Будни олимпийцев

БУДНИ ОЛИМПИЙЦЕВ
1.
 
 Давным-давно это было… Был мир, и в центре его лежала благословенная земля, населённая счастливыми людьми, звавшаяся Грецией, а над миром, выше неба и облаков, воздымался исполинский Олимп, где среди сияющих снегов обитали боги. Богов и богинь было во множестве, самых разных: прекраснейших и просто прекрасных, искусных в поэзии и ремёслах, как утончённых во всём, так и по натуре простоватых – что говорится, «на любой вкус». В своих роскошных дворцах они жили как люди: водили дружбу, ссорились и мирились, заключали меж собой союзы – политические и просто семейные. Нельзя сказать, что существование богов было очень уж полезно для окружающего мира – впрочем, на сей счёт имеются разные мнения, и точка зрения автора (кстати, атеиста) весьма субъективна. Короче говоря, боги жили той жизнью, что принято именовать «полноценной», и которая является идеалом для множества моих современников.
 Само собой, жизнь сия состояла не из одних только добродетелей (ведь недостатки – суть продолжение достоинств), и за бессмертными водились неисчислимые грехи. А более всех был грешен владыка бессмертных – громовержец и тучегонитель Зевс. Казалось бы: кто как не правитель обязан блюсти порядок и закон (в том числе и супружеский), однако именно он подавал подданным нехороший пример. Устав от жены, не в меру ревнивой богини Геры, Зевс искал утешения в объятиях любвеобильных нимф и смертных. Вдали от глаз грозной супруги владыка не отказывал себе ни в чём, пускаясь во все тяжкие точно сатир, готовый ежеминутно умереть от похоти. Надо отдать должное: для дел сердечных Зевс никогда не прибегал к праву своему Вседержителя. Соблазнять он умел столь мастерски, что после на него не обижались ни обесчещенные отцы, ни рогатые мужья, ни, тем паче, покинутые возлюбленные!
 Одна лишь Гера ревновала, и ревновала ужасно – не оттого, конечно, что любила своего «ненаглядного», просто характер у неё был по-настоящему несносный. В очередной раз закатив истерику, она спешила удалиться, к своим павлинам (в «птичник», как Зевс в шутку прозвал дворец Геры), дабы в тиши уединения измыслить очередную месть. Погубила Каллисто и Аркаса, её сына (известно, чьего сына!), расправилась с Ио («На кого только польстился, муженёк, – на эту корову!» - как-то в приступе ярости воскликнула она, после чего, взяла да и реализовала мысль). Поговаривали, что и в тёмной истории, предшествующей похищению Персефоны без Геры не обошлось. Аид был трусоват, и за что на свете не осмелился бы совершить сие гнусное злодейство, не будь ему обещано покровительство. Тут златотронная владычица Олимпа поразила трёх зайцев одной стрелой: решительно пресекла противоестественную связь мужа (позабывшего про элементарные приличия), как следует наказала юную прелюбодейку, а заодно отомстила и старой пассии – Персефона, как-никак, приходилась Зевсу не только любовницей, но и внебрачной дочерью от богини Деметры.
 С тех пор, облачась во траур, мать Персефоны не являлась на Олимп, да и сам Зевс слегка пригорюнился. С женой больше не разговаривал, и, вообще, чаще старался молчать в её присутствии, (даже смотреть в её сторону больше не хотел), а когда поостыл – обернулся белым лебедем и полетел соблазнять жену спартанского царя. В общем, неспешные события текли своим чередом. Не то что Гера смирилась с бесконечными изменами мужа, но, с течением веков, они превратились в обыденную деталь её жизненного ландшафта, некий неприглядный овраг или бугор, которые ни засыплешь и ни сроешь, и даже не задрапируешь розовыми кустиками. Жить без постоянных скандалов, казалась, уже не имело никакого смысла. Истерики, которые жена продолжала закатывать Зевсу с завидной регулярностью (только затем она ещё и являлась во дворец Вседержителя), произносились без прежнего пыла – скорее с никогда несвойственным Гере олимпийским спокойствием, и даже месть, раз от раза, превращалась в будничную скуку, лишённую всякого остроумия. И так продолжалось до поры, пока в жизнь царя богов не вмешалась Фетида.
 Фетида отпрыском весьма древнего и славного рода, утратившего, увы, былое величие. Отцом ей приходился Нерей, прежний морской владыка, а родным дядею – бывший Вседержитель Кронос. Великих и славных родичей когда-то было во множестве: Кой и Крий, Япет и Гиперион, при мудром правлении которых в мире царил «золотой век», но всему наступает конец. Не желая мириться с властью титанов, олимпийцы восстали и, разбив их в страшной битве при Офрийской горе, бросили в бездну Тартара. Милосердия победители не знали: дяди, двоюродные братья, племянники, едва ли не все родственники Фетиды, оказались обречены страдать до скончания веков, и даже Нерею, поспешившему изъявить покорность новому владыке, тоже пришлось несладко. Зевс, не доверявший титанам, отдал Мировой океан в вотчину Посейдону, а прежнего морского царя, изгнанного из собственного дворца, пожизненно сослал за Геракловы столпы – на самый край Ойкумены.
 Несправедливо, что ни говори, складывалась судьба, но Фетида отнюдь не горела желанием делить жалкий жребий родни. Лишь только в заоблачную высь вознеслись чертоги Олимпа, как нереида заявилась в гости, да так и загостилась навсегда. Сколько ей было лет, толком не ведал никто, даже отец родной позабыл, когда его дочь появилась на свет. Собственно, он позабыл даже про то, что у него была дочь, которая за все тысячи лет опалы, так и не нашла времени навестить престарелого родителя. Доказывала ль она тем лояльность Зевсу, или просто демонстрировала чёрствость душевную, – не станем гадать. Факт тот, что ни единым словом, поступком либо ничтожнейшим намёком титанида ни разу не дала повода помянуть свою родословную. Для окружающих она давно уже стала полноправной олимпийкой, с гордостью неся сие звание, являясь жаждущим очам в облике прелестной и юной семнадцатилетней девы, так что ей не раз завидовала Геба, богиня юности. Не приходится удивляться, что прекрасная нереида, наряду с Афродитой, по праву считалась главным украшением Олимпа, а её великолепный с изысканным вкусом обставленный дворец сделался любимым местом встреч для всей местной богемы.
 Почему Зевс до поры не заинтересовался Фетидой? Бог его знает… Быть может, альковные подвиги на Земле, перемежавшиеся домашними скандалами на небе, чересчур отвлекали внимание, а, может быть, надо было случиться, что колесо бытия невольно завернуло в тупик. Так или иначе, но неизбежное всё же произошло, и, оправдывая поговорку, что лучше поздно, чем никогда, главный олимпиец воспылал, наконец, страстью. Как оказалось, Фетида была весьма не против (редко какая особа бывала против, коль скоро за нею ухаживал сам Зевс*), однако с самого начала выставила условие. Свою ответную любовь богиня соглашалась подарить, лишь став законною супругой Вседержителя и официальною царицею Олимпа. Для чего, естественно, надлежало избавиться от нынешней супруги – Геры.
 «Но Геры дом оставил я давно!» – горячился Зевс, - «Ноги моей в кой век там не ступало: любовь меж нами больше не живёт».
 «Так разведись теперь, за чем же дело стало! – настаивала нереида, – Владыке мира неужель пристало питаться ядом этой… златотронной…»
 Одно нехорошее слово так и вертелись на языке, но Фетида не решалась произнести его вслух. По-видимому, она не желала осквернять свой ангельский образ. Зевс с огорчением чесал затылок.
 «Вот уж и лысина моя растёт!» - сокрушённо думал он.
