П О Р О Д А
Быль.
У меня две дочери, с которыми я мысленно спорю до сих пор. Старшей уже за тридцать лет, а младшей чуть больше двадцати. Первую, Юлию от первой жены, я воспитывал до восьми лет. Хотя как воспитывал, то у бабушки жила, то при нас непутевых крутилась. А вторая родилась уже после развода аж со второй женой от алкашки-любовницы, которую я так и не отучил пить, зато сам едва не стал алкашом. Выгнал я ту алкашку, а девочку Аленку передал ее матери, потому что понял, что сам воспитать дочь не смогу. И болезнь, заработанная на производстве, начала прогрессировать, и сам запил не по делу. Но Юлия от меня надолго не отрывалась, не успели разойтись, как я начал посещать ее втайне от ее матери, запрещавшей мне приближаться к ней. Тогда я уже женился во второй раз на женщине на двенадцать лет моложе меня. Но и с ней жизни не получилось. Кто виноват? Я, конечно, алкоголик и кобель, чтобы не искать долго разных причин. Мне даже смешно приводить в свое оправдание примеры о том, что моя первая жена не давала проходу жене второй, что она не вылезала от бабок, колдуя и наводя порчу. Впрочем, кто ее знает, ведь и со второй супругой наши совместные дети лучше не стали и судачества старых людей о том, что любое колдовство отражается на потомстве, вполне может иметь законное место. Так сегодня повелось и большинство из нас в это верят. У сына и дочери от второго брака, которым давно за двадцать лет, судьбы – враги не позавидовали бы, несмотря на то, что они весьма привлекательные. Высокие – метр шестьдесят семь одна и метр девяносто шесть другой. Кстати, обе жены у меня были из деревни, а я горожанин по отцу и матери в пятом и третьем поколениях. И как каждый горожанин, чуть больше деревенских грамотный, я настаивал на том, чтобы отпрыски мои не отрывались от книг и подчинялись жесткой дисциплине. Я мечтал вырастить из них человеков с большой буквы, в отличие от моих жен, которым было достаточно восьми классов и кулинарного училища. Как в той рекламе про чистоту, в нашем же случае - чтобы было сытно. И все. Они категорически не желали, чтобы дети портили глазки и чтобы у них болели головы. Из-за этого скандалы в семьях происходили чуть-ли не ежедневно. Но дальше.
Первая жена с дочерью Юлией переехали на другой конец города в квартиру, от которой я отказался при распределении в цеху. Предлагали ее мне как передовику производства, создавшему вторую семью и ушедшему из гостинки, полученной опять же мною, на частную квартиру. Эдакий мой благородный поступок. Так-же получилось и при втором разводе, когда пришлось разменять заработанную мною потом и кровью в буквальном смысле этих слов квартиру из трех комнат на двухкомнатную в центре города и однокомнатную с частичными удобствами далеко от центра – для меня. В нее я и привел ту алкашку, опять же девушку деревенскую, наполовину мордовку. Но зато на четырнадцать лет моложе меня, бывшую гимнастку, озорную и смазливую потешницу. Недостатков у нее было два – восьмиклассное образование и непреодолимая тяга к вину. Это сейчас я понимаю, что во первых виною всему была пропаганда о равенстве, не смолкающая ни на минуту и пропитавшая нас с пеленок насквозь. Из-за нее во всех трех случаях, как до сих пор и в остальных, я поступал как любой человек из толпы, которого в женщине притягивают не ее ум и желание примкнуть к кругу людей со знаниями, а привлекают прежде всего то, что он видит перед собой своими глазами – внешние прелести. То есть - нечего и думать понапрасну, когда все вокруг одинаковые. Главное фигурка с осиной талией, круглая попочка, нормальные груди, самостоятельно ощущающие земное тяготение, большие губы и глаза с той самой чертинкой, когда забываешь про все на свете. Я никогда не думал, что все это может надоесть, что предела высшему проявлению красоты, как и падению в ее низшее уродство, в природе не существует. Оказалось, не может быть на земле самых красивых и идеальных женщин и мужчин, как не может быть самых уродливых их представителей. Всегда найдется что-то лучшее, за хвостом которого ты поволочешься обязательно, ничего не найдя для себя в рутине из несложного набора слов, выданного неразвитым умом на гора. Впрочем, даже в этом литературном труде не стоило бы усложнять себе жизни, имеется ввиду контакта с читателями, а писать надо бы попроще. Не лекция для студентов философского факультета, всего лишь житейское откровение. Но дальше.
