Георгий КАЮРОВ.
Все решено.
Рассказ
Стрелки часов повисли, показывая половину седьмого. В глубине будильничьего механизма щелкнуло, и по комнате разлился противный звук. Звонил будильник, терзая приятные сновидения.
Черты лица молодой, красивой женщины вздрогнули, сбежались и разбежались. Белоснежный сугроб одеяла извился пластикой. Белесой лентой мелькнула рука, изящным движением коснулась кнопки и водворила тишину. Глаза открылись, схватили рассвет в окне, и тут же, едва заметно, сомк-нулись брови у переносицы. «Ну, вот. Сколько раз говорила себе: cон хороший – не смотри в окно, чтобы запомнился. Надо было занавесить. Что же мне снилось? А, ладно, все равно уже не вспомню. Пора подниматься». Лариса сладко потянулась и быстро встала. На ходу, надевая халат, потрепала сына за волосы:
– Женечка, сынок, просыпайся. В садик пора собираться.
Женя, трехлетний мальчик, подскочил мгновенно, как будто и не спал, а ждал команды на подъ-ем. Сегодня Женя шел в детский сад в первый раз.
Месяц назад мама объявила, что он будет ходить в «Солнышко».
– Женечка, – мама, выйдя из какого-то кабинета, улыбалась: – какие мы с тобой молодцы! –
Женя не понял, «какие они молодцы», но все-таки искренне улыбнулся. – Нам подписали заявление, – она весело повертела листом бумаги: – Пройдем медосмотр, и через месяц пойдешь в детский сад.
Мамино лицо сияло улыбкой. Женя не знал, что такое детский сад и медосмотр, но незнакомые слова испугали его, от них повеяло разлукой.
– Мама! Отвези меня назад, к бабушке, – только и смог ответить Женя. Глаза его наполнились слезами, но он старался не моргать, чтобы не выдать себя. Мама резко изменилась в лице, куда толь-ко подевалась приветливость. Красивые черты ее лица оттенились, губы сжались, верхняя – извилась сталистой проволокой в стрелку, от взгляда повеяло холодком. Красивая белоснежная рука ветерком сорвалась и одними пальцами мотнула голову сына. На щеке Жени проступили краснотой тонкие мамины пальцы.
– Я сказала – в сад, – рикошетом от зубов отлетел звонкий приказ. Она резко повернулась и по-шла. Вопрос был решен.
Женя не ждал этого дня, а просто старался о нем не думать. На подбадривающие реплики матери он никак не реагировал, разве что вяло улыбался и быстро забывал об этом. Вчера вечером мама ве-село сообщила, что завтра идем в сад, и ему взгрустнулось не на шутку. Весь вечер Женя думал о ба-бушке.
Прошло чуть меньше двух месяцев, как мама забрала его к себе, а Женя все еще не мог привык-нуть. Он скучал по свободной сельской жизни у бабушки с дедушкой. Ходить в сад ему не хотелось. И от беспомощности перед решением мамы ему было жалко себя и обидно.
Когда мама вышла из ванной, Женя уже оделся и сидел на кухне.
– Какой ты молодец, – улыбнулась Лариса и натянула улыбку. Женя никак не ответил, а, поту-пившись, смотрел под стол, мотая ногами.
– Хватит мотать ногами. Ешь, – скрывая раздражение, наставила сына Лариса: – все дети ходят в сад.
Отношения с сыном у нее не клеились. Лариса не собиралась ни перед кем отчитываться, а перед сыном тем более, но его взгляд лишал ее уверенности, смешивал логическую цепь оправданий. Женя, несмотря на свой малый возраст, был удивительно самостоятельным, не по годам взрослым, и в этом не было ее, матери, заслуги.
Лариса, после долгого отсутствия, поехала к маме, еще до конца не решив, что же делать? Заби-рать сына или оставить еще на год. Поначалу Женя дичился ее. Не помогали даже привезенные по-дарки. Сын не повиновался матери и беспрекословно слушался бабушку. И решение, подогретое вспышкой ревности, созрело мгновенно: забрать.
«Так надо было, – в который уже раз успокаивала себя Лариса. – Подумаешь, пару лет пожил с моей мамой. За это время я смогла устроиться с работой. А с ребенком? Кто бы меня взял? Как бы я с жильем устроилась? Все! Кончено с этим. В конце концов, я же забрала его. Устроила в сад. Первое время, правда, круглосуточная пятидневка. Работа у меня такая, что не позволяет каждый день заби-рать его». Лариса осеклась и бросила быстрый взгляд на сына. Ей стало не по себе оттого, что в мыс-лях она не называла Женю «сыном». Она больно прикусила кончик большого пальца и отвернулась, пряча слезы, появившиеся то ли от боли, то ли от жалости. К кому? К себе или к нему? «И жизнь мне свою надо устраивать. С ребенком попробуй мужчину найти. Что же мне, всю жизнь одной прозя-бать? Подрастет, можно будет и в обычный сад перевести. В общем, решено».