 Отчаянный баламут по натуре, он не требовал от своих пассий решительно ничего и ничего в них не искал. Пассии (по крайней мере, самые умные из них) платили тем же. Теперешняя нереида, бесспорно, была не просто хороша собой, но, прочим не в пример, отличалась завидным умом, в чём, собственно, и заключалась главная опасность. Шуточное ли дело – развод! Несмотря на богатый опыт (по-видимому, самый богатый на свете), такого слыхивать ещё не доводилось.
 …Самой первой женой Зевса (в ту пору ещё не Вседержителя) была Метида – не столько даже жена, сколь настоящий друг и испытанный боевой товарищ, с кем вместе молодой бог, лишь чудом избежавший ненасытной утробы Кроноса, делил скитания юных лет, закаляя характер. Рука об руку с нею довелось пройти огонь и воду, бессчётный раз сразившись с полчищами врагов. Сполна обретя силы, с Метидой - преданной союзницей, Зевс восстал и низверг Кроноса, избавив мир от тирании. И после – со своею верною женой он воссел на престол, утвердив новый порядок. И всё бы было лучше некуда, но неумолимая жизнь не желала останавливаться на сём апофеозе славы, и продолжалась своим чередом, а что больше всего портит и губит солдата, нежели завоёванный мир?! Увы, но Зевс вовсе не был создан для семейной идиллии, и потому муж не мог не отвратить своего взора от жены. Но та, на кого однажды пал оказалась поистине роковой страстью, ибо избранницей Вседержителя была не кто-нибудь, а Гера – его старшая сестра!..
 Гера была лучшей подругой Метиды, что нисколько не мешало ей (а скорее даже способствовало) откровенно презирать своего брата, отказывая Зевсу даже в обыденном проявлении внимания, не говоря уж о почестях, положенных Вседержителю. Когда же Зевс рискнул, с робостью юноши признался ей в любви, сестра, высокомерно скривив рот, посоветовала владыка Олимпа убираться подобру-поздорову.
 «Слыхала я, будто ты ни одной юбки не пропускаешь, - кричала она вслед незадачливому ухажёру своим на редкость неприятным визгливым и колючим голосом, - но не знала я ещё какой ты, оказывается, похотливый козлище! Кровосмеситель!! Ублюдок запоздалорожденный!!! Имей в виду – я ещё раскрою глаза твоей Метиде за кого она, несчастная, вышла замуж!»
 Так или иначе, но владыке неба и земли, не привыкшему к поражениям, пришлось с позором отступить, и пустился на подлость.
 …Как-то промозглым вечером, когда дождь лил как из ведра, к жилищу Геры приблудилась одинокая озябшая и промокшая кукушка. Что бы ни говорили злые языки, но доброе сердце волоокой богини всегда было готово проявить сострадание ко всякой твари! Не раздумывая, богиня спрятала «несчастную бедняжку» под одежду, чтобы согреть: тогда-то её подлый брат показал своё истинное лицо, и было уже слишком поздно! Поутру, нагло позёвывая, Зевс не удержался от замечания, что сестрёнка оказалась «совсем даже ничего», и он не прочь заглядывать почаще в сие уютное гнёздышко. Гера, обозвав его напоследок «подонком», тем не менее, возражать не стала. Ни слезинки не блеснуло на её лице! Но мир с той поры, безусловно, пошатнулся в волооких глазах, и отныне, скажем так, курочкам Гера стала предпочитать петушков…
 Разумеется, роль любовницы Геру не могла устроить, и от Метиды требовалось как-то избавляться. И вот в очередное утро, уже собравшись уходить, Зевс услыхал новость, заставившую окаменеть. Оказывается, законная супруга Вседержителя ждала ребёнка, которому (как гласило старинное предсказание) суждено было погубить своего родителя.
 «Откуда знаешь ты?!»
 Гера сладко потянулась, томно изогнув стройную спинку.
 «Сама Метида рассказала мне об этом. Мы – лучшие подруги, и секреты в одной шкатулке сообща храним».
 «Ты лжёшь, презренная!»
 Он ястребом вцепился в горло, жаждя задушить, но Гера, не поморщившись, мило улыбнулась в ответ.
 «Владыке лгать в лицо – да разве ж это можно?!»
 «Не верю, тварь! Наперсница коварства!»
 «Чего ж ты ночь проводишь с ней, женой своей пренебрегая? Или от тягости своей тебя она на ложе не пускает?! Ах, милый, ты удостоверься - сам спроси!»
 Зевс кинулся удостоверяться тотчас же, – Метида лишь загадочно улыбнулась. Наивная душа! Она мечтала преподнести сюрприз, позабыв, что муж её – царь. А цари не любят сюрпризов. И, не желая больше думать ни о чём, Зевс проглотил Метиду заодно с нерождённым ребёнком. Спустя полгода Гера, ставшая, наконец, законною супругой, родила полоумного Арея, в один миг с которым из отцовской головы (которую по сему случаю пришлось срочно разрубать топором) на свет появилась Афина - последний привет и вечный укор от первой жены… И принимая поздравления братьев-олимпийцев, наперебой спешивших засвидетельствовать своё почтение, Зевс впервые в жизни пожалел о содеянном, ибо понял, что отныне он до конца дней своих ни с кем не сможет быть по-настоящему искренним.
 С той поры и начались бесконечные шашни на стороне, что, бесспорно, украсили историю Древней Греции. Теперешнее увлечение, как и положено для дочери морского царя, была натурой весьма скользкой. И слепому было видно, что Фетида что-то замышляет, но Зевс не то чтобы ослеп совсем, но прежняя острота его проницательного взора, поддавшись божественному обаянию вечноюной прелестницы, несколько притупилась... Первой мыслью, промелькнувшей у него, было послать интриганку подальше, но Зевс гнал прочь эту мысль. По меньшей мере, на то имелись три причины. Во-первых, отказ означал явное поражение, а Зевсу ещё ни разу не приходилось терпеть поражений. С другой стороны, как ни крути, а хотя бы отчасти океанида была права: и в самом деле, он так устал от этой Геры и её бесконечных скандалов!.. Ну а в третьих… О, Свет и Тьма! До чего же прекрасной была его новая возлюбленная! Точно предвидя душевные терзания царя олимпийцев, заранее ожидая схватки желаний и сомнений, нереида решительно клонила чашу весов на сторону желаний, избрав для себя облик настолько неотразимый, что, без сомнений, осталась бы посрамлена и сама Афродита! Нет слов, она блестяще подготовилась…
 Короче говоря, дабы первое же свидание не завершилось провалом, Зевсу пришлось поднапрячься, вспомнив про все тонкости искусства ухаживания. Влюблённые сошлись во мнениях на том, что столь деликатный вопрос как развод требует всестороннего и взвешенного подхода.
 «Дай времени, неделю лишь, молю! – твердил Зевс, про себя поражаясь, что он, оказывается, и в самом деле умеет умолять.
 «Обдумай, я не тороплю…» - Фетида улыбалась ослепительной улыбкой, что была много дороже самых дорогих жемчугов.
 На том они расстались.
 Неделя, последовавшая за сим разговором, точно потонула в тумане. Дела совершенно разладились, и раз от раза чаще олимпийцы, почтительно кланявшиеся спереди, вдруг начинали переглядываться, перемигиваться, перешёптываться за его спиной. Владыка словно не замечал этого. Скорее – и в правду не замечал. Во всяком случае, он не заметил однажды, как оказался во дворце у жены, куда он не заглядывал - дай бог памяти - с той поры, что у Алкмены родился Геракл.
