав ребёнку, как и что должен делать язык во время проговаривания «трудных» звуков, то... вообще многие вопросы отпадают, ёшкин кот!
Ну, и (конечно, на правах почётного слушателя) Петька участвовал во всевозможных дискуссиях столичных учёных. Сидел парень, щурясь, смотрел в окуляр, разглядывая собственный рыжий волос, который таковым не казался, да слушал одним ухом. В разговорах москвичей царили хаос, сумбур и многообразие тем... тем не менее, было жутко интересно, хоть и непонятно... Многое услышал Петька, и не только о простейших:
— ...Я категорически с вами не согласен, молодой человек! – говорил взъерошенный профессор, измеряя шагами комнату. – Состояние современной науки на сегодняшнем этапе вызывает у меня скорее... недоумение, нежели гордость! Только вдумайтесь! Главным императивом так называемой «современной науки» является не что иное, как «экспериментальное воспроизводство», то есть «подтверждение опытным путём»... Следуя этой логике, под сомнение ставится само Существование человека, Бытие, если вам угодно... Следовательно, мы с вами существовать не можем, ибо «воспроизвести», скажем, вас, Ивана Мохова, в лабораторных условиях пока, я подчёркиваю, пока не под силу ни одному учёному!
— А как же генетика, Игнат Викентьевич? Вспомните, как гнобили Вавилова! А Штольцбель? Ему вообще досталось по полной программе, вы же сами рассказывали!.. Я вовсе и не хотел скатиться до рассуждений об алхимиках с их «гомункулусами», человечками из пробирки! Но хочется верить... Ведь возможности человеческого разума явно не исчерпаны!.. Я верю – в скором будущем нас ждут большие генетические сюрпризы!..
— Тут я с вами соглашусь, верить действительно хочется... Но вспомните прошлогодний журнал «Вестник ихтиологии» с первоапрельской «липой» про волосатую рыбу! Боюсь, что этот бред может стать реальностью. Вот вам – Большой генетический сюрприз! Точнее – «сюрр.приз» – сюрреалистический приз, награда за покорение Природы и победу над Здравым Смыслом!.. нет, спасибо... я пока пропущу... нет, не буду... себе, если хотите... и у меня складывается впечатление, что вы совершенно не задумываетесь о возможных отрицательных последствиях и моральной ответственности учёного за содеянное, ведь «большое» знание может привести к гораздо большему вреду, чем знание «небольшое» – «стандартное, привычное и обыденное»!.. а, разговаривая на разных языках, Иван, мы с вами только отдаляемся от Истины... Да! Мы совсем забыли о нашем рыжеволосом приятеле! Пётр, если вы ещё не устали от нашей болтовни и не собираетесь куда-нибудь улизнуть, мы вполне готовы... рассказать вам что-нибудь об одноклеточных...
Какой там «улизнуть»! В руках ребёнка находился чудо-микроскоп, в глазах горел огонь, внутри всё трепетало! И пусть учёные в разговоре с Петькой постоянно... отвлекались на «свои дела», не важно! Важно лишь то, что «в руках ребёнка находился чудо-микроскоп». И пусть свободно блуждающая мысль профессора иногда уходила слишком уж... далеко! Судите сами – чего, например, стоила следующая тирада Игната Викентьевича, призванная стать вступлением к очередной познавательной лекции, которую Петька прослушивал вместе с аспирантом Иваном Моховым:
«...Страшно подумать, но миллиарды мельчайших существ постоянно находятся на нашей коже, одежде, волосах... А внутри нас их ещё больше! Вот так же суетливо снуют по планете миллиарды людишек, мнящих себя «царями природы»; но что есть «человек» в масштабах Вселенной? Для неё мы – те самые «козявки из микромира»! Земля – пылинка, а мы, её жители, – бесполезное Ничто... Но это «ничто», согласитесь – часть Большого Целого! Это даёт право некоторым считать себя... стоящими на вершине эволюционной лестницы, а жизнь человеческой популяции, меж тем, зависит от каких-то неразличимых глазом... клещей, грибковых спор, бактерий, вирусов!.. Выходит, Жизнь от Смерти отделена микроскопически малыми величинами! Недаром говорят: «жизнь висит на волоске»... Именно мелочи играют едва ли не решающую роль в том, что «могло бы быть, если бы...». Пусть говорят, что История не терпит сослагательного наклонения! И вообще, кто знает, что она терпит, чего терпеть не может?.. Вот, например, вирус... такая мелочь, но кем ты был до болезни, и чем станешь после?.. И кому ты будешь нужен такой – «весь покрытый зеленью, абсолютно весь»? А не полез бы, куда не следует, был бы здоров... может быть... Я бы даже сказал, что жизнь наша – это запутанное переплетение Случайных мелочей... И поговорка «знал бы, где упасть придётся – соломки б подстелил» родилась не на пустом месте: кто из людей хоть раз в жизни не мечтал вернуться в прошлое, чтоб изменить там «кое-какие мелочи»?.. Впрочем, может это и хорошо, что нас туда не пускают... Да что там вирусы! Попробуйте букву в слове поменять – Смысл изменится кардинально! А в слове «Таити» даже букву менять не надо, можно её просто... подпортить малость... ну, как мутация портит хромосому, выбивая из молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты её участки – гены. Укоротите левый участок перекладины буквы «Т» в слове «Таити», и вместо плосконосых гогеновских див с цветочными гирляндами на грудях вы получите... плосконосых толстомордых генералов в аксельбантах в момент очередного военного переворота, причём людоедов!.. Вот вам – пример «досадной мелочи» – «малюсенькой» разницы в количестве нуклеотидов, определяющих структуру белка... Конечно, человеческая жизнь зависит от множества факторов... Запустила тёща в зятя кастрюлей перед началом рабочего дня – расстроился мужчина. А работает он, между прочим, на заводе «тормозных шлангов»!.. К чему может привести подобное отношение к человеку, можно только догадываться... Массу вопросов вызывают «причина» и «следствие»... Что явилось причиной появления в этих глухих лесах древнего немецкого капкана? Кто и Как сюда его доставил?.. Массу вопросов вызывают причины, и, как следствие, в данный момент я ломаю голову над этими вопросами...»
Как вы, наверное, уже догадались, такое «безобразие» долго продолжаться не могло... Не выдержали гости «испытательного срока»! По окончании времени договора хозяева отказались продлить аренду, после чего москвичи съехали и некоторое время жили в палатке на берегу, откуда по ночам доносились пьяные крики, выстрелы и слова тогда ещё никому не известной песни про изгибы жёлтой гитары.
* * *
...Так уж вышло, что в первый раз Петька влюбился не в девчонку, а в Науку. Правильнее будет сказать, не во всю науку, а в прибор «Ленинградского Оптико – Механического Объединения». И влюбился по-настоящему – жить без микроскопа не мог! В голове занудливо зудела одна лишь мысль: «Хоть бы они его... забыли, хоть бы оставили!..» Уж очень хотелось парню быть микроскопу хозяином. Вором мальчонка не был! И только ради Науки и по причине непреодолимой тяги к знаниям Петя продолжал таскать москвичам убойный дедовский самогон, постоянно зацепляя пару бутылей сверх оплаченного... Вот почему биологи тогда находились в состоянии «постоянного поиска истины», иными словами, «в одной поре», то есть... почти «не просыхали». Однако незаконные проникновения в ледник не могли долго оставаться незамеченными, и чёрные тучи возмездия сгущались над рыжей головой. Но не будем забегать вперёд...