Движения Ларисы стали резче, и Женя испуганно посмотрел на мать. Она же старалась не смот-реть на мальчика, а только высморкалась в салфетку и, поставив тарелку с едой на стол, села завтра-кать.
Ели молча. Женя не выдержал, и у него потекли слезы. Слезы лились тихими ручьями, капали на еду, и он чувствовал их соленость. Лариса делала вид, что не замечает состояния сына. «Привыкнет, нечего идти на поводу у детей», – твердила она, раздражаясь.
– Поел? Собирайся. Надо поторапливаться.
На улице, розово-стальной пастелью брезжил рассвет. Красный шар восходящего солнца восхо-дил картинно-медленно, огненным бликом обнажая утреннюю прохладу бабьего лета. Звуки шагов, словно скачущий мячик по брусчатке, звонким эхом разносились по пустынной улице.
Гайдук – небольшой поселок, но шли они почему-то долго. Мама впереди, Женя следом. Как на поводке тянула его мама, крепко ухватив за руку.
Светящееся здание детского сада возникло неожиданно. Женя от его появления вздрогнул. Бес-помощность… Обида комком подступила к горлу и перехватила дыхание. Всю дорогу Женя думал о бабушке, мысленно звал ее, просил приехать и забрать. У самых дверей в садик он, хватая воздух ртом, позвал:
– Мама… – то была последняя надежда, но Лариса не услышала, а может, сделала вид, что не ус-лышала. Она потянула за ручку и втянула Женю внутрь.
– Здравствуйте, здравствуйте, – расплылась в улыбке встретившаяся у порога женщина в белом халате, с крупными локонами волос, уложенными в прическу-чалму.
– Вот и мы, – пропела ей в унисон Лариса: – Здравствуйте, Валентиночка Ивановна.
– А это кто такой? – то ли не расслышав, то ли не желая сбиваться с намеченного сценария, на-распев спросила женщина, и сама же ответила: – Это наш Женечка?
Женя кивнул, из его глаз стряхнулись крупные слезы.
– Вот вам и мужчина! – почему-то пришла в восторг женщина и дико рассмеялась.
Но Женя ее уже не слышал. Он обеими руками держался за маму и целиком прижимался к ней. Женя хотел всем своим видом показать, разубедить маму – не отдавать его в сад. Мама же разговари-вала с женщиной и, когда Женя совсем уж поднапирал, она отстранялась от него, легко отталкивала, но продолжала держать за руку. И это где-то в глубине обнадеживало Женю: «А вдруг не договорят-ся? Или он не понравится чужой тете, и она не захочет прин
имать его».
– А это наша раздевалка, – рассказывала Валентиночка Ивановна, приглашая Женю и его маму в узкую комнату с одним окном, занавешенным тюлью и, по обеим стенам обставленной узкими шкафчиками с какими-то рисунками на дверцах. – Это шкафчики наших деток. Один из них приго-товлен для нашего Женечки, – она опять изобразила дикий восторг и больно потрепала Женю по ще-ке.
Где-то между шкафчиками открылась дверь, выпустив яркий свет из большой комнаты, находя-щейся за ней, и из нее вышла добротная, в белом халате, высокая женщина. От нее пахнуло едой, разной – от позавчерашней, до сегодняшней. Все женщины заулыбались. Валентиночка Ивановна еще больше расплылась в улыбке:
– Любочка Петровна, принимай нашего мужчину, – и ее рука легла на голову Жени и, как бы от-ворачивая лампочку, выкрутила его из маминой руки и подтолкнула к Любочке Петровне: – Милоч-ка, вы не беспокойтесь, у нас замечательный персонал. Хорошие нянечки. Замечательные воспитате-ли. Вот ваша няня Любовь Петровна.
– У нас и заведующая замечательная, – искоса бросила взгляд на Валентиночку Ивановну Любоч-ка Петровна, а та на мгновение прикрыла глаза. Что это обозначало, знали только они обе.
Женя попытался вцепиться в руку мамы, но мамина рука предательски выскользнула, а рука Лю-бочки Петровны крепко вцепилась в его плечо. Валентиночка Ивановна и мама вышли из раздевалки. Женя не выдержал и разревелся:
– Мама! Не бросай меня здесь! Мамочка! Забери меня отсюда!
