ИГРЫ РАЗУМА,
или «Ту-144» глазами летучих мышей
Уважаемый читатель!
Некоторое время назад, я затрагивал проблему несоответствия некоторых допущений SETI господствующим ныне физическим теориям. Например, очевидной способности инопланетян перемещаться в пространстве (или передавать информацию) со сверхсветовой скоростью. Без этих допущений невозможно объяснить многие наблюдаемые явления, в частности «астросоциологический парадокс», однако, сделав их, мы выводим проблему SETI из разряда научных гипотез в область паранауки.
Возможно ли совместить несовместимое? Разумеется, нет сомнений в том, что, скажем, специальная теория относительности (СТО) математически безупречна, на протяжении несколько десятков лет является инженерной наукой. Многие машины, например ускорители элементарных частиц, рассчитываются по формулам СТО, и их работоспособность служит лучшим подтверждением истинности расчётов. Не менее справедлива и общая теория относительности (ОТО), поскольку её удостоверяют прямые астрономические наблюдения (отклонения лучей света в поле гравитации Солнца и галактик, смещение перигелия Меркурия и др.). С другой стороны, нельзя не сомневаться, что эти теории (как и всякие теории, вообще) не претендуют на абсолютную истину, согласуя лишь те факты, что известны на данный момент. Математическая безупречность и строгая логическая последовательность – ещё не свидетельство адекватности. Теория Птолемея, например, была вполне безупречна и достаточно точна, чтобы предсказывать солнечные и лунные затмения на тысячелетия вперёд. В каком-то смысле она являлась инженерной наукой XV столетия, ибо морская навигация во времена Колумба и Васко да Гамы производилась именно «по Птолемею»! Соответствие истине всегда приблизительно, и лишь усилиями многих поколений учёных научные теории обретают способность по-настоящему объяснять мир.
Древнегреческий философ Аристотель, создавший в IV веке до н. э. первую из известных нам физических теорий, утверждал, что тело может двигаться равномерно лишь при наличии приложенной к нему постоянной силы. Поэтому в его системе мира главным источником движения Солнца и планет являлся некий Перводвигатель, располагавшийся за Сферой неподвижных звёзд. Нельзя сказать, что Аристотель во всём ошибался – он, несомненно, не ограничивался одними умозрительными построениями, проводя также и опыты с движением различных тел, верно описав их в целом. Другое дело, что философ не предполагал существования силы трения, что и привело его к неверным выводам.
На протяжении XVII столетия, усилиями Кеплера, Галилея и Ньютона была создана новая физическая теория, которая не опровергала старую теорию Аристотеля (как это часто пишут), а уточнила и дополнила её. Галилей первым обосновал, что сила, приложенная к телу, вовсе не задаёт скорость последнего, а лишь придаёт ему ускорение, на основании чего Ньютоном были сформулированы три знаменитые закона. Классическая механика по сей день остаётся одной из важнейших наук, и никому не приходится сомневаться в справедливости её законов. Поэтому когда к концу XIX века постепенно стали накапливаться факты, противоречащие ей (смещение перигелия Меркурия, опыт Майкельсона и другие), речь опять-таки шла не о полном пересмотре механики, а об её уточнении и дополнении. Именно эти проблемы решал Альберт Эйнштейн, создавая специальную (1905 г.) и общую (1915 г.) теории относительности. Теория Эйнштейна более соответствовала истине, нежели теории-предшественницы, но также несомненно, что и она не является «венцом творения» и в будущем появятся теории ещё более точные.
Несколько слов о том, как я лично отношусь к теории относительности. Ещё с детских лет мной обуревало чувство обиды на взрослых, твердящих, что ни один предмет в мире не может двигаться быстрее, чем световой луч. Трудно смириться с существованием непреодолимого барьера на пути к звёздам. (А в те годы каждый советский мальчишка ещё мечтал стать космонавтом и когда-нибудь отправиться туда.) Позже, в старших классах школы и на вузовской скамье, где состоялось знакомство с преобразованиями Лоренца, я чересчур въедливо вглядывался хитроумные закорючки математических символов. Сомнения не изжиты по сей день, хотя физика, признаюсь честно, никогда не была любимым мной предметом, и общий багаж моих знаний в области СТО и ОТО не превышает уровень среднестатистического обывателя.
