Коренному

 

 Коренному Канадской волости Бабакину З.А
 от Рулевого 3-го ранга Поспелыша А.А.



 Уважаемый Зураф Абдулхакович, потревожил я Вас донесеньицем ранним утречком. Основание на то имел наиважное, паче чаяния радел за дело наисрочное.
 А допреж всего поспешу донести до Вас, что подрульный мой Насир Коммунарович пошел супротив 27 параграфа устава Партии. Не доклал Рулевому, что имеет на дочь подозрение. Стал шпионить за ней через скрытую видеокамеру. А наводку наушничать дала дама еённая классная.
 В том, что классная дама забрезжило сразу сомнение. Разве может быть так, чтобы дама параграф нарушила?
 Передерий – подрульный мой – даму сыскав, усадил ее сразу на стул, вынимающий истину. Разумел Передерий, что дама без роду, без племени, без супруга с партийным достоинством.
 Та по-первости гнула свое, но скоро без правды соскучилась. Разве «даме» по силам перечить моего Передерии мнению? Хоть пристроил он к ней инструменты дознания из тех, что дозволены, только те, что в сидении стульчака спрятаны.
 Так что сканер, мыслишки полоть, оказался без нужности. Все сказала и так: и что дама она никакая не классная, не парторга и сроду парторгою не была; а жила она в браке с бухгалтером партии Взятышем; за измену ему из супружниц в служанки опущена. Позже стакнулась с неким актером Приданчевым. Он придумал морочить подрульного Бедного басенкой, что мол Лиза его, может быть, любострастием мечена, попирает Заветы Ленона без роздыху.
 И до этого хором с Приданчевым всякие козни готовили. Голова у них – он: то в хламиду святоши нарядится, то играет в учителя, то воплощается в доктора. Маргарита при нем, вроде как, на подхвате приклеена. И сама не хотела, но очень уж взгляд магнетический. Как посмотрит, так кожа гусиная делалась, прослабляло, сиречь разжижало характер в понос, и случалось мочи ни с того ни с сего недержание.
 И спасибочки нам за ее из-под гнета спасение. Благодарность ее распирает, хотит теперь сызнова приникать к стопам Ленона и в покаянии выдать сожителя: где живет, дышит чем и какие замыслил он каверзы. Очень, видно, со стульчика встать захотелось «учителке».
 Передерий мой верный привстал ловить злого актеришку. Нет, апорту не дал, осадил, заподозрил я происк здесь. Усмотрел бузотеров-бомбистов угрозу брожения. Против нашего общества тихо тачают проруху они: поношают устои, плюют на Сынов, завиральные книжки с картинками делают; малых деток арканят в полон бузотерских рядов, чтобы там их к распутству, к блуду приохочивать.
 И схватился я за эту мысль, пока не ушмыгнула. Корешок ее стал искать в дневнике Коммунаровича. Пролистал про возню под столом и наткнулся на «ложу прокрустову».
 Надо так понимать, что устами дитя бузотеры себя обозначили. Ритуальным «крещением» в зад заарканили Ваню Гнусинского. Кракатау проснулся в душе моей кроткой, вы знаете. Вулканическим пеплом проснулся посыпать бомбистовы головы.
 Разослал удальцов-сыскарей я по темным шнырять околоточкам, расставлять на бомбистов силки, главаря в тенета ловить, не мытьем его брать, так катанием.
 А пока сыскари-молодцы мои рыскали, кликнул Бедного на дознание.
 Он вошел ко мне бледнее нежити. Под глазами – две ночи бессонные.
 Не пытал, не кричал на него, но был с ним отечески ласковым, памятуя о том, что он ходки в беспамятство делает, очищать там себя и мирское гуано соскабливать. И того мне хватило, что он от вопроса «Как звать вас?» в беспамятство бросился. Нашатырочкой ноздри подрульного бережно потчуя, возвратил его в явь и пустился пространные вить пояснения: мол, вопросом ничуть не хотел умалить его честь и достоинство. Хоть и стоит его пожурить, что взыграла вначале мошонка его взбалмошная. Ну да ладно, вопрос о другом – о вселении нашего Светоча.
 Всем известно, что Генповодырь, отщепляя от тела сознание, виться духом способен вокруг столбовых предприятий истории. Он сливается с разумом тех, кто шажок на Пути к Всеслиянию делает. Так бывает, что против таких силы темные, злобные пучатся – донимают партийцев, до белого точат каления. Поводырь роль подпорки играет их шаткому разуму.
