Момент прерванного движения

                Не вернувшимся с боевого полёта посвящается.


                Если бы мне предложили сыграть историю
                моей жизни, я сыграл бы «Чакону» Баха.
               
                В. Спиваков





                Глава 1.



      Казалось, природа сошла с ума. Сначала налетел ветер. Завывая, принялся пугать припозднившихся прохожих. Затем неожиданно стих, дожидаясь подкрепления в виде кучево-дождевых облаков. Дождь обрушился стеной и терзал измученный городок всю эту длинную-предлинную ночь, барабаня в окна и гремя по крышам немногочисленных домов, прятавшихся в бескрайней тайге. Вода в озере бурлила и кипела, лопаясь под натиском крупных капель. Седые волны с шумом обрушивались на берег. Порывистый ветер довершал разгром, угрожающе раскачивая огромные деревья. С них клочьями слетали сизые листья и ложились на бушующий водоём.
      К утру ветер угомонился. Грязная пелена облаков стала тоньше, дождь прекратился, показалось чёрное небо с догорающими звёздами. Огромный багряный диск робко показался из-за горизонта, кинул розовую стрелу из-за тучи. Начинающийся рассвет, выглянув из-за сопки, лениво мазнул лучом по верхушкам деревьев, выхватывая у ночи спрятанную позолоту листьев. Затем обогнул озеро, напустив на него тумана, и отразился от фюзеляжей красивых белых птиц, дремавших на аэродроме. Огромные птицы остались глухи к застенчивым попыткам заигрывания, и просыпаться явно не спешили. Тогда рассвет сменил тактику, начал действовать настойчивее. Ему удалось добраться до гарнизона и заглянуть в окна верхних этажей. Но и там никто не обратил на него абсолютно никакого внимания. Обидевшись, поднатужился и зажёг разом день во всём городке.
      Начались выходные, спешить некуда, авиаторам можно попробовать отоспаться. Осталась позади напряжённая неделя изматывающих душу, сопряжённых с большим риском, полётов. Поэтому все военнослужащие отдельного тяжёлого бомбардировочного авиационного полка, за исключением лиц, находящихся на боевом дежурстве, отдыхали.
      Не спалось только Дмитрию Романову, помощнику командира корабля стратегического ракетоносца. Лёжа на диване, выкурил подряд несколько сигарет, периодически бросая быстрые, нетерпеливые взгляды на холодные светящиеся цифры электронных часов, стоявших напротив на телевизоре. Находясь под неизгладимым впечатлением произошедшего несколько дней назад разговора с учителем музыки местной школы, снова и снова перебирал в памяти эти волнительные мгновения.
      Зная прописную истину, что, когда чего-то сильно ждёшь, время окончательно останавливается, он, тем не менее, сумел дождаться заветных цифр на табло. Наскоро позавтракав и, запихивая остатки бутерброда уже на ходу, через несколько минут открывал массивную входную дверь гарнизонной библиотеки.
      Библиотекарь, пожилая худенькая женщина, за свою долгую библиотечную жизнь, похоже, уже ничему не удивлялась. Не удивилась она и столь раннему визиту посетителя в выходной день. Поправив очки с толстыми стёклами, тихо спросила, отложив толстый журнал в сторону:
      - Доброе утро!
      - Здравствуйте! Мне нужна книга о Бахе, - смущённо произнёс Романов и почему-то густо покраснел, словно речь шла о новом номере эротического журнала. Затем добавил, боясь, что его могут неправильно понять:
      - Немецком композиторе Иоганне Себастьяне Бахе. Мне сказали, в библиотеке она есть.
      - Есть, - подтвердила библиотекарь. - Вам нужны его автобиографические данные или интересует информация о творческом наследии?
      - Даже не знаю, - не уверенно ответил Дмитрий. – Что посоветуете?
      Вместо ответа она сняла очки, начала протирать стёкла платочком, вытащенным из рукава:
      - А в воздухе-то вы посмелее будете! – Неожиданно произнесла женщина, подняла голову и изучающее посмотрела на него. – Из экипажа Матвеева? Не ошиблась?!
      «О! И эта туда же! - Подумал Дмитрий, взглядом продолжая сверлить ближайший стеллаж. – Мы явно становимся невероятно популярными!».
      - Нет, всё правильно, вы не ошиблись, - кисло улыбаясь, подтвердил он. - Давайте, что есть. Мне интересно всё. Особенно та книга, где говорится о его музыке.
      - Поняла. Но, смею заметить, они все о музыке! – Она спряталась где-то в глубине стеллажей, откуда послышалось её негромкое бормотание.
      Пауза затянулась. Вдруг в полной тишине раздался неожиданный для библиотечных стен возглас:
      - Как могла забыть – это же в третьем шкафу!
      Через полминуты она уже возвращалась обратно, гордо неся в руке несколько книг. Просмотрев аннотацию к каждой из них, одну отложила в сторону:
      - Молодой человек, рекомендую начать вот с этой, - тоже почему-то покраснев, сказала женщина.
      Дмитрий молча кивнул. Библиотекарь занесла книгу в формуляр и, не спрашивая удостоверения личности, передала Дмитрию:
      - Здесь будете читать или возьмёте с собой?
      - Здесь.
      - Тогда желаю удачи. Эта книга – лучшая и наиболее полная редакция, что было написано о Бахе. Издание 1955 года, очень редкое, книга имела потрясающий успех, но больше почему-то не издавалась.
      Дмитрий бережно взял в руки толстую книгу и прошёл в читальный зал. Поудобнее усевшись в кресле, принялся читать. Книга называлась «Жизнь после жизни», рассказывала о творчестве Баха и его влиянии на мировую культуру. Написано доступным языком, читалась легко и понятно, но только до определённого момента – пока не начался раздел, посвящённый сочинениям для скрипки. В книге говорилось, что «...величайшим вкладом в скрипичную литературу являются сонаты и партиты для скрипки соло. Всего Бах написал шесть сонат и партит (партита – разновидность сюиты, - прим. автора). Среди всех произведений было одно, которое стояло особняком в этом ряду. Не являясь самостоятельным произведением, оно, тем не менее, по глубине и величию концепции делало его совершенно индивидуальным творением». Речь шла о «Чаконе», одном из наиболее часто исполняемом произведении великого композитора.
       Романов вспомнил шок, впервые услышав «Чакону». Отложил книгу в сторону и закрыл глаза. Пытаясь переварить прочитанное, заново вспомнил это «совершенно индивидуальное творение». Не являясь большим любителем классической музыки, он тогда, пару дней назад, был просто поражён, буквально смят и повержен на обе лопатки игрой неизвестного скрипача. Бах полностью оправдал свою фамилию, в буквальном смысле ошеломил своей музыкой и, выбив «из седла», лишил покоя. Как потом оказалось – навсегда...
       Перевернув страницу, Дмитрий прочитал: «В «Чаконе» Бах проигнорировал относительно ограниченные возможности инструмента, предоставив почётное право разрешения сложнейших технических проблем скрипачу. Композитор развил и довёл до высшего художественного совершенства многоголосый стиль игры без сопровождения, что было типично для немецкой скрипичной школы ХVII века. От исполнителя в «Чаконе» нужно нечто большее — подлинно глубокое проникновение в музыкальное содержание. Без этого невозможно раскрыть индивидуальный характер каждой отдельной вариации, сохранить единство драматического «действия», присущее данному произведению, и, таким образом, сделать его понятным и доступным для слушателя».
        Очередной абзац пришлось прочитать несколько раз, прежде чем до него дошёл, наконец, смысл. Зрительная память у Дмитрия была прекрасной, можно даже сказать – выдающейся. Перед глазами стояли строки, врезавшиеся в память: «Чакона близка к оплакиванию, круговому погребальному шествию, и прерывающийся ритм чаконы подчеркивает это ее свойство. В чаконе жизнь останавливается, застывает. «Чакона» Баха длится долго, хотя на самом деле это могут быть фазы одного и того же мгновения – мгновения умирания. Это самый момент внезапно прерванного движения, которое несколько долей секунд после этого по инерции продолжается, хотя это уже не жизнь, просто странно растянутое последнее мгновение, когда перед глазами проходят, как бесплотные впечатления, моменты прерванного бега».
        «Вот! Именно так и было! Похоже, тогда я и умер. Чтобы тут же родиться… Нет, не так. Совсем умереть невозможно, мы просто переходим из одного состояния в другое и заново начинаем жить, как утверждают индусы. Но я не индус! С другой стороны – второе рождение? И опять начинается жизнь. После жизни. Да-а, верно подмечено... Интересно – как мы это делаем?! Как же это всё-таки происходит? Посредством музыки? Наверное... Ага, тогда понятно почему, когда провожают в последний путь, играет музыка... А что будет потом? Мгновения умирания... Моменты прерванного движения... Разве может движение прерваться? Тогда это будет уже не движение. В движении – жизнь. Если самолёт не движется, он не живёт. Но ... и не умирает! Как называется такое состояние? Разве это и есть момент прерванного движения?! А потом? Что бывает потом? Движение продолжается, но как?! Каким образом?! М-да, сильно написано! Необычно и загадочно, прямо какая-то мистика!», - размышлял Дмитрий.
        За 28 лет, прожитых на земле, Дмитрий никогда не задумывался, что бывают «моменты прерванного движения». Розовых очков не носил, верил в удачу, жил и просто радовался жизни. Случалось ему хоронить друзей, профессия предполагала такие исходы, но о смерти всерьёз как-то не задумывался, полагая, что Госпожа Смерть – понятие абстрактное, нереальное, а потому отношения к нему не имеющее. Все пытаются её обмануть, но не всем это, увы, удаётся. Как ни прячься, всё равно выберет того, кого захочет. Поэтому и пришёл к выводу: прыгать ли выше головы?! Живи, пока живётся! Живи одним днём и дай при этом пожить той, кто сегодня рядом с тобой!
         Да, жизнь – жестокая штука. Коротка, иногда – коротка до внезапности, если так можно сказать. Не всем выпадает в ней счастье дожить до пенсии. Про таких говорят: «стало быть, не судьба». Что это значит, он не понимал и в разговорах старался этой темы не касаться.
        Прочитав следующий абзац, закрыл книгу и отдал обратно библиотекарю, поняв, что неподготовленный мозг всё равно этого не примет: «Чакона канонизирована в качестве непреходящего образца и дала начало жанровой традиции, ставшей в последующих веках магистральной. Все последующие произведения следуют в русле именно этой немецкой традиции чаконы – серьёзной минорной, основанной на идее вариаций, где остинатная тема пронизывает всю композицию, а линеарность проявляется настолько сильно, что вариационный цикл может увенчаться фугой».
        «Надо хорошенько расспросить Ирину Сергеевну, пусть объяснит по-русски. Моё пещерное происхождение этого не понимает». Умнее Инструкции лётчику Дмитрий книг не читал.
        «Остинатная тема... Линеарность... Вариационный цикл».... Он будто попал в другое измерение, где время течёт иначе. Да и времени там, похоже, тоже нет. А, может, его просто не замечают?!
       
 
        Два дня назад, спеша на полёты и, сокращая путь к месту остановки полкового автобуса, Дмитрий проходил мимо школы. Шёл, ни о чём постороннем не думал. Просто шёл и всё, мыслями проигрывая предстоящий полёт. Внезапно словно наткнулся на невидимую стену. Из распахнутого окна второго этажа доносились звуки скрипки. Ничего подобного никогда ранее не слышал. Романов даже остановился, позабыв обо всём. Скрипка не играла, а ... разговаривала. Вот только разговор шёл на непонятном языке, грустном и оттого немного тоскливом. Как-то странно она это делала, будто пыталась предложить сыграть в непонятную игру, где правила устанавливались только после финального свистка. Мелодия моментально очаровала, закружила и взяла в плен. Дмитрий словно оказался в закрытом помещении, в котором жила Музыка - не было выхода, только вход.
        Из состояния транса его вывел громкий противный сигнал отъезжающего автобуса. Дав себе слово выяснить, кто же может так блестяще играть и как называется это произведение, на следующий день, не откладывая дело в долгий ящик, уже знал ответ на эти вопросы.

        На втором этаже, в конце коридора, сразу за рекреацией, находился кабинет музыки. Подойдя к двери, лётчик остановился. Сердце наносило непривычно тяжёлые удары в грудь, отдававшиеся гулким эхом по всему организму.
        Переведя дух, Дмитрий открыл дверь. Кабинет был светлым и просторным, а его обладателем оказалась красивая молодая девушка. Шёл урок, дети что-то списывали с доски. Учительница, стройная блондинка, одетая в строгий тёмно-синий костюм, сидела за столом и перебирала ноты. В углу стояло пианино, на нём сверху в открытом футляре скрипка. Дети разом, словно по команде, прекратили писать, учительница это заметила и, перехватив взгляды учащихся, направленные на приоткрытую дверь, недоумённо подняла голову. Затем, после небольшой паузы, внимательно посмотрела на Дмитрия и негромко спросила:
        - Товарищ военный, вам кого?
        В общении с девушками у Романова был накоплен большой опыт. Он не был женат, справедливо полагая, что с этим делом торопиться не стоит. Печальный опыт скорострельных браков и таких же разводов своих друзей подтверждал скорбные выводы, хотя его отец, заслуженный военный лётчик, отлетавший в авиации ВМФ свыше тридцати лет, постоянно напоминал: «Сын, не оставляй тормоза на конец полосы, а свадьбу – на конец жизни». Дмитрий согласно кивал в ответ, но неизменно отвечал: «Папа, моя жена ещё не родилась».
        Встретившись с ней взглядом, Романов сразу понял, что погиб. Мир раскололся, время остановилось. Его мозг словно получил какой-то импульс неизвестной доселе частоты, убивающий любые сомнения наповал.
        Девушка это почувствовала. Попросив учеников продолжать задание, поднялась из-за стола и, одёрнув пиджак, медленно подошла к двери. Дмитрий смотрел на учительницу, не отрывая взгляда. У неё была восхитительная фигура: полная высокая грудь, узкая талия, длинные стройные ножки. Больше всего поразили глаза – цвета неба и такие же бездонные, чуть насмешливые, манящие и сводящие с ума одновременно, одним словом.
        Есть необъяснимые с точки зрения науки мотивы поведения, когда эмоции захлёстывают и полностью подавляют разум. Наступающее после пробуждение бывает трагично по своей сути. Дмитрий слышал об этом от своего однокашника. «Понимаешь, старик, - радостно делился тот своим счастьем, - это и называется – любовь с первого взгляда. Ты посмотрел на неё, она – на тебя. Что-то выстрелило в мозгу и ... всё, это – любовь. Так бывает один раз, но на всю жизнь». Через два года любовь неожиданно закончилась, «влюблённые до гроба» тихо разошлись. Однокашник перевёлся в очередное место, забытое Богом, и почему-то оборвал все связи.
        Романов стоял и молча смотрел на девушку. «Божественную музыку может исполнять только богиня, - отчего-то пришло на ум. – Кто она? Странно, почему же я её раньше не видел?!». Сердце молотило как отбойный молоток, пытаясь вырваться наружу, отчего стала немного кружиться голова. Дмитрий прислонился к дверному косяку, фуражка съехала на затылок. Учительница подошла практически вплотную и, водрузив её на прежнее место, насмешливо произнесла, не обращая внимания на детей, с интересом наблюдавших за этой сценой:
        - Что – у вас все такие скромные?! А я слышала другое мнение: авиация – удел людей смелых. – Она картинно всплеснула руками, пытаясь скрыть улыбку. - Неужели могла ошибаться?!
        Дмитрий смутился и промямлил, опустив глаза:
        - Ну ... в общем, Вы...м-м-м... правы.
        - А знаете, как полностью звучит эта фраза?! – В её сумасшедшей красоты глазах заиграли озорные весёлые огоньки. И, не дожидаясь ответа, продолжила, сделав акцент на вторую часть фразы:
        - Авиация – удел людей смелых, но не более. Так всегда говорил мой дедушка. Вы можете это подтвердить или опровергнуть?!
        Дети захихикали. Дмитрий, не ожидая такого вопроса, вновь посмотрел на богиню, перестав дышать. Затем, собравшись с силой, тихо спросил:
        - Можно я приду на допрос в следующий раз?
        Дети, хором:
        - Ирина Сергеевна, пусть дядя-лётчик приходит! Он такой красивый! И очень смелый! Вы же сами сказали!
        Настал черёд краснеть Ирине Сергеевне. У неё тоже что-то "выстрелило в мозгу":
        - Вы можете подождать десять минут? Урок скоро закончится...



                Глава 2.



         - Штурман, карты взял? – задал привычный вопрос Олег Матвеев, пряча лицо от студёного ветра за высокий воротник меховой куртки.
         Перед каждым вылетом это уже было своеобразным ритуалом.
         - Командир, обижаешь! Две колоды, как обычно! – Заученно ответил штурман, впрочем, на всякий случай заглянув в свой пухлый портфель.
          Радист с помощником командира корабля едва смогли сдержать смех, вспомнив предыдущий полёт. Штурмана звали Павел Смолин. Небольшого роста, крепкий, по манере общения напоминал деревенского увальня. Несмотря на кажущуюся медлительность, был чрезвычайно подвижным, обладал великолепной реакцией и являлся чемпионом полка по настольному теннису. Командир криво усмехнулся и напомнил:
          - В прошлый раз ты мне тоже самое говорил. Забыл?! Хотя бы пачку «Беломора» таскал в кармане на всякий случай, что ли?!
         Удержаться от смеха уже невозможно. Дождавшись, когда экипаж перестанет ржать, штурман сделал робкую попытку защититься:
         - Так ты же сам оторвал от неё одним махом пол-Атлантики! Медицинскую книжку чем-то обернуть захотелось. Больше нечем?! А газетой не пробовал?
         Новый взрыв хохота окончательно разрядил обстановку.
          - Мог хотя бы проверить, что колода не полная?! – Продолжал наседать командир, намекая на некачественную подготовку к вылету из-за отсутствия нужной карты в штурманском портфеле.
         Предыдущий полёт вновь напомнил о себе...

               
                *   *   *   *    


         Поняв, что погиб, Дмитрий, тем не менее, на первом свидании решил действовать в своей обычной гусарской манере и, едва отойдя от школы, сразу приобнял Ирину за плечи, но был немало озадачен тем, что Ирина не торопилась разделять его оптимизм.
         - Товарищ капитан! – Укоризненно проговорила она, мягко откидывая руку.
         - Так ведь профессия обязывает! – Начал он свою «домашнюю заготовку», всегда дававшую нужный результат. – Может так случиться, что я вас всю жизнь искал?!
         - Может случиться??!! Вы так всегда говорите при первой встрече?!
         - Честно?
         - Естественно! – С интересом сказала Ирина. – Хочу Вас сразу предупредить, перестану замечать, если попробуете меня обмануть. Сейчас или когда-нибудь в будущем, - добавила она с нажимом на последнее слово.
          - Ясно, моя госпожа!
          - О, уже интересно! – Ирина внимательно и оценивающе посмотрела на Дмитрия.
          Он густо покраснел, чтобы сгладить неловкость, вытащил из пачки сигарету и принялся её тщательно разминать. Сигарета порвалась, табак высыпался. Больше сигарет в пачке не было. Дмитрий тяжело вздохнул, смял пустую пачку, покрутил головой в поисках урны, не нашёл и засунул пачку обратно в карман. Ирина ухмыльнулась, напоминая вопрос:
          - Ну, и?!
          Дмитрий виновато опустил вниз хитрые глаза и ответил:
          - Так точно! Всегда!
          - Чистосердечное признание облегчает совесть..., - начала девушка.
          - ...но удлиняет срок, - закончил фразу Дмитрий.
          Ирина одарила его долгим изучающим взглядом и расхохоталась, заметив, что Дмитрий напряжённо ожидает её реакции.
          - Так и быть, прощён! – Перейдя на «ты», немного волнуясь, произнесла она.
          А вот дальше случилось то, к чему Дмитрий был совсем не готов. Ирина неожиданно взяла его за петлички, притянула к себе и поцеловала в губы, не обращая внимания на прохожих. Задержалась на мгновение, так же резко оттолкнула и спокойно спросила, как ни в чём не бывало:
          - Привык к победам малой кровью?! Это не со мной.
          Дмитрий растерялся ещё больше, как тогда, в школе, и шёл молча, не делая больше попыток ухаживаний. Он впервые столкнулся с такой манерой поведения, и не мог выбрать правильную линию защиты. Не мог даже представить, что найдётся человек, который сможет поколебать его жизненные принципы, ещё вчера казавшиеся незыблемыми. Дмитрий понял одно – Ирина не была похожа ни на одну женщину из тех, кого он знал. И это ему безумно нравилось.
           - Нет, дорогой товарищ лётчик, так дело не пойдёт, - Ирина словно провоцировала. – Что ты за кавалер, если не знаешь, как обращаться с настоящей дамой?!
           Окончательно сбитый с толку, Дмитрий лихорадочно искал варианты достойного выхода из неординарной ситуации. Ирина, решив, что на сегодня хватит, сама пошла навстречу:
           - Ничего, надеюсь, научишься со временем!
           С полминуты шли молча. Ирина:
           - Хочешь, угадаю следующий вопрос?
           Дмитрий стал выходить из оцепенения и настороженно кивнул, интуитивно чувствуя очередной подвох. Ирина рассмеялась:
           - Расслабься, не у зубного врача!
           Дмитрий хмыкнул. Словно прочитав его мысли, начала рассказывать о произведении, которое потрясло бравого вояку накануне. Ирина досконально знала историю создания «Чаконы», была прекрасным рассказчиком. Романов слушал её с всё возрастающим интересом. Девушка открывала ему дверь в мир, казавшийся доселе недоступным:
            - «Чакона», безусловно, представляет собой одно из самых трудных скрипичных сочинений для публичного исполнения. Я не говорю о преодолении чисто технических трудностей, - глаза Ирины заблестели, она полностью ушла в свой мир, откуда и доносились её слова. - От исполнителя в «Чаконе» нужно нечто большее – подлинно глубокое проникновение в музыкальное содержание. Без этого невозможно раскрыть индивидуальный характер каждой отдельной вариации, сохранить единство драматического действия, присущее данному произведению, и, таким образом, сделать его понятным и доступным для слушателя.
            Романов оправился от «экзекуции» и поинтересовался:
            - Понятно. Ну, не совсем, конечно... Скажи – а сама за что полюбила «Чакону»?
            - Как за что? – Не поняла Ирина.
            - Ну... за её мелодичность, сложность или ещё за что-нибудь? – Попробовал объяснить Дмитрий этот трудный для него вопрос.
             - А, вот что имеешь в виду, - поняла Ирина и рассмеялась: - Извини, я, как блондинка, не успела подумать!
             Дмитрий фыркнул. С Ириной было безумно интересно. Разговор как-то незаметно увлёк его, в музыке разбирающегося на первобытном уровне.
             - Понимаешь, «Чакона», пожалуй, единственное произведение, в котором исполнителю даруется свобода. А свобода для меня - это жизнь, - внимательно посмотрев на него, сказала она.
             Дмитрий выдержал долгий взгляд, не понял, о какой свободе идёт речь, но перебивать не стал. Ирина:
             – Свобода, в которой музыкант-исполнитель сам определяет темп произведения. Свобода, когда исполнитель не может полностью повторить задумку композитора из-за ограниченных возможностей инструмента и играет так, как считает нужным. У скрипки всего лишь 4 струны, - улыбнулась девушка, – но каждая – это отдельно стоящее произведение искусства. Звучание скрипки наиболее близко передаёт трепетный человеческий голос. Она может слиться с исполнителем, приспособиться к любой мелодии и выразить тончайшие нюансы. Считается, что посредством скрипки с нами разговаривает Бог. Ты знаешь, что гениального Паганини даже обвиняли в колдовстве, потому что в те времена, когда он жил, в первой половине XIX века, не верилось, что обыкновенный человек сам, без помощи волшебной силы, может так великолепно играть на скрипке. Говорят же, что скрипка – королева инструментов, а ...
             - Король – барабан, - успел вставить Дмитрий.
             Увидев удивленное лицо Ирины, добавил со смущением:
             - Или горн. Во всяком случае, в пионерском лагере по силе звучания и по воздействию на слушателей ему не было равных!
             Ирина звонко рассмеялась. Она поняла, что на этом познания Дмитрия в музыке заканчиваются.
             - Тогда слушай и не перебивай, бродяга неба! – Продолжала она свой урок. - Композитор даже предусмотрел такой нюанс – во время исполнения струны должны быть прогреты, по этой причине «Чакону» нельзя исполнять в начале концерта – звучание будет не то. Поэтому «Чакона» - моё самое любимое произведение. Кстати, поэтесса Анна Ахматова тоже влюбилась в него с первого раза.
             Ирина продекламировала, чеканя каждое слово:
             - Полно мне леденеть от страха, лучше кликну «Чакону» Баха...


             В прошлый раз, вылетев на боевое патрулирование, штурман с удивлением констатировал, что, при возвращении на свою базу, полётная карта заканчивалась примерно на полдороге, где-то на траверзе Нью-Йорка. Дальше маршрут полёта, утверждённый командующим в качестве запасного, неожиданно прерывался. Вернее, прерывалась линия пути, обозначенная на карте. Вытирая холодный пот со лба, в который раз вытряхивая и складывая заново в портфель полётные документы, штурман, наконец, вспомнил обстоятельства пропажи карты.
             Полёты на боевое патрулирование они выполняли по следующему маршруту: взлёт с аэродрома, расположенного за Уралом, над Северным полюсом дозаправка и выход к восточному побережью США. Над Северной Атлантикой, недалеко от Гренландии, на обратном пути вторая дозаправка – скромное напоминание американцам о том, что в России случайно нашлась ещё одна цистерна с керосином.
             Маршрут был отработан, что называется, до автоматизма. Естественно, вся полётная документация была в полном ажуре. Экипажи бомбардировщиков постоянно проверяли люди с большими звёздами на погонах как из штаба армии, так и из главного штаба ВВС. Полёт на боевое патрулирование с ядерным оружием на борту – не прогулка по парку, а дело государственной важности. Любая ошибка экипажа – в пилотировании, навигации или в эксплуатации самолёта, могла быть неправильно понята в стане вероятного противника и спровоцировать катастрофу вселенского масштаба.
             Поэтому лётный состав отдельного полка стратегических ракетоносцев был под постоянным и неусыпным присмотром вышестоящих начальников, не дававших лётчикам расслабиться даже во время отдыха. Да и не было такого понятия – внеслужебное время. В любой момент могла прозвучать боевая тревога, и в течение двух часов полк должен был, вскрыв секретные конверты с боевой задачей, вылететь по приказу Верховного Главнокомандующего в любую точку мира.
             На стратегическом бомбардировщике хранились карты всего земного шара, потому что созданный гениальными советскими конструкторами ракетоносец преодолевал расстояние от Северного полюса до Южного с одной дозаправкой и был способен нанести удар, в том числе и ядерный, в любом месте планеты, не входя в прямое боестолкновение с неприятелем. Бомбардировщикам не нужны были истребители прикрытия. Крылатые ракеты с ядерной боеголовкой, находившиеся на борту, поражали цель на дальности до 3000 километров. Сбить их было практически невозможно – на ракетах стояла новейшая противоракетная защитная система, работающая по принципу искусственного интеллекта, позволяющая не только ставить пассивные помехи, но даже и контратаковать приближающиеся ракеты противника. Система могла сама определять тип атакующей её ракеты – с тепловой ли та головкой самонаведения или с радийной, и, в зависимости от этого, решала что предпринять: выключить ли на несколько секунд двигатель, сбив с захвата теплопеленгатор противника, реагирующий на тепло выходящих газов из сопла двигателя, свести к минимуму отражающий сигнал путём кратковременного впрыска в атмосферу специального облака, в котором гасятся все радиоволны, или произвести отстрел стальных стержней, взрывающихся по специально просчитанной программе, подрывая вражескую ракету на траектории атаки.
             Если же применяемые меры оказывались малоэффективными и создавалась реальная угроза уничтожения самой ракеты, автоматически включался спецрежим: маршевый двигатель переходил на максимальный режим работы, разгоняя её до сверхзвуковых скоростей, а мощный бортовой компьютер, просчитав варианты, в случае недолёта до основной цели, моментально перенастраивался на более близкую запасную цель. После этого, разогнавшись, ракета разваливалась на несколько частей, дезориентируя врага, а боевая часть, снабжённая небольшими рулями высоты, благополучно находила свою цель с вероятностью поражения 0,98. Проведённые испытания показали: крылатую ракету можно сбить только при старте с ракетоносца, пока запускался её двигатель и прогревались блоки управления. Это было её единственное уязвимое место: двигатель выходил на номинальный режим работы за двадцать секунд. Всё это время ракета просто падала как обыкновенная болванка, теряя несколько километров высоты. Вероятный противник долго пребывал в состоянии шока, когда впервые узнал о возможностях нашего самолёта и, особенно, его средствах поражения.
             В прошлом полёте, при выполнении очередного героического патрулирования, у ведомого поочерёдно остановились два двигателя из четырёх – что-то случилось с топливной автоматикой. Самолёты в это время находились над Атлантикой, в трёхстах километрах от Кубы. Военные оперативно вышли на сотрудников Министерства иностранных дел, те связались со своими кубинскими коллегами, и руководитель острова Свободы разрешил произвести аварийную посадку на бывшей нашей авиабазе Ранчо Буэрос имени Хосе Марти под Гаваной. Экипаж Матвеева, оставшись в воздухе наедине со своими сомнениями и тревогой, взвалил на себя в дальнейшем весь груз ответственности задания на полёт.
             Само патрулирование прошло в штатном режиме, никаких неожиданностей больше не было до тех пор, пока при возвращении на свою авиабазу из Главного штаба не поступила неожиданная команда на изменение маршрута – выход на аэродром через «угол». Командующий решил проверить этот маршрут, чтобы, как он выразился, «тропа не зарастала». Полёт «через угол», на сленге пилотов стратегической авиации, назывался проход мимо берегов Великобритании, которая на карте находилась на задворках Европы, в своеобразном углу.
             Штурман, вытащив нужную карту из своего бездонного портфеля, уже готовился рассчитать и доложить командиру курс выхода к новому поворотному пункту маршрута, вдруг заметил, что линия пути обрывалась посередине Атлантики. Закон «подлости» сработал. Смолин, когда командир попросил найти ненужный кусок карты – «всё не надо, мне бы кусочек...», чтобы обернуть медкнижку – полковой доктор постоянно напоминал: "Медкнижка – лицо лётчика, должна выглядеть безупречно как внутри, так и снаружи", не мог предположить, что из всего многообразия выбора тому достанется именно лист с изображением земной поверхности, по которому они никогда не летали .... до сего момента, конечно.
             Смолин осторожно спросил у командира, втайне всё-таки надеясь на удачу:
             - Командир, где твоя медкнижка?
             - В медсанчасти, у дока в шкафу. А где же ей ещё быть?! – Удивился неожиданному вопросу Матвеев. – А что?
             Похоже, удача поворачивалась явно не передом.
             - Да так, ничего, - поспешно ответил штурман и подумал с тоской: «М-да, хреново! Хуже ничего придумать нельзя!».
             Командир, зная свой экипаж лучше, чем собственных детей, сразу заподозрил неладное. Штурман вообще ничего зря не делает, тем более, не задаёт странных вопросов. Несмотря на молодость, всего двадцать восемь лет, он считался одним из лучших штурманов в Воздушной Армии. Имея склонность к точным наукам, к коим в полной мере можно отнести самолётовождение, разработал методику навигационных расчётов в помощь курсантам лётных училищ, овладевающими азами штурманского дела. Опубликовав работу на страницах специализированного авиационного журнала, приобрёл широкую известность в сравнительно узком кругу авиаторов.
             Объяснять сложные вещи простым доступным языком дано далеко не каждому. Смолин придумал поистине гениальную методику основ самолётовождения, ознакомившись с которыми, любая домохозяйка смогла бы управлять самолётом, будь то юркий маневренный истребитель или огромный стратегический бомбардировщик – перед магнитным склонением, как говорится, все равны, да и принципы ведения ориентировки в воздухе-то одни и те же...
             Кроме Смолина, остальные члены экипажа также были далеко не новичками своего дела. Матвеев гордился экипажем, выполняющим любое полётное задание только на высшую оценку. Да и вообще, в советское время такой экипаж обязательно назвали бы передовым комсомольско-молодёжным и вручили атрибут – переходящее Красное Знамя: "За достигнутые успехи в боевой и политической подготовке...".
             СССР развалился. Наступили смутные, непонятные, лихие 90-е. Эти годы политологи и историки позже назовут «самым горьким разочарованием второго тысячелетия». Вместе с крахом великой империи рушились и идеалы, в которые верили сотни миллионов людей. Правительство России, объявив страну правопреемницей Советского Союза, было абсолютно некомпетентно во всех делах и начинаниях, раздавая направо и налево богатства, которые много веков буквально по крупицам собирали лучшие представители страны, при этом, что странно, залезая в умопомрачительные долги.
             Кризис коснулся всех сфер жизни, в том числе и армии. Корабли ржавели у причалов, танки стояли в боксах, самолёты, за исключением нескольких стратегических бомбардировщиков и редких вылетов перехватчиков по боевой тревоге, не летали. Денежное довольствие не выплачивалось по нескольку месяцев подряд. В поисках лучшей доли защитники Отечества повально увольнялись из армии, не в силах прокормить свои семьи. А те, кто всё равно считал, что ещё способны защитить народ, по ночам работали охранниками в коммерческих киосках. На боевой подготовке был поставлен большой жирный крест.
             Справедливости ради нужно сказать, даже в такой сложной обстановке у руководства страны хватило благоразумия поддерживать, что называется, на плаву, наши ядерные силы сдерживания, в которых стратегической авиации отводилась далеко не последняя роль. Ракетоносцы, хоть и не так активно, как раньше, продолжали нести боевое дежурство в нейтральных водах недалеко от береговой черты государства вероятного противника. Вместо нескольких десятков экипажей, ранее одновременно поднимавшихся в воздух на защиту завоеваний социализма с аэродромов, разбросанных по всему миру, теперь удавалось собрать в дальний и опасный путь лишь несколько машин с одного неприметного аэродрома, затерянного в необъятной сибирской тайге.
             Если штурман задаёт вопрос, значит, это делается не ради праздного любопытства. В экипаже существовало негласное правило: в полёте на боевое дежурство не обсуждать отвлечённые темы – теряется острота восприятия окружающей обстановки и появляется вероятность ошибки, которая могла привести к непоправимым последствиям. От этого правила экипаж отошёл лишь только один раз. Впрочем, об этом чуть позже.


             За окном стояла спокойная, безветренная новогодняя ночь, когда бездонный купол чёрного зимнего неба сверкал, предвещая мороз, крупными шляпками вбитых в него звёзд. На столе догорали свечи, в бокалах пузырилось шампанское. Наступил Новый Год. На улице взрывались петарды, хлопушки, стреляли из ракетницы, громко смеялись люди. Кто-то настойчиво тарабанил в дверь. Затем долго трезвонил телефон, но влюблённые ничего не замечали.
             Дмитрий всегда гордился тонким пониманием женской психологии и знал - красивые женщины крайне неуверенны в себе. Мужчины обращали внимание только на внешность, общаясь с ними как с прекрасными игрушками.
             Есть женщины, с которыми хорошо только заниматься любовью. Не обременённые какими-либо обязательствами, зачастую и семейными, отдаются так, словно завтра начнётся ядерная война. От них можно потерять голову. Их так и называют – роковые. Кроме несчастий, проблем и огромных расходов, они больше ничего предложить не могут. Есть женщины, с которыми нравится общаться – умны и начитанны, нравится водить их в кино или театр – они понимают действо и готовы к дискуссии, нравится ловить восхищённые взгляды других мужчин, раздевающих их взглядом – они достаточно привлекательны. А есть женщина, при виде которой заходится сердце, за которую можно отдать жизнь, не задумываясь, и ты понимаешь – это ОНА. На всём белом свете она такая одна. Увидев её однажды, понимаешь, что время имеет два измерения: жизнь до Неё и жизнь возле Неё. Кто этого ещё не прочувствовал, тот напрасно проживает отпущенное Богом время.
             Нельзя сказать, что Романов был аскетом. Женщины в его жизни, конечно, были. Время от времени он влюблялся по уши, время от времени влюблялись в него, но дальше неизбежного по утрам уточнения его статуса отношения не заходили. От одной мысли, что эта женщина будет каждое утро маячить перед глазами, сразу портилось настроение, хотя Дмитрий всегда старался в женщине видеть только женщину. Целиком, со всеми её проблемами и недостатками, и давал понять - важнее всего для него являются чувства, разум и душа, что с ней одной готов разделить жизнь и мечты, хотя и не верил в это по-настоящему.
             Тот тип женщин, который нравился ему и притягивал, как мотылька притягивает огонь, был тип женщин властных, решительных, независимых. И они мгновенно и безошибочно вычисляли, что скрыто за внешней непосредственностью, непрактичностью, ребячливостью даже. Обнаружив там одержимость делом, упрямство и бескомпромиссность – качества, безусловно, необходимые для бессмертия, но явно необязательные для прижизненного успеха, тут же расставались с ним без сожаления. Иногда они были не прочь некоторое время поддерживать связь с ним, спать для физического здоровья, но не более. Только однажды он чуть не женился, послушав своего закадычного друга, заявлявшего, что профессия предполагает иметь наследника и как можно быстрее, чтобы род не прекращался, ибо следующий полёт может оказаться последним. Повезло – вовремя заякорился, как говорят на флоте, хотя заявление о браке уже пылилось в ЗАГСе. Позже понял правильность этого решения – его пассия оказалась настоящей стервой, получала наслаждение от разрушения относительно непрочных офицерских семей.
             Всё это было до Ирины. Теперь у него вообще жизнь разделилась на две части. Всё, что было ДО – было ДО. Та жизнь закончилась. Совсем закончилась. Плохо или хорошо было в ней, он уже не помнил.
             Началась другая жизнь, яркая и содержательная, не дававшая расслабиться ни секунды. Каждый день он сдавал любимой экзамен на право находиться подле неё. Он постоянно ловил себя на мысли, что Ирина – не человек - ангел, сошедший с небес.
             Дмитрий с любовью взглянул на Ирину. В ней появилось что-то новое, невиданное прежде. Роскошные белокурые волосы рассыпались по плечам. Её светлое платье с отделкой из чёрного бархата прекрасно оттеняло контуры упругой груди. Почувствовав взгляд, медленно подняла голову и посмотрела ему в глаза. Он никак не мог понять, что кроется в глубине этих прекрасных глаз, чувствуя странную неловкость.
             - Что-то не так? – Тихо спросила она.
             - Всё так, - заверил он девушку.
             Понимая, что сегодня должно произойти ЭТО, был растерян, подавлен даже, не догадываясь, что происходит, и всё время молчал. Куда, интересно, делась его общительность?! Тот весельчак Димка, похоже, тоже умер.
             Он не мог ничего сказать и не говорил, просто стоял и молча смотрел на Ирину. Она встала из-за стола, включила магнитофон и подошла к нему, находившемуся возле наряженной ёлки. Положив руки на плечи, почувствовала, как он напрягся. В магнитофоне что-то щёлкнуло и полилась Их Мелодия. Мелодия их любви. Мелодия, которая их связала. Мелодия их жизни.
             Они долго стояли молча, глядя друг другу в глаза. Всё замерло, наблюдая гармонию двух сердец, двух душ. Импульсы, посылаемые одним разумом, проникали сквозь одну телесную оболочку в другую, достигали второго разума, многократно усиливались и возвращались обратно. Это было чудесно. Они понимали друг друга без слов, распахнутые глаза передавали поток нахлынувших чувств.
             Потом наступила долгая пауза, никто из них не мог говорить, потому что им надо было так много сказать, но было бы лучше, если всё это осталось недосказанным.
             - Ира...
             Она прошептала еле слышно, закрывая ему рот ладошкой:
             - Ничего не говори... просто обними меня... я вся твоя, слышишь, твоя... возьми меня...
             Он не мог сдвинуться с места. Тогда она притянула его к себе, прижала сильно, чувствуя, как бьётся его сердце, губы нашли его губы. Наконец, Дмитрий, подхватил Ирину на руки, медленно опустил на диван и начал целовать, едва прикасаясь губами. Она легко отстранила его и стала нежно покусывать, целовать, медленно спускаясь всё ниже, поглаживая, возбуждая тело лёгкими прикосновениями. Язык и пальцы ласкали, гладили, ощущали каждую клеточку. Она прижалась к нему, но ей хотелось быть ещё ближе. Она нежно гладила и целовала его живот, пока не ощутила напрягшуюся мужскую силу в своей руке. Дмитрий постанывал от удовольствия. А потом это вылилось в бешеный, неистовый ритм, оргию наслаждения, первобытную и безумную.
             Он вошёл в неё резко, даже грубо, но боли она почувствовать не успела. Наоборот – ей захотелось кричать от удовольствия, она провалилась куда-то, и это было прекрасно. Она чувствовала, как её увлекает приливная волна, поднимающая всё выше и выше, пока не произошло неожиданное извержение. Её тело начало содрогаться, фонтан невыразимого наслаждения переливался через край. Эта волна докатилась до Дмитрия и накрыла его с головой. Оргазм был бурным и обоюдным. Постепенно сладостная буря утихла.
             Она закрыла глаза и почувствовала, как губы Дмитрия стали исследовать тело, двигаясь вниз, к центру её существа. Ирина, не в силах больше вынести сладкую боль-муку, умоляюще прошептала:
             - О-о-о, больше не могу! Пожалуйста! Сейчас! Входи! Входи!!!
             Дмитрий лёг на неё сверху и проник внутрь. Всё началось снова, ещё более возбуждающе. Накрывшая её вторая волна блаженства была намного сильнее. Только теперь Ирина познала невероятное, ни с чем не сравнимое, жгучее наслаждение. В мозгу промелькнуло: «Больше не выдержу!». К счастью, она ошиблась: потом была и третья волна, и четвёртая...
             Они занимались любовью с небольшими перерывами всю ночь, и болтали обо всём и ни о чём. Всё было так, будто для них обоих открылись двери, за которыми находилось их счастье. На рассвете, опьянённый любовью, Дмитрий предложил:
             - Ира, выходи за меня замуж.
             Ирина ждала и готовилась к этому предложению, но всё равно немного растерялась.
             - Почему молчишь? Ты согласна?
             Она заплакала. «Я никогда никого так не любила, - подумала она. - Я – его половинка. Дмитрий – часть всех моих завтрашних дней».
             «Без неё жить не буду», - подумал Дмитрий, размазывая слёзы по щекам самого дорогого человечка...

 
             - Говоришь, пойдём напрямки?! А ну-ка, ходь сюды, отрок Вселенной! – Приказал командир, расшифровавший вопрос штурмана после небольшого раздумья. В голове почему-то вертелось: «Нормальные герои всегда идут в обход...».
             Все внутренние переговоры экипажа записываются на магнитофон, командир не хотел огласки в случае нештатной ситуации на борту, которая, похоже, уже рождается прямо на глазах. Штурман, отстегнувшись от кресла и сняв защитный шлем, подошёл к командиру. Матвеев, вытащил из-под шлема одно ухо наружу, чтобы лучше слышать, негромко спросил, скорее для подтверждения собственной мысли, нежели для поиска и наказания виноватого:
             - Та самая?!
             Смолин молча кивнул.
             - Дошлёпаем обратно?
             Паша молчал, опустив голову вниз.
             - Сможешь рассчитать остаток топлива? – Продолжал допрос командир.
             Штурман честно пожал плечами:
             - Не знаю.
             - Паша, охренел с тоски, что ли?! – Так же негромко проговорил Матвеев, тщательно и неторопливо помешивая ложечкой сахар в кружке, от которой исходил ароматный запах кофе. – У нас на борту 12 крылатых ракет с ядерными боеголовками, не считая остального добра! Понимаешь, что это значит?! Иди, покури, подумай, через 10 минут доложишь свой план.
             На самолёте имелась система РСДН – радиотехническая система дальней навигации, в которой их основной маршрут был забит в память вычислительной машины. Вот только места для запасного варианта в ней не нашлось.
             С рабочего места штурмана потянуло сигаретным дымком. Запах был терпким и противным. «Господи, - раздражённо подумал Матвеев, - он там что – огрызки своих карт скрутил, что ли?!».
             Обернулся назад и посмотрел на штурмана. Тот сосредоточенно крутил рукоятки настройки радиопередатчика и что-то быстро записывал в бортовой журнал. Весь его вид показывал, решение будет найдено обязательно – зажатая сигарета в зубах, дым, от которого зажмурился один глаз и быстрая, без суеты, работа с радиосвязным оборудованием бомбардировщика. Через несколько минут штурман снова подошёл к командиру:
             - Олег, прослушал сводки погоды нескольких метеостанций по всему дальнейшему маршруту полёта. Везде говорят о простых метеоусловиях. Что я предприму? Буду вести визуальную ориентировку, да и метод счисления пути по времени ещё никто не отменял.
             Командир раздражённо произнёс:
             - Ты ещё про НБА (НБА – навигационно-бомбовый агрегат, устанавливался на первых бомбардировщиках, был несовершенен, выдавал большие погрешности, отчего был особенно нелюбим штурманами, - прим. автора) вспомни!
             Смолин был профессионалом, подобные выпады его не смущали. Сделав вид, что слова командира – просто мысли вслух и впрямую к предложенному варианту спасения экипажа не относятся, продолжал:
             - Кроме этого, в навигационном комплексе введены координаты нескольких контрольных точек маршрута, я это сделал в прошлом году на командно-штабных учениях с белорусами, мы тогда летали с ними на Балтике, помнишь?
             Командир утвердительно кивнул. На тех учениях они показали удивительный результат в преодолении ПВО условного противника, вооружённого новейшим оружием – комплексом С-300ПМУ. Сам генеральный конструктор этого ракетного чуда был удивлён больше других, считая, и это подтверждали расчёты, что комплекс поражает воздушную цель, в том числе крылатую ракету, с вероятностью, близкую к 100%. Стратегический бомбардировщик с крылатой ракетой сравнивать некорректно – слишком большая и хорошо различимая на экране радара цель, но факт остаётся фактом – экипаж вышел на полигон после сложнейшего маршрута, блестяще рассчитанного Смолиным и претворённого в жизнь Матвеевым строго в заданное время, и отбомбился, как всегда, на глазах многочисленных наблюдателей на «отлично», разнеся в щепки деревянный крест, установленный в центре небольшого круга. Время реакции комплекса просто не хватило, чтобы подготовиться и "сбить" бомбардировщик. Разве такое забывается?!
             Штурман продолжал доклад увереннее, чувствуя - гроза проходит мимо, слышны отголоски:
             - Некоторые участки маршрута уже введены в программу, они совпадают с нашей предполагаемой линией пути. Оставшиеся довольно легко просчитываются. Поэтому я могу утверждать – не вижу больших проблем с возвращением на базу. И это не пустые слова, поверь.
             Такой ответ командиру понравился ещё больше. Штурман, если и не успокоил до конца, во всяком случае, значительно снял возникшую было напряжённость. Размышляя над сказанным, Матвеев проводил взглядом инверсионный след пролетевшего значительно ниже их транспортного самолёта, спешившего по своим делам куда-то в Южную Америку, и поинтересовался:
             - Ладно, как будешь определять остаток топлива?
             - По памяти.
             - ?!
              - Зная расстояние, через свою методику, при помощи штурманской линейки, я могу определить что угодно, хоть количество рюмок, получившихся при распитии одной бутылки ёмкостью 0,5 литра, выпитых всеми членами экипажа, при условии, что у каждого...
             Матвеев резко оборвал его:
             - Паша, сейчас из самолёта выкину, освежишься немного в океане. Повезёт - туристы на яхте подберут или Федя Конюхов, он в Америку как на работу плавает. Я серьёзно спрашиваю – как будешь определять расстояние без карты?
             Смолин понял, что переигрывает и начал торопливо отвечать, боясь опять навлечь гнев командира:
             - По памяти, говорю же!
             - Паша!!! Не доводи до греха! – Зарычал Олег, кивнув на рукоятку аварийного открытия люка, на котором стоял штурман.
             - В училище, на спор, я запомнил расстояния от всех натовских аэродромов до наших в европейской части страны, включая Прибалтику, - пояснил Смолин. – И помню их до сих пор.
             - Зачем?! Отпечатки тяжёлой юности в сапогах?! Ведь есть же навигационные сборники! – Не скрыл своего удивления Матвеев.
             - Мы тогда готовились к войне с наиболее вероятным противником, нужно было быстро рассчитывать подлётное время до столиц государств, входивших в НАТО. Ты понимаешь, карты не всегда под рукой, их ещё нужно взять в секретной библиотеке, что представляло определённую проблему, мы жили на аэродроме, который находился от городка достаточно далеко. Короче говоря, чем мотаться всё время в библиотеку, я взял да и выучил все основные маршруты и расстояния на европейском театре военных действий. И это мне часто потом помогало.
             «Нормальные герои всегда идут в обход?». Услышав в ответе слово «карта», командир опять недовольно поморщился:
             - Хорошо, иди, работай, философ.
             - Я не философ, мне столько не платят! - Успел вставить Смолин.
             - Не забывай, от истребителей противника отбиваться нечем, пукалки не в счёт. Любой уважающий себя истребитель о них знает и близко не подойдёт, - не обращая внимания на реплику, сказал командир, имея в виду кормовую стрелково-пушечную установку, кстати говоря, установленную только на самолёте Матвеева.
             На всех остальных ракетоносцах этого типа генеральному конструктору удалось убедить военных отказаться от пушки и за счет экономии массы и свободных внутренних объемов усилить бортовую систему радиоэлектронного противодействия. Американцы знали об этом и учитывали при выполнении своих полётов на сопровождение матвеевского бомбардировщика в нейтральных водах, стараясь не заходить в заднюю полусферу.
             - Командир! – Смолин уже не мог уйти как нашкодивший школьник. Ему захотелось уйти достойно.
             - Что, командир? – Матвеев улыбнулся. Он понял, чего добивается штурман. – Хочешь напомнить свою любимую фразу?!
             Смолин потупил взор, сделав страдальческое лицо. Фраза, авторство которой приписывалось Петру Первому, была в его стиле: «Штурман – отродье, но дело своё зело знающее. Посему на балы и в кают-компанию пускать, в кабаках чарку водки наливать, бабам – любить, уважение оказывать всяческое!». Матвеев рассмеялся и сказал:
             - Иди, прощён! Учти – если собьют, на том свете всё припомню! Можешь тогда не рассчитывать на мою благосклонность и место за нашим столом.
             Штурман, улыбаясь, поёжился:
             - Просто с детства не люблю холодную воду!
             Крайнее предложение командира стояло на втором месте в списке самых страшных земных и одновременно небесных кар, сразу после отлучения от неба, естественно. Речь шла о главной и любимой игре всех авиаторов – преферансе. Весь экипаж играл в него, и играл, по отзывам однополчан, на высочайшем уровне. Об их способах ловли мизера путём параллельного сноса, часто нелогичного, потому непредсказуемого, но практически всегда эффективного, в полку ходили легенды. Пожалуй, это была уже не игра, искусство в чистом виде! Матвеевцы часто давали уроки «мастер-класса», как они сами называли эти игры, для всех желающих, собирая огромное количество болельщиков при этом. Правда, результат для учеников всегда был малоутешительным и не доставлял большой радости, кроме возможности побыть в компании профессионалов.
             Однажды командир полка, тоже различающий ремиз от сюркупа, но не играющий лишь в силу малопонятного многим слова «субординация», находился в прекрасном расположении духа – полк выполнил учебные пуски ракет с отличной оценкой. Награждая на полковом построении именными часами экипаж Матвеева, помимо официальных слов благодарности, с присущим ему юмором сказал:
             - Предлагаю сделать на твоём самолёте надпись: «Летает на добровольные пожертвования российского народа»! – Увидев удивлённые глаза Олега, рассмеялся. – Увы, до меня дошли слухи, что вы вычищаете карманы алчных однополчан под ноль! Знаю, используете нажитое непосильным трудом для мотивации работы техсостава, а не набиваете свои лопатники. Это, может, и хорошо, но подменять своим фондом деятельность финслужбы я бы вам всё же не советовал.
             - Командир, Вы же знаете – не для себя! Всё – для полка. Вон – недавно колёса в братском полку выкупили – там всё равно никто не летает, без ресурса сидят, а у нас два молодых лейтенанта волками воют, глядя в небо! Ну, как тут не подсуетиться?!
             Командир полка внимательно посмотрел на Матвеева, тот смутился, затем неожиданно добавил, полушутя-полусерьёзно:
             - Между прочим, мировой терроризм вновь поднимает голову. Для обороны аэродрома не хватает парочки танков. Не пора ли познакомиться с танкистами?!