Прошло двадцать лет, за это время старшая из дочерей Юлия превратилась в хабалку, так называемую, для которой главное не работа, не достижение высоких целей с обязательной учебой, а библейское плодитесь и размножайтесь. Благо бы при полноценной семье, стремящейся хотя бы к достатку, тогда бы заповедь эта в чем-то сработала. Пусть бы так: кушать, какать, работать в меру сил и плодиться. Но нет, цель туманная, всего лишь матери-одиночки с двумя дочерьми от разных мужей и с искренним восхищением торгующими на базарах кавказцами. Вот они, мол... И так далее. Юлия кочевала от родной матери ко мне, она выманивала у меня деньги, спаивала, чтобы я был покладистее. Дошло до того, что стала просто воровать у меня деньги. Но самое позорное заключалось в том, что она обливала грязью свою мать с ног до головы, ту самую женщину, родившую ее, выкормившую и продолжающую кормить не только ее, но и в первую очередь ее детей, а потом уже своих внучек.Спорных вопросов достаточно,главным же останется факт, что бывшая жена поставила дочь на ноги. Я терпел все, я знал, что точно так-же поносит Юлия и меня – всем и перед всеми. Но одергивал ее только за мать - ведь она была родная дочь. Я знал, что выросла она в такую по одной причине. Мать, почуяв вкус шальных денег от работы в советское время официанткой в ресторане, от челночных заграничных шабашек при начавшейся перестройке, ни в чем ей не отказывала. Ни в одежде, ни в развлечениях. В погоне за быстрым обогащением она забыла, что дочь постоянно находится в пустой квартире одна, что у нее начались приступы страха, когда стало казаться, что в комнатах кто-то есть. Все мои потуги затащить Юлию в танцевальный кружок художественной самодеятельности или завлечь чем-то другим, заканчивались провалом. Днем дочь дефилировала с ровесниками по улицам города в новых модных нарядах, ночью тряслась от страха одна в пустой квартире. И теперь я понимаю, что моя жизнь работяги и мелкого спекулянта книгами, а потом журналиста и писателя, ее уже тогда не прельщала. Мы прекратили встречи, я не терпел беспрерывного вранья и вечных разговоров про бабки, дочери не нравилась моя позиция по ее мнению нейтралитета к ее судьбе. Она вышла замуж, один раз, второй, нарожала детей. Скажу одно, я не обделял ее вниманием никогда, но сколько ни пытался дозвониться до нее по называемым ею номерам телефонов и сколько ни обивал порога ее квартиры, ни разу не дозвонился, и всего пару раз достучался. И то по недоразумению. Этому человеку нужны были только деньги и только в руки, неважно от кого. В глазах у дочери застоялся непробиваемый ничем холод, чужой и отталкивающий, за которым невозможно было ничего разглядеть.
Недавно Юлия пришла ко мне с внучкой Миланой, которой исполнилось двенадцать лет. Увидев ее материнское широкое крестьянское лицо с моим крупным носом, чем-то похожее на лицо актрисы Ларисы Голубкиной из «Гусарской баллады», или на лицо дочери Никиты Михалкова, я невольно вспомнил фотографию свой матери из конца сороковых годов. На ней была изображена модно одетая женщина, почти копия Марлен Дитрих, с модной прической и независимым выражением, знавшая немецкий язык, всю жизнь стремившаяся занять лидирующее положение в окружавшем ее обществе и прозванная этим обществом «фестивальной».Уверен, моя родная дочь с удовольствием присоединилась бы к тем теткам и дядькам и даже посмеялась бы над стремлением своей бабки не быть как все. Почему я раньше не всматривался в ее черты попристальнее, почему еще до появления ее на свет умилялся только блудливыми глазками ее матери и точеной ее фигуркой, не замечая, что это была обыкновенная деревенская девушка, для которой важнее всего был сытный кусок. Ведь и моя родная мать ругала меня, что встречаюсь я с какой-то недалекой монголкой, когда надо заканчивать учебу в институте и добиваться положения в обществе. Но я упорно доказывал, что все люди равны, и что Ломоносов тоже был из крестьян. На что мать неизменно отвечала, что гражданин Ломоносов из всех крестьян такой один, что он ничего нового не изобрел и его поставили не во главе государства, а всего лишь руководить научным учреждением, где особого ума не требуется – не теоремы с задачами решать. Тем более, что этот якобы ученый был не из простых крестьян, а из зажиточных, что не одно и то же. А если в советское время у руля власти появились холопы, то и в стране стало как в той же деревне – улицы заросли в грязи, дома потрескались, а туалеты стали за углами каждого здания.