ЧАСТЬ 5, лирическая
...Зима... Тишина в тайге. Давящая тишина и холод. Чу!.. Слышите, как «трещит мороз»? Это стонут от тяжёлого снежного груза спящие деревья. Не слышно птиц, не летают и не кормятся – берегут силы; ждут, когда спадут холода... Как бедным таёжным жителям удаётся пережить эту суровую пору? Нет ответа... Только холодное зимнее солнце бороздит верхушки елей, да поблёскивают сугробы... Река, скованная льдом и укрытая толстым белым одеялом, дышит наперекор зиме: редкие берёзы по берегам заледенели и стоят недвижимо в модных хрустальных одеяниях... Вдруг сменится капризная погода! – температура поднимется с минус сорока трёх... почти до нуля, и пойдёт снег. Опять снег... И эти игры резко-континентального климата с дикими перепадами температур могли бы продолжаться бесконечно, если бы не...
скоро февраль. Помутнеет небо, покроется сизыми акварельными тянучками; завьюжит, запуржит, потом стихнет внезапно налетевшая на тайгу спонтанная метель... А в следующий раз воздух, где-то слегка разогретый осмелевшим солнцем, прилетит как лёгкий ветерок – предвестник грядущего потепления. Оттают синички и впервые после многодневного молчания задинькают по-весеннему... Слегка постареет снег, подсев под собственной тяжестью и действием ветров, что несут из далёкого Далёка забытые запахи неосознаваемой пока весны... Странная «негативная» пора светлого ландшафта и мрачных «вазелиновых» небес.
...Солнце повеселело. Всё выше пробегая по небу, оно прогоняет зимнюю стужу, прогревает воздух; а ночью под яркими звёздами холодно серебрится корочка наста. И ещё не скоро весна одержит победу – зима будет долго и отчаянно сопротивляться, противоборствовать, чинить ей козни в виде внезапных морозов или неожиданно обильного снегопада... И этот плавный переход неслучаен, долгая весна в этих местах придумана не зря! Она дана Миру для того, чтоб Тот не сошёл с ума от неожиданно обрушившейся на него радости – вновь обретённого Детства...
Река вскрылась... Шумит мутный поток, шуршат и скрежещут серо-бирюзовые льдины, переламываясь, перемалывают друг друга, переворачиваются и в сутолоке продолжают свой путь вниз по течению. Порозовевшие стебли берегового кустарника трепещутся в сильно прибывшей воде: ночь была тёплой... А на берегу, густо поросшем хвойными породами, – свои едва заметные перемены: цвет растительного покрова слегка изменился. Скинув тяжёлые белые одежды и гордо распрямившись, стоят, приподняв мощные ветви, ели, кедры и пихты. Их тонкие хвоинки как будто наливаются новой жизнью: из заледеневших серо-зелёных они превращаются в густо насыщенные тёмно-зелёные; а спустя время, на концах ветвей появятся молодые отростки салатного цвета... И запах!.. Одуряющий запах хвои, смолы и прошлогодней прели!
...Давным-давно отошла сочная черемша, что тянется к свету, пробиваясь через пористый сахарный снег, уготованная стать зверю и человеку первым серьёзным лекарством от авитаминоза. Весенняя растительность постепенно вытеснилась благоухающей летней. Почти не найдёшь в тайге оранжевых жарков, разве, только что, выше самих Верхов, где, подпирая плечами небо, вздымаются ввысь гольцы-ледники – там весна затягивается, но с осенью встречается значительно раньше, чем в низовье... Отцвела черёмуха, оставив позади развесёлое браконьерское времечко – «черёмуховый икромёт», когда на нерест идут рыбные полчища; и если ты не «травоядный», тебе «крупно повезло»... Очень уж это увлекательно – доставать ложкой из трёхлитровой банки разнокалиберную хариусовую, ленковую и тайменную икру!..
...Лето вступило в права! Сменяя друг друга, иногда путаясь в очерёдности цветения, спешат жить и набирают силу под тёплым солнышком летние растения. Уже отцвёл багульник, кое-где уже вовсю розовеет кипрей; начинают наливаться зеленью ягодки кислицы, жимолости, малины и смородины, совсем недавно бывшие цветущей завязью, которую окружал гул насекомых-опылителей... А вдоль реки – на крутых скалистых берегах, каждое утро умываясь капельками тумана, гнездятся редкие саранки – тёмно-красные таёжные лилии с закрученными лепестками-локонами, чьи клубни вполне съедобны; есть синий дельфиниум и пряный медонос – бело-жёлтый донник; а чуть ближе к воде, на небольших горизонтальных выступах замшелой скалы, среди акации и розовых кустиков шиповника без труда отыщется прекраснейшее средство от расстройства кишечника – растение бадан с овальными красно-зелёно-коричневыми листьями, точно покрытыми лаком...
* * *
...Холодна ты, река Зябь! Даже в названии твоём есть что-то «зябкое», ледяное, сводящее зубы... Сотни лет бежишь ты по пёстрым камушкам, неведомо куда несёшь воды свои! Где-то буйная, местами относительно спокойная меж пологих берегов, берёшь ты начало из множества хрустальных горных ручьёв, сбегающих с вечно Белых Великанов; ты даёшь жизнь и приют несметному количеству рыбы, которую вот уже третий день подряд безуспешно пытается изловить «столичная наука»...
«Обалденный бамбуковый спиннинг с катушкой и пробковой рукоятью!» – этим и закончились восторги деревенских ребятишек, торчащих на берегу в ожидании клубничной жвачки. Ручкой спиннинга заинтересовался дятел, которому пришлась по вкусу мягкая кора иноземного пробкового дерева; а купленный в Москве «подарочный набор рыболова», призванный (как было обещано продавцом) «разорвать в клочья» сибирские реки – себя не оправдал... Рыба шарахалась в разные стороны при виде гигантских крючьев, густо обмотанных пёстрой синтетикой в стиле «пожар в джунглях»...
Петька, когда увидел столичную снасть, от хохота долго не мог подняться на ноги, аж заикал... Потом, придя в себя, вздохнул обречённо и куда-то исчез на пару минут. Появился неожиданно, волоча за собой из кустов упругий черёмуховый ствол – основу будущего удилища. Хоть и не любил, в общем, Петька рыбалку, но по необходимости мог без проблем «надёргать рыбки на жарёху». Осталось только найти подходящую наживку... Может, ручейника из-под камня вытащить?.. Ага! – вот этот надоедливый слепень, кружащий вокруг аспиранта, вполне подойдёт! Только закинул пацан, сразу давай вытаскивать! Кончик удилища предательски изогнулся... Тогда Петька дал слабину, бросил удочку на круглые камни, перехватился за леску, заскочил в ледяную воду и... выволок на берег черного полукилограммового хариуса!.. Учёные мужи переглянулись и многозначительно покачали головами.
Вот так импровизированный берестяной поплавок, черёмуховый ствол, крючок с мотком лески из кармана детских портков, собранные воедино по незамысловатой схеме «крючок – червячок – палочка», накормили гостей из Москвы: Петька слетал домой, нащипал зелёного лука с укропом, и через полчаса из закопчённого ведра, висящего над костром, уже виднелись подрагивающие в бурлящей воде хвостовые плавники...
* * *
...Стоял поздний июль, жаркий и почти без дождей. Всё больше оголяя речное дно, мелела река: вода спадала, но оставалась такой же прозрачной и холодной. Аспирант Иван Мохов ёжился от вида довольного профессора, который с диким криком «Господи, ХА-РА-ШО-та-КАК!!!» с разбегу влетал в реку, где плескался, ухая и ахая и, сносимый течением, смывал с себя липкий пот и зуд от укусов...