 Гера кормила павлинов. Петухи, один другого краше, стаей кружились вокруг хозяйки, желая выбиться в первые ряды, норовя клюнуть, а то и затоптать неудачника. Те счастливцы, кому удалось, важно пыжились, распуская во всю ширь хвосты, вертелись и приплясывали перед хозяйкой, чтобы с неописуемым, поистине царским достоинством, принять отборное зерно из её рук… От невыносимого зрелища к горлу подкатил комок. Гость едва сдержал невольный стон. Ведь это был гарем! Настоящий пернатый гарем из трёх сотен венценосных наложников! До чего ж пришлось дожить несчастному Вседержителю! Ревновать собственную жену, и к кому?! Молчание продлилось вечность. Наконец Гера швырнула зерно прочь, и павлины, оглушительно хлопая крыльями, разлетелись кто куда.
 «Я, вот, ходил… ходил, тут, рядом…» – начал виновато муж.
 Законная супруга не удостоила его даже взглядом.
 «Не кажется ль тебе, о дорогая, пора настала, нам поговорить о многом …» – он смиренно потупил взор.
 «Когда в последний раз ты печень расклевал?» – холодно спросила «дорогая».
 «Какую ещё печень?» - опешил муж.
 «Прометея».
 Проклятье! За всеми этими свиданиями, волнениями, переживаниями, у него совершенно вылетело из головы, что каждую ночь он обязан летать и выклёвывать печень у Прометея!
 «О, Гера! Я люблю тебя!»
 В ответ Гера оказалась весьма нелегка на руку.
 «Так можно челюсть своротить!» - болезненно утираясь, муж поспешно отступил на пару шагов.
 - Пошёл вон!
 «И всё же, я люблю тебя о, Гера!» – бросил Зевс на прощанье.
 Лишь только стемнело, он, стремглав натянув орлиное оперение, помчался на Кавказ. Сегодня Прометей был даже весел.
 «Приветствую владыку олимпийцев! Последнему титану лишь вниманьем, оказанным осталось дорожить, так и того лишают Прометея!»
 По наглой ухмылке, нарисованной на морде, уже издалека видно было, что узнику есть что сказать.
 «Ну, как моя кузина, дорогая?* Тебя к ней что-то прежде не влекло!»
 «Откуда только сведал…»
 «Обижаешь!.. Про вас известно всем давно. И было б любопытно услыхать из первых уст, подробно, как любилось тебе и ей наедине. Амура острие не затупилось, до сей поры в обширном колчане? А кровь по-прежнему кипит, бушуя в жилах, не сделавшись водой сырой? Способен ли как встарь, игрой, воспламенить сердечный жар, сокрыто потаенный? Твердыню покорив, дотла спешишь спалить, иль бережёшь её в осаде планомерной?»
 «Что узника смогло разговорить? Амурных дел моих его не завладевала слава … Тем паче и сестра: едва ль когда пристало её кузену на дух перенесть!.».
 «Такою ж олимпийкой стала, какою титанидаю была… Да, дрянь свою родную я никогда не мог терпеть! Но не о том теперь толкую: до шашней ваших дела не иметь всегда старался и стараюсь! Но, Эгиох*, признай, не разонравилось, вкушая власти, ею дорожить. И дорого заплатит Зевс, лишь только бы беду предотвратить!»
 «Выкладывай!»
 «Пока цепей не раскуют, уж лучше промолчу. Меня ты знаешь…»
 «Быть по сему, сейчас распоряжусь…»
 «Мне некуда спешить, ужель не понимаешь? Не видишь разве взором ты орлиным: себя в порядок привести мне ночь потратить до утра придётся. А стало быть, поелику едино твердит разноязыкая молва, что утро мудреней вчера, в чертогах Олимпийских мы с утра к беседе нынешней вернёмся!»
 «И, правда, там скорее разберёмся…– орёл взмахнул крыльями и воспарил. – По рукам!»
 На другое утро они встретились во дворце у Зевса. За ночь Прометей немало преуспел, так что сейчас по виду его невозможно было догадаться, где и как он провёл последнюю тысячу лет. Титан вошёл без стука и, не дожидаясь приглашения, сел за стол. Зевс молча протянул пергамент.
 – Это ещё что? – будучи богом, Прометей предпочитал изъясняться на языке смертных.
 – Указ. О твоей полной реабилитации, как жертвы необоснованных политических репрессий, которым тебе возвращаются все прежние титулы, отнятые звания, прочие состояния и имущество.
 – Титулы и звания – это само собой, но вот чтобы у меня было хоть какое-нибудь имущество, не припоминаю!
 – Я дарю тебе дворец и отныне разрешаю проживать на Олимпе, - пояснил Зевс.
 – Угу! Тут следить за мной много удобнее!.. «Указ вступает в силу с момента подписания»… Подпись-то, я гляжу, уже стоит!
 – Так что ты мне хотел сказать?
 Прометей, не торопясь, повертел в руках документ, перечитал его несколько раз, одобрительно покивал головой, бережно и аккуратно свернул.
 – Воистину, мой Зевс, на тебя грешно обижаться! Впрочем, благодарить тебя я тоже не стану, поскольку тонким выражениям благодарности не обучен… Кроноса, папашу твоего, ты не хуже меня знаешь, и то, как ты в своё время поступил с ним напоминать нет необходимости... Так вот, если, не ровён час, у тебя у самого сын родится – не от кого-нибудь, а конкретно от моей двоюродной сестры, - кирдык настанет Вседержителю. Вот, собственно, и всё, что я хотел сказать!
 Не дожидаясь слов благодарности, титан поднялся, собираясь уходить.
 - А ты, часом, не врёшь?
 - Ну, Вседержитель, ты хватил! Разве Прометей говорил когда-нибудь неправду? В отличие от олимпийцев, титаны не умеют лгать!
 Прометей удалился с гордо поднятой головой, а Зевс пожалел, что он олимпиец. Сейчас больше всего на свете ему вдруг захотелось стать последним из смертных! С каким бы упоением он бегал по стенам, переворачивая по пути мебель, метая во все стороны громы и молнии, чтобы по камешку, к чёртовой матери, разнести весь Олимп! Но наш тучегонитель был вынужден хранить олимпийское спокойствие.
 Тем временем, олимпийцы больше не шушукались, но начинали говорить – пока, правда, в полголоса. Вскоре Зевсу на стол потекли анонимки. Первая доносила, что каждый вечер во дворце у Фетиды под видом симпозиев, вечеринок, именин и прочих увеселительных мероприятий собираются Афродита, Афина, Аполлон с сестрой Артемидою и всеми своими музами (Каллиопой, Клио, Мельпоменой, Терпсихорой, Эвтерпой, Эрато, Талией, Полигимнией и Уранией). С недавних пор к ним присоединилась ещё и Деметра, в кои-то веки нарушившая обет и объявившаяся на Олимпе! Не далее как вчера, сия богиня горько сетовала о судьбе дочери, вынужденной влачить унизительный брак с «…уродом, чудищем, плешивым козлоногом, лишённым чести старцем похотливым, насильно умыкнувшим дочь мою. Теперь одна средь тьмы она страдает, я ж справедливым мщением горю: пусть громы разнесут Аидову берлогу, пусть молний огнь нутро её спалит! Как солнца луч приходит по утру, дыханием тепла ночную пелену, сковавшую природу, разрывая, так и возмездия да совершится ж суд – пусть цепи брака ненавистного падут! Давно б не бог, обыкновенный смертный, от мук избавил девочку мою. Коль правды на Олимпе не сыскать, в стране людей найти готова помощь*. Но нет надежды сердцу моему, вовек не сокрушить неволи Персефоны, доколи для владычицы Земли тенёта вьёт законченный мерзавец. И прахом рассыпаются труды, и ни один не всколыхнётся палец! В чём видит свой он, подлый, интерес?! Аида б растерзала я, но Зе…»
 Далее, как гласил донос, «…при тех словах Фетида встрепенулась, лилейный лик румянец озарил, душевное волненье отразил сапфировых очей воззор смятенный, и тонкий перст, к устам прикосновенный, Деметру в сей же миг остановил».