У внучки Миланы – это я настоял изменить имя, вначале ее звали как всех - Людмила – было смазливое личико и весьма любопытный взгляд. Дочь сказала, что у нее обнаружились способности к рисованию и что она все время старается верховодить в классе. Я знал, что отец у Миланы еврей по национальности, звали его Эдуард. Знаю и то, что эта нация своих детей не бросает. Но видимо были очень веские причины, если пришлось поступить именно так.У второй девочки Рады, которой пока четыре годика, отец русский, из так называемых «ростовских голубятников», или немного приблатненных и все знающих парней, которых только это и отличает, кроме ума. Последнего хотелось бы побольше. Пожаловавшись, что денег нет, дочь забрала у меня копейки и дала номер телефона, чтобы мы созвонились и я смог приехать к ней. Внучка проявила интерес, ведь мы не виделись в течении нескольких лет.
Я прозвонил по этому номеру с неделю, по десять раз на дню, оставлял сообщения с просьбой откликнуться или звякнуть мне. И не дозвонился ни единого раза. В ответ раздавались лишь осточертевшие: «Абонент временно...» и так далее. Но жаль мне не этого, в общем-то привычного в наших взаимоотношениях, а того, что моя дочь не сумеет воспитать правильно теперь уже свою собственную дочь, а мою внучку. Она уже пустила ее развитие на самотек, не устраивая ни в какие школы, не подогревая интереса ребенка к художественному творчеству, зачатки которого у нее обнаружили преподаватели. Для Юлии восемь классов и кулинарное училище – это предел. Я боюсь, что она даже не понимает, что отец у нее писатель, что он лауреат, победитель и так далее. Потому что она не читала ни одной моей книги из шести, ни одной из сотен публикаций в журналах и газетах. Она уже высказывалась по этому поводу примерно в таком духе, мол, папа, а кому нужны твои книги? И это прозвучало в ее устах вполне естественно.
С приходом так нужной всем людям на земле демократии, российский наш народ стал впадать в безграмотность. Она была всегда, только не бросалась в глаза. Но я никогда не смирюсь с мыслью, что моя дочь обыкновенная хабалка с нахичеванского рынка, где правит первобытный азиатский капитал. Значит, настоящего контакта с ней и ее девочками может не произойти вообще. В поведении старшей внучки, в ее глазах, я заметил тот самый огонек, ту тягу к самостоятельности, которой обладали члены моей семьи, прошедшей сталинские лагеря. Пусть на пути моих дорогих внучек будет поменьше камней и ухабов, а я постараюсь откликнуться на первый же их зов.
Я уже обмолвился, что прошло двадцать лет. И вдруг звонок по телефону от незнакомой мне женщины. Оказалось, что ей позвонила из Тюменской области какая-то молодая мама, у которой есть мальчик полутора лет, и что она ищет своего отца. Та мама звонила наугад, просто набрала любой номер телефона в Ростове-на-Дону и ждала, кто ответит. У женщины, поднявшей трубку, тоже оказался полутора годовалый ребенок, она была ровесницей звонившей. Поэтому она решила помочь своей подружке, принявшись обзванивать всех жителей города с моей фамилией. Ориентир был один – отцом тюменки числился журналист и писатель. А так как такой ориентир в телефонных справочниках отсутствовал, а фамилию Иванов мне дали при рождении в лагере для политзаключенных, потому что настоящая - Милютин - вызывала некоторые опасения у власть предержащих, то она и крутила номера. Все подряд. Ведь на ивановых вся Россия держится. Наконец ей повезло. Конечно, я сразу подумал об Аленке, хотя моя дочь, рожденная от алкашки, должна была находиться в Ставропольском крае, откуда они с бабушкой пару раз наезжали ко мне и куда я пару раз посылал посылки с тряпками и куклой Барби. Потом связь оборвалась и на те же пару моих запросов мне никто не ответил.
Не скрою, я все время думаю о своих детях, как бы ни сложились у меня с ними отношения, но повторяю в тысячный раз, что отец я плохой и жестокий, несмотря на то, что не пью и не курю уже десятый год. Я признаю только разум и презираю глупость и расхлябанность. Даже у своих собственных детей.
Слово за слово, я признался, что у меня была дочка Аленка, контакт с которой давно утерян. Согласился на переговоры. Странно, конечно, далекая Тюмень, бескрайняя лесотундра, нефтяные вышки. И холода. Но все может быть. И вот звонок. Я почти узнал голос дочери, хотя первый вопрос, заданный ею, меня смутил. Или мне так показалось, потому что я ждал этот голос. Но вопрос прозвучал слишком коряво:
- Юрий Захарович?