 Открываю отчетец, вот тут – Поводырь в нем внезапно шевелится. Надо так понимать, что Светлейший почтил посещением.
 Но бывает и так, что под маской Светлейшего в голову гидра втемяшится. Ни колом, ни машиной мыслишки полоть, из-под черепа гидру не вышибешь. Гидравлическим прессом она головенку подрульного тискает. Уплощает его понимание Долга. До ублажений желудка и тела низводит все. И мораль, пригвождая к лобковому месту, сквозь распятую в пленку мошонку внушает смотреть на соратниц превратно.
 Вот откуда вопрос «как зовут» – от незнания кто он: верный Партии Сын, удостоенный, вдруг, посещением? Тогда чествуем в сан Рулевого. Почет и почтение. Ну, а ну как он гидры отрыжка, хотящая ноги стреноживать?
 С потуплением взора в столешницу Бедный ответствовал горестно: «Подозрениям вашим премного признателен. Самого поедают сомнения. Посещение было ли подлинным? Ведь к моменту контакта был паром порока ошпаренным.
 До женитьбы, на курсах подрульных аскезой себя заневоливал. До того на недели сухарик растягивал, что слеза прошибала нечаянно. Так в еде я себя урезонивал. А иной раз мусолишь и думаешь: завести не мешало бы, вроде бы, новую корочку; ну да ладно, и этот сухарик пока еще справненький, грызть да грызть еще хлебец Леноном и Партией даденный. Так в сухарике лишнем отказывал, лишь бы Светоч меня удостоил касанием. И в одежде я тоже себя ограничивал. Одеженка-то – дрянь, вся была измочалена. В дырах ветер гулял преизряднейший. Локотки неуемно наружу стремились выглядывать. Про обувку: не обувь, одно лишь прикрытие. Все подошвы истерлись от времени. Я поверх голых стоп по-индейски носил «мокасинушки». Для приличия, ибо Сыны образцом и примером должны быть опрятности. Шапку я в непогоду старался не нашивать. Резкий ветер убор головенный разваливал. Не шапченка – гротеск, да простят меня Светочи добрые. И брючины, хоть плачь, измусолились. Ну и пусть, зато крепость в штанах появилась изрядная. Оттого, что не баловал их порошками стиральными. На тернистой дороге в учебку служили они мне опорою. Помню было: идешь на политинформацию; утро раннее, чисто нутро, тяжесть крошечек хлебных забывшее. Вдруг, внезапная слабость накатит… Обмякнешь, колени в штанах подожмешь, да и дремлешь, пока не уйдет расслабление… Так себя подвигал на дорогу служения Ленону. Но напрасно… насмарку… Не крепость, а карточный домик воздвиг. Превратились «хоромы» в развалины… Возгнушался бы Генповодырь прикоснуться до них… Значит, то была гидры отрыжка, Акакий Алферовичь. И теперь наказание жду я в смирении. Хоть разжалуйте в голь перекатную, хоть сошлите на дальние выселки, только права отцова не трогайте, не казните меня разлучением с дочерью».
 Он бессильно упал головенкой в пригоршню ладоней своих. Валунами лопаток спина Коммунарыча взгорбилась.
 Я сурово сказал: «Как себя укреплял ты аскезой, про то мне и Партии ведомо». И подумалось мне: «Как такого казнить отлучением? Нечто звери какие мы лютые?» – «Оставляем тебя до поры в теле Партии. А насчет разлучения с Лизой – подумаем».
 Лобызать мои кисти подрульный не бросился. Преломил только шею в поклоне натянутом.
 Тут стук в дверь – Передерий зашел рад радешенек: на лице красным маком цветет донесение – взят Приданчев и жаждет допроса в узилище.
 Проводил я Насира до камеры и бегом в кабинет написать донесение. Пусть Приданчев в темнице, покамесь, тушуется. Передерий бомбистам устроит дознание.
 И еще: не сочтите за дерзость, дражайший Зураф Абдулхакович, но узнать бы, что мыслит Светлейший об этих событиях? Хоть, ей-ей, не пристало его отвлекать пустяковинкой от антарктических подвигов. Не дай Ленон, но если мои подозрения верные, то (ятаганом ужасным мыслишка под черепом вертится) назревает приход пересмешника (серуна, как его называют народники). Рецидивов, дай Светоч мне памяти, лет уж семнадцать как не было. И не запах ли серы над бандой бомбистов сгущается? Не под маской ли страуса-клоуна гадкий серун обозначился?
 И последнее: мудрый Зураф Абдулхакович, как бы нам не пришлось снова в бой поднимать херувимников-схимников гвардию. Чтоб не дать ему – сучьему вымени – нафекалить на камни дороги в Мечту нашу общую, светлую.