                *  *  *  *

             В этом году Старый Новый год выпал на субботу, выходной день. После полудня слабенький снежок, сыпавший с утра, прекратился. Солнце, поначалу робко проглядывающее сквозь разрывы мощных облаков, ближе к закату засияло в полную силу, оставляя на гладком насте лыжной колеи ало-розовые отблески. Игольчатые кристаллики инея, опушившие хвою могучих вековых елей, переливались в предзакатном свете, придавая мрачноватому ельнику удивительно праздничный, сказочный вид. Чуть ниже, в небольшой балочке, нежно мерцали в переливах холодных солнечных лучей светло-коричневые стволы молодых кедров.
             Воздух был пронзительно чист, свеж той особой, ни с чем не сравнимой зимней свежестью, когда вдыхаешь, и кажется, что впервые дышишь по-настоящему. Набежавший ветерок слегка раскачивал далёкие верхушки деревьев. Словно сказочные птицы или цветы, распустившиеся в самый разгар зимы, красногрудые снегири, усеявшие кроны деревьев, выглядели очень нереально на снежных верхушках пушистых елей.
             Забравшись на косогор, Дмитрий остановился, переводя дух и поджидая Ирину. Ждать пришлось недолго. Неожиданно он увидел метрах в тридцати от себя зайца-беляка. Приподнявшись на задних лапках, тот обгладывал кору осины. Насторожившись, встал, вытянувшись, смешно скрестил передние лапы на груди, и начал водить своими длинными ушами из стороны в сторону. Заметив замершего Дмитрия, заяц решил не испытывать судьбу: заложив уши за спину, стремительно исчез в густой чаще. В морозной тишине послышался характерный короткий резкий звук вгоняемых в подмороженный наст лыжных палок, и из-за громадной тёмно-зелёной ели вынырнула стройная фигурка в тёмно-синем лыжном костюме и вязаной спортивной шапочке. Подъехав поближе, фигурка попыталась скорчить обиженную мину и спросила:
             - Бросил меня, да?! На съедение волкам?!
             В глазах бегали озорные огоньки, Дмитрий это заметил и, подыгрывая Ирине, сделал виноватое лицо:
             - Так здесь, кроме зайцев, никого нет. Медведи спят, пушкой не разбудишь! А кого ещё бояться?!
             Она не выдержала и рассмеялась:
             - Пойдём к избушке, нас, наверное, уже заждались.
             Подъехав вплотную, крепко поцеловала мужа, чуть не потеряв при этом равновесия.
             - Интересно, как чукчи занимаются любовью на лыжах?! Я поцеловать тебя толком не могу, а они камасутру проделывают!
             Дмитрий, улыбаясь:
             - Конструктивная особенность организма плюс гены, ничего не попишешь!
             Глядя на красивые деревья, утопающие в снегу, Ирина продекламировала:
             - О любви: бросила береза, бросила осина – не везет на женщин парню Буратино!
             Увидев округлившиеся от удивления глаза Дмитрия, добавила:
             - Не про тебя же! В институте на капустниках пели!
             Дмитрий, не найдя подвоха, понимающе кивнул и неожиданно выдал:
             - Нам тоже, между прочим, высокое искусство подвластно. Вот, послушай:
             - Плакала берёза, хохотал крыжовник, подрались за вишню клубника и шиповник, матюгался тополь, пела песни слива. Вот такая штука - водочка и пиво!
             Ирина согнулась пополам от смеха, едва не упав на лыжню:
             - Ну, ты сказанул!
             Дмитрий воспользовался моментом:
             - И вообще, как там у эскимосов, не знаю, если сейчас не замолчишь – сделаю это без лыж. Я умею очень быстро их снимать, между прочим!
             - Думаешь – буду звать милицию?!
             Ирина кокетливо поправила  сбившуюся чёлку из-под шапочки и посмотрела с вызовом на Дмитрия. В красивых глазах читалось: «Ну, что – продолжим?!».
             Из распадка потянуло запахом жареного мяса. Проснулся дикий аппетит, Дмитрий совершенно по-детски шмыгнул носом и сказал:
             - Не расслабляйся, к этому вопросу ещё вернёмся!
             - Вот так всегда – условный рефлекс побеждает основной инстинкт! Эх, ты, романтик воздушных морей!!!
             Дмитрий с рёвом кинулся расстёгивать крепления на лыжах:
             - Ну, всё, доигралась!
             Ирина взвизгнула и, столкнув Дмитрия в огромный сугроб, кинулась вниз по отлогому склону, в осиновый распадок, за тонкими веточками которого уютно дымила трубой охотничья заимка. Дмитрий, не ожидая толчка, нелепо взмахнув руками, нырнул в сугроб с головой и долго барахтался, прежде чем удалось опять встать на ноги. Ирина в это время уже снимала лыжи, торопясь войти в дом.
             Возле избушки, на правах командира, Олег Матвеев проводил методические занятия и давал крайние указания радисту Женьке Зайцеву по правилам и порядку приготовления шашлыка. Евгений делал вид, что слышит рецепт впервые, поддакивал с интересом, вставляя в нужных местах обязательное:
             - Понял... конечно... обязательно сделаю... ты прав, как всегда...
             Дрова догорели, первая партия мяса была торжественно водружена на мангал. В это время внутри избушки жёны Матвеева, Зайцева и чета Смолиных накрывали стол, резали салаты, открывали свои соленья и расставляли столовые приборы, бокалы и тарелки.
             Сегодня был тот редкий случай, когда удалось собраться вместе. Часто бывало, кого-либо из экипажа отправляли на дежурство, так как на праздники и в выходные дни на него назначались всегда самые опытные и авторитетные люди в полку. По общему мнению, достойнее экипажа Матвеева не было, поэтому встретить праздник всем экипажем удавалось крайне редко.
             Наконец, все были в сборе. Дымящийся шашлык под аплодисменты торжественно внесён Евгением в избушку и выложен в большую тарелку, стоявшую посередине стола. В комнате зажгли свечи, свет от которых отбрасывал причудливые тени по углам. В печке весело потрескивали дрова. В углу стояла небольшая ухоженная ёлочка, красивая и наряженная. Матвеев наполнил присутствующим бокалы шампанским, плеснул в свой, и начал:
             - Красиво говорить - не мой конёк, скажу просто: благодарен судьбе за то, что свела с замечательными людьми. Мы собрались не на обычную пьянку. Мы здесь, чтобы проводить старый новый год. Обычно принято, встречая новый год, провожать старый. А мне не хочется его провожать!
             Его жена, невысокая полненькая женщина с правильными чертами лица, сразу поняла, что имеет в виду муж. Остальные недоумённо уставились на Олега. Тот, рассматривая поднимающиеся пузырьки шампанского в бокале, помолчал немного и продолжил:
             - Не хочу провожать старый год только потому, что в нашем экипаже произошло знаменательное событие: Димка Романов встретил свою вторую половину. Скажите – разве можно провожать год, который стал счастливым для одного из нас?! То, что мы – одна семья, факт, как говорится, не нуждающийся в пояснении. И, когда в семье наступает пополнение, этого ждут все. Ждут с любовью и нетерпением. Вот и дождались. Ирина и Дмитрий – две половинки одного целого, абсолютно одинаковые по значимости.
             Ирина, смеясь:
             - Я - лучшая половинка!
             Дмитрий парировал:
             - А я - главная!
             Матвеев, жестом останавливая шутливую перепалку:
             - Предлагаю выпить не за проводы старого года, а за их любовь. Любовь, которая достойна того, чтобы о ней говорили вслух...


             Смолин улыбнулся и вернулся на своё место, оценив тактичный ответ Матвеева:
             - Не волнуйся, командир, всё будет нормально.
             - Паша, я наивный и верю офицеру на слово. Потому и надеюсь...
             В это время в их милую беседу неожиданно вмешался радист:
             - Командир, из Главного штаба получена шифровка: впереди по курсу – авианесущая группа вероятного противника. Приказано быть готовым к провокациям и постараться обойти её с востока. Вот текущие координаты всех кораблей, данные получены из космоса. Необходимо ввести их в компьютер.
             Романов пожаловался:
             - Командир, Женька на рабочем месте детективы читает!
             Командир пропел, изрядно фальшивя:
             - Это есть наш последний и решительный бой! Ну и ну! Парни, интересно – зачем нашему народу армия, когда можно одним бомбардировщиком решить исход войны?! Сегодня что – День смеха или утро 1-го января?! Почему бы сразу не атаковать Пентагон?! Кстати, есть ещё желающие?! Торопитесь – осталось три билета! – Прервав свою пламенную речь, Матвеев резко сменил шутливый тон. – Ничего не понимаю! Что вообще происходит?! За то время, что мы утюжим воздух, началась война или у нас опять поменялся общественный строй?! Тогда, вообще-то, совсем не смешно!
             Романов ухмыльнулся:
             - Командир, не вижу здесь ничего плохого. Давно пора сдаваться и зарплату в баксах получать! Даёшь баксы! Хоть долги вернём!
             Экипаж рассмеялся. Матвеев понимал - вовремя сказанная шутка способна снять напряжение и настроить на работу намного сильнее, чем нудный многочасовой инструктаж. Внезапно его осенило:
              - Женя, какой код применял при расшифровке?!
              Радист был самым молодым в экипаже, что, впрочем, не умаляло его заслуг. Виртуозное владение телеграфным ключом было предметом белой зависти всех "радистов-конкурентов" полка. Он не обиделся на вопрос и ответил, смешно надув щёки, копируя ребёнка:
              - Командир, маленьких обижать нечестно! Прежде чем докладывать, я перепроверил информацию. Меня, как водится, назвали нехорошим словом, но всё совпало, слово в слово. Все условные пароли в докладе были на месте.
              - Допустим, пароли всё же как-то можно узнать. У нас сейчас всё продаётся. Слушайте, ребята, а это может быть какой-нибудь игрой? – Высказал предположение Романов, бросив быстрый оценивающий взгляд на экран индикатора кругового обзора. Экран был девственно чист. Это немного успокаивало.
              - Вряд ли. Они же должны понимать, чем рискуют: от наших ракет противоядие ещё не придумано, - почесав по привычке шлем на затылке, неуверенно ответил штурман. – Если разобраться... Вообще-то, могут и блефануть, хотя... Да нет, вряд ли - не в их стиле.
              - Кто блефануть?! Американцы?! – Удивился Романов. – Парни, да у них никогда даже мысли такой не возникнет! Они сдаются в плен при первом же шухере! У них в боевом уставе нет слов о борьбе до конца. Перед инстинктом страха погибнуть и желанием сохранить жизнь их идеология бессильна. Уж я это точно знаю, как говорится, с роддома, впитал с молоком матери. Мне батя говорил...
              - Дима, потом, в гараже, после полёта расскажешь, - грустно оборвал его командир. – Надо решать, что делать. Опять наши дипломаты что-то сдали и настало место рядовому подвигу?!
              Штурман поправил:
              - Подвиг - это подвиг! И рядовым он быть никак не может.
              - Парни! Слушайте! Зачем им сбивать ракеты?! – Воскликнул радист. – Их мишень – мы. Вдруг это обыкновенная засада и они гонят нас в ловушку? Подпустят поближе, чтобы палубные истребители достали, и всё – привет семье! Мы против них бессильны. Собьют, чтобы было неповадно остальным, и больше сюда никто не полетит. Станут опять хозяевами мира.
              Матвеев проворчал:
              - Они и так гадят по всему глобусу без спроса. Ладно, как говорил Мопассан - ближе к телу. Паша, какие самолёты базируются на авианосце? Кстати, Женя, как он называется?
              Радист заглянул в листок:
              - "Фридом".
              - Перед нами «Фридом»?! Уверен?! – Не смог скрыть своего удивления штурман.
              - Ну да, - подтвердил радист. – В радиограмме сказано, вот.... Это ж не "Комсомольская кривда", своим врать не будут. А что тебя удивило?
              - «Фридом», по идее, должен быть сейчас в Индийском океане. Значит, они на самом деле перебрасывают флот поближе к Европе. Так, так, так, теперь начинаю понимать эту возню. Похоже, вправду настроены по-боевому. Видят наш развал и торопятся подхватить упавшее знамя? Ну, ну. Командир, дай мне пять минут, - попросил Смолин Матвеева. – Немного проясню ситуацию.
              - Не возражаю, - ровным голосом ответил командир, обращаясь к Зайцеву: – Радист, проживём пять минут? Сколько нам осталось? В шифровке на этот счёт ничего не сказано?
              Радист отрицательно покачал головой. Матвеев сказал:
                - Паша, у нас есть пять минут, может, больше. Говори, решим, что делать.
              Павел кивнул, вытащил из портфеля блокнот, нашёл нужную страницу и, бросая в него редкие взгляды, начал:
              - На «Фридоме», в основном, базируются пять десантных вертолётов, несколько штурмовиков, ориентировочно до эскадрильи, и новейшие истребители Суперстар, предположительно, около десятка. Этот истребитель – второй в мире серийный неустойчивый истребитель, выполненный по интегральной аэродинамической компоновочной схеме «триплан» с передним горизонтальным оперением. У нас, между прочим, содрали, с Су-35. Коллеги, сразу предвижу ваш вопрос и напомню: неустойчивый он оттого, что его фокус (точка приложения всех аэродинамических сил, действующих на самолёт, рассчитывается математически, - прим. автора) вынесен вперёд по отношению к центру тяжести, а, как вы знаете, у всех остальных самолётов бывает наоборот, в том числе, и у нашего верного стратегического коня. Боевой радиус действия похуже, конечно, чем у прародителя, двигатели подкачали - наверное, наши двигателисты секретов выдать не успели, и примерно равен МиГ-29, т.е. около 1000 километров, да и то с двумя подвесными топливными баками и их последующим сбросом. Наши эксперты полушутливо говорят, что Суперстар решил многолетнюю проблему по завоеванию превосходства в воздухе над авианосцем базирования! Типа нашего Як-38, только взлетает не вертикально. - Отвлёкся на секунду Павел. – Ну, вот, продолжаю. Для увеличения боевого радиуса доработали самолёты под возможность дозаправки в воздухе. Правда, за последние 5 месяцев произошли две аварии и одна катастрофа этих самолётов при выполнении дозаправки, причина – перехлёст шланга и заклинивание системы управления, а один пилот, выполняя дозаправку, сорвался в штопор при попадании в спутный след от самолёта-заправщика, вывести не успел, хотя и очень хотел. Молодой был, растерялся, бедолага, пытался сберечь самолёт для налогоплательщиков. Наверное, за орденом погнался. Зря, в общем, сложил башку за американскую мечту: оказалось, этот самолёт из штопора не выводится, на испытаниях сделали две попытки, затем бросили это бесперспективное занятие. Выводился только при помощи противоштопорных ракет. - Подвёл черту Павел. – Пилоты отказывались выполнять дозаправку, при попадании в спутный след самолёт вёл себя непредсказуемо вследствие недостаточной поперечной устойчивости на больших углах атаки. Короче, на нём можно только детей катать по кругу. Их общественность тогда дружно выступила против самолёта. Более того, американцы не довели до конца испытания своего хвалёного Суперстара, поступил в войска сырой и недоработанный. У него постоянно что-то ломается. Только об этом мало кто знает. Торопятся заклятые друзья, короче.
              Он выдавал информацию со скоростью самого современного компьютера. По большому счёту, так оно и было:
              - При фюзеляжной дозаправке сначала была установлена неубирающаяся штанга, которая на сверхзвуке являлась причиной помпажа левого двигателя вследствие местного скачка уплотнения и неравномерного обтекания потока на входе в воздухозаборник. Кроме этого, штанга была довольно объёмной, затрудняла обзор на посадке. Смотреть прямо перед собой на выравнивании неудобно, земля чувствуется плохо. Влево - мешала штанга, а вправо на посадке смотрят только пассажиры. Убирать штангу некуда, они везде натыкали свою электронику, даже гак (устройство для зацепления за тормозные тросы при посадке на палубу, - прим. автора) выпускается по скорости, автоматически. В настоящее время американцы после ряда аварий вообще отказались от дозаправки в воздухе на этом типе самолёта, демонтировав дозаправочные штанги.
              - Паша, у тебя там что – брат служит, что ли?! – Успел вставить вопрос Романов и добавил восхищённо: – Откуда всё знаешь?!
              - Нет, сестра на типографии работает, зарплату книжками с военными картинками выдали, - съязвил Смолин.
              - «Фридом» ("Freedom" – "свобода", перевод с английского, - прим. автора)... «Фридом»..., - пробормотал Матвеев. – Что за нация?! Авианосец – «Свобода», ядерная бомба – «Малыш», мирные ракеты несут планете демократию. Извращенцы, не иначе! Братцы, может, чего не понимаю?!
              - Командир, согласись – тогда сам Бог велел отправить им наш пламенный привет, - не удержался от комментария штурман.
              - М-да, ситуация... Это явно не шахматы, здесь думать надо! Радист, сколько до них? – Спокойно поинтересовался командир, допивая очередную кружку кофе.
              - Километров восемьсот. Думаю, пока истребители нас не достанут. По понятным причинам более точно сказать не могу, к сожалению. Во всяком случае, сейчас ничего не угрожает. Выполнять боевую задачу на пределе возможностей сырого птеродактиля не станут. Если, конечно, у них нет на авианосце легионеров из страны Советов, желающих увековечить свою бестолковую жизнь на Арлингтоне.
              - Почему бестолковую?! – Удивился Дмитрий. – Бестолковая жизнь, товарищ морзестучатель, у нас! У них всё просто и понятно. Они живут, а не выживают! Живут и просто радуются жизни. Уже и забыл, как это бывает. А бывает ли вообще?! Командир, вот скажи нам как на духу, радуешься жизни?
              - Так, хорош болтать! Разговорчики в строю! Сейчас собьют к чёртовой матери, а вы про жизнь демагогию разводите! – Раздражённо сказал командир.
              «Ну, чего завожусь?! Ребята не виноваты, что живём как скоты, - одёрнул себя Матвеев. - М-да, надо будет у штурмана деньжат-то перехватить до получки, хотя... когда ещё она будет? Опять третий месяц задерживают, часть зарплаты выдали просроченными консервами - дети снова диатезом мучаются. Они что там, наверху, не понимают, что хозяин моей квартиры консервы брать больше не желает?! Счастливый всё-таки Пашка - мать-пенсионерку имеет, пенсию вовремя дают, богач по-нашему! Э-эх, Рассея-мать-мать-мать-перемать! Не забыть бы занять, а то точно выгонят из квартиры. Вот же дал Бог хозяина!», - подумал с неприязнью о владельце съёмной квартиры Олег.
              - Командир, - прервав грустные размышления Матвеева, с тревогой в голосе воскликнул Зайцев. – Получил очередную радиограмму. Просят тщательно рассчитать остаток топлива. Если будем затягивать манёвр, топлива может не хватить, танкер выслать не могут – керосина нет. Предлагают рассмотреть возможность посадки на запасном аэродроме. Я тут прикинул, видимо, речь идёт о Тарту.
              - Какой ещё Тарту?! – Удивился Романов. – Это же теперь вражеская территория! Что они там вообще творят, суки обкуренные??!!
              - Понятно, - мгновенно сориентировавшись и матюгнувшись, ответил командир, обернулся и выразительно посмотрел на штурмана. – Напрямки, говоришь?! Заняли рабочие места, оставим лирику потомкам, работаем. – «Нормальные герои всегда идут в обход!». - Экипаж, ставлю задачу....

              Дмитрий поражался Ирине, удивлял кругозор, особенно умиляли её энциклопедические способности. Казалось, она знала всё. Однажды они на несколько дней уехали в тайгу. Жары уже не было, комаров, соответственно, тоже. Словом, не отдых – рай! Установили палатку. Целый день не вылезали из неё. Вечером Дмитрий первым выполз наружу и позвал свою богиню:
              - Ира! Я голоден как сто чертей! Идём ловить рыбу! Иначе мне придётся тебя съесть!
              Рядом протекал Чулым, одна из могучих сибирских рек. Дмитрий быстро смастерил удочку и вручил жене. Та быстро наловила нескольких маленьких юрких пескарей. Дмитрий цеплял их на закидушку и забрасывал за камыши. Поймав за полчаса два огромных тайменя и одну щуку, которая чуть не прокусила палец, признали рыбалку удачной. Дмитрий вошёл в раж и собрался закинуть несколько спиннингов, спешно достал их из багажника своего старенького Жигулёнка, начал разматывать леску, но Ирина его остановила:
              - Бери у природы только то, что нужно. И не больше. Это не твоё, просто она с тобой делится.
              Пришлось положить спиннинги обратно в багажник, оставив закидушку, на которой болтался полудохлый живец. Разожгли костёр, Дмитрий быстро почистил рыбу, а Ирина разрезала тайменей на большие куски и положила в ведро, добавила немного лимонной кислоты, специй, посолила, затем немного подождала, нанизала на шампуры и поставила на мангал. Дмитрий сел рядом, любуясь женой, её точеной фигуркой, достал сигарету и закурил. Она улыбнулась, перехватив его взгляд, и неожиданно спросила, переворачивая шампур:
              - Скажи мне: кто для тебя Владимир Даль? И кто Пушкин?
              Дмитрий привык - Ирина может задавать любые вопросы, но всё равно растерялся и едва не выронил сигарету. Ирина поняла, служивый люд знает только Руководство по лётной эксплуатации и программу КПСС, вздохнула и начала очередной краткий ликбез:
              - Даль – наша память. Память России. Если Пушкин – неосуществлённая Россия, когда мечта опережала реальные мысли, то Даль – кладовая, которая ещё до конца не разобрана потомками. Если тебе станет трудно и захочешь найти ответ на волнующий вопрос – не простой, мы все страдаем оттого, что маемся из-за пустяков, тратим на них время и нервы – возьми «Толковый словарь русского языка» и войди в него, в этом – твоё очищение и надежда.
              В этот момент опять клюнуло, Дмитрий подбежал к закидушке, с трудом схватил и, удерживая в руках леску, натянутую струной, попробовал ответить, пытаясь сохранить умное лицо:
              - Хорошо. А ты знаешь, что такое надежда?
              Ирина удивлённо вскинула вверх брови и переспросила:
              - А ты?!
              - Конечно, - несколько обескураженно ответил Дмитрий, - это если веришь в то, что непременно сбудется.
              - Увы, не совсем так. Надежда, точнее говоря, «надеяться», означает частицу «авось», выраженную глаголом. Впрочем, так же абсолютны и другие объяснения Даля: "считать исполнение своего желания вероятным". Вот только с одним определением Даля не могу согласиться.
              - С каким? – Выкрикнул Дмитрий, отчаянно борясь с коварным хищником. Леска резала руку, удержать невозможно, пришлось сделать петлю и обмотать вокруг запястья, раскатав рукава комбинезона.
              - С понятием «Культура».
              - Ну, и что там непонятного? – Дмитрий уже не мог удержаться на месте, балансировал у самой воды, нелепо размахивая руками, как эквилибрист на проволке.
              - Вот смотри, - с интересом наблюдая над схваткой, процитировала по памяти Ирина:  - «Культура. Обработка и уход, возделывание, образование умственное и нравственное».
              - И что здесь не устраивает? – Удивился Романов. Неизвестный хищник, похоже, удивился не меньше, отчего рывки стали слабее. – Вроде, всё ясно и понятно.
              - Объясняю, - Ирина сняла шампуры с рыбой, от запаха сводило скулы. – Скажи, пожалуйста, может ли считаться культурным человеком, то есть закончившим университетский курс и придерживающимся определённого морального кодекса тот, кто не препятствовал сожжению Джордано Бруно? Или радовался дуэли Пушкина? Молчишь?! То-то и оно, что нет. Тогда что мы понимаем под словом «культура»?
              У Дмитрия началась напряжённая работа ума, он даже начал шевелить ушами, но возразить жене не смог. Она добивала умными советами:
              - Никогда не бойся спорить. Особенно, если знаешь, что именно жизнь рождает слово, но не наоборот. Не будешь спорить – мир остановится, ничего тогда не добьёшься. Именно в споре скрыта двигательная мощь прогресса. Правда, при этом всё-таки советую заглянуть в словарь Даля и посмотреть трактовку слова «упрямство». Эта грань между спорящими весьма важна.
              Дмитрий вконец растерялся и на мгновение ослабил натяг лески. Рыбина не дремала. Почувствовав слабину, дёрнула так, что Романов от неожиданности упал в воду. Леска лопнула, издав тонкий звук. Ирина рассмеялась:
              - Иди сюда, рыболов-спортсмен! Раздевайся, снимай мокрую одежду, вместе отогреваться будем...
 
 
 
                Глава 3.


              Стоял обычный тихий сентябрьский вечер. Была та чудесная пора, когда летний зной уже спал, мошка и комары больше не терзали всё живое в городке, а настоящей осенью еще и не запахло. Как бы второе лето, только еще лучше прежнего. В народе его называют «бабье». Легкие дуновения ветерка пускали в полёт невесомые паутинки, ласкали лицо, забираясь под одежду и наполняли тело свежестью. Если буйство весенних красок вызывало брожение умов и кипение желаний, побуждая к активным действиям, летний зной приближал души к апогею страстей, размягчая вещество, предусмотрительно спрятанное под фуражку или шлемофон, то начало осени навевало романтику и некие щемящие чувства, словно проверяя прочность сложившихся отношений.
              У Дмитрия сегодня не было полётов, причина банальна и проста: в стране, обладающей наибольшими запасами нефти в мире, не нашлось нескольких цистерн керосина. Дмитрий позвонил из штаба Ирине на работу. Ирина, смеясь:
              - Я тоже не летаю! В школе нет электричества, всех детей распустили. Так что забегай!
              Дмитрий заехал за Ириной и они отправились на своё любимое занятие - покормить уток на озере. Поставив машину рядом с небольшим павильончиком, в котором летом продавали тёплое разбавленное пиво, спустились к воде. Ирина вытащила из пакета батон и начала кидать в воду небольшие кусочки хлеба. Дикие птицы поначалу не спешили принимать корм. Держась на некотором отдалении, настороженно оценивали свои шансы в случае неожиданной засады, ревниво наблюдая за шустрыми мальками, которые организованно, словно по команде, накинулись на хлебные крошки. Казалось, будто вода у берега закипела. Наконец, не выдержав и убедившись, что опасность не грозит, начали потихоньку подгребать поближе. Одна из них, более крупная, осторожно вышла на берег и, не веря своему короткому утиному счастью, стала подбирать с земли упавшие крошки, при этом смешно вытягивала шею. Её примеру последовали ещё две утки. Выступив согласованно, начали теснить конкурентку к воде, совсем не обращая внимания на корм. Находясь в меньшинстве, утка недовольно крякнула, подчинившись более шустрым собратьям.
              Дмитрий любовался своей любимой женщиной, бросавшей уткам кусочки хлеба. Его завораживала её потрясающая фигура, которую выгодно подчёркивала облегающая блузка и короткая юбочка. Ирина это заметила. Улыбнулась, кивая на птицу:
              - Хочешь чего-то добиться – иди своим путём, не оглядываясь на других. – Затем, хитро прищурившись, добавила, поправляя чёлку: - Тогда получишь всё, что хочешь, мой дорогой.
              Дмитрий понял намёк с армейской прямотой:
              - Разрешаешь всё? Даже ходьбу по головам?!
              Недалеко от них находились рыбаки, с интересом наблюдавшие за кормёжкой. Не обращая на них никакого внимания, Дмитрий обнял Ирину и начал её целовать. Она слабо отбивалась:
              - На нас же смотрят! Отпусти! Сумасшедший...
              - Пусть смотрят! И завидуют! Рядом с тобой Венера Милосская просто Баба Яга!
              - У меня перед ней преимущество, - прошептала Ирина, закрыв глаза. – Обе руки целы.
              Дмитрий продолжал обнимать любимую женщину:
              - Господи, как же хорошо!
              - Хорошо. Просто у тебя изменилась целевая объективация социального престижа личности!
              - А ты сейчас с кем разговариваешь?!
              - С тобой, - рассмеялась Ирина и пояснила, - это когда душа поёт!
              - А, - только и смог ответить Дмитрий.
              Утки недовольно закрякали. Быстро подобрав крошки, потребовали продолжения банкета. Поняв, что выдача корма на сегодня закончилась, обиженно поковыляли к воде, матерясь по-птичьи. Дмитрий легко поднял Ирину на руки и начал кружить. Юбка слегка задралась, обнажив красивые ножки. Рыбаки деликатно отвернулись. Романов нежно поставил Ирину на ноги и поднял голову вверх, услышав в небе какой-то шум.
              Описав небольшую дугу, на озеро заходили несколько белоснежных лебедей. Зрелище завораживало. Грациозные птицы, негромко курлыча, выполнили некое подобие роспуска и, прекратив махать крыльями, начали плавно опускаться на воду. Они не плюхались, как другие водоплавающие, а именно садились. Чем ближе к воде, тем более заметно, как подрагивают крылья, регулируя угол предпосадочного снижения – глиссады.
              Дмитрий смотрел на лебедей, не отрываясь, с удивлением замечая, что у них тоже не бывает одинаковых посадок. Одни предпочитали пологую траекторию снижения на повышенной скорости, оставляя после посадки кучу брызг и приличную волну, другие же, наоборот – садились с более крутой глиссады практически без выравнивания. Огромные птицы, зависнув на мгновение, касались воды кончиками лап, словно боясь обжечься, на цыпочках, и немедленно сильным взмахом-реверсом, гасили поступательную скорость.
              Дмитрий понял, что вторые, скорее всего, были старше, а, значит, опытнее: посадку за минимальное время выполняют не новички – сложнее рассчитать предпосадочный манёвр и вычислить начало высоты выравнивания по ускоренному темпу приближения к земной поверхности. Всё происходило будто в замедленном фантастическом фильме, нереальном, а потому явно неземном.
              - Боже, какая красота! – Только и смог вымолвить Дмитрий.
              Ирине зрелище тоже понравилось.
              - Как будто самолёт, на котором ты летаешь, - согласилась она с мужем. – Такие же красивые.
              Подходя к дому, она сказала, глядя на огромный красный шар, заходивший за горизонт:
                - Сегодня – мой самый лучший день в жизни.
                - У нас с тобой каждый день лучше предыдущего.
                - А сегодня – лучший. И не спорь! Я была у врача. Скоро ты станешь папой...

                *     *     *     *

                - Командир, на индикаторе тактической обстановки наблюдаю 4 цели, дальность 240, с курсом 160, скорость рассчитал около 700, боевой порядок – фронт самолётов, - доложил радист.
                По штатному расписанию он брал на себя часть функций штурмана. Это касалось боевого применения и радиоэлектронной борьбы.
                - Высоту определить не могу, похоже, в наборе. Идут нам наперерез.
                Матвеев воскликнул:
                - Ого! Вчетвером на одного?! Лихо!
                - Олег, и нас четверо! По одному на брата! – Улыбнулся Романов, работая с арматурой кабины.
                - Паша, где у них ближайший корабль? – Поинтересовался Матвеев.
                Вместо штурмана ответил радист:
                - Это линкор «Колорадо», вот его координаты...
                - Сейчас нам его координаты ничего не скажут. Правда, Паша?! – Перебивая радиста, беззлобно уточнил командир, пряча улыбку под маску. – Женя, ты рукой покажи – в какой он стороне?!
                Радист замолчал, не поняв командира. Павел, напротив, обиженно засопел. Через минуту опять раздался голос Матвеева:
                - А что это у нас лучший штурман страны молчит?! Сэр, у вас по графику тихий час?! О, тогда тысяча извинений!
                - Командир, высота истребителей стабилизировалась – идут на 12 тысячах, - уточнил Евгений, произведя необходимые расчёты.
                - Поклонники Покрышкина, что ли?! – Не смог скрыть своего изумления командир.
                - Высота-скорость-манёвр-огонь? – Решил блеснуть знаниями Романов.
                - Вроде того. Говоришь, скорость 700?
                - Уже меньше, сбросили до 600.
                - Топливо берегут, - понял командир. – Это хорошо. Значит, ко всем недостаткам этого суперсамолёта, ещё и двигатели неэкономичные. А, может, керосинчика на авианосце маловато, заправились не полностью.
                - Командир, надо на базу сообщить об атаке, - напомнил Романов.
                Матвеев удовлетворённо кивнул и дал указание радисту, повторяя слова помощника:
                - Не атака, а демонстрация! Нас не напугаешь, только разозлишь! Женька, состряпай донесение, только не сильно сгущай краски. Может, они на самом деле гуманисты, кто их знает?! Хотят показать нам свой чудо-самолёт поближе, чтобы мы сильнее забоялись! Его же никто, кроме штурмана, не видел!
                - Олег, я тут не исключение! - Перестал дуться штурман. – Говорю же, что он сек-рет-ный, - по слогам проговорил Павел. – КГБ нет, американские секреты доставать теперь некому.
                Дмитрий добавил:
                - И никакие они не классовые враги! У нас сейчас что? Правильно - демократия! Это значит - каждый имеет право на чужое!
                Радист поправил:
                - Сдаётся мне, так при коммунизме бывает, а он, как известно, у нас ещё не наступил!
                - Наступил-наступил, в восьмидесятом, ты маленьким тогда был, вот и не заметил! - Довольно хмыкнул Романов.
                - Дима, подготовь фотоаппарат, так, на всякий случай, - дал указание командир.
                Романов вытащил из футляра, прикрепленного к борту возле кресла, небольшой фотоаппарат и проверил количество кадров.
                - На групповой портрет хватит - 7 кадров, - подсказал он.
                Командир удовлетворённо кивнул. Не обращая внимания на иронию Матвеева, штурман быстро сориентировался в обстановке и спокойно ответил:
                - Олег, «Колорадо» находится в 80 километрах на азимуте 295. Наблюдаю по индикатору кругового обзора.
                Командир раздумывал не более секунды, затем улыбнулся и произнёс, ни к кому конкретно не обращаясь:
                - Ну что – прочистим им ушки?! А то не отстанут, окаянные!
                - Ушки на макушке?! – Подыграл Зайцев.
                - Кто – за? Воздержался? Замечательно! Друзья, вы сегодня проявляете редкое единодушие! – В голове Олега моментально созрел план.
                Выражение «прочистить уши» означало пройти в непосредственной близости от корабля со сверхзвуковой скоростью. Образующийся при этом хлопок, возникающий вследствие скачка уплотнения воздуха, бывает очень громким и болезненным, воздействуя на слуховой аппарат и психику в целом. Кроме этого, выходящие из двигателей с огромной скоростью газы могли даже перевернуть небольшой катер, а линкор встряхнуть, как нашкодившего котёнка.
                Романов посоветовал:
                - Нужно пройти метрах на двести.
                - Не-е, дружище, 200 метров для них - стратосфера! – Растягивая слова, весело проговорил Зайцев. – Метров пятьдесят – чтоб буруны оставались, вот это я понимаю! Чтоб не только рыбы, все подводные лодки всплыли кверху брюхом! Наших там нет, бояться нечего – никто не обидится. И вообще: по статистике, командира осуждают в двух случаях - если бросает бомбы по своим и форсирует водную преграду вдоль!
                Матвеев развернулся в кресле и, глядя на радиста, громко засмеялся:
                - Пехота! Где ж такая статистика бывает?!
                У экипажа был опыт полётов на предельно малых высотах. В советское время руководство страны на деле заботилось о боеготовности армии и флота и постоянно проводило крупномасштабные учения с привлечением большого количества кораблей, подводных лодок и авиации, включая стратегические ракетоносцы. Проводить военные игры на территории собственной страны неинтересно: некому оценить наши мускулы. Поэтому подобные учения приносили максимальный эффект где-нибудь в нейтральных водах в непосредственной близости от стран НАТО. Пусть трепещут и боятся!
                Недостатка в зрителях, конечно, не наблюдалось. Даже монголы присылали своих наблюдателей, видимо, планируя завести в будущем военно-морской флот, прокопав туннель под Китаем к морю. Однако Запад не поверил в искренность наших военных, посчитав, что под видом манёвров мы собираемся напасть на какую-либо из европейских стран, учитывая нашу непонятную политическую платформу и старческий маразм её отцов-руководителей.
                На сравнительно небольшом участке Северной Атлантики была собрана огромная военная группировка кораблей НАТО. В их стане царила огромная нервозность. Наши не обращали никакого внимания, приступив к делу. После первого дня учений кому-то из членов Политбюро пришла в голову неплохая идея показать вероятному противнику, кто в доме хозяин. Мол, чтобы вы ни делали, мы вас всё равно перехитрим и накажем. Для этого и был разработан план, согласно которому стратегический бомбардировщик должен был скрытно подойти к самому охраняемому кораблю натовских сил – британскому авианосцу «Королева Виктория».
                Доверить столь важное дело было поручено экипажу Матвеева. Взлетев с первыми лучами солнца с аэродрома под Берлином, наши лётчики блестяще справились с поставленной задачей, пройдя рядом с британским авианосцем. На корабле на верхней палубе как раз было общее построение. Личному составу, очевидно, ставилась задача на очередной день в окружении сумасшедших русских. На импровизированной трибуне находилось немало высокопоставленных генералов, включая заместителя министра обороны Великобритании. Вынырнув словно из-под воды, заложив лихой крен над надстройкой авианосца и, едва не касаясь консолью волн, самолёт также неожиданно исчез в утренней дымке. Послышался лёгкий хлопок и на палубу бумажным дождём стали опускаться листовки пропагандистского содержания, на которых был изображён Дядя Сэм, копающий канаву за колючей проволокой под охраной красноармейца в неизменной буденовке с трёхлинейкой наперевес. Надпись на английском языке гласила: «Я уже перестроился, а ты?!».
                Эту идею предложил, а затем и отстоял перед начальником политотдела армии, Матвеев:
                - Подойти к авианосцу любой сможет. А вот уйти от него...
                Наткнувшись на недоумённый взгляд политработника, поправился:
                - Во всяком случае, у нас получится.
                - Хорошо. И что дальше?
                - Мы рассчитали манёвр так, чтобы на скорости 1100 километров в час сбросить АГИТАБ (агитационная авиабомба, при подрыве которой выбрасываются листовки, - прим. автора), она взрывается и листовки падают на палубу, а не в воду! Эффект будет потрясающим, я вас уверяю. Высший пилотаж, за который нас в мире и уважают!
                Матросы зачарованно смотрели на самолёт сверху. Казалось, до него можно было доплюнуть, настолько близко он проходил. Когда разглядели красные звёзды на стабилизаторе и крыле, без команды бросились врассыпную, ожидая повторной атаки. Эффект превзошёл все ожидания. Несколько фотоснимков, которые успел сделать Романов, обошли тогда большинство советских газет. Поняв, что при желании русские всё равно смогут нанести удар куда захотят и когда захотят, натовцы потеряли интерес к нашим манёврам и сконфуженно отвели свой флот к местам постоянного базирования.


                Была середина апреля, ярко светило солнце и воздух начал прогреваться более интенсивно. Тайга энергично освобождалась от снежных оков. По кривым горбатым улочкам, петляющим в распадках между сопок, бежали мутные глинистые потоки. Ребятишки мастерили самодельные кораблики из сосновой коры, вставляли веточку с листиком, вырванным из школьной тетрадки, и пускали их в быстрых ручейках. Ирина находилась дома, чувствовала себя с утра плохо, слабо кружилась голова, не хватало свежего воздуха. Она широко распахнула окно спальни, чтобы поймать слабое дуновение ветерка. Включила телевизор и осторожно легла на диван. С экрана новый Генеральный секретарь, прищурившись, отчего слегка напоминал Ленина, постоянно поправляя сползающие очки в блестящей металлической оправе, раздавал на словах квартиры всем жителям страны, обещая до 2000-го года полностью покончить с пресловутым квартирным вопросом.
                Не дурак на вид, говорил без бумажки, слова не глотал, энергичный, словом, производил приятное впечатление. Дима называл его «семи пятен во лбу». Её мозг отказывался понимать происходящие каждый день политические перемены. Вот так, весело и с подъёмом, кремлёвский энтузиаст разваливал огромное государство, заигрывая с Западом и неизбежно проигрывал одну позицию за другой – с высот ядерной сверхдержавы страна катилась в болото стран третьего мира. Слушая доносившиеся с экрана телевизора сказки для взрослых, Ирина взяла лежавшие перед ней на журнальном столике листы с талонами на продукты и стала рассчитывать, как всё же дотянуть до зарплаты, при условии, что никто не знает когда она будет. Задача не решалась, настроение портилось ещё больше.
                Услышав звук подъезжающего автобуса, с трудом поднялась и подошла к окну. Автобус неожиданно заглох и остановился прямо посередине большой лужи. Из него, чертыхаясь, стали выходить лётчики. Вышли все, но Дмитрия не было. Ирина заметила, как к её подъезду с большим свёртком в руках направился Олег Матвеев. Через минуту послышался звонок в дверь.
                - Открыто! – Крикнула Ирина, медленно вставая с дивана.
                - Привет деятелям высокой культуры! – Послышался весёлый голос Олега.
                - Привет, привет! – Грустно улыбнулась Ирина, выходя в коридор. – А где Дима?
                Вместо ответа Олег молча развернул свёрток, в котором находились белые хризантемы и, упав на одно колено, торжественно вручил девушке.
                - Вот, презент от экипажа. Пролетали мимо Голландии, Димка попросил тормознуть на минутку. Не мог же я отказать ему в этой святой просьбе!
                - Хризантемы? Весной?! Здесь, в тайге?! – Удивилась Ирина, слегка растерявшись. - Спасибо, конечно, но..., - подыскивая слова, замолчала на мгновение. – А сам-то он где?
                Олег успел вставить пару слов, пока Ирина собиралась с мыслями:
                - Ира, только не волнуйся. Дима задержался на аэродроме, помогает техникам менять колёса, будет через час или два. Попросил побыть пока с тобой. Не волнуйся, - повторил он. – Куда можно цветы поставить?
                Ирина показала на вазу, стоящую на серванте, в которой находились белые розы. Олег недоумённо пожал плечами.
                - Выкидывай их, выкидывай! Не стесняйся, - распорядилась Ирина. – Неделю стоят.
                Затем неожиданно вскрикнула, побледнела, прислонилась к стене и схватилась за живот, жадно глотая воздух:
                - Ой, всё, больше не могу! С утра покоя не даёт, вызывай Скорую! Сейчас рожу прямо здесь!
                Олег притащил из кухни табуретку, аккуратно усадил на неё Ирину и схватил телефонную трубку. Набрав 03, жёстко произнёс:
                - Говорит майор Матвеев. Срочно приезжайте, жене капитана Романова нужно в роддом. Адрес: улица Взлётная, дом 5, квартира 19.
                - Приехать не можем, нет машины, одна в ремонте, вторая уехала в Кедровск, - «обрадовала» трубка. – Можете доставить сами?
                - А что – есть ещё варианты?! – Зло бросил Олег. – Готовьте операционную, скоро приедем.
                По лбу Ирины струился пот, было больно, она стала кусать губы, чтобы не закричать.
                - Ира, дорогая, потерпи, сейчас поедем в госпиталь, - крикнул Олег, выбегая из квартиры.
                На улице, в той же луже, мирно стоял автобус с поднятым капотом. Водитель, молодой солдат-первогодок, засучив рукава гимнастёрки, тупо рассматривал двигатель, стоя на бампере.
                - Козлов! – Подбежав к автобусу, окликнул водителя Матвеев. – Слушай сюда: если сейчас не заведёшь мотор, имею право расстрелять на месте за срыв боевого задания!
                Для пущей убедительности вытащил из комбинезона пистолет и передёрнул затвор. Солдат побледнел и выронил в лужу гаечный ключ.
                - Ну же! Заводи мотор! Это приказ! – Заорал Матвеев, наводя пистолет на водителя.
                Водитель охнул, закатил глаза и начал медленно заваливаться набок. Матвеев едва успел его подхватить. «М-да, наберут в армию кого попало, а потом удивляемся – почему они вешаются?!», - промелькнуло в голове.
                Затолкав солдата внутрь автобуса, офицер остановился в нерешительности. «Что же делать? Куда Димка запропастился? Колёса могли и сами поменять вообще-то. Сейчас без него – ну совсем никак! Точно что-нибудь придумал бы. И, как назло, больше никого здесь нет».
                Словно услышав его мольбу, во двор медленно заехал огромный КрАЗ, урча мощным мотором. В кузове аккуратно были уложены большие картонные коробки. Наверное, кто-то из военных переезжал к новому месту службы. Матвеев кинулся к нему. Сделав шаг, запнулся обо что-то и упал в ледяную воду. Не чувствуя боли, вскочил и, прихрамывая, мокрый с головы до ног, подбежал к грузовику. За рулём находился пожилой кавказец.
                - Выручай, женщина рожает, надо срочно в роддом! – Обратился к нему Олег.
                - Вах-вах, дорогой! Да ты что?! – Удивился шофёр. – Мы её на подножку даже не поднимем. А если поднимем, так в кабине и родит.
                Кивнув на стоящий невдалеке автобус, поинтересовался:
                - Почему не едет? Что-то серьёзное?
                Матвеев молча пожал плечами. Кавказец вышел из кабины и направился к автобусу, не обращая внимания на лужу. Сев за руль, повернул ключ зажигания, мотор чихнул и сразу завёлся.
                - Друг, давай ближе к дому, я мигом! – Обрадовался Матвеев, не веря своей удаче, забегая в подъезд....

                *      *      *      *

                - Паша, тори лыжню, - распорядился командир. - Иначе истребители не отстанут. Экипаж, выполняю снижение и разгон до М 1,5 (число М – отношение скорости полёта к скорости звука, при М = 1 самолёт выполняет полёт на сверхзвуке, - прим. автора). Занять рабочие места, подтянуть привязные ремни и кислородные маски. Дима, убирай полностью крыло. Паша, курс подскажи.
                - 250, - чётко доложил штурман.
                Через несколько секунд раздался спокойный голос Романова:
                - Крыло 65.
                - Принято.
                - Командир, истребители разбились на две пары, начали менять курс, - обеспокоенно произнёс радист. – Правая - на курсе 200 градусов, удаление 50, левая на курсе 160, удаление 60.
                - Коллеги, не обращайте внимания! Так и должно быть, учебник тактики, старшая группа детсада, - невозмутимо ответил штурман, продолжая вычислять наиболее оптимальный курс выхода на «Колорадо». – Манёвр называется «Клещи». Сейчас включат прицел на излучение.
                Только он проговорил эти слова, как в наушниках раздался красивый грудной голос девушки – речевого информатора, которую с чьей-то лёгкой руки назвали Рита: «Внимание, атака в переднюю полусферу. Включи активные помехи. Внимание ...».
                - Женя, уважь Риту, не отстанет, - сказал Матвеев. – Дамочка серьёзная!
                - Включил, в работе, напряжение в норме, - доложил Зайцев.
                Рита повторила сообщение ещё раз и замолчала, подчинив своими электронными мозгами слаженную работу экипажа. Штурман доложил:
                - Готовлю к запуску и сбросу первую ловушку.
                Ловушкой назывался специальный контейнер, сбрасываемый на парашюте. Установленный там генератор выдавал поле сверхвысокой частоты, создавая сильные помехи в работе радиосвязного оборудования, притягивая к себе, словно магнит, волны всех излучающих устройств в радиусе около 100 километров. Никакого сопровождения цели при помощи прицела, тем более эффективных пусков управляемых ракет, на время работы генератора не могло происходить. Как правило, этого времени хватало, чтобы сбить погоню со следа.
                Серьёзный минус ловушки заключался в том, что она давала помехи и собственному самолёту, нарушая при этом радиосвязь, работу прицельного комплекса и навигационного оборудования, что при дефиците времени иногда ставило экипаж в весьма затруднительное положение. Но, как говорится, из двух зол стараются выбрать меньшее.
                Смолин долго думал над проблемой и додумался, усовершенствовав работу ловушки. Поколдовав над ней вместе со специалистами по радиоэлектронной борьбе авиационного полка дней десять, предложил использовать генератор ловушки в импульсном режиме по специальной программе, следствием чего нарушений в работе прицельно-навигационного комплекса при работе ловушки в дальнейшем выявлено не было.