Вечерело. Солнце закатилось за гору, зацепившись напоследок за пикообразные верхушки ёлок и пихт. Нагретая за день тайга задышала: вот уже из Медвежьего лога потянуло хвойной прелью и ароматным дурманом цветущего разнотравья, и вместе с сонным таёжным зевком сонмы кровососущих насекомых отправились на ночную кормёжку...
— Вы заметили, Иван, как спешит здесь скрыться солнце, и как бы... мешкает утром? – спросил профессор, растираясь после только что принятого приятного купания. Он быстро облачился в спортивный костюм и теперь смотрел на аспиранта, расчёсывая мокрые пепельные волосы.
— Всё дело в очень высоком горизонте, Игнат Викентьевич! Вот вам и отгадка, – поспешил ответить Иван, – мы находимся в русле реки, сжатой высокими берегами: за нашей спиной – крутая хвойная стена, а противоположный скалистый берег и того выше!..
— Да, Ваня... Вы совершенно лишены... романтических взглядов! А сухой прагматизм и «излишняя учёность», кстати, обедняют нашу жизнь, друг мой! – профессор шлёпнул себя по лбу, размазывая напитого комара.
— Ну, почему же?.. Мне здесь... нравится всё, и воздух... – пробормотал начинающий аспирант, пытаясь понять, чем он на этот раз не угодил профессору.
— А то, что местные жители как бы... и не замечают здешних красот, это, я надеюсь, не осталось за пределами вашего внимания? – профессор подсел к начинающему разгораться костру и подкидывал дрова, морщась от дыма, попавшего в глаза.
Тут аспирант Иван Мохов, отгоняя от лица мошкару, втянул в лёгкие речного воздуха, посмотрел в сторону виднеющихся деревенских домов и выдал примерно следующее:
— Я считаю, это... не совсем так! Дело в том, что люди, живущие здесь годами, не просто свыклись и не замечают, а как бы... стали... с этой красотой... единым целым... И хотя это звучит... довольно странно, но, кажется, они действительно не мешают друг другу... Этакий симбиоз...
Профессор удивлённо поднял на Ивана глаза, и даже очки приспустил; а Иван, меж тем, продолжал, не веря тому, что эти слова срываются с его уст:
— ...они вжились в эту красоту, стали её частью! А... «являясь частью любой устойчивой системы, субъект... далеко не всегда способен абстрагироваться и объективно оценить её...»
Профессор Игнат Викентьевич Козяев выпрямился и гордо произнёс:
— Я рад за вас, Ваня – мои труды не пропадают даром! И за нас я рад – мальчик научил нас ловить рыбу... и правильно её готовить! Мы прикоснулись к Красоте!.. Безусловно, за это надо всенепременнейше!.. Где Петрушкина сумка?!!
Учёные сняли ведро с костра, налили и, обжигаясь, принялись за уху.
...Смеркалось. Биологи ели, отмахиваясь от комаров, и пили. Меж остывающих пахучих скал гулким эхом разносился смех, в костре пищал раскалённый песок, и постреливали дрова, бросая вверх снопы ломаных линий. Тихо шелестела река, ежесекундно пронося мимо косы сотни кубометров жидкого хрусталя... (Вот оно – Perpetum Mobile, вечное движение, – если только длится это движение весь твой краткий век, человек разумный!..)
...там тёмной вуалью спускался с небес
покой наступающей ночи...
...И только жёлто-оранжевый свет костра с двумя красными пятнами лиц, разгорячённых огнём и самогоном, сопротивлялись надвигающейся тьме: других источников света попросту не было – деревня Верхи ещё ни разу не попадала в коварную паутину электрификации...
Москвичи говорили о будущем и прошлом, о судьбах Мира и сбывающихся (так или иначе) предсказаниях фантастов и периодически отходили к воде проветриться: тогда причудливо вытянутые тени великанов начинали гулять по отвесному экрану противоположного берега... Где-то ухал филин... Под скалой, ударяясь о камни, плескалась чёрная вода... Холодное дыхание реки приятно касалось нагретой кожи; здесь было темнее, и на безлунном небе звёзды сияли ярче, завораживали, мерцая и переливаясь всеми цветами спектра. Там, наверху, широко разверзся Выход в холодную бездну – непостижимый, пугающий своей безграничностью Макромир...
Когда-то Создатель засеял чёрную пустоту бриллиантовой пылью,
и теперь миллионы колких точек отражались во влажных людских глазах...
ЧАСТЬ 6. Апофеоз
На правом берегу, точнее, под крутым бережком на речной косе, покрытой толстым слоем круглой и гладкой речной гальки, стоит светло-коричневая палатка. Стоит там, где весной дурная вода цвета «кофе с молоком» шлифует и царапает русло – тащит льдины, грязь, деревья, трупы животных, геологов и неосторожных промысловиков, частично оставляя всё это в «заломе» – беспорядочном нагромождении серых стволов, лишённых коры и тонких веток.
...Раннее утро на реке. Ещё не видно неба: неопределённая белёсая мгла сливается с густым туманом, стелющимся по серой воде; мерно журчит река, только шлёпает и булькает выпрыгивающая за мошками рыба... Вековая тайга держит цепко остатки ночи косматыми хвойными лапами... Угли костра, ещё недавно малиновые, едва дымятся и почти догорели, рассыпались в седой прах: голубой дымок тихонько поднимается в безветрие и пропадает, поглощённый плотным молоком тумана. Мокрая природа, сонно потягиваясь, просыпается. Вот-вот забрезжит рассвет, разгоняя остатки тьмы; туман, поднимаясь, растянется, разорвётся на бесформенные клочья и рассеется: окропит росою скалы, растения и палатку, в которой спят, забывшись тяжким сном, уже изрядно уставшие отдыхать... заезжие гости из Москвы...
* * *
Ночью Ивана мучили кошмары. Вначале он был похищен «зелёным человечком» с седой бородкой, который «транс-гипер-телепортировался» из созвездия Лебедь, вышел прямо из костра и, сказав на вполне Земном языке, что «хватит Ивану тут сидеть», потащил аспиранта в палатку, должно быть, для «проведения жутких опытов»... Всё происходящее казалось настолько живым и реальным, что Иван отчаянно сопротивлялся – кусался и мычал проклятия. Похищенному мнилось, будто он явственно ощущает крепкое узловатое щупальце пришельца, вцепившееся в ворот свитера, и как инопланетянин, пошатываясь от «непривычной Земной гравитации», с кряхтениями и «тяжёлым дыханием в чужой атмосфере» пытается внедрить пленника в «специально подготовленный для этого кокон»...
Затем картинка сменилась. Большая седая лошадь в профессорских очках фыркала ему в лицо и говорила следующее: «Эй! Может, воды? Иван, вам плохо?..» И следом: «У нас мало времени, запоминайте!» Далее следовал секретный космический код, предсказывающий будущее: «два восемьдесят семь... три шестьдесят две... четыре двенадцать... пять тридцать... шесть десять... восемь с полтиной – не меньше!.. девять десять... червонец!..» И в тысячный раз сначала: «два восемьдесят семь...» Не было никакой возможности разгадать тайну космического послания, хотя в этих важных... судьбоносных цифрах, отправленных «Космическим Абсолютом» для спасения всего рода людского, неуловимо проскакивало что-то невероятно знакомое... Эх, ёшкин кот, знать бы разгадку той тягучей последовательности, знать бы её алгоритм!..