- Да, я слушаю.
- Вы узнаете, с кем вы говорите?
Я замялся, подобные вопросы с напором задаются, вообще-то, в государственных учреждениях с некоторым уклоном.
- Пока нет. А кто вы?
- Вы не узнаете? Подумайте получше.
- Простите, давайте не играть в прятки. Скажите, во первых, откуда вы звоните, кто вы и кто вам дал мой номер телефона?
- Так вы меня не узнаете? – настойчиво добивался признания голос, в котором чувствовалось нарастающее раздражение. – Покопайтесь в своей памяти.
- Девушка, кто вы?
Я давно хотел спросить, не Аленка ли это звонит, но в груди появилось некоторое чувство протеста, будто меня хотели заставить признаться в преступлении, которого я не совершал. Или, прошу прощения, этот звонок из дурдома, настойчивый и однообразный.
- Не узнаете, да?
- Нет, не узнаю.
- Я ваша дочка, - с надрывом закричали в трубку. – А вы не хотите меня признавать. Какой же вы отец!..
- Хорошо.., дочка. Но зачем же так кричать, когда я... вас совершенно не знаю. Моя дочь Аленка жила в Ставропольском крае, в станице...
- А потом мы все, и мама, и дедушка, и бабушка, переехали на родину к дедушке.
Переписка длилась полгода, я узнал, что Аленка росла у бабушки с дедушкой, что мать ее так и не бросила пить, живет с таким же алкашом. У матери родился второй ребенок мальчик, но она его или бросила, или сама утопила в речке. И дочка от нее отказалась, официально. Сама она учится на третьем курсе экономического факультета Тюменского института, вышла замуж за хорошего парня, немца по национальности, и родила мальчика, которого назвали Алексеем, по отцу. Живут молодые в доме барачного типа, комнатка небольшая, но хотя бы такая. С жильем у них туго. Я немедленно выслал деньги, свои книги, фотографии,в том числе, где Аленка была маленькой. Еще деньги, посылку. Пригласил в гости. В ответ мне прислали тоже посылку, в которую были вложены фотографии весьма привлекательной молодой особы с крупными губами и соломенными волосами, похожей на перекрашенную молодую Лолобриджиду. На лице той женщины моего крупного носа в помине не было. В шикарном свадебном платье рядом с женихом, претендующем на респектабельность, в окружении незнакомых мне людей, дочь и сама казалась абсолютно незнакомой. В тумбочке под трюмо, со всеми документами, у меня хранилась бирочка из клеенки с марлевыми завязочками и с написанным синими чернилами номерком на ней. Это был номер, который надели на ручку Аленке, когда она родилась. Но этот сувенир я решил отдать дочери из рук в руки, ведь я ни разу не видел ее, этой женищины, с которой разговаривал по телефону. Кроме того, начались странные случаи, когда названный ею номер телефона не срабатывал, то есть, попросту не отвечал. Я его набирал, а оттуда неслось: «Абонент недоступен...» и так далее.
В голове закрутилась мысль, что меня или хотят купить незнакомые люди, играя на самом дорогом, или господь наградил еще одной Юлей, для которой главное, когда она доказывает что-то сама. Попытался оговорить эту ситуацию, в ответ прослушал что-то невразумительное. В конце концов сотовый перестал отвечать вообще, но ко мне сигналы с него доходили исправно и я мог разговаривать с дочерью сколько ей хотелось. Такая односторонняя связь меня насторожила и когда Аленка сообщила, что собирается выехать ко мне, я потребовал дать мне правильный номер, чтобы упредить все условия. В ответ снова лишь глупые заверения, что никто меня кидать не собирается, что она и правда моя родная дочь, и новые номера телефонов. По ним я попадал куда угодно, даже на квартиры в самой Тюмени с весьма агрессивными голосами, но ни разу по адресу. Тогда я сел за стол и написал письмо в отделение милиции, которое находилось в том населенном пункте. В нем я спрашивал, кто на самом деле скрывается за номером телефона таким-то по адресу такому-то, и почему я не имею возможности дозвониться до родной дочери. В конечном счете, с кем я имею дело и где тогда находится моя родная дочь? Может быть, это мошенники и они с ней что-то успели сделать? Я знал, что письмо идет недели две туда, столько же обратно, значит, месяца вполне хватит. Я знал это, но не предполагал, что у той женщины свои правила. Буквально через пару дней она позвонила мне и сказала, что собирается выезжать с сыном и с мужем. Тогда я попросил ее обождать еще хотя бы две недели. В ответ откровенное недовольство с переходящими на грубость словами. Было странно выслушивать все это, но я терпел, потому что на том конце провода могла находиться действительно моя дочь. И все-таки мы сумели договориться, женщина сказала, что подождет.