 Другая анонимка цитировала высказывания Афродиты, что в грубых и не всегда цензурных выражениях поносила богиню Геру. (Богиня любви даже в разговоре не привыкла стесняться.) Страстный монолог Афродита завершила, сказав буквально следующее: «Чтоб навсегда избавиться от этой златотронной стервы, нам в ссылку следует её отправить. А чтоб не скучно было ей одной – и муженька её в придачу. Быть может, перемена мест укрепит их семейное согласье? Жду с нетерпеньем счастья увидеть свадьбу паучихи с пауком – кто у кого откусит голову скорее, понаблюдаем мы с Олимпа между делом! На западной окраине Вселенной, где за столпами Солнце сходит в море, имеется немало островов, предуготованных от сотворенья мира, для силу потерявших властелинов».
 Шифровка третьего осведомителя, не скрывая тревоги извещала, что «Чуть солнца луч зарёю робкой, дрожащим светом небеса омыл, сегодня поутру, незваный и негромкий Олимп Хромой украдкой навестил. Он с Птичницей встречался тет-а-тет, и два часа тишком держал совет», а минувшим днём в означенном месте столь же продолжительную встречу наедине имел недавно реабилитированный титан Прометей. «Слова бесед, их содержанье, смысл, в обоих случаях остались неизвестны». Наученная тысячелетней наукой мести, Гера жила по всем правилам конспирологии. Впрочем, о чём именно договаривалась она с Гефестом и Прометеем, догадаться было нетрудно. Четвёртый, самый краткий из рапортов лаконично гласил, что «У Арея без перемен». Старший отпрыск Геры, плод их кровосмесительного союза и очевидный кандидат, прочимый своею матерью на царство, был непроходимо туп и столь же несдержан на язык, сколь и на кулаки, отчего Гера не торопилась посвящать его в свои планы.
 …Один-одинёшенек, посреди необъятного пустого зала, самый главный олимпиец восседал на троне, предвосхищая позы дюреровского меланхолика и роденовского мыслителя, предаваясь горестным думам.
 «Блаженны смертные сыны что в муках рождены, в трудах проводят дни. «Юдолью» называя свой удел, о чём ещё мечтать они желают?! Глупцы! Небось, воображают, что в облаках лишь мир царит и лад. Мол, солнце ярче светит, звёзды ближе…Один лишь только чистый здесь воздыхает фимиам душистый, да гимны распевает небожитель!.. Да коли так, – счастливей Зевса стало б не сыскать на свете! Нет, не нектар потребен нам, не полный ароматов ветер, амброзии не насыщает чаша: злодейской плоти ощущая зов, друг друга жрёт блаженный олимпиец. Мы - чрева отпрыски безумного отца богов, безумьем рождены, поганая отрыжка… Ох, Кроноса нам не хватает слишком! Тиран, детоубийца, злой амбал - вот настоящий кто был каннибал, и прав был, поступая с нами, как с пищей для своих хлебал! При нём, на Небе и в Подлунной, порядок идеальнейший, стоял. Пусть облый, пусть стозёвный, чудный! Такой что и вздохнуть свободно не давал, и всяк кто мог в Аид бежал,*спасаясь от отцовских беззаконий… Зато теперь, когда я даровал разнообразные свободы и права, мир окончательно с цепи сорвался: сын норовит со света сжить отца, жена – супруга, брат – брата своего, друг, ненавидя друга, весь свет спешит пожрать себя войной! Покоя нет меж Солнцем и Луною, меж тьмой ночной и светом дня, но в том кого винить, как не себя?! В притон вселенная оборотилась и почему, сказал бы кто на милость, мерещится негаданной порой, что времена Хаоса вдруг явились – воскресены не кем-нибудь, а мной! Ну почему так мир нелеп?! Не потому ль, что мы нелепы в мире? Что в бытии людском, что в Олимпийском пире, оскалены мы рожею одной. Завистливой, отвратной, алчной, злой, и днём и ночью одинаково кривой, такой что Счастье прочь в бега пустилось… Да где же ты, Гармония, запропастилась?!!»
 Пол тронной залы расступился, и пред очами предстал Гермес, собственной персоной. Зевс не так давно (или столетие назад?) куда-то посылал его с неким поручением, вот только куда и с каким конкретно теперь уже не мог припомнить. Не иначе, заговорщики успели опоить водой, почерпнутой из Леты…
 «Приветствую тебя, мой добрый вестник! Что нового ты слышал на Земле?»
 Гермес недоумённо пожал плечами.
 «Похоть и голод царствуют в мире как прежде. Ржавчиной тронута вера в богов. Взоры людские всё реже глядят в небеса, алча и чая о суетном, тленном…»
 «Однако! - подумал Зевс, - Но ведь зачем-то я его посылал?!»
 «Разочаровать меня пытаешься напрасно. Ещё не стар подлунный мир, в котором обитают люди. И если среди тысяч слабых, отыщется один, в ком Праведность и Сила Духа телом правят, хотя б один герой, чьи помыслы исполнены Добра и Благородства, то человечество нельзя считать потерянным! Встречал ли ты хоть одного героя, вестник мой?»
 «Увы, мой Зевс, увы, героев в мире нет! Выходят смертным в тягость силы, творения их несовершенны! Герои же, что прежде жили, преисполненны подвигов и славы, чья мощь, до самых до небесных сфер, породу возносила человечью, уснули вечным сном, в земле лежа сырой, а новые не могут народиться! Владыка олимпийцев обделил вниманием подлунные пространства, и женщинами смертных понапрасну, теперь совсем пренебрегает он! Оттого, мир умалился, люди стали мельче! Соблазн царит один взамен идей. Вот разве что Эака сын по имени Пелей, – он царь Фессалии и славный муж, хотя ещё годами слишком молод. Но, большего поведать не могу: внимая мельком отдаленный ропот, о нём я, собственно, лишь краем уха слышал, спеша к тебе. Я с вестию летел».
 «Ну вот, уже теплее! – обрадовался Зевс, а вслух добавил, – Продолжай, продолжай!»
 «Спешил к тебе я с безотрадной вестью, о том, что трудные переговоры зашли, увы, в тупик. Владыка мёртвых торговаться не привык! Он ни в какую не желает принять условия твои, и утверждает, что коль от смертной был рождён Геракл - твой славный сын, достойный чести бога - то и в Аиде навсегда, как смертный, оставаться должен он. Мол, жребий-де таков! А подлых прокуроров свора: и Минос, и Эак, и Триптолем*, (да чтоб их всех загрыз трёхглавый Цербер!) в твоё отцовское больное сердце уж готова была плевать: мол, ежели Геракл убийцею является жены, своей Мегары неповинной, а, заодно, и тех детей, что от Мегары нажил, убийцею Хирона стал и, под конец, взошедши на костёр, самоубийством нить свою прервал, быть в Тартар заключён под стражу сей должен муж, как нелюдь среди всех преступных душ! Не соглашаясь с приговором тройки этой, Аид готовность проявляет уступить. Учтя, что сын Алкмены, без разбора, безумен был, не понимал, деяниям отчёта не давал, сии убийства совершая, учтя, что всё же от рожденья он Зевса сын, а подвиги, что им совершены, могут быть приняты как искупление вины, Элизиум да упокоит его душу, апартаменты там возведены. Я видел их: достойные они Геракла славы. Удел смертной не может быть нарушен: с Аидом спорить - что воду толочь! На большее, чтоб жребий превозмочь, чтобы в сияющий чертог Олимпа сын вернулся, не соглашается Аид …»
 «Вот сволочь!»