                *      *      *      *

                - Где врачи??!! – Кричал Матвеев, бегая по приёмному отделению.
                Испуганная медсестра судорожно накручивала диск телефона. Непонятно даже чего она больше испугалась – грозного офицера с перепачканным лицом, с комбинезона которого грязными каплями стекала вода, или стонов роженицы. Номер телефона начальника родильного отделения был постоянно занят.
                - Сегодня же пятница, все разошлись по домам, - виновато пыталась защитить коллег медсестра.
                - Дайте мне телефон начальника госпиталя, - приказал Матвеев.
                - Виктор Иванович в отпуске.
                - Тогда его зама.
                - Он в командировке.
                Не выдержав, Олег стукнул кулаком по столу с такой силой, что подскочили лежавшие на нём регистрационные журналы, а телефон жалобно тренькнул. Медсестра вздрогнула и вжалась в стул, пытаясь стать маленькой и незаметной.
                Поняв, криком делу не поможешь, Олег спокойно спросил, только это спокойствие далось ему очень нелегко:
                - Ладно. Кто есть??
                Ирина сидела в коридоре, бледная, как мел, и негромко стонала, кусая губы, у неё начались схватки. На лбу крупными каплями выступал пот.
                - Здесь только акушерка и медбрат.
                - Зови!!! Быстро!!!
                Видя, что медсестра продолжает находиться в ступоре и не реагирует на слова, сам побежал по коридору. За одной из дверей послышались весёлые голоса. Олег рывком открыл дверь. Там находилась тёплая кампания, несколько людей в белых халатах отмечали какой-то праздник, а, может, просто расслаблялись по случаю окончания рабочей недели. На столе стояли несколько небольших бутылочек со спиртом, лежала нехитрая снедь: нарезанный хлеб, кусок сала, шоколадка, банка рыбных консервов. Один медик, очевидно, медбрат, уже спал, лёжа на кушетке.
                - Кто из родильного? - Едва сдерживаясь, чтобы не перестрелять эскулапов на месте, спросил Матвеев.
                Симпатичная брюнетка, кокетливо и оценивающе посмотрев на Олега, громко икнув, ответила:
                - Ну, я. А что?
                - Где остальные?
                - Остальные - вот, - кивнула она на спящего медбрата.
                Даже и пьяненькая, начала медленно догадываться - вопросы задаются неспроста. Отбросив игривость, спросила:
                - Что случилось?
                - Женщина рожает, в коридоре сидит.
                - Понятно. Будем рожать вместе, - засмеялась она своей шутке. – Я сейчас, не разбегайтесь, - сказала она своим коллегам, встала, покачнувшись, и направилась к выходу.
                Олег ходил по коридору и слышал крики Ирины из операционной, но, конечно, ничего сделать не мог, чтобы хоть как-то облегчить её страдания. В приёмном отделении громко хлопнула входная дверь, послышались быстрые шаги. Матвеев увидел Романова.
                - Как она? – Спросил взглядом Дмитрий.
                Вместо ответа раздался очередной громкий стон. Дмитрий сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и спиной прислонился к стене. Через некоторое время стало тихо. Ждать пришлось долго. Наконец, дверь операционной открылась и вышла медсестра. Мужчины бросились к ней:
                - Кто?
                Она опустила глаза вниз и тихо ответила:
                - Никто. Ребёнок перевернулся и запутался в пуповине. Я же одна, ничего не смогла сделать. Короче, задохнулся он.
                - Мальчик?
                - Да.
                Она достала сигарету и дрожащими руками пыталась зажечь спичку. Матвеев с ненавистью посмотрел на неё.
                - Убийца!!! Раздавлю как гниду! Под суд пойдёшь! Сдохнешь, сука, в тюрьме!
                После страшной новости пьяной медсестры у Дмитрия потемнело в голове, подкосились ноги, он прислонился к стене и начал медленно сползать вниз. Подхватив под руки друга, Матвеев довёл его до скамейки. Медсестра отвернулась к окну, делая одну затяжку за другой. Её худые плечи затряслись, она беззвучно плакала. Дмитрий долго смотрел на неё, затем поднялся и подошёл к ней. Рывком развернул медсестру за плечо.
                - Верни мне моего сына, - неожиданно сказал он. – Слышишь? Верни мне моего ребёнка! - Закричал он, пытаясь расстегнуть дрожащими руками левый грудной карман комбинезона, в котором находился пистолет.
                Дверь в операционной приоткрылась, на пороге стояла Ирина. Она словно почувствовала, что сейчас может произойти непоправимое, и сумела встать с кушетки. Лицо в слезах, сама бледнее смерти.
                - Дима, - прошептала она, - не надо. Не бери грех на душу. Малыша не вернёшь, надо учиться жить дальше...
 
                *      *      *      *

                - Командир, до первой пары истребителей 30 километров, резко меняют высоту, - обеспокоенно сказал радист.
                - Не дрейфь, Женька! Прорвёмся! – Весело произнёс Матвеев. – Паша, где они?
                - Перешли в заднюю полусферу, проходят нулевой курс, сбрасываю ловушку. Вертикальное эшелонирование между парами должно быть километр, если они не прогуливали занятия по тактике. Ниже всех находится ведомый второй пары, которая заходит с тыла. На эту роль всегда берут самого сильного лётчика – его задача наисложнейшая. Сбрасываю ловушку, - повторил штурман.
                - Давай, давай, - разрешил командир. Аналитический ум не давал покоя. – Какой ещё тыл?! Что за дурацкий манёвр, никак не пойму?! Кто так воюет?! Паша, что они делают?!
                - Потом, командир, - улыбнулся штурман.
                - Когда потом? В морге или после, когда рядом понесут?! – Не понял командир, заводясь не на шутку.
                - Ничего необычного, вторая пара отсекает пути возможного выхода из атаки и готова атаковать при нашем развороте под 90 градусов, ракурс под четыре четверти - наиболее уязвимая наша позиция. Не дрейфь, командир, прорвёмся!
                Олег изумлённо посмотрел на Павла, ничего говорить не стал, поняв, что сегодня штурман явно в ударе. Через минуту радист подтвердил:
                - Да, Паша, ты оказался прав, расстояние увеличивается: 32 километра до первой пары и 54 - до второй.
                - Сейчас будет уменьшаться, на вираж уйдут, вот тут следи за ними внимательно, не проворонь, - подсказал штурман. – Особенно вторую пару.
                - Понятно, премного благодарен за совет, - ответил Зайцев, перестраивая аппаратуру под новый манёвр противника.
                - Женя, рогатку включи, - напомнил командир.
                - Пушку включил, проверена, готова к работе, - доложил Зайцев.
                - Гонят, суки, как волков к флажкам, словно на номера выводят, - проворчал Романов.
                Рита снова решила напомнить о себе: «Внимание! Срыв атаки, выключи активные помехи. Внимание...».
                - Спасибо, солнышко, выключил, - немедленно отозвался радист. – Действует, однако!
                - Прошли сверхзвук, текущая высота шесть тысяч метров, на снижении, вертикальная – 180 метров в секунду, продолжаем разгон, - проинформировал штурман. – Олег, снижайся быстрее, подходим к линкору. Удаление 45. Возьми пока влево 10, немного сносит, потом подкорректирую.
                - Бедные рыбки, каково им сейчас плавать?! – Не выдержал радист.
                - Ихтиандр, делом займись! – Рявкнул командир.
                - Тогда уж – ихтиолог! – Засмеялся Евгений.
                - Да, рыбок действительно жаль, - неожиданно согласился с радистом Матвеев, успокаиваясь. – Как представлю эту картину: всплывающие дельфины, акулы всякие, брр, мороз по коже.
                - Мне вот интересно: что наши заклятые друзья подумают про нас?! – Ухмыльнулся Романов. – Опять скажут, что губим природу?!
                - Не природу, а эту, как её? Во, вспомнил - фауну! - Поправил его Павел.
                - Майор Романов! Ставлю на вид! Почему это тебя стало волновать?! – С напускной строгостью поинтересовался командир, увеличивая угол пикирования. – Экипаж, отмечаю потерю бдительности и недостаточную ненависть отдельных несознательных членов экипажа к нашему классовому врагу – мировому империализму в лице Соединённых Штатов Америки! Короче, ату его, ребята!
                - Сказать-то они скажут, болезные, да что толку?! – Не успокаивался радист. - Разве только ушки запасные нацепят.
                - Гуманист ты наш, - засмеялся Матвеев. – Нет, ну прям картина Репина: «Ленин и дети»! Или Сурикова?! Народ, подскажи, кто автор этого шедевра?!

                *      *      *      * 

                Они так ждали этого ребёнка, готовились к его появлению с первой минуты, что все мысли и разговоры были только о нём. После посещения гинеколога, который сообщил Ирине эту радостную новость, они уже знали его имя – Дмитрий и только Дмитрий! Дим Димыч! То, что это будет мальчик – не сомневались ни секунды. Ирина, находясь в декрете, сшила малышу немало распашонок, маленьких смешных штанишек и связала красивый вязаный костюмчик. Димка-отец сделал косметический ремонт в комнате, побелил потолок и поклеил свежие обои. Имея руки, росшие откуда надо, смастерил кроватку-люльку, вспомнив ту, которая была у него самого. Поучилось намного лучше, чем заводской вариант.
                Видя, как малыш бойко пинался в Ирином животе, завоёвывая себе первоначальный авторитет, Дмитрий предположил - тёзка непременно станет лётчиком. Жена была с ним согласна:
                - Впечатление такое, не я его ношу, а он меня, - смеясь, говорила она. – Когда толкается, ощущение, будто расправляет крылья. Ещё миг – и взлетит...

 
                Информация радиста добавила в колоду второго козырного туза.
                - Командир, наблюдаю только три метки на радаре – ведомый второй пары пропал с экрана, - радист обеспокоенно доложил текущую ситуацию.
                - Женя, смотри лучше! - Приказал командир. - Паша прав, от них можно всего ожидать. Наверное, идёт на предельно малой, поэтому не видим. Военная хитрость или домашняя заготовка. Включи теплопеленгатор, проверь ещё. Может, поставили какие-то новые помехи, вот и потерял.
                - Олег, всё, что есть, задействовал, - обиженно произнёс Зайцев. - Проверил, не наблюдаю. Нет его нигде! На фоне подстилающей поверхности стрекозу засекаю, ты же знаешь!
                - Зачем ему уходить на предельно малую? – Вслух начал рассуждать Дмитрий. – Вычислили нашу траекторию?
                Смолин, внимательно проверив информацию радиста по своим радарам, неожиданно пришёл к другому выводу:
                - Командир, он больше не будет париться насчёт американских интересов. Никогда. Укатали Сивку крутые горки!
                - Уверен? – Спросил недоверчиво Матвеев, на всякий случай внимательно оглядев воздушное пространство, будто можно с такого расстояния увидеть маленький шустрый истребитель.
                Ракетоносец колом приближался к океану. За бортом по-прежнему ярко светило солнце, внизу мелькали небольшие островки облаков. Картина немного успокаивала.
                - Уверен, - кивнул головой штурман. – Видимо, матчасть подвела, как обычно. Может, нервы. Это не Вьетнам, понимают - с русскими воюют. Шансы на успех нулевые. Да и вообще - пора их наказывать.
                - У них всегда они нулевые! Хрен они нас возьмут! Хрен!!! – Возбуждённо закричал Романов, отчего напряжение стало сниматься.
                Внезапно он почувствовал, что в кабине появился посторонний, даже обернулся назад, но, кроме склонившегося к экранам Женьки, и Паши, что-то вычисляющего на цифровой ЭВМ, никого не увидел. Чувство, что посторонний всё же был, крепло. Дмитрий похолодел: «Что за наваждение?!». Миг – и всё пропало так же неожиданно, как и появилось. Свои сомнения предпочёл похоронить в себе - «ребята засмеют», - грустно подумал он.
                Матвеев никак не отреагировал на лозунги помощника и жёстко произнёс, внутренне чувствуя, что вероятный противник должен сейчас прекратить преследование:
                - Экипаж, не расслабляться! Продолжаю снижение, в случае атаки и невозможности выполнения задания быть готовыми к аварийному покиданию самолёта, подтянуть поясничный ремень.

                *      *      *      *

                В последнее время у Ирины начала странно побаливать голова: несильная ноющая боль резко сменялась острой вспышкой, пронизывающей мозг от затылка и уходящая куда-то вниз, потом все резко прекращалось, оставалась черная пустота небытия и секундное ощущение потери времени и пространства, потом все возвращалось в норму. Ирина старалась не замечать грозных симптомов, ссылаясь на простую усталость.
                Сегодня боль была просто невыносимой и Ирина решила пораньше отпустить вторую группу учеников. Затем пошла в учительскую и предупредила завуча, что не сможет вести уроки:
                - Марина Поликарповна, - обратилась она к невысокой седой женщине. – Раскалывается голова, не могу вести урок.
                Завуч внимательно посмотрела на учительницу:
                - Хорошо, Ирочка, сделаю изменения в расписании. Иди домой, отдыхай.
                - Нет, пойду, немного посижу в классе. Если боль утихнет, уроки отменять не надо. Дети ждут, обещала праздничный концерт.
                Завуч благодарно кивнула. Ирина вернулась в класс, задёрнула штору и села в кресло. Внезапно ей стало совсем плохо, комната завертелась, всё поплыло перед глазами. Она попыталась встать и потеряла сознание...
         
                *       *       *       *

                Рита разрывалась от обиды, что её приказы не доходят до мужественных мужчин: "Внимание: атака в переднюю полусферу, включи активные помехи. Внимание...".
                Матвеев первым среагировал:
                - Что за бред?! Как они успели проскочить?! И, главное, когда???!!!
                - Олег, нас атакует «Колорадо», - подсказал штурман после некоторого раздумья. – Высота 1500, снижайся до 100, увеличивай вертикальную.
                - Командир, не надо, уменьшай угол, не выведем, не истребитель всё же, - Романову не нравился большой угол пикирования.
                Матвеев кивнул, начал плавно выбирать ручку на себя и поинтересовался у Смолина:
                - Удаление до жуков колорадских подскажи.
                - 19, - моментально ответил штурман, ожидая вопроса. – Сбрасываю вторую ловушку.
                - Погодь маленько.
                Радист доложил:
                - Истребители меняют курс, текущий – 60.
                Смолин подтвердил:
                - Курс падает, уходят влево, сейчас уже 30. – И радостно завопил: - Похоже на отступление, командир!
                Матвеев понял, что опять победил:
                - Так, зверя не дразним, выводим, перевожу в набор, занимаю 11 тысяч.
                - Олег, боевым разворотом вправо, кидаю ловушку на всякий случай, - отреагировал Смолин.
                - Теперь не возражаю.
                - Командир, не тяни, сбрось перегрузку, ловушка не сходит, - попросил штурман.
                Командир слегка отдал ручку управления самолётом от себя, дождался подтверждения сброса, посмотрел на Романова. Дмитрий в это время что-то с интересом разглядывал за бортом.
                - Дима, сколько акул всплыло? Бери управление, пока гринписовцы не заметили, линяем отсюда, боевой разворот вправо, крыло - по скорости, набирай 11 тысяч...



                Глава 4.


                Вся жизнь Димки Романова, сколько себя помнил, с самого раннего детства была связана с авиацией. Он родился в медсанчасти в маленьком домике, занесённом снегом по крышу на Земле Франца Иосифа, на самом северном аэродроме страны. Засыпал под гул авиадвигателей и просыпался от их неожиданных громовых раскатов. Ещё не умея ходить, ползал по полу, держа в руках деревянную модельку самолёта, вырезанную отцом из фанеры. Научившись понимать родной язык, с замиранием сердца слушал многочисленные рассказы отца об истории создания авиации, о самолётах, выдающихся лётчиках и их подвигах. Ему нравились шумные и весёлые папины друзья, часто собиравшиеся в доме. Он любил сидеть в отцовом шлемофоне внутри перевёрнутой, грубо сколоченной солдатской табуретки, с наколенным планшетом, в котором находился зелёный лист бумаги с нанесёнными на нём непонятными линиями, стрелочками, кружочками и цифрами, и представлять себя в кабине огромного бомбардировщика. Любимым запахом были пропахшие керосином перчатки отца.
                Это только сначала папин самолёт был очень страшным. Когда он взлетал, всегда ревел так громко, что в доме дрожали стёкла и гремела посуда на полках. Малыш пытался куда-нибудь спрятаться и затыкал уши, боясь громкого звука. Мама смеялась, объясняя, самолёт – хороший, потому что слушается папу, но ребёнок этому не верил. Если он хороший, почему такой страшный?! Однажды поняв, что зверь не причинит зла, Димка перестал его бояться.
                Когда ему исполнилось шесть лет, отец рискнул прокатить его на самолёте. Это был совсем маленький полёт по кругу, всего несколько минут, которые перевернули детский придуманный авиационный мир. Он во все глаза смотрел за тем, как папа укрощает ревущего зверя.
                Гены – великое дело. Ребёнку отвели место за командирским креслом, убрав плитку, на которой разогревали пищу при длительных полётах, поставили вместо неё ящик с самолётной документацией. Несмотря на общий восторг, он, тем не менее, внимательно наблюдал за действиями экипажа и заметил, что отец при заходе на посадку допустил незначительную ошибку, проскочив посадочный курс. Энергичный крен, предпринятый своим кумиром, исправил ситуацию. Посадка произошла в штатном режиме.
                Разбор полётов, как всегда в авиации, был конкретным и скорым. Интуитивно поняв - ошибки допускают все, в том числе и собственный отец, ребёнок задал абсолютно логичный вопрос, тем не менее, надолго выбивший отца из привычной колеи. Знакомый с авиационной терминологией с пелёнок, мальчик спросил, глядя на отца восхищёнными глазёнками:
                - Папа, ты специально затянул четвёртый разворот или мне показалось? Потом крен заломил, чуть с ящика не свалился: запросто мог своего ребёнка угробить! Разве так положено по инструкции?! Если с заходом ошибся штурман, гони его с самолёта! Э-эх, ты, лётчик-ас!!! Всё надо делать вовремя! Я вот что думаю: надо было не креном исправлять ошибку, просто раньше выполнять разворот. Ведь так же проще, нет?!
                Отец моментально потерял дар речи и изумлённо уставился на мальчика, поняв, что в его семье сегодня родился лётчик. По реакции отца ребёнок решил, что больше ни одна профессия в мире для него не существует. Он твёрдо захотел стать лётчиком, и с этой минуты начал готовиться к приближению своей мечты.
                Очень скоро Димка познакомился и полюбил всех отцовских друзей. Вместе с родителями всегда встречал их у порога, выглядывая из-за широкой отцовой спины. Заходя в квартиру, они гладили его вихрастую головёнку и дарили красивые и вкусные шоколадки. Когда кого-либо из них долго не было, уточнял:
                - Папа, когда придёт дядя Петя?
                Отец тяжело вздыхал, а мать, отвернувшись, смахивала невесть откуда появившуюся слезинку:
                - Сынок, он улетел и больше никогда не вернётся.
                - Почему никогда? У него теперь другой командир? – Продолжал допытываться ребёнок, не понимая ответа до конца. – А где дядя Серёжа и дядя Слава?
                Мать зарыдала и уткнулась отцу в плечо.
                - Малыш, они вместе летают...
                Отца постоянно переводили с места на место и, когда Димке исполнилось 11 лет, семья оказалась на Украине, во Львовской области, в небольшом, удивительно красивом Старгороде, расположенном в предгорьях Карпат. Заглянув случайно в окно большого дома, оказавшегося, как выяснилось впоследствии, городским Домом пионеров, Димка увидел в комнате множество белых птиц и понял, что пришёл по нужному адресу. Подёргал входную дверь, оказалось закрыто. На стук вышел сторож, сказал, что сегодня Дом пионеров не работает, посоветовал прийти на следующий день.
                Едва дождавшись утра, Димка уже бодро вышагивал по пустым улицам города. Когда зашёл внутрь большой комнаты, в которой находились модельки самолётов и планеров, подвешенные к потолку, его встретил седой мужчина, сразу показавшийся Димке знакомым. Он сказал, что здесь размещается кружок авиамоделистов, но категорически отказался зачислить его в группу, предложив прийти на следующий год, мол, у нас и так народу больше, чем надо.
                Мальчик мучительно вспоминал, где он мог его видеть и, когда пожилой преподаватель ненавязчиво указал на дверь, вдруг вспомнил - тот служил на севере у отца в эскадрилье. Вот только имя-отчество припомнить никак не удавалось. Легонько подталкивая ребёнка в спину, мужчина довёл его до двери и двинулся назад вглубь мастерской. Не растерявшись, Димка сказал:
                - Вам большой привет от папы.
                - ?!
                - Я вас сразу узнал. Моя фамилия Романов. Вы часто бывали у нас дома, там, на Земле Франца Иосифа. Был праздник, все собрались, дядя Петя играл на гитаре, а вы ему подпевали. Потом мама угощала всех пирогом с рыбой. Вы сначала взяли маленький кусочек, когда увидели, что маме не досталось, отдали ей, помните? Дядя Петя после этого улетел вместе с дядей Серёжей и дядей Славой, папа сказал, они до сих пор летают, им хорошо и никто не мешает.
                Бывший полярный лётчик вздрогнул, обернулся, и Димка впервые увидел, как плачут взрослые мужчины. Как потом он узнал, преподаватель авиакружка, которого звали Николаем Ивановичем, был единственным из экипажа дяди Пети, выжившим в той страшной катастрофе Ту-4. Сразу после взлёта самолёт потерял управление и, заваливаясь на левое крыло, упал на торосы. Полный керосином, вспыхнул как стог сена. Когда добежали до самолёта, всё было объято пламенем. Начали рваться снаряды.
                Казалось, спасать уже некого. Николай Иванович был командиром огневых установок, сидел в корме, которая после удара о землю отвалилась, что спасло ему жизнь. Остальные девять членов экипажа погибли. Димкин отец, несмотря на рвавшиеся снаряды, подбежал к самолёту одним из первых, разбил блистер и успел оттащить потерявшего сознание стрелка за ближайший торос. Тут же произошёл сильный взрыв. Николай Иванович долго лечился в госпиталях, о лётной работе пришлось забыть, травмы оказались довольно серьёзными.
                Через несколько минут Димка уже трудился над моделью своей первой модельки самолёта. С этого времени учёба в школе отошла на второй план, как временное вынужденное ограничение на пути к цели, тем более что через два года началось такое, о чём Димка ещё и не мечтал. Николай Иванович задумал создать планерный кружок, но брал туда только тех, кому исполнилось 16 лет, Димке шёл четырнадцатый. Не представляя себя без этих полётов, он решил добиваться включения в этот кружок самостоятельно, не привлекая отца, который к тому времени занимал должность командира тяжёлого бомбардировочного полка, переучившись на реактивные бомбардировщики Ту-16.
                Николай Иванович не желал разделять Димкиного оптимизма и в кружок не брал. Аргумент был железный:
                - Тебе нужно сначала получить паспорт. Я из-за тебя в тюрьму не пойду. Подрастёшь – милости просим.
                Казалось бы, никаких шансов не остаётся, но это только на первый взгляд. Димка не был бы сыном лётчика, если не придумал следующий ход:
                - Ладно, летать нельзя. Понимаю, правила есть правила. Смотреть-то хоть можно?!
                Доброе сердце Николая Ивановича дрогнуло, понимая, что настырный парнишка всё равно будет летать, и ответил:
                - Право смотреть за полётами, Дима, нужно ещё заслужить.
                По выходным в предгорья Карпат их привозил старенький дребезжащий грузовик ГАЗ-51. Планеристы строили площадку для старта и финиша, рубили деревья и кустарники, очищали и выравнивали склон для безопасного полёта. В группе были ученики 9-х и 10-х классов, а также несколько молодых рабочих, успевших уже отслужить в армии. Они вообще казались мальчишке стариками. Многие не выдерживали тяжёлых строительных будней и уходили. Оставались только те, кто уже не мог спокойно ходить по земле. Димка валился с ног, но выполнял свой участок работ полностью. Это не осталось незамеченным инструктором.
                Начались полёты, которые и полётами поначалу назвать было трудно: так, небольшие подскоки, на метр-два, в которых планеристы учились балансировке на ветру, пробежке и выдерживанию направления разбега и пробега. Николай Иванович неожиданно сказал, видя, как парнишка с упоением наблюдает за взлётами, помогает затаскивать планер на гору и не чурается никаких работ:
                - Романов, твоя очередь! Только без самодеятельности! И помни, за тебя головой отвечаю перед отцом!
                Димка с замиранием сердца забрался в кабину и замер в ожидании старта, разглядывая немногочисленные приборы, установленные на приборной доске. Затем друзья его подтолкнули по крутому склону вниз, и Димка в первый раз оторвался от матушки Земли самостоятельно. Инструктор не учёл одну вещь: Димка был самый маленький, потому весил меньше всех. Когда он это понял, мальчик, подхваченный встречным восходящим потоком, уже парил над горой.
                Николай Иванович мысленно попрощался со свободой. Одногруппники, показывая на него пальцем и перебивая друг друга, напротив, восхищённо наблюдали за полётом. Сделав несколько кругов вокруг горы, зашёл на посадку, грамотно рассчитав место приземления, и посадил планер недалеко от инструктора так, словно ближайшие несколько лет только этим и занимался. Подбежавшие планеристы вытащили его из аппарата и начали качать. Никому из них столь длительный и высотный полёт до сего времени выполнять не доводилось. С тех пор Димка уже на законных основаниях выполнял полёты и, не взирая на разницу в возрасте, давал дельные советы более старшим товарищам.
                Однажды, уже перед выпуском из школы, Дима с инструктором пытались опробовать новый двухместный планер. Видя надвигающуюся грозу, мальчик уговорил-таки старого инструктора выполнить взлёт:
                - Давайте полетаем, тучка далеко!
                Инструктор опять пошёл у него на поводу. В полёте поинтересовался:
                - В какое училище пойдёшь?
                - В истребительное, конечно.
                - Почему в истребительное?! – Удивился Николай Иванович. - У тебя же батя всю жизнь бомбёром был! Век истребителя недолог – большие перегрузки, врачи особенно тщательно следят за здоровьем, много не налетаешь.
                - Налетаю, - заверил его Димка. – Вы же меня знаете, я настырный. Мне больше всего нравятся истребители. Летаешь один, словно птица, не надо ни за кого отвечать. Ошибся – сам и расхлёбываешь. Да и куда хочешь, туда и летишь, хочешь – облака разгоняешь, хочешь – сложный пилотаж крутишь или воздушный бой ведёшь. Романтика! А бомбардировщик – что?! Час полёта – ж-ж-ж, два часа полёта – ж-ж-ж, три часа – опять тот же звук! С ума сойдёшь! То ли дело истребитель! Эх, вам этого не понять!
                Гроза стремительно надвигалась, неожиданно задул сильный шквалистый ветер, поднявший на площадке море пыли и пригибая к земле здоровенные деревья. Инструктор обеспокоенно скомандовал:
                - Немедленно на посадку!
                Но было поздно. Планер начал резко набирать высоту, не реагируя на отклонения ручки управления. Стрелка вариометра (прибор, показывающий вертикальную скорость снижения или набора, - прим. автора) легла на предельное значение. Высотомер бесстрастно отсчитывал сотни метров, словно полёт выполнялся и вправду на истребителе.
                - Старый дурак, - спокойно произнёс сзади Николай Иванович, - думал, из-за тебя в тюрьму сяду, но, похоже, ошибся. Ты хоть понимаешь, что жить нам осталось, сколько Бог нарезал? Вероятно, ему как раз таких бесстрашных сейчас и не хватает! Наверное, эскадрилью планеристов набирает!
                Димка не успел осознать слова инструктора в полной мере:
                - Мне папа часто говорил: лётчик должен быть тупой и храбрый!
                - Эх, сынок, сынок, - проворчал инструктор, - ты что, на самом деле такой?! Не понял, что мы уже не приземлимся? Такая кучёвка истребителям хребты ломает, что про нас тогда говорить?!
                До Димки постепенно стал доходить ужас их положения. Он не чувствовал того страха, который сковывает движения и парализует мозг, не давая возможности думать и действовать. В голове вертелась одна мысль: «А как же лётное училище?!».
                Планер швыряло по грозному небу, словно спичку в водовороте. Крены удавалось парировать с огромным трудом. Некогда даже было испугаться. Неожиданно ситуация изменилась на 180 градусов. Планер словно наткнулся на стену, воздухоплаватели почувствовали сильный толчок и поняли, что всё только начинается – так просто Бог никого не принимает. Неведомая сила неудержимо потянула планер к земле. Сверкнула яркая молния, и практически одновременно с ней раздался оглушительный гром. Планер словно замер. Сидящий сзади инструктор, как умел, перекрестился.
                Ливень заливал фонарь так, что за бортом ничего невозможно было разобрать. Николай Иванович не растерялся и крикнул:
                - Переходи на пилотирование по приборам! Смотри на авиагоризонт, твоё спасение в нём!
                Димка за словом в карман не полез:
                - А ваше?!
                Инструктор довольно крякнул, но промолчал, решив не отвлекать пустыми разговорами. Стрелка вариометра опять легла на ограничитель, но теперь уже с другой стороны. Ситуация повторилась с точностью до наоборот. Планер не реагировал на отчаянные попытки воздухоплавателей изменить режим полёта и вертикально шёл к земле. Похоже, Бог на самом деле для разнообразия вознамерился создать планерный отряд! Когда до земли осталось около 300 метров, на несколько секунд полёта, не больше, парень почувствовал, что планер уже не так резко затягивает в пикирование. Осторожно взял ручку на себя и аппарат тяжелее воздуха нехотя стал подчиняться.
                Впереди, куда ни глянь, были поля. Дождь закончился. Грозой их отнесло от гор на приличное расстояние. На вираже погасили скорость. Дима нашёл ровную площадку и плавно подвёл планер к земле. Осталось только слегка добрать ручку и сесть. Пока Романов-младший раздумывал и рассчитывал окончательное место приземления, планер ждать не стал. Зависнув на мгновение, резко опустил нос и начал валиться на крыло. Полностью взятая ручка на себя и отклонённая педаль лишь немного смягчили грубую посадку. Дима не смог выровнять планер перед самой землёй, и любители острых ощущений приземлились с довольно приличной вертикальной скоростью. Инструктор, первым пришедший в себя, ещё на пробеге поинтересовался, ухмыляясь:
                - У тебя в родне не было японцев, имеющих отношение к авиации?!
                - ?!
                Инструктор пояснил:
                - Их звали камикадзе. Они тоже выравнивать не любили, потому что не умели.
                Потом они долго сидели в кабине, не открывая фонаря, и молчали, заново переживая роковые мгновения. Из задней кабины потянуло папиросным дымком. Димка знал, инструктор не курил, после той катастрофы врачи строго-настрого запретили курить. Николай Иванович и не курил, но папиросы, на всякий случай, держал в кармане. Случай представился. Докурив, засунул окурок в спичечный коробок и негромко сказал:
                - Дима, хочу, чтобы ты стал лётчиком. Знаю, будешь сильным лётчиком. Сегодняшний случай показал, в сложной обстановке ты не паникуешь, а ищешь варианты. И не беда, что не всё пока получается гладко. Я дал тебе всё, что мог, но я, увы, не лётчик, я – стрелок и не умею обучать лётному делу, не умею летать так, как летает твой отец. Тебе нужно учиться дальше. Езжай, учись на истребителя, но запомни, что в авиации везёт не всем и не так часто, как хотелось бы.
                Стать истребителем Димке не довелось – подкачало здоровье, «кардиограммой не вышел», - сказал с улыбкой отец, узнав о неудаче сына, поступавшего в лучшее в стране Ейское авиационное училище лётчиков, готовившее полубогов – истребителей-бомбардировщиков, умеющих практически всё: и открыть ракетой дверь, и попасть бомбой в замаскированный подвал, сбить противника в жестоком воздушном противостоянии или потопить вражеский корабль одной торпедой.
                К тому времени Романов-старший уже не летал, был на пенсии. Его сняли с должности за катастрофу в полку, когда экипаж тяжёлого бомбардировщика, выполняя полёт парой в качестве ведомого, при невыясненных обстоятельствах пропал над Балтикой. Высказывались разные версии, вплоть до посадки на один из натовских аэродромов или сбития ракетой. Подтверждения первая версия не нашла. Искать пропавший самолёт на глубине 2-х километров тоже не стали, тем более что не смогли даже правильно определить его место крушения.
                Падение самолёта на воду сопровождается, как правило, разливом нефтепродуктов, но никаких следов в течение последующих суток обнаружить не удалось. Полёт проходил ночью, ведущий заметил пропажу ведомого не сразу. Поменяв эшелон и встав в левую коробочку, полчаса пытались связаться с ведомым. Когда стало понятно, что ведомый на связь больше никогда не выйдет, доложили на базу. Командиром экипажа ведущего был Димкин отец.
                Вдовы членов погибшего экипажа пенсии по случаю потери кормильцев не получали. Отец, как командир полка и человек, считающий себя одним из виновников катастрофы, помогал, чем мог. Высокая комиссия из Москвы, узрев в гарнизоне недостатки, типа высокой травы на газоне и непобеленного клуба, вынудила отца сдать дела. Мать приняла эту новость с восторгом, предлагая взамен заняться сельским хозяйством. «Хочешь, чтобы я был ближе к земле?», - спросил опухший от слёз и водки отец после недельного запоя.
                Как жена лётчика, мать понимала состояние отца и делала всё, чтобы быстрее вернуть его к полноценной жизни. Она сумела переключить его внимание от расставания с небом, и через месяц они купили небольшой домик с участком земли возле Трускавца.
                По совету отца сын быстро забрал документы и уехал в училище, готовившее лётчиков на самолёты с двойным управлением. Когда Димку стали называть Дмитрием, он однажды спросил у отца, приехав на каникулы:
                - Папа, почему я родился на Земле Франца Иосифа? Что мы там делали?
                - Как это что?! – Удивился отец. – Как и везде – Родину защищали!
                - От шпионов, что ли? Граница только на карте! Там же, кроме белых медведей, никого нет?! – Настал черёд удивляться Дмитрию.
                - Кроме белых медведей, говоришь? Послушай, как всё было.
                Отец вытащил из старенького комода потёртый альбом с фотографиями, положил его на стол и начал свой очередной удивительный рассказ.

                В начале 1945 года на один из советских аэродромов в Приморье приземлились подбитые японцами три американских бомбардировщика В-29. Осмотрели эти машины наши специалисты и призадумались: то была настоящая авиация, опередившая советскую на поколение. Самолёты отремонтировали и в кратчайший срок перегнали в Москву. Сталин походил вокруг них в полной задумчивости, держа в руках потухшую трубку. Покачав головой, приказал вызвать Туполева.
                Когда тот приехал на аэродром, Сталин начал без предисловий:
                - Товарищ Туполев, партия и правительство доверяет вам дело государственной важности: построить самолёт, который превосходил бы этот американский бомбардировщик по дальности полёта и бомбовой нагрузке. Можете привлекать для работы любого авиаспециалиста и неограниченные средства. Соответствующее распоряжение я подготовил.
                Туполев подошёл к делу с подобающим размахом. Он разобрал В-29 до последней заклёпки и внимательно изучил все детали. Его интересовала любая мелочь. Сделав химический анализ конструкции фюзеляжа, понял состав сплава, применяемого в американском самолёте, и предложил некоторые технологические нововведения, позволившие добиться таких же характеристик металла, но более лёгкого по весу. Нашим специалистам удалось разобраться в сложных устройствах дистанционного управления пушками, радиолокационных прицелах и навигационных системах.
                Задание Сталина было выполнено примерно за полтора года. Аналог В-29 получил название Ту-4. Туполеву, в принципе, удалось создать неплохой самолёт, довольно простой в эксплуатации, неприхотливый и достаточно надёжный. Впрочем, в первом «советско-американском» самолете имелся серьезный изъян. С залитым по самую горловину керосином он мог пролететь чуть больше пяти тысяч километров – до тех самых «военно-промышленных и административно-политических центров США». Что делать летчикам после выполнения боевого задания? Сдаваться на милость пострадавшим? Или выступать в роли японских камикадзе? Что это – билет в один конец?!
                После мучительных споров и раздумий принято решение оборудовать Ту-4 системой дозаправки в воздухе. Хотя были и такие мнения, что, мол, время матросовых не прошло – если партия доверила тебе оружие, умереть за неё является почётной обязанностью любого гражданина. Хорошо, что здравый смысл всё же взял верх.
                В кратчайший срок работы были проведены. В строевых частях отобрали наиболее опытные экипажи, которым удалось освоить дозаправку машины в воздухе, хотя технически это представляло крайне серьёзную проблему. Теперь боевая задача могла быть успешно реализована. Самолёты могли долететь до территории США и благополучно вернуться на родину. Одним из аэродромов посадки был прекрасно оборудованный аэродром Грэмбэл на Земле Франца Иосифа. Еще в спешном порядке готовились специальные взлетные полосы в Анадыре и на Тикси. Кроме того, практиковались посадки наших бомбардировщиков на лёд полярных морей.
                Когда начали прорабатывать планы нанесения массированного удара по США с разных аэродромов, стало ясно, что многим экипажам на обратном пути пришлось бы несладко. Среди возможных вариантов их спасения предполагалось, что после бомбометания экипажи должны на парашютах покинуть самолет «в удобном районе», а дальше уже пробираться к своим. Как в Великую Отечественную — через белорусские леса и болота.
                - Как к своим? – Не понял Дмитрий. – Это же Арктика! Там через два часа замёрзнешь! Как же вас могли снять со льдины?! Тогда даже вертолётов не было!
                - Сын, об этом никто не думал, - спокойно объяснил отец. - Мы были объединены общей идеей. И любили самые рискованные полёты. Тебе никто не сознается, что боится, надевая парашют и пристёгивая себя к самолёту. Тот, кто не боится, лётчиком быть не может. Боятся все, только стараются об этом не говорить и не думать. Страх – чувство естественное. Мы знаем, чем может закончиться полёт. Мы хороним своих друзей и продолжаем мечтать о небе. Почему мы это делаем? Думаешь, мы сумасшедшие фанатики?!
                - Почему, папа?
                - Понимаешь, сынок, авиация – настоящая мужская профессия. Здесь нет места эмоциям. Только расчёт, трезвый и окончательный. Ты рассчитываешься своими знаниями, разумом, опытом, наконец, с Богом за право стать к нему ближе, поднимаясь в воздух. Ведь изначально он создал нас явно не для этого, правда? Это право дано не каждому и его нужно доказывать постоянно. Ты ставишь на кон всё, что у тебя есть – свою жизнь. Тогда сможешь не просто одерживать победы над опасностью, но одерживать их во имя высокой цели. А за это не жалко и жизнь отдать.

                *      *      *      *

                Ирина тяжело вздохнула и осторожно постучала в дверь.
                - Можно! – Раздался голос.
                Она взялась за ручку двери, собираясь с мыслями.
                - Заходите, открыто! – Повторил голос уже громче.
                Дверь открылась сама, и на пороге показался пожилой врач. Ирина от неожиданности чуть не упала. Посмотрев на девушку поверх толстых очков, подбадривающе ей подмигнул, жестом предложил войти в кабинет. Ирина обречённо опустила голову вниз и зашла внутрь. Она шагала медленно, словно боясь, что сейчас упадёт. Выглядела плохо - бледная, под глазами тёмные круги. Доктор взял её за руку и осторожно подвёл к столу.
                - Присаживайтесь, пожалуйста, сейчас закончу, - кивнул на стул, проговорил доктор.
                Взяв ручку, несколько минут что-то записывал в журнале. Дописав, отложил его в сторону и внимательно посмотрел на Ирину:
                - Итак, слушаю.
                - Понимаете, доктор, не знаю, что со мной происходит, - осторожно начала она. – Какая-то постоянная депрессия. Чувствую, что меня что-то гнетёт, давит, но не могу понять своё состояние. Я быстро утомляюсь, многие вещи стали меня раздражать, чего раньше за собой не замечала. Муж носит меня на руках, лишь бы угодить, придумывает, куда бы пойти, что сделать. А мне ничего не хочется делать, не хочется никуда идти. Всё кажется таким ... безнадёжным, что ли.
                Доктор вслушивался в каждое слово, не перебивая.
                - И ещё – у меня иногда без всякой причины появляется какой-то дикий, неосознанный страх. Знаете, когда вы идёте ночью по тёмному лесу, то каждую секунду ждёте, что на вас кто-то хочет напасть и ударить. Вы знаете, что на вас нападут, но не знаете когда. Вот это чувство, чувство ожидания нападения – самое страшное. Я боюсь оставаться одна, я боюсь, когда на аэродроме взлетают самолёты, боюсь, когда прекращается звук запускаемых двигателей, я боюсь ... тишины.
                Её голос понизился до шёпота:
                - Доктор, что со мной? Может, я схожу с ума?!
                - Вряд, ли, - покачал головой пожилой врач. – Вы слышали когда-нибудь об ангедонии?
                Ирина покачала головой. Доктор пояснил:
                - Это нарушение биологического равновесия, вызывающее подобные симптомы. Ничего страшного. Теперь есть немало препаратов, чтобы вас вернуть к нормальной жизни. Эти лекарства не имеют побочных эффектов и прекрасно действуют. Конечно, я вас обследую, но, думаю, мы ничего не найдём. Раздевайтесь, пожалуйста, послушаю сердечко.
                После осмотра, когда Ирина оделась, доктор сказал:
                - Я выпишу вам рецепт на велбутрин. Вот, принимайте этот антидепрессант, наша новая разработка, к счастью, в гарнизонной аптеке пока имеется, завезли недавно и в достаточном количестве.
                Ирина безучастно наблюдала, как доктор берёт рецептурный бланк и записывает в него какие-то непонятные слова. Затем вытащил печать, дыхнул на неё и прислонил к бланку.
                - Прошу вас, - добавил врач, - прийти сюда ровно через неделю. Если почувствуете хуже, немедленно звоните.
                С этими словами он вручил Ирине рецепт.
                - Спасибо, доктор. Надеюсь, это излечит меня от снов.
                - Каких снов?
                - Я разве не рассказала вам о них?! – Удивилась девушка. - Каждую ночь я вижу один и тот же кошмар – будто плыву на яхте, дует ветер, и море зовёт меня. Я подхожу к поручню, перегибаюсь, оказываюсь в воде и тону, захлёбываюсь.
                - Это признак вашего повышенного утомления, - начал доктор. – Это пройдёт, вам нужно несколько дней простого отдыха. Вы где работаете? Давно были в отпуске?
                - Доктор, не понимаю, - Ирина явно не слышала врача, снова уйдя в свои переживания.
                - Ну, что же тут непонятного? Вы просто устали, - негромко повторил он. – Вам нужно отдохнуть.
                - Доктор, почему именно море? Ведь я никогда его не видела...


                Тяжёлый полёт близился к завершению, радист уже связался с руководителем дальней зоны своего аэродрома. Смолин подсказал:
                - Рубеж начала снижения.
                - Командир, моя очередь! – Напомнил Романов.
                По заведённой в экипаже традиции, одну посадку делал командир, следующую – его помощник. Матвеев устало махнул рукой, мол, не против. Затем, улыбнувшись, сказал:
                - Надеюсь, сядешь не как тот инспектор с дедом Мазаем?!
                Этот случай в авиации уже стал легендой, оброс вымыслами и мало кто знал его реальную картину. А правда была такова...
                Когда в полк тяжёлых бомбардировщиков пришли несколько молодых лейтенантов, их, естественно, распределили по разным экипажам. Пролетав год, командование обратило внимание, что два лейтенанта значительно превосходят остальных по уровню подготовки как лётной, так и теоретической. Это были Матвеев и Романов. Командир полка постоянно тасовал колоду из экипажей: одни лётчики увольнялись или переводились к другому месту службы, кого-то списывали по здоровью, третьи не могли сработаться между собой психологически, и их приходилось ставить в другие экипажи. Не успели лётчики привыкнуть друг к другу, как нужно опять вносить корректировки. Это было не очень удобно и впрямую влияло на боеготовность полка. Поэтому командир полка решил рискнуть и создал из вчерашних курсантов молодёжный экипаж, на первых порах в качестве усиления придав ему опытных лётчиков.
                Матвеева начали готовить на левое, командирское кресло, Романову, к тому времени полностью прошедшего программу подготовки в качестве помощника командира корабля, закрепляли навыки на правом кресле с обещанием, что, при первой же возможности, будет летать на командирском месте. После нескольких контрольных полётов, подтвердивших, что Матвеев - прирождённый командир экипажа, на полковом построении были доведены до всех изменения в штатном расписании. Вот так в их экипаж попал штурман майор Мазаев, занимавший должность старшего штурмана полка. За глаза его все звали просто - дед Мазай.
                «Деду» было всего 42 года, что по авиационным меркам равнялось глубокой старости. Если лётчик при проверке Мазаевым действий в штурманском отношении допускал ошибку, тот реагировал следующим образом: «Нет, братец, ты не лётчик, ты – заяц, находишься на борту незаконно, без билета». Чтобы получить билет на очередной вылет, нужно заново сдать зачёт, на котором приходилось ещё изрядно попотеть – Мазаев спуску не давал никому, зная свой предмет досконально. Вот так и родилось это безобидное прозвище.
                Как-то раз, идя на полёты, Матвеев с изумлением заметил, что дед Мазай сосредоточенно роется в мусорных баках. Увидев молодого лётчика, немного смутился, но поиски не прекратил. Матвеев спросил, пряча улыбку:
                - Что, Михалыч, жизнь довела?! Сочувствую...
                Дед Мазай проворчал:
                - Димка твой попросил у меня шитого краба на фуражку, я пообещал. Сегодня сунулся в шкаф, чтобы краба снять, всё перерыл – нет фуражки! Я к жене – куда, говорю, дела? Отвечает, всё твоё старьё на помойку вчера отнесла, и фуражку, и шинель, мол, сколько будешь барахло собирать?! А у меня там, под крабом, заначка была – четвертной, да под погонами шинели - вторая, там заныкал полтинник. Чуть не убил, заразу! Плюс к тому, ещё и мост треснул. Какие уж тут сегодня полёты?!
                Дед Мазай вытащил изо рта кусок моста и показал Олегу, затем засунул обломок назад. Достал из кармана папиросину и закурил, опёршись плечом о бак. Докурив, продолжил поиски:
                -  Ну, вот – полюбуйся, - дед Мазай откопал-таки со дна бака фуражку. Повертев в руках, выбросил обратно, горько вздохнув. – Краба уже сняли, козлы.
                Матвееву очень нужны были сегодняшние полёты, так как он выполнял контрольные полёты на проверку техники пилотирования и боевое применение с проверяющим инспектором из штаба армии и получал допуск к сложным видам полётов. Кое-как упросив деда Мазая осчастливить сегодня своим присутствием экипаж, Матвеев, радостный, кинулся готовить самолёт к вылету.
                Полётное задание было выполнено безукоризненно, на посадочном курсе инспектор сказал:
                - По полёту замечаний нет, единственная погрешность, пожалуй, была на взлёте: после отрыва сразу не дери нос, это не истребитель, дай самолёту почувствовать, что он в воздухе, при сильных порывах ветра можешь вывести на срывной режим.
                Затем неожиданно добавил:
                - Хочу попросить тебя дать выполнить посадку, а то я только и делаю, что инспектирую, уже и забыл, как надо садиться. Не против?
                - Нет, конечно. Только...
                - Что?
                - Только не забывайте: оценка по средствам объективного контроля мне пойдёт, а не вам.
                Инспектор недовольно посмотрел на Матвеева, хотел возразить, но промолчал. Проблемы начались ещё на глиссаде. Инспектор нервничал, постоянно ошибался, отдавая команды на выпуск шасси, закрылков и фар не в установленных Инструкцией лётчику местах, всё время уходил с курса и не выдерживал режим снижения. Дальний привод прошёл ниже положенного по инструкции, руководителю зоны посадки даже пришлось вмешаться, корректируя глиссаду. Посадка получилась грубой, практически без выравнивания, на три стойки сразу. Самолёт застонал, но удар выдержал. По лётным нормативам такая посадка тянула на предпосылку к лётному происшествию, а, значит, на строгое наказание лётчика и отстранение его от последующих полётов вплоть до снятия с лётной работы ввиду непрофессионализма.
                Матвеев видел все ошибки, но не решился вмешиваться в управление. Зато дед Мазай не упустил своего шанса. Сразу после касания о ВПП закричал нечеловеческим голосом, держа в руках обломок моста. Инспектор растерялся и даже прекратил торможение. Матвеев моментально среагировал и выпустил тормозные парашюты, чтобы не выкатиться. Дед Мазай жестами показал, что, мол, ничего, ничего, потерплю, только сруливайте с полосы побыстрее! На рулении произнёс, обращаясь к инспектору:
                - Это всё ваша посадка! Чуть не убили! Даже мост не выдержал! И не вздумайте валить на лейтенанта – перед всей дивизией опозорю!
                Инспектор не поверил, что грубая посадка могла привести к такому результату, спорить не стал, каким-то непостижимым образом договорился с неподкупным капитаном, начальником отдела средств объективного контроля, и быстро уехал, не оставшись даже на разбор полётов. Зато у деда Мазая настроение поднялось: одному грустить - хуже смерти.