И вдруг поздним вечером другого дня звонок телефона заставил меня вздрогнуть, никогда я так не реагировал на звонки, даже в самые трудные годы, хотя за время дурацкой перестройки испытал, как каждый из нас, буквально все. Голос в трубке был возбужденным до крайности, женщина, назвавшаяся моей дочерью, почти кричала, что я бездушный человек, что не хочу признавать своего родного ребенка, и что она уже купила билеты. Я пытался как-то оправдаться, приводил аргументы для своей защиты. Тогда на том конце трубки собеседница крикнула, что моя бывшая сожительница, а ее мать, умерла три дня назад, и что ее уже похоронили. Я долго был не в состоянии произнести ни слова, в голове теснились мысли, почему моя дочь не узнала о смерти своей матери раньше, почему не поехала ее хоронить. Хотя бы на последнее прощание с родившей ее женщиной она обязана была придти. И кто она, наконец, эта звонившая мне абонентка, до которой я так и не сумел ни разу дозвониться сам. Но я не сказал ни слова, лишь устало выдохнул:
- Приезжай.
И вот встреча на вокзале, а затем приезд на мою квартиру. Подозрения начали испаряться, потому что молодые люди походили на молодоженов с фотографий.Молодая семья показалась мне весьма интересной, особенно огромный муж Аленки и маленький внучек, потому что в глазах у них отражался пытливый ум, в отличие от дочери, в зрачках которой тускло светилось застывшее навсегда олово. Я забросил все дела, не спросил ни документов, ни других доказательств нашего родства, я не знал, как угодить, куда повести и что показать в первую очередь. Ведь я был родным отцом довольно симпатичной особы, местами смахивающей и на меня самого. Например высоким лбом, ушами, овалом лица. И этого было достаточно. Кроме того, молодая мама осталась одна, ведь перед самым отъездом у нее умерла мать. Требовалось растопить это олово и добиться между нами родства, теперь душевного. Но я суетился зря. Впрочем, я уже говорил, что отец я никакой, к тому же жестокий. Ну не наделила меня природа заискиваниями с лестью. Почти в первый же вечер я услышал от Аленки упрек в свою сторону в том, что бросил ее, что не воспитывал и даже не пытался искать. На все оправдания она смотрела на меня сквозь свое олово, будто я для нее не существовал. И я начал чувствовать, что и правда сто лет ей не нужен, что мысли ее далеко отсюда, где-то за границей ее сознания. Мои оправдания в том, что всеми силами пытался отучить свою сожительницу, а ее мать, пить вино стаканами, пролетали мимо ее ушей. А я и правда выливал на ту женщину пиво из баллонов, разбивал на ее голове бутылки с вином, заставляя видеть перед собой только собственного ребенка. Я как зверь рыскал по грязным блатхатам, куда она сбегала от меня, находил ее через несколько дней пьяную в усмерть, в обнимку с другими алкашами, в то время как Аленка едва слышно хрипела в другой комнате в темном углу, закутанная в грязное тряпье. Брошенная, голодная, протухшая от кала и мочи. Я хватал дочь за одежду, другой рукой накручивал волосы сожительницы на ладонь и тащил обоих домой. Чтобы через несколько дней все повторилось заново.
И снова все мои потуги как-то оправдать себя были бесполезными, дочь смотрела на меня чужими до нервной дрожи глазами, ей было все равно. Боюсь говорить эти слова, но казалось, что ее вообще ничего больше не интересовало. Взгляд был тусклым и тяжелым, несмотря на общую привлекательность. Еще до приезда Аленки я отправил своей матери, которой исполнилось уже восемьдесят четыре года, фотографии. Как обрадовалась она за то, что девочка отыскалась, что она красивая и умная, и как хотела, чтобы внучка приехала с семьей к ней в гости. Этому случиться было не суждено.
В один из дней я заглянул дочери в глаза и сказал, что ни в чем перед ней не виноват, что если говорить по большому, то это она должна сказать спасибо, что я спас ее от смерти, отдав ее после долгих наших пьяных мытарств родной бабушке. Дочь посмотрела на меня своими пустыми глазами и спокойно произнесла:
- Ты меня даже не попытался искать и не пожелал вырастить. Меня вырастили дедушка с бабушкой. Бабушка говорила мне, что ты злой и с тобой не о чем было говорить.