 Да явит Светоч силу мышцы своей!
 






 ПОСЛЕСЛОВИЕ


 Маргинальная повесть Мармеладова-синемантропа эпохи раннего урбанизма - дошла до нас через века изрядно потрепанной. Собственно, сохранился лишь фрагмент. Каждая эпоха, каждая форма жизни привносили в него что-то свое. Несмотря на это, стиль, размерность, структура шедевра почти не пострадали.
 С чем читатель столкнется в повести? Во-первых – с многоканальным звучанием терций и квинт души синемантропа, раздираемой: с одной стороны – позывами глубинных слоев мозга (слоев, науглероженных звериными инстинктами; с другой – запретами и установками коммунистического общества. Во-вторых – с ответом на свой вопрос.
 Автора исповеди – Насира Бедного можно сравнить с героем другого фрагментарно дошедшего до нас произведения – с набоковским Гумбертом (отсылаю читателя к фондам архива Косматоса), но мармеладовский Насир гораздо сложнее Гумберта; тот без обиняков растормаживал застарелые психологические блоки копулятивными актами с падчерицей. Насир-синемантроп камуфлирует напряжение перед Насиром-партийцем, который, в свою очередь, маскируется перед инспектором-рулевым. Происходит психическая аберрация – двойное преломление сознания Бедного, вызывающая галлюцинаторные эффекты.
 Очевидно, перед нами личиночная стадия развития разума в момент перехода. Причем, сама ситуация, вызывающая катарсис, инициируется некими третьими силами. Напряжение (в данном случае – половое, как наиболее типичное для расы синемантропов), замороженное идеологией и аскезой, внезапно достигает той отметки, когда происходят скачкообразные пертурбации психики. Что следовало за ними? К сожалению, повествующие об этом главы не сохранились. Любознательный читатель может их лишь промоделировать T-P матричным способом (весьма грубым) с акцентом на, разумеется, логотипы рубиновой метки.
 До странности марионеточно и плоско выглядят все персонажи повести, кроме, пожалуй, загадочного старика, но не будем забывать – цель такого аппликационного наложения фигур на фон – вызвать у читателя эффект отсутствия. За ним – этим туманом подчеркнуто синтетической реальности – высится громадная тень замысла автора.
 Кто он был – одинокий гений, эзопом прячущийся за личиной Насира Бедного? Раздаются голоса, что «Физиология» – не подлинная, всего лишь талантливая подделка, созданная коллективом мнемо- имитаторов системы Сиреневой Сотенки. Не такого мнения архивариус Дзютенки и полигональная структура Ив-Вогранка. Их уверенность зиждется даже не на том, что ткань текста пронизана многочисленными аллюзиями древнейших произведений, не доступных коллективу мнемо-имитаторов; Дзютенки и структура Ив-Вогранка говорят о квантованных свойствах фрагмента, кои подделать невозможно.
 Итак, создателем шедевра был синемантроп. И можно только предполагать, какой взрыв произвело в коммунистическом обществе появление «Физиологии» и каким гонениям подвергся его талантливый автор. Из протоистории знаем: орудием подавления личности в эпоху раннего урбанизма были, так называемые, «бутырки». Сырыми застенками и пыточным оружием они превращали Личность в слепой придаток государственной машины. Непокорные вынуждены были спасаться от бутырок на чужбине. Но и там бутырки простирали к ним свои нечистые руки. Это объясняет, почему лучшие из предразумных прикладывались порой к бутылке, искали утешение в чреслоугодии и чревоугодии. «Метастазы предразума» – так назвал Дзютенки трагедию непонятой Личности.
 Глубока философская канва повести. Здесь кроется целый ряд воззрений ученых мужей-синемантропов: Зигимунда-Френда (Друга) с его учением о Либидо – инстинкте продолжения рода, звучащим оглушительным крещендо во всех поведенческих мотивах; Карла-Юнга (хотя правильно было бы именовать его Карлом-Шкипером, так велик его вклад в психоанализ синемантропа) с его теорией коллективного Эго или некоего всеобщего информационного поля; и сотни других древнейших ученых-анахоретов, чьи догадки о конечной цели эволюции биоты дошли до нас на слоновьих бивнях и глиняных табличках. Думается, понадобится не одно поколение пытливых историков-реликтоведов, прежде чем над философской начинкой шедевра, а стало быть – над причиной исчезновения биосферы планеты Землянка, приоткрылась завеса тайны. Быть может, ключ лежит в образе инфернального старца, перекликающийся с гипотезой Колин-Уилсона о паразитах сознания.

 ЪьЬЪЪ
 Реликтовед углеродно-белковой паузы