...Потом в голове «порвалась плёнка», и стало темно. Но ненадолго. Тут же Ваня попал в Капкан, Гигантский и Блестящий... Ему инкриминировалась скупка-перепродажа «заморских тряпок» в целях личной наживы. Суд был скорым, приговор – ужасным: «Убить его немедленно особо извращённым образом – вернуть на третий курс института!», – взвизгнул свиноподобный слизняк в погонах; и тут же со всех сторон раздался душераздирающий скрежет – на зов слизняка стекались палачи... Толпы уродливых чудищ, сошедших с полотен Иеронима Босха, терзали отравленный алкоголем разум и грызли измождённую плоть... Они жутко хрипели и чавкали, выдирая жёлтыми клыками куски мяса из худого аспирантовского тела. Затем, мерзко хихикая, подтащили измученного Ивана к большущей ржавой бочке с нечистотами, и безобразный крокодило-паук сбросил несчастного в дурно пахнущую кислую жижу: аспирант отчаянно барахтался, пытаясь не уйти на дно...
КОНЕЦ ПЕРВОЙ СЕРИИ
(Кошмар был снят на киноплёнке Шосткинского производственного объединения «Свема»)
* * *
...Иван дрыгнул ногой, захлюпал и с усилием приоткрыл заплывшие глаза. Палатка сотрясалась от низкочастотного профессорского храпа... Во рту «умер скунс» и потом засох. Ивана мутило... Пищали наетые комары и, спасаясь от перегарного выхлопа, бились о кремовую ткань в поисках выхода... В животе забулькало. С трудом выпутавшись из спального мешка, Иван подполз к выходу и вывалился наружу. Снаружи было гораздо свежее... Туман почти рассеялся... В голове ровно и монотонно шумела река... Опухший Иван, опираясь на мокрую податливую ткань палатки, тяжело поднялся с колен и попытался выпрямиться. В глазах двоилось, и временами даже троилось. Кольнуло в кишках... Неуклюже перебирая непослушными ногами, постепенно ускоряясь, Иван побежал к лежащему толстому стволу кедра, подмытого весенним паводком. Он бежал галсами – зигзагообразно, спотыкаясь о круглые камни-голыши, о закопчённое ведро с остатками ухи, о собственные тонкие ноги... перевалился, обдирая живот, через ствол, пытаясь на ходу стянуть синие «трикушки» и, приземлившись с другой стороны, тупо присел в ожидании...
...Тайга просыпалась. Небо посветлело: кое-где в разрывах белой мути уже угадывалась молодая синь... Просыпался животный мир. Пара проворных птичек-мухоловок, периодически вспархивая, бегала, кивая хвостиками, вдоль береговой линии в поисках корма, пока их не спугнул здоровенный глухарь, перелетавший реку по своим глухариным делам... Выпрыгивая из воды, свирепствовала рыба – плескалась, завтракала мелкими мотыльками, беззаботно мельтешащими прямо над потоком... На противоположном берегу сорока прострекотала свой пароль и тут же получила далёкий гулкий отзыв с этой стороны...
Туманный взгляд аспиранта бессмысленно блуждал по размытой панораме. В глазах стояла муть, зрительный центр мозга отказывался работать самостоятельно... Иван закрывал глаза, но в памяти тут же начинали всплывать остатки кошмарных видений...
Со стороны корней лежащего дерева, за которым нашёл прибежище Иван, послышался неясный шорох и лёгкий шелест осыпающейся почвы; аспирант повернул голову на звук... Метрах в десяти, на расплывающихся корнях кедра обнаружилось движение: два совершенно одинаковых рыже-серых пятна, двигаясь абсолютно синхронно, подпрыгивали и замирали, словно играли и резвились в непонятном эквидистантном танце. Стараясь «навести резкость», Иван напряг мозг, протёр непослушные глаза и попытался сфокусировать зрение: пятна начали медленно сближаться, слились воедино и превратились... в маленького озорного бельчонка, который делал робкие попытки приблизиться... Аспирант замер и расплылся в нетрезвой улыбке, предвкушая радость общения с симпатичным представителем животного мира. Зверёк, тем временем, нисколько не меняя стиль передвижения, мелкими резкими скачками осторожно направился в сторону Ивана. И вот, когда бельчонок почти уже приблизился на расстояние вытянутой руки, торжествующий аспирант Мохов... смутно ощутил... какое-то неясное несоответствие... В ту же секунду мозг Ивана пронзила ужасная мысль: «У него только ОДИН глаз!!! Один большой глаз... по центру, как у Циклопа!!!» И тут же следом:
«ВСЁ, ДОПИЛСЯ!!!»
Сердце Ивана затрепыхалось! Он захлопнул глаза и, чтобы наваждение исчезло, посильнее сжал веки, стараясь не дышать, повторял про себя: «Этого не может быть, этого нет! Этого – нет!.. Этого не может бы-ыть!.. ЭТОГО – НЕТ!!!»
...Аспирант медленно приоткрыл глаза и сквозь радугу мокрых ресниц опасливо посмотрел на грызуна... Любопытный непуганый зверёк увлечённо наблюдал за ним и, как будто издевательски улыбаясь, подмигивал...
ЕДИНСТВЕННЫМ ГЛАЗОМ!!!
«Туманное будущее передовой советской науки» громко икнуло... и заорало истошным голосом! Пулей перелетев через кедр, путаясь в спущенных штанах, Ванька Мохов бросился к палатке, откуда на крики о помощи уже выскочил заспанный профессор: одной рукой он в поисках очков лихорадочно шарил по многочисленным карманам «инцефалитки», другой – сжимал вихляющуюся пятизарядку «МЦ» двенадцатого калибра... Профессор Игнат Викентьевич Козяев трясся всеми частями тела и кричал срывающимся тенором:
«Где медведь?!! Где он?! Где медведь?!!»
Причём, беспорядочно стрелял!.. И почему-то преимущественно... в Иванову сторону!..
Бедный Ванька слов профессорских не разобрал... Увидев опухшее, одутловатое и искажённое злобой лицо профессора, который, как казалось, стреляет в него, и без того насмерть перепуганный аспирант заблажил пуще прежнего и метнулся в сторону крутого глинистого берега!.. подпрыгнул, обдирая руки, уцепился за корни, подтянулся, шкрябая кедами крутую преграду, цепляясь за мокрую траву, лихо вскарабкался наверх и ринулся, с хрустом ломая ветки, в тёмную таёжную гущу!..
* * *
...В густом брусничнике под большим замшелым пнём, в холодном сумраке девственной сибирской тайги, обхватив голову руками, сидел аспирант Иван Мохов. Сидел и дрожал... Худые руки, торчащие из серой заляпанной футболки с надписью «Спорт», покрылись пупырышками от холода и комаров. Хмель улетучился – похмелье вступало в решающую фазу...
«Я опять вижу то, чего быть не может! Я сошёл с ума!.. Белок-циклопов не бывает!
А Игнат Викентьевич?! Он-то что?.. Почему он хотел меня укокошить? ...и ещё эта... рыжая, с одним глазом!.. Неужели... опять?! Только не это!.. Может, мне показалось?.. Но я же ясно разглядел!.. Один глаз!!! Господи!.. Только не это... Когда же всё это кончится?!! Сам виноват – алкаш проклятый! Опять допился до галлюников...»
Дело в том, что однажды с Иваном нечто подобное приключалось – рассудок тогда на некоторое время покидал его. Будучи студентом-отличником третьего курса, Иван по непонятному стечению обстоятельств оказался в компании однокашников-лоботрясов, которые то ли ради смеха, то ли из мести пригласили «ботаника» на празднование, посвящённое благополучно сданной очередной сессии... Показал себя Иван с «лучшей» стороны, его даже... «зауважали» после всего этого! Непьющему до той поры отличнику «обмывка» сессии сразу пришлась по душе, но как часто случается в раздолбайской студенческой жизни, праздник плавно перешёл в запой... Ивана понесло!.. Очень ему понравилось веселье в компании раскованных полуголых пятикурсниц, танцы на теннисном столе голышом с лампами дневного света наперевес и пение запрещённых песен под расстроенную гитару в общежитской комнате отдыха на четвёртом этаже... Ух!..