Я опустил голову, потому что помнил, как не хотела эта бабушка забирать ни Аленку, ни увозить родную дочь к себе на Ставрополье. Она знала, что ни она, ни дедушка, не справятся с матерью внучки, та давно превратилась в настоящую алкашку, а внучка была еще слишком маленькой и требовала за собой ухода. И бабушка всеми силами отпихивала от себя ребенка в надежде на то, что я снова заберу обоих к себе домой и буду сам мыкаться с ними дальше. Я помнил, как почувствовав это, развернулся и пошел в другую сторону, потому что знал, что со мной Аленке будет еще хуже. Тяга к вину тогда проснулась уже и во мне самом.
Все пятнадцать дней я старался сделать для дочери больше, чем было возможно. Я таскал внучка на своей спине, не смея жаловаться на боль от нажитого остеохондроза, на другие болячки, успел показать все места в Ростове, где носил ее в детстве на руках. Я купил дорогим гостям билет на обратную дорогу, он один стоил мне месячной пенсии, сделал подарки всем троим. Потом мы поехали по области, посмотрели многие достопримечательности, которыми славится Дон. Деньги мои таяли снегом на ладони, но я не унывал, ведь у меня была сберкнижка. Я обдумывал, как отдам сбережения, оставив себе лишь малую часть из них, а если потребуется, то поднатужусь и буду искать возможность купить им квартиру здесь, в Ростове. Конечно, цены сумасшедшие, и все такое прочее, но я отец, а передо мной моя дочь. К тому же, других своих детей я не обидел. Я только оттягивал до самого отъезда день, когда выложу всю свою заначку на стол. И этот шаг, как оказалось был правильным. Но все-таки, дело опять не в наших взаимоотношениях, а совершенно в другом.
Я заметил на свой неграмотный взгляд, что моя дочь – а я уже почти не сомневался в нашем родстве – не занимается как нужно со своим ребенком, а моим внучком. Не успевал парнишка закапризничать, как она тут-же начинала его успокаивать, спрашивая однообразно скучным голосом одно и то же: а как кошка мяукает? А как уточка крякает? А как..?Видно было, что и внуку надоели эти общие фразы, по развитию он превосходил свои полтора года. Я относил все эти недостатки в ее педагогике на то, что Аленка учится заочно в институте, что она успевает по дому сделать многое, мало того, даже устраивалась на работу. И вдруг начал думать, что сын ей здорово не нужен, да простит мне господь эти слова, что она прикрывается ребенком как та безрукая и безголовая мать, решившая, что если она родила, то все должны ходить перед ней на цырлах. Но ведь и собаки щенятся, и овцы котятся, и коровы телятся. Да, но они животные, стремящиеся в силу своего развития добросовестно выполнять лишь свой долг. Интуитивно. А человек просто обязан и давать больше, и требовать соответственно своему разуму. Как-то вечером я высказался перед дочерью по этому поводу в резкой форме и услышал в ответ то оправдание, о каком уже говорил раньше, мол, я родила сына. И это было вторым звонком, что с Аленкой что-то не так.Первым было то,что моя ученая дочь не удосужилась узнать изменившийся телефонный код поселка, в котором жила сама, гоняя меня по номерам всей тюменской области. Пришло время привести и другой пример, необходимый в данном разборе полетов. Откровенность на откровенность. Может быть, кто-то задумается тоже, кроме меня самого.
Муж Аленки, немец по национальности, не только занимался ребенком, но еще готовил, стирал и так далее. В общем, вел себя вполне современным супругом, экономя жене так необходимое ей для учебы и домашних забот время. Это весьма радовало, если бы и дочь суетилась наравне с ним. Но этого не происходило, не успевала наступить свободная минута, как Аленка стремилась забраться на диван и отдаться отдыху. Я приходил с внуком с прогулки и первым, кого видел возле двери, это зятя. Алексей цепко осматривал отпрыска, и только потом добродушно и приветливо улыбался мне. Запомнился случай, когда вернувшись с прогулки я зашел в спальню и начал переодеваться. А потом оглянулся назад. Возле входа стоял полутора годовалый внучек и с пристальным вниманием, с какой-то не детской раздумчивостью, присматривался ко мне. Я улыбнулся ему, а он повернулся к отцу, сидящему в комнате и наблюдающему за сыном, и взглядом показал, что дед, мол, мужик толковый. Это было видно по его мимике. Затем он подошел ко мне, прижался к ноге и еще раз оглянулся на отца. И я поразился взаимопониманию обоих, отец и сын чувствовали друг друга без слов. Чего нельзя было сказать об Аленке, мальчик тянулся к ней по привычке из грудного возраста. Мало того, дочь рассказала мне о своем муже, старшем Алексее, достаточно глупостей – что и выпивает он иногда, из-за чего она закатывает ему скандалы, и не хотел брать в жены, и мало заботится, и один раз даже гульнул. Но и это не главное, в конце концов дочери с мужем повезло. Не повезло ей с отцом.