 Владыка покинул трон. Теперь он вспомнил всё…
 «Ублюдок, негодяй, подонок! О, подлый змий, пригретый на груди!!! Чего возомнил?! Не усомнясь ничтоже, что праведник на свете он один?! Нет, всё же, ну какая сволочь!.. Что только я не сделал для него! Из брюха Кроноса извлёк едва живого! На волю выпустил, дал царство – для кого?! И даже снёс его брак с Персефоной, да будь она неладна в бровь и в глаз!!! И что теперь?! Вот только в первый раз прошу неблагодарную скотину за сына, за Геракла моего – и гад уж рад из-под коряги скалить зубы?! Да кто ж он после этого?! Гермес, скажи!!!»
 Гермес молчал.
 «Ну, в общем, так! Не мешкая, сейчас, лети обратно и скажи свинье… Короче, передай родному брату, вовсю воняет жареным в заоблачных палатах, и пусть внизу скорбят моей беде. Коль на обед здесь будет съеден Зевс – Аида подадут на ужин! От зова прошлого обид, уж нож наточен и блестит прибор столовый, что тоскуя, от новой плоти откусить взыскует. Аида приготовят споро, и пусть не чает брат отсрочки приговора: тот вынесен давно и поделом! Его однажды ели поедом. Аид, как видно, позабыл о том – так ты, Гермес, напомни поскорее*! Коль брат не добредёт своим умом, хоть ты рассудок просвети живее, на происки Деметры намекни скорее, что много свирепее жены моей! Что на Аида выросли у ней не зубы, но уже слоновьи бивни! Киприда наша местию кипит, за Адониса преисполнена обид*, чья смерть терзает сердце ей: теперь она Горгон страшней – Медузы, Сциллы и Харибды! А с ними спелись заодно Афина, Артемида, Аполлон! И коль ему не всё равно, то для спасенья меры принимать безотлагательно нам вместе суждено! Иначе ждёт его одно: в ошейнике он будет на цепи, на дне вонючей ямы выть собакой – в ином ему расчёта нет!»
 Владыка Олимпа постепенно остывал.
 «Единственный союзник у него – лишь Зевс. Коль так заведено пусть брат изволит дорожить союзом! Геракл – мой сын – на небе да пребудет не только по одной отцовской блажи, но и его, Аида, блага ради, – ты эту мысль внуши ему Гермес!»
 «Да будет так, мой Эксенленц!» – Гермес вежливо поклонился.
 «Геракл мне нужен здесь же и сейчас же!»
 «Он будет здесь и будет он сейчас!» - Гермес собрался исчезнуть.
 «Обратно будешь возвращаться – ты Диониса не забудь сыскать. Опять в кабак какой-то он свалился… А тоже мог бы пригодиться, не будь он как всегда, мертвецки пьян!»
 «Он будет трезв как стёклышко!»
 «Надеюсь! Буян, драчун, задира, грубиян…Ох, весь в меня, Семелы отпрыск смертной!..* Таким же в пору беспросветной, тревожной юности я был… А кстати, вот, едва не позабыл, напомни мне, Гермес, скорее как смертного зовут, что был устами Пропилея «славным мужем» званный? Я понял, он мой родственник?»
 «Твой внук, Эака средний сын по имени Пелей. Героя сможешь недалече, на склоне Пелиона в этот вечер, в Хироновой пещере ты найти. Давно сплелись на свете их пути. С младых ногтей Хирон воспитывал его, и хоть в живых уж нет давно премудрого кентавра Крониона, учителя наш юный царь Пелей не может позабыть. В закатный час, сегодня ровно год исполнится как раз, в знак памяти своей и скорби выраженья пещеру посещает он».
 «Негаданна подсказка мне решенья… Хиронова пещера…»
 – Ступай, я запомнил!
 Гермес провалился сквозь землю. Зевс с опаской потрогал кончиком сандалии плиты пола, точно желая убедиться, что случайно не последует туда же. Он долго стоял задумавшись. Владыка размышлял. Расклад не предвещал лёгкой борьбы. Аполлон с Артемидой, вкупе с Афиной и Афродитой являли весьма грозную компанию. Силы противостоящей Геры, с Ареем да одиноким недобитым титаном выглядели не столь предпочтительно, но на их стороне был также Гефест. В боевом отношении этот хромой урод никакой ценности не представлял, но он был лучший на Олимпе оружейник и изобретатель! Наверняка к предстоящей драке он успел припасти не одну хитроумную каверзу… Посейдон, как всегда, ничьей стороны не примет. Водяному прекрасно и на дне морском, откуда ему глубоко наплевать на наши распри. Очень может статься, бог морей выгадывает, что когда-нибудь, истощив все силы в междоусобице, противоборствующие стороны призовут его в качестве третейского судьи. А он тогда, не будь дураком, потребует ещё и корону... На стороне же Вседержителя остался лишь Аид: вот уж воистину – хуже врага бывает лишь собственный союзничек! Сам в драку не полезет: из подземелий куда сподручней оказывать моральную поддержку… Хоть бы тут не подгадил, Геракла б только отдал! А если совсем откровенно, то, похоже, бедного старого Зевса все поспешили скинуть со счетов. Интересно, какое место в планах Фетиды отведено ему? Что она собирается сделать с ним сразу же после свадьбы? Фетида, Фетида, Фетида… «Будет тебе кирдык!.». - а Зевс ещё ни разу не был близок с нею, но «кирдык», судя по всему, уже вот-вот произойдёт… Фетида! Вот кого Зевс, с превеликим удовольствием, отдал бы Аиду! Только не согласится нынче Аид: уж столько неприятностей у него случилось, что он навек зарекся похищать богинь!
 Зевс остановился. Мысль напряжённо трудилась.
 «Фетида, вне всяких сомнений, является душой и сердцем заговора. Пусть она исчезнет не надолго, – и заговор развалится сам собой. В таком случае, даже без Геракла, я, пожалуй, справился бы, но кто поможет Фетиде исчезнуть? Раз на Земле остался лишь Пелей, что ж, пусть это будет Пелей… Кажется, мне повезёт, раз появилась отличная идея…»
 
2.
 
 Юный Пелей двадцати двух лет от роду, сын Эака, повелитель Фтии, царь Фессалии* сидел на огромном валуне. Камень, упревший на солнце за день, хранил тепло. Позади зияла отверстая пасть пещеры. Крутые склоны Пелиона, одетые в дремучие леса, возносились к самому небу. Ветер негромко шелестел в кронах могучих сосен. Морская гладь, расцвеченная золотом заката, на сколько хватало глаз, раскинулась до горизонта, дышала свежестью солёных брызг, волной накатывалась на прибрежную гальку. Огненная дорожка солнца скользнула по воде. Мир и покой царили вокруг.