– Ну-ну-ну, – зашипела Любочка Петровна, и ее руки проворно сняли с Жени курточку: – Первый раз тебе помогаю, а потом сам. Никто тебя раздевать не будет. У нас все детки сами одеваются и раз-деваются. Вот твой шкафчик, – няня открыла дверцу шкафчика и спрятала в него Женины вещи: – Смотри и запоминай, что на нем нарисовано. Что нарисовано? – Любочка Петровна грубо, как шка-тулку, повернула к себе мальчика и внимательно посмотрела ему в глаза. – Тот еще фрукт.
Женя не видел, что нарисовано на дверце шкафчика. Он вообще ничего не видел. Слезы наполня-ли глаза сплошными потоками, позволяя различать только матовый силуэт няни.
– Ступай к детям, – скомандовала Любочка Петровна и втолкнула Женю в дверь, из которой вы-шла.
Вытирая рукавами слезы, Женя огляделся. Это была большая светлая комната с четырьмя боль-шими окнами. В центре нее на ковре сидели дети, такого же возраста, что и Женя. Они посмотрели на мальчика и занялись, каждый своей игрой. Только одна девочка, с розовыми бантами подошла к не-му, сказала:
– Вытираться рукавом нельзя, – и, развернувшись, поскакала на одной ножке к ковру.
В дальнем углу выделялся коричневой полировкой письменный стол. Из-за него вышла новая женщина и, приветливо улыбаясь, направилась к Жене. Она была не в белом халате и что-то говори-ла, но Женя не расслышал ее слов, а встрепенулся, когда дети дружно рассмеялись. За спиной у Жени хлопнула дверь, и кто-то подтолкнул его в центр комнаты:
– Ну, чего стоишь у двери, – Женя узнал голос Любочки Петровны и дернул плечом, желая хотя бы руку ее толкнуть. – Ишь ты! – завопила Любочка Петровна и наградила Женю легким подзатыль-ником: – Одергивается еще, змееныш!
– Любовь Петровна, занимайтесь своим делом, а детей оставьте в покое, – голос вышедшей из-за стола женщины звучал мягко, но подействовал на няню.
– Ой-ей, молодежь. Чуть из института, а уже гонору-то… – бурча, та прошла через всю комнату и, скрываясь за дверью в противоположной стороне большой комнаты, закончила: – Нет бы у опытного, старшего поколения поучиться. Ну и что, что няня? Ну и что, если нет высшего образования?
Жене от такого поворота стало легче, и он потянулся к незнакомой женщине, внимательно рас-сматривая ее.
– Не стесняйся, – протянула к Жене руку женщина: – Проходи, будем знакомиться. Я твоя воспи-тательница – Людмила Николаевна. Как твое имя?
– Евгений, – с вызовом в голосе представился Женя.
– Вот и славно, – улыбнулась Людмила Николаевна, – Дети, это наш новенький. Имя мальчика – Евгений, – громко представила воспитательница детям Женю и, уже обращаясь к нему, так же громко спросила: – Можно мы все будем обращаться к тебе, по-дружески – Женя? Ведь мы будем дружить?
Женя кивнул и опять не удержал новый приступ слез. Кто-то из детей захихикал, кто-то бросил: «Плакса». Воспитательница присела рядом с Женей и, обняв его, погладила по голове, притянула се-бе на плечо, пряча от всех слезы мальчика. Женя не сопротивлялся, а где-то подсознательно благода-рил эту женщину. Слезы прошли сами собою.
– Ну? Все? – на Женю смотрели теплые, заботливые глаза.
Он кивнул, захлебываясь дыханием. Подошла девочка с розовыми бантами. Людмила Николаевна погладила ее по голове и сказала:
– Это Таня, а это Дима, – она начала представлять детей, указав на мальчика, строящего что-то из кубиков: – Андрюша, Ирочка… – продолжала называть имена Людмила Николаевна и глянула на Женю. Женя смотрел в окно, и глаза его были полны слез.
– Рисуешь?
Женя опять кивнул, и предательские слезы снова ручьями слетели на пол.
– Вот и славно. Садись за мой стол и порисуй. Скоро будем завтракать. А потом мы продолжим знакомство.
Исподлобья Женя рассматривал детей, играющих на ковре. Но рука продолжала красить каран-дашом рисунок. Наконец это занятие увлекло Женю, и он весь отдался рисованию.
– Тебя надо персонально приглашать? – громыхнул голос няни над Женей, и ее громадная рука ущипнула его ухо.
– Женя, проходи на свободное место за любой стол, где тебе понравится, – позвала Людмила Ни-колаевна, не обращая внимания на грубость няни.
Женя робко прошел и сел на первый попавшийся свободный стул, рядом с девочкой с розовыми бантами. На завтрак раздали манную кашу. Женя не стал есть.