За пару дней до отъезда молодые решили побродить по набережной Дона сами, у меня были дела и я остался дома. Они дали сотовый, чтобы я позвонил, когда освобожусь, и смог их быстро найти. Я освободился, нажал на нужные кнопки. Ответа не последовало. Я еще раз набрал, потом еще и еще. В течении пары часов я так и не дозвонился до дочери. Казалось бы, что здесь такого, но меня уже одно это бесило,потому что напоминало о разговорах с дочерью, когда она находилась в Тюменской области и за которые я выкладывал кругленькие суммы, так и не дозвонившись до нее самой. И здесь я не сказал бы ни слова, понимая, что молодые могли забыться и отключить сотовый, если бы вернувшаяся с экскурсии дочь еще с порога не набросилась на меня. Она со злостью стала выговаривать, что я послал им столько эсэмэсок, сколько они не получали никогда. Я развел руками, пытаясь оправдаться, мол, нажимал только то, на что показали они сами. Слово за слово, начался скандал. Как я ни пытался урезонить дочь, останавливаться она не желала. Она даже рисовалась перед своим супругом, как всегда занявшимся внучком, видимо, не уставала наговаривать ему о моей прошлой подлости и нынешнем бездушии. Отношения между нами и так не складывались, был один момент, когда наметился какой-то контакт, но и тот быстро угас. У меня закралась мысль, что дочь приехала за тем, чтобы высказать мне в глаза наболевшее у нее за все годы. Я снова попытался ее урезонить, но она уже ничего не замечала, даже родного сына, уцепившегося за ее ноги. Перед приездом молодых свекровь Аленки предупредила меня о ее неуравновешенном характере, что когда она разозлится, то не желает ничего слушать. Но с подобным откровенным хамством, тем более к человеку почти незнакомому, я еще не встречался. Я опять попытался увести разговор в другую сторону, напомнил ей, что у нее два неуда в институте, которые нужно срочно исправлять, туда и необходимо направлять лишнюю энергию. А мне уже ничего доказывать не стоит, потому что она выросла. Да, с чужой помощью, но, прости, выросла. Зря говорил. После этого я твердо стал верить, что дочь приехала только за одним - наговорить мне пакостей и обвинить во всех смертных грехах. Мол, зря она приезжала к человеку, который сам по себе никто. Мол, чужие люди куда роднее.
- Уезжай, - пожал я плечами.
Дочь только этого и ждала. Несмотря на то, что время подходило к двенадцати ночи и что на улице было темно, она бросилась к вещам, приказав мужу собираться тоже. Алексей встал и начал ей помогать, для него семейное спокойствие являлось важнее наших разногласий. И это его решение было правильным, истинно мужским. Я отошел в сторону, знал, если начну уговаривать Аленку остаться, то унижу себя до последнего предела и возьму на себя все грехи, совершенные мною и не совершенные тоже. Когда вещи были собраны, я сказал только одно:
- Алексей, будь благоразумным.
Мой зять промолчал, усердно сопя над чемоданом, он любил свою жену и не решался ей перечить. Он знал ее характер лучше меня, чужого для них мужчины. И слава богу. Я отправился открывать дверь собравшимся уходить людям:
- Счастливой дороги, - когда вся семья переступила порог, попытался показать я свою независимость. И тут-же получил от дочери прекрасный ответ:
- Пошел на... – крикнула она полуобернувшись.
Прошло некоторое время, в телефонном разговоре с матерью я постарался объяснить, как все произошло. Мать немного помолчала, а потом сказала:
- Сынок, ты не обидишься на правду?
- Я постараюсь, мама, - насторожился я.
- Ты прислал нам фотографии. Мы все пришли к выводу, что девочка красивая, но у нее нет души.
- Почему вы так решили?
- У нее пустой взгляд, сынок, она никогда не признает никого и ничего.