 «Как рано, слишком рано ты ушёл во тьму, Учитель, благородный и мудрый Хирон! Мальчишкой лет семи, часами себя изнурявший в гимнастических упражнениях, бессильный одолеть собственное тело, натянуть тетиву тугого лука, поднять камень, прыгнуть с помоста дальше, чем соперники, плакал я навзрыд, снедаемый желанием грызть землю от отчаянья! Но ты приходил на помощь. Твоя тёплая и мягкая длань легко касалась моих волос, и за спиной словно вырастали крылья. Ты верил в меня, и я начинал верить в ответ, что чего-то стою. С твоим именем на устах я побеждал в состязаниях, ибо для меня ты был главнее, чем наставник и больше чем отец. Ты был мой бог! Ты учил меня всему: чтению и письму, счёту и житейской мудрости, таинствам философии. Ты был заводилой детских игр и развлечений юношей. Ты был Учителем, и вот тебя не стало. Бессмертный от рождения ты пожертвовал своё бессмертие Прометею, твоему другу, бывшему в опале показав всему миру, что есть истинная дружба, вера, величие духа. Будь проклята ничтожная стрела, по ошибке выпущенная Гераклом! Как не хватает тебя сейчас! На голове моей корона, но я, не раздумывая, расстался бы с ней, если б тем мог воскресить тебя из мёртвых!»
 Раздался стук осыпающихся камней. Пелей оглянулся. По тропе, вившейся по краю пещеры, тяжело ступая, спускался старик в ветхом рубище, с котомкой на плече. Повинуясь непонятному внезапно нахлынувшему чувству, Пелей долго и пристально всматривался в лицо – как будто совсем незнакомое, но в то же время что-то неуловимо напоминавшее...
 - Приветствую тебя, добрый человек! Прости за любопытство, но не встречался ли с тобой я прежде?
 - И я приветствую тебя, о благородный юноша! Едва ли мы с тобой встречались. Жизнь моя текла вдали от этих мест. Я иду… (старик задумался) иду из Македонии в Пелопоннес, в Олимпию, чтоб в храме Геры вымолить прощенье у Великой Богини…
 Украдкой старик провёл ладонью по щеке, точно у него вдруг разболелись зубы.
 - Но путь в Олимпию пролегает в другой стороне*…
 - О, я неплохо знаю здешние дороги! Я не заплутал, просто здесь мне посоветовали искать ночлега.
 - Если ты ищешь ночлега, я готов предложить тебе свой дом. Он стоит неподалёку.
 - Благодарю тебя, но скромная пещера вполне меня устроит. Уж много лет я более всего ценю уединение, привыкнув довольствоваться малым!
 Старик присел на соседний камень, отставив узловатый тополиный сук, служивший вместо посоха.
 - Тогда позволь хотя бы разжечь для тебя костёр. Я наберу хвороста.
 - Охотно принимаю помощь! – старик улыбнулся, обнажив редкие жёлтые зубы. – А я, пожалуй, разверну котомку. Надеюсь, ты не откажешься разделить со мной трапезу. Сегодня мне крупно повезло в здешнем городе. Обитатели Фтии небогаты, но сердобольны, что, к сожалению, в наш век встречается нечасто.
 Пелей поднялся.
 - Не смею отказаться от твоего любезного предложения, незнакомый странник, и с удовольствием к тебе присоединюсь. Кстати, в глубине пещеры есть горячий источник, где ты можешь искупаться, а вон под тем камнем бьёт холодный родник. Ты можешь набрать воды, пока не стемнело.
 - Благодарю тебя, мой юный друг! Мехов для вина у меня нет, но чаша для воды всегда найдётся.
 Вскоре у входа в грот пылал костёр. Старик, откинул капюшон, блики пламени плясали в его спутанных седых волосах. На расстеленной котомке лежали курица, куски жареной свинины, вяленая рыба, луковицы и прочая снедь. «Чаша» (грубая, кое-как слепленная плошка) до краёв была полна холодной кристально-чистой влаги. Странник преломил хлеб и протянул половинку Пелею.
 - Первая из добродетелей – гостеприимство!
 Они принялись за трапезу.
 - Как я понимаю, ты владыка здешних земель. Не ты ли царь Пелей, сын Эака, о котором твердит молва, как о благочестивейшем, учтивейшем и благороднейшем муже средь всей Фтии, пусть даже и не отмеченном пока бородой, и не прославленном ни одним подвигом?
 Молодой человек густо покраснел.
 - Я не прислушиваюсь к тому, что твердит молва, но я действительно Пелей, сын Эака.
 - Что ж, вижу, что молва права, и царь воистину достоин царства. Борода растёт с годами, а что до подвигов, то они непременно ожидают тебя в скором будущем. Лишь только не забывай, что самый достойный и величайший из подвигов для царя – сделать жизнь твоих подданных счастливой!
 - Ты говоришь как философ. Не был ли ты случайно знаком с мудрым кентавром Хироном? Он был моим учителем.
 - А как же! Немало доводилось слышать мне о мудром кентавре*, воспитателе великих мужей… Нечасто доводилось нам встречаться, но я искренне сожалел, когда пришли печальные известья о его кончине. Ныне он пребывает в Элизиуме, ибо вполне того достоин!
 - А, может быть, ты также был знаком и с Эаком, моим отцом?
 - Ну!.. Я был хорошо знаком не только с ним, но и с его матерью, нимфой Эгиной!
 Старик невольно зажмурился от удовольствия. Когда-то, пропасть лет назад, Эгина была его любовницей, и даже родила от него сына – Эака. Так что сейчас дед беседовал с собственным внуком.
 Пелей оставил еду.
 - Ты хорошо знаешь моих родителей и бабушку, но я совсем не ведаю кто ты. Назови своё имя, старик!
 Старик швырнул в огонь обглоданную куриную кость. Он встал, сжимая посох в могучих ладонях. Внезапно налетевший ветер, разбросал его волосы, налитые огнём, взметнул полы плаща.
 - Защищайся, царь Пелей!
 Конец посоха упёрся в грудь юноши.
 Скорее с удивлением, чем со страхом Пелей взирал на грозного незнакомца.
 - Но… почему я должен защищаться?
 - Я обязан испытать твою силу. Встань и прими мой вызов!
 Пелей неуверенно встал. В следующий миг посох, вдруг оказавшийся твёрже стали, стремительно подсёк лодыжки, и юный царь распластался на камнях. Замахнувшись, его противник бросился вперёд, и лишь в последнюю секунду, каким-то чудом, выхватив меч из ножен, Пелей парировал удар.
 Узловатый посох, скользнув по стальному лезвию, высек сноп искр, на мгновенье ослепивших глаза. Он остановился у самого лица. Обеими руками сжимая меч, Пелей как мог пытался отвести оружие: казалось на царя навалилась сосна, колонна рушащегося храма, гора, пришедшая в движение. Невероятным усилием юноше удалось отбить удар. Посох обрушился на каменный валун, рассыпав его грудой обломков. Соперник даже не покачнулся. Однако его секундная заминка позволила подняться.
 …Помимо прочего Хирон неплохо преподавал уроки борьбы и фехтования, а Пелей оказался весьма способным учеником, и теперь, даже застигнутый врасплох, в грязь лицом не ударил. Он позабыл про всё вокруг, охваченный ожесточением и даже каким-то упоением. Довольно скоро он уже мог предвидеть, куда окажется направлен очередной удар, и ловко уходил из-под всесокрушающего посоха. Выпады, направленные в пустоту, не достигали цели, но сеяли ужасные разрушения; острые каменный обломки, разлетавшиеся во все стороны, больно ранили тело, однако Пелей обращал на них внимания не более, чем на песчинки, что разбушевавшийся ветер швырнёт иной раз в лицо.
 Меч и посох скрестились вновь. Лицом к лицу сошлись старик и юноша. Один – захлёбывающийся и задыхающийся от азарта алчущей жизни плоти, другой – невозмутимый, точно отлитый из бронзы. Соперник навалился вновь, давя своей нечеловеческою массой, но Пелей, отведя удар, взмахнул мечом, и посох, неожиданно выскользнувший из рук старика, отлетел проч. Пригнувшись, юноша стремглав подсёк противника за колено. Старик упал на спину.