                *      *      *      *

                Третьи сутки Ирина находилась в глубокой коме, душа неспешно отделяется от тела, обезображенного страданиями. Она видит себя, распростёртую и беспомощную в руках врачей, видит их озабоченные лица, слышит нервные голоса и собственное хриплое прерывистое дыхание. Она видит свои муки, но не чувствует их. Сладкое чувство отрешённости от собственной плоти тем радостней, чем дольше это происходит. Ей хочется разделить эту радость с самым близким и дорогим человеком – с Дмитрием.
                И, как по волшебству, оказывается в кабине стратегического бомбардировщика. Знакомый и всегда добрый голос Матвеева на этот раз был властным и строгим:
                - Экипаж, не расслабляться! Продолжаю снижение, в случае атаки и невозможности выполнения задания быть готовым к аварийному покиданию самолёта, подтянуть поясничный ремень!
                Она никогда не видела такое страшное и полное решимости лицо Дмитрия, который кричал: «Хрен!!! Хрен они нас возьмут!».
                Что произойдёт дальше, Ирина предотвратить не в силах, с немым криком унеслась прочь, дальше, туда, где Дмитрий будет в безопасности. Следующая картина была слегка размыта, очертания неясны, словно в тумане, ей пришлось усилить воображение, и вот она видит безмятежного Матвеева, скрестившего руки на животе, напряжённый взгляд мужа, пот, крупными капельками появляющийся из-под его защитного шлема, слышит спокойные и уверенные доклады штурмана экипажа:
                - Высота 400, удаление 8, на курсе, на глиссаде...
                - Высота 300, удаление 6, на курсе, на глиссаде, фары...
                Дмитрий говорит, подмигнув ей с улыбкой – Ирина готова была поклясться в этом! – переключив на верхнем щитке тумблер:
                - Фары включил...
                Штурман:
                - Подходим к дальнему...
                В кабине раздаётся мелодичный звоночек. Матвеев голосом усталого праведника говорит кому-то:
                - Сто десятый, дальний, крыло, фары, шасси, механизацию выпустил, к посадке готов.
                Кто-то ровным голосом ему ответил:
                - Посадку разрешаю, ветер слева под 90, 12 метров, порывами до 18.
                Матвеев спокойно соглашается:
                - Вас понял...
                Штурман:
                - Высота 150, удаление 3, идёшь на правую сторону, на глиссаде.
                - Дима, возьми два градуса влево, - советует Матвеев, зевая. – Наверное, ветер усилился.
                Самолёт подрагивает, недовольно водит острым носом и не хочет снижаться, словно опасается за свою судьбу. Ирина смогла прочитать мысли мужа: «Понятно, скорость стала падать, закрылки вышли полностью, вот он и не хочет садиться, вспухает. Надо чуть оборотики прибрать и следить внимательно за скоростью и темпом её падения. Нельзя допустить резкого падения – до полосы шлёпнешься, но и на повышенной скорости подходить тоже нельзя. При сильном боковом ветре такой подход сродни самоубийству – сдует с полосы на выдерживании в момент, моргнуть не успеешь! Креном не прикроешься - можно зацепиться законцовкой крыла за землю. И вообще: посадка - не опаснее, чем прокатиться на велосипеде по двору. Главное здесь - просто УГАДАТЬ мелодию. Ну, что ж - попробую!».
                Ирина даже удивилась: все что-то комментируют, один Димка почему-то молчит. Вот взгляд его стал жёстче, злее, словно бросал вызов сопернику, движения ручкой резкими, двойными, короткими. По его лицу пот покатился градом. Взявшись за две небольшие рукоятки из четырёх, расположенных слева, медленно потянул их на себя. Самолёт начал слегка тормозиться. Матвеев, глянув на приборную доску, удовлетворённо кивнул. Опять затренькал звоночек.
                Штурман:
                - Ближний, на курсе, на глиссаде.
                Романов бросает быстрый взгляд на полосу и докладывает:
                - Полоса свободна.
                Штурман немедленно заканчивает фразу:
                - ... принятие решения.
                - Садимся, - Матвеев, не меняя позы, отвечает, как показалось Ирине, немного удивлённо: «Мол, а что ещё делать?!».
                - 40... скорость 330...30... на курсе...20...15... на курсе... скорость 310... 10...5...4...3... торец... 2... полтора... метр ...80 сантиметров ...
                - Пашка, не издевайся! – Кричит Романов, добирая ручку.
                Не обращая внимания, штурман продолжает отсчёт:
                - ...50 сантиметров... 30 ... 10 ... касание... корабль на континенте.
                - С парашютами не спеши, - напоминает Олег.
                Самолёт будто замер и плавно коснулся земли, раскручивая колёса по стылому бетону, мягко, невесомо, как те опытные гуси-лебеди на озере. Ирина даже не почувствовала касания. «Зачем он всё время ему мешает? - Подумала она с грустью, следя за подсказками Матвеева, - мой Дима летает ничуть не хуже, это всем известно, и в лишней опеке не нуждается».
                В это время штурман не удержался от комплимента:
                - Дима, строго по осевой, в полосе точного приземления, молоток!
                Евгений зааплодировал. Олег сказал с лёгким оттенком зависти в голосе:
                - Присоединяюсь, так держать!
                Романов, удовлетворённо:
                - Вам спасибо! Уговорили-таки птицу! Есть ещё порох в пороховницах!
                Даже руководитель полётов, человек, от которого комплиментов никогда не дождёшься, убелённый сединой, опытнейший лётчик, начинавший лётную карьеру ещё на Ту-4, не смог удержаться:
                - 110-й, нет слов! Кто сажал?
                Матвеев рассмеялся:
                - Сам сел, главное – не мешать!
                Дима нажал на кнопку выпуска тормозных парашютов, самолёт начал резко тормозиться и повёл носом, словно пытаясь показать, что он не всегда бывает белым и пушистым. Романов легко парировал разворачивающий момент, ракетоносец безропотно подчинился опытной руке, и только тут лётчик позволил себе улыбнуться.
                Картинка смазывается и Ирина снова возвращается в больничную палату.


                Глава 5.

 
             С самого раннего детства Ирина жила в царстве красивых мелодий. Отец был профессором музыки и преподавал в институте культуры, мать играла в симфоническом оркестре на рояли. Семья жила в крупном краевом центре, раскинувшимся по обоим берегам могучей сибирской реки, нёсшей свои холодные воды с Саянских гор аж до самого Ледовитого океана. То, что у ребёнка – абсолютный музыкальный слух, отец понял сразу. Когда мама впервые исполнила дочери колыбельную, девочка внимательно её выслушала, но засыпать не торопилась, глядя на неё умными глазёнками. В них ясно читалась напряжённая работа ума. Когда мама решила спеть ещё раз, кроха начала ей подпевать, попадая агуканьем в такт.
             Ходить, разговаривать и играть на пианино Ирина научилась практически одновременно. Показав однажды на пианино нехитрую мелодию из детской передачи «Спокойной ночи, малыши!», отец через месяц с удивлением прослушивал несколько мелодий из мультфильмов, которые Ира самостоятельно подбирала на слух, тыкая неокрепшими пальчиками по огромным чёрно-белым клавишам. Мама не удивлялась, говоря, что здесь нет ничего странного:
              - У талантливых родителей должны быть талантливые дети. Природа отдыхает там, где хочешь либо выиграть судьбу в лотерею, либо полагаешься на заслуги предков. Чтобы пришёл успех, надо много трудиться.
            Наблюдая, как дочь не имела ни малейшего желания заняться чем-нибудь другим, добавляла:
            - Хотя, играть сутками напролёт – всё-таки перебор, - часто говорила она, выгоняя дочь из-за пианино на улицу к подружкам.
             Однажды Ирина с родителями была на концерте известного скрипача. Её потрясла игра седого музыканта, исполнявшего произведения Моцарта, Гайдна, Бетховена и Баха. Одно произведение даже заставило девочку расплакаться. Отец это заметил. Придя домой, спросила у него:
             - Папа, что это была за музыка?
              - Одна из партит Баха. – Отец недоумённо пожал плечами. - Что тебя так взволновало?
             С самого раннего возраста родители с ней не сюсюкались, даже когда усаживали на горшок, а разговаривали как с равной себе. Девочка оставалась ребёнком только внешне, по мировоззрению давно обогнав сверстников.
             - Не знаю. Почему-то почувствовала себя одинокой и несчастной. Такой музыки я раньше не слышала. - Помолчав, добавила: - Папа, хочу научиться играть на скрипке. Я поняла, это именно тот инструмент, который передаёт чувства.
             Родители с изумлением уставились на пятилетнего ребёнка...

 
               Командир полка приехал из штаба дивизии и первым делом вызвал к себе Матвеева и Романова, которые в это время находились в учебном корпусе и напряжённо готовились к очередным полётам. Матвеев сидел в кабине тренажёра и отрабатывал заход на посадку по дублирующим приборам. Романов стоял у него за спиной и держал в руках выносной пульт управления тренажёром, вводя поочерёдно самые разнообразные отказы в работе авиационной техники и внимательно наблюдал за действиями своего друга и командира.
                В динамиках раздался требовательный голос дежурного по полку:
               - Майоры Матвеев и Романов, к командиру!
              Дмитрий недовольно поморщился и сказал:
             - Олег, коротко ещё один отказ проиграем – системы кондиционирования, например.
              - Дима, ты что?! Один из самых серьёзных отказов! Его нельзя разбирать быстро, это наша жизнь и жизнь наших друзей! Давай быстро сгоняем к командиру, потом продолжим. Заодно и тренажёр отдохнёт, а то он скоро заплачет от нас!
              - Или задымится, - ухмыльнулся Дмитрий, передавая пульт управления начальнику тренажёра, стоявшему рядом.
               В прошлом месяце тренажёр и впрямь задымился от многочасовых тренировок матвеевского экипажа. По эксплуатационным нормам тренажёр должен работать не более часа, затем требовался двадцатиминутный перерыв. Матвеев посчитал, что драгоценное время расходуется напрасно, и волевым решением уменьшил его до пяти минут. Вот сложная отечественная техника и не выдержала. Перегрелась какая-то микросхема, задымился один из блоков.
             Начальник тренажёрного комплекса сильно плевался и даже пожаловался на самоуправство Матвеева командиру полка. Командир распорядился увеличить время перерыва до одного часа, говоря, что «экипажей много, тренажёр один, его надо беречь, ибо больше летать в полку скоро будет неначем, керосина на всех не хватит».
             - Олег, давай быстрее! – Поторапливал Дмитрий своего друга. – Командир ждать не любит!
             - Сейчас, дай всё выключить, - суетился в кабине Матвеев.
             Начальник тренажёрного комплекса не выдержал и пришёл на помощь:
              - Товарищ, майор, идите, сам выключу.
              Матвеев взялся за борт и легко перебросил тренированное тело из кабины. Бегом лётчики поднялись на третий этаж. Возле командирского кабинета остановились на мгновение, чтобы отдышаться. Матвеев поправил китель, критически осмотрел форму Романова, не найдя изъянов, всё равно поддёрнул галстук и осторожно постучал. Не дожидаясь ответа, приоткрыл дверь и увидел командира, сидевшего на краешке длинного стола. Командир жестом пригласил войти. Вид у него был задумчивый и к веселью явно не располагающий.
               Командир полка смотрел телевизор. Показывали балет «Лебединое озеро», затем трансляция резко оборвалась и началась пресс-конференция Чрезвычайного Комитета, решавшего судьбу страны. Лётчики уставились на экран, но ничего не понимали из сбивчивых объяснений людей, сидевших за длинным столом. Камера часто наползала на одного из членов ГКЧП, показывая его трясущиеся руки.
               - Понятно что-нибудь? – Поинтересовался командир, обращаясь к Матвееву.
              Тот молча пожал плечами, Романов ответил за друга:
              - Понятно. Когда пьёшь, надо закусывать.
              - Правильно. Тоже так считаю.
             По телевизору вновь стали показывать балет. Кивнув на стоявшие стулья, командир слез со стола, выключил телевизор и сел на своё излюбленное кожаное кресло с высокой спинкой и массивными подлокотниками, невесть как оказавшееся в кабинете. За креслом висел огромный плакат, на котором был выписан красными буквами весь лётно-подъёмный состав. Напротив каждой фамилии находились несколько колонок с цифрами. Вверху плаката крупными буквами было написано: «Перестроившиеся лётчики в 1991 году». Лётчики быстро заняли места за столом, достали блокноты и выжидающе замерли. Командир вытащил из кармана сигареты, подвинул к себе пепельницу, закурил и посмотрел на своих подчинённых, навалившись грудью на стол. В глазах стояла печаль. Наконец, начал говорить рублеными фразами:
               - Ладно. Цирк уедет. Клоунов забудем. Надо служить Отечеству дальше. Был сегодня у комдива. Отчитал как пацана. Из-за вас, между прочим. А что я скажу? Детский сад, да и только!
              Он погрозил пальцем в их сторону. Матвеев переглянулся с Романовым и осторожно поинтересовался:
              - Из-за нового штатного расписания битва?
              Командир молча кивнул и сделал неопределённый жест рукой в сторону висевшего за спиной плаката, мол, ещё и этот дурацкий график надо выполнять. В конце каждого года создаётся штатное полковое расписание, в котором приказом командира полка прописываются экипажи, отряды и эскадрильи, закрепляются самолёты, согласно плана боевой подготовки на будущий год, вносятся другие изменения. Идея расформировать экипаж Матвеева не один год витала в головах дивизионного начальства. Экипаж был гордостью всей стратегической авиации страны, можно сказать, её эталоном – нельзя превзойти, но стремиться к нему необходимо.
                Командование предполагало «клонировать» членов знаменитого экипажа с тем, чтобы вместо одного сильного коллектива единомышленников вырастить сразу четыре – опытные «матвеевцы» должны были личным примером воодушевлять остальных лётчиков на ратный подвиг. В прошлый раз, не размышляя ни секунды, Матвеев, Романов, Смолин и Зайцев сходу отказались от такого предложения. И дело было не в служебном росте, новых должностях или званиях. Они были единым организмом и не представляли даже мысли, что могут жить друг без друга, тем более, летать. Хотя для лётчика это, в принципе, одно и тоже. В конце зимы предстояли большие учения на западе СССР, командир полка решил не менять коней на переправе, рассчитывая вернуться к вопросу позже. Похоже, теперь это время наступило.
               - Товарищ командир, человек на протезах тоже может передвигаться, иногда довольно шустро, но полноценным бегом эти телодвижения уже не назовёшь, - решительно начал Романов. – Мы не просто экипаж в штатном расписании. Мы – одно целое. Всё можем, Вы же знаете. Выполняем любую задачу только потому, что сильнее обстоятельств. Каждый член экипажа – высочайший профессионал. Иногда мне даже кажется, что посади штурмана или радиста за командирское кресло - посадка всё равно будет если не на «отлично», то уж, во всяком случае, самолёт на посадке точно не разложат. Мы чувствуем друг друга кожей и сильны лишь вместе.
             Видя, что командир молчит, в атаку кинулся Матвеев:
              - Сан Саныч, дорогой! – Совсем не по уставу обратился к нему Олег. – Много ли Вы видели за свою жизнь таких экипажей?
            Командир опустил голову и вытащил новую сигарету. Теперь атакующие били ниже пояса:
             - Вы смотрите, что со страной делается! Сплошные талоны и очереди! А теперь вон – ещё алкаши к власти лезут! – Махнул Матвеев рукой в сторону телевизора. - Ещё немного и треснет по швам великая держава. Зачем ломать то, что приносит успех?! Ну, что мы вам плохого сделали, наконец?!
              Командир посмотрел на них снова. Взгляд выражал полную тоску и безнадёгу:
             - Меня снимут, - тихо проговорил он. - Меня обязательно снимут. Из-за вас. Не могу приказывать, не имею морального права, даже не могу вам советовать как поступать, вы лучше меня справляетесь со своими обязанностями. Отдавать глупые распоряжения тоже не умею. Вот этот ..., - он долго подыскивал слово, чтобы не выругаться. Слово найти не удалось, он опять молча показал рукой за спину на график. – Как я могу заполнить правильно эту х...ю?! А с меня спрашивают, между прочим. Меня точно снимут. Что тогда буду делать?
              Наступила тишина. Матвеев выразительно посмотрел на своего помощника. Тот недоумённо пожал плечами, мол, тут словами не объяснишь. Командир помолчал, затушил сигарету, тяжело вздохнул и повторил:
              - Что я тогда буду делать без вас?! Свободны, демоны...
 
              ...Внезапно она почувствовала сильную боль в голове, свинцовой тяжестью медленно заполняющей каждую клеточку, плавно перетекая в то место, где находится мозг, оставаясь там навечно. Веки не хотели разлепляться. Голова болела невероятно, она словно существовала отдельно от тела, вернее, все, что находилось ниже уровня шеи, не ощущалось ни физически, ни разумом. Глазами она наблюдала, как шевелятся ступни, как поднимается рука, но это были не её части тела. Наркоз еще не утратил полностью своего действия, может быть поэтому появившегося в палате Дмитрия она восприняла как продолжение наркотического сна. Её сознание пронзает холод безысходности – он не слышит, не видит её, не ощущает прикосновения её рук! Она закричала и не услышала своего крика. Да это уже было, было с ней, неужели она опять беспомощна и бессловесна?! Но ведь эта страница её жизни осталась далеко в прошлом!
               "Дима, услышь меня! Пожалуйста, услышь!". Она протягивала ему руки, пыталась что-то сказать, видела, как его губы беззвучно шевелятся, но не слышала звуков. Призрак приближался, принимая все более отчетливые очертания. Он присел на краешек кровати и взял за руку.
          «Удивительно! - Подумала Ирина. - Я даже могу ощущать прикосновения. Какой странный сон!».
           - Это не сон, любимая, это я. Всё будет хорошо, - Дмитрий все говорил и говорил что-то, а Ирина блаженно улыбалась, не понимая всех слов, лившихся на неё прекрасной мелодией, божественной и непонятной.
            Она взяла Дмитрия за руку и поднесла к своим губам, затем провела ею по лицу, будто хотела запечатлеть в ладони контуры головы. Дмитрия с силой отрывают от её кровати и выводят из палаты, видеть всё это Ирине невыносимо больно, грудная клетка разламывается, катетеры впиваются в тело, добавляя мучений. Для Ирины это был короткий всплеск возврата к нормальной, прежней жизни, за которым последовало долгое по своей сущности и быстрое по времени падение в бездну, из которой ещё никто не возвращался...


           После подписания Беловежского соглашения, на территориях, ставших враз иностранными государствами, осталось немало военного имущества. Например, основное количество стратегических ракетоносцев досталось Украине. Сразу же стало ясно, что они ей не нужны, самолёт не успевал набрать эшелон, как территория страны заканчивалась, да и нет таких задач в военной доктрине Украины, которые решались при помощи стратегической авиации, но просто так вернуть России бомбардировщики украинцы отказались. Стоя на задних лапках перед американским президентом, лучшим другом всех стран и народов, преданно заглядывая ему в глаза, украинское руководство публично продемонстрировало маразматическую акцию и, под прицелом многочисленных телекамер операторов западных стран, торжественно разрезало гильотиной, подаренной, кстати сказать, американцами, один ракетоносец.
           Задрав свои острые носы вверх, оставшиеся на аэродроме большие белые птицы с тоской смотрели в голубое небо и не могли понять одного — почему люди их предали? Разве они не в состоянии хорошо летать? Наши умники сказали: «Ну, и хрен с ним, бомбардировщиком этим! И без него проживём, если надо – ещё настроим!».
              Прикинули свои возможности. Оказалось – вроде бы нет, не проживём. А, может, проживём, но недолго. Лётчики дальней авиации поняли первыми, с мечтой о небе можно распрощаться навсегда и стали самостоятельно, без приказа сверху, перегонять самолёты в Россию. Командир одного из авиаполков, обмотавшись полковым знаменем, успел вывести с Украины небольшую группу тяжёлых бомбардировщиков Ту-22М2. Разразился жуткий международный скандал.
            Вывели на полдня из запоя президента. Сказали, надо выкупать самолёты, а то вообще останемся ни с чем. Чтобы построить новый, нужна половина нынешнего годового бюджета Минобороны, выкупить - значит немного сэкономить деньги. Президент сказал: «Выкупайте, понимаешь!», поставил корявую закорючку на приказе, прижатом к столу стаканом водки, налитым заботливой рукой помощника, выпил и опять ушёл в астрал.
            Необходимые средства оторвали от бюджетников, стали выкупать ракетоносцы. Неожиданно деньги закончились. Нашёлся человек, владеющий навыками работы с калькулятором. Посчитали - прослезились. Оказалось, по цене выходило – дешевле построить новый, чем выкупить старый – контроля за расходованием денег не было никакого, многое успели разворовать.
            В России, как известно, прописан не только Иван-дурак. Самый мудрый додумался менять самолёты по бартеру. Схема проста до безобразия: мы им - нефть и газ, они нам – самолёты. В условиях царившей неразберихи понять истинную цену бомбардировщика стало вообще невозможно. На этих сделках выиграли только нечистые на руку дельцы, снующие вокруг правительства и Министерства Обороны, словно шакалы. Они были готовы вооружить хоть самого чёрта, лишь бы тот платил откат.
             Кризис тяжёлым катком проехался по республикам бывшего Союза, разорвав привычные хозяйственные связи. Никто не понимал – что делать? Огромная держава рушилась и размывалась, как постепенно исчезает под напором морских волн домик на берегу, построенный из песка. Спешно принимались законы, проводились решения, и гиганты металлургии, которые строила вся страна, переходили в частные руки за бесценок. Беспредел стал нормой жизни. Одно очевидно: кризис разрастался и приобретал черты катастрофы вселенского масштаба. Вместе с падением цен на нефть, растаяли последние надежды. Власть всерьёз опасалась, что народ поднимет вооружённое восстание, и в срочном порядке затыкала бюджет, беря кредиты у западных банков на крайне невыгодных условиях. До самолётов ли тут?!
           В результате командование стратегической авиации получило в своё распоряжение чуть более двух десятков самолётов, иметь который сочли бы за величайшую честь лучшие армии мира. Вот только обладать ими могли лишь сверхдержавы, к которым, по старой привычке, ещё относили и Россию.
           Когда начались все эти события, Дмитрий находился в отпуске, приехал к родителям, привёз полмешка сахара и несколько блоков сигарет - страшный дефицит тех лет! Вечером, после бани, спросил у отца:
            - Папа, что происходит? Как же можно резать самолёты? Кто вообще эти люди, кто ответит за бардак?
           Отец смахнул слезу и ответил:
           - Сын, нас просто сдают, понимаешь? Это - не война, гораздо хуже. Я был на старгородском аэродроме, встречался с командиром полка. Толковый парень, в моём полку командиром эскадрильи был. Говорит, тоже пытались взлететь, нас предупредили - ракетчики будут стрелять. Во как! Дожили, называется! Не стал людьми рисковать. Говорю ему: «Найди штурмана толкового, такого же пенсионера, как и я, перегоню хоть один самолёт. Забыл, как мы с тобой взламывали оборону родной ПВО, кстати, до сих пор считающейся лучшей в мире?! Лучшую оборону могут взломать только лучшие! Пройдём, как у себя дома!». Говорит: «Узнают – сяду». Потом добавил: «Радистом в экипаж возьмёте?».
               - Про то, что могут сбить и его дети останутся сиротами, ни словом не обмолвился! Вот, каких кадров я воспитывал! – С гордостью добавил отец. - Жаль, мать услышала, а, может, догадалась о чём речь, не знаю. Бабы – они ведь сердцем чуют! Не пустила. Теперь вот ходит везде за мной по пятам, от себя ни на шаг не отпускает. Ишь ты, телохранитель в юбке выискался!
               Романов-старший вытер слёзы и с благодарностью посмотрел на жену. Та как раз протирала тарелки. Рука дрогнула, тарелка выпала и разбилась. Мать всплеснула руками:
                - Дима, сколько я слёз вылила из-за него! – Перевела взгляд на отца: - Ну, посмотри на себя – какое тебе преодоление ПВО?! На кого хочешь нас оставить? Сын, хоть ты ему скажи, может, тебя ещё послушает?!
               Отец сгорбился ещё больше, опустил глаза вниз и тихо произнёс:
               - Мать, прости меня, пожалуйста. Ну, такой вот я. Уже не переделать. Не могу смотреть на это. Душа болит. Нет для лётчика большей чести, чем умереть в бою.
                - Каком бою?! Ты что – не навоевался?!– Заголосила мать. – Какая война?! Кругом свои. Что ты можешь сделать один?
               - Самая жестокая и бессмысленная война бывает только между своими.
               Помолчал немного, налил рюмку водки, выпил, не чокаясь, и твёрдо проговорил:
               - Нет, мать, ошибаешься, я не одинок. Нас много. Нас могло быть ещё больше, просто офицерский разум отказывается это понимать. Вот многие до сих пор и не могут в себя прийти.
              Наступила тишина. Отец поднял голову и внимательно посмотрел на сына. От его взгляда у Димки по спине побежали мурашки. Жёстко сказал:
              - Запомни, сын, на всю оставшуюся жизнь, короткую или длинную, но запомни: мы присягали не президенту, а народу! Не наша вина в том, что уроды у власти нарушили свою клятву, данную нам. Бывших лётчиков не бывает. Если видишь несправедливость – действуй! Действуй так, как подсказывает сердце!               

 

            Крупными каплями по шлему забарабанил дождь. Лётчики невольно ускорили шаг. Подходя к высотному домику, Дмитрий взял Олега за рукав и остановился, пропуская идущих сзади и вечно спорящих друг с другом штурмана и радиста. На этот раз, как понял Романов, предметом спора являлись шансы наших футболистов пробиться в финальную часть чемпионата мира. Оба понимали, что шансов не было и в ближайшие лет сто явно не будет, но больше всего сокрушался обычно прагматичный Смолин:
            - Вот объясни мне, пожалуйста, как можно без нападающих побеждать?! В лучшем случае, уповай на оборону, отряди туда человек десять, а лучше - тридцать, включая массажистов и тренеров, но кто-то же должен и голы забивать, наконец!
            На что Зайцев сражал оппонента таким аргументом:
             - Ну ты даёшь! А ещё лучший штурман страны! Как не поймёшь, что во все времена мы побеждали врагов исключительно на авось?! В Европе практически не осталось народов, которые не нюхали наш кулак. Бисмарк постоянно сокрушался, ибо «русские прусских всегда били»! Все знают нашу силу. Все! Почему в истории России нет поражений? Да, бывало, временно оставляли позиции, тем же монголам, полякам и кому там ещё?
           Смолин подсказал:
            - Литовцам, например!
           Радист согласился:
            - Прибалтам, да! Но потом-то всё равно разделывали под орех! Знаешь почему? Никогда не догадаешься! Потому что нам прос-то вез-ло! - Проговорил он по слогам. - Сам Бог на нашей стороне! Кинули клич, собрали осоловелых  мужиков после баньки, те оторвали оглобли от телеги и пошли искать бабки на опохмелку, попутно гоняя разных шведов да немцев, а также тех, кто не успел сховаться в бульбу и попал под горячую руку! Это у нас в генах, слыхал про такое?! В ге-нах! История - по спирали. Время пришло!
            - Не заметил, что Бог теперь на нашей стороне! По-моему, он нас проклянул, - скептически заметил Зайцев. – Или забыл, что, в принципе, одно и тоже.
             Матвеев улыбнулся, слушая спор. Смолин заметил, что командир с помощником остановились, и спросил:
             - Вы чего?
             - Идите, сейчас догоним, - Олег сделал выразительный взгляд, штурман не стал перечить, понимая, иногда нужно и командиру побыть с кем-то наедине, хотя Матвеев и говорил постоянно, у него от членов экипажа тайн нет. Все вопросы, пожелания и предложения решались сообща. Смолин понимающе кивнул и прошёл вперёд, Зайцев попросил:
             - Только недолго, а то замёрзнете!
             - Ага, заболеем и школу пропустим!
             Матвеев легонько подтолкнул его в спину и сказал, имея в виду баню – гордость полка:
            - Чур, без нас не начинать!
             Когда ребята отошли, Романов предложил встать под навес курилки, дождь начал усиливаться, и произнёс:
             - Олег, сначала не хотел говорить, но и промолчать не могу – нам летать вместе. Не хочу подвергать лишнему риску твою жизнь и жизнь остальных. Вы молоды, у вас всё впереди, я не вправе ставить всех под удар.
               - С каких пор ты стал нас разделять?! Дима, объясни нормально, - взволнованно произнёс Олег, понимая, что, видимо, вопрос предстоит разобрать непростой. От того, какое решение примет сейчас, возможно, будет зависеть вся оставшаяся лётная жизнь, в том числе, и своя собственная. – Что ты хочешь сказать? Не понимаю, хоть и думал, что умею читать твои мысли.
                - Да я и сам себя не понимаю, - тихо проговорил Дмитрий. – Только, прошу тебя, выслушай, не перебивай.
               Матвеев промолчал, давая возможность высказаться своему помощнику. Дмитрий немного помолчал, снял защитный шлем, положил его на скамейку, достал сигарету, тщательно размял, собираясь с мыслями, прикурил и зачем-то водрузил шлем обратно на голову, собираясь с мыслями, тихо начал:
                - Сегодня, когда атаковали «Колорадо», почувствовал, что в кабине находится посторонний. Знаешь, как будто тебе смотрят в спину, ты оборачиваешься, а там никого нет. Но чувство не проходит. За тобой явно наблюдают, словно в кабине человек-невидимка. Он ничего не трогает, не мешает, но ты испытываешь какой-то дискомфорт и не можешь сосредоточиться. Он просто стоит и смотрит. Самое интересное – когда ситуация спокойная, чувство проходит. В минуты опасности появляется вновь. Раньше со мной такого никогда не было. Не знаю, что это. Не понимаю. Мне сейчас безумно трудно, Ирина тяжело болеет, ты знаешь. Но она живёт на земле, я – в небе. Садясь в кабину, всё оставляю за бортом, все свои проблемы, страхи, вообще всё. Меня ничем нельзя сбить с пути. Но произошёл сбой, теперь я не уверен в себе. Если считаешь, что меня в экипаже нужно заменить, решай сейчас, не подставляй ребят и не загоняй ситуацию в тупик - авиация там не летает. Ты же знаешь, что вы значите для меня. Боюсь вас подвести, не будет мне тогда покоя никогда. Ни на этом свете, ни на том. Решай, пока не поздно. Соглашусь с любым решением.
            Матвеев вытащил вторую сигарету и прикурил от первой. Помолчав с минуту, ответил:
            - На посадке я испытал то же самое...

 
                Глава 6.



            Солнце клонилось к закату и било по глазам яркими красными лучами сквозь частокол высоких сосен. Дорога проходила сквозь бескрайнюю тайгу, иногда резко срывалась вниз или забиралась высоко в гору, и изобиловала крутыми поворотами. Ирина сидела на переднем сиденье у матери на коленях и слушала радиоприёмник. Папа лихо вёл машину одной рукой, второй гладил белобрысую голову дочери и успевал при этом весело насвистывать мелодию, льющуюся из динамиков. Мама улыбалась и подпевала отцу. Настроение было замечательное. Они возвращались из отдалённой деревушки, где гостили у знакомых. До краевого центра оставалось всего полчаса пути.
              Именно в эти минуты и закончилась счастливая и безоблачная жизнь маленькой Ирины. Впереди показался очередной поворот. Папа залихватски бросил в него машину, слегка подрезая угол и не сбрасывая приличную скорость. Сразу за поворотом огромный лесовоз выезжал с просёлочной дороги на шоссе. Водитель легковушки поздно среагировал на опасную ситуацию и «Волга» влетела прямо под длинный прицеп.
            Мать Ирины, увидев стремительно надвигающийся прицеп с огромными брёвнами, в последнем инстинктивном порыве столкнула девочку вниз, в ноги, и это спасло ей жизнь. Страшный удар разрезал крышу, как бритвой, и снёс головы родителей. Водитель лесовоза сначала удар не заметил и протащил смятую легковушку несколько десятков метров, пока его не обогнали свидетели аварии и не прижали к обочине.
             Увидев картину, шофёр лесовоза упал в обморок. Через некоторое время подъехала карета Скорой помощи, чуть позже - машина ГАИ. Ирина уже оправилась от шока, самостоятельно выбралась из покорёженного автомобиля и видела, как уносят на носилках окровавленные тела её родителей. Видя кровь на платье ребёнка, её попытались тоже усадить в «скорую». Она вырвалась и убежала в лес. Пока проводили следственные процедуры, стемнело, девочку сразу потеряли из виду. Найти её милиционеры смогли лишь через два дня. Она сидела на том же самом месте, где произошла эта страшная авария, рядом с валявшейся на обочине смятой крышей их автомобиля, дрожала и негромко выла. Платьице порвалось, была босиком, на лице несколько ссадин, рука ободрана до крови, которая уже не сочилась, затвердела грязной коркой. Больше всего поразили глаза – недетские, отрешённые, пустые. С ней пытались заговорить, но она ни на какие вопросы не отвечала.
             Её отвезли в областную больницу. Три недели обследований не дали результата. Ирина не реагировала на вопросы и отказывалась принимать пищу. Держалась только на вливаниях через капельницу. Медики констатировали поражение центральной нервной системы, как следствие - потеря речи и амнезия. Не было эффекта ни от лекарств, ни от гипноза, ни от иглоукалывания. Ничего не помогало. Ребёнок оставался немым, глухим и проявлял полную апатию к жизни.
             В больнице Ирина провела четыре месяца. За это время выяснилось, что у девочки нет близких родственников и взять на воспитание некому. Поэтому её передали в интернат для детей-сирот и отказников с необратимыми патологиями. Ирина попала в группу для глухонемых. Группа, в которую её записали, была самой младшей, самой беспомощной и беззащитной. Дети были её ровесниками, в основном поступившими из домов ребёнка, не знавших насилия. Все они окунулись в беспощадный и жестокий мир, подвергаясь унижениям старших, более приспособленных воспитанников. Ирина полностью замкнулась в себе и ни на что не откликалась. Над ней сначала тоже пытались поиздеваться, но потом отстали. Неинтересно приставать к человеку, который ни на что не обращает внимания.
               
 
              Холодный северный ветер нервно срывал с деревьев остатки листвы и гнал их перед собой по рулёжным дорожкам и стоянкам самолётов. Низкие, свинцовые, грязно-серые облака с небольшими интервалами напоминали о своём появлении крупными дождевыми каплями, которые, падая на мёрзлый бетон, моментально превращались в лёд. Осень наступила строго по календарю, заявив всем о своих правах с сибирской прямотой и безапелляционностью. Запоздалая стая уток, благодаря суетливому выстрелу полупьяного охотника, в полном составе сорвалась в воздух с полюбившегося за лето озёра и, сделав прощальный круг, взяла курс на юго-запад, из хаотичной толпы выстроив некое подобие строя.
            На центральной стоянке была непривычная тишина, нарушаемая только подготовкой к вылету одного самолёта. Большие белые птицы, обутые в красные башмаки-колодки, задрав свои острые носы, понуро наблюдали, как к их собрату под бортовым номером 010, стоявшим с краю, всё подъезжают и подъезжают спецавтомобили, дающие очередной шанс величайшему творению рук человеческих вновь оказаться в своей стихии. Учитывая ажиотаж, который предшествовал полёту, самолёт к вылету готовили очень тщательно. Всё, что можно было проверить – проверяли дважды, а то и трижды, для этого были задействованы лучшие специалисты полка.
             Задание экипажу, который уже вышел из высотного домика и направлялся к ракетоносцу, было обычным – патрулирование возле берегов североамериканского континента в заданном секторе ответственности. Словом, всё как всегда.
              Сложность заключалась в непредсказуемом поведении лидера США, республиканца до мозга костей, человеке, развязавшем холодную войну против СССР. Холодную войну, которая в любой момент могла перейти в горячую. Президент США называл подобные полёты «провокацией против великого американского народа, угрозой демократии и конституции», и на недавнем телеобращении к нации заверил своих сограждан, что русские «больше не будут маячить возле наших границ». Мол, у них в России «пьют все, начиная с президента, и невозможно адекватно спрогнозировать их действия». Меры обещал принять любые, вплоть до реального уничтожения наших самолётов.
              Ну, и что из этого? Мы, к примеру, тоже не можем «адекватно спрогнозировать» действия нашего президента. Кричать об этом на весь мир?! Заявить можно всё, что угодно. Гораздо сложнее при этом просчитать последствия таких заявлений. Американцы наивно считали, что всё продумали до мелочей: и слабость нашей страны в результате «демократического прорыва» российского президента, давшим всем суверенитета «столько, сколько захотите», тем самым поставившего Россию на колени, и отсутствие у нас вменяемых союзников, на которых можно надеяться в трудную минуту. Американцы заставили Россию отказаться от авиабаз на Кубе, во Вьетнаме, в Сомали, Гвинее, Анголе, где находились наши стратегические бомбардировщики, ранее контролировавшие, без преувеличения, всю планету.
            Неудачи во внешней политике, продолжающийся экономический кризис, которому не было видно конца, отсутствие вменяемой национальной идеи, дали повод американскому президенту говорить о России всё, что может прийти на ум, не опасаясь последствий за свои слова. Здесь необходимо заметить: имея самый низкий интеллектуальный уровень среди всех людей, прописанных ранее в Белом доме, на ум ему приходили далеко не здравые мысли, если не сказать хуже. Он, с полной уверенностью в своей правоте, постоянно удивлял мир высказываниями и предложениями, просчитать последствия которых не брался ни один писатель-фантаст.
           Наше руководство, как ни странно, угрозу восприняло достаточно серьёзно. Поразмышляв немного, военные приняли решение прямое и бесхитростное, как извилина от фуражки: отправить к далёким американским берегам только один борт вместо двух. Военным, в отличие от президента России, пить было не на что, поэтому и решение было адекватно замыслу: если экипажу суждено не вернуться, пусть будет только один экипаж, а не два. На двоих даже пуля не делится. Всё равно ответных мер предпринято не будет. Да и кто будет их предпринимать? Кто и на чём?? Руководящая роль президента великой страны с многовековой историей в нынешних реалиях сводилась только в отдаче двух приказов, которые с большой радостью выполняла чернь: "Наливай!" и "Забирай!"
          Словом, всё грамотно рассчитали американцы, одного не учли: в отличие от наших правителей и воров в погонах с большими звёздами, простые военные думали иначе и, в силу традиций русского офицерства, сдаваться не собирались, имея на то свою собственную точку зрения, отличную от других...


         Буквы Ирина знала с трёх лет, выучила их самостоятельно, рассматривая афиши. Родители удивлялись её успехам – в четыре года могла читать газету и записывать мелодию нотными знаками. Когда отец понял, что дочь бросилась в музыку, словно в омут с головой, стал объяснять ей сложную науку о звуках, их построении и предназначении – сольфеджио. Ирина запоминала наизусть большие отрывки из музыки русских и европейских композиторов, которые затем могла воспроизвести на бумаге.
          В интернате она заново научилась читать и писать. Учителем русского языка был пожилой ветеран войны, не испытывающий ни малейшей жалости к детям. Он был грубым и жестоким, за нарушения мог запросто ударить тяжеленной указкой по голове. Больше всего он не любил, когда на него не обращали внимание. Поэтому Ирина сразу же стала его самой «любимой» ученицей. Ему нравилось над ней издеваться, вызывая к доске или заставляя переписывать помногу раз отдельные слова и предложения, добиваясь красивого почерка. Несмотря на тяжёлый характер и своеобразную методику преподавания, он считался опытным педагогом, сумевшим обучить немало трудных детей. Но даже он пасовал перед Ириной и не мог понять полнейшую апатию девочки. Она смотрела на учителя и не видела его. Впечатление - будто сознание существовало отдельно от тела.
          Казалось, шансов вернуться к нормальной жизни, после этой чудовищной автокатастрофы, нет и быть не может. Так прошло три года. Ирина по-прежнему оставалась безразличной ко всему, что её окружает. Она могла часами сидеть без движения, уставясь в одну точку. Учителя постепенно пришли к выводу - девочка бесперспективная и перестали с ней заниматься персонально. Она аккуратно посещала все школьные занятия, сидела на последней парте, ничего не делала, просто рассматривала доску или рисовала непонятные узоры в тетрадке, и никому не мешала. Никто не знал, о чём она думает, чем живёт и думает ли вообще? Она никогда не плакала и никогда не смеялась, похоже, она просто не умела этого делать. Когда заканчивались уроки, её приходилось насильно выводить из класса, потому что она не замечала окончания занятий. На прогулке дети оставались детьми: бегали, прыгали, кидали мячик или катались с горки, она же безучастно стояла в сторонке или сидела на лавочке.
            С годами Ирина смирилась со своей участью и даже потихоньку стала приходить в себя. У неё проснулась тяга к жизни, она подолгу засиживалась в интернатовской библиотеке, проглатывая одну за другой книги с порванными и замусоленными страницами. Ей неожиданно открылся такой огромный мир, что собственные проблемы разом поблекли в её глазах и больше не казались непреодолимыми. Теперь она уже не была одинока, ежедневно проживая от книги к книге не одну жизнь.
           Прочитав однажды книгу на церковную тематику, решила посетить церковь, расположенную недалеко от интерната. Придя в церковь впервые, одна, без провожатых, её душа словно стала оттаивать. Ирину поразили одежды священников и просветлённые лица верующих. Она внезапно почувствовала себя маленькой и беззащитной. Ей стало себя очень жаль, с ней случилась истерика. Её быстро вывели на улицу, она долго не могла успокоиться. Она понимала, что-то с ней не так, чувствовала в себе какую-то скрытую тайну, но не могла вспомнить деталей. Эта тайна не давала ей покоя, девочка взрослела и понимала, что может сойти с ума, если будет думать о ней постоянно.
            Дети - великолепные психологи, тонко чувствуют перемены, к ней опять стали приставать. Теперь она могла постоять за себя, дать сдачи обидчику. Втайне от всех знала, что уже не инвалид: к ней вернулись звуковые сны, в которых звучали ангельские голоса певчих из церкви. Ирина стала понимать: люди - не рыбы и, открывая рот, издают красивые звуки. Такие же, как во сне.
            Главная заповедь подобных учреждений – не высовываться, держаться как можно незаметнее. Чем меньше к тебе интерес, тем лучше. Ирина так не считала. Появившуюся потребность в общении она реализовала, познакомившись с мальчиком старше себя на три года по имени Валико. Слишком долго она оставалась одна, теперь вся её жизнь стала наполняться содержанием. Валико не отходил от неё ни на шаг, оберегая от всех проблем. Ему с ней тоже было интересно. Эта была трогательная дружба двух подростков, в один прекрасный день разом оборвавшаяся. Однажды Валико попался на карманной краже, и его увезли в неизвестном направлении на милицейском автомобиле.
            Обретая слух, она обрела речь. Она научилась разговаривать, но, скорее отрезала бы себе язык, чем открылась кому-нибудь. Обретение слуха неожиданно стало раздражать её. Люди считали, что стоит им лишь отвернуться, и можно говорить в её присутствии любые выражения. Слишком рано она поняла мир взрослых, их слабости и пороки, и не возненавидела его только по одной причине – судьба мудро оберегала её.
           Почувствовав тягу к учёбе, очень быстро догнала по программе своих одноклассников. Став круглой отличницей, начала принимать активное участие в общественной жизни спецшколы. Учителя не понимали происходящих в ней перемен и радовались, и пугались одновременно. Приглашённый врач-психолог предостерегал: такая активность может плохо закончиться. Это - тоже отклонение от нормы. Словно полёт бумеранга – движение есть, но не вперёд, по замкнутому кругу, результат может оказаться плачевным – не знаешь, когда и откуда этот охотничий снаряд вернётся к хозяину, всегда надо быть начеку.
           Всё закончилось также стремительно, как и началось. Однажды, зайдя в церковь перед уроками, она положила возле алтаря записку: «Боженька, если ты есть – помоги мне, пожалуйста». Едва дождавшись окончания уроков, выбежала из школы и побежала в церковь. Она не знала, что хотела увидеть. Ноги сами туда вели. Отдышавшись, осторожно открыла входную дверь и остановилась, как вкопанная, не в силах сделать следующий шаг. Откуда-то из глубины доносились чарующие звуки скрипки, и она ВСПОМНИЛА ВСЁ. Исполнялась «Чакона» Баха, музыка скорбная и величественная. Ноги подкосились, она упала и потеряла сознание...


           Впереди, где-то вдалеке, лишь угадываясь в налетевшем дождевом шквале, показались очертания, формой напоминающие стабилизатор бомбардировщика.
           - Погода шепчет: «Займи, но выпей!» - Проворчал Романов, перепрыгивая через небольшую лужу, на которой уже начал схватываться тоненькой корочкой лёд. – Эх, сейчас бы сидеть дома, попивать пивко и смотреть Лигу чемпионов! Вместо этих маленьких житейских радостей приходится лететь хрен знает куда, отсюда не видно, аж на обратную сторону Земли, непонятно зачем и для кого! Явно не за туманом или запахом тайги!
           Его охотно поддержал Евгений:
           - Во-во, только лучше не футбол смотреть, а заняться творчеством, новый стих, например. Или пульку расписать.
           - Ну, кому как, - понял друга по-своему Дмитрий, находясь в предвкушении интересного разговора. – Если честно, не всё понимаю в твоей поэзии. Как можно объяснить, например, с точки зрения здравого смысла, такие строки?
           Дмитрий остановился, встал в позу поэта, читающего стихи перед публикой, и громко продекламировал, разрубая фразы на слова отчаянной жестикуляцией:
                - Идите в авиацию, друзья!
                - Дурных вестей и слухов не побойтесь.
                - Красой закатов и восходов успокойтесь
                - И в форсаже услышьте голос соловья!
             Рассмеявшись, Романов начал критиковать продолжателя дела Пушкина:
              - Такое и утром первого января присниться не может! Разбираю гениальный шедевр по буквам. Соглашусь только с первой строкой. А дальше?! Боже ж мой! Какие-такие дурные вести могут появиться?! Да и красой закатов и восходов успокаиваются только на кладбище, по-моему. Наоборот - эта краса возбуждает, манит, можно сказать, и зовёт на подвиги! Но следующий перл меня добивает: забыл, когда взлетает наш бомбардировщик, в радиусе пяти километров дрожат все стекла в домах, птицы не то, что не поют, вообще в воздух не поднимаются от страха?! Помнишь тех лебедей, которые имели несчастье сесть на озеро?!
            Как уже говорилось, рядом с аэродромом находилось очень красивое лесное озеро. Недавно, при перелёте в южные края, на озеро неожиданно опустились несколько красивых белых лебедей. Технический состав, проводящий почти всё своё время на аэродроме, сразу взял над ними шефство. Лебеди поначалу держались в стороне поистине с королевским достоинством. Постепенно освоившись в новой среде, разрешили техникам себя подкармливать. Идиллия продолжалась только до проведения ближайших полётов.
            Звук взлетающего бомбардировщика действовал на птиц катастрофически. Они пытались спрятаться от низкого, сильного, рвущего душу на мельчайшие осколки, звука, в озере, засунув голову в воду. Когда один лебедь перестал реагировать на звуки, покачиваясь на волнах в прежней позе, стало понятно - стая обречена. Оставшиеся в живых умные птицы подплывали близко к людям, некоторые даже выходили на берег, где смотрели прямо в глаза, моля о помощи и спасаясь от неминуемой гибели. В глазах стояли слёзы. Лебеди дались в руки, но не охотно, просто из двух зол выбрали наименьшее, и не прогадали. Местные охотники, оставив дома ружья, аккуратно переловили оставшихся лебедей и перевезли их на другое озеро, подальше от своих старших и грозных коллег-собратьев.
          Евгений молча кивнул с улыбкой. Романов продолжал наступление:
          - Скажи, для кого предназначены эти бессмертные строки?!
           - О-о! Да ты, как я вижу, просто влюблён в моё творчество! Наконец-то я нашёл своего благодарного читателя! – В тон Дмитрию ответил Евгений.
          - Сколько лет продолжались поиски? – Дмитрия передёрнуло от неожиданно попавшей за шиворот холодной капли ледяного дождя. Евгений это заметил:
          - Что, волнуешься в предвкушении ответа мастера? А-а, кажется, понял! Не можешь дождаться моей новой нетленки?!
          И пояснил с улыбкой:
           - Как ты справедливо заметил о моих бессмертных строках – это был заказ от директора местной школы и предназначались стихи исключительно для детей, влюблённых в нашу профессию. Пусть это была проба пера и написано в самом начале моей творческой карьеры, можно сказать, на взлёте, но детям понравилось.
           - На пробеге!
           - На взлёте! - Настаивал на своей версии радист. - Если детям нравится, значит это взлёт!
           - Только тем, кто по-русски не понимает! – Парировал Романов.
           - О, мой благодарный слушатель! Скажите, пожалуйста, а что из моего творчества запомнилось Вам ещё? – Продолжал начатую игру радист.
           Было видно, подобные разговоры происходили у них не раз, и доставляли обоим удовольствие. В основном тем, что отвлекали от тяжёлых мыслей по поводу предстоящего полёта. И это тоже входило в составную часть подготовки к вылету, повышая психологическую устойчивость между членами экипажа.
            - Можно полюбопытствовать, мастер, когда вообще началось ваше восхождение на литературный Олимп?! – Не унимался Дмитрий, догнав ушедших немного вперёд штурмана с командиром. – И за что вы так ненавидите бедных детишек?! Только честно! Чем они Вам насолили?
             У командира со штурманом тем временем разгорелась своя дискуссия.
             - Паша, - неожиданно спросил командир, пряча лицо в воротник лётной куртки от сильного порыва ледяного ветра и никак не реагируя на перепалку Евгения с Дмитрием. – Ты тоже считаешь, надо было оставить крестовую девятку, а третью даму в бубях снести нахрен?
             - Командир, однажды я оставил на перехват туза. Не поверишь - получился чистый мизер! Всегда везти не может. Кому не везёт - те возят. Так играют в третьем классе специальной школы с усиленным изучением учебной программы. – Смолин успел спрятать улыбку в мягкий воротник своей куртки. - Не хотелось бы в тебе разочаровываться.
               Матвеев внимательно посмотрел на Павла, затем тяжело вздохнул, признавая роковую ошибку:
              - Для умственно отсталых, что ли?! Меня в третий класс к даунам решил записать?!
             Штурман деликатно промолчал, дав командиру самому оценить тяжесть своего просчёта.
               - Командир, не обижайся, твой снос угадал бы даже Серёга Ветров, - продолжил мысль штурмана правый лётчик, на секунду прекративший анализ бессмертного творения радиста.
              Такое сравнение понравилось Матвееву. Подполковник Ветров занимал в полку должность начальника штаба. Он считался сильным, вдумчивым игроком, и мечтал хоть разок одержать победу над любым из членов матвеевского экипажа. Иногда был близок к успеху, но в завершающей стадии партии почему-то начинал суетиться, нервничать, ошибаться и желанная победа всегда ускользала из рук.
               Радист добавил:
                - Вместо несчастного случая из двух взяток ты почему-то предпочёл паровоз из семи вагонов.
                - Ну, извините, не оправдал доверия, - криво усмехнувшись, ответил командир. Он не считал зазорным извиняться перед членами своего экипажа. – Ну, что вам сказать, господа хорошие? Значит, есть над чем работать! Нет предела совершенству!


              Несколько дней Ирина пролежала в больнице. Консилиум врачей пришёл к неожиданному выводу: Ирина АБСОЛЮТНО здорова. К ней вернулась память. Теперь она опять могла нормально говорить. Она выписалась из больницы и первым делом отправилась на городское кладбище. С трудом нашла могилу родителей. Могила была неухоженной, Ирине понадобилось немало времени, чтобы привести её в божеский вид. Вырвала сухую траву, поправила покосившиеся кресты, нашла лопату и обложила могилки свежим дёрном. Затем присела на небольшую лавочку у оградки и стала рассказывать родителям обо всём, что произошло с ней за эти годы. Не заметила, как стемнело. Страха не было, была досада, что не всё успела рассказать.
            Кладбищенский сторож, обходя территорию, услышал доносившиеся звуки откуда-то из темноты. Подойдя ближе, сторож, человек, привыкший ко всему, замер, поражённый услышанным. История больного ребёнка потрясла его. Он сел рядом с ней и тоже заплакал. Когда Ирина закончила, взял её за худенькие плечи и отвёл к себе в дом, стоявший напротив кладбища. Сторож предложил Ирине свою помощь, та не отказалась. Пройдя всю бюрократическую волокиту установления опеки, ему удалось забрать девочку к себе. Пожилой человек, совершенно посторонний, сумел заменить ей и мать, и отца.
            Рано овдовев, жил один, детей не было, второй раз жениться не стал. На недоумённый вопрос Ирины пояснил:
           - Я не одинок, она всегда со мной, мы видимся каждый день. Вон её памятник, возле двух берёз, видишь? Погибла она, провалилась под лёд, спасти не успел.
           Старик немного помолчал, потом продолжил:
           - Бог деток нам сначала не дал. А теперь у нас ты появилась! Не пропадём, дочка!
          Он вкладывал в неё всю душу, всю свою нерастраченную любовь. Ирина это видела и старалась не огорчать старика, человека с благородным сердцем и нелёгкой судьбой. Срочную службу ему довелось послужить в авиации, механиком, в полку перехватчиков на Курилах. Он знал множество интересных историй, связанных с самолётами и лётчиками. Эти рассказы безумно нравились девочке. Она влюбилась в красивую и мужественную страну – Авиацию. Это и определило её дальнейший жизненный выбор, пожелав после окончания института уехать в отдалённый авиационный гарнизон.
              После армии остался там же, на Курилах. Несколько лет ходил в море на рыболовецком сейнере. Однажды в жестокий шторм гружёный корабль перевернулся и затонул. Когда рыбаков нашли, в живых из команды осталось только три человека. Вняв Божьему предупреждению, решил судьбу не искушать и уехал в Сибирь. Сменил немало профессий, был и старателем, и трактористом, и комбайнёром, и плотником, и каменщиком. Короче, все специальности, наверное, освоил.
              Он любил детей, даже написал книжку для них, но понимал, что всё это не его. Говорил: «Все профессии хороши, только не могу найти свою. Боюсь, её ещё не придумали». Последние годы перед пенсией работал на шахте, ходил в забой, руководил бригадой подборщиков, закидывающих уголь на транспортёрную ленту после прохода комбайна. Работа физически очень тяжёлая, крайне необходимая и важная. Чувствуя свою значимость и востребованность, работал из последних сил. Когда их уже не осталось, подоспела пенсия. Сидеть без дела не захотел, стал следить за порядком на кладбище, охраняя покой умерших от их потенциальных кандидатов.
             Ирина стала учиться в обычной средней школе, которую закончила с золотой медалью. После этого поступила в Институт искусств, который тоже закончила с золотой медалью. Могла выбрать блестящую карьеру музыканта, но предпочла этому преподавание музыки в школе, для чего уехала в самый отдалённый район, где в первый же день своей школьной практики встретилась с Романовым.
               