На шестой день, проснувшись в чужой постели, Ванька, томно потягиваясь и зевая, осмотрелся и пришёл к выводу, что «всё не так уж плохо»: голова казалась ясной и не болела, чего нельзя было сказать об утре вчерашнем! Но стоило только парню заговорить, сразу стало ясно – приехали!.. Траванул мозги капитально – не мог связно и чётко изъясняться с окружающими, только: «Нильги-истя... кли алы-ква-а сепуськи бу-уньги...» Парню налили стакан и сказали сидеть молча. Вроде полегчало... Но к вечеру он всё же умудрился «словить белку», да не одну! Там ещё и «гуси» были... ну... те, которых «гонят»... Так вот, летели те белки, сидя на этих гусях, стройным косяком, а Ванька бегал по этажам с большим ножиком и дикими глазами, преследуемый огромным чёрным псом с кровавой пеной на морде...
Долго его ловили... (Ну, в смысле, Ивана, а не кобеля!) Вся общага «на ушах стояла»! Больше всех переживала комендантша, но не за Ваньку, а за своё будущее. Когда санитары проводили связанного буяна через турникет вахты, комендантша повторяла заклинание: «Это – единичный случай, такого в нашем общежитии не бывает! Это – единичный случай, товарищи!..» А цепкая вахтёрша, старая грымза Ия Михайловна, чмокала зубными протезами: «Так его! В милицию его, безобразника бессовестного!..»
...В больничке Ивана успокоили аминазином. Потом капельницами промыли... Когда его «отпустило» и его отпустили, на голову пьяницы-дебошира обрушилась лавина: комсомол... студсовет... декан... ректор... родители... суровый суд товарищей... привязать к позорному столбу!.. отчислить ко всем чертям с «волчьим билетом»!.. таким не место в наших рядах!.. и т.д. и т.п. Спасло безупречное прошлое – отличная успеваемость, участие в общественно-политической жизни факультета и, конечно же, заступничество профессора Козяева, который видел в людях не только их отрицательные качества... А Ванька, поклявшись «больше – не в жись!», всерьёз «взялся за своё здоровье» – откопал где-то справочник по психиатрии и стал выискивать у себя симптомы различных отклонений от нормы, что само по себе наводило на мысль о некоей симптоматичности... Но в результате этих исканий Иван ничего, кроме «гиперкератоза* головного мозга», не приобрёл... А уже потом, после учёбы, пару-тройку раз круто опробовав на себе действие алкоголя, начинающий аспирант Иван Мохов успокоился и решил, что «подобное» с ним больше не приключится, важно лишь... быть осторожным да знать меру, вот и всё...
*Гиперкератоз, – ороговение клеток эпидермиса; проще говоря, мозоль...
Ан нет, ёшкин кот! Видать, нельзя ему совсем!.. Мы то с вами знаем – не водятся в Сибири одноглазые белки! Да и в Африке не встречаются, – вам это любой мало-мальски грамотный криптозоолог скажет... Это ж надо – такое выдумать! Мендель с Морганом отдыхают!.. Эх, Ваня, Ваня... Сам-то ты как всё это объяснишь, а?.. Какой же силы должен быть мутагенный фактор, чтоб за относительно короткий промежуток времени приобретённое уродство, в частности, ранение в глаз, полностью изменив сущность животного, стало... врождённым признаком вида, передающимся по наследству? Это что-то невообразимое и совсем... малоизученное! Разве только... «Тунгусский метеорит» сюда приплести можно, и то – с ба-а-льши-им натягом! Хотя... а почему бы и нет?! Учёные до сих пор гадают:
«И что же это тогда... тридцатого июня тысяча девятьсот восьмого года... там
так сильно... бабахнуло, а?..»
То есть – сами ни шиша не знают! (Не знают они также, что это был уже третий «бабах» за последние двести пятьдесят лет.) Те «бабахи» были послабее, конечно, но явно такой же природы, так что остановимся на последнем случае. Жаль только, очевидцев не осталось, – вымерли... Кто сразу на месте, кто попозже... И следов «метеорита» до сих пор никто найти не может... И нам остаются только предположения. Так давайте предположим, что нам мешает? Может, всё было так... а может, и сяк:
«...Когда в тот роковой день над тайгой всходило солнце, ещё ничто не предвещало беды... До очередной катастрофы оставалось двенадцать часов сорок две минуты...»
Или:
«...Знал бы охотник Мундокыр, чем закончится для него сегодняшняя охота, бежал бы с утра пораньше, куда глаза глядят, сломя голову без оглядки, аж пятки бы сверкали, как улепётывал бы...»
Или:
«...И вот на небе, вспыхнув, показалась яркая точка и начала расти, окутываемая клубами белого дыма... Гигантское инородное тело пробило нежную земную ауру и теперь стремительно снижалось, ничего хорошего никому не предвещая...»
Или:
«...Казалось, что Огонь сошёл на Землю... С гулом и воем огромный огненный шар на невообразимой скорости встретился с земной поверхностью... Раздался взрыв!.. Взрыв невиданной доселе мощности! Земля покачнулась... Вздымая в испуганное небо тысячи тонн почвы и сгорающих, как волоски, древесных стволов, над землёй образовался оранжевый шар колоссальных размеров, и тут же чудовищно упругая ударная волна, сметая всё и вся на своём пути, сея смерть и разрушения, пронеслась по Тунгусскому краю...
...Всё живое погибло. Мёртвое – испарилось в адском пламени... Горела смятая, разваленная тайга. И только последыши Большого Взрыва – волны неизвестных науке... ну, допустим... омега-частиц (уже в третий раз) долго огибали земной шар, облучая несчастных одноглазых белок по всему свету.»
Что явилось причиной «Тунгусских взрывов», почему эти самые омега-частицы подействовали исключительно на одноглазых белок?.. На эти вопросы пусть отвечают Академия наук и доморощенные уфологи, а нам пора возвращаться к Ивану – нельзя его бросить в таком положении, совсем пропадёт без нас парень под влажным тёмно-зелёным пологом тайги...
* * *
...Иван поднял опухшее лицо. Из-под раскрасневшихся век сочились слёзы и скатывались вниз, чуть притормаживая в редкой щетине на подбородке. Аспирант утирал их грязными ладонями и невидящим взглядом смотрел перед собой. Там, между молодой ёлкой и толстым двухметровым стволом дягиля – медвежьей пучки, увенчанным раскидистой шапкой зонтичного соцветия, в центре мокрой паутины застыл в ожидании своей мухи паук-крестовик... Что-то подсказывало Ивану, что в тот злополучный раз в студенческом общежитии всё было не совсем так, как сейчас... Да и с профессором не всё срасталось – такой добряк, и... такое! Но на оценку собственного состояния и трезвый анализ всего происшедшего просто не хватало сил, и он по инерции продолжал причитать, отмахиваясь веником папоротника от занудливых кровососов:
«...Я сошёл с ума – я видел... белку... профессор тоже... сошёл с ума – он хотел меня убить... я заблудился... меня здесь... съедят!.. Так мне, пьянице, и надо! Нечего пялиться на одноглазых белок... Бухать надо меньше, скотина!.. Но я же видел, я отчётливо видел всего один глаз! Всего один... Один!.. А ведь он, когда в меня стрелял, кричал что-то... С ним-то что стряслось? Не могли же мы враз сойти с ума! Так не бывает!.. Ага, и белок одноглазых не бывает!.. Но я же видел, ясно видел – один глаз! Один!.. Куда теперь идти? Как я найду дорогу?.. Не мог Игнат Викентьевич желать моей смерти, я ж его знаю не первый год – он не кровожадный!.. Но тогда почему он в меня стрелял?!!»
