В дверь забарабанили, одновременно нажимая на звонок, так, что хоть святых выноси! Ритка бросилась открывать. Не успел щелкнуть хлипкий замок, как дверью ее с силой отбросило в сторону. Виталий ввалился в комнату и огляделся, презрительно поджимая губы. Быт, конечно, непритязательный: диван да кровать... Ну еще телевизор, как же без него, без опиума-то! Одежду девчонки хранили в старой тумбочке, а что не умещалось, висело на плечиках в крошечной, полтора на полтора, прихожей. Да и не так уж много у них было этой одежды.
Виталий подбежал к Миле. Она лежала на кровати и молча смотрела на него.
- Ой как все запущено! А лицо-то, лицо! Как подушка, как будто неделю запоем пила. Вставай, будем в порядок приводить.
Мила молчала, смотрела на Виталия и молчала. Эта ее неподвижность, бледность, отрешенность подействовали на Виталия, как красная тряпка на быка.
- Ну, вставай, чего разлеглась!
- Оставь ее, видишь человек не в себе! –Встряла Ритка. Она потирала плечо, видно ударилась, когда он ее дверью-то шарахнул. Но возмутиться не решилась.
- В себе, не в себе... Не на курорте! На работе сегодня не была – это ладно. Переживем. Я вон Светку колоть научу. Она тебя подменять будет.
Он присел на кровать, аккуратно поддернув брюки.
- Но вот завтра нам с тобой на телевидение идти надо. Пробная съемка у меня. Там, понимаешь, прохлаждаться не приходится. Все с налета. Кто не успел, тот опаздал. Ну, давай, девочка моя, ну давай, лошадка моя рабочая...
Он ласково приподнял Милу, посадил, прижал к себе.
- Ты же меня не бросишь? Правда? Ты же все для меня сделаешь? Правда?
От этой его ласки Милу затрясло, губы закривились, из горла стал вырываться не плач даже, а какое-то подвывание.
- Ой, Виталька.... Ааааоо... я не могу, я не могу, а вдруг он там тоже будет?
- Кто? Кто будет-то? Там много народу будет.
- Ну, он, знаешь кто...
-Да не знаю я никого! Перестань выть. Еще больше лицо опухнет. У вас лед есть? – Это уже к Ритке. А та стала, руки в боки, у нее это называлось позицией номер раз, боевой стойкой.
- Ну ты даешь! На ходу подметки рвешь!
- Лед неси! Рассуждать в Муходрищенске у себя будешь! Поняла?
- Я-то поняла! А вот ты не понимаешь!
Но все же пошла в кухню...
Мила рыдала в голос, судорожно вцепившись в Виталия.
- Ну перестань!.. Перестань тебе говорят!
- Я не пойду... ,- слова давались с трудом, но Миле было очень важно сказать, так чтобы он понял. Она просто умрет, если еще раз увидит Вадима. – Я не могу, я не могу, я умру, Виталька, ну пожалуйста. Пожалуйста! Милый, родной!
Виталию стало противно. Пальцы эти цеплючие, слезы-сопли...
- Да что ты заладила... не могуууу...
Он даже передразнил ее подвывания, очень складно, в унисон.
- Ты мне должна, понимаешь?
И стал трясти ее за плечи. – Понимаешь? Ферштейн, дура набитая? Я тебя породил, как говорил классик, я тебя и убью, если не пойдешь, конечно!
- Виталик, простиииии..... Прости! Тебе противно, наверное, что он со мной... ну, что я с ним.... Прости, я не могу без тебя! Я тебя люблю... так сильно. Прости!
-Да что ты заладила! Одно и тоже... Любишь, так пойдешь! И все будешь делать, как надо! И улыбаться, и соответствовать. Для меня же это важно, пойми!
Тут Ритка прибежала с кульком, сделанным из полотенца и набитым кусочками льда.
- Чего так долго?
Виталий принялся водить холодный и мокрой поверхностью кулька у Милы под глазами. Она дергалась и вырывалась....
- Ааааааооо... Нет, не могу...
Виталию это быстро надоело. Он бросил кулек на кровать и пару раз быстро, но крепко ударил Милу по лицу. Они синхронно с Риткой вскрикнули. И Мила опять завела свое ааааооо...
- Не бей, дай мне, я приведу ее в чувство!
- Это же истерика, форменная истерика. Я тебе как врач говорю!
Виталий встал с кровати, вытер руки носовым платком.
- Значит так. На работу сегодня не ходи. Приведи ее в чувство. Завтра, чтоб как огурчик моя девочка была. Компрене, Ритусик?
Он вытащил стодолларовую бумажку и бросил на кровать.
- Ну ладно, пока. Устал я от вас. В общем, до завтра. И не вилять! Меня рассердить – мало не покажется!
Размашистой походкой он вышел из комнаты и, навсегда, как оказалось впоследствии, из жизни Милы...
Ритка сделала чашку крепкого сладкого чаю. Выпив его, Мила перестала дергаться, дыхание немного успокоилось, она даже порозовела.
- Ну, что делать будем. Мне кровь из носу на работе надо показаться. Попрошусь в вечернюю смену, скажу перепутала...
Она взяла деньги и положила в карман.
- Ты как тут одна, продержишься?
- Рит, он меня не простит никогда... Такое не прощают. Я ведь только для него была... А теперь....вот как получилось.
- Дурочка ты, вот у меня вопрос: простишь ли ты его когда-нибудь... Мил, ну ладно, я приду и подумаем, как быть... А ты пока поспи, поспи. Сон все лечит....