                Глава 7.

 
          Подойдя к бомбардировщику, Матвеев напомнил штурману про недавний случай с отсутствием на борту нужной карты, убедился, что теперь у штурмана на самом деле в портфеле лежат "две колоды", затем принял доклад от старшего техника самолёта о подготовке к вылету, и направился в поджидавший его невдалеке командирский уазик, чтобы выехать к диспетчеру за свежими данными о навигационной обстановке, метеоусловиях, и получении самых крайних указаний из штаба Воздушной армии.
            Тем временем, другие члены экипажа также включились в работу. Смолин по стремянке забрался в самолёт, Зайцев подозвал к себе специалиста по радиоэлектронной борьбе, чтобы уточнить какие-то детали по работе оборудования, а Романов начал предполётный осмотр самолёта. Матвеев, садясь в уазик, увидел проходившего мимо механика с фингалом под глазом. Удивился, окликнул его и вылез из машины. Механик, волнуясь, подошёл и отдал честь.
           - Кто это тебя? – Грозно спросил Матвеев и предупредил: - Только честно! Соврёшь – пожалеешь!
          То, что в армии имеется такое понятие, как «дедовщина», всем хорошо известно. Это очень серьёзная проблема. Правда, она имеет место быть там, где отцы-командиры самоустранились от воспитания военнослужащих. В авиации «дедовщины» меньше всего, а в частях, выполняющих боевые задачи, её вообще нет. Там не до этого, дело надо делать, а не развлекаться над молодыми солдатами. Вот поэтому Матвеев удивился «фонарю» механика.
           Тот потупил взор и пролепетал:
           - Никто. В бане поскользнулся.
           - Громче! Не слышу!
           Солдат ответил более уверенно:
           - В бане. Скользко было, товарищ майор!
           - Кто может подтвердить? – Наседал Матвеев.
           - Все, кто там был.
           - Почему в глаза не смотришь? Врёшь, небось?
           Механик поднял глаза на лётчика, покраснел и ответил:
           - Не вру. Стыдно за причину. Всё равно не поверите.
           - Учти, - пригрозил Олег, - прилечу – проверю! И горе тебе будет, если обманул.
          С домика инженеров по громкой связи передали:
          - Майору Матвееву – срочно к командиру!
          Матвеев погрозил механику пальцем, «мол, смотри у меня!», и сел в машину. Водитель, молодой солдат-первогодок, торопясь выполнить приказ командира полка, резко нажал на акселератор. Машину на скользком бетоне развернуло и понесло в сторону подъехавшего топливозаправщика. Солдат растерялся внезапному манёвру своего автомобиля, и ошалело смотрел на неминуемое столкновение, продолжая с силой давить на газ. Обернувшись на громкий рёв двигателя уазика, все, кто были рядом, замерли, не в силах помочь предотвратить трагедию.
            Помощь Матвееву не понадобилась. Мгновенно сориентировавшись, он сумел открыть водительскую дверь и вытолкнуть солдата из машины, затем, не мешкая ни секунды, выпрыгнул сам. Уазик, ударившись правым боком об автомобиль-заправщик, остановился. Из разбитого бензобака начал растекаться бензин и неожиданно, буквально за доли секунд, вспыхнуло пламя, моментально перекинувшееся сильными порывами ветра на топливозаправщик, под завязку наполненный керосином. Ситуация возникла критическая. Если топливозаправщик, наполненный двадцатью с лишними тоннами керосина, загорится и взорвётся, могут сгореть немало самолётов, стоявших в непосредственной близости друг от друга, в каждом из которых было больше сотни тонн топлива. Водителя топливозаправщика рядом с автомобилем не было. Он в это время находился на инструктаже у инженера полка, который лично решил проконтролировать подготовку самолёта к вылету.
              Наступила звенящая тишина и время подвигу. Несколько мгновений все оторопело смотрели, как разгорается топливозаправщик и лёжа корчится от боли рядом с ним водитель уазика. Матвеев к этому времени уже встал на ноги и, прихрамывая, побежал к кабине огромной машины. Внезапно, словно по команде, люди сорвались с мест, и началась беспорядочная, хаотичная суета, но паники не было. Кто-то побежал за огнетушителем, начальник инженерно-авиационной службы эскадрильи сообщил по рации о случившемся на командно-диспетчерский пункт и попросил срочно пригнать пожарную машину, сам при этом уже запрыгнул в уазик, пытаясь завести двигатель. Несколько человек подбежали к лежащему солдату и отнесли его подальше от огня. Никто не пытался отбежать на безопасное место, но не все могли сразу сообразить, как лучше справиться с возникшей проблемой.
            Романов с криком: «Моё дело правое – помогать левому!», кинулся к кабине топливозаправщика, в которой Матвеев предпринимал лихорадочные попытки завести мотор. Дмитрий энергично оттолкнул командира, заставив того передвинуться дальше. Матвеев немедленно подчинился, пересев на пассажирское место. Смолин сбежал по стремянке из самолёта, прижимая к груди бесценный портфель с полётной документацией. Затем прошептал: «Карты, как и рукописи, не горят!», бережно поставил его возле самолёта и схватил стоящий рядом с передней стойкой бомбардировщика огнетушитель. Как им пользоваться, он знал только теоретически, но этот факт его не смутил. С видом бойца, в окружении врага выдёргивающего чеку гранаты, он старался разорвать контровку, предотвращающую самопроизвольное срабатывание механизма огнетушителя. Законтрено было на совесть, разорвать проволоку сходу не удавалось.
           На помощь пришёл Зайцев, догадавшийся вытащить из кармана нож-стропорез. В это же время Романову удалось завести мотор топливозаправщика. Включив передачу, он направил огненную машину подальше от самолёта. Колёса, слегка проскальзывая по свежему льду, начали нехотя вращаться.
           - Командир, прыгай! Прыгай!!! – Прохрипел Романов. – Сгорим оба! Она сейчас взорвётся!! Прыгай, я прошу тебя!! Мне терять нечего ...
          Матвеев его грубо перебил:
           - Заткнись! Я не хочу слушать этот бред!
           Мгновенно взяв себя в руки, демонстративно вытащил сигарету, размял, прикурил и спокойно произнёс, словно не было только что этого крика:
           - А с ветерком слабо?
          Дмитрий понял, командир останется с ним до конца, хитро прищурился:
          - Извини, Макларена не было. Тебе, смотрю, модель тоже приглянулась?!
         Олег, молниеносно оценив обстановку, привычно скомандовал:
         - Давай-ка, сворачивай за домиком техсостава направо. Если бочка рванёт здесь, самолёты зацепит. Это – конец мечте. А там от огня хотя бы домик прикроет.
         Дмитрий проворчал:
          - Конец мечте наступит немного раньше. Одновременно с концом света. Для нас, - уточнил он. Покосившись на сигарету, добавил: - Медики знают, что делают, когда предупреждают об опасности курения. Это ты хорошо придумал, главное – вовремя. Чем раньше выкинешь, тем больше проедем! Удовольствия не получишь, но конец света отодвинешь.
          Матвеев изумлённо посмотрел на друга:
          - Крути педали, пока не дали, философ!
          Спокойствие Матвеева передалось Романову. Ухмыльнувшись, указал взглядом на радиоприёмник. Матвеев моментально сориентировался:
          - Хочешь сказать – погибать, так с музыкой?!
          Дмитрий пожал плечами:
          - Подсказывает моё сердце, мы погибнем не здесь, и уж, во всяком случае, не сейчас. Тогда стоит ли нарушать традицию?! Да и тебе всё равно делать пока нечего, поставь средние волны, по "Маяку" должны быть мелодии и ритмы зарубежной эстрады...


           И снова Ирина в палате реанимации, хлынувший сверху свет, казалось, охватывает и переполняет её, и всё в прошлой жизни, что она могла и не могла знать, о чём догадывалась и не догадывалась, о чём верила и не верила, вдруг озаряется новым сквозным знанием и новым же, всепроникающим пониманием. Эту удивительную способность можно было бы назвать прозрением, но даже такое слово не вмещает всех её возможностей мгновенно вскрывать причины и следствия явлений и человеческих поступков. Способность эта несоизмеримо больше и безграничнее. То, что случилось с ней, с её близкими, с окружающими её людьми, моментально развёртывается перед нею, словно на киноплёнке, с любого места. Время стало частью, продолжением её естества и легко подчиняется движению мысли, летит куда угодно, послушное её желаниям.
           Картинки проносятся в голове в хаотичном порядке. Вот она видит себя семилетней девочкой, сидящей у матери на коленях, в салоне новенькой «Волги». Папа что-то насвистывает, управляя автомобилем одной рукой, и нежно гладя второй рукой её белокурую головёнку. Мама смеётся и подпевает ему. Девочка знает что произойдёт за тем поворотом, и подталкивает время вперёд, переносясь в сиротское глухонемое детство. А кто этот худенький мальчик? Ах да, это же её покровитель Валико! Он старше её на три года и знает такое, чего дети в принципе знать не должны. Вот они спрятались в кустах, и рассматривают его гениталии. Валико подробно и со знанием дела объясняет на пальцах, будто на уроке биологии, что и как устроено у мальчишек и для чего всё это нужно. Она слушает с расширенными глазами: тайна пугает и притягивает одновременно. Они оба глухонемые, бесстыдные слова ими не произносятся, в этом – прощение и искупление детского греха. Жестом он предлагает потрогать их, берёт её за руку, но она боится и, выдернув руку, убегает от него.
            Потом Валико, маленький бесстрашный её защитник, попался на краже, не услышав подошедшего сзади милиционера. Она видит, как ловко крадётся участковый, кричит своему другу, но он её не слышит, и его хватают за руку. Она пытается отбить его, понимая, что тому несдобровать, но милиционер просто не замечает её. Валико увозят в колонию для малолеток, и больше она его никогда не видела.
           В 12 лет она начала слышать и подслушала разговор директора и санитарки, требующей расчёт:
            - Всё, сил моих больше нет! Это не дети, а какие-то уголовники! Трёх посадили, а нужно каждого второго! Они постоянно безобразничают! Пьют, курят какую-то гадость, нюхают ацетон!
           - Будьте великодушны, это их лучшая пора в жизни, а жизнь у них такая короткая...
           - Это почему же?
           - А вам попадались когда-нибудь глухонемые старики?
           - Я всякого повидала в жизни.
            - Но только не глухонемых стариков, - парировал директор. – Самое страшное, что они умирают не от болезней и не от старости, они всегда... погибают. Чаще всего от несчастных случаев. Понимаете – они не слышат опасности. Или не могут позвать на помощь.
            Эти слова врезаются в её память навсегда. А вот её наряжает та самая санитарка, которая, поворчав, всё же осталась в интернате. Впервые Ирина увидела себя в полный рост в трюмо. Всю, целиком. Она тогда не признала себя в стройной красавице, глядевшей на неё из зеркала, и была смущена этим до слёз.
            А вот опять мама, исполняющая на рояли бессмертные произведения Шопена. Ирина сидит рядом с ней и переворачивает ноты. В зале полно народа, все слушают великолепную мамину игру, затаив дыхание. И папа, уйдя в волшебный мир музыки, которую извлекали из-под клавиш красивые мамины пальчики, сидит в первом ряду, прикрыв глаза, слегка раскачиваясь в такт музыке. А потом он начнёт хлопать в ладоши, выбежит на сцену и начнёт кружить маму, держа цветы в руке. Цветы будут падать к её ногам и Ирина почему-то заплачет. Позже она поймёт, что плакала тогда от счастья за свою семью.
           Ирину не покидает чувство, что все мёртвые живы, но живут где-то в другом месте. И скоро, совсем скоро, надо только немного подождать, они опять встретятся, разум обретёт силу, и сердца откроются для причастия. Жизнь – только миг, смерть – не крушение, лишь мгновенная остановка, растянутый во времени момент прерванного движения. И это чувство лишено всякой мистики. Такое вот дежа вю...


           Сильный дождевой шквал слегка прибил пламя, но, буквально через несколько мгновений, оно стало разгораться пуще прежнего. Перейдя на пониженную передачу и проскочив домик техсостава, Романов резко вывернул руль вправо, сойдя с бетонки на грунт. Автомобиль проехал несколько метров и забуксовал – тяжёлая машина провалилась в раскисшую землю и дальше ехать не хотела. Лётчики переглянулись и, одновременно открыв двери, с диким криком выпрыгнули из горящего топливозаправщика в разные стороны.
         Зайцев со Смолиным наконец-то сумели привести в действие отчаянно сопротивляющийся их усилиям огнетушитель. Разорвав толстую контровку, направили сильную струю пены на растекавшийся по бетону бензин. Радист, как самый здоровый в связке, держал огнетушитель, а штурман, как самый интеллектуально продвинутый, ворочал раструбом, направляя огнегасящий состав в наиболее опасные очаги пламени.
          Авиатехники бежали с огнетушителями к горевшему топливозаправщику со всех сторон. Послышался рёв сирены приближающейся пожарной машины. На подножке, со стороны водителя, держась за дверь и напряжённо рассматривая горевший топливозаправщик, стоял командир полка. Не дождавшись полной остановки пожарной машины, на ходу спрыгнул на землю и принялся при помощи простых русских слов отгонять всех от пылающего автомобиля.
           Остановившись, пожарные, не мешкая, приступили к тушению заправщика. Пока одни разматывали шланги, другие быстро облачались в дополнительное специальное обмундирование, позволяющее выдерживать высокую температуру некоторое время. Сильный ветер раздувал пламя, огонь стал перекидываться даже на кабину. Нависла реальная угроза взрыва. Отбежав от него на приличное расстояние, Романов подошёл к командиру и, отдышавшись, поинтересовался:
         - Олег, чего так долго копался?
         Внимательно посмотрел ему в глаза и ужаснулся собственной догадке:
        - Ты ... вообще не умеешь водить автомобиль?!
           - Не умею. И никогда не умел, - честно ответил Матвеев. – Но надо же когда-то приобщаться к автоделу! Гараж есть, осталось дело за малым.
           - М-да ... пожалуй, удачное время для этого выбрал, ничего не скажешь! – Покачал головой Дмитрий. - Скажи – зачем надо было в кабину лезть?! Толкал бы сзади, и то больше пользы принёс обществу.
           - Не хотел лишних жертв, - просто объяснил Олег. – Я же был ближе всех.
           - Вызвал огонь на себя?! Так это когда без вариантов, а у тебя они были. Сгореть мог. Ну, ты даёшь! – Только и смог сказать изумлённый Романов.


            Гараж достался Олегу Матвееву абсолютно бесплатно, не считая канистры спирта и «накрытой поляны», около двух лет назад по "наследству" от техника самолёта, который, не выдержав многомесячных задержек по зарплате, ставшей к тому же до неприличия мизерной, в поисках лучшей доли уволился из армии.
            Гараж был довольно вместительным, тёплым и сухим, на 3-4 машины, силами экипажа моментально переоборудован под «культурно-досуговый центр», как его стали называть сами лётчики. Один принёс старенькую радиолу с грампластинками, второй – стулья, где-то раздобыли стол и диван, штурман расклеил на стенах полётные карты – получилась удивительно уютная домашняя обстановка. В гараже проходили и предполётная подготовка, и контроль готовности к полёту и, естественно, разбор полётов. Там же, кстати, часто собирались любители преферанса. Вот, например, одна из недавних историй.
           Экипаж Матвеева в полном составе решил расписать пулю. Как-то раз, после полётов, практически в полном составе, личный состав эскадрильи, пришёл в «культурно-досуговый центр». Стол с игроками зрители сразу взяли в плотное кольцо. Началось всё банально и просто, как обычно - с торга: «Раз ... два ... три ... пас ... семь первых ...». Стоящие за спинами играющих, офицеры восхищённо зацокали языками, переглядываясь друг с другом.
           Вид у Матвеева был ещё тот: зажав в углу рта папиросу, отчего чуть прикрылся один глаз, слезящийся от попавшего дыма, неторопливо разложил карты в руках, посмотрел, посчитал, прикладывая указательный палец к каждой карте. Затем сделал снос и объявил игру:
          - Девять червей!
         Зрители стали заводить игроков, но больше - себя, наверное, в предвкушении розыгрыша:
           - Молодец! Силён, бродяга! Здесь вам не тут! Сдавайся, братва лихая!
          Смолин кинул на Матвеева удивлённый взгляд, подумал секунду-другую, затем отрицательно покачал головой, не видя перспектив:
          - Пас.
          Романов поинтересовался, конкретно ни к кому не обращаясь:
          - Чей ход?
          Зайцев:
          - Наш.
          Романов довольно расплылся в улыбке, всем своим видом показывая, что не видать командиру девятерной, как своих ушей! Ещё раз мельком глянув в свои карты и подмигнув сидящему напротив Зайцеву, сказал:
           - Вист! Говоришь, что родился по собственному желанию, а умер по сокращению штатов?! Ну что, Женька, приступим к экспроприации экспроприаторов, что ли?!
           Зайцев, запинаясь:
           - К экспро... чего?!
           Зрители весело рассмеялись. Матвеев неожиданно стал меняться в лице, из человека-победителя моментально превращаясь в озабоченного проблемами лузера: "А всё ли я делаю правильно?". Зайцев ответил, собравшись с мыслями:
             - На девятерной вистуют только попы и студенты. На студента ты уже не тянешь. В религию никак ударился?!
             Новый взрыв смеха. Романов мгновенно парирует:
             - В неё можно удариться только в одном случае, когда не вписываешься в церковные ворота на четвёртом развороте!
            Раздался гомерический хохот. Засмеялись все, кроме Матвеева, который решил использовать возникшую паузу и стал напряжённо просчитывать варианты, рассматривая свои карты. Не найдя повода для беспокойства, положил их на стол рубашкой вверх. Выражение лица вновь стало благодушным. Посмотрел на Романова, взгляды встретились: блефуешь, дружок?!      
             Дмитрий выждал паузу по Станиславскому, поднял вверх руку и мягко произнёс:
             - Господа офицеры, оставим лирику потомкам, как говорит мой командир! Попрошу минутку тишины! Всем работать на приём! Разрешаю вести хронометраж исторического события! Мастер-класс, господа!
             Наступила гробовая тишина. Романов кивнул Смолину:
             - Ложись!
             Смолин осторожно разложил на столе свои карты, словно боясь спугнуть удачу, Романов залихватски подбросил свои карты в воздух и они, словно ручные, красиво легли на стол рядом с картами штурмана. Дмитрий решил сыграть на публику - едва кинув взгляд на карты, присвистнул:
             - Ни хрена себе расклад в козырях, подумал народ!
             Матвееву достаточно было одного взгляда на расклад, чтобы с ужасом понять – девятерная не получается. И восьмерной ... тоже нет! В глазах застыла безысходность. Никто из присутствующих, кроме Романова, этого пока не понял. Напряжение возросло и достигло апогея. Матвеев прикурил вторую папиросу от первой, руки его стали слегка подрагивать. Романов с усмешкой начал избиение, комментируя ходы вслух:
             - Сначала сходим так.
             Сделал ход. Забрал взятку, нарочито медленно сложил три карты вместе и аккуратно положил их рядом со своими картами.
              - Потом – так.
              Матвеев отчётливо видел весь ужас происходящего, но ничего сделать не может – ход не его. Остаётся только молча подчиниться. Романов забрал вторую взятку и заботливо положил карты на стол перпендикулярно первой взятке. Неторопливо подравнял, чтобы выглядело эстетично, посмотрел на Матвеева с сочувствием, в глазах – озорной огонь. Произнёс:
         - Ну, а теперь – так.
          Забрал третью взятку и проделал уже привычную процедуру, попутно объясняя собравшимся:
          - Вертолёт, господа! Око видит, да зуб неймёт! Ну, и напоследок, заберём марьяж. Хорошенький такой марьяжик был в могилках, трефовый, то бишь, прямо загляденье! Вот крест и получил! Ты же на него только закладывался, не так ли?!
         Сделал ещё два хода подряд, забрал взятки и обратился к Матвееву:
          - На сегодня выдача закончилась, остальные – твои. Командир, всё по-честному – тебе половина и мне половина!
         Дмитрий взял в руки карандаш и протянул командиру:
         - Получите и, как говорится, распишитесь! Без четырёх, однако!
         Крики и аплодисменты зрителей перешли в овацию:
         - Браво! Бис!
          Романов встал и начал театрально раскланиваться. Матвеев растерянно улыбнулся, не до конца осознав – то ли гордиться Дмитрием, то ли обидеться на него?!



                Глава 8.


                Романов.


          Мне обязательно нужно достать фентанил! Обязательно!!! Хотя бы две бутылочки! Да хоть одну! Я гнал машину, стараясь объезжать многочисленные рытвины и ямы. Вокруг, вдоль дороги, высились высоченные лиственницы, стройные сосны и пушистые кедры, разлапистые ели стояли вперемежку с аккуратными берёзками, которых продолжал раздевать холодный северный ветер. Дорога, накатанная мощными карьерными самосвалами и огромными лесовозами, не могла относиться с любовью к легковушке. Машина скрипела и стонала, но, странное дело, продолжала двигаться вперёд. В голове, словно заклинанье, вертелось: «Фен-та-нил-фен-та-нил-фен-та-нил! Хоть-од-ну-хоть-од-ну-хоть-од-ну!». Я знаю, что, если в Кедровске есть хоть одна бутылочка этого препарата, она - моя. Мёрзлую землю буду рыть руками, а найду! Если в городке фентанила не будет, я всё равно его найду! Мне нельзя без него, никак нельзя!
           В какой-то момент перестаю обращать внимание на неровности дороги и прибавил газу. Почти сразу же машину подбросило так, что едва не перевернулся. Нет, так дело не пойдёт! До Кедровска ещё больше ста километров, могу и не доехать. Ирина меня ждёт, я не вправе её подвести.
         Утром, забежав на минутку в госпиталь, сразу пригласили в ординаторскую. Начальник отделения в разговоре со мной избегал прямого взгляда. Подойдя к окну, отдёрнул штору, открыл форточку и достал сигарету. Закурив, глубоко затянулся, выпустив тонкую струю дыма к потолку.
          Продолжая стоять ко мне спиной, тихо произнёс:
           - У Ирины сильные боли, а у нас закончился фентанил. Более слабые препараты ей уже не помогают. Если есть возможность, достаньте хотя бы пару бутылочек.
           - Для чего нужен фентанил? – Спрашиваю, записывая название лекарства в блокнот, чтобы не забыть.
           - Это сильнодействующий наркотик, применяется для анестезии при проведении операции, снимает боль, - пояснил доктор. – Говорят, раньше его можно было найти в Кедровске. Как сейчас дело обстоит, не знаю. В свободной продаже не бывает, находится на особом учёте, приобретается только по специальному рецепту. Я сейчас его выпишу. Если в аптеке не будет, то, возможно, что-то осталось в местной больнице, спросите там.
            Подойдя к столу, молча выписал рецепт, поставил печать и протянул листок.
             - Доктор, что с ней? – Я не мог понять, почему они что-то постоянно скрывают и ничего мне не говорят?
            Вместо ответа он поднял глаза и я увидел в них такую тоску, что стало не по себе:
           - Возвращайтесь побыстрее, она всё время ждёт вас...
           Глаза, не выдержав напряжения, слипались и начали жить своей жизнью, уже не реагируя на сигналы изверга-мозга. Не спать! Не спать! Не спать!!! Выйди из машины, помёрзни слегка, умойся холодной водой из ручья, наконец! Господи, ну когда же я высплюсь?! Что я тебе сделал плохого?! За что меня невзлюбил? Я каждый день задаю эти вопросы, и каждый день не могу получить на них ответы. Вот и сегодня – опять никаких новостей!
            Всю ночь добивал подвеску своего старенького жигулёнка, возвращаясь из Кедровска, небольшого городка, затерянного где-то в глухой тайге. Его даже с воздуха-то не сразу найдёшь. Обратная дорога была намного сложнее. Под вечер поднялся сильный ветер и пошёл мокрый снег с дождём. Дорога превратилась в сплошное месиво, некоторые участки казались абсолютно непреодолимыми. Хорошо ещё, что катушку зажигания закрепил сверху, под самым капотом, куда вода не попадает, а то уже стоял бы где-нибудь посреди большой лужи. В некоторых из них воды было столько, что, кажется, я их переплывал, а не переезжал.
           Слава Богу, машина не подвела. Видимо, она не меньше моего мечтала, чтобы этот кошмар закончился как можно быстрее. Под утро удалось доплестись до дома, большой длинной пятиэтажки, одной стеной подпиравшей собой недружелюбную тайгу. Бросив машину возле подъезда, поднялся к себе и, не раздеваясь, рухнул на диван. Полноценный отдых перед полётом уже невозможен, скоро надо опять собираться на аэродром, и начнётся очередной безумный-безумный-безумный день. Додумать о том, что он нам принесёт, не успел – моментально отключился.
          Для сна удалось выкроить пару часиков. По установившейся привычке, я всегда заводил два будильника с интервалом между ними в десять минут. Первый будильник давал длинный противный сигнал в мозг, чтобы тот включался в работу по подъёму остального организма. Мозг эту работу тоже не любил и всегда ждал второй будильник, наверное, тоже надеясь на чудо – что я забыл его завести. Вот так, в постоянных внутренних спорах, мне и приходилось просыпаться. Это было моё самое нелюбимое время. Я ненавидел эти звонки и мечтал, что когда-нибудь возьму и выкину все будильники на свалку. Но пока, к сожалению, обстоятельства были сильнее, приходилось под них подстраиваться.
          Раньше меня всегда будила Ирина. Непонятно было вообще – как она могла обходиться без будильника?! Она никогда не просыпала, специально поднимая меня чуть раньше. Её прикосновения были приятны и нежны, проникая, казалось бы, в каждую клеточку молодого здорового тела. Хотелось крепко прижать её к себе и не отпускать ни на секунду, после чего о сне уже не могло быть и речи...
           Потом мы, смеясь, наперегонки мчались в ванну, пытаясь успеть принять душ, пока не отключат воду - её всегда почему-то не хватало по утрам. Завтракали уже на ходу. Когда была возможность, я подвозил её к школе. Сейчас Ирина второй месяц лежала в госпитале. То, что она умирала, долго и мучительно, я понял только вчера. Не нужно быть врачом, чтобы догадаться – прогнозы на благоприятный исход не оправдались. Последнее время жаловалась на сильные боли в сердце, но продолжала ходить на работу. Врачи долго не могли поставить правильный диагноз, когда поняли, что её беспокоит, время было уже упущено. Хотя мне они до последнего дня ничего не говорили, я чувствовал её состояние, видел её страдания, но был бессилен помочь.
            Вчера утром она, стиснув зубы, крепко держала меня за руку, в глазах стояли слёзы. Красивые волосы разметались по подушке. Я чувствовал, что её мучают сильнейшие боли, но она стойко их терпела. Она не плакала, не хотела, чтобы я видел её слёзы. Я понимал – Ирине с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Она уже не вставала с кровати и говорила настолько тихо, что отдельные слова я не мог расслышать, хотя и наклонялся к ней очень близко. Тело по-прежнему лежало на кровати, а сама Ирина постепенно удалялась от меня, самого дорогого ей человека. Однако Госпожа Судьба проявила благосклонность к Ирине. Внешне она осталась такой же юной и красивой, жуткая болезнь не исказила её черты до последнего мгновения.
          Прощаясь, неожиданно прошептала:
          - Спасибо тебе за всё. Ты сберег нашу любовь.
          У меня заныло сердце, к горлу подступил комок. Я хотел ей сказать, что она обязательно поправится, но Ира неожиданно жёстко сказала:
          - Подожди! – Отдышавшись, продолжила, - Дима, я больше тебя не увижу.
           Слова давались с большим трудом. После паузы медленно повторила:
           - Я ... больше... никогда ... тебя ... не ... увижу. Понимаешь? Никогда. Мне недолго осталось. Не могу... Не могу... Не могу!
         Подошедшая медсестра поправила капельницу, украдкой смахнула слезу и вышла из палаты. Я не знал, что ей сказать. Боясь расплакаться, произнёс:
           - Ты – мой самый дорогой человечек, ты обязательно поправишься. И тогда мы сразу уедем отсюда. Обещаю! Мы поедем к морю, ты всегда мечтала его увидеть, купим небольшой домик и будем там жить. Честное слово – тебе скоро будет хорошо.
          - Знаю, - её губы мелко задрожали, в глазах застыли слёзы.
          - И ты опять сыграешь мою любимую «Чакону», - продолжал я уже менее уверенно. Голос предательски завибрировал, что не осталось незамеченным Ириной. – Только потерпи ещё немножечко.
           - Дима, ты меня никогда не обманывал. Не надо сейчас начинать. – Слёзы полились из её глаз. Она уже не могла их сдерживать. – Поцелуй меня, пожалуйста, - попросила она, отдышавшись после длинной фразы.
           Я погладил её волосы и начал целовать мокрое от слёз лицо. Она меня легонько отстранила:
          - Не плачь, ты же мужчина.
          - Это не я, - попробовал улыбнуться.
          - Ты. И не спорь, всё равно проиграешь.
          - Я не специально.
           Она снова прижала меня к себе, после длинной паузы сказала, стараясь проговорить всю фразу без перерыва:
           - Иди, я чувствую, что опаздываешь. Иди же! Возвращайся побыстрее, береги себя. Я всё время жду, когда ты откроешь дверь, - повторила Ирина слова начальника отделения. – Я живу только ради тебя.
          - Богиня, я недолго. Вот возьму лекарство и сразу вернусь. Дождись меня. Слышишь? Мы всегда будем вместе.
           Она не ответила, только внимательно посмотрела на меня своими умными глазами, словно пытаясь запомнить навсегда. Навсегда... Мне стало не по себе, глаза застилала пелена. Я посмотрел на неё, но увидеть не смог, только размытый силуэт. Это очень странное чувство – держишь за руку, но не видишь человека. Она никогда на меня так не смотрела. Боясь этого взгляда, поправил одеяло, положил в тумбочку продукты и осторожно вышел из палаты, плотно прикрыв за собой дверь...


             Она неслась по длинному туннелю, светлому и широкому, где то и дело вспыхивали и гасли цветные огоньки. Тело было совсем лёгким, невесомым. Ирина подумала, что, если захочет, может взлететь высоко-высоко. Это чувство было новое, и оно ей нравилось. «Я тоже могу летать!», почему-то подумала она. Ирина попыталась взмахнуть руками, но что-то свинцовым грузом давило на них. В голове словно звенела туго натянутая струна, её голос становился все громче, всё настойчивей, постепенно переходя на высокие частоты, недоступные простому человеческому уху. Она поморгала, отгоняя с глаз мутную пленку, но та прочно прилепилась и утолщалась с каждым мгновением. Внешние звуки провалились в ватную пустоту и слились с нетерпеливой музыкой струны, и резко оборвались, как лопается спелый плод на дереве, как взрывается атомная бомба, уменьшенная до размеров апельсина, но не потерявшая своей мощи. Последней картинкой из жизни живых было чистое лазурное небо, которое защищал её муж, такое близкое и осязаемое и, в то же время, поражающее своей вселенской беспредельностью, зовущее в свои мягкие объятья...
 

                Матвеев.


           Дима прав – сгореть могли оба. Одно непонятно – почему топливозаправщик не взорвался?! Они же всегда взрываются без всякой логики! Просто – раз и ... всё! Во всяком случае, в кино так и происходит. Действительно, зачем я дёрнулся к этому бензовозу?! Я же ничего в нём не понимаю! Я вообще в автомобилях НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮ!!! У меня нет водительских прав, я даже на мопеде ездить не умею! Если куда нужно, просил Димку, всегда подвозил. На аэродром, например, или на рыбалку. До Кедровска, районного центра, далеко, да и дорога ужасная – ехать не захочешь, все мозги вытрясет. Вот и все маршруты здесь, больше-то ездить вроде некуда – кругом одна тайга.
               А с другой стороны – что оставалось?! Все встали, как памятники, ничего не предпринимали. Посчитали за рядовой случай или на самом деле не знали что делать?! Димка молодец! Настоящий герой! Буду просить командира о поощрении. Это – подвиг, без сомнений. Вот было бы здорово, если ему дадут орден или, на крайний случай, медаль!
              Боже, если надумаешь когда-нибудь забрать Романова к себе, только после меня! Без него жизнь полностью теряет смысл.
             Нет, но как он смог отогнать этот чёртов топливозаправщик?! Я не имел ни малейшего представления о том, как он заводится. Думал, что достаточно повернуть ключ зажигания, он сам и поедет. Самое интересное – там не было замка зажигания! Я даже специально под рулём рукой пошарил. Не было! Даже и не заметил, как Дима его укротил!
              Да, кстати, что означают его слова: «Уходи, мне терять уже нечего?!». Сначала как-то не придал этому значения, не до того было. Прокручивая события заново, память вновь выдала эту фразу. С каких пор он стал эгоистом?! А мы, значит, в его планы не входим?! Так, что ли, его понимать??!!
              Знаю, Ирина лежит в госпитале в тяжёлом состоянии. По слухам, положение сложное, но, говорят, небезнадёжное. Всё зависит от её восприимчивости к новому курсу лечения. Дима привёз нужные лекарства ещё месяц назад, вроде, должно хватить. Слышал, она в детстве попала в ужасную аварию, последствия сказываются до сих пор. Не знаю – правда это или нет?! Лично я ничего необычного в её поведении никогда не видел. Мои девчонки учатся у неё, ходят в музыкальный кружок – только восторженные оценки.
               Ирина – уникальный педагог, девочки рассказывают, только у неё скрипка умеет разговаривать как человек, даже плакать. Хочется послушать её игру, но как?! Как тут вырвешься, то дежурства, то полёты, то солдаты что-нибудь учудят, никак не получается. Хотя .... звучит как оправдание. Нет, конечно, это не оправдание, отпрошусь у командира, схожу на ближайшее родительское собрание, там и послушаю.


                Романов.
 

           Телефонный звонок остановил меня буквально на пороге. Кто там ещё?! Не до болтовни сейчас. Времени в обрез, лишь заскочить на пару минут в госпиталь, поцеловать жену, передать ей лекарство и фрукты и мчаться на аэродром. Я и так уже опаздываю! Чёрт, ещё куда-то ключи от машины засунул! Да где же они??!! Сегодня нам предстоит очень важный вылет, наверное, самый трудный в жизни, надо спешить, чтобы подготовиться к полёту более тщательно. С сожалением пришлось поднять трубку.
           - Квартира майора Романова? – Сухо выстрелила трубка.
          Внутри словно что-то оборвалось. Я всё понял. Именно так это и бывает. Понял, кто звонит и что хотят сказать. Не мог ответить, лишь плотнее прижал трубку к уху, боясь пропустить каждый звук. 
            - Алло! Алло, вы меня слышите? Квартира Романова? – На том конце провода повторили вопрос. – Подъезжайте в госпиталь, вас ждут в отделении кардиологии, на третьем этаже главного корпуса. Ваша жена скончалась сегодня ночью...
          Время будто остановилось. Не знаю, сколько времени я просидел неподвижно в коридоре на полу и всё сжимал и сжимал в руках телефонную трубку, из которой раздавались короткие гудки. Трубку, застрелившую меня. Я смотрел на ставший разом ненавистный мне телефонный аппарат, но не видел его. Перед глазами плыли круги. Из оцепенения вывел настойчивый стук в дверь. Пришлось подняться и открыть.
           На пороге стоял, улыбаясь, Зайцев:
            - Дима, на дежурный тягач не успел. Смотрю, во дворе твоя машина.
           Наверное, видя, что молчу, решил немного поострить:
           - Летаешь сегодня? Тогда, может, подбросишь до аэродрома?!
           Не понимаю, чего он от меня хочет? Слова понятны, смысл – нет:
           - Что?
           - С тобой всё в порядке? – Отбросив улыбку, тревожно спросил Евгений. – Не заболел?
           Пришлось напрячь всё внимание, чтобы не выдать своих чувств:
           - Нет, всё нормально. Не могу только вспомнить, куда я ключи от машины дел? Все карманы перерыл.
           - Так они же в замке зажигания торчат! – Удивился Евгений. – Ты даже дверь не закрыл! Я так и понял, будешь их искать, поэтому и поднялся.
          - Вот как?! – Я удивился не меньше радиста. – Спасибо. Спускайся вниз, иду.
           Сейчас надо включаться в работу, выбросить из головы всё постороннее, через несколько часов вылет. Я не могу подвести друзей. Каждый из нас в отдельности не значит ровным счётом ничего. Нет, значат, конечно, но не так, мы сильны только вместе. Единый, слаженный организм. Я должен думать лишь о полёте. Если уйти в себя, в свои думы, которые неожиданно навалились мёртвым грузом и не хотят отпускать, то лучше остаться дома...
            Неожиданно поймал себя на мысли, что говорю про Ирину: «мёртвый груз». Нет! Это неправда! Я не могу представить её мёртвой! Ещё вчера я с ней разговаривал. Как же так?! Она не может умереть! Она - бессмертная! Потому что святая. Ведь мы только начали жить! Как же так?! А наши планы?! Я обещал увезти её к морю, Ира всегда мечтала об этом. Нет, наверное, по телефону кто-то неудачно пошутил. Я пытаюсь себя успокоить, но понимаю, что чудес, увы, не бывает.
          Подошёл к входной двери, неожиданно какая-то неведомая сила развернула меня обратно и заставила подойти к стоявшему на телевизоре магнитофону. Дальше я знал, что делать - вытащил из магнитофона кассету и положил её во внутренний карман комбинезона. На серванте стояла фотография Ирины, которая мне всегда очень нравилась. Фотографу удалось украсть у моего любимого человека миг из жизни, но я был на него за это не в обиде. На фотографии Ирина стояла на берегу красивой таёжной реки Чулым, вдали – вековые кедры, в руках у неё – любимая скрипка. Она специально забралась на высокий валун и сыграла несколько своих любимых произведений.
             Этот концерт я запомнил на всю жизнь. На противоположном берегу реки находилась каменная гряда, которая идеально отражала любые звуки. Когда Ирина заиграла, благодаря многократному эху, звук получался завораживающе-нереальным, неземным. Он резал по-живому, проникая в самые затаенные уголки души, буквально в каждую клеточку. Он подчинял, сметая любые преграды.
         Помню, я ещё сказал тогда:
         - Это невероятно! Это ... это ... это же чудо!
         - Да, это чудо, - подтвердила она с улыбкой. - Только в этой жизни чудеса приходится делать самой, потому что Бог вечно занят где-то в другом месте...


                Смолин.

 

             Вот это предполётный тренаж! Как взбодрился организм!!! Приехал, как обычно, за три часа, пообедал, с доктором даже партейку в шахматы успел сгонять. Был в самолёте, начал раскладывать карты и сборники, даже успел проверить выставку гироскопов, когда всё случилось. Услышал крики, спустился вниз. Конечно, обалдел от увиденного!
            Может, не надо было так рисковать Димке, и без него народу на стоянке немало?! Хотя... Ерунду сморозил, признаюсь. Разве он смог остаться в стороне?! По-другому всё равно не поступит, особенно когда Олег в бензовоз запрыгнул. Я сразу понял, что он в нём останется навсегда, потому как ездить умеет только на самокате, да и то с четырьмя колёсами и страховкой в виде поддерживающих рук остальных членов экипажа. Хорошо, что всё хорошо закончилось. А ведь могло бы и рвануть! Тогда от нас точно ничего бы не осталось.
            Димка – настоящий герой! По-другому не скажешь! Матёрый человечище, не иначе! Не знаю, смог бы я прыгнуть в горящий бензовоз? Нет, неправильно выразился – прыгнуть-то смог бы, а вот отогнать его подальше от самолётов – не факт. Кроме умения здесь нужен фарт. Фарт, что ты сможешь сразу завести двигатель, отогнать заправщик подальше, да ещё и успеешь выскочить из него.
                Проанализирую ситуацию: Олег полез в него, потому что был ближе всех, но именно Димка успел его отогнать. Вроде, всё как должно быть. Не хочется даже думать о плохом, о том, чем всё могло у них закончиться. А вот мы с Женькой, вообще-то, могли бы и подсуетиться! Пока он перерезал контровку огнетушителя, уазик вспыхнул как спичка, инженер оттуда пулей выскочил, так и не смог завести советский джип. Близко подойти к нему не удавалось – сильное пламя, жар, огнегасящая струя уже не добивала. Возникла угроза взрыва, люди начали разбегаться. Олег с Димой уже отъехали, за ними с рёвом и нехарактерной прытью помчалась пожарная машина. Это немного успокаивало. Значит, помогут ребятам.
             Командирский уазик как-то странно зашипел. Теперь и я понял: место подвигу закончилось – пора сваливать. Ветер поменялся и стал подворачивать на наш самолёт. Если уазик взорвётся – огонь может перекинуться на него моментально. Женька первым сообразил что делать. Крикнул мне, чтобы вытащил колодки и кинулся в самолёт. Я всё понял без слов. Нет такого тягача, который бы смог передвинуть нашу трёхсоттонную махину с зажатыми стояночными тормозами. Женя решил запустить двигатели, хотя бы один, чтобы можно было двигаться, и попробовать вырулить со стоянки.
            Не успел убрать колодки с основных колёс, как в форкиле загудела вспомогательная силовая установка (предназначена для обеспечения запуска двигателей и электропитания БРЭО (бортового радиоэлектронного оборудования независимо от аэродромных источников, - прим. автора). Запыхавшемуся технику самолёта достаточно было моего взгляда, чтобы понять дальнейшие действия. Я помчался в кабину, он – убирать оставшиеся колодки. Буквально влетел на командирское кресло. Женя с правого кресла уже начал запускать первый двигатель. Пока тот выходил на малый газ, вспомнил недавний случай.
              Взаимозаменяемость в экипаже полная. Никому ничего объяснять не надо. Все всё знают и умеют. Как-то командир прочитал книжку о том, что во время войны был тяжело ранен пилот пикирующего бомбардировщика и штурман, не растерявшись, привёл самолёт на аэродром, выполнил удачную посадку и спас своего командира. Причём, до этого штурман никогда за штурвал не держался.
               Матвееву захотелось побывать в моей шкуре, понять, что чувствует штурман, оказавшийся на командирском кресле, и мы с ним поменялись местами. Он знал что делает, недаром считается тонким психологом. Я только сейчас понял – для чего? Он давал экипажу наглядный урок и дополнительный процент уверенности и надежды. Когда я впервые сажал самолёт, Дима был на подстраховке. Просто сказал:
               - Меня убили, надейся на себя. Если ошибки выходят за ограничения, вмешаюсь в управление. Хотя... можешь на это не рассчитывать!
               Так учили плавать в Древней Спарте – просто кидают ребёнка в воду и ждут. Кто выплывёт, тому повезло. Естественный отбор... Помню, Женька тогда спокойно заметил:
               - А поздно не будет?!
               Получилось вполне реалистично и очень даже ничего! Пережил несколько минут, которые постоянно вспоминаю, даже сейчас, опять оказавшись в том же кресле. Мне не было тогда стыдно. Я работал, пытался справиться с нестандартной вводной, которой нет ни в одной программе боевой подготовки экипажей стратегической авиации, и понял, что могу посадить эту махину, могу спасти себя и экипаж, если потребуется! Вера в собственные силы – вот что делает нас непобедимыми!
              Олег лихо, как заправский штурман, привёл нас на аэродром. Видя мой революционный взгляд, полный решимости выполнить поставленную задачу любой ценой, Дима, улыбаясь, помахал мне рукой на прощание и ... выключил автопилот. Пока я делал судорожные движения всеми частями тела на глиссаде, борясь с ручкой, весь экипаж принял участие в своём спасении. Общими молитвами всё же самостоятельно дотащил самолёт до полосы. Не покидало ощущение, что я тащил его на собственном горбу.
             Командир молчал, выдавая в эфир только отсчёт высоты и скорости, вверяя наши жизни помощнику. Романов, садист, в управление до самой посадки так и не вмешался! Он подсказывал, попутно объясняя ошибки, но ручку не трогал до выхода на полосу. Оказывается, столько нужно учесть нюансов, чтобы пройти по глиссаде! Никогда бы не подумал!!! На выдерживании, когда самолёт почему-то начал отдаляться от полосы, наверное, я сильно дёрнул ручку на себя – я же не знаю КАК НАДО (!!!) – он разом прекратил мои мучения. Короткими движениями ручкой вернул ракетоносец на полосу и словно попросил его приземлиться. Конечно, самолёт послушался беспрекословно. Он всегда уважает достойных противников, я же для него конкурентом не был.
             Это только со стороны кажется, что самолёт садится очень легко и ... быстро. На самом деле эти мгновения спрессованы в длинные-предлинные секунды, в вечность, можно сказать. Иногда не успеешь подумать, а мозг уже предлагает своё решение. Мозг работает со скоростью компьютера, одновременно переваривая поток информации, сопоставляя десятки параметров, анализируя за доли секунд всю эту кашу, попутно вспоминая опыт предшественников, и предлагает единственный правильный, на его взгляд, вариант. А вот правильным он окажется или нет на самом деле, выяснится тоже почти мгновенно. Здесь всё зависит уже не столько от самого человека, сколько от того, кто его готовил к полёту, обучал действиям при попадании в непростую, часто сложнейшую, ситуацию. От опыта и способности к правильной оценке ситуации, одним словом.
             Нет ничего хуже для лётчика, чем совершить грубую ошибку на посадке, одном из самых сложных элементов полёта, по которому каждый на земле может оценить искусство пилота. Люди, наблюдающие за посадкой на КДП, имеют своё мнение и, если видят явные отклонения, тоже пытаются разрешить их по-своему. Бывает и так, они бессильны оказать помощь, просто не успевают, в силу скоротечности развития ситуации. Их подсказки могут вместо пользы принести вред, так как событие, которое они видят, оценивают и предлагают своё решение, к моменту исполнения уже устаревает. Одно ошибочное действие всегда тянет за собой второе, третье, ошибки множатся, лётчик уже не может им ничего противопоставить. Будет счастьем, если он останется жив, но так бывает, к сожалению, не всегда. Авиация – это лучшее, что мог придумать человек, это – красивая страна, в которой живут мужественные люди, но, одновременно, очень жестокая территория, где всегда надо быть начеку...

                Романов.