...Аспирант вздрогнул и прислушался... Это не дятел!.. Где-то едва слышно раздавались редкие глухие удары; и, только проявив недюжинную сообразительность, можно было догадаться, что это ружейные выстрелы, – так далеко находился источник звука.
«...Это профессор! Чего он опять стреляет-то?.. Может... это для меня, чтоб я вышел на звук? Фигушки! Тут-то он меня и шлёпнет! Нет, глупости!.. Нет-нет, не может такого быть!..»
Щёлкнула ветка. Мышцы Ивана, вжавшегося во влажный мох, чудовищно напряглись, готовые в случае опасности опять заработать в полную силу. Иван, притаившись, затих... Кто-то, явно не маскируясь, ломился сквозь частый смолистый ельник, ощетинившийся тонкими острыми ветками с редкой хвоей. В мозгу аспиранта вырисовывались страшные картины вероятного недалёкого будущего: он, растерзанный медведем, лежит себе тихонечко на бруснике в полусъеденном виде с вывалившимися кишками, а где-то в далёкой шумной Москве по улицам бродят толпы молоденьких красавиц, уже никогда не узнающих его любви и ласки... «Господи!.. За что?.. Я же и пожить-то ещё толком не успел!.. За что?..»
И вот, когда Иван уже был готов принять удар злодейки-судьбы и окончательно распрощаться с непутёвой жизнью, из-за густых еловых зарослей, прикрытых кустарником, раздался банальный человеческий кашель... причём, детский! Тут же в кустах послышался треск, и из-за них показалась... рыжая голова! – Ванька Мохов вскочил на ноги и бросился обнимать разгорячённого Петьку, который был рад не меньше и сбивчиво тараторил, задохнувшись от долгого бега по густой цепкой тайге:
— Ух! Хорошо, что я вас... быстро нашёл, дядь Вань! От вас, как... от лося... след!.. А то Игнат Викентич... прям... с ног сбился – вас искать... говорит, подумал, на вас медведь напал, а он хотел вас... спасти от медведя... спасти, а вы... испугались, вот... и убежали!.. от медведя...
Иван отстранился от запыхавшегося следопыта, на всякий случай... пересчитав оба Петькиных глаза, и растерянно промолвил:
— Какой медведь?.. Не было там никакого медведя, только... белка...
— Какая ещё... белка?! На вас же медведь напал, а Игнат Викентич... подумал, что... напал, и давай вас... спасать... от него... от медведя... вот!..
— Так он что, подумал, будто на меня медведь напал?! Но он же в меня стрелял! Он меня хотел убить!.. – ещё более растерянно произнёс аспирант, всё сильнее сомневаясь в собственных словах...
Рассказ мальчишки многое объяснял; картинка начала проясняться, что
было заметно по выражению лица Ивана Мохова.
Петька недоумённо смотрел на замученного аспиранта:
— Дядь Ваня, что с вами? Пойдёмте к палатке, а?.. Он же не в вас, а в медведя стрелял... ну, думал, что в медведя стреляет, который за кедром прятается! Пойдёмте, а?..
...Теперь, когда в лице рыжего пацана пришло спасение, и перспектива «быть съеденным заживо» отодвинулась во времени и пространстве на неопределённое расстояние, на похмельный синдром Ивана наслоилась странная апатия: ведь, только что – всё был готов отдать, чтоб выбраться отсюда – найти дорогу к палатке, и вот – безвольно опустился на насиженное место в брусничнике!.. Наряду со вполне реальным (?) кошмаром, не выходившим из головы, – одноглазой белкой, и другой, не совсем осознаваемой похмельной шуганью, внутри аспиранта разгорался костёр невесть откуда взявшегося жгучего стыда – костёр хорошо знакомых алкашам грызущих мук совести, от которых ни убежать, ни скрыться, ни уснуть... путём, и не забыться...
Короче говоря, на душе скребли кошки, и сильно скребли! Устал от всего этого молодой аспирант, и единственным выходом из сложившегося положения видел только возвращение домой – в душную, тесную, родную Москву. И дело не в «приевшейся» таёжной красоте, как вы понимаете... Ведь, как известно, истинная Красота не приедается, может лишь притупиться наше собственное Её понимание. Потому что Красота, как ни крути, существует «сама по себе», независимо от нашего к Ней отношения; мы же, напротив, целиком и полностью зависим от Её отношения к нам...
ЧАСТЬ 7. Исход
...На берегу стоит мокрая коричневая палатка. Дымится костёр. Пасмурно; моросит дождь... Да и не дождь, так – одно название... Подперев руками голову и уставившись в скалу противоположного берега, на большом мёртвом стволе слоновьего цвета, выдранном из залома, сидит аспирант Иван Мохов. Сидит и пытается не думать... За его спиной, понуро опустив голову и заложив руки за спину, медленно бродит туда-сюда Игнат Викентьевич. Оба молчат. Только спокойно журчит река, шипят в костре капельки дождя, да пищат-потрескивают дрова...
Слева послышался едва различимый диссонирующий вой двух лодочных моторов – кто-то спускается сверху?.. И через несколько минут из-за поворота показались две перегруженные лодки, осаженные выше всех мыслимых и немыслимых ватерлиний. Когда головная лодка, поднимая вал, с рёвом проходила мимо косы, полулежащий среди фляг и вещей небритый незнакомец с помятым лицом стянул с головы ушанку и помахал москвичам; профессор вяло ответил на приветствие... Этим рыбакам, ходившим в самые что ни на есть "верха", до дома оставалось чуть более двух третей пути: путешествие вниз по реке с тяжёлым грузом ещё таило в себе массу всевозможных неприятностей (включая вероятную встречу с рыбнадзором), да и «воды в уши» можно было набрать запросто, и не раз – профессор прекрасно помнил дорогу... А пока...
* * *
...За шумящим перекатом чуть пониже деревни Верхи река успокаивалась и заполняла тёмной зеленью глубокий провал, образуя Бездонную яму, глубину которой ещё никому не удавалось измерить – якорной верёвки или троса попросту не хватало!.. Вот где тишина!.. Спускаешься без мотора самосплавом... Вода начинает темнеть, уже не видно пёстрых камней – якорь перестаёт бренчать о дно и повисает в неизвестности. Течение начинает разворачивать лодку, и ты отдаёшься ему, плывёшь в благоухающей тишине... Здесь, где нет солнца, все таёжные ароматы ощущаются и вместе, и по отдельности; и именно здесь река пахнет по-настоящему! И эхо... ЭХО!!! Эхо!! Эхо!.. эхо... Стоит только рявкнуть дико, или завопить непристойность про «не спящего глухой ночью», как тут же займётся оно, замечется меж крутых берегов, начнёт биться о пятидесятиметровые скалы и ещё долго не успокоится в прохладном ущелье... И небо синеет над головой... Покой... Покой... Покой...
А потом якорь, брякнув единожды, опять поймает дно, лодку развернёт вперёд кормой и вынесет из Бездонной ямы на плавный перекат, после которого берега раздвинутся, присядут, в глаза ударят солнечные блики, и река расслабится снова...