Ритка оделась, хлопнула дверь. Мила немного подождала и тоже стала одеваться... Джинсы, теплая кофта, любимое длинное пальто... Что еще? Ах, да, сумка, в неё паспорт... Денег много не надо, только на проезд. Ручка, бумага... Карандаш тоже сойдет... Бумаги не нашлось, но вот блокнотик вместо нее.... Это даже лучше! И темные очки. Лицо, действительно, как подушка! Мила усмехнулась, глядя на себя в зеркало. Надела очки. Они были очень моднючие, дорогие, не совсем темные, а такие вроде как дымчатые... глаза сквозь них видно, но не совсем, загадочно смотрятся в общем. То, что сейчас надо. А то, как выйти-то! О, Боже, о чем я думаю, - подумала она и вышла из квартиры, тоже, как оказалось впоследствии, навсегда.
Ехать до ВДНХ было долго, с пересадками... Народу в метро много, но это хорошо. Мила не чувствовала себя наедине со своим горем. А то, что это горе, поняла в первые же минуты, как очнулась... Жизнь рухнула. Не будет больше доктора в белом халате. Веселого и доброго Витальки. Он обнимал ее своими руками, прижимал к своему телу, наполнял ее, придавал ей смысл. Сейчас она была пустая, ненужная, отброшенная скорлупа. Использованная другими, измызганная, изгаженная. И тут уж горячей водой не отмыться. В нос ударил запах спермы. Чужой спермы чужого мужика. Милу чуть не вырвало. Чуть – не считается, как бабушка говорила...
Толпа задвигалась, а с ней и Мила. Вот и все. Пора выходить. Осторожно, двери открываются, не толпитесь, выходите по одному.
Поднявшись наверх, Мила сориентировалась в лабиринте магазинов и магазинчиков, которые окружали в Москве все станции метро. Она прошла не ко входу на выставку, как ее теперь называли, ВВЦ, а к бывшей гигантской скульптурной группе – рабочий и колхозница. Мила помнила ее по заставке к фильмам «Мосфильма». Как приятно было предвкушать будущее зрелище, видя их, неразрывных, черно-белых, подсвеченных лучами прожекторов... Как зачарованная смотрела Мила на экран. И рабочий и колхозница никогда не подводили ее.
Сейчас их не было на месте. Сняли, размонтировали на реставрацию, да так и не смогли обратно собрать. Мила прочитала как-то статью о Мухиной в глянцевом журнале. Статья была неинтересная. Мила среагировала на картинку. Но информация запала, даже гордость какая-то появилась за скульптора. Вот ведь, женщина, а такую махину соорудила. Неповторимую. Разобрать-то разобрали, а вот собрать никто не может!
На этом месте остался только пьедестал.Недалеко проходила трамвайная линия. То, что нужно. Вот и лавочки. Посижу здесь, а потом пойду.
Мила села и вытащила из сумки блокнот и карандаш. Паспорт переложила в карман, который был внутри, в подкладке пальто. А то вдруг сумка отлетит, потеряется, кто-то украдет. Нужно быть уверенной, что ее опознают. Почему-то казалось, что это важно.
И пусть по паспорту она Людмила, Люська. Ладно. Ведь ей будет все равно. Милой она не будет, это точно. А матери сообщат, наверняка сообщат.
Нет, о матери думать не надо. Она не поняла бы ее. Мужчин в ее жизни не было. Как сама Люська-то родилась, не понятно!
Мила раскрыла блокнот и стала писать: Виталька, любимый мой, прости меня. Я тебя люблю больше самой жизни моей... После того, что со мной случилось, я не смогу тебя любить...
Потом подумала и добавила: Прости меня, я виновата, не смогла отбиться от них... Я не верю Ритке, что это ты с Вадимом устроил...
Она все перечеркнула... Начала сначала: Виталий, твой любимый голос, я слышу его сейчас, и когда я умру....
Странно, но вот тут, прямо наяву, в вечернем мареве фонарей, у Милы стали появляться те же ощущения, что иногда во сне... Пальцы, держащие карандаш, стали отдаляться.... утолщаться.... руки отдалились... все стало огромным... сама Мила растеклась, разветвилась, потеряла форму....
Сквозь вату, которая уже некоторое время мешала ей слышать, прорвались какие-то звуки... Мила с радостью среагировала! Это помогло ей избавиться от всегдашнего наваждения.
На скамейке рядом с ней сидел мужчина. В неверном свете его нельзя было рассмотреть. Но он был огромный, темный, массой своей занимал всю лавочку. Мила вдруг поняла, что он вот так сидит уже некоторое время. Ширинка его была расстегнута и из нее торчал огромный член. Он тоже казался черным в наступившей темноте. Мужчина издавал любовные звуки и потряхивал членом. Вглядевшись, Мила заулыбалась, даже засмеялась – настолько нелепым показалось ей то, что она увидела, по контрасту с ее мыслями, с ее намерениям... Происходящее походило на какой-то бред! Но мужчина принял ее смех как согласие и стал валиться на нее. Мила оттолкнула его изо всех сил. Черный силуэт качнулся от нее, а потом опять стал заваливаться. Мужчина хватал ее за руки, пытался заставить ее взять это в руки. Невольно она рукой коснулась члена и завизжала на такой высокой ноте, что спящие на рядом стоящем дереве птицы всполошно заорали. Эта поддержка придала ей сил. Мила вырвалась и помчалась, не разбирая дороги прочь...
***
Начало см. Мила в Новой жизни