 Было уже совсем темно. На чёрной земле лежал поверженный противник. Меч Пелея упёрся в горло старика.
 - Назови своё имя несчастный, иначе я убью тебя!
 Старик захохотал, и от его печального, пробирающего до самых костей смеха, вдруг стало не по себе. Рука, сжимающая оружие, безвольно опустилась...
 - Меня нельзя убить, ибо я бессмертен.
 Охваченный невыразимым ужасом Пелей глядел на лежащего, тянувшего вверх руку. Хотелось бежать со всех ног, но члены отказывались служить, Хотелось кричать, но горло не могло вымолвить ни слова…
 - Ну что, узнал-таки меня, наконец?!. Эак был моим сыном, а ты мой внук!.. Однако не стой столпом, точно тебя поразила молния, помоги же мне подняться!
 Выпустив эфес, Пелей взялся за протянутую руку, и бог встал на ноги. В следующий миг человек попытался пасть на колени, но бог удержал его.
 - Но, но! Оставим ненужные церемонии. Мы родичи с тобой, давай-ка лучше сядем… Осталось тут, куда присесть?..
 Костёр, почти погас. Догоравший хворост рассыпался грудой золотых углей. И как огоньки костра искрились золотом глаза Вседержителя.
 - Ты храбро дрался, мой юный друг!
 - Искусство воина служит мужам для защиты своей жизни и чести, а не для того, чтобы лишать жизни и чести других – так нас учил Хирон.
 - Но, верно, мудрый кентавр учил тебя и тому, что мечу воина не подобает валяться на земле!
 Пелей смущённо подобрал меч и вложил его в ножны.
 - Как погляжу, из всех Хироновых наук эта не стала для тебя самой любимой! А что, мой дорогой внук, ты, часом не женат ещё? Царю должно жениться, дабы не оставить царство без наследника…
 - Моя мать не раз намекала мне на это. Не далее как месяц назад она устроила смотрины лучших девушек Фессалии. Но я пока не сделал выбор и не связал себя никакою клятвою.
 - А вообще, с женщинами у тебя как? Успел ли соблазнить хотя б одну из них? Проходя мимо стад, что гнали с выпаса, я узрел немало молодых и весьма недурных пастушек…
 Видя как густо покраснел Пелей, залившись до ушей пунцовой краской, Зевс искренне рассмеялся.
 - Вижу, ты время даром не теряешь! Щадя твою застенчивость, уж так и быть, не стану интересоваться подробностями. Беда, что Эак умер так рано и не успел тебя женить. Выходит, мне надо браться за дело. Не кажется ли тебе, дорогой внук, что пора оставить детские забавы, и ввести под крышу дома невесту?
 - Как следует из твоих слов, ты уже посватал кого-то за меня?
 - Ну, если быть точным, я никого пока не сватаю, но одна неплохая кандидатура на примете у меня имеется. Как смотришь ты на то, чтобы жениться на Фетиде?
 - На Фетиде… Ты, верно, имеешь в виду дочь царя Аристея? Ту, что живёт на острове Тасос?
 - Нет, я имею в виду ту Фетиду, которая живёт на Олимпе.
 - Но она же богиня!
 - Ну и что? Неужто мой внук, потомок Зевса-Вседержителя, недостоин руки бессмертной богини?
 Ошеломлённый Пелей слушал это, вытаращив глаза и разинув рот.
 «Вот также выглядел и я, когда объяснялся с Фетидой! – подумал про себя Зевс, – Он точно отражение моё: одна плоть, одна кровь… Нет, положительно, я не ошибся в выборе!»
 - Но она же наверняка будет против, или… Неужто она когда-нибудь согласится?!
 - Нет, безусловно, она будет против… - Зевс вдруг хитро-хитро, точно козлоногий сатир, прищурился. – А хотя бы и станет она возражать, что с того?
 - Но, дед, ведь это же…
 - Ну, ну, договаривай!
 Пелей, залившись краской пуще прежнего, проглотил язык.
 - А почему, собственно, мы без конца должны считаться с их желаниями? Ведь если б мы только и делали, что испрашивали согласия, то род людской, возможно, уже пресёкся бы давно! – Зевс похотливо захихикал. – Иногда, мнение будущей жены решительно ничего не значит!
 - То, что ты говоришь, это… не правильно! Так не должно быть, существует же, в конце концов, нормы приличия…
 - Мальчишка! Что понимаешь ты в приличиях! Что может быть приличного, если родной отец, получив щедрый выкуп, отдаёт свою дочь замуж за старика, годящегося ей в деды? И ладно если замуж, а то бывает, что продают в рабство, – поскольку иначе не заплатить долги, а тогда ненасытные кредиторы продадут в рабство и дочь, и самого родителя. Что может быть приличного, когда из взятого города, где перебиты все мужья, враги угоняют как скот вдов и сирот – себе на потеху, а им на смертный позор?! Но средь развалин побеждённых ждёт лишь смерть – от голода, холода ли, или от чумы, а так они хоть останутся живы. И в чём, наконец, заключено приличие, если могучий и благородный герой, служа какому-нибудь «законному царю» - ничтожному и злобному тирану, ради чужой прихоти и похоти, бывает принуждён творить неправедные насилия и бессмысленные убийства? Но таков закон, по которому обречены жить люди. И пусть он плох, но нет другого, а жить без всякого закона – ещё хуже, и лучший закон никем пока не учреждён. И пусть я Вседержитель, всё это (Зевс обвёл рукой) – не мой мир. Не мною придуманный, и не мною созданный. Я лишь принял его, каков он был, и задачу свою вижу в том, чтобы сделать его хоть на одну каплю светлее и чище! И каждый, кто обитает в сём мире, обязан стремиться к тому же: в том и заключается смысл бытия! Вот и Фетида, хочет она того, или нет, примет тебя такого, каков ты есть! А что там у вас получится дальше будет зависеть лишь от вас обоих. Думаю, что вы поладите.
 - Дед! Я не смею подвергать сомнению всё сказанное тобой, но попытайся понять меня. Я не могу взять женщину против её воли…
 - Внук! Если ты не в силах понять что-либо, постарайся хотя бы вызубрить наизусть! Фетида – никакая не женщина, она богиня. И из принадлежности её к женскому роду вовсе не следует, что с нею надлежит обходиться так же галантно и учтиво, как мудрый Хирон учил тебя обходиться с девушками. Её плоть – несокрушимая сталь. Кровь её - расплавленная лава. Дух – всепожирающий огонь. Ей ничего не стоит убить тебя без единой капли сожаления, и после никогда не раскаяться в содеянном. Вспомни печальную судьбу Ориона, Актеона, Ниобы*…
 - Хирон поведал нам о людях, принявших мучения от бессмертных богов…
 - Вот видишь! Так что никого не жалей заранее – это не по-мужски. Боги потому и поступают как хотят, что нет в мире существа, за крайне редким исключением, способного и готового ответить на их вызов. Богам нет дела до чужих страданий – так почему тебя они должны волновать?
 - Дед, но как же… то что ты говоришь, это…
 Потупив взор, Пелей путался в словах, страшась собственных мыслей.
 - Ты хочешь сказать, что речи сии странно звучат в устах бога? – усмехнулся дед, и в глазах его вдруг заблестели искры, точно звёзды в чёрной бездне опрокинутой Вселенной, - Я не просто бог, я – Вседержитель! И смертные порой бывают мне дороги не меньше блаженных обитателей Олимпа! И ты, сын Эака, дорог мне не только потому, что ты мой внук! Ты – единственный из смертных, что смеешь перечить мне, громовержцу и тучегонителю!.. Кому ещё, как не тебе, постоять за попранное человечество?