Вот почему я был несказанно обрадован, когда некоторое время назад мне случайно попалась старая-престарая книга Глеба Анфилова «Бегство от удивления. Книга для юных любителей физики с философским складом ума» (Москва, «Детская литература», 1974 г.). Привлекло меня то, что автор просто и доходчиво (я бы даже сказал, что весьма доходчиво) изложил материал на давно интересующую тему. Примерно половина книги посвящена СТО и ОТО, но самое главное - автор весьма наглядно отразил ход рассуждений, которым в начале минувшего века следовал Альберт Эйнштейн. Он-то и представлял для меня наибольшую ценность.
Как известно, учёный начал с простого, на первый взгляд, вопроса: всегда ли события, кажущиеся одновременными для одного наблюдателя, окажутся одновременными и для другого?
На стр. 109 книги Г. Анфилова приводится схема мысленного эксперимента, иллюстрирующего рассуждения Эйнштейна. На носу и корме корабля стоят два сигнальщика (А и В), которые держат ракетницы. По команде капитана (С), находящегося на мостике точно посередине корабля (т. е. на равном расстоянии от А и В), участники эксперимента одновременно пускают ракеты. За ходом опыта, помимо капитана следят ещё двое наблюдателей – лётчик пролетающего самолёта (L) и смотритель маяка (М). Самолёт обгоняет корабль, его скорость, естественно, многократно превышает скорость судна, маяк же неподвижен. Очевидно, что трое наблюдателей – капитан, лётчик и смотритель маяка представляют три независимые системы отсчёта, движущиеся одна относительно другой.
Движение наблюдателей подобрано так, что в момент пуска ракет все трое – лётчик, капитан и смотритель оказываются на одной линии (L’ С’ М). Именно в этот момент к каждому из наблюдателей должен прийти свет от выпущенных ракет. Условимся, что движение корабля и самолёта равномерно, и что скорость света не зависит от скорости источника.
Что увидят наблюдатели? Поскольку капитан всегда находится на равном расстоянии от сигнальщиков, он решит, что ракеты взлетели одновременно. То же самое заметят и другие наблюдатели (соответственно, А’ L = Б’ L и А’М = В’М), но в отличие от капитана, лётчик и смотритель находятся в иных системах отсчёта, чьё положение непрерывно смещается относительно корабля. Каждый из наблюдателей полагает, что его система отсчёта неподвижна, и всё что он видит – смещается относительно неё. Пока лучи света бегут к наблюдателям, корабль немного сдвинется вперёд относительно маяка. Лётчик, напротив, обгоняет корабль, поэтому на взгляд последнего корабль сместится назад, относительно самолёта. Смотритель, анализируя увиденное, будет утверждать, что хотя свет обеих пущенных ракет пришёл к нему одновременно, расстояния с которых они были выпущены, разные – от носа до маяка меньше, а от кормы до маяка – больше (на рисунке АМВМ). Лётчик же увидит, что корабль смещается назад и, следовательно, в момент пуска от кормы до самолёта должно быть ближе, чем от носа (ВLАL). Поскольку расстояние в ходе опыта постоянно меняется, и лётчик, и смотритель предположат, что ракеты были выпущены не одновременно: для смотрителя первым пускал сигнальщик с кормы (В), а для лётчика – с носа (А). Согласно теории Эйнштейна, бессмысленно задавать вопрос, кто же из наблюдателей прав? Оказывается, все они правы в равной степени, поскольку житейское понимание одновременности, весьма далеко от истины.