          Под утро неожиданно потеплело, но снег продолжал падать и все деревья, опушенные им до мельчайших веточек, стояли на фоне стального неба, словно неживые, нарисованные. Выйдя на улицу, увидел Евгения, деловито расхаживающего вокруг машины. С тряпкой в руках он протирал грязные стёкла и сбивал с бампера выросшие за ночь сосульки. Двигатель был запущен и прогрет. Радист радостно воскликнул:
            - Такой грязной машины у тебя не было никогда! Куда-нибудь ездил вчера?
           Я не ответил, втайне надеясь, что он отстанет со своими вопросами. Но не тут-то было! Глядя на меня, он обеспокоенно произнёс:
          - Дима, да что с тобой, наконец?
          Правду говорить не хотел, обманывать друга – тем более. Однако пришлось:
           - Не обращай внимания. Немного побаливает голова, сейчас пройдёт. Телевизор допоздна смотрел, вот и не выспался.
          - А, всё ясно, - понимающе кивнул он головой и уточнил: - А что за передача такая интересная была? Почему мне не позвонил?!
           Я уже и не рад был этому разговору, замялся, открывая водительскую дверь:
           - Да ты знаешь, что-то не спалось сперва, включил телевизор, а там очередное ток-шоу, опять один комедиант, то ли с польскими, то ли с еврейскими корнями, развлекал публику. Нёс что-то про мытьё сапог в Индийском океане. Я даже и не помню детали, так, слушал вполуха.
            Он рассмеялся:
             - Тот, у которого мама русская, а папа юрист? Странно, обычно шизофреники по весне активизируются, этот осенью в атаку пошёл!
             - Весной и без него бывает нескучно.
              - Эт точно! – С интонацией товарища Сухова из знаменитого фильма сказал Женя и предложил: - Давай поведу машину, а ты отохнёшь?
             - Хорошо, только давай сначала к госпиталю подъедем, Ирине продукты передам.
             - Какие продукты? Ты же без них вышел, - удивлённо заметил радист.
             - Вот как?! Нет, конечно, я имел в виду лекарство. – Для пущей убедительности похлопал себя по карманам куртки, садясь в машину. - Поехали, Женька, времени мало.
             Женя недоверчиво посмотрел на меня, промолчал, сел за руль и завёл двигатель. До госпиталя домчал за несколько минут. С отвращением глядя на жёлтые облезшие стены госпиталя, навсегда забравшего у меня двух самых дорогих людей, вылез из машины. Дежурила та же медсестра, что была 4 года назад, когда Олег привёз Ирину рожать. Она тоже меня узнала и молча провела в кабинет начмеда.
            - Вот заключение о смерти, - сказал мне седой начмед, протягивая небольшой лист бумаги. На нём было написано: «Ирина Сергеевна Романова. Причина смерти: остановка дыхания, вызванная инфарктом миокарда в результате лёгочной эмболии. Дата, подпись».
              Я не знал, откуда у меня столько сил, чтобы спокойно выслушать её диагноз и после этого ещё что-то уточнять. Да нет же, это не я! Это ... уже не я! Ведь я умер вместе с ней этой стылой нескончаемой ночью! Из меня начали вылетать звуки существа, находящегося внутри:
             - Переведите, пожалуйста, на доступный язык.
             «Почему он спрашивает? Зачем? Что ему надо?».
              - В заключении говорится, что ваша жена умерла от сердечного приступа, - рассматривая график дежурств по госпиталю, тоскливо пояснил начмед.
             Сердце?! Но она же никогда не жаловалась на сердце! Правда, в последнее время говорила, мучают боли в груди, особенно по утрам. Думала, ничего страшного, наверное, где-то продуло, в школе много сквозняков.
              - Это ... основной диагноз?
               «Зачем тебе знать? Оставь в покое её память! Пожалуйста, уходи! Я ... не хочу знать правды!!!».
               - Нет. Она умерла от рака. Две недели назад ей была сделана операция. Когда вскрыли грудную клетку, сразу поняли, что шансов нет. Все её органы оказались поражёнными злокачественной опухолью. Первым не выдержало сердце.
                Моя любимая скрипачка! Ты всё это терпела ради меня?! Чтобы не делать мне больно? Девочка моя, почему же ты молчала?! Я бы отвёз тебя в любой город страны, хоть в Москву, где тебя вмиг поставили на ноги! Почему же ты молчала???!!!
                - Понятно, спасибо.
                «Спасибо за что?! Что ты несёшь??!!».
                - Когда вы будете её забирать? – Поинтересовался начмед.
                - Не знаю, не готов ответить. Наверное, вечером. Или завтра.
                «Она будет до вечера одна?! Здесь?! В этом вонючем госпитале?! Что ты говоришь, ты в своём уме??? Ей тут ... плохо, они убили её тут!!!».
                - Куда вы её хотите отвезти? Или здесь будете хоронить? Какие вам нужны документы?
             Тот, второй, сидящий во мне, похоже, вылез из могилы: «Вот так, просто, буднично, словно нужно было всего лишь забрать ребёнка из детского садика!».
             - Когда вы будете её забирать? - Повторил начмед. – Вы меня слышите?
             «Куда??? Куда я её заберу??? Я вам её привёз живой, и вы мне её такой и верните!».
             - Куда вы её повезёте? - Повторил начмед.
             - Не знаю. Я ничего не знаю!
             "А тебе зачем?! Что ты лезешь в мою душу?! Никуда! Никуда её везти не собираюсь! Она всегда будет со мной, ясно тебе, убийца?!".
             - Здесь будете её хоронить? Сделать необходимые распоряжения?
             «Хоронить? Ты сказал – хоронить?! Разве ... она ... умерла?! Я не буду её хоронить! Не буду её хоронить, слышишь?! Я здесь не для этого! Я привёз ей лекарства, отнеси ей, прошу тебя! Она выпьёт и поправится, лекарства очень дорогие и дефицитные, но я смог их найти. Я не верю, что она умерла. Вы врёте! Вы всё врёте!!! Покажите мне её сначала!!!».
                - Что вы сказали? – Начмед с силой тряс меня за плечи. - Вы сейчас куда собираетесь? Вам нельзя на службу, забудьте о ней на время. Отправляйтесь  домой, я сообщу вашему командованию, чтобы вас на некоторое время отстранили от выполнения служебных обязанностей. Скажите, вы – лётчик или техник? Я в вашей форме не сильно разбираюсь. Из какой вы части? Из батальона, роты связи или из полка?
                - Что? Нет, не лётчик, на вещевом складе служу. Не надо командованию, прошу вас. Я утром сменился с дежурства, ваш звонок застал меня дома.
               Я не знал, что ему ещё сказать, чтобы он поверил, но ничего правдоподобного на ум больше не приходило:
               - Не сообщайте ничего командованию, хорошо?
                Видимо, мои глаза сказали нечто большее седому полковнику, чем торопливый ответ. Он поднял какую-то папку со стола, бесцельно повертел её в руках и положил обратно. Снял очки, протёр стёкла платочком и снова водрузил на место. Затем спросил:
                - У вас дети есть?
                - Нет. Уже нет. Был мальчик, пожил несколько минут в вашем роддоме. Хотели родить снова, ждали, когда боль утихнет. Слишком всё ещё свежо в памяти. Вот думал, жена подлечится, отдохнёт, на море съездим. Да, видать, не судьба...


                Смолин.

 
            ...От дальнейших размышлений меня привёл к жизни нечеловеческий крик радиста:
             - Паша!!! Очнись!!! Тормоз! Отпусти стояночный тормоз!!! Сейчас сгорим!!!
             Ему удалось запустить двигатель, он вывел взлётные обороты, но полностью заправленный топливом и боеприпасами бомбардировщик с места не трогался. Запустить второй двигатель мы, как я понял, уже не успевали. По инструкции допускается руление на одном двигателе. Рукоятка стояночного тормоза была только у командира экипажа. Я немедленно её утопил и самолёт стронулся с места.
             Женька завопил, закрывая аварийный люк:
             - Ты чего, спишь, что ли?! Я уже форсаж хотел включать! Техников стало жалко, оглохли бы, да движок пожалел, хотя, - здесь он крутнул рукой, - какой к чёрту движок, если самолёт сгорит?! Паша, умоляю, проснись! Включай МРК (механизм разворота колеса, предназначен для облегчения руления по земле, - прим. автора) на большие углы (применяются только на рулении,- прим. автора), а то на грунт сойдём, до весны вытаскивать будут!
             Самолётом на рулении можно было управлять только с командирского кресла. Я вытащил рукоятку МРК, поставил ноги на педали, сбросил обороты работающего двигателя, притормозил и начал разворачиваться.
             Мне стало неловко, чтобы исправить ситуацию, спросил:
             - Женя, что там тебе видно? Где наши?
             Вместо ответа Женя обеспокоенно спросил:
             - Паша, что с тобой? Уверен, что сможем лететь? Я могу доверить тебе свою жизнь?
             - Можешь, можешь, - попробовал его успокоить, но, чувствую, получилось вяло и неубедительно, - замечтался немного. С кем не бывает?
              Навстречу самолёту бежал какой-то человек и махал руками, далеко за ним в нашу сторону двигались ещё люди. Остановились. Женя посмотрел на горящий уазик и сказал:
              - Давай ещё метров сто, чтобы наверняка…
               Я убрал обороты двигателя на малый газ, чтобы человека, стоящего перед самолётом, случайно не засосало в воздухозаборник. От грохота он зажал уши руками, отбежал в сторону, встал правее, и принялся что-то отчаянно нам жестикулировать, причём большинство жестов сводились к круговым движениям пальца у виска. Я также заметил его судорожные движения по вытаскиванию пистолета из кобуры, болтавшейся сбоку на ремне.
               Тут до меня, наконец, дошло:
               - Женя, ты рацию включал?!
                Он посмотрел на меня так, как смотрел Горбачёв на виноградники в 1985 году. Это меня развеселило:
                - Женька, включи рацию и одень наушники. Поверь, если этого не сделаешь, - я кинул взгляд на техника, - нас сейчас, по-моему, арестуют или расстреляют!
               Зайцев обиженно, как мне показалось, буркнул:
                - Ну, и что тут смешного?!
               Проблема заключалась в том, что свои ЗШ мы бросили возле самолёта, а других наушников на борту не было. Прослушивать радиообмен, мы, естественно, не могли. Запуск двигателя и выруливание не были согласованы с руководителем полётов, а посему расценивались как банальный угон. Стало тоскливо, бравый вояка с великой радостью выпустит в нашу сторону 2 обоймы. И, счастливый, поедет в отпуск. Не хотелось сложить свою головушку под пулями офицера, добросовестно выполнившего свои обязанности, не для этого меня мама рожала. Тот, кто находился на командирском кресле, являлся командиром, вне зависимости от чинов и должностей. Поэтому принял решение:
              - Открыть аварийный люк!
              Зайцев, наверное, понял, если я и свихнулся, то не до конца. Во всяком случае, мне пока можно верить. Подняв защитную скобу, вытянул на себя рычаг. Раздалось шипение, под ногами послышался сильный стук, сработали замки и люк открылся. Человек подбежал к самолёту, забрался на переднее колесо и, подтянувшись на руках, влез внутрь по небольшой лесенке.
               - Что случилось? – Выдохнули мы с Женькой одновременно,   когда он подошёл к нам.
               - Вы что, с ума сошли?! Уже ПВОшников на уши поставили! Да вы бы даже до полосы дорулить не успели! Был приказ открыть огонь на поражение!
                Стало ясно, этот человек примчался из дежурного звена, услышав звуки выруливающего бомбардировщика со стоянки. О пожаре на стоянке он не имел ни малейшего представления.
                - Вам крупно повезло, парни! Если б не узнал – всё, ребята, завалил бы как щеглов! – С гордостью поведал он. – Теперь вижу – свои! Уф, гора с плеч! Куда летим? – Спросил он, по-хозяйски облокотившись о спинку моего кресла.
                Я почувствовал, если сейчас не выпущу пар, о предстоящем полёте можно забыть. Мне стало очень обидно за топорные действия аэродромных служащих:
                - Куда мы – не твоё дело, а куда ты – сейчас узнаешь. – Для пущей убедительности кивнул в сторону открытого люка. – Ты что, гад, делаешь?! Мы перегоняем самолёт в безопасное место. Почему нам мешаешь??? Откуда ты тут вообще взялся? Разве не видишь, что горят машины?! А если бы мы тоже загорелись??!! Ты знаешь, умник, сколько стоит этот самолёт?! Так какого же хрена лезешь под колёса??!! Наш вылет – на контроле у президента России! Ты понимаешь, что твою тупую башку завтра даже никто искать не будет, если из-за тебя мы угробим самолёт и сорвём задание государственной важности??!!
           Он продолжал защищаться по инерции, тупо улыбаясь:
           - Я всё понимаю... Товарищи лётчики, но ведь был же сигнал – несанкционированный запуск. Я не могу против инструкции. Да если я...
           Тут закончилось терпение даже у Женьки:
            - Однополчанин, заткнёшься или нет?!
            Зайцев столь грозно на него посмотрел, что тот попятился назад. Не удержавшись на обрезе люка, потерял равновесие и, нелепо вскинув руки, начал валиться в открытый люк. «Убьётся, чего доброго», - пронеслось в голове. Едва успел зацепить его за рукав. Он как-то сразу притих и успокоился, только бегающие глаза выдавали страх. На плече у него висела портативная радиостанция. Она противна пищала и шипела. Он взял её в трясущиеся руки, нажал на тангенту и негромко доложил:
            - Фланкер, пятый, отбой тревоге. Это не взлёт...
            Женька добавил:
            - Точно, это гораздо хуже. - Затем высунул голову в открытую форточку, увидел продолжавший гореть уазик и попросил: - Паша, прорули немного вперёд, мало ли чего...               
                               

                Романов.


          Бездействие одних всегда приводит к инициативе других. Закон диалектики, ничего не попишешь! В назидание потомкам, что ли?! Нет, ну что у нас за армия?! Наберут кого попало, потом ошибки исправляют всем миром! Давно предлагается сделать армию профессиональной. Контрактники – люди, имеющие опыт, профессионалы, одним словом. А тут - детей сажают за руль, а они даже ездить не умеют! Первый же гололёд чуть не привёл к непредсказуемым последствиям! Едва не сгорел полк стратегических бомбардировщиков!
            То, что Россия – одна из самых бедных стран мира, известно любому папуасу - не надо с пальмы слезать, как говорится. Богатства страны не принадлежат народу. Поэтому мы - нищие, клянчим деньги у всех, кто ещё нам верит. Правда, таких с каждым днём становится всё меньше и меньше. Потому нам и не платят зарплату, на официальном языке – денежное довольствие, не закупают самолёты, не строят корабли, танки, комплексы ПВО, не обучают курсантов в училищах и академиях надлежащим образом, потому как большинство училищ – легендарных училищ и академий, прославленных, выпускавших героев, маршалов, выдающихся военачальников, закрыто. Везде повальное сокращение. На обороноспособности страны поставили крест. Жирный крест без многоточий.
            Что происходит? Похоже, нашу страну, даже и в усечённом варианте, продолжают делить?! Как же можно при таких богатствах побираться?! Как же так?! Может, я чего-то не понимаю?!
            Из-за тупой ошибки вчерашнего школьника страна могла сегодня вообще лишиться стратегической авиации, потому что большинство бомбардировщиков базировалось на нашем аэродроме, основная часть этих безумно дорогих и красивых птиц. Несколько самолётов также было на одном из аэродромов в Поволжье. И - всё. Понимаю негодование Матвеева, сказавшего однажды: «Кто придумал установить все самолёты на центральной стоянке? Это что – парад?! Может, наша авиапромышленность заработала как раньше?! Случись "дружеский" налёт, мы лишимся всех самолётов сразу. Предлагаю раскидать их по разным аэродромам и организовать дежурство по вахтовому принципу». Оказалось – как в воду смотрел! Только вместо налёта заклятых друзей это мог с блеском проделать восемнадцатилетний пацан. В одиночку!!! Да, действительно, хорошо ещё, что всё хорошо закончилось!
              Вспомнил слова, сказанные мне как-то отцом: "Самолёт – твоя душа. Всё, что у нас есть. Её нужно спасать в первую очередь. Отберут – умрёшь. Будешь ходить по земле неприкаянным, не сможешь ничего делать. Поверь мне, испытано на себе".
              Спасибо тебе, мой добрый и справедливый отец, сегодня я её спас. Значит, ещё не всё потеряно...
       
      
                Зайцев.


            Когда ночью позвонила с дежурства из госпиталя жена и, рыдая, сообщила, что Ирина только что умерла, не поверил. Не может быть! Такие люди не умирают! Она же была скрипачкой от Бога! Она умела разговаривать со скрипкой так, словно перед ней был живой человек, со своим внутренним миром и проблемами! Даже непонятно было, как скрипка может извлекать столь божественные звуки?! Одно произведение, забыл его название, вообще до слёз доводило. Я не силён в музыке. По-моему, это был Бетховен. Или Шопен. Или нет. Такая короткая фамилия... Может, Бах? Да, точно! Это был Бах! Игрой всех обращала в свою веру, даже тех, кто ни во что и ни в кого уже, или ещё, не верил.
           Она говорила, «музыка – самое страшное и совершенное оружие, посредством музыки с нами разговаривает сам Бог, она может убивать и воскрешать». Слушая игру Ирины, меня не покидало убеждение, что в руках у неё не скрипка, а ... микрофон, в который проникали мысли Господа. И ведь хотели же на ближайшем празднике записать её на магнитофон, да не успели. Никогда себе этого не прощу! До утра сидел на кухне, выкурил полпачки сигарет, успокоиться не мог. Всё думал о нашей паскудной жизни и о том, что абсолютно не понимаю логику Создателя, забирающего даже не просто лучших, а лучших из лучших. Зачем?! Ведь Ты же знаешь, нам без таких, как Ирина, не прожить? Зачем она Тебе? Если Ты забрал её, то забери тогда и нас!
            Сможет ли Дима пережить это? Можно ли вообще прожить без сердца? Не уверен. Что будет теперь с нами? Найдёт ли Дима в себе силы пережить утрату? Я доверяю свою жизнь только ему и Матвееву, конечно. Крайний месяц Матвеев вообще самоустранился от управления самолётом. Сразу после выруливания со стоянки они быстро пересаживались, меняясь местами, и, фактически, экипажем управлял Романов.
             Под утро, собрав мысли в кучу, решил Димке позвонить. На телефонные звонки никто не отвечал, отключил телефон, видимо. Дважды ходил к нему домой, застать не смог, наверное, был в госпитале, у Ирины. Когда, наконец, увидел знакомую машину у подъезда, понял, ему нужна помощь. Вот только не смог признаться в том, что знаю о смерти Ирины.
           Как же он мужественно держится сегодня! Ведь ничем же не выдал своего состояния! Ещё шёл к самолёту, шутил как обычно. Вот это характер! Я ещё сомневался – сказать об этом командиру или нет? Вижу, Димка прежний, всё оставил на земле, мыслями уже в полёте, думаю, правильно сделал, что не стал Олегу ничего говорить.
            Романов – настоящий профессионал, человек без нервов. Мне до него далеко, жизнь пройдёт, всегда буду равняться на него, а рядом всё равно не встану. Я помню, как он говорил, что «поднимаясь по стремянке в кабину, оставь свои проблемы снаружи. Пусть их на взлёте унесёт воздушным потоком. В полёте они покажутся тебе столь ничтожными, что ты их напрочь выкинешь из головы. Обратно вернёшься другим человеком, потому что один полёт вмещает в себя целую жизнь, а две жизни сразу, как известно, не бывает».


                Глава 9.
 
 
            Самолёт, на котором летает экипаж Матвеева, имеет полное право на то, чтобы рассказать о нём несколько строк, иначе наше повествование будет неполным.
           Дальнейшее развитие социализма в Советском Союзе немного не совпадало с планами западных реваншистов, желавших развала страны Советов, в первую очередь, американцев, отчего-то не радовавшихся нашим успехам и растущему влиянию в мире, и предполагало наличие мощных сил сдерживания против агрессоров. Руководство страны, разгребая дерьмо, доставшееся ему в наследство от главного авиационного «реформатора» Хрущёва, фактически уничтожившего военную авиацию, пыталось делать всё возможное для скорейшего восстановления утраченных мировых позиций. Вероятный противник в это время активно наращивал наступательные виды вооружений.
           Стало понятно, что одними баллистическими ракетами мы не отделаемся, необходимо строить атомные подводные лодки и развивать стратегическую авиацию. Вероятный противник, работая над проектом сверхзвукового бомбардировщика, решил удовлетвориться значением максимальной скорости на большой высоте 1300 км/ч и у земли около 1200 км/ч, максимальная дальность - 12000 км без дозаправки, что вполне соответствовало требованиям к многофункциональной авиационной ударной системе, основным назначением которой становилось не нанесение ядерных ударов в глобальной ядерной войне, а участие в локальных или ограниченных конфликтах различной степени интенсивности в условиях наличия у противника мощных систем ПВО.
             Наши военные руководители слегка приуныли и сели за расчёты. В конце 60-х годов вышло правительственное постановление. От разработчиков требовалось спроектировать и построить самолет-носитель, обладающий исключительно высокими летными данными. Например, крейсерская скорость на высоте 18000 м оговаривалась 3200-3500 км/ч, дальность полета на этом режиме определялась в пределах 11000-13000 км, дальность полета в высотном полете на дозвуковой скорости и у земли соответственно равнялась 16000-18000 км и 11000-13000 км. Ударное вооружение оговаривалось сменным, и включало в себя ракеты воздушного базирования (4-х Х-45, 24-х Х-2000 и др.), а также свободнопадающие и корректируемые бомбы различных типов и назначения, суммарная масса боевой нагрузки достигала 45 тонн.
            К работе над новым многорежимным стратегическим авиационным носителем приступили два отечественных авиационных ОКБ: ОКБ П.О.Сухого и только что восстановленное ОКБ В.М.Мясищева. К началу 70-х годов оба ОКБ, основываясь на требованиях полученного задания и предварительных тактико-технических требований ВВС, подготовили свои проекты. Оба ОКБ предлагали четырехдвигательные самолеты с крылом изменяемой стреловидности, но совершенно разных схем.
            В 1969 году ВВС сформулировали требования к перспективному стратегическому многорежимному самолету. Разработку предполагалось вести на конкурсной основе. Помимо ОКБ П.О.Сухого и ОКБ В.М. Мясищева, решено было привлечь к работам ОКБ А.Н. Туполева, так как тема явно вписывалась в традиционное генеральное направление работ туполевцев. Во второй половине 60-х годов ОКБ выпустило на испытания Ту-154, Ту-144, Ту-22М, Ту-142 и было загружено работой, как говорится, выше крыши. Оценив реальное положение дел и дальнейшие перспективы с разработкой новой стратегической машины в СССР, взвесив свои возможности и возможности своих конкурентов, ОКБ А.Н. Туполева, тем не менее, приступило к работам по новому проекту, основываясь на требованиях ВВС, выдвинутых в 1967 году.
           Совокупность заданных в постановлении 1967 года летных характеристик самолета-носителя ставило перед ОКБ сложнейшую и во многом практически трудноосуществимую задачу. Основным требованием, предъявляемым к тяжелому многорежимному самолету, являлось обеспечение большой дальности полета по сложному профилю с преодолением зоны ПВО на большой высоте со сверхзвуковой скоростью или у земли с дозвуковой скоростью полета. При этом основной полет к цели до зоны действия ПВО должен выполняться на оптимальных высотах с дозвуковой скоростью. К дополнительному требованию можно отнести необходимость обеспечения эксплуатации самолета с ВПП ограниченных размеров. Совмещение указанных свойств в одном самолете представляло сложную техническую задачу.
            К тому времени ОКБ разрабатывало несколько вариантов сверхзвуковых беспилотных летательных аппаратов, поэтому имелся широкий выбор возможной аэродинамической схемы и конкретных компоновочных решений будущего самолета. В ОКБ также решили сделать ставку на использование огромного уникального опыта, полученного при проектировании Ту-144, и попытаться на этой базе создать стратегический многорежимный носитель, по своим техническим решениям отличающийся от проектов других ОКБ.
             Что касается выбора варианта самолета с крылом изменяемой стреловидности, то его выбор привносил множество преимуществ, но приводил к увеличению массы и значительному усложнению конструкции за счет введения поворотного узла консолей крыла. Достичь компромиссного решения между дозвуковыми и сверхзвуковыми характеристиками самолета можно было путем применения крыла изменяемой стреловидности, а также использованием двигателей комбинированной схемы: одноконтурного на сверхзвуке и двухконтурного на дозвуке (последнее, естественно, распространяется и на самолеты с фиксированной стреловидностью крыла, - прим. автора).               
             Дальности полета на сверхзвуковой скорости самолетов обеих конфигураций получались приблизительно одинаковыми. Дальность полета на малой высоте самолета с крылом изменяемой стреловидности получалась приблизительно на 15% больше, чем для самолета с крылом фиксированной стреловидности. Самолет с крылом изменяемой стреловидности в сложенном положении был более приспособлен для полетов на малых высотах за счет меньшей несущей способности крыла по углу атаки и больших удельных нагрузках на него. Взлетно-посадочные характеристики самолета с изменяемой стреловидностью крыла были лучше.               
            Наконец, к 1972 году основные технические требования всё-таки были соблюдены и проект передан заказчику на утверждение. Одновременно ВВС приняло к рассмотрению проекты ОКБ В.М.Мясищева и ОКБ П.О.Сухого. Все три проекта представлялись в рамках конкурса с целью получения наилучшего решения по перспективному стратегическому самолету. Все три проекта, разработанные в рамках конкурса, фактически являлись как бы дополнением друг друга и представляли три взгляда на одну проблему.
            Результаты рассмотрения предложенных проектов ОКБ П.О.Сухого, ОКБ В.М.Мясищева и ОКБ А.Н.Туполева, а также анализ работ в США по В-1 склонили чашу весов в пользу ОКБ В.М. Мясищева. Однако это ОКБ не располагало необходимой производственной базой и было малочисленным для реализации такого сложного проекта. По решению руководства авиационной промышленности и других инстанций, это задание было передано для выполнения в более мощное ОКБ А.Н. Туполева. Проект ОКБ П.О.Сухого сняли с рассмотрения в основном из-за высокой степени технического риска и из-за нежелания ВВС загружать это ОКБ сложной работой, которая наверняка оттянула бы его конструкторские и производственные силы от столь важных для ВВС проектов, как работа над Су-24, Су-25 и Су-27 – проектами, над которыми при поддержке ВВС в это время трудились сотрудники бюро.
             Вопросы, связанные с общей компоновкой самолета, решались в неразрывной связи с проблемами конструктивными и технологическими. Основные нагрузки воспринимала центральная фюзеляжеобразующая цельносварная титановая балка, вокруг нее группировались все остальные элементы планера. Оригинальная технология изготовления столь большого конструктивного элемента, как титановая балка, основывалась на процессе электронно-лучевой сварки в нейтральной среде, которая до настоящего времени относится к уникальным технологиям и по праву может считаться национальным приоритетом страны.
             После выбора основной схемы самолета непросто решались вопросы и с проектированием мотогондол и выбора двигателя. Имевшийся на тот момент двигатель, устанавливаемый на Ту-22М3, по тяговым характеристикам, в основном, удовлетворял разработчиков ракетоносца, а вот удельные расходы топлива необходимо было снижать, иначе межконтинентальной дальности получить не удалось бы, даже при самой идеальной аэродинамике.
             Долго решался вопрос и со схемой расположения грузоотсеков в фюзеляже. Первоначально в качестве варианта рассматривалось расположение двух грузоотсеков в центральной части фюзеляжа рядом, что давало минимальный разброс центровок при сбросе боевых грузов, но одновременно увеличивало мидель фюзеляжа (т.е., увеличивало ширину фюзеляжа, - прим. автора) и добавляло сложностей с проектированием оптимальных мотогондол. В дальнейшем от спаренных грузоотсеков отказались и перешли к двум расположенным друг за другом по длине фюзеляжа отсекам.               
              Исходя из предпосылки о неопределенности геополитической и военной ситуации в будущем, вылившейся в жесткую реальность для России в начале 90-х годов, вопрос о системе вооружения нового бомбардировщика предполагалось решать с учетом его многофункциональности. Планировалось вооружать самолет сверхдальними ракетами, дальними, средней дальности, управляемым и неуправляемым оружием ближнего действия, а также иметь ракетную огневую оборону. Приоритет отдавался оружию, обеспечивающему поражение целей, в том числе и слабоконтрастных, без входа в зону ПВО вероятного противника и размещаемому во внутренних отсеках самолета. Бомбардировочное вооружение, размещённое только внутри фюзеляжа, должно было обеспечивать применение обычных и ядерных свободнопадающих бомб, корректируемых авиабомб с лазерной и телевизионно-командными системами наведения.
              По системе обороны ракетоносца ВВС первоначально традиционно настаивали на оснащении самолета кормовой стрелково-пушечной установкой типа многоствольной пушки ГШ-6-30, ОКБ удалось убедить военных отказаться от этого требования и за счет экономии массы и свободных внутренних объемов усилить бортовую систему радиоэлектронного подавления. Был сделан лишь один бомбардировщик, на котором всё же установили пушку. Этот бомбардировщик имел бортовой номер 010. После заводских испытаний было принято решение о передаче его экипажу Матвеева. Позже, за счёт уменьшения размеров грузоотсеков, на самолёт установили дополнительные топливные баки, что увеличило дальность до 18000 километров, при наличии на борту 12 крылатых ракет с ядерными боеголовками.
         Кроме того, бомбардировщик мог использоваться как своеобразная первая ступень для вывода в космос искусственного спутника земли, для чего под фюзеляжем подвешивалась специальная крылатая ракета «Бурлак». Это позволяет выводить на полярные орбиты высотой 500-700 километров спутники массой до 500 килограммов.
          В 1977 году был подготовлен полноразмерный макет самолета, одобренный заказчиком. Самолет получался несколько более крупным, чем его американский аналог В-1А, только количество топлива заправлялось более 150 тонн!
          Зимой 1981 года самолёт впервые отрывается от земли, начались заводские испытания. В 1987 году два самолёта уже были переданы в войска. Впервые по приказу министра обороны столь сложный самолет передавался в строевую часть в опытную эксплуатацию, не закончив государственных испытаний. Но затягивать время было недопустимо, в США полным ходом шло производство и (с 1985 г., - прим. автора) поступление в строевые части модернизированного самолета В-1В.
           Интересный факт: после проведения испытаний первых В-1А американцы притормозили программу дальнейшего производства и развертывания В-1, пытаясь разобраться – нужен ли им и в каком качестве этот весьма дорогостоящий самолет? Получение информации о работах в СССР по аналогичному носителю в какой-то степени подтолкнуло США к продолжению работ по программе В-1. В-1А модернизировали, проведя большую работу по снижению характеристик заметности, установив новые, более экономичные двигатели, обновив оборудование и состав вооружения. От этого он не стал лучше, он стал тяжелее...
            Наши гениальные конструкторы смогли, как обычно, сделать невозможное. Только русские могут быть выше обстоятельств! По единодушной оценке специалистов многих стран, новый тяжёлый многорежимный стратегический бомбардировщик стал самым мощным ударным авиационным комплексом в мире.
             Всего до конца 80-х годов ВВС США получили от промышленности около 100 машин В-1В, которые до настоящего времени вместе с В-52 и небольшим количеством В-2 составляют костяк авиационных стратегических сил США. Советская программа производства флагмана стратегической авиации также предусматривала выпуск порядка сотни машин, однако уменьшение ассигнований на оборону во второй половине 80-х годов, развал и вступление СССР, затем и новой России, в полосу жесточайшего экономического и политического кризиса, привели к свертыванию программ производства и полномасштабного развертывания данной стратегической системы вооружения. Заказ Министерства обороны был уменьшен до 40 машин. В 1992 году производство нового ракетоносца было прекращено. К тому времени было построено 34 самолёта, из которых России перепало лишь 14...


                *     *     *     *

          Когда всё было закончено – пожар ликвидирован, автомобили потушены, а бомбардировщик отбуксировали на место, командир полка собрал экипаж в комнате отдыха в высотном домике. Медленно обвёл присутствующих тяжёлым взглядом, долго смотрел на Матвеева, начал без предисловий:
          - Как себя чувствуете? Есть ли у кого травмы? Проблемы?
          Затем выразительно глянул на Романова. Тот спокойно выдержал взгляд. Матвеев пожал плечами:
            - Никаких проблем, всё в порядке, товарищ командир, экипаж здоров. Готов к выполнению боевой задачи в полном объёме.
           Командир снова перевёл взгляд на Романова:
            - Что скажешь, герой?
           Дмитрий начал было подниматься с места, командир жестом осадил его. Дмитрий вздохнул:
            - Товарищ командир, это не героизм, а исправление тупых ошибок судьбы, которая не всегда бывает к нам справедлива, к сожалению.
            Смолин добавил:
            - Командир, это просто хорошая работа. И никак иначе.
            Зайцев не смог промолчать и подвёл черту ответам экипажа:
             - На нашем месте мог оказаться любой. Повезло, что мы были ближе.
            Матвеев зыркнул на него, хотя в глазах бегали озорные огоньки. Командир полка достал сигареты, кинул пачку на стол и предложил закурить лётчикам. Из экипажа курили все. Тем не менее, никто к пачке не притронулся. Командир, пытаясь разрядить возникшую неловкость, пошутил:
             - Берите, как вы говорите – халява!
             Все засмеялись, командир полка вытащил из пачки сигарету, закурил, помолчал немного. Затем поднялся и подошёл к висевшей на стене карте:
              - Ладно. Будь по-вашему. Слишком много людей завязано на вылете. Отменять полёт – хлопот не оберёшься, комиссии с проверками достанут, сами знаете.
            Матвеев удивлённо вскинул брови и встал, чтобы возразить. Командир продолжал:
            - Садись, Олег, можно не вставать. Если считаете, что выполните поставленную задачу, верю на слово. Знаю, не подведёте. Вот смотрите: чтобы ваш полёт состоялся, разведка ГРУ в кратчайшие сроки проделала поистине гигантскую работу. Всех нюансов не знаю, слышал, например, им даже удалось внедрить своего человека на авианосец «Фридом». Помнится, эта посудина – ваш старый знакомый, не так ли?
           Все заулыбались, переглядываясь. Матвеев сказал:
           - Ага, лучший друг всех россиян! Жаль, в прошлый раз до него немного не дошли. Слышал, у них какие-то проблемы с лётчиком вышли? Хотели тогда ещё принести соболезнование, не нашли частоту, на которой с ними можно общаться.
           - Верно, - удивился командир. – Они в тот день потеряли экипаж, лётчик средствами спасения не воспользовался. А ты откуда это знаешь?
           На разборе того полёта в штабе дивизии Матвеев не стал строить предположения относительно пропажи самолёта противника. Мало ли чудес бывает в авиации? Может, он исчез с экранов радара, применив какое-то новейшее радиоэлектронное средство, о котором ещё никто не знает? Или снизился на предельно малую высоту, где радары малоэффективны? Может такое быть? Вполне. Поэтому Матвеев, чтобы не упрекнули в некомпетентности, говорил только о том, что знал и видел с большей долей вероятности, совсем не упоминая тот самолёт.
             - Догадались. Они внезапно прекратили атаку, даже несмотря на то, что мы хотели протаранить их линкор. Вот и решили – у них что-то не так, возможно, маленькие проблемы на работе, - Матвеев пристально посмотрел на командира.
            Тот побледнел:
             - Что значит «протаранить»?!
             - Товарищ командир, это значит, у нас не было другого выхода, - неожиданно жёстко произнёс Смолин. – К тому же, мы получили странную шифровку, которую иначе, как бредом, назвать невозможно.
              Из-за этой шифровки потом разразился грандиозный скандал. Дело дошло до Министра Обороны, пообещавшего лично разобраться в произошедшем. Собрав «видных военачальников» в своём кабинете, рвал и метал. Его можно было понять: армия – в полном загоне, воевать некому, да и нечем, офицеры ходили голодные и злые, а тут ещё едва не вспыхнул военный конфликт! Ясно, потерю нашего самолёта руководство России проглотило бы молча – в первый раз, что ли, теряем?! Но нападение на корабль противника?! Это уж чересчур! Такого бы нам заклятые друзья не простили.
            Кто был автором шедевра, выяснить не удалось. За это Министр Обороны снял, на всякий случай, одного из заместителей Главкома ВВС и парочку генералов из Генштаба. Через несколько дней, перепутавший Васильевский спуск возле Кремля с международным аэропортом Шереметьево, вчерашний школьник из Германии на лёгкомоторном самолёте поставил точку в карьере и самого министра (автор сознательно искажает временные рамки, чтобы у читателя не было точной привязки к происходящим в нашем повествовании событиям, - прим. автора).
            Командир вытащил ещё одну сигарету:
             - Так, всё! Забыли! Того умника уже сняли! - Хлопнул ладошкой по столу.
            Только на миг, на одно маленькое мгновение, он представил, что экипажа Матвеева больше нет, и понял - этого точно не переживёт. Романов догадался, о чём подумал седой полковник, улыбнувшись, произнёс:
           - Товарищ командир, всё будет хорошо! Никуда мы от вас не денемся, мы же обещали!
          Командир полка грустно ухмыльнулся, тяжело вздохнул, встал и подошёл к окну. Долго рассматривал качающиеся от сильного ветра мохнатые кедры, идущий дождь, временами срывающийся в мелкие снежинки, развернулся, окинул взглядом притихших лётчиков, посмотрел на часы и вернулся на место.
             - Ребята, что вы со мной делаете? – Тихо сказал он. – Заклинаю – вернитесь живыми! Я вас очень прошу!
             - Товарищ командир, так вроде ... не война пока, - Смолин взял пачку, лежавшую на столе, достал сигарету и закурил. – Не надо нас хоронить! Мы бы хотели уточнить задачу, времени на подготовку совсем не остаётся.
             Матвеев весело взглянул на командира и выдал:
             - Сан Саныч, не уверен, что это правильная постановка задачи!
             Все оживились, зашумели, раздались возгласы, словно действие происходило в театре: «Просим, просим!».
              Командир с благодарностью посмотрел на штурмана, перевёл взгляд на Олега, попробовал снова стать грозным и суровым, попытка не удалась, невесело улыбнулся и сказал:
                - Ладно, слушайте внимательно. Не хочу фантазировать и сгущать краски. – Командир при этом густо покраснел и опустил глаза вниз, экипаж понял, что врать он тоже не умел. Собравшись с мыслями, продолжал:
               - Прошу учесть странные высказывания президента недружественной нам страны, обещавшего прекратить наши «чартеры». Ребята из ГРУ сообщают, на авианосце подобные разговоры – не просто треп, вроде как есть даже какой-то секретный приказ, чтобы сбить русский бомбардировщик. У них разбился крупный чин, полковник, что ли, пилоты настроены по-боевому и горят желанием отомстить нам. Сами понимаете – нейтральные воды, океан, глубина пять километров. Кто вас будет искать при нашем нынешнем бардаке? Тут керосина-то по всему военному округу вам на полёт искали, нефтяная страна, блин..., - командир грязно и длинно выругался, - что же тогда про поисковую операцию говорить?! Если даже вы все катапультируетесь, шансы вернуться живыми у вас минимальны. Но ... они, тем не менее, есть. Вот здесь, - он ткнул указкой в район Бермудских островов, - и здесь, - указка упёрлась в восточную оконечность острова Ньюфаундленд, - возле Ньюфаундлендской банки, лежат на дне уже около месяца две наши подлодки. В случае чего себя рассекретят и выйдут в район поиска. Больше никто не поможет, к сожалению. Рассчитывать придётся только на себя.
           Смолин не удержался от вопроса:
            - Товарищ командир, в тех районах также имеется немало наших гражданских судов. Неужели они пройдут мимо?
             Командир внимательно оглядел лётчиков. Никто не выдал своего волнения, словно речь шла о мерах безопасности при полёте по кругу над аэродромом в простых метеоусловиях. Затем махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху:
            - Они не будут с вами связываться! Большинство из них ходят под флагами чужих государств, коммерсанты хреновы, на налогах экономят. Поди тут разбери – наши это плывут или нет?
            Он снова ругнулся, вытащил новую сигарету, тщательно размял, закурил и продолжил:
             - О подлодках информация имеет гриф особой важности. Надеюсь, это и так понятно. Вот частота, по которой с ними можно связаться.
             Командир вытащил из кармана листок бумаги с цифрами и передал Матвееву:
            - Учти, Олег, вам не ответят, чтобы не быть запеленгованными. Они там загорают совсем не для обеспечения наших полётов - это наш последний рубеж обороны. Моряки из Главного штаба подтвердили - подводники отреагируют только на сигнал «Бедствие». Поэтому после занятия эшелона дадите им шифротелеграмму о взлёте. Используйте для этого кодовую таблицу №5.
             Он глянул на Зайцева, тот молча кивнул в ответ. Стало видно, командир полностью взял себя в руки, его команды снова стали чёткими и конкретными. Экипаж слушал его с повышенным вниманием, боясь пропустить хоть одно слово. Командир подошёл к магнитофону, стоявшему у доски, прокашлялся и нажал на клавишу пуска:
               - Московское время 14 часов 28 минут. Я, полковник Иванов, ставлю боевую задачу с учётом возникших обстоятельств: экипажу майора Матвеева предстоит выполнить полёт к берегам вероятного противника по следующему маршруту...
                Командир подробно объяснил задачу, ещё раз внимательно разобрал способы связи с пунктами управления и подводными лодками, напомнил про меры безопасности и дал команду:
                - Вопросы есть? Если всё понятно – по самолётам.
                Положил микрофон на стол и выключил магнитофон. Увидел удивлённые глаза Романова, порывающегося схохмить, быстро поправился, жёстко бросив:
                - К самолёту! Постановка задачи окончена. По рабочим местам! Запуск – по готовности.
                Когда экипаж уже подходил к двери, командир неожиданно попросил:
                - Матвеев, задержись на минуту, пожалуйста...
 



                Глава последняя.


          Стало смеркаться, на аэродроме включили светотехническое освещение. Огромный бомбардировщик неуклюже дорулил до ВПП. Романов, на всякий случай, прослушал радиообмен, по привычке бросил взгляд в сторону ближнего привода, оценивая воздушное пространство на глиссаде визуально и на слух. Эфир был чист как младенец, только очень слабо в наушниках потрескивали позывные дальнего привода. Заходящих на посадку самолётов не было. Похоже, смельчаков, готовых бросить вызов судьбе в такую погоду, в мире больше нет.
            Сам домик БПРС (ближняя приводная радиостанция, - прим. автора), расположенный в одном километре от полосы, угадывался с трудом, верхушкой своей антенны наколов клок грязного облака. Взгляд Дмитрия упёрся в накатывающие волны низкой облачности, выплёвывающие на самолёт мокрый снег с дождём, косыми струями бьющего в лобовое стекло. Дмитрий переглянулся с командиром, тот прикрыл глаза – мол, давай, запрашивай, всё, как всегда, и доложил:
             - 110-й, исполнительный.
             - Исполнительный разрешаю, ветер слева под 60, 10 метров, порывы до 15, - немедленно раздался голос Руководителя Полётов.
             - Вас понял, занимаю исполнительный.
             Пока самолёт, взревев мощными двигателями, выруливал на полосу, РП доложил:
             - 110-й, подтверждаю взлёт первого танкера.
             - Спасибо, принято, - оживился Романов.
             Матвеев поднял вверх большой палец.
             - Командир, живём, однако! – Радостно воскликнул Смолин. – Так, глядишь, и до Америки дошлёпаем!
             - Займись делом, турист, пока не взлетели, - одёрнул его Матвеев. – Иначе точно высажу на полустанке!
             - Ой, ой, ой, какие мы сегодня грозные! – Развеселился штурман.
             Матвеев его энтузиазм не разделял. Установив самолёт по оси взлёта, скомандовал:
             - Хватит болтать! Радист, зачитать карту!
             Смолин умолк, понимая, можно переборщить и нарваться на неприятности, принялся в который раз перепроверять работу навигационного комплекса, сравнивая его показания со своими таблицами. Радист начал зачитывать карту готовности к полёту, а все члены экипажа, включая самого командира, наперебой докладывали ему о работоспособности систем и включённых в работу агрегатов и механизмов так, что, казалось, идет общий спор и каждый старается перекричать остальных. Неожиданно установилась тишина. Зачитав карту, радист подвёл черту:
             - Карта выполнена, все системы работают исправно, замечаний нет, самолёт к полёту готов.
             - Экипаж, доложить о готовности к взлёту, - раздался по СПУ (СПУ – самолётное переговорное устройство, предназначено для ведения переговоров только между членами экипажа, - прим. автора) требовательный голос Матвеева.
             - Радист готов.
             - Штурман готов.
             - Помощник командира корабля готов, все системы проверены, готовы к полёту, - повторил Романов слова радиста.
             Матвеев покосился на Дмитрия и кивнул:
             - Запросить взлёт!
             - 110, карту выполнил, к взлёту готов, - донёсся в эфире спокойный голос Романова.
             - Взлёт разрешаю, - в тон ему ответил Руководитель полётов. – Набор – по схеме, пересечение трассы 11100, выход из зоны доложить.
            - Вас понял, взлёт разрешили.
            Никогда ещё в жизни экипажа не было столь ответственного полёта. Матвеев в который раз окинул взглядом приборы и центральное табло. Не найдя признаков отказов или нештатной работы систем, плавно вывел двигатели на максимальный режим. Самолёт мелко задрожал и слегка опустил нос, словно соглашаясь со своим хозяином: «Готов порвать любого, только прикажи!». Помолчал мгновение, вздохнул и произнёс:
            - Экипаж, взлетаем, РУДы держать (РУД – рычаг управления двигателем, - прим. автора).
            Эта команда относилась к помощнику, он подтвердил:
            - РУДы держу.
            Смолин нажал на кнопку включения секундомера и доложил по СПУ:
            - Московское время 15 часов 35 минут.
            Командир включил форсажи, дождался полного устойчивого розжига форсажных камер, проконтролировал открытие створок сопел всех двигателей, параметры их работы, бросил ещё раз короткий взгляд на центральное табло, и отпустил тормоза. Самолёт, почувствовав свободу, тотчас приподнял нос – передняя стойка пришла в движение и начала разгружаться. Бомбардировщик на какую-то долю секунды замер. В этот момент он напоминал прыгуна в высоту, разглядывающего установленную планку и соизмеряющего её положение в пространстве со своими возможностями. Похоже, самолёт остался собой доволен – двигатели нетерпеливо подтолкнули в спину, и ракетоносец начал движение.
            Дождь стоял плотной стеной, за которой центр полосы больше угадывался, чем просматривался. В эти хляби, развёрзнувшиеся небесами, и устремился бомбардировщик. Романов краешком глаза увидел, как Матвеев перекрестился, бросив на мгновение ручку управления самолётом. Раньше он за ним такого не замечал. «Представляю, что сейчас творится в душах моих друзей», - подумал он с горечью. Плотно притянутые привязные ремни мешали обернуться назад, чтобы посмотреть на Пашу с Женей.
            Самолёт быстро набирал скорость. После ста километров в час штурман начал отсчёт скорости:
            - 130 ... 150 ... 180 ... 200 ... 250 ... скорость принятия решения…
            - Взлетаем, - не мешкая ни секунды, моментально отозвался Матвеев, продолжая выбирать ручку на себя.
            - 300 ... 350 ... 370 ... 390 ... отрыв, самолёт в воздухе...
            Матвеев успел бросить взгляд на землю – промелькнувшая «зебра» была красноречивее многих слов: взлетали они, как обычно, с крайних плит. Романов удовлетворённо кивнул, скорее, себе, своим мыслям и сложным расчётам, чем командиру.
             Когда экипаж несколько лет назад получил самолёт в, так сказать, личное пользование, Смолин через некоторое время обратил внимание: не все возможности ракетоносца используются эффективно. Речь шла о топливной системе. Штурману удалось грамотно обосновать изменение в конструкции и установку дополнительного топливного бака за счёт уменьшения размеров бомболюка путём переноса некоторых блоков радиоэлектронного оборудования в корму ракетоносца.
             Полковые инженеры вместе с экипажем засели за учебники. Рассчитали центровку, она оказалась в пределах требуемых значений. Кроме этого, по всем данным выходило - при увеличении взлётного веса на 20 тонн, а именно на столько увеличивалось количество заправляемого топлива, взлётно-посадочной полосы хватало под самую завязку, что говорится. Получалось, самолёт взлетал практически с крайних плит. В случае каких-либо неполадок при взлёте, самым благоприятным исходом считалось катапультирование, безопасная остановка в пределах ВПП могла расцениваться только как чудо. Известно всем: авиация – страна чудес, поэтому разрешение на взлёт с предельным взлётным весом командиру полка всё же удалось получить.
            Чтобы провести подобные доработки, необходимо было разрешение Генерального конструктора. Учитывая актуальность задачи и практическую возможность проведения подобной модернизации, оно было получено незамедлительно. Генеральный конструктор тоже не мог равнодушно наблюдать за развалом страны и ухудшающейся международной обстановкой.
            Все, кто находился на аэродроме, с напряжённым вниманием следили, как стратегический ракетоносец, сотрясая землю, взметая за собой кучу брызг, с грохотом оторвался от полосы и, как-то странно покачиваясь с крыла на крыло, почти сразу же скрылся в тяжёлых свинцовых облаках...




                Неделей раньше, московское время 15 часов 35 минут.


              Над Атлантикой стояла ранняя осень и чудесная погода. Командир авианосца «Freedom» Гарри Ричардс с аппетитом пообедал и вышел на верхнюю палубу. Часть экипажа, дожидаясь своей очереди на обед, с радостными воплями гоняла по палубе мяч. Чтобы он не упал в воду, по краям установили сети, по внешнему виду напоминающие рыболовные, только камуфлированные и с очень мелкой ячейкой. Некоторые матросы загорали, лёжа на брезентовых чехлах от самолётов.
            Настроение у капитана было превосходное. Лёгкий бриз лишь усиливал безмятежное состояние. Океан расстилался у ног, переливаясь всеми цветами радуги. Солнце, отражаясь от воды, добавляло голубому небу бирюзового оттенка, отчего небо казалось ещё бездоннее, ещё глубже, ещё красивее. Небольшие стайки рыбок, спасаясь от хищников, весело выпрыгивали из воды, оставляя на поверхности воды ломаные линии.
           Невдалеке, на расстоянии всего нескольких кабельтовых, грелась на солнышке, подставив тёмный бок, атомная подводная лодка, охранявшая авианосец. Поодаль находились корабли сопровождения. Капитан вытащил из внутреннего кармана сигару, развернул обёртку, остро отточенным ножиком отрезал кончик. Подошедший личный помощник поставил рядом лёгкое плетёное кресло – подарок вождя одного из индейских племён. Сел в кресло, помощник протянул зажженную спичку, раскурил сигару и закрыл глаза от наслаждения. Все знали - в эту минуту капитана никто в мире не мог побеспокоить, включая, пожалуй, и самого президента.
            Послышался лёгкий гул, потом свист, звук усилился и через несколько минут на палубу приземлился небольшой вертолёт, из которого вышли два человека. Люди направились было сначала в сторону рубки, но, заметив отдыхающего в тени капитана, повернули к нему. В руках у одного был объёмный кейс.
            Капитан приоткрыл один глаз и посмотрел на прилетевших. Настроение было испорчено. Ричардс недовольно поморщился, в глубине души понимая, что только событие исключительной важности могло привести на палубу авианосца незваных гостей. Разглядывая визитёров, капитан обратил внимание на их внешний вид – стройные, подтянутые, одеты в тёмные костюмы. Выглядят лет на сорок, не больше. Короткая стрижка и военная выправка наводили на мысль, что это не конгрессмены или сенаторы, прилетевшие на экскурсию. Скорее – сотрудники спецслужб или даже адьютанты президента.
          «Интересно – что им нужно на моём корабле?» – вяло подумал капитан. Не доходя до него нескольких метров, они остановились. Тот, который нёс кейс, по-военному, чётко, доложил:
          - Сэр, разрешите представиться: агент Трой Маггер. А это – личный помощник президента Мэт Джонс.
           Его спутник слегка склонил голову в поклоне. Капитан с сожалением оторвался от кресла, вынул сигару изо рта и тоже представился:
           - Капитан Гарри Ричардс.
           Обменялись рукопожатиями. Ричардс спросил:
            - Итак, чем обязан?
            - Сэр, прошу нас извинить, что оторвали от важных дел, - начал Джонс, - дело не требует отлагательств. Мы привезли секретный приказ президента. Пожалуйста, распишитесь в получении.
            Маггер открыл кейс, достал расписку и передал капитану. Тот вытащил из внутреннего кармана кителя авторучку с золотым пером и поставил на бумаге свою размашистую подпись. Следом Маггер передал небольшой конверт капитану. Вскрыв конверт, капитан углубился в чтение. Джонс внимательно наблюдал за реакцией капитана, у которого после прочтения начали слегка подрагивать руки. Ричардс аккуратно свернул листок пополам и спрятал в конверт. Заново раскурив сигару, поднял глаза на помощника президента:
             - Что всё это значит, наконец?
             Джонс будто не заметил вопроса. Встретившись взглядом с капитаном, жёстко произнёс:
              - Америка надеется на вас, капитан. Желаем удачи! И да поможет нам Бог!
              После этого офицеры резко развернулись и направились к вертолёту. Едва в него сели, как вертолёт тут же взмыл в воздух. Проводив его взглядом, капитан опустился в кресло и надолго задумался, затем ещё раз вытащил документ из конверта. На листке бумаги красовался герб США и было написано несколько сухих строчек:
             «Совершенно секретно. После прочтения уничтожить. Капитану Гарри Ричардсу. Лично в руки. Экземпляр единственный.
             В настоящее время русскими предпринимаются попытки организации патрульных полётов вблизи нашей территории. Их самолёты вылетают со слабо подготовленными экипажами на неисправной технике. Поведение русских экипажей не поддаётся никакой логике. Имея на борту ядерное оружие, подобные действия наносят серьёзную угрозу безопасности нашей стране и нашим союзникам. Поэтому, во избежание возможного нападения на Соединённые Штаты и повторения случая атаки русскими наших кораблей, приказываю:
           1.Разработать эффективную расстановку кораблей сопровождения и рассредоточить корабли группировки на наиболее важных рубежах с тем, чтобы пресечь малейшую попытку прорыва русскими бомбардировщиками к нашим стратегическим объектам, находящихся на восточном побережье США.
          2.При входе в Вашу зону ответственности русских самолётов, уничтожать их без малейшего предупреждения и объяснения причин. Запрещаю вступать с противником в какие-либо переговоры. В случае аварийного покидания самолёта экипажем противника, спасательных операций не проводить.
           3.Принять все возможные меры для недопущения утечки информации. Полёты с авианосца выполнять в режиме радиомолчания, используя автоматическое наведение.
           4.Для выполнения приказа задействовать любое количество топлива и боеприпасов без документального подтверждения расходования.
           5.В качестве усиления к вам направляется часть кораблей 7-го флота.
           6.Приказ довести до командира авиакрыла. Совместно с ним набрать наиболее подготовленную группу лучших пилотов и разъяснить им требования настоящего приказа под роспись.
           7.Вы являетесь руководителем операции. Все ваши приказания должны быть исполнены незамедлительно. В случае уклонения от выполнения своего долга по защите национальных интересов США, дезертиры будут наказаны по законам военного времени.
           8.О ходе выполнении приказа докладывать мне лично в любое время суток.
                Президент Соединённых Штатов Америки…
                Дата... Подпись... Печать...
 