– Женя, почему не кушаешь? – спросила Людмила Николаевна.
– Я не люблю кашу манную. Мы утром завтракали с мамой.
– Выпей чаю с молоком и съешь хлеб с маслом, – воспитательница смотрела заботливыми глаза-ми на мальчика. Ей было искренне жаль этого ребенка.
– Все пусть съест, – грубо вмешалась в разговор Любочка Петровна. – Еду готовили и на него, выбрасывать я не позволю. Мы готовили не свиней кормить. Пусть ест! – басом отрезала няня.
Людмила Николаевна отвернулась, всем видом показывая, что мнение няни ее не интересует, и прошла к своему столу. Женя упорно смотрел на воспитательницу и ждал, чтобы она взглянула на него. Он хотел утвердиться в своей позиции, но она вообще не поднимала глаз, уткнувшись в его ри-сунки. В комнату опять вошла няня и, как нарочно, подошла к столу, за которым сидел Женя. Ее го-лос загремел у самого уха мальчика:
– Не встанешь из-за стола, пока не съешь кашу.
Невмешательство воспитательницы вдохновляло няню, и она начинала изгаляться. Женя боялся оторвать взгляд от Людмилы Николаевны, но та не поднимала глаз.
– Повернись к столу и ешь! – няня грубо повернула голову Жени, и ткнула в сторону тарелки.
Каким-то чутьем Женя понял, что его только что предали, и из глаз потекли ручьями слезы. Он снова подумал о бабушке. Ложка дрожала в руке. Манка задерживалась во рту и медленно, сухим, царапающим комком ползла по горлу. Женя сильно сжимал губы, прикусывая их зубами, чтобы не вырвать манку. Предательская каша не проходила дальше, а так и накапливалась где-то посередине, строя горку. В тарелке образовались две равные половинки. Половина тарелки зияла дном, простро-ченным полосками, следами прошедшей ложки. Вторая половина желтела масляной корочкой на ос-тывающей манке. Женя засмотрелся на противный масляный лоск и не выдержал. Теперь в тарелке холмиком расползалась, закрывая чистую половину, застрявшая было посередине горка каши.
– Людмила Николаевна! – завопила девочка с розовыми бантами. – А новенький вырвал кашу в тарелку!
Ножки стула скрежетнули по лаковому паркету, и, мягко ступая, воспитательница вышла из-за стола. Женя боялся поднять голову и посмотреть вокруг, готовясь к худшему. Где-то стукнула дверь, забухали тяжелые шаги няни.
– Ах, ты негодник! – еще издали загромыхал голос Любочки Петровны. – Ты посмотри, что наде-лал! – заглушая тишину, громыхала няня, приглашая кого-то посмотреть, но никто не подошел.
От страха Женя сжался и, напрягая весь свой слух, вслушивался в шаги воспитательницы, но они умолкли еще где-то рядом с письменным столом, не успев далеко отойти. А няня не останавливаясь, гремела над ним:
– Я убирать за тобой блевотину не буду! Ты у меня все съешь! Я тебе рога пообломаю! И не таких воспитывали. У меня знаешь сколько, таких как ты, было? – мокрая, жирная рука, по-видимому, еще минуту назад она мыла посуду, обхватила голову Жени и опять ткнула в тарелку.
Женя испугался. Защиты ждать неоткуда. Он смотрел на кашу, а перед глазами предстала вся кар-тина детского садика от момента входа в калитку до тычка в тарелку. Все повернулось с головы на ноги и сразу стало понятным. И даже дети, он так и подумал «дети», эти маленькие беззащитные су-щества, были довольны всем и почему-то сразу стали ему понятными. Он не хотел продолжать с ни-ми знакомиться.
«Придется есть, – Женя едва заметно улыбнулся. – Что же съесть в первую очередь? Ту, что вы-рвал или другую половину? Наверное, сначала вырванную, а потом заем. Хорошо, что не выпил еще чай с молоком. Буду запивать, и пойдет легче. Все! Решено. Сначала съем вырванную кашу, а потом заем свежей».
Ложка больше не дрожала в руке. Женя знал, что делает. Он не понимал или еще не мог объяс-нить, что только что сделал выбор, а это большое достояние человека – иметь возможность выбирать. Каждый по-своему приходит к этому и в свое время. Ему, наверное, повезло. Уметь выбирать! Оста-навливаться перед выбором и не пасовать, а принимать вызов с достоинством. Подумаешь – каша! То ли еще будет.
– Вот и молодец, – похвалила Женю обрадованная няня и погладила его по голове.
Женя искренне улыбнулся. Каша, все, было позади. Он еще не научился лукавить. Весь его вид говорил, что он подчинился, принял эту странную, чужую, совсем взрослую игру.