- Дочь обиделась не только на нас, ее родителей, не сумевших ее воспитать, но и на всех?
- Может быть, хотя есть и другое объяснение. Но это только догадки, правдой остается то, что она не видит никого и ничего вокруг.
Я положил трубку и огляделся. В книжном шкафу лежали фото альбомы и везде на первом месте у меня была мать. Я гордился своей матерью постоянно и перед всеми, хотя, когда появился на свет, не знал ее совсем. Я гордился и отцом, которого не запомнил.
Я родился в лагере для политзаключенных. Мой отец и моя мать были врагами народа, которых вождь упрятал за решетку «за контрреволюционную деятельность». Мать получила пять лет лагерей, отец больше. Своего отца я видел всего один раз в жизни, тогда он был в далекой Туркмении, работал прорабом на Кара-Кумском канале. Мне стукнул двадцать один год и я поехал к нему, чтобы хоть раз посмотреть на родителя. Но ему я не был нужен, и я уехал. Встреча наша продолжалась всего несколько минут, потом он ушел за дверь конторки. И все. Я тоже имею удостоверение репрессированного лица, которого потом тот же народ реабилитировал. В шести месячном возрасте родная мать передала меня своей матери. Она вызвала в Челябинскую область, где отбывала наказание, мою бабушку . Почему она так сделала? Чтобы сохранить мою жизнь. Мать рассказывала, что в детской комнате, где содержались все новорожденные, по потолку ползали громадные клопы. Они сверху падали на детей и впивались в их кожу. Бывали случаи, что за ночь клопы загрызали ребенка на смерть, выпивая из него кровь. И она решила отдать меня моей бабушке, чтобы потом, когда освободится, снова забрать к себе. Но этого не произошло, потому что у нее родился еще ребенок, потом еще. Я прожил с бабушкой до восемнадцати лет, до тех пор, пока она не умерла. Я знал и о родной матери, и о своих братьях и сестрах, но в их семье я всегда был чужим. Бабушка умерла, дом, в котором я вырос, оказался на меня не записанным. Я подался отмерять немерянные дороги Советского Союза, а мать дом продала. Но меня всегда тянуло к ней, к своей родной матери. Понятно, что больше идти было не к кому. Помню, когда наезжал в гости за несколько лет один раз и выпивал, то тоже кричал ей, что она мне не мать, что воспитывала меня бабушка. И порывался уехать туда, откуда приехал и где у меня было общежитие. И через несколько лет возвращался опять, всего на несколько дней. И снова пропадал то в Запорожье, то в Астраханских степях, то в Ростове-на-Дону. Но не было случая, чтобы я матери отказал в приезде ко мне, как не было случая, чтобы я отказался от нее навсегда. Хотя из своего дома она выгоняла меня не раз. Пьяного, конечно.
Судьба ли это, наше родовое проклятье? Но до революции у всех моих предков были крепкие семьи и никто никого никогда не бросал, не выгонял, не посылал на... А я знаю и помню своих прародителей минимум до третьего-четвертого колена. Со старых царских фотографий на меня смотрят не манкурты, а нормальные люди, сытые, уверенные в себе и за свое будущее. Они женились и выходили замуж за представителей тех классов, к которым принадлежали, и доживали вместе до восьмидесяти-девяносто летнего возраста, отмечая золотые с бриллиантовыми свадьбы. Детей имели тоже, в каждой семье по три-пять девочек с мальчиками.
Что же произошло после революции? Почему я, образованный, с неплохой дореволюционной родословной человек, стал кидаться на тех, кто меня подберет? Почему родная мать поступила со мной именно так? Почему и родная бабушка прошла такую же карусель, побывав замужем не один раз. Кто виноват? Провозглашенное кем-то равенство всех и вся? Но этого равенства не может быть в самой природе, потому что наш мир сам состоит из противоречий. Идти против земного постулата означает взбираться по водопаду на верх.
Скажу лишь одно, я никогда не предам своей родной матери, как бы ни был на нее обижен. Я знаю твердо, что она ни в чем не виновата. Я не скажу плохого и про отца, потому что абсолютно не знаю, какие разногласия заставили его развестись с матерью. Что делать мне в таких случаях со своими детьми? Я лично отошел в сторону, виня прежде всего не только себя, за то, что пил и гулял в обществе равных, но и это пресловутое равенство. Оттого я пил и гулял, что видел вокруг это самое доступное всем и каждому равенство. Жестокое и бессмысленное русское равенство. Надо знать, кому его предлагать, потому что заставь дурака... А у меня фамилия Иванов. И так далее.