                Московское время 15 часов 35 минут 44 секунды.


            - Шасси! – Прозвучала отрывистая команда командира.
            Дмитрий поставил кран шасси на уборку и самолёт ворвался в грязную вату осенних многослойных облаков. Со всех сторон ракетоносец моментально окутала серая пепельная дымка, переходящая в сплошную мглу. В кабине резко потемнело, словно полёт проходил в густых сумерках. Зайцев немедленно включил подсветку приборов. На лобовом стекле капли дождя расходились мощными потоками. Началась резкая болтанка. Матвеев с трудом парировал энергичные порывы ветра, которые бросали не успевшую набрать скорость машину с крыла на крыло.
             Штурман обеспокоенно произнёс:
             - Скорость не растёт.
             Романов тут же вставил:
             - Обогревы ПВД проверены, включены...
             Зайцев закончил:
             - ... напряжение в норме.
             - Командир, не раскачивай, сбрось углы! – На взлёте помощник командира корабля обязан следить за работой двигателей, держать РУДы, но не вмешиваться в управление. Сейчас ситуация была критической и могла перерасти в аварийную.
             Матвеев при отрыве достаточно резко взял РУС на себя, самолёт, имеющий максимальный взлётный вес, оторвался от полосы на повышенных углах, но, имея малую скорость, в любую секунду мог свалиться на крыло. У самолёта появился крен, который Матвеев не мог устранить, уже не успевал. Ракетоносец начинал входить в поперечную раскачку – каждый последующий знакопеременный крен больше предыдущего. Романов не мог, как говорится, отобрать ручку силой, но и промолчать тоже, видя, как развивается ситуация.
              Психологам давно известен эффект, когда командир, чтобы остаться в живых и сохранить жизнь себе и экипажу, обязан сделать над собой определённое эмоциональное усилие и довериться подчинённому, пусть и формальному, каким являлся Романов. Из-за того, что не все командиры это понимали правильно, в авиации происходило немало катастроф. Да, командир единолично несёт ответственность за безопасный исход полёта и отвечает за жизни всех членов экипажа. Но бывают случаи, когда надо признаться себе, что ты не можешь гарантировать безопасное продолжение полёта в целом или какого-то отдельного его этапа.
             В виду своей скоротечности и кажущейся на первый взгляд простоте выполнения, взлёт относился к одним из самых сложных и опасных этапов полёта. В немалой степени этому обстоятельству способствует и определённая расхоложенность, несобранность даже, которому отказывался верить разум: «Как же так?! Я только что ходил по земле, всё было привычно, штатно, а теперь за несколько секунд разве можёт всё резко поменяться?!».
             При выполнении посадки такого не наблюдается, лётчик предельно собран и сконцентрирован, словно бегун на финише - собрать все силы и пересечь черту. В этом-то и кроется опасность взлёта – человек не успевает настроиться и может допустить фатальную цепь ошибок, когда одна ошибка сама по себе ещё не является таковой, но будет цепляться за другую. Плюс к тому, нельзя сбрасывать со счетов остальные факторы – максимальный вес, сильные боковые порывы ветра, дождь, низкая облачность, высочайшая ответственность и важность задания, и тому подобное.
            Матвеев понял - сейчас помощник контролирует обстановку лучше. Ему не было зазорно отдать следующую команду, он прохрипел:
            - Давай!
            Романов понял его, понял эту странную команду, которой нет ни в одной инструкции, взял управление и короткими двойными движениями начал ослаблять выбор ручки на себя, стремясь сначала сбросить углы атаки. Миллиметровыми движениями ручкой и педалями, задержав дыхание, Дмитрий пытался договориться с бомбардировщиком, извиняясь за командира.
             Первый лётчик-инструктор, давший путёвку в небо, седой майор, говорил, вводя в перевёрнутый штопор: «Дима, ты должен понравиться самолёту, гладь его, ласкай, будь с ним нежнее, чем с любимой женщиной, он простит твои возможные ошибки и всегда поможет».
             Романов прекрасно понимал: сейчас ни в коем случае нельзя резко отдавать ручку от себя, это будет означать одновременное прекращение лётной карьеры сразу у четверых человек. И, соответственно, жизни, что для экипажа Матвеева, по большому счёту, было одно и тоже. Одновременно с этим он пытался устранить возникшие крены и скольжение. При отданной от себя на взлёте РУС, перегруженный топливом и ядерными ракетами самолёт опустит нос и даст просадку, небольшую, но достаточную, чтобы зацепиться за высокие кедры, плотным кольцом окружавшие аэродром. Учитывая, что размах крыла равнялся 55 метрам, а крены достигали 20 градусов, шансов выжить практически не оставалось.
             Всё это вихрем пронеслось в голове у Дмитрия. Подобные случаи всегда представлял в голове, постоянно отрабатывал их на тренажёре и довёл свои действия до автоматизма. Нельзя сказать, что он просто вытаскивал из рукава джокер. Это не было везением, скорее, запланированной удачей. Случайной может быть только неудача, а удачу мы делаем, как известно, сами.
             Штурман - молодец: очень тонко знает, как подсказывать – коротко и точно, без паники, добавляя ещё один грамм уверенности, в какие именно моменты, что и как говорить, самое главное – когда категорически необходимо молчать. Сейчас спокойно произнёс:
               - Снижаемся, высота 40 метров, вертикальная 3 метра.
               Командир воскликнул:
               - Закрылки не убирать!
               Уборка закрылков сейчас равнялась выстрелу в висок. Величайшим заблуждением лётчиков в подобной ситуации всегда было нажатие на кнопку уборки закрылков. Стремясь побыстрее уменьшить лобовое сопротивление и, тем самым, увеличить скорость, они совершали гибельную ошибку. Подъёмная сила резко падала, а вместе с ней и самолёт.
              Романов никак не отреагировал на эту команду. Ему было не до того. Команда, скорее, прозвучала для магнитофона МС-61, записывающего все переговоры членов экипажа на тонкую проволоку. Потом, при расшифровке и анализе действий экипажа по средствам объективного контроля, выносился приговор: правильными ли были действия экипажа? Правда, у Дмитрия на этот счёт было своё мнение, отличное от других.
              Нет ни малейших сомнений в том, что глубокое объективное расследование летного происшествия необходимо для исключения его повторения. Но бывают случаи, когда в расследовании лучше остановиться на предположительной причине и не углубляться в дознаниях, дабы не тревожить покой погибших. В обществе почему-то утверждалось традиционное положение: если произошла катастрофа, то, значит, экипаж и виноват, он сплоховал, он развенчал свою былую репутацию. Именно поэтому, ради защиты чести погибших лётчиков, лучше избегать формулировок об ошибке.
             Нельзя требовать от человека всегда безошибочных действий, тем более обвинять летчика в собственной гибели. Бывают условия, когда выбор правильного действия из многих возможных слишком труден. Когда не удается с достаточной убедительностью сослаться на несовершенство какой-либо самолетной системы как на причину катастрофы. Причастным и непричастным к расследованию овладевает соблазн предполагать криминал в действиях летчика - мертвые возразить не могут, а техника не терпит ошибочных и поспешных выводов. Профессионалы знают: одна и та же небольшая ошибка в разных обстоятельствах может иметь разные последствия, а малых ошибок не избегал еще ни один летчик. Важно уметь её спрогнозировать заранее, что ли, для максимального снижения рисков самого факта неправильного действия, чем бороться с последствиями.
            До верхушек деревьев оставалось лёту 3 секунды. Воцарилась гробовая тишина. Теперь осталось только ждать: или многотонная машина прорубит просеку в тайге, или всё же наберёт скорость, достаточную для перевода в набор. Несмотря на болтанку, ювелирными движениями ручкой Дмитрию удалось уменьшить раскачку. Напряжение достигло своего апогея, наступал момент истины. Штурман:
            - Высота 30 метров.
            Повинуясь природному инстинкту самосохранения, рука Матвеева дёрнулась к ручке одновременного принудительного катапультирования всех членов экипажа. В следующую секунду они могли превратиться в лесорубов. Романов краем глаза заметил это движение, нашёл в себе силы улыбнуться и отрицательно покачал головой. Дмитрий почувствовал, что сумел подчинить себе ревущего зверя, хотя приборы ещё не успели отреагировать на эти изменения.
              Самолёту тоже захотелось жить. Ровный голос штурмана поставил точку в споре за жизнь:
              - Вышли в горизонт, вертикальная – ноль.
              Через пару секунд:
              - Перешли в набор, вертикальная 5 метров ... 10 метров ... 15 метров ... 20 ... Высота 200 метров, вертикальная – 30.
              - Закрылки, - напомнил командир. – Дима, убирай закрылки, беру управление.
              Он попробовал взять РУС, она была словно каменная.
              - Дима, отдай ручку, убирай закрылки, - мягко повторил командир. - Высота 900 метров, выключение форсажей, обороты взлётные.
              Матвеев отжал гашетки и установил двигателям максимальный режим. Романов держал РУС мёртвой хваткой, не меняя угла атаки, словно продолжая искать в нём своё спасение.
              - Командир, выходим за ограничение по скорости, - произнёс штурман, имея в виду максимально разрешённую скорость полёта с выпущенными закрылками. Если её превысить, из строя выходит весь механизм управления закрылками.
              - Дима!!! Закрылки!!! – Закричал командир.
              С большим трудом ему удалось взять ручку на себя, увеличивая вертикальную скорость. Романов отпустил ручку, автоматически нажал на кнопку уборки закрылков и продолжал смотреть прямо перед собой. Его трясло, он не мог вымолвить ни слова.
              - Взял управление, - доложил командир.
              Романов по-прежнему молча подчинился. Все молчали. Сзади потянуло сигаретным дымком – Матвеев разрешал курение на борту, но только на эшелоне, в установившемся полёте. Сейчас командир решил промолчать, понимая, ЧТО пережил экипаж из-за его поспешных действий на взлёте. Спасибо помощнику, если бы не он – сейчас, в лучшем случае, болтались бы под стропами парашюта под проливными осадками, а вероятный противник опять смеялся над тем, что русские не умеют летать. В худшем...
              Штурман первым нарушил молчание, докладывая порядок выхода из зоны аэродрома:
              - Командир, левым на курс 345, набор 11100.
              - Левым на курс 345, набираю 11100, - будто эхо, отозвался Матвеев.
              Зайцев подсказал, заметив на манометре давление воздуха в системе затормаживания колёс, ни к кому конкретно не обращаясь:
              - Кран шасси – в нейтральное положение.
              Романов начал приходить в себя, поставил кран шасси в нейтральное положение. Недовольно зашипел воздух, выходящий из пневмоцилиндров. Посмотрел на табло, убедился, что шасси убрались:
             - Кран нейтрально, красные горят, давление системы в норме.
             Ракетоносец всё выше и выше уносил своих седоков. Казалось, что белёсая мгла облаков заполнила всё небо, и ей не будет конца. Через несколько минут в облаках стали появляться разрывы. Правда, сквозь них ещё не было видно ни земли, ни неба, а только другие слои таких же облаков. Вокруг, как скалы, стояли могучие, плотные, торжественные кучевые облака бесконечно разнообразных оттенков. Разнообразных, несмотря на то, что все эти оттенки, как в чёрно-белом кинематографе, представляли собой комбинации только двух цветов: от сахарно-белого до тёмно-серого, почти чёрного, казалось, не отражающего ни единого из падающих на него лучей солнца.
         Вдруг откуда-то сверху мелькнул голубой клочок разрыва, чудом вырвавшись из плена мрачных облаков. И всё вокруг, не изменив своей окраски, неожиданно стало из грязно-серого сверкающим, сияющим, блестящим, будто свет не упал на облака снаружи, а вспыхнул от собственного, силой в миллионы свечей, источника, спрятанного в толще каждого из них.
           Всё словно сорвалось с места. Дробились, гасли и вновь вспыхивали блики на всем, что могло блестеть, метались солнечные зайчики, слепящими искрами дрожали мельчайшие хромированные детали, стекла приборов. Яркое солнце играло на светлой обшивке самолёта. Далеко внизу медленно плыла назад земля, сплошь усеянная многочисленными болотами, могучими сибирскими реками, в которых отражалось усталое осеннее небо, и огромной, бескрайней седой тайгой.
           Экипаж, как единый организм, трудился в поте лица, помогая самолёту выйти на заданную траекторию пути. Командир пилотировал, штурман прокладывал, радист докладывал. Романов, к исходу второй минуты полёта став прежним, внимательно следил за работой двигателей и систем самолёта.
            По заведённой давней традиции, командир в наборе высоты, вплоть до занятия эшелона, не включал автопилот, дабы не забывать технику пилотирования. Пример армейского инспектора, разучившегося снижаться по глиссаде, постоянно стоял перед глазами. Неуверенность на первоначальном этапе полёта всегда собирала снежный ком ошибок на заключительном. И дай Бог, если их удастся исправить при жизни.
            Смолин сравнил данные метеосводки с собственными вычислениями. Получалось, струйные течения усилились, самолёт всё сильнее стало сносить вправо. Пришлось вносить коррективы:
            - Командир, влево 10.
            Матвеев хитро посмотрел на своего помощника:
            - Бери управление. Я что – гастарбайтер?! Один буду здесь надрываться?! Забыл, небось, как самолёт управляется?!
            В милую беседу вмешался офицер боевого управления с командного пункта, заметивший уклонение от маршрута:
            - 110-й, идёте правее линии пути, влево 10.
            Несмотря на сплошную тайгу и отсутствие под крылом посёлков с населением свыше 100 человек, маршрут бомбардировщика проходил сквозь частокол международных и внутренних трасс, пересекать которые разрешалось только в установленном коридоре, как по высоте, так и по месту. Над тайгой постоянно проживало больше людей, чем в самой тайге. Отклонение от маршрута могло привести к опасному сближению с гражданскими авиалайнерами, которые за валюту табунами носились в небе России, справедливо рассчитывая на гарантированную безопасность пролёта.
            Командир почесал защитный шлем в районе затылка:
            - Не хватало нам ещё опасного сближения! Бунт на корабле?! Романов, бери управление, хватит медитировать!
            В экипаже каждый член досконально знал свои обязанности. Зайцев, не дожидаясь пинка от командира, доложил на землю:
            - Вас понял, на курсе 335.
              Романов молча взял управление и подвернул на требуемый курс. Штурман подсказал:
              - Подходим к эшелону. – Через несколько секунд добавил: - 11100, горизонт.
              Дмитрий уменьшил обороты двигателей, перевёл в горизонтальный полёт и включил автопилот. Зайцев доложил:
              - 79110, одиннадцать сто, горизонт, выход из зоны.
              - Выход из зоны подтверждаю, удаление 250, азимут 335.
              Помедлив, офицер боевого управления добавил:
              - Счастливого полёта!
              - Спасибо, - сухо ответил радист. Расшаркиваться в любезностях было не в его стиле.
              Смолин напомнил:
              - Женя, кинь шифровку морякам, сообщи о взлёте.
              - О, спасибо за совет, с меня стакан! Командир, подскажи частоту, - попросил радист.
              - Ну, вот ещё – секретные сведения разглашать, - проворчал Матвеев, роясь по карманам в поисках листка с записанными цифрами.
              Найдя листок, продиктовал частоту. Радист вытащил из планшета таблицу кодов, зашифровал сообщение и отправил его в эфир.
              Дальше не было никаких пунктов управления, северная граница страны новым властям оказалась не нужна - многие пункты связи и наведения были брошены, связь держалась только со штабом дивизии на коротких волнах. Матвеев грустно резюмировал:
              - Ну, вот – остались мы одни. Во всём пятом океане. Теперь только от нас зависит – кто мы?
              Романов поморщился:
              - Олег, давай без патетики. Можно подумать, не знаешь! Куда мы денемся?! Выполним задачу, утрём нос агрессору и вернёмся домой. Впервые, что ли?!
               Смолин продекламировал:
               - Было у отца три сына. Два умных, а третий – лётчик.
               Радист немедленно включился:
               - И что?
               - А то, что он был их умнее. Вот что! Ты на какой ответ рассчитывал?
               - На твой, конечно! - Рассмеялся Евгений. - Почему умный? Потому что в авиацию ударился?! А в чём тогда вся фишка?!
             Целью радиста было вывести из душевного надлома Романова, который до сих пор пребывал в нокдауне. Для этого хороши все средства, даже такая глупая и избитая тема, начатая штурманом. Это стало понятно и Дмитрию, вынужденного вступить в диалог:
               - Удариться можно в религию, причём, буквально - лбом, не вписавшись в церковные ворота при заходе, я уже как-то вам говорил, а в авиацию идут по зову сердца.
                Штурман отложил в сторону карту, мельком глянул на навигационно-пилотажный прибор, доложил командиру:
                - Курс – 345.
                Затем взял управление автопилотом на себя, нажал на кнопку «Изменение параметров», ввёл требуемые цифры на пульте управления и нажал кнопку «Изменение данных». Самолёт вздрогнул и, ведомый умелой автоматической рукой, подвернул на заданный курс. Смолин всё это проделал настолько быстро, что диалог практически не прерывался:
                - Ну, так это и есть религия! Фанатичная по своей сути, как и любая другая. Или тебе встречались в авиации не фанатики?!
                Матвеев остановил дружную дискуссию на полуслове, укоризненно произнёс:
                - Ещё из страны не вышли, а уже за круглый стол уселись! Готовимся к дозаправке.
                - Командир, до места встречи ещё четыре с половиной тысячи километров, не рановато?! – Удивился штурман.
                - Ну и что? Морально готовимся, вспоминаем действия, проверяем работу системы дозаправки. Радист, выясни – где находится сейчас танкер?
                Через несколько секунд радист выдал ответ:
                - Командир, выяснил. Обхохочешься – сидит на земле!
                - Как на земле?! На какой земле?! И что тут смешного?! РП (руководитель полётов, - прим. автора) сказал, что он вылетел!
                - Правильно сказал РП. Вылетел. Взлетел, сделал полёт по кругу и снова сел.
                - Как это сел?! Почему сел??!! Что я должен тянуть из тебя слова силой?! – Начал заводиться Матвеев не на шутку. – Отвечай, негодный мальчишка!
                - У него на взлёте шасси не убрались. Даже топливо сливать запретили, потому что керосина больше у соседей нет. Он сел с предельным весом и разулся на полосе. Сейчас они спешно перекачивают топливо в резервный танкер.
                - Идиотизм, - только и смог вымолвить Романов. – А если б люди погибли? Две цистерны керосина подменяют разум.
                Смолин покачал головой:
                - Ну, и денёк, не везёт нам что-то сегодня с заправщиками. Словно знак свыше...
                Матвеев, успокаивающе:
                - Ничего, друзья, идиотизм властей нас только мобилизует, крепче будем!
                - Хуже, чем в дурдоме, - вымолвил штурман.
                - Откуда знаешь?! – Удивился Матвеев. – Жил там, что ли?!
                - Там не живут - отдыхают и лечатся! Лечатся и отдыхают. Как подлечили чуток - сразу в штурманское поступил! - Съязвил Смолин. Гордо добавил: - И потом - у меня есть значок, что не дурачок!
                - Олег, не было б трудностей, не было бы русских! Мы просто созданы друг для друга! – Проворчал Романов.
                Зайцев в это время связывался с аэродромом соседей, чтобы определиться с дальнейшими действиями, потому и промолчал. Если дозаправки не будет, о выполнении полётного задания можно забыть. Топлива хватит только лишь до выхода в зону барражирования.
                Раньше, в советское время, проблема решалась просто: с кубинского аэродрома вылетал заправщик, и где-то на траверзе Нью-Йорка происходила дозаправка. Сейчас – другое время, и никто экипажу Матвеева помочь уже не в силах. Кубинский лидер со слезами на глазах просил оставить группировку советских войск на своей земле, даже обещая не брать за это аренду. Наши ответили, предварительно согласовав свои действия с вашингтонским "обкомом партии":
                - Фидель, ты живёшь на Острове Свободы? Свободен...
                Руководство России дало всем свободу. Свободу от своих слов и обязательств, свободу от здравого смысла, короче говоря. Как это стало модным в конце ХХ века, новые учредители России своими тупыми преступными действиями опять бросили граждан на произвол судьбы. Обороноспособность упала до критического уровня, что творцов демократии мало заботило. Впрочем, мы уже об этом упоминали, не будем повторяться.
                Романов подумал: «Господи, зачем нам эти испытания? Разве Ты до сих пор не понял, кто мы?! Кончится ли когда-нибудь этот сумасшедший, нескончаемый день? Где взять силы, чтобы его пережить?».


                Московское время 23 часа 34 минуты.


            Тускло в вышине светят звезды, до которых, кажется, можно дотянуться рукой. Их слабый свет, причудливо отражаясь от плоскостей, превращал ракетоносец в корабль призраков – грозный и непредсказуемый. В кабине, окрашенные красивыми разноцветными огоньками, жили своей жизнью сигнальные лампочки, в ультрафиолете слабо светились многочисленные приборы. Системы навигации, контролируемые опытной штурманской рукой, вели самолёт сквозь холод и мрак.
            Сбросили скорость до наивыгоднейшей (скорость полёта, при которой достигается наибольшая дальность при наименьшем расходе топлива, - прим. автора), чтобы танкер, если всё-таки взлетит, сумел догнать ракетоносец на маршруте. Командир, любуясь ярким метеором, на мгновение разорвавшим тёмное небо на две равные части, грустно вздохнул:
           - Вот так и наша жизнь: миг, и – всё...
           Смолин добавил:
           - Верно. Как будто никогда и не жили.
           Романов поправил:
           - Зато – яркий.
           - Чтобы надолго запомнился, - пояснил Дмитрий, увидев обращённое к нему удивлённое лицо Матвеева.
           Зайцев, как всегда, не нарушая заведённой в экипаже традиции, поставил точку:
           - Так мы для этого и рождены, чтобы сгореть как этот метеор...
           Забегая вперёд, скажем – как в воду глядел... Матвеев неодобрительно покачал головой. Оторвавшись на секунду от своих размышлений, обратился к штурману:
          - Паша, рассчитай точку возврата.
          - Командир, ты не оригинален – уже рассчитал: не доходя 200 километров до мыса Фарвель.
          - Это где ж такой? – Наморщил лоб Матвеев. – Название что-то больно знакомое. В Исландии, что ли?
           - Южная точка Гренландии.
           Романов присвистнул:
           - Ничего не перепутал?!
           - Не нарушай народную примету: "Свистеть на работе - к отсутствию денег!", - рассмеялся Павел.
           - Наоборот: наш коллега, тоже лётчик, кстати, Соловей-разбойник, считал по-другому, бомбя со свистом фраеров на Киевском шоссе! - Парировал Дмитрий. - И, как всем известно, неплохо себя при этом чувствовал!
           Матвеев загоготал:
           - Ты из него ну прямо пикирующий бомбардировщик сделал!
           Радист тоже не смог скрыть своего изумления. Отправив на командный пункт очередную шифровку о работоспособности систем и текущем местоположении, скромно заметил:
           - Паша, вообще-то мы не на воздушном шарике, разве можем столько пролететь и вернуться домой на одной заправке?!
           - Тогда сами считайте, - обиделся Смолин. – Что вы за люди?! Мне не верят! Олег, я ухожу, открой дверь, выпусти меня! Здесь делать нечего, радист знает самолётовождение лучше всех!
            - Со словами уходят последние силы! Паша, перепроверь расчёты ещё раз. Так, на всякий случай, - попросил Матвеев, спрятав улыбку под кислородной маской. – И сделай поправку на форс-мажор, вроде той, что с нами приключилась в прошлый раз.
           Романов, разряжая обстановку, напомнил случай, произошедший с ним пару лет назад:
           - Паша, надеюсь, не забыл ещё историю с заменой карбюратора на моём жигулёнке?
           В ответ раздался дружный смех, на некоторое время оторвавший экипаж от работы. Смолин даже выронил из рук карту, а Зайцев забыл радиочастоту, которую устанавливал, пришлось заново открывать сборник. История на самом деле была весьма поучительной, и вновь встала перед глазами, как живая. Дмитрий поведал тогда о ней подробно, в деталях, утаив от экипажа только концовку.
 
           Романов постоянно мучился с карбюратором: то он ни с того ни с сего начинал подтекать, причём, одновременно с разных сторон, то постоянно западала игла, барахлил электроклапан, забивались жиклёры, хотя перед карбюратором установил аж 2 фильтра. Но самый большой недостаток заключался в необычайной прожорливости автомобиля. Дождавшись зарплаты, Дмитрий решился-таки на покупку нового карбюратора, для чего вместе с женой выехали в Кедровск. Найдя в автомагазине нужную запчасть, поинтересовался у продавца:
           - Точно экономичный?
           Карбюратор был последней разработкой завода, выпускавшего ранее топливную автоматику для авиадвигателей, а потому сделанным на совесть. Продавец этого не знал. Его задача сводилась к одному – продать товар любыми способами. Он заулыбался и ответил, откровенно пялясь на Ирину:
            - Конечно. Экономия такая, что кассир на заправке перестанет с вами здороваться!
            - ?!
            - Он просто вас забудет! Расход бензина вообще прекратится!
            Позже выяснится – не соврал! Дмитрий недовольно проворчал:
            - Ага, в комплект также входят две велосипедные педали, цепь и набор шестерёнок.
            Ирина не осталась в стороне и подлила масла в огонь:
            - Бери! Я устала тебя отмывать после своих ремонтов, шахтёры и то чище домой приходят.
            Прочитав технические характеристики, Дмитрий решил разориться и всё же купил карбюратор. Тут же, возле магазина, его и установил. И надо же было такому случиться, что установка нового карбюратора совпала с отказом датчика топлива! Намотав несколько кругов по городу, чтобы убедиться в исправной работе крайне важной детали любого автомобиля, Дмитрий был приятно поражён: стрелка, показывающая уровень топлива в бензобаке, оставалась на прежнем значении. Прикинув, что бензина хватит до гарнизона, под вечер выехали из Кедровска.
            На половине пути Дмитрий засомневался в правильности показаний топливомера – стрелка не двигалась, оставаясь на прежнем месте. Стало ясно, произошёл отказ указателя топлива. По расчётам выходило - бензин должен уже закончиться. Повернулся к жене и поделился своими сомнениями, напомнив, что заправок по дороге уже не будет.
            Ирина всегда ездила на заднем сиденье. После произошедшей много лет назад автокатастрофы она панически боялась садиться к кому-нибудь в машину и ездила только с мужем, при этом сразу забиралась назад. Автомобиль, словно услышав хозяина, задёргался и умер. Дмитрий чертыхнулся:
             - Тьфу, зараза! Да и я, растяпа, поздно сообразил. Э-эх! И почему мы всегда сильны задним числом?
             Ирина рассмеялась:
             - Ну, что сник, авиатор?! Поверь, это – не самое худшее, что бывает в жизни! Из плохого можно тоже извлечь для себя пользу!
             - Немного не так, - поправил её Дмитрий. – Как говорит один знакомый милиционер, даже в самом плохом человеке всегда можно найти что-то хорошее. Если его тщательно обыскать!
             Ирина звонко рассмеялась:
             - Иди ко мне, философ, авось вместе не замёрзнем! У меня родился экспромт – я придумала новую позу, она называется: «Я ждала тебя всю войну!», продемонстрирую, помоги только расстегнуть «подвесную систему» (так она, на авиационный манер, называла бюстгальтер, - прим. автора) - грудь уже бунтует...


                Московское время 0 часов 3 минуты.


         Проблемы с заправщиком были утрясены, танкер, вылетевший с одного из аэродромов Кольского полуострова, на пределе своих возможностей шёл к назначенному месту, где должна была произойти дозаправка. Борты начали вести радиообмен с удаления шестьсот километров, периодически вызывая друг друга на связь. Когда между ними осталось 200 километров, командир приказал, обращаясь к Романову:
          - Включить строевые огни!
          - Строевые огни включены, - доложил помощник, переводя тумблер в верхнее положение.
          - Командир, желательно и навигационные огни включить, - посоветовал штурман. – Нельзя рисковать.
          Матвеев согласно кивнул:
          - Навигационные огни включить!
          - Включил.
          Радист подтвердил:
          - Все огни включены, напряжение в норме.
          При полётах на боевое дежурство навигационные огни над нейтральной территорией не включались, «чтобы противника не спугнуть раньше времени!» - любил повторять Матвеев, на что его помощник неизменно возражал: «Ага, ты ещё атаки со стороны солнца начни делать, а от истребителей прячься в облаках!».
          В этом вопросе единства в экипаже не наблюдалось, хотя в установленных международных правилах производства полётов запрещалось выполнять полёт без включённых бортовых аэронавигационных огней, тем более, над нейтральной территорией.
          Матвеев часто повторял:
          - Вот когда нас опять начнут бояться, тогда и включим.
          Теперь самолёт светился всеми цветами, словно новогодняя ёлка: на плоскостях вспыхнули навигационные огни - справа зеленый, слева - красный, на киле - белый, холодным синим светом горели строевые огни.
          - Командир, рубеж, пора снижаться, - снова посоветовал штурман.
          - Дима, опять твой выход! – Улыбнулся Матвеев. – Публика просит!
          Дозаправка в воздухе, пожалуй, по напряжённости и сложности может быть сравнима в авиации только с одним – посадкой палубного истребителя на авианосец. А если она происходит ночью – сложнее вдвойне. Ночью расстояние скрадывается, да так, что обычный человеческий глаз слишком поздно начинает замечать эти изменения, соответственно, позже реагировать на ситуацию и давать сигналы в мозг, которому тоже нужно время, чтобы выработать нужное решение. Иногда этих мгновений не хватает.
          Нервы на пределе, а, может, и за ним. И вообще, кто знает – где предел человеческих возможностей?! Лётчики своей жизнью в небе доказывают: это – миф, его просто нет, предела, как нет предела Вселенной, например. Дозаправка в воздухе - наглядная тому демонстрация.
          Матвеев за свою сравнительно небольшую лётную жизнь выполнил немало дозаправок и все – с положительным результатом. Кроме одного случая, произошедшего несколько месяцев назад, когда  попали в спутную струю от танкера на этапе заправки. Самолёт резко выкинуло в сторону и перевернуло. С огромным трудом удалось тогда бомбардировщик вернуть в естественное положение относительно горизонта. Экипаж спас большой запас высоты – вывели из полупереворота лишь на двух километрах от земли. Кусок порванного шланга вместе с конусом попал в воздухозаборник. Лопатки компрессора стали разлетаться в разные стороны. Повезло, что они не пробили топливные баки. Двигатель запомпажировал, его успели выключить. С тех пор у Матвеева появился своеобразный психологический барьер при выполнении дозаправки. Зная об этом, Романов все последующие дозаправки выполнял сам.
          Сегодня ответственность на экипаж за выполнение дозаправки в штатном режиме возросла неимоверно. Можно сказать, на кону стоял престиж страны, бывшей когда-то великой и могучей. Получалось - кроме Романова, скромного майора российских ВВС, поддержать престиж было просто некому! Дмитрий кивнул, взял управление и перевёл самолёт на снижение.
          - Женя, подскажи высоту танкера и его удаление, - осведомился он у радиста.
          - 7200, удаление 160, - ответил Зайцев.
          - Слева под 40, - уточнил штурман. – Выполняй с вертикальной 20, крыло 30. Снижайся до 7500.
          - Принял, выполняю, - доложил Романов.
          Чтобы не превысить ограничение скорости по крылу в выпущенном положении, его необходимо было немного убрать, иначе самолёт мог стать неустойчивым и неуправляемым. Установив рукоятку на отметке «30 градусов», внезапно почувствовал, что в самолёте появился посторонний. «Ирина?! Девочка моя, пришла на помощь?! - Обрадовался и одновременно удивился Дмитрий. – Знать, нелегко нам придётся сегодня. Ничего, не впервой! Ты только ... постой немного в сторонке, не отвлекай меня сейчас, ладно? Позже ... позже поговорим. Я ужасно соскучился по тебе, моя любовь! Обязательно поговорим, но не сейчас».
           Через минуту раздался встревоженный голос штурмана:
           - Командир, 8800, вход в облака.
           В экипаже между командиром и помощником существовал строгий порядок: один пилотирует, другой контролирует параметры работы многочисленных систем. Когда пилотирование происходило в автоматическом режиме, то контроль работоспособности систем и оборудования производился по очереди. Сейчас Матвеев размышлял над другой проблемой – почему температура выходящих газов третьего двигателя выше остальных почти на 200 градусов? Это не являлось критическим режимом работы, но почти вплотную подходило к ограничениям силовой установки на данном режиме работы. Отложив на время решение этой задачи, обратился к радисту:
           - В облака вошли, говоришь? Женя, спроси у коллег погоду на маршруте и нижний край.
           - Низ – 100 метров, верх они не замеряли, - доложил радист через минуту. – Идут в облаках.
           - На 100 метрах пусть заправляются самоубийцы, на 9000 – тоже не выход, - проворчал Матвеев.
           Оптимальная высота при дозаправке находилась в пределах от трёх до семи километров. Ниже трёх тысяч метров опасность могла подстерегать экипаж в случае возникновения каких-либо нештатных ситуаций, при которых требовалось аварийное покидание самолёта. Выше, в разряжённой атмосфере, сама дозаправка была практически невозможной – удержать самолёт в заданных параметрах представляло большую проблему.
           - Ну, и что будем делать, граждане хорошие? – Начал проводить блиц-опрос командир. – Какие будут мнения, знатоки клуба «Что? Где? Когда»?
           По всем нормативным документам выполнение дозаправки в облаках было запрещено не только ночью, но и ... днём. Это хорошо было известно экипажу. Все молчали, чувствуя, положительное решение всё-таки отыщется, только надо немного подумать. Минута молчания затягивалась.
          - А командир танкера согласится? – Вопросом на вопрос ответил Романов.
          Он для себя уже всё решил. Даже если будет сплошной туман, от идеи дозаправки всё равно бы не отказался. Матвеев понял вопрос друга:
          - Женя, переведи танкер на другой канал радиосвязи, сейчас к тебе подойду. Дима, поглядывай за температурой третьего двигателя, - попросил командир своего помощника. – Что-то он мне не нравится.
         - Понял, - ответил Романов.
         Матвеев отстегнул привязную систему, фишку шлемофона, маску, карабин НАЗа (носимый аварийный запас, применяемый после вынужденного покидания самолёта, в нём находится минимальный запас продуктов, спички, ракетница, лекарства и т.п., - прим. автора), отодвинул назад кресло, вылез в проход и подошёл к радисту. Тот кивнул, мол, перевёл, общайся. Командир подсоединил фишку радиосвязной гарнитуры, радист переключил тумблер, отсекая переговоры от остальных членов экипажа.
         Матвеев наклонился к радисту и прокричал:
         - Магнитофон тоже выключи!
          Магнитофон включался автоматически после отрыва передней стойки самолёта на взлёте, правда, это уже являлось серьёзным нарушением – включать его следовало ещё на земле до запуска двигателей, выключался только при полном обесточивании самолёта после заруливания на стоянку. Однако радист придумал, как обойти второе условие. Покопавшись в схемах электрооборудования, установил специальное устройство, что-то вроде глушителя сигнала, при отключении которого магнитофон продолжал работать, но переговоры не фиксировались. Изредка экипаж пользовался этим изобретением.
           Зайцев кивнул:
           - Отключил, общайся!
           - 7500 занял, - проинформировал экипаж Романов и обернулся назад.
           Матвеев в это время уже начал что-то отчаянно жестикулировать, общаясь с командиром экипажа танкера, который категорически отказывался выполнять дозаправку в облаках:
           - Ребята, я знаю, кто вы и что можете. Но не хочу рисковать своими людьми. Случись что – нас даже искать не будут, неужели непонятно?! А у нас – семьи, дети.
           Матвеев всё же нашёл аргумент, после которого командир топливозаправщика сдался:
           - Если завтра к нам полетят ракеты и твоя семья погибнет, что будешь тогда говорить? И, главное, кому кинешь предъяву?
           Не дожидаясь ответа, Матвеев начал давать указания командиру топливозаправщика:
           - Не раскисай, соберись! Смотри, что нужно сделать – выполняй левым на курс 340, сохраняй свою высоту, сбрось скорость до 500. Я включу теплопеленгатор (на самом деле, теплопеленгатор на этом самолёте установлен в задней части фюзеляжа для обнаружения ракет и самолётов, заходящих в заднюю полусферу, но для придания драматизма ситуации, автор сознательно искажает истину, - прим. автора) и буду пристраиваться к тебе на догоне...



                Московское время 0 часов 37 минут.


           Если бы не плотные облака, танкер уже давно был виден. Пока же экипаж рассматривал его только в прицел. Наступал самый ответственный момент – визуальное обнаружение и сцепка. Доклады посыпались со всех сторон.
           - Командир, до цели 8, ниже 300, - доложил Зайцев. – Прямо по курсу ... 6, прямо по курсу ... 4, прямо по курсу ... 3.
           - Скорость танкера – 500 по прибору, - рассчитав тенденцию сближения, произнёс штурман.
           - Какая аппетитная попка, - разглядывая метку топливозаправщика на экране прицела, сказал Романов. – Как на картинке Плейбоя! Так и хочется познакомиться!
            - Казанова, выполняй снижение до 7300, скорость 600, - распорядился Матвеев.
            - Паша, крыло выпусти полностью, - подсказал штурман. – Олег, можно погасить до 550. Мы его почти догнали.
            - 7300 занял, - доложил Романов через несколько секунд.
            - Дайте мне его точную высоту, - приказал Матвеев.
            - 34123, ваша высота? – Запросил Зайцев.
            - 7200 по давлению 760.
            - Вас понял, спасибо.
            В напряжённом ожидании прошла ещё минута.
            - Удаление полтора, - дал очередной отсчёт радист.
            - Снижение до 7250.
            Чуть ослабив ручку управления, Романов тут же занял указанный эшелон.
            - Удаление километр, цель – прямо по курсу.
            1 километр – цена деления радиолокационного прицела. Бомбардировщик – не истребитель, высокая точность для определения расстояния до цели при пусках ракет ему не требуется. Главное – зайти в зону разрешённой дальности пуска, она составляла от нескольких десятков до двух и более тысяч километров. Другое дело – пушка. Там цена деления прицельной шкалы была 100 метров. Вот только расстояние до цели определялось в задней полусфере, но никак не в передней.
             Теперь вычислить расстояние до танкера стало невозможно. Метка цели подошла к обрезу прицела и исчезла. Визуально танкер не просматривался.
             - Как мы его будем искать? – Вырвалось у командира.
             Он уже начал сомневаться в правильности своего решения. «Это же безумие, заправляться ночью в облаках! - подумал он с ужасом. – Может, от греха подальше, вернуться обратно? Действительно – у нас же семьи, дети. Кто о них позаботится?».
             Его размышления прервал радист:
             - Командир, если его обогнать и искать через пушку? Когда найдём, должны ведь заметить огни, выйдем во фронт и пристроимся.
             - А что – это идея! – Обрадовался командир.
             - Нельзя, ребята, - после некоторого раздумья заметил Романов.
             - Почему?! – Спросили все одновременно.
             - Угробим мужиков.
             - ?!
             - Явление под названием спутный след ещё никто не отменял. Забыли, как мы в нём недавно сами кувыркались?
             - Так и есть, Дима прав, - быстрее всех сообразил Паша. – Мы его завалим. Это не вариант.
             При дозаправке в воздухе танкер находится чуть выше относительно заправляемого самолёта. Это связано, в первую очередь, с явлением, о котором обмолвился Романов. Спутный след представляет собой поток возмущённых вихрей, вырывавшихся от фюзеляжа, крыла и реактивных двигателей. Чем больше самолёт, тем больше и мощнее эти вихри. Действие вихрей направлено не строго по горизонту, а с небольшим углом снижения. Их время жизни равнялось до двух и более минут. Самолёт, попавший в спутный след, могло выкинуть как во внешнюю сторону, так и закрутить внутрь потока с большими перегрузками, иногда зашкаливающими за предельные значения. Всё зависело только от угла входа в него.
            Поэтому при обгоне танкера и могла возникнуть подобная ситуация. Рисковать экипажем танкера ради выполнения полётного задания Дмитрий не мог себе позволить, и не разрешил бы никому. Не отрывая взгляда от высотомера – главного прибора крайних минут, Романов произнёс:
           - Ничего делать не будем. Паша, посчитай, через сколько секунд мы его догоним?
          - Через 32, - машинально ответил штурман.
          Романов немного прибрал обороты двигателей, скорость упала до 500 километров в час.
          - Пока болтали, они где-то рядом. Всем смотреть в оба! – Скомандовал Матвеев. – Женя, дай команду, чтобы фару включили.
          Не успел радист договорить конец фразы, как впереди чуть левее и чуть ниже возникло светящееся облако-шар.
          - Метров 70, не дальше, - прикинул Романов. – Сейчас подойдём.
          Он чуть сдвинул РУДы вперёд, шар начал увеличиваться в размерах. Глазам стало больно, свечение усилилось. Казалось, целое облако загорелось. Романов даже опустил светофильтр, но тут же его поднял – в темноте светофильтр явно не помощник.
           - Скажи, наблюдаем, подходим, - приказал Матвеев Зайцеву. – И попроси выключить фару.
           - Не надо, пусть погорит немного, - попросил Дмитрий, - можем потерять, облака очень плотные. Сблизимся, выключат.
          - Подход разрешил, - ответили на танкере.
          - Кто первый увидит, тому – приз! – Пошутил Зайцев.
          Экипаж напряжённо всматривался в светящееся облако, из которого с равными интервалами разрывали темноту синие молнии.
          - Женя, пусть проблесковый маяк выключат, реально по глазам режет, - щурясь от ярких вспышек, сказал Романов. – Да, вот теперь можно и фару выключить.
          - Всё! Вижу! – Возбуждённо выкрикнул командир. – Дима, бери чуть правее, наползаем на него.
          Из огненного шара начали проступать очертания огромной махины, чем больше вырисовывались контуры самолёта, обозначенные навигационными огнями, тем нереальнее он становился – ночь и облака только усилили эффект.
          - 123-й, выключите маячок и фару, наблюдаем визуально, - доложил радист.
          - Хорошо видите? – Не поверил командир танкера, но команду выполнил.
          Резко потемнело, Дмитрий от неожиданности чуть дёрнул ручкой, и самолёт подпрыгнул метров на 30. Танкер снова скрылся в ночи.
           - Мы его потеряли! – Закричал Матвеев. – Дима, мы его потеряли!
           - Вижу, не шуми! Женька, только не вздумай на танкер сообщать! – Приказал Романов радисту. – Сейчас найдём, никуда он не денется.
            - 110-й, подтвердите, вы меня видите? – Занервничал командир заправщика.
            Наступил щекотливый момент. В авиации одним из основных неписанных законов является полная откровенность. Не должно быть ни малейшего сомнения в неискренности. Все, кто причастен к выполнению полётного задания, обязательно должны доверять друг другу и говорить только правду. Нарушителей ждала неизбежная расплата: приговор выносила безжалостная смерть.
            Говоря «сейчас найдём», Романов грубо нарушал инструкцию, каждое предложение которой напоминает эпитафию мёртвым и предостережение живым. Многие из сильных и отважных парней, имена которых мы будем помнить вечно, тоже так считали: «никуда он не денется, он где-то рядом, стоит только чуть снизиться, и мы его найдём». И, увы, находили...
            Здесь нет, и не может быть никаких оправданий, что я, мол, уверен в себе на все 100. Нельзя верить ощущениям, только устойчивый визуальный контакт может уберечь от беды, даже если самолётом управляет лучший лётчик мира. Экипаж это прекрасно понимал.
            Зайцев тут же откликнулся, увидев поднятую руку с оттопыренным большим пальцем Романова:
            - Наблюдаю, - тоном, не терпящим возражения, сказал он. – Разрешите подход?
            - Разрешаю, - неуверенным голосом проговорил командир танкера. После паузы: - Точно видите?! Ваше место?
            - Сейчас найдём, - повторил Романов, возвращая самолёт на прежнюю высоту.
            Он слегка добавил обороты крайних двигателей.
            - Найдём, - повторил командир. – Так всегда и бывает. Потом и нас найдут. Когда-нибудь. Если что останется, конечно.
              - Олег, заткнись! – Неожиданно грубо оборвал его Дмитрий. – Мы тебя поняли. Я за всё отвечу.
              - Перед кем? – Застонал Матвеев.
              - Это – настоящее безумие, и я в нём участвую, - продолжал бормотать командир. – Я не узнаю себя.
              - Командир! – Романов с трудом сдерживался, чтобы не выругаться. Нытьё Матвеева его сильно отвлекало.
              - И с того света вытащить сможешь? – Неожиданно взорвался командир.
              В напряжённом ожидании прошло несколько секунд. Танкер нигде не просматривался. В кабине запахло опасностью. Стало тихо, Романов до рези в глазах просматривал каждый сантиметр неба. Танкера нигде не было. Дмитрий начал потихоньку прибирать обороты двигателей. Матвеев истерично выкрикнул, обращаясь к своему помощнику:
               - Всё, прекращаем дозаправку, возвращаемся на базу. Понял, камикадзе? Это приказ! Радист, доложи заправщику – отмена задания, роспуск. Не позволю гробить экипаж.
               - Вот оно что! – Растягивая слова, сказал Романов. – Испугался?! Жить хочешь?! Не об экипаже, о себе любимом вспомнил?!
               Не обращая внимания на вопли командира, доложил экипажу:
               - Экипаж, выпускаю заправочную штангу.
               - 110-й, - раздался в эфире обеспокоенный голос командира танкера. - Мой стрелок вас не видит. Вы где?
               - Логичный вопрос, особенно сейчас, - философски заметил Романов, продолжая напряжённо вглядываться в глухую темень.
               - Женя, придумай что-нибудь, но только не в рифму! – Вставил Смолин.
               - Подходим, выпускайте шланг, - ответил радист и уточнил: – Вышли во фронт, занимаем своё место.
               - Женя, насчёт шланга ты, конечно, слегка погорячился! – Усмехнулся Дмитрий. – Ну, ладно, слово не воробей, авось пронесёт. Должно же нам хоть один раз за сегодня повезти!
               Смолин хмыкнул, полностью доверяя Романову. Ситуация напоминала игру в русскую рулетку с пистолетом Макарова – осечки не бывает. Не видя танкер и при этом, вдобавок, напороться на заправочный шланг – означало на практике добровольное расставание с жизнью. Если повезёт и удастся катапультироваться, то в Северном Ледовитом океане можно продержаться лишь считанные минуты – помощь вовремя не подоспеет, а, скорее, и вообще не придёт.
             - Спокойно, ребята! Я его ... чувствую, - выдавил Романов. – Мы не убьёмся.
             - Нет!!! Запрещаю!!! – Матвеев аж зашёлся в крике. – Отдай управление!
             Он попытался силой отобрать ручку, самолёт начал опасно крениться во внутреннюю, предположительно, к танкеру, сторону, но с Романовым справиться было нелегко.
             - Свяжите этого психа, - приказал Дмитрий. – Он нас точно убьёт!
             - Шланг выпустил, к работе готов, - судя по голосу, командир танкера едва сдерживался, чтобы не разрыдаться.
             Дмитрий заметил небольшое светлое пятно прямо по курсу. В этот момент самолёт резко затрясло и стало как-то корёжить, появилась тряска, курс начал скакать в обе стороны – влетели в спутную струю, зацепили самым краем. Растерявшись, командир бросил ручку. Невозможно было понять – каких трудов стоило Романову удержать самолёт в горизонте? Он немедленно начал парировать возникающие крены круговыми движениями ручкой управления, давил на педали, словно раскоординированный велосипедист, пытаясь удержать самолёт от неизбежного в таких случаях скольжения. Затем взял немного ручку на себя и добавил оборотов двигателям. Тряска прекратилась так же внезапно, как и началась.
             - 110-й! Ваше место?! – Командир танкера, похоже, был уже на пределе.
            Светлое пятно стало быстро приближаться. Дмитрий резко установил РУДы на малый газ, выждал секунду-другую, и вернул их в прежнее положение (у нашего ракетоносоца нет тормозных щитков, - прим. автора). Оказалось – как раз вовремя. Танкер внезапно вынырнул из облаков и остановился, как вкопанный, прямо по курсу на удалении метров двадцати. Каким-то неуловимым движением ручкой, педалями и РУДами Романов подвёл ракетоносец к танкеру практически вплотную. Бросил быстрый взгляд на Матвеева. Тот сидел, не обращая на происходящее никакого внимания, уткнувшись в приборную доску.
             «Ну и хрен с тобой! - Подумал с горечью Дмитрий, - сами справимся!».
             - Женя, включи фару! – Приказал Дмитрий и ответил 123-му: - Сейчас наблюдаете?
             - Включил, - мгновенно отреагировал Зайцев.
             - Наблюдаю, - дрожащим голосом ответили на танкере.
             Фара осветила заправщик, выпускной шланг находился всего в нескольких сантиметрах от штанги. Одеть его на штангу – дело техники. На заправщике загорелась зелёная лампочка, показывающая, что превышение ракетоносца относительно самолёта-заправщика находится в норме.
             Чтобы шланг не сбивал сильнейший воздушный поток, его удерживал страхующий трос, силу натяга которого регулировал стрелок, сидящий в корме танкера. Ему ничего не пришлось делать, за него всё сделал Романов. Похоже, стрелок находился в шоке от увиденного.
             - Есть контакт?! – Зайцев даже не пытался скрыть удивления. – Дима, я, конечно, не новичок в авиации, но это ... это ..., - он запнулся, подыскивая нужное слово.
             - 123-й, захват подтверждаю, начало работы, - доложил Романов. – Экипаж, не отвлекайте меня, работаем!
             Столь необходимое топливо стало разливаться по бакам. Сейчас танкер находился в десяти метрах впереди и на два метра ниже бомбардировщика. Два самолёта шли глухой ночью в одной связке над океаном, над белым безмолвием, над вечными льдами. Воистину – нет предела лётному мастерству и совершенству!
             - Паша, сколько заливаем? – Предвосхищая вопрос Романова, спросил радист у штурмана.
             Дмитрий уже не мог отвлечься даже на секунду, всё внимание было сосредоточено на танкере и натянутом, как канат, шланге. Ограничения по заправке были очень жёсткие: вниз нельзя было опуститься ни на сантиметр, вверх – не более метра, влево – не более двух, иначе попадание в спутный след было неизбежно. По его лицу градом покатились крупные капли пота. Он застилал и резал глаза, но Дмитрий, даже сквозь пелену, стиснув зубы, держал строй. Мозг продолжал искать оптимальные варианты решения текущей задачи из своего огромного архива знаний. Вновь накатили воспоминания...