Комментируя эксперимент, Г. Анфилов приводит следующую аналогию:
«Я вижу [на столе] лампу и чернильницу. Ставлю чернильницу перед лампой так, чтобы она загораживала [свет]. Оба предмета расположены прямо по лучу зрения. Сдвигаю голову влево – чернильница оказывается справа [от лампы], сдвигаю голову вправо – чернильница оказывается слева. Обхожу стол так, чтобы впереди была лампа и, сдвинув голову вправо, опять вижу чернильницу справа и т. д. (…) В какой же стороне чернильница «на самом деле» – справа, слева, спереди или сзади лампы? Вопросы эти бессмысленны, пока не фиксировано расположение наблюдателя. Понятия «впереди», «сзади», «справа», «слева» – относительны. (…) Безраздельно царствует относительность одновременности в мире событий, удалённых на звёздные расстояния. Там, если события причинно не связаны, понятия «раньше» и «позже» совершенно неопределённы (…) Не верьте писателям-фантастам, сочиняющим что-нибудь похожее на фразы: «Космолёт врезался в атмосферу [планеты] Арктура, а на Земле в это время встречали новый, 1999 год.»
В самом деле, например, в повести А. и Б. Стругацких «Попытка к бегству» Антон, командир туристского звездолёта, нарекая только что открытую планету Саулой, и диктуя в бортовой журнал: «юлианский день 2 542 967 », имеет в виду именно внутреннее бортовое время корабля. Что же касается Земли, откуда они только что прибыли, то, бросив взгляд в достаточно мощный телескоп, экипаж тотчас бы убедился, что там «в это время» стоит весна 1767 года (аккурат царствие Екатерины II ). Ну а «какой это был год» по местному календарю аборигенов Саулы не ясно и по сей день… Время относительно, что и требовалось доказать!
Куда интересней, однако, рассмотреть абсолютное событие, сохраняющее свою суть, из какой бы системы отсчёта его ни рассматривали. Оттолкнувшись от эксперимента с ракетами, Г. Анфилов предлагает заменить абстрактных сигнальщиков конкретными дуэлянтами. Пусть на носу корабля (см. выше) встанет Евгений Онегин, а на корме – Владимир Ленский, наблюдатели же (капитан, лётчик и смотритель) теперь становятся секундантами. Онегин стреляет в Ленского (в точности по Пушкину). Ленский падает с пулей в сердце. События эти необратимы и однозначны. Однако, обстоятельства, сопутствовавшие разыгравшейся драме, для каждого из очевидцев предстанут совершенно по-разному.
Так более всего правдоподобной будет выглядеть версия лётчика, который сперва заметит выстрел на носу корабля, потом – пулю, просвистевшую мимо его самолёта и, под конец – смерть Ленского. Перед капитаном все эти события развернутся параллельно, как бы одновременно свершаясь в один и тот же миг: пуля, ещё не успевшая покинуть ствол, и она же – уже мчащаяся мимо свидетеля, и в то же самое мгновенье – смерть Ленского. Но самое невероятное увидит смотритель маяка – вначале падение мёртвого Ленского, и только после этого – роковой выстрел! Вот тут и кроется краеугольный камень специальной теории относительности. Запрет на сверхсветовые перемещения – вовсе не каприз Альберта Эйнштейна, но железное условие соблюдения принципа причинности. В самом деле, если допустить, что пуля всегда движется медленнее света, мы лишь тогда увидим цепь событий именно такой, какой её предписывает логика – вначале выстрел, затем полёт пули, и только потом – вызванная ею смерть. В противном случае кто-нибудь из свидетелей увидит «как Ленский падает замертво, хотя Онегин ещё не стрелял».
Принцип причинности лежат в основе научного мировоззрения, вот почему стремление соблюсти его выглядит понятным. Однако всегда ли выполняется последовательность причин и следствий в нашем многообразном мире? Пожалуй, настала пора проститься с Г. Анфиловым, автором столь увлекательно написанной книги, и самому шагнуть в неведомое.