...Видимый глазом уклон длинного Синего плёса, где вода без единого всплеска (не считая рыбьей булькотни) движется тягуче по гладкому руслу сплошной выпуклой массой живого стекла, вскоре сменится пенной стихией, где вновь начнёт бурлить сжатая скалами река, которая бьёт и обнимает торчащие со дна валуны, крутится и вертится, словно в стиральной машине активаторного типа, шумит, подкидывает лодку на валах и обливает рыбаков десятками литров воды. Этот относительно-проходимый порог унёс уже не одну жизнь отчаянных, неаккуратных, невнимательных и просто куражащихся в нетрезвом бахвальстве... Что поделать, Река не прощает слабостей, пьяных, и «дешёвых понтов»!
...А километров через тридцать рыбаков ждал ещё один порог – Нижний, абсолютно непроходимый. Причалив к правой стороне, они должны были разгрузиться и перетащить по берегу тяжёлые фляги, лодочные моторы, канистры, торбы, шмотки, снасти и десятиметровые лодки – всего на двести пятьдесят метров и два часа делов...
Порог шумел так, что заглушал рёвом все остальные звуки. Бирюзовая вода билась и пенилась, цепляя воздух, бурлила крупными пузырями, шлифовала тела больших каменных глыб, что вздымались из этой круговерти гладкими мокрыми боками. По большой воде, когда река несёт древесные стволы, они, попадая в эту «мясорубку», снизу выходят измочаленными и полностью лишёнными коры и веток: представьте, что будет с человеком в этой упруго кипящей смеси воды и воздуха...
Главная опасность подстерегала в основном тех, кто шёл за «большой рыбой» вверх по реке. Перетащившись и расслабленно оттолкнувшись от берега, полные планов и радостных браконьерских предчувствий, они, раздухарённые, заводили мотор, который по разным причинам неожиданно глох... Рулевой, стоя на топливном шланге, пытался оживить двигатель, но... лодку уже влекло бурным потоком в самую гущу. Выбраться из кипящего водоворота, насыщенного воздухом, было практически невозможно – берега вдоль порога, утыканные памятниками, наводили на грустные размышления... Так что, если, спускаясь вниз, не прозевал момент и не влетел со всей дури в бурлящую стихию, тебе остаётся только немного попотеть – «обтащиться», привести себя в порядок и продолжить спуск по реке: через километр, выскочив из-за поворота, встретиться с лесосплавщиками. Там, почти вплотную подойдя к порогу, вандальничает леспромхоз – вгрызается в тайгу, оставляя после себя пни, жеваную землю, обрывки троса, замасленные бочки, тракторные шестерни, кривые обрубки вязальной проволоки и тракторные траки, пара которых (в случае обрыва стандартной пары железных «яиц» – шаров лодочного якоря) удержит лодку на любом перекате...
* * *
...Первым под плеск волн и гул удаляющихся лодок заговорил профессор:
—Иван... Мне, честное слово, очень жаль, что так... получилось!.. Простите старого болвана, померещилось мне... или приснилось... А когда вы закричали, я сослепу и не разобрал, что это не медведь. Давайте всё же расставим все точки!.. Как говорится, расставим все точки над «Ё»!
— Не над «Ё», а над «i», Игнат Викентьевич! У неё только один глаз был! Один!..
— Право, даже и не знаю, что вам сказать... Ничего, кроме древнегреческого эпоса, на ум не приходит. Ведь только там можно встретить мифологическое существо «моно-окулюс» – одноглазого Циклопа... И если рассмотреть строение черепа современных млекопитающих, в частности, грызунов, то... Вспомните строение органов зрения, Иван! Это же ваш «конёк»! На экзамене вы блестяще отвечали... А как нам поступить с теорией «парности и симметрии»? Современная наука не располагает...
— Игнат Викентьевич! Я видел! Собственными... двумя... глазами видел!..
— В таком случае, молодой человек, я вынужден... с горечью констатировать, что это не что иное, как галлюцинация, сопровождающая «Delirium Tremens» – белую, извините великодушно, горячку...
Иван тяжко вздохнул, и вновь на берегу воцарилось молчание.
* * *
...Проводы были недолгими. Узнав по красным ушам и заплаканным глазам пацана о разнице между «выпитым и оплаченным», учёные, конечно же, заплатили сполна. Кроме того, профессор, помолчав немного, разразился пламенной речью в поддержку Петьки и сказал отцу, что «такого ребёнка надо ещё поискать!..», и что родители по праву могут гордиться «маленьким пытливым чудом», и что в знак дружбы и доброй памяти, на благое дело «развития детского интеллекта», а так же в благодарность за «курортные условия недельного проживания» они с Иваном решили подарить мальчику... микроскоп!..
Даже и не передать словами тот внутренний жар, что охватил Петьку! Сразу забылись тяжёлые дедовские ладони, перестала болеть от крапивы задница и прекратили ныть от мозолистых отцовских пальцев уши – только вылупленные детские глазёнки радостно моргали рыжими ресницами.
...На берегу (как и было оговорено – через две недели) уже стояла в ожидании погрузки большая лодка, и сам дядя Эдик с приятелем, которые помогали москвичам собираться и грузить вещи. Петька тоже помогал, его просить не нужно!.. Скатали палатку – только примятая лепёшка пихтовой подстилки осталась. Залили остатками чая костёр, рассовали меж фляг и торб вещи и присели «на дорожку», а приятель дяди Эдика банкой из-под зелёного горошка «Глобус» вычерпывал скатившуюся к корме воду, которая заплеснулась в лодку на крутых валах недавно пройденного ими Верхнего порога. Там-то они и браконьерничали эти две недели с дядей Эдиком, где ж ещё-то!..
Вниз решили идти с рыбалкой – чего просто так сплавляться!.. Пусть не только воспоминания увезут в свою Москву: «Конечно, малосольной дадим! Да какие деньги, вы чё... Мы ещё и свежей наловим! Нам этот порог проскочить, тот – обтащить, там внизу в яме покидать «мыша», – попробовать таймешат навыдирать, может, пару-тройку сеток кинуть... а поутру заскочить к плотогонам, и – ходом до «района» без остановок...»
— Ну, Петрушка, счастливо оставаться! Спасибо тебе... за всё! Если б я был писателем, то непременно написал бы про тебя, честное слово! А так у меня слов не хватит!.. – Иван похлопал по плечу Петьку, который следил за дядей Эдиком, переливающим бензин из очередной канистры в рабочий бачок: брызги топлива падали на воду – радужная маслянистая плёнка, покачиваясь, медленно сползала вниз по течению. – Береги прибор, он ценный! – грустный аспирант подмигнул Петьке и пожал не по годам крепкую детскую ручонку.
— Ну, чё, пошли? – простужено спросил приятель дяди Эдика, разворачивая болотные сапоги и приглашая в лодку москвичей. – Кажись, всё взяли... шпининг там свой только не оставьте... вон он, возле рюхзака!..
— Давайте-ка отчаливать, а то солнце прямо в морду будет!.. Вода слепит, не видно, когда в пороге... ни шиша, ёшкин кот! – скомандовал рулевой. – Всё взяли-то?.. Грузись!
Аспирант застегнул фуфайку, перешагнул через борт и примостился меж фляг, а профессор, присев на одно колено, обнял Петьку, посмотрел в детские глаза и сказал:
— Вот и пришла пора расставаться, мой рыжеволосый друг! Нам было с вами... очень интересно! Я рад, что за тысячи километров от гордых просвещённых столиц, кичащихся уровнем жизни и образования и, зачастую, – мнимым знанием «природы вещей», здесь, на берегу прекрасной таёжной реки, я учился у семилетнего мальчика... Я учился... дышать, слушать и смотреть... Я учился у Вас учиться!.. Пётр! Будьте всегда таким же открытым, жизнелюбивым и... добрым человеком! Не уставайте познавать этот чудесный, полный света... щедрый Мир!.. Пусть учение не станет для вас обузой и тяжкой повинностью... Я знаю, в сентябре вы должны впервые сесть за парту в школе-интернате... Одному Богу известно, что ждёт вас... Но не унывайте, что бы ни случилось! Я думаю, всё у вас получится, нужно только стремиться! Кто знает, может нам ещё суждено... Будьте счастливы!
