В детстве Ивана Кузьмича всегда было лето.
К полудню мальчишки возвращались из леса. Объевшиеся малины, разморённые солнцем, они шли не торопясь. Останавливались и со злостью, с наслаждением чесались: крапива в окрестностях Шепилово была на редкость жгучая. Тропа выходила на бугор и круто ныряла вниз - к деревенскому пруду. Кто-нибудь обязательно кричал "Э-ге-гей!" или "0-го-го!" или даже "Ура!" и все бросались бежать, набирая скорость и захлёбываясь от ветра. Жёлто-зелёные поля с обеих сторон равномерно покачивались и как бы на крыльях несли Ивана Кузьмича к долгожданной прохладе пруда.
Иван Кузьмич барахтался в воде, отфыркивался, окунался с головой, но держался у берега - плавать он не умел. Видно, что-то не так было в его фигуре: то ли руки слишком тонки, то ли задняя часть слишком тяжела - в мать Марию. Только шёл он ко дну как камень. Но плавать Иван Кузьмич очень хотел: по морям, океанам и великим рекам Сибири. А пока что он плавал по пруду на плоту. Болтал в воде ногой и поглядывал на берег.
На берегу Любка - дочка бабки Полины - полоскала бельё, Любка высоко подтыкала юбку, и Иван Кузьмич задумчиво разглядывал её белые, как молоко ноги. И однажды от этой великой задумчивости Иван Кузьмич приподнялся и шагнул к Любке. Зелёная вода сомкнулась над его головой, Иван Кузьмич забарахтался и стукнулся головой о брёвна; плота. - Тону! - подумал Иван Кузьмич и бешено замолотил руками и ногами. На миг голова его показалась над водой, - Тону! - заорал Иван Кузьмич и пошёл ко дну.
От преждевременной погибели Ивана Кузьмича спас Ванька Плуев - первый на селе тракторист.
- Ну что, гроза морей, жив? - Ванька Плуев стоял над Иваном Кузьмичем мокрый, рыжий, молодой и весёлый.
Грозой морей Ивана Кузьмича прозвали за пристрастие к океанам, великим рекам Сибири и ещё - что самое обидное - за неумение плавать.
- Жив, кажется... - тонким голосом ответил Иван Кузьмич и вздрогнул от звонкого хохота.
- Кажется! - Любка стояла рядом с бесстыже подоткнутой юбкой и весело смеялась: - Кажется! Ой не могу: он не знает, жив он или нет!
Любка хохотала и белые ноги её выше колен дрожали.
- Чего ты ржёшь? - весело говорил Ванька Плуев: - Чего ты ржёшь, когда человек, можно сказать, чудом спасся апосля кораблекрушения.
Ванька Плуев весело облапил Любку и повалил в траву. А Любка ржала и дрыгала белыми ногами. Но потом вскочила и залепила Ваньке Плуеву звонкую пощёчину:
- Ты чего делаешь? С ума спятил, жеребец! Чего ты делаешь?
Но Иван Кузьмич этого уже не видел и не слышал, потому как бежал быстро: сам не зная куда, лишь бы подальше от пруда.
- Дура! Дура! Дура! - твердил он про себя и вдруг нехорошо засмеялся: он вспомнил как мужики дразнили Ваньку - первого тракториста - неприлично переиначивая его фамилию, а Ванька злился и лез драться...
За обедом Иван Кузьмич сидел мрачный и в глубокой рассеянности крошил хлеб. Дед Пахом не любил такой непорядок. Он сидел во главе стола, торжественный, как и полагается при еде, и аккуратно придерживая свою дореволюционную бороду, подносил ко рту ложку. Так же не торопясь, он основательно облизал ложку - деревянную с обглоданным узором - и вдруг на удивление резво вскинул руку и больно стукнул Ивана Кузьмича ложкой по лбу. После этого дед Пахом, как ни в чём ни бывало, молча продолжал свою трапезу.
Иван Кузьмич, хотя и привыкший к дедовскому способу воспитания, на этот раз вскочил, открыл и закрыл рот, и убежал на сеновал: плакать в душистое сено.
Месть свою Иван Кузьмич вынашивал долго и бережно. Он строил разные планы: один ужасней другого. Но вот однажды он шёл мимо сельсовета и увидел Ваньку Плуева. Тот стоял с ведром краски в одной руке и с малярной кистью в другой руке и, жмурясь, смотрел на белое полотняное полотнище. Большими красными буквами было написано: "Даёшь коллективизацию !" План мгновенно созрел...
Любка лежала в высокой траве, раскинув руки и ноги и безмятежно улыбаясь во сне. Ивану Кузьмичу стало её жалко. - И чего она улыбается. - думал он: - Бесстыжая... -
Иван Кузьмич сидел в кустах и ждал, когда Любка проснётся. Вот она открыла глаза, потянулась всем своим молодым здоровым телом и села. И вдруг Любка дёрнулась и завопила:
- Кровь! Кровь! Убили! Ой, убили! - она вскочила и побежала. Она бежала и вопила: - Убили! Убили меня!
- Это не кровь! Это краска! - закричал Иван Кузьмич, который и сам испугался своей мести. Но Любка его не слышала...
8 июля 1982