Продолжим мысленные эксперименты. Не так давно все мы стали свидетелями войны в Ираке, где самое широкое применение нашла боевая авиация и её новейшее оружие – управляемые бомбы. Итак, вы – военный корреспондент (скажем, CNN), ведущий репортаж из Багдада. Как раз в эту ночь, взлетев с авиабазы, расположенной где-то в Кувейте, американский F-15Е, вдвое превысив скорость звука, лёг на боевой курс. Цель – здание министерства обороны. Со съёмочной группой вы стоите в паре кварталов от него. «Война в прямом эфире» разворачивается одновременно перед вами и миллионами зрителей. Что наблюдаете вы (и вслед за вами мы на экране телевизора)? Истребитель-бомбардировщик поражает цель управляемыми бомбами. Поскольку его скорость вдвое превышает звук, мы не можем услышать его приближение. Невозможно также и заметить самолёт, поскольку стоит глубокая ночь, а у нас нет приборов ночного видения. Наконец самонаводящиеся бомбы оснащены не лазерной, а более примитивной (и более помехозащищённой) инерционной системой управления. Поэтому первое, что мы увидим – ослепительную вспышку в ночи, за которым, спустя сотые доли секунды последует ощутимое сотрясение почвы: скорость распространения волн в грунте в сто тысяч раз медленнее скорости света. Скорость звуковых волн в воздухе ещё меньше, поэтому гром взрывов, вперемежку с грохотом рушащегося здания долетит до наших ушей секунды через три (если бомбы разорвались в километре от нас). Но лишь после этого наблюдатели, наконец, уловят присутствие виновника разыгравшейся катастрофы: ударная волна самолёта достигнет места, где расположились корреспонденты, оглушив их рёвом турбореактивных двигателей. Взрыв бомбы и разрушение здания – столь же абсолютные явления, сколь и смерть Ленского. Итак, нетрудно подобрать условия, при которых цепь причинности окажется нарушенной.
Разумеется, скептики могут возразить, что вышеприведённый эксперимент от начала и до конца некорректен. Несмотря на то, что наблюдатели не видели причину взрыва (летящий самолёт), тем не менее, теоретически существовала возможность наблюдать его ещё до начала атаки (например, если бы у нас под рукой случайно оказался бы радар). Что ж, усложним эксперимент.
Вообразим планету, населённую фантастическими существами, не подозревающими о наличии в природе электромагнитных волн. Причина проста и банальна – у этих существ напрочь отсутствуют органы зрения, которое им заменяют другие органы чувств – например эхолокации. Инопланетяне «видят» окружающий их мир приблизительно так, как это делают наши медики, сканируя внутренние органы пациентов посредством ультразвука (или, если угодно, как его видят летучие мыши). «Эхо-зрение», надо сказать, может быть развито великолепно – будучи активными хищниками, летучие мыши не только способные летать в полнейшей темноте, не натыкаясь на препятствия, но и ловить при этом весьма мелких насекомых. Некоторые виды рукокрылых способны «вычленять» добычу на фоне густых помех, когда, скажем, ночная бабочка сидит на стволе или ветке дерева! Летучая мышь, охотясь, воспринимает не электромагнитные колебания, как наши глаза, а акустические, распространяющиеся в воздухе куда медленнее, чем свет. Естественно, что у придуманных мной разумных инопланетян «предельной скоростью» будет считаться не скорость света, а скорость звука. Воображаемые разумные существа понятия не имеют о существовании звёзд и планет – ведь акустические волны не распространяются за пределами атмосферы – конечно, какие-то астрономические явления они всё же наблюдают (тепло днём и холод ночью, приливы и отливы, падения метеоритов), но объясняют они их по-своему. За долгие тысячи лет на этой планете возникла и развилась достаточно совершенная наука. В частности, существа, как и мы, способны создавать разнообразную и сложную технику (например, самолёты). Предположим, что в один прекрасный день учёным и инженерам инопланетян удалось построить сверхзвуковой самолёт, точный аналог «Ту-144» или «Конкорда» (законы аэродинамики и для людей, и для фантастических безглазых существ одинаковы). Собрав несколько образцов опытной машины, конструкторы приступают к их лётным испытаниям. Посетим их аэродром и послушаем, что они говорят о своём детище.