Игнат Викентьевич суетливо чмокнул Петьку в макушку, потрепал рыжий вихор и добавил смущённо, выдержав многозначительную паузу:
— Я многое знаю... Но, оказывается, этого так мало!.. Не обращайте внимания на старого дурака, Петя! Просто... тот ваш... семейный капкан не выходит у меня из головы... Да и в самолёт с ним не пустили бы, нужны соответствующие документы... Ладно, не буду, не буду... Всего вам... самого наилучшего, друг мой!..
Профессор забрался в лодку и уселся на рулон туго свёрнутой палатки, освобождая по просьбе рулевого придавленный вещами длинный шест. Приятель дяди Эдика упёрся в лодочный нос и, буксуя сапогами, начал спихивать судно, а профессор резво, но немного неуклюже помогал ему шестом – лодка поддалась, заскрежетала о камни прогудроненным дном и встала на воду. Шлёпая сапогами, приятель дяди Эдика сделал ещё пару шагов и перевалился за борт, забрызгав водой профессора...
Лодка медленно отходила от берега. Вот уже закрутило её течением, и кормчий, опустив в воду «сапог» ещё новенького мотора «Москва», встал одним коленом на скамью и, единожды рванув тросик маховика, завёл двигатель. Мотор взревел, пуская в воду синий дым, забулькал и заклокотал выхлопом. Дядя Эдик включил передачу – лодку вначале перестало сносить течением, а затем, когда он прибавил газу, сделав большущий прощальный разворот, «байда» прошла мимо косы. Петька, стоящий на берегу в обнимку с коробкой микроскопа, в последний раз махал столичным друзьям, которые, улыбаясь, долго отвечали ему в ответ...
Вот так «Москва» повезла «масквичей» в их Москву. И никто – ни дядя Эдик с уже надоевшим нам «приятелем», ни аспирант, ни профессор, ни даже Петька с микроскопом... никто и не заметил, что, высунувшись из густой хвои, хитро улыбаясь и подмигивая единственным глазом, со всеми прощается шустрый одноглазый бельчонок, о существовании которого можно знать, а можно и не знать... Но поверьте, это ничего не изменит и на количестве беличьих глаз не скажется совсем...
ЭПИЛОГ
...Ох, лето! Ух, короткое лето! Эх, какое... короткое лето!.. Почему июль проходит так быстро? Ну, почему?.. Совсем недавно листья казались зелёными, а после вчерашнего дождя и резкого ночного похолодания они как-то... подскукожились, что ли... И уже кое-где желтеет листва... Желтеет, желтеет! И не надо себя обманывать! Не стоит тешить себя беззаботно иллюзией мнимого летнего постоянства... Всё проходит – так было и так будет всегда... Лучше, смирившись, успокоиться, да на кедр – за шишками! Или под кедр – за грибами: их много нынче наросло, только не ленись кланяться! Прямо в черничнике найдёшь грузди, – прямо там, где ещё позавчера драл чернику... А уж когда на Белые попадёшь, ух, просто праздник! И если муравейник рядом, то вообще без червей! Но это на прогалке в логу, возле старого пожарища; или повыше – за протокой, там всегда опят полным-полно возле хантоновского покоса, да и других – всяких разных... и вразброс...
Скоро, очень скоро эллиптическая орбита Земли и проклятый угол наклона её оси сделают своё дело. Солнце устанет и окончательно разленится работать – будет чаще опаздывать на службу и всё раньше улепётывать за горизонт... А когда по берегам загорятся жёлто-красным пожаром редкие лиственные, и пронзительно посинеет, углубится небо, по которому полетят гонимые прохладным ветром обрывки паутины – тогда придёт пора очередного «переходного периода». И если ранняя весна спасает Мир от внезапного счастья, то осень нужна Ему, чтоб не впасть в безумие от горечи резкого попадания в долгую Белую Тоску...
...Воздух стал прозрачнее, и утром пожухлая трава шуршит под сапогами изморозью; руки краснеют с непривычки от ледяной воды, когда снимаешь рыбу с крючка. Скоро зарядит морось; по предварительному сговору с солнцем ветер собьёт с веток остатки лета – и по реке поплывут в никуда жёлтые и красные листья, оставляя сладкие воспоминания... Серые дожди омоют красные рябиновые гроздья, запоют унылую песню, сменятся робким снегопадом, и однажды утром земля проснётся, укрытая тонким пушистым покрывалом...
...Чем пахнет первый снег?..
Но в этот раз всего этого Петька не ощутит – другие чувства переполнят первоклашку: обшарпанные тёмно-зелёные стены коридоров и чужеродные запахи районной «школы-каземата» ждут его. Ну, в лучшем случае, дядя Эдик потеснится и возьмёт Петьку к себе, спасёт от «казённого дома», тогда в обычной восьмилетке пацану будет поспокойней. Семья у дяди Эдика небольшая – он с женой и тёщей да четверо разнокалиберных деток... А места в доме хватит! – дом большой. Петькиному батьке нужно только поговорить с ним... Но это будет, если Прохор Кузьмич станет договариваться, ведь «учение» в семье не приветствуется: по мнению отца и деда ни интернат, ни восьмилетка Петьке не нужны – читать, считать и писать парень умеет, вот и хватит с него! К чему в тайге образование?.. «И какой толк от энтова микраскоба? Вот, ежели на ружьё ево приладить, а то у деда с глазами стало шибко неладно – зверя видит плохо...»
...А как же Петька, что будет дальше? Эх, сколько ещё раз со щемящей теплотой он вспомнит и деда, и отца, и уютный дом в Верхах!.. А когда тоска особенно сильно сожмёт горло, останется только... забившись в тёмный угол, уткнуться в ладони мокрым лицом и вернуться в дошкольное прошлое, где меж душистых берегов течёт Река его детства.
...И он увидит мамины глаза.
* * *
Ну, что, дорогой Читатель, пришло время ненадолго (я надеюсь...) расстаться! Очень, очень не хотелось бы... исчерпав запасы словесные, вновь замолчать!.. Мой дорогой Читатель! Мой дорогой... терпеливый Читатель... Вы достойны памятника при жизни – Вы это дочитали до конца! Плохо только, что нас с вами «не пускают в прошлое» – мы ничего б не стали там менять!.. Хочется просто вместе... подышать тем воздухом, теми глазами посмотреть на «большие деревья», которые «делают ветер», поесть настоящих конфет «Белочка»... Да!.. вцепились мы в Детство памятью своей, да и Оно не отпускает – держит и не даёт нам пропасть!
...Где же ты течёшь, река Зябь? Ни на карте, ни в справочниках тебя нет... Может, в сердце ты льёшься прозрачным хрусталём?.. И так и тянет, оставив нравственность её поборникам и блюстителям, переиначить известные слова мудреца о «звёздном небе и нравственном законе». Если Вам знакомо чувство влюблённости, Вы меня поймёте:
«На этом свете много Красоты, согревающей душу, но лишь две вещи восторгают нас особенно – Костёр на берегу таёжной реки и Звёздное Небо... внутри нас».
Вот, ёшкин кот, и весь сказ!..
Краснокаменск, февраль 2006г.
(Фото из Интернета + незатейливая фотошопия...)