          Романов вспомнил свою первую самостоятельную дозаправку в воздухе. Она была ещё на Ту-16. Шли серьёзные учения, на которых присутствовал первый заместитель министра обороны. Все полки, задействованные на них, показывали высочайшую выучку и слаженность. Полку тяжёлых бомбардировщиков была поставлена задача нанесения ракетно-бомбового удара после выполнения маршрута со сложно-пересечённым рельефом местности. Далее полёт проходил над бушующим Охотским морем недалеко от береговой черты в самом начале марта. Казалось, солёные брызги огромных бурунов долетали до самого бомбардировщика. Шторм сломал остатки льда и с остервенением раскидывал седые волны по сторонам. Ватные облака, сквозь которые не проникал ни один солнечный лучик, располагались чуть выше. Романов неуютно поёжился, рассматривая бескрайнюю грязно-серую гладь моря.
           Экипаж готовился к дозаправке. Предстояло закачать 8 тонн керосина. Если заправка не состоится, придётся возвращаться обратно на Камчатку на аэродром базирования. Боевое задание сорвётся, хотя меры безопасности при этом будут соблюдены полностью. В случае благоприятного исхода, события развивались бы по-другому: экипаж выходил на полигон, где с присущим ему блеском выполнял задание, возвращался на базу, получал благодарность высокого гостя, уважение дивизионного начальства и белую зависть однополчан.
             Самолёт-заправщик вышел в заданную точку вовремя. Атмосфера была неспокойной, постоянно подбалтывало, две попытки дозаправки оказались неудачными. Командир экипажа, старый седой подполковник, участник боевых действий в Корее, расписался экипажу в собственном бессилии:
             - Всё! Больше не могу! Я не самоубийца! Дозаправка в таких условиях невозможна! Не хочу вами рисковать.
             Об истинной причине отсутствия служебного рвения экипаж был прекрасно осведомлён: командир хотел долетать до магической цифры в 10 тысяч часов, и делал всё, чтобы приблизить эту мечту с минимальными душевными расстройствами.
             Дмитрий, недавно получивший все допуска в качестве правого лётчика, тихо произнёс:
             - Товарищ командир, мы ничего не теряем. Разрешите, попробую?
             Командир встрепенулся, уничтожил его взглядом и уже собирался докладывать на танкер об отмене задания, как неожиданно подал голос КОУ (командир огневых установок, - прим. автора), старший прапорщик, его неизменный партнёр по преферансу и близкий друг, слово которого значило порой больше, чем приказы самого командира. Он философски изрёк:
             - Мы ничего не теряем, кроме своей жизни. Петрович, пусть лейтенант попробует! Или хотя бы рискнёт. Я послежу, не беспокойся.
             Здесь необходимо небольшое пояснение: КОУ при дозаправке в воздухе выполнял очень важную и ответственную роль. У него не было в руках ни штурвала, ни рычага управления двигателями, зато он в блистер прекрасно видел и крыло, и сам шланг, и мог голосом корректировать момент сближения с заправщиком. При этом командир наблюдал только передний наконечник шланга и метровую метку на нём, необходимую для определения начала момента выравнивания скоростей. Чтобы увидеть крыло, командиру необходимо отрывать взгляд от танкера и переносить его влево, к заправочному конусу, теряя визуальный контакт с самолётом-заправщиком. Поэтому опытные КОУ при дозаправке ценились сильнее, чем даже при непосредственном выполнении своих обязанностей – стрельбе из пушечных установок. Их замечания были продуктивнее и точнее, чем все инструкции, спущенные сверху из штаба.
           - Что значит - рискнёт? - С напускной строгостью спросил командир. Ему совсем не хотелось признавать свои ошибки. Но и вот так, без боя сдаться, тоже в планы не входило. – Мы что, мизер в тёмную ловим, что ли?!
           - Это значит, что ты сейчас дашь ему штурвал, и будешь помогать, если надо, - жёстко сказал КОУ. – Не строй из себя клоуна, тебе это не идёт.
           Командир крякнул, но промолчал. Романов расценил его молчание по-своему, осторожно взял в руки штурвал и тихо проблеял:
           - Управление взял!
           - Управление отдал! – Машинально сказал командир.
           Дмитрий прекрасно помнил рассказы опытных лётчиков полка, которые попадали в серьёзные переделки при выполнении дозаправки. При невыдерживании дистанции и интервала, попадание в спутный след означало резкий бросок, в зависимости от угла входа в струю, с полной потерей управляемости, с вертикальной скоростью снижения до 20 метров в секунду, с креном до 80 градусов и потерей высоты свыше трёх километров. А в случае, если выбрасывало вниз при догоне, шланг петлёй вылазил на крыло с последующим перехлёстом крыла и, соответственно, заклиниванием элеронов. Прыгать над бушующим морем с температурой воды +4 градуса – весьма мрачная идея.
           Внезапно Дмитрий почувствовал какую-то необычайную лёгкость в движениях. Куда-то исчезли сомнения, страх. Появилось полузабытое мальчишеское состояние самоутверждения, соперничества даже. В первую очередь, над самим собой. Он понял основную ошибку своего командира: тот не мог попасть в резонанс с танкером и всё время пытался сблизиться с ним на противоходе, когда танкер подбрасывало вверх, а бомбардировщик – вниз. Одеть при этом конус на заправочную штангу было совсем безнадёжным делом. Значит, нужно менять тактику. Дмитрий связался с командиром танкера и попросил его развернуться в сторону открытого моря.
            Расчёт строился на том, что, во-первых, поджимали сроки выхода на цель, во-вторых, над морем болтанка должна уменьшиться, а в-третьих – во главу угла ставился психологический фактор: если дозаправка была бы снова неудачной, топлива до базы уже не хватало, что, по мысли Дмитрия, должно было ещё сильнее мобилизовать на выполнение крайне ответственнейшего этапа полёта. Когда это понял командир, стало поздно – дозаправка уже закончилась, и закончилась успешно. Позже Дмитрий не раз прибегал к этому приёму – обрубить концы и идти только вперёд, где тебя всегда будет ждать Госпожа Удача и никогда - Старуха с косой...
             Интересный момент. Перед тем полётом, Романова, как и остальных молодых лётчиков, взвешивал полковой доктор. Он готовился к защите кандидатской диссертации и исследовал зависимость веса лётчика от переносимого стресса и физических нагрузок во время полёта. После завершения этого сложного полёта выяснилось, что Дмитрий потерял 3 килограмма. Мало того, затем он проспал 14 часов, даже немного опоздав на полковое построение.
             Командир полка, тем не менее, дождался (!), когда лейтенант Романов сможет почтить своим вниманием строй, и объявил во всеуслышание, что отныне этому лейтенанту разрешается самостоятельное выполнение всех этапов полёта по первому его требованию. От такой индульгенции у любого лётчика может закружиться голова, но только не у Романова. Он остался таким же скромным и невозмутимым, что и раньше. Именно тогда и было принято решение о составлении «комсомольско-молодёжного» экипажа, в котором Романов и Матвеев, вчерашние однокашники, начали летать вместе.
            Всё полковое начальство буквально молилось тогда на Дмитрия. Единственное расстройство выпало на долю начальника вещевого снабжения: в полёте Дмитрий протёр перчатки и возникла необходимость в их замене. Начальник вещевого снабжения потребовал объяснений. Дмитрий пояснил, как всё было: «Управление Ту-16 – безбустерное, вес самолёта – 70 тонн, держать этого зверя приходится на руках, каждую секунду я разговариваю со своими помощниками, нажимая кнопку СПУ. Советую обратиться в НИИ, который делает радиосвязное оборудование – пусть вместо обычных переключателей освоят сенсорные. Тогда и перчатки рваться перестанут".
          Для начальника вещевого имущества эти слова аргументом не являлись. Тогда Дмитрий упростил свою пламенную речь до минимума: "Короче, не заменишь перчатки, скажу командиру!». Начальник вещевой службы всё понял правильно и молча выдал новые перчатки...
   
         - Паша, так сколько всё-таки заливаем? – Предвосхищая вопрос Романова, опять спросил радист у штурмана.
          - 60 тонн.
          - А по времени?
          - Не знаю. Тип заправщика можешь назвать? Тогда скажу. – Попробовал уточнить штурман.
          Дмитрий на мгновение перенёс взгляд на танкер и пожал плечами:
          - Да хрен его знает, весь в облаках, одна корма торчит, и та в тумане. Подойди, посмотри сам.
          Смолин отстегнул парашютный замок и быстро подошёл к Дмитрию. Напряжённо вглядываясь в заправщика, попробовал сходу определить тип самолёта:
          - 3М? Вроде, на Ил непохоже.
          Зайцев не выдержал:
          - Парни, да вы что?! Охренели? У пилотов танкера спросить не можете?!
          Штурман вернулся на место, сел, пристегнулся. Радист повторил ему свой вопрос.
          - Женя, потом на всю жизнь засмеют! – Ответил Смолин. – Скажут: экипаж Матвеева не смог определить тип самолёта-заправщика! Позор!
          - Ну и что? Если он вывалился из облака только на метр, как можно тут что-то определить?
           - Тогда ещё хуже – нас будут вспоминать на всех собраниях и разборах, потому что мы не можем заправляться в таких условиях.
           - Женька! Хватит препираться! Немедленно спроси у командира танкера на чём он передвигается по небу! – Не выдержал Романов, чуть передвинув вперёд рычаги управления внутренних двигателей – топлива становилось больше, самолёт, соответственно, тяжелее. Чтобы удержать его в заданных параметрах, приходилось всё время увеличивать тягу. – Продумай вопрос и спроси. Или подержи ручку, сам спрошу.
          - Нет уж, лучше вы к нам, - пробормотал радист и запросил: - 34123!
          - На приёме! – Немедленно отозвались с танкера.
          - Подскажите производительность насоса перекачки.
          - 2500 литров в минуту.
          - Благодарю, - ответил Зайцев. – До связи.
          Нажав на кнопку СПУ, доложил:
          - Теперь всё ясно. Это – Ил! Потому что у 3М насосы слабее.
          - Политик! – Восхищённо сказал Смолин.
          - Дипломат! – Добавил Романов.
          Прошло ещё несколько волгительных минут.
          - Паша, ну, и сколько мне ещё горбатиться? – Спросил Романов, вытирая рукавом пот со лба.
          - Минут двадцать, - пожал плечами Смолин, - может, больше. Сейчас посмотрю, сколько закачали.
           - Я не выдержу! – Прохрипел Дмитрий, с трудом перенеся большой палец левой руки с РУДов на кнопку СПУ. – Мне нужна ваша помощь!
           Обычно дозаправка топливом происходила при включённом режиме автопилота «Стабилизация высоты». В прошлом году, при выполнении дозаправки в районе аэродрома, когда навыки Матвеева проверял инспектор, в системе автоматического управления произошёл сбой в канале крена – бросок в сторону, который всё же успел парировать Матвеев. Дозаправка подходила к концу, и недолив нескольких тонн уже никак не отражался на выполнении полётного задания. Поэтому сейчас вопрос о включении автопилота даже не рассматривался – только в ручном режиме.
            - Олег! Вливайся! Ты что – уже не с нами?! – Обратился к командиру радист.
            Матвеев продолжал сидеть в прежней позе, словно памятник, не реагируя на вопрос.
            - Командир! – Настойчиво сказал штурман. – Что с тобой?! Очнись!!!
            - Командир, твою мать! – Закричал радист. – Ты с нами?!
            Романов что-то быстро промычал, никто ничего не успел разобрать. Ясно было одно - он тоже не хочет тянуть воз в одиночку. Для выравнивания скоростей приходилось постоянно работать РУДами и РУСом (РУС - ручка управления самолётом, РУД – рычаг управления двигателем, - прим. автора). Это очень трудно – выдержать заданную скорость, когда танкер с каждой секундой становится легче, а значит, его скорость постоянно увеличивается – на 1 километр в час, но увеличивается. У ракетоносца наоборот – скорость падает, самолёт становится тяжелее и всё время стремится к матушке Земле согласно законам физики.
            Дмитрий ювелирными движениями ручкой и РУДами выбирал слабину шланга, не давая ему ни малейшего шанса влететь в воздухозаборник. Очень сложно было задать ракетоносцу необходимую скорость: дашь 2 % тяги – оказывается, что много, а 1 % - мало. Поэтому и приходилось непрерывно, «словно ручным насосом качаешь воду», по меткому выражению Зайцева, двигать рычагами управления силовых установок.
           Матвеев наконец-то подал признаки жизни, повернул голову направо, увидел своего помощника, кидающего короткие взгляды то на заправщика, то на приборную доску, и нажал на кнопку СПУ. В наушниках раздалось его приглушённое дыхание. Собравшись с мыслями, тихо проговорил:
           - Ребята, простите меня, пожалуйста. Да, испугался. Не за себя – о вас думал. Не хочу, чтобы меня даже после смерти крыли матом ваши жёны.
           Романов удовлетворённо хмыкнул, добивать не стал:
           - Олег, второй попытки у нас не будет, помогай.
           Неожиданно взорвался Зайцев, всегда слывший тонким дипломатом:
           - Что ты несёшь?! Начальник хренов, уже дважды нас чуть не угробил! Сиди и помалкивай! Димка просит помочь – так помоги, чёрт тебя побери! Разбираться после будем!
           Романов, в очередной раз передвинув вперёд РУДы, мрачно пообещал друзьям, цедя сквозь зубы:
           - Вернёмся, напьюсь и набью всем морду!
           Штурман:
           - За что?!
           - Найду за что!
           Штурман, через паузу:
           - И мне?!
           - А чем ты лучше Матвеева?! - Удивился Романов и перевёл взгляд на командира. На его лице, наполовину скрытом кислородной маской, не дрогнул ни один мускул. Во всяком случае, на рожон он больше лезть не захотел. Радист, как всегда, подвёл черту:
           - Правильно! Бей своих, чтоб...
           Договорить не успел. Неожиданно самолёт-заправщик начал резко приближаться. Романов, чтобы избежать столкновения и не потерять танкер из виду, резко убрал обороты на малый газ и дал правую ногу. Самолёт развернул нос вправо и начал уходить в сторону. Левое крыло стало наползать на стабилизатор танкера. Дмитрий прикрылся коротким левым креном, затем слегка дал левую ногу, РУСом выполнил сложное движение, напоминающее восьмёрку, и моментально установил прежние обороты двигателям. Шланг натянулся, как гитарная струна, но не оторвался. Матвеев судорожно сглотнул:
          - Я точно здесь лишний!
          - Олег, бери управление! – Приказал командиру экипажа Романов. – Всё, больше не могу! Паша, сколько заправили?
          - 28300, - моментально ответил Смолин, словно ждал этого вопроса всю жизнь.
        Матвеев на этот раз не сопротивлялся, взял РУС и доложил экипажу:
           - Управление взял, Романов – контроль!
           - Вас понял! – Радостно доложил Дмитрий, улыбаясь.
           Всё начало приходить в норму. Матвеев отошёл от шока и последовавшей за ним растерянностью, начал снова руководить экипажем так, как умел только он.
           Заправщик по-прежнему «пылил» в десяти метрах спереди. Из его двигателей периодически вылетали огненные сполохи. Сгорая в холодном воздухе, они распадались на множество искр, отбрасывая на плотную облачность короткие яркие лучи. Зрелище, безусловно, завораживало, и было просто фантастично по своей красоте. Романов усилием воли заставил себя не смотреть на эту картину и перенёс взгляд на приборную доску.
           - Командир! – Встревожено произнёс Дмитрий. – Температура третьего двигателя в красном секторе!
           - Убрать обороты третьего двигателя до полётного малого газа, потом повторить выход на номинал, - распорядился Матвеев.
           На обыкновенном русском языке это означало следующее: «Без тебя вижу, не умничай! Если отказал датчик –  полбеды. Если отказ серьёзнее, то нам снова не повезло. Придётся возвращаться, на трёх движках лететь на защиту наших интересов как-то неприлично! Дай Бог на базу вернуться, а то ещё придётся садиться в Североморске или где-нибудь в том районе! А там – пока наши техники приедут, пока то, да сё, и зима закончится! Как её переживут наши жёны без нас? Нет уж, будем считать, что ничего страшного не происходит, но за этим двигателем нужно утроить контроль!».
          - Понял, - доложил Романов, прибирая обороты взбунтовавшегося двигателя до выхода стрелки из запрещённого сектора, и синхронно немного добавил тягу остальным.
          - Олег, триммером помоги, не держи самолёт на руке, всё равно не удержишь, - заметив, что Матвеев не пользуется триммером, посоветовал Дмитрий. При изменении режима полёта всегда менялись усилия на РУС, поэтому для облегчения пилотирования необходимо пользоваться триммерами. – Подбери усилия под себя, не напрягайся, я тебя страхую.
            Командир молча кивнул, не в силах ответить. Прошло ещё несколько напряжённых минут. Дмитрий поинтересовался у штурмана:
            - Сколько залили?
            - 56 тонн.
            - А осталось?
            - Уточняю, сейчас подскажу, - Смолин немедленно углубился в расчёты. – Закачки почти нет. У них что-то давление в шланге упало. Посмотри – нет ли перехлёста?
            Дмитрий пробежался взглядом по шлангу:
            - Да вроде, всё в норме.
            Словно подслушав разговор, в эфир вышел командир танкера:
            - 110-й, упало давление основного насоса перекачки, включаю резервный. Как поняли?
            - Вас понял, - отозвался радист, - мы очень рады!
            Романов матюгнулся. Сейчас он с большим волнением наблюдал за судорожными движениями Матвеева, изо всех сил пытающегося выдержать боевой порядок. Легкими, практически незаметными движениями ручкой помогал командиру, слегка корректируя его действия. Матвеев это, конечно, заметил, ничего не сказал, только подумал: «Прилетим, пересяду на правое кресло окончательно. Своё место занимаю напрасно, выяснилось, что я так ничему и не научился».
            Радист спросил у штурмана:
            - Паша, рассчитай расход топлива, если третий двигатель будет работать на 65 % от своей мощности.
            Романов даже рот открыл от изумления:
            - Женя, тебе что – больше делать нечего?! Это же не твоя морковка! Здесь есть люди, кому положено это спрашивать! Сиди, морзянку отбивай или принимай дурацкие шифровки! Короче, работай, в наши дела не лезь. Кстати, Паша, действительно, посчитай, а?
            Экипаж грохнул. Даже командир, напряжённо вглядывающийся в висящий рядом танкер, затрясся от смеха. Штурман ответил:
            - Рассчитать-то смогу, но сейчас мы, между прочим, входим в воздушное пространство Норвегии.
            - Как так?! – Удивился Матвеев. – Норвегия должна быть южнее!
            - Под нами Шпицберген, - пояснил Смолин.
            - Мы что - белым медведям мешаем совершать половой акт? – Удивился Романов. – Опять доблестный Гринпис, мать его?
            - Нет, но норвежцы могут обидеться по-взрослому. Они, между прочим, в НАТО входят. Потом замучаемся объяснительные писать.
             - Не переживай, предлагаю включить пассивные помехи и спокойно шлёпать дальше, - посоветовал Дмитрий.
             - Ага, и собрать вокруг себя эскадрилью F-16! Можно считать, что мы летим вообще незаметно, – язвительно сказал Зайцев. – Не факт, что кто-нибудь из них случайно не нажмёт на курок.
             - Логично. Будем учиться заправляться на вираже, - спокойно проговорил Романов. – Женя, скажи заправщику, чтобы вправо забирал.
              В диалог вмешался штурман:
              - Не надо, всё, заправились, можно отцепляться.
              За топливной автоматикой следил помощник командира корабля, но дублирующие приборы находились, кроме него, также и у штурмана. Он проверил их показания, сверил со своей таблицей, и понял, что недолив 2 тонны керосина можно компенсировать на маршруте, уменьшив скорость на 20 километров в час.
             - Отцеп – на малой петле, - предупредил Романов.
             - Само собой, - ответил Матвеев.
             Поблагодарив командира танкера, закончили заправку и произвели отцеп. На танкере выключили фару, он мгновенно растворился в ночи. Матвеев вытер пот со лба и устало произнёс:
             - Радист, доложить на базу о дозаправке. Помощник, бери управление, занимаем высоту по заданию, убрать заправочную штангу.
             Матвеев посмотрел на Романова. Взгляды встретились. Дмитрий всё понял и простил. Слегка кивнул головой, словно говоря "ладно, с кем не бывает", вывел обороты двигателей на максимальный режим, переводя самолёт в набор высоты. Третий двигатель почему-то уже не капризничал...


                Московское время 4 часа 51 минута.


          Постепенно отошла на второй план и стала забываться суматоха крайних часов. Экипаж успокоился, вкусно поел, обязанности кока, по существующей традиции, выполнял радист, он же - штурман-оператор, особых разговоров тоже не было. Так, изредка штурман корректировал курс, да радист баловал эстрадными новинками, устанавливая частоты популярных европейских музыкальных радиостанций. Вот, пожалуй, и всё. Экипаж понимал - окончательный разбор полёта будет в гараже у командира. Единственная возможность туда попасть как раз и находилась в его руках.
           Облачность закончилась, стала просматриваться земля, вернее, море. Внизу вели ночной лов сейнеры, шли, подсвечивая топовыми огнями, танкеры и сухогрузы, но чем дальше, тем безлюднее становилась водная гладь – ночная пустыня без единого огонька. Самолёт шёл на автопилоте, управлять которым, кроме лётчиков, мог и штурман. Матвеев переключил на него управление, чтобы не мешал отдыху – после такой встряски просто необходимо на несколько часов отключиться от полёта. Видя, что Романов начал редко моргать, отправил его в комнату отдыха. Так на самолёте называлось спальное место – ниша сразу за местом радиста, отгороженная от внешнего мира цветастой занавеской. При длительных полётах экипаж по очереди там отдыхал. Здесь уместно добавить, что на других самолётах данного типа подобной ниши не было. Оборудование, находившееся за креслом радиста, перенесли в другие отсеки, образовалось место, позволяющее там разместиться.
            Дмитрий разделся, аккуратно повесил комбинезон на плечики, лёг, накрылся пледом – подарок Ирины экипажу на День Советской Армии, долго мучился, ворочался, пытался заснуть, но сон почему-то пропал. Прижавшись лбом к иллюминатору, посмотрел на огни ночного Рейкьявика. «Словно пригоршня звёзд, упавших на землю, - подумал он, - только в небе звёзды таят в себе постоянную напряжённость дрожания, а эти, земные, неподвижны. И, почему-то ... нереальны. То, что есть жизнь на земле, отсюда, с высоты почти 12 тысяч метров, кажется чужим, а истинные звёзды, наоборот, становятся близкими тебе, так как именно по ним Паша, наш дорогой штурман, будет контролировать полёт в Атлантике, только они и будут связывать меня с надеждой вновь увидеть землю. Надежда. Надежда... Что это? Вот я сегодня надеялся увидеть жену, а мне сказали, что её нет. Вчера была, а сегодня – её уже нет. А надежда осталась. Но Иры больше нет!».
            Вспомнил, что Матвеева после постановки задачи оставил командир полка. Оделся, подошёл к нему:
            - Олег, можешь сказать, зачем тебя командир сегодня оставлял?
            - Да, теперь могу. У нас опять небольшие неприятности на работе, - невесело усмехнулся Матвеев. - Отсюда и моя нервозность. Прости меня, друг.
            Дмитрий молчал. Глаза встретились, Олег продолжил:
            - Командир подтвердил: на авианосец поступил секретный приказ, нас сегодня не пропустят. Американцы расставили свои корабли так, что обойти их – большая проблема. Они перегородили океан, словно ручей бреднем. Это – билет в один конец, Дима. Сан Саныч первым всё понял.
            - Как это?! - Не понял Дмитрий.
            - Да никак, просто собьют к чёртовой матери и вся любовь.
            - И ... разрешил вылет?! - Не поверил Романов.
            - Что ему остаётся? В лучшем случае, на пенсию с волчьим билетом? За ним и мы гуськом потянемся, если вернёмся. Сдали нас, понимаешь?? Сда-ли!!! - По слогам растянул командир. - Как и всю страну, впрочем. Для тебя это новость, что ли?!
             Дмитрий помолчал немного, достал сигарету, тщательно размял, вытащил зажигалку и прикурил:
             - Ошибаешься, не сдали. Мы служим не правителям. Нам народ дал в руки оружие, он нам верит. И с нас спросит. Никто никого не сдавал. И ещё - не забывай нашего гения Суворова - там, где пройдёт олень, пройдёт и русский солдат. Там, где не пройдёт олень, всё равно пройдёт русский солдат.
             - Дима, ты не на партсобрании и мы не солдаты. Ничего страшного не происходит, во всяком случае, пока, - устало пояснил Олег. – Не заморачивайся, отдыхай, время ещё есть. Думаю, как решить эту задачу. У каждой задачи есть решение, только его надо вовремя найти.
            Дмитрий помолчал, ничего говорить не стал, затушил сигарету, бычок засунул обратно в пачку, развернулся и уже начал отходить от командира, когда Матвеев его окликнул:
            - Дима, не держишь для меня кирпич за пазухой?
            Он пожал плечами:
            - Нет. Зачем? Мы же вместе. Это будет не по-нашему.
            - Когда ехали в топливозаправщике, ты сказал: «Мне уже всё равно». Что это значит?
             - Только то, что сказал и ничего больше, - жёстко пояснил он, увидев недоуменный взгляд Матвеева. - Я одного понять не могу: почему жизнь такая жестокая? Разве я причинял кому-то зло?
             - Дима, скажи, как Ирина? – Продолжал допытываться командир, не понимая друга, но ... догадываясь, каким будет ответ.
             - Спасибо, сейчас уже всё хорошо. Самое страшное позади, теперь она всегда будет с нами, она – наш ангел-хранитель. Она здесь, я видел её недавно.
             Командир еле слышно, одними губами, прошептал:
             - Прости, не знал. Почему же ты молчал?!
             - Олег, что бы изменилось? Кто ещё может заглянуть за горизонт, кроме нас? Извини, времени на отдых мало, голова должна быть свежей. Я пойду, вздремну немного?
             Командир молча кивнул, не в силах больше произнести ни слова. Дмитрий подошёл к радисту, вытащил из комбинезона кассету:
              - Женя, возьми, позже поставишь.
              - Позже - это когда?
              - Придёт время - сам поймёшь.
              - Что это? – Спросил Евгений.
              - «Чакона» в исполнении Ирины. Всё, что у меня осталось. От неё.
              Евгений отвёл взгляд в сторону, взял кассету и положил возле магнитофона. Дмитрий вернулся в «комнату отдыха», снял ботинки и лёг на кушетку. Достал сигарету, закурил. «Ну, и какая тут надежда? Хлопнут, как чижиков, и концы в воду. Кто поможет? Мы что – в самом деле бессмертные, что ли?! Никаким авось тут и близко не пахнет, - вспомнил он слова жены, - наверное, Даль не мог предположить такой исход, в те времена Россию в мире уважали, всё было просто и понятно».
              В его размышления вмешалась Ирина:
              - Дима, не волнуйся, всё будет хорошо! Я здесь, я рядом. Скоро мы будем вместе. Ничего не бойся.
              - Да я, вроде, не из пугливых, - ответил Дмитрий. – Почему ты сказала о скорой встрече? Что будет с нами? Мы погибнем?
              - Ты мне не рад?! – Удивилась Ирина, уходя от ответа.
              - Рад, но ... ты не ответила! Сама же учила говорить только правду!
              - Хорошо, скажу. Я здесь, чтобы помочь тебе.
              - Зачем?! Я чего-то не умею?! Летать разучился?
              - Ты - человек, можешь ошибаться.
              - Встречаешь меня, понимаю. Что будет со мной, с нами? - Продолжал задавать вопросы Дмитрий, в глубине души понимая, что Ирина всё равно не ответит.
               - Вас, - поправила Ирина и повторила: - Встречаю вас, героев, чтобы помочь. Вы сильны только вместе. Больше не имею права ничего говорить.
               - Помочь? Резервируешь места в райской гостинице? К нам это не относится, у нас и один в поле воин, вместе вообще непобедимы. Интересно - как же ты нам поможешь?! Бомбу из бомболюка не вытолкнешь, она подвешена на пилоне. Тогда чем поможешь, роднулька?
               Ирина рассмеялась:
               - Ты в своём репертуаре! Нет, конечно. У меня другая миссия - развею сомнения и ты выполнишь задачу. Это не помощь?!
               Дмитрий вынужден был с ней согласиться:
               - Помощь. Ира, почему тебя не вижу? Я хочу тебя видеть! Где ты, далеко?
               - Я рядом, милый, всегда теперь буду рядом с тобой...


                Московское время...


 
                ...И опять полилась божественная мелодия...

               

                Вместо эпилога.


 
             Господи! Ты слышишь меня?! Двигатели работают на полном форсаже, на пределе, прошли сверхзвук, грохот такой, что километров за пятьдесят можно оглохнуть, но Ты же не ушами слышишь, правда? У меня к Тебе просьба, Господи: сделай так, чтобы у меня получилось! Помоги рассчитать, чтобы я не промахнулся! Дай мне, Господи, сил продержаться еще ОДНУ МИНУТУ, только ОДНУ МИНУТУ!!! Ведь это так мало для Тебя! Пока будешь разглядывать пробоины в фюзеляже и переписывать в свой журнал данные преставившихся рабов Твоих, и друзей моих - Олега, Паши и Жени, МИНУТА и пройдёт. Пролетит так, что Ты и не заметишь. А мне больше и не надо.
            Только не забудь - мне нельзя ни дрогнуть, ни струсить! Если заметишь, что подумал выйти из атаки, вставь чеку в стабилизатор, чтобы застопорились рули, а угол пикирования не менялся. Он должен быть равен двадцати восьми градусам, а лететь я обязан с курсом 190! Почему так уверенно называю эти цифры?
              Когда Ты забирал к себе штурмана Пашу, это были его последние слова, он всё рассчитал верно. Он вообще никогда не ошибается! Вернее, не ошибался. Я буду помнить их всю оставшуюся жизнь, вот МИНУТА и получится. Ты позволишь мне продержаться это время? Господи, ну чего Тебе это стоит, а?! Всего-то прошу: помоги мне не упустить этот шанс, этот невозможный, невероятный шанс! Догадываюсь, Ты скажешь: «авианосец невозможно уничтожить одним бомбардировщиком». Знаю, Ты тоже листал учебник по тактике. Там чётко сказано - он практически непотопляем! Ключевое слово - "практически", но для нашего экипажа нет ничего невозможного. Ты в этом не раз убеждался. Дай мне эту минуту, Господи! Разве многого прошу? Я докажу тебе, что умные книжки тоже ошибаются...
              Наблюдаю визуально – огромная серая громадина с высокой надстройкой. Хозяин морей, океанов и судеб земных. Его, наверное, даже шторма боятся, стороной обходят. Огрызается, гад. Очередной пуск ракет в мою сторону, потянулись белые ниточки смерти. Это не страшно. Не волнуйся, Господи, они сейчас уйдут в сторону: перед смертью Женька успел включить пассивную защиту, а Паша – скинуть ловушку.
               Мой Бог, можешь представить вменяемой нацию, которая додумалась назвать авианосец - «Свобода»?! Почему разрешаешь им диктовать свои условия всему миру? Неужели Ты можешь быть на их стороне?! Нет, не верю, не могу поверить в это! Разве может так быть - чтобы хоть кто-то был на их стороне? Они же не люди, Господи! Но кто-то же тогда их сотворил?!
               Прости меня, Господи! Тебе, конечно, виднее, не наказывай за вопросы и сомнения сейчас, погоди еще 45 СЕКУНД! Всего-навсего СОРОК ПЯТЬ СЕКУНД! Столько горит спичка, которой Ты можешь зажечь свечу за упокой экипажа. Ты только погоди ... и помоги. После всё обсудим, хорошо? Если захочешь, объяснишь - я пойму, а что не пойму – в то буду истово верить, как остальные: и зачем позволил издеваться над другими, и мог бы Ты избавить нас от этих безбожников, и есть ли Ты вообще? Ой, прости, что-то не то ляпнул, да?! Прости, пожалуйста! Поверь – не со зла! К Тебе спешу...
                Что мы Тебе, Господи, плохого сделали? Настолько плохого? Или новое испытание придумал, Господи? Ну вот, видишь, я все делаю, чтобы его выдержать. Я выдержу, Господи, я не дрогну, не сверну в сторону, только Ты помоги мне чуть-чуть! Ты всё видишь, Ты всё знаешь, Господи! Ты видишь – Земля раскололась на два лагеря: на добрых и злых, на тех, кто живёт как умеет, и тех, кому это не нравится, на тех, кто верит в Тебя с открытым сердцем, стараясь быть чище душой и деяниями, и тех, кто прикрывается Твоим именем, совершая грех. Ты же сам сотворил эту землю, Господи, ну неужели Тебе не обидно за неё?! Может, всё-таки хоть капельку, капелюшечку, обидно? Тогда помогай!!!
                Ты же видишь, они несут только проблемы, горе и страдания миллионам. У них нет ничего святого! На их деньгах написано, что они верят только Тебе, но это же ложь, Господи! У них всегда слова расходятся с делами! Они предают тебя, потому что Ты для них – никто!!! Удивлён? Раздосадован?! Тогда почему не накажешь? Ты привык к страданиям и уже не обращаешь на это внимания? Когда их «мирная» ракета попадает в автобус с детьми, Ты, наверное, в это время смотришь футбол, потому и не видишь этот ужас? Ты знаешь, Господи, что дети перед смертью умеют кричать как взрослые? Просто они за мгновение, за миг, пока осколки, обрывающие последние надежды, входят в неокрепшие тельца, проживают целую жизнь и умирают седыми, словно старики. Они не успеют ничего оставить после себя, зачем они тебе нужны такими?! Тебе их тоже не жалко??!!
                Почему тогда не отберёшь у всех оружие? Не хочешь... Почему???!!! Молчишь? Не знаешь ответ или притворился, что не слышишь?! Скажи ещё, хочешь побыстрее забрать детишек к себе, чтобы они не мучились?! Но они не мучились, они же – дети! Они радовались каждому дню, подаренному Тобой, но тут пришли НЕЛЮДИ. Странные у Тебя представления о справедливости...
                Господи, ответь: почему забрал моих друзей, а меня оставил? Не могу смотреть на Олега, ещё несколько минут назад он улыбался, хотя было явно не до смеха, сейчас сидит в кресле с развороченной грудью. Спасибо, что хоть мучиться его не заставил. Паша с Женей тоже погибли мгновенно. Ещё бы не попасть в такую мишень! На боевом курсе маневрировать невозможно, да и не предназначен для этого наш авилайнер. Понимаю, что носит земля наша грешная всех, но плохих Ты ТАК не забираешь, как хороших. Даёшь возможность понять, кто они на самом деле, чтобы долгий и трудный путь к покаянию и исправлению им обещан в качестве наказания за грехи? Понятно, и я грешил, а кто не без греха?! Тогда почему Ты захотел, чтобы именно я поставил точку в нашем задании?
               Господи, Ты же видишь, что ЭТИ ребята значат для меня, тогда зачем заставляешь страдать? Если считаешь, что ПОЛМИНУТЫ, оставшиеся до встречи с ними, - мгновение, то, пожалуй, наступил тот редкий случай, когда Ты ошибся. Это – вечность, Создатель! Секунды – годы. Десятилетия! Их ещё надо прожить, между прочим! Как это сделать в одиночку?
                Господи, говорят, Ты не любишь самоубийц? Сделай для меня исключение, ну, пожалуйста! Урони мне на защитный шлем, прикрывающий мою грешную голову, что-нибудь потяжелее, чтобы не пришла и тень мысли о спасении, чтобы эта мысль не заставила вывести ракетоносец из пикирования!
                Господи, а правду говорят, что предателей Ты тоже не жалуешь? Кем же я тогда окажусь, если катапультируюсь? Олег, Паша и Женя у Тебя, наверное, уже чистилище прошли, и ждут меня. Ждут и видят, как я страдаю, ничего не могут сделать, не могут подсказать, как раньше. Я смогу, я дотяну, верьте в меня, ребята! Если нам удалось сбить три «Суперстара», значит, сегодня всё удастся! Ради вас, ради вашей памяти, сейчас начнётся действо! Смотрите как я салютую вам, как я вас приветствую, мои боевые друзья, лучшие, единственные! 
                Мы, русские, тем и отличаемся от других народов, что можем сделать невозможное. Это не точка зрения, это – диагноз, который пока ещё в мире учитывают, хотя уже и не всегда в это верят. Уйдём мы, наше поколение, и всё – идущие за нами уже не знают, что за страну можно умереть. Он знают, что её можно только грабить.
                Господи, а ведь Ты можешь всё, но не хочешь в этом признаваться! Откликнись, Господи! Вдруг я дрогну, проскочу мимо авианосца, к примеру? Кем же я буду тогда для них, Господи? Ты же сына Своего послал умирать за других, разве же я самоубийца, я же не для себя! Мне бы только сделать нелюдей на «Freedom» свободными, как они этого и хотят. Они же всегда об этом говорят, только делают почему-то всё наоборот. Наверное, души блуждают в потёмках, вот и ошибаются, а я им дорогу подскажу, и – вся любовь! Тогда они больше никому зла не сделают. Ты мне поможешь, Господи? Я только на Тебя уже и рассчитываю, больше не на кого...
                Господи, у меня есть ещё 20 СЕКУНД, ответь на личный вопрос: как там мой Димка? Ему пятый годик пошёл, совсем большой стал. Как он? Что умеет делать? Ты хоть научил его завязывать шнурки на ботиночках? А буквы с ним учишь?  Он очень сообразительный, я знаю. Тебе с ним легко? Не сильно докучает? А что ему нравится? Какие игрушки любит? Наверное, самолёты? Я помню, как он в животике у Ирины замирал на пару секунд, заслышав звук взлетающего бомбардировщика, а потом продолжал пинаться пуще прежнего. Знаешь почему, Господи? Он возмущался - полёты начались, все смотрят, один он не видит этой красоты! Слава Тебе, Господи, теперь мой мальчик не один – Ирина с ним. Ты, похоже, перестал справляться, потому и забрал её к себе? Что они сейчас делают? Как всегда, ждут папу с полётов? Небось, волнуются? Скажи им, осталось совсем чуть-чуть, вот закончу манёвр и встретимся. Успокой их, пожалуйста, Господи!
              Какими мы были наивными – вспоминать тошно! Мы росли в стране развитого социализма и были уверены, что нам-то уж точно воевать не придётся, все войны пришлись на наших дедов и отцов, а мы будем только отпугивать врагов от наших границ громким рёвом форсажных камер. Мы считали, что они увидят, что у нас самое лучшее вооружение, и не полезут к нам. Что может быть лучше профессии защитника Родины?! Господи, Ты же это прекрасно понимаешь. Конечно, мы думали, что ничего, кроме локальных конфликтов уже никогда не будет. Для этого достаточно пострелять десантникам или пульнуть в агрессора какую-нибудь умную ракету. Параноиками считали старшее поколение, неспособное отказаться от идеи войны. Не войны ради войны, мы никогда не вели наступательных войн, всегда только защищались, правда, не всегда удачно – ведь не каждый год у нас Суворов рождался. Вот и готовились к ней. Теперь понимаю: они были не параноиками – провидцами, они не знали, но предчувствовали, а мы – глупые дети. Хорошо, что управляли страной не мы – они. Иначе не на чем мне было бы сейчас лететь к этому авианосцу, раздающему свободу всем желающим направо и налево...
              Господи, хочу признаться в страшном грехе. Я, если честно, не верю в Тебя. Ну, не умею я верить в Высшую Силу, в Создателя, в Отца небесного! Не умею! Я в себя верю, в свои руки, в свой разум, в друзей своих, в человечество, в конце концов, как ни высокопарно это звучит. В то, что люди, при всём их идиотизме, ещё способны создавать, любить, радоваться... А в Тебя, Господи, мне никогда в голову не приходило верить. Ты меня прости за это, пожалуйста.
              Ты, говорят, мстительный? Давай мне на том свете отомстишь за всё, а на этом чуточку помоги, ладно? Всего-то ПЯТНАДЦАТЬ СЕКУНД! Тогда, Господи, делай со мной всё, что пожелаешь. Хоть в котел со смолой, хоть на вертел над костром...
                Господи, целых ЧЕТЫРНАДЦАТЬ СЕКУНД еще! Нет, уже ТРИНАДЦАТЬ! Знаю, не Твоё это число, не любишь его, но через него тоже нужно пройти. Холодно-то как! Из пробоин свищет ледяной воздух, руки немеют, но пока держусь бодрячком. Надеюсь продержаться. Да, тут ещё одна проблема нарисовалась: пожар в первом и втором двигателях, видать, заклятые друзья перебили топливопроводы, или лопатки компрессора начали рассыпаться, непонятно, да и некогда размышлять. Температура двигателей уже в красных секторах. Выключать нельзя, тяги не будет, могу промахнуться, мне трудно определить траекторию, лобовое стекло в крови и трещинах, теперь я и авианосец уже не наблюдаю. Ты не поверишь – не наблюдаю, но... чувствую. Как тот недавний самолёт-заправщик, который ускорил нам встречу с Тобой. Повезло нам, могли ведь и на свою базу вернуться, в живых остались, но задачу не выполнили бы. А у нас такого никогда не было, это - хуже смерти.
                Слава Тебе, Господи, оборудование кабины ещё работает. Знаю, что авианосец должен быть там, куда направил самолёт, когда пройдёт ОДИННАДЦАТЬ СЕКУНД. Я вижу только приборную доску и держу угол пикирования ровно двадцать восемь градусов на курсе 190. Так завещал мне Паша, я должен выполнить его последнюю волю. Не взорваться бы раньше времени! Ты не допустишь этого, Господи? Я хоть и не верю Тебе, но ... всё-таки ... верю...
                Скорее бы! Скорее!!! Господи, говорят, когда Ты создавал время, кажется, Ты его многовато создал, для меня точно – многовато. Извини, что я к Тебе с такими претензиями, Господи, это же невозможно – ДЕСЯТЬ СЕКУНД! С ума сойти можно! Куда мне столько? Или это Ты специально, Господи, чтоб о Тебе успел вспомнить? Мудро, только тяжело-то как, руки закоченели в судороге: уже не чувствуют ничего, один Ты знаешь, чего мне это стоит.
                Страшно как, вот теперь, когда никого, кроме меня, тут нет, могу сказать честно: страшно умирать. В бою, когда нас много, не так страшно, да и не думаешь о страхе, времени на это не остаётся. Работаешь, если можно об убийстве себе подобных так говорить, Ты же создал нас одинаковыми, просто у каждого своё представление о счастье, вот и приходится идти на крайние меры. Одному страшно всегда, только в компании можно подавить страх, а одному – впору застрелиться, проживая вместе с Тобой эту минуту, превратившуюся в вечность, зная, что можно в любой момент выйти из атаки. На миру и смерть красна... Врагу не пожелаешь. Даже вот этим нелюдям, которые встали у нас на пути. Они ещё не знают, что их ждёт через ДЕВЯТЬ СЕКУНД.
                Теперь мне их не жаль. Никого не жаль! Он убили моих друзей. За что убили, Господи? Мы им ничего плохого не сделали, и делать не собирались. Мы только хотели равновесия, чтобы никого не заносило в сторону. Чтобы мир знал - есть ещё страна, могущая сдержать самого свирепого и коварного врага в своей истории. Если этого не сделаем мы, больше некому, ведь так, Господи?
             У Тебя проблемы со связью, наверное? Я уже ближе к авианосцу, чем к Тебе, вот Тебя и не слышно, наверное. Мне осталось ВОСЕМЬ СЕКУНД, Господи. Всего-навсего! Целых восемь секунд еще, а Тебя не слышно по-прежнему! Как же, Господи, я продержусь столько времени?! Я всего-навсего человек, мои возможности Ты сам ограничил, они не беспредельны? Думаешь над ответом или молчишь из вежливости?
             Кстати, а Тебе меня слышно, Господи? Надеюсь, что слышно, хотя какая уже, в сущности, разница? Нет, есть еще разница – ещё есть восемь секунд, и я ещё успеваю выйти из атаки и катапультироваться. ТАК ПОМОГИ МНЕ НЕ СДЕЛАТЬ ЭТОГО!
              Господи, я тебя всуе столько раз вспоминаю! Ты меня извини, Ты же понимаешь, мне больше не с кем говорить, некому прокричать, нечем больше голову занять, чтобы в ней и тени мысли команды «вывод» не появилось, чтобы онемевшие руки не дрогнули, не рванули на себя ручку, чтобы все получилось, я тебя еще целых СЕМЬ СЕКУНД буду дергать, Ты уж прости и потерпи! Нужно мне Тебя доставать, нужно, потому что я в эту молитву вкладываюсь так, что больше ни о чем и думать не могу! Вот, обороты второго двигателя раскрутились выше ста процентов, он сейчас разлетится на куски, но это уже не важно.
                Скажи, что будет раньше: взорвётся самолёт или я всё-таки долечу до авианосца?! Вот я думаю, что двигатель должен разлететься раньше, потому что так подсказывает логика, основанная на Твоих законах, кстати. Сидеть и ждать взрыва – не самое приятное, что бывает в жизни! Сегодня я уже это испытал, перегоняя топливозаправщик. Заметил, даже не спрашиваю – чьи проделки?! Конечно, Ты можешь ускорить встречу, но мне очень надо долететь до авианосца! Есть у меня предчувствие, так и будет. Пока всё идет по плану, Господи, видишь, как все хорошо?! Я Тебе ору во всю глотку и удерживаюсь от соблазна, так что потерпи, Господи, еще чуть-чуть, всего СЕМЬ МГНОВЕНИЙ...
             Нет, ШЕСТЬ СЕКУНД. Честно говоря, я на Тебя в большой обиде. Знаешь, кого мне жаль? Тех, кто останется после нас. Особенно жаль родных - жён и детей наших ребят. У Олега – две очаровательные близняшки-девочки, у Паши и Жени растут пацаны. Как они жить будут? На что?! Пенсию ещё нужно выбить. Зачем обрёк наши семьи на нищету? То, что авианосец потопим, так это ещё нужно доказать, может, он сам взорвался – на мину или айсберг напоролся, разве так не бывает?! Скажут, мужья пропали без вести или того хуже – перешли на сторону врага, трупов-то нет, вот и не заплатят пенсию по случаю потери кормильца. Ходи потом годами, оббивай пороги разных кабинетов. У кого хватит сил и выдержки на такое? Может, что и получится, но только не бесплатно, конечно. А откуда у них деньги? Бесплатно в России только птички поют, это Ты ввёл такие порядки. Ты позволил её разграбить. Мы в это время охраняли тех, кто грабит страну. Ты можешь объяснить – зачем так было надо?! Зачем Ты с нами ТАК обошёлся? Мы – самая безобидная нация в мире. И самая терпеливая. За что нам эти мучения??!!
                Маму очень жаль. Она этого точно не перенесёт. После смерти отца и моего сына жила только мной и Ириной, нашими успехами. Череда смертей её здорово подкосила. Она так ждала внука, Ты не дал. Честнее сказать, дал и сразу забрал. Мама, ты уж прости, ты уж пойми меня как-нибудь, ты же всегда меня понимала, мама...
               Господи, слава Тебе! ПЯТЬ СЕКУНД, уже поздно выводить, осталось только лететь вперед, под рев трёх двигателей, никуда не денется этот разносчик свободы и демократии, сейчас сольюсь с ним в едином экстазе. Сам нарвался, хотя лично мы с самого начала были против, Ты же знаешь. Мы хотели его обойти, не получилось.
               Господи, за разговорами как-то не удосужился спросить: получается, Ты с нами при помощи «Чаконы» общался, да? Значит, Ирина была Твоим доверенным лицом? Можешь ответить хоть на этот вопрос?
               Ну, вот и все! Ни хрена мне Тебя не было слышно, и не удалось почувствовать. Видимо, не судьба. Креста на мне нет, и не крестили меня. Видимо, Ты на запросы от таких абонентов не отвечаешь. Одна радость, что, с Тобой беседуя, удалось сделать то, что хотел. Если Ты вообще есть, конечно. Вот и узнаю, всего-то СЕКУНДА осталась, Господи. Сейчас встретимся, если есть с кем.
              До скорого свидания через секунду! Встречай меня, Господи, раба своего, в миру – помощника командира корабля, Романова Дмитрия Ивановича! Прошу – позаботься, пожалуйста, о стране моей, не дай ей скатиться в пропасть и погибнуть – ведь не для этого назначил нам сбор у Себя?
             Господи! Самолёт сотрясает взрыв, жарко-то как, Господи! Вход к Тебе с парадного, через Преисподнюю?! Зачем с такой помпой?! Я же привык незаметно, скрытно как-то, забыл, что ли?
            Время останавливается. Влетаю в белый туннель. Куда пропал авианосец?! Я не понял – мы попали в него или нет?! Не могу сообразить: почему всё остановилось? Кругом только свет, яркий свет, бьющий прямо в лицо. И - больше ничего.
            Нет, Господи, вроде двигаюсь куда-то. Или показалось? Перекреститься уже не успеваю, не взыщи. Да нет же – двигаюсь! Точно! Опять двигаюсь, Господи! Что это было? Момент прерванного движения? Это и был МОМЕНТ ПРЕРВАННОГО ДВИЖЕНИЯ?! Значит, то было ... ожидание? Объясни, Господи, что было на самом деле?!
             Иду куда-то. К Тебе иду? Яркий свет! Вижу какой-то силуэт, смутно, правда. Ты?! Это Ты, мой Бог??!! Если Ты – здравия желаю...

                Март 2006 г.