Уже с первых фраз становится понятно, что испытывать технику существам гораздо труднее, чем нам. Обитатели придуманной планеты понятия не имеют о радиосвязи, радарах и т. д., меж тем знать об обстановке на борту и, вообще, осуществлять навигацию необходимо. Как же безглазые инженеры выходят из положения? Оказывается, вдоль будущей трассы полёта развёрнута сеть акустических маяков, звуковые волны которых улавливает бортовой локатор самолета, подсказывающий пилоту о положении машины в пространстве. Связь с экипажем поддерживается следующим образом. Приближаясь к очередному контрольному пункту, бортовой компьютер автоматически сбрасывает телеметрические данные на магнитный диск, находящийся в специальной капсуле в хвостовой части самолёта. По команде бортового компьютера капсула отделяется от самолёта. Теперь данные как можно скорее должны попасть в распоряжение наземных служб. Для этого капсула оснащена реактивным двигателем и микрокомпьютером (по сути, она аналог нашего высокоточного оружия – управляемой бомбы или крылатой ракеты). Стремительно спикировав к контрольному пункту, капсула тормозит, раскрывая парашют в считанных метрах от земли, после чего дежурный персонал, вскрыв дискету, передаёт записанные данные в центр управления полётами по телеграфу . Обратные сообщения передаются аналогичным образом. На контрольном пункте в режиме постоянной готовности стоит зенитная ракета в головной части которой, вместо заряда взрывчатого вещества, находится другая капсула с дискетой. Сбросив на неё данные, центр управления (всё так же по проводам) посылает команду «Ключ на старт!», и ракета взлетает. Предположим, что скорость самолёта - три звуковых, ракета способна развить пять скоростей звука. Она стремительно настигает самолёт, после чего, ориентируясь на звук особых сигнальных маячков самолёта, компьютер ракеты отыскивает стыковочный узел в корме, и капсула с сообщением плавно причаливает (технически это несложно).
После столь долгого (и, возможно, утомительного) рассказа попытаемся представить, как в сконструированном мной мире соблюдаются причинно-следственные связи. Покинем ЦУП и на минутку заглянем на площадку командно-измерительной станции, расположенной на трассе полёта: интересующий нас самолёт уже подлетает к ней. «Увидеть» собственное творение инопланетяне смогут лишь тогда, когда оно само оповестит о себе – ударной волной и рёвом двигателей. Итак, «суперсоник» находится точно над контрольно-измерительным пунктом, на высоте, скажем, 33 км от поверхности (скорость звука на планете такая же, что и на Земле). Наблюдать не замечает его присутствия – ещё бы, ведь звуку предстоит добираться целых полторы минуты! В этот самый момент в соответствии с программой полёта бортовая телеметрическая капсула отделяется от самолета и устремляется к наблюдателям. Её скорость – 5М, так что поверхности она достигнет, приблизительно, за 20 секунд. Итак, перед наблюдателем внезапно, «как бы из ниоткуда», появляется капсула (почти до самого конца спуска её скорость превышает звуковую). Предположим, что процесс поиска и расшифровки информации максимально автоматизирован и происходит стремительно: спустя десяток секунд принятая телеметрия по проводам отправляется в ЦУП, что также много времени не потребует (по проводам, как известно, сигнал распространяется со скоростью света). В ЦУПе поступившую информацию обрабатывает сверхбыстродействующая ЭВМ – ей хватит десятка секунд, чтобы приять решение. Опять же по проводам команда поступает в капсулу ракеты, которая тотчас стартует. Предположим, что весь этот процесс – от прибытия первой капсулы, до ответного старта связной ракеты – займёт 40 секунд. Растерянный наблюдатель фиксирует всю эту активность, по-прежнему не видя самолёта: звук двигателей «суперсоника» всё ещё добирается до поверхности. Проходит ещё 30 секунд, когда наблюдатель слышит, наконец, далёкий громовой раскат, сменяющийся глухим рокотом – только теперь инопланетянин начинает видеть «эхо-зрением» стремительно удаляющийся самолёт – за истекшие полторы минуты тот успел «отмахать» без малого сто километров…
Итак, перед наблюдателем разворачивается картина полного расстройства причинности. Подобно тому, как Владимир Ленский успевает погибнуть до рокового выстрела Евгения Онегина, мы, оценивающие ситуацию «глазами» инопланетянина воочию зрим прибытие посылки раньше, чем нам покажется её отправитель!
Любопытно, что и пилоты, и инженеры в ЦУПе никакого нарушения причинности не замечают: за каждым донесением, посланным с борта, по прошествии определённого промежутка времени следует поступившая «с земли» команда (и наоборот). По мере ускорения самолёта, интервал между ними постепенно возрастает (проявление эффекта Доплера), однако сам порядок «донесение – ответная команда» сохраняется неизменным, даже после пересечения «звукового барьера». Само по себе превышение скорости звука причинность не нарушает. Итак, можно предположить, что наблюдатель надёжно установит причинность явления лишь в том случае, когда он сам является полноправным участником этого явления. Если наблюдатель всего лишь очевидец, т. е. не принимает участия в явлении, то на его взгляд причинность будет нарушаться как угодно. С другой стороны, Евгений Онегин – пусть даже пуля его летит быстрее света и, следовательно, невидима – не может не знать наверняка, что именно после его выстрела погибает Владимир Ленский, а никак не наоборот! Что же до мнений секундантов (капитана, лётчика и смотрителя) то они имеют значение более чем второстепенное.
- Ну а соль-то рассуждения в чём? – уже, наверное, ворчит раздражённый скептик, - В чём же состоит пресловутая «ошибка Эйнштейна»?
А в том и состоит она, что причинность тоже относительна, подобно тому, как относительна одновременность! Ошибочным оказалось стремление Эйнштейна (и вслед за ним – остальных физиков) распространить обязательный принцип сохранения причинности на все без исключения системы отсчёта! Изгнав из физики эфир с его «абсолютным пространством» и «абсолютным временем» Эйнштейн попытался любой ценой спасти хотя бы «абсолютную причинность»: ради этого с мясом, с кровью он безжалостно выдирал и отбрасывал прочь всё, что, как казалось, нарушало гармонию. Непреодолимый световой барьер, отрезавший от нас сверхсветовые движения, непроницаемый горизонт событий, отделяющий чёрные дыры от наблюдаемой вселенной – едино общая граница, пролегающая меж нашим уютным миром и «внемировым хаосом». Учёного подвело навязчивое стремление приписать природе божественную сущность, и его знаменитое «бог не играет в кости» и есть самое уязвимое место в созданной теории. Видимо, сказалась пресловутая инерция мышления, присущая даже гениям: всё-таки Эйнштейн был сыном XIX века, унаследовавшим его представления о возможном и невозможном.
Далеко неслучайно, что создатель теории относительности так до конца жизни и не принял квантовой механики с её принципом неопределённости. Именно неопределенность Гейзенберга впервые поколебала тысячелетнюю уверенность в том, что каждое явление может быть одновременно локализовано в пространстве-времени и при том измерено. Это также нарушает причинность: ведь если явление нельзя локализовать, то нельзя судить о том, где и в какую именно эпоху мы сможем обнаружить следствия известной нам причины, с другой стороны, если явление не поддаётся измерению, невозможно однозначно утверждать, следствием какой именно причины оно является. Но если причину нельзя обнаружить, то для наблюдателя её всё равно, что не существует, хотя для какого-нибудь другого наблюдателя, глядящего на мир каким-нибудь особенным взором, причина эта фиксируется своевременно и достаточно надёжно. Вся беда в том, что наблюдатели не всегда могут общаться между собой!
Например, землянин, посетив планету безглазых инопланетян, мог бы поведать им о существовании радиоволн и даже объяснить, как построить радиоприёмник или, скажем, радар. Тогда, следя за самолётом с помощью локатора (т. е. став полноправным участником эксперимента), наблюдатель командно-измерительной станции увидит заранее приближении даже «гиперсоника» и никакого нарушения принципа причинности не зафиксирует. Но что мешает предположить, что и роковая пуля Онегина, «летящая стремительней, чем свет», также может быть обнаружена, пусть даже и не зрением, а каким-нибудь шестым (седьмым, восьмым, девятым и т. д.) чувством? Ошибка учёных заключается в том, что они покорно идут на поводу у антропоцентризма.
Остаётся, правда, другой вопрос, – а как же быть со знаменитой формулой E = mc и преобразованиями Лоренца, однозначно гласящими, что масса ускоряющегося тела по мере приближения к световому барьеру возрастает до бесконечности? В справедливости формул сомневаться пока не приходится, раз их подтверждает опыт, однако нельзя не заметить, что эмпирические данные, накопленные физиками, едва ли можно счесть достаточными. Во-первых, наши приборы не точны, во-вторых, до околосветовых скоростей пока удаётся разгонять лишь элементарные частицы (в лучшем случае – атомные ядра). Быть может, когда мощность синхрофазотронов позволит ускорять макроскопические тела, будут открыты новые пока ещё неведомые эффекты, заставляющие пересмотреть преобразования Лоренца.
Масса даже мельчайшей пылинки в десятки и сотни тысяч раз превосходит массу любого из атомных ядер. По мере приближения к скорости света это макроскопическое тело неминуемо станет искажать своею массой окружающий пространственно-временной континуум. Близ «светового барьера» такое тело уподобится миниатюрной «чёрной дыре», а линии гравитационного поля, окружающего его, соответственно, – «кротовой норе» – тут-то и должны проявить себя явления, о которых не подозревают теоретики. Само собой, я не ставлю под сомнение постулат о скорости света в вакууме, как о фундаментальной физической константе. Но разве скорость звука в воздухе (при неизменной плотности, температуре и прочих параметрах среды) не является такой же фундаментальной константой? Превышение скорости звука самолётом радикально меняет условия обтекания его встречным потоком воздуха – аналогично и превышение скорости света должно радикально изменить свойства вакуума, окружающего космический аппарат.
Так или иначе, никто сейчас не может утверждать, что до конца очерчен весь круг фактов, связанных со сверхбыстрыми движениями. По большей части они исследованы поверхностно. В конце концов, Лоренц и Эйнштейн вывели свои преобразования из закона сложения скоростей Галилея – частного случая теории относительности для малых скоростей. Так может быть и преобразования Лоренца всего-навсего частный случай какого-то более общего закона? Недостаток математических способностей заставляет меня остановиться: предоставляю читателю (безусловно, более сведущему, чем автор) возможность самому судить о том, насколько я прав или не прав. В заключение мне остаётся лишь поблагодарить Глеба Борисовича Анфилова, без книги которого я никогда не написал бы это письмо.
Итак, если мои рассуждения верны, то запрет на превышение скорости света так же справедлив, как и запрет на превышение, скажем, скорости звука. Он попросту абсурден. Сверхсветовой звездолёт так же невозможен / возможен как и сверхзвуковой самолёт и если учёные на полном серьёзе запрещают звездолёты, они на том же основании обязаны требовать запрета и для «суперсоников». Но мы-то ведь знаем, что и «Ту-144», и «Конкорд» летали когда-то в славном прошлом! Так может когда-нибудь наступит и долгожданное будущее, и на звёздную трассу в свой первый рейс выйдет сверхсветовой звездолёт?