 Пелей упрямо тряхнул головой, разметав свои длинные кудри.
 - Месть мне противна!
 - А тебе и не за что мстить! Разве взывающие к отмщению были твоими родичами? Да за Фетидой (что правда, то правда) лихих дел отродясь не водилось – иначе я б не предлагал тебе сейчас её руку. Но заставить считаться с тобой – неужто тебе никогда не хотелось?
 - Но почему именно Фетида?
 - Она дерзка, горда не в меру, заносчива. Настала пора её проучить.
 - Скажи… А, может быть, у тебя с ней… было что-нибудь?
 Лицо Зевса вдруг перестало быть человеческим, приобретя тот чеканный облик, что бывает присущ лишь холодной статуе. И ещё богу-олимпийцу.
 - Давай договоримся, любезный Пелей: меня не интересуют твои дела не Земле, а тебя не должны интересовать мои дела на небе!
 Царь стушевался. Он, разумеется, не поверил повелителю Олимпа, но попытался сделать вид, что верит каждому его слову. Отметив это, олимпиец улыбнулся в глубине души.
 «Воистину он будет славный царь!»
 - А потом, дорогой мой внук, тебе определённо пора жениться! Предвидя опасения, заранее готов согласиться, что богиня не ровня смертной, и потому хорошая супруга из неё вряд ли получиться… Но ведь не стоит забывать, что многое будет зависеть и от мужа: окажется он достоин своей жены – и даже богиня ответит взаимностью! И потом, ты, как никак, не простой смертный – ты царь Фессалии! А цари не созданы для семейного счастья, их удел – служение государству, служение народу. И потому всего превыше для царя – заручиться благоволением бессмертных, а что может быть лучшим выражением этого благоволения, чем сама богиня, отданная в жёны правителю?
 - Но ты же не можешь приказать ей выйти за меня, а даже если бы и приказал – она никогда не исполнит этого приказа. Она скорее согласиться прогневать Зевса, попасть в опалу, удалиться в вечное изгнание на край света, за пределы мироздания, чем стать женой смертного, пусть даже и царя!
 - А я о чём твержу весь этот вечер?! Добром она за тебя нипочём не пойдёт - следовательно, тебе придётся брать её силой!
 - Неужто сил смертного довольно, чтобы совладать с нею? – рассмеялся Пелей.
 - А разве у тебя кроме силы ничего больше нет? Ведь у тебя, дорогой внук, и голова на плечах имеется. Подумай, прежде чем опустить руки – так ли уж ты действительно слаб? Вспомни, как ты давеча дрался со мной.
 - Извини меня, дед, но давеча ты мне поддался!..
 - Поддался, но не сразу! Без лести засвидетельствую – ты достойный противник, особенно для того, кто сразу не сумеет оценить тебя по-достоинству. Помни одно – твоя грубая сила, окажется единственным оружием, способным поразить Фетиду. Лишь в этом богиня уступит смертному. Во всём остальном она превзойдёт тебя настолько, что ты даже вообразить не можешь всю её мощь! Даже не пытайся разыгрывать перед ней благородство и поступать по её правилам! Тебе не «амуры» предстоят, а битва с опасным и коварным врагом, немало поднаторевшим в магии и не ведающим пощады. Соответственно, беспощадным предстоит стать и тебе. Противостоять тебе будет воин, и поступать с ним должно как с воином, а раз Фетида бессмертна, – тебе придётся взять её в плен. В противном случае ты умрёшь…
 - Но что мне делать с ней потом?!
 - О, мой Олимп, да с кем же я связался!!! Что за тупица сидит предо мной! Приведёшь во дворец, женишься, она станет рожать тебе детей!.. Нет, если действительно считаешь, что умнее меня – придумай сам!
 Пелей ничего не мог придумать. Не в силах превозмочь бога мудростью, смертному нечего было предложить и возразить. Но и согласиться с богом казалось никак невозможно. Молодой человек рассеянно ворошил угли костра. В его душе отчаянно боролись чувства. С одной стороны – полтора десятка лет, проведённых с Хироном, чудовищный груз позитивизма, этики, экзистенциализма, что он постигал со страстью неофита. С другой стороны, безусловно, Пелей являлся мужчиной, которому далеко не чуждо всё мужское, а богиня, чай, не уродина…
 - А она красивая?
 Кажется, сатир взял-таки верх над философом.
 - Ей завидует сама Афродита! – улыбнулся Зевс.
 - И всё же мне претит такая «свадьба»! – чуть слышно проронил Пелей.
 Зевс сокрушённо покачал головой.
 - Вот чего мне никогда не нравилось в Хироне, так это то, что ему мало показалось свихнуться на так называемой «философии», но весь этот дурацкий идеализм, сверх всякой меры, он старался прививать каждому ученику! Даже мой Геракл – и тот не избёг сей напасти! Проще на жизнь надо смотреть, проще!
 - Но ведь не станешь же ты отрицать, что невозможно заставить полюбить, тем более заставить грубой силой!
 - Да кто говорит, что Фетида должна будет тебя завтра полюбить! Завтра перед тобой будет совсем другая задача: ты должен будешь её похитить! Согласись, что это далеко не одно и то же! Ну рассуди сам, ученик Хирона: ведь не возникает истинной любви с первого взгляда! Неужели ты, знаток девичьих сердец, всерьёз считаешь, что все эти Алкмены, Данаи, Семелы по-настоящему любили меня, Вседержителя?! Одни просто желали угодить бессмертному, иные, что поумней, спешили воспользоваться моментом. Соответственно, тем же моментом пользовался и я… Настоящей любви меж нами и быть не могло, ибо невозможна любовь с первого взгляда. В первый миг вспыхивает одна лишь страсть, именуемая похотью. Любовь всегда приходит постепенно. Садовник ухаживает всю жизнь за кустом роз, – и любовь столь же терпеливо взращивают. Фетида поселится в твоём дворце, окружённая вниманием и лаской... Она тебя простит и полюбит – если сочтёт достойным любви, если тебе повезёт. А не повезёт, так не полюбит, и ты вернёшься к разлюбезной своей философии. Неужели всё, что тебе предлагается сейчас, не стоит того, чтобы рискнуть и бросить жизнь на алтарь судьбы?
 - Я согласен.
 Зевс встал, взявшись за посох.
 - Следующим вечером Фетида будет здесь, подле Хироновой пещеры. Ступай домой, Пелей! До завтрашнего вечера у тебя есть право передумать. Но если ты всё-таки придёшь, помни: обратного пути не будет. Ты победишь, или умрёшь, и этот жребий нельзя переменить!
 - Ты не обманешься в своей надежде, Зевс!
 «Я верю в это…» - Зевс проводил его глазами, пока юноша не поднялся по тропе и не скрылся за краем обрыва.
 
3.
 
 Теперь дело оставалось за Фетидой.
Разыскать её оказалось весьма непросто, в чём Зевс убедился тотчас, едва вернулся на Олимп. Дворец нереиды был пуст. Встречные, к кому пришлось обращаться с расспросами (унизительно, что ни говори), улыбались смущённо и давали уклончивые ответы. Фетида сама вышла навстречу (не иначе, как, основательно помучив «возлюбленного», заключила, наконец, что с того довольно).
 «Мне говорили, ты меня искал…»
 «О, да, моя богиня!»
 «Ты выглядишь взволнованным…»
 «Ты меня волнуешь».
 «Неужто? Чтоб сердце Зевса взволновать нужно особое искусство!»
 «Ты им наделена вполне».
 «Однако, думается мне, ещё причина есть для чувства?»
 «Ты права. Но здесь не место говорить об этом».
 «В самом деле? В моём дворце уединение отыщем, может?»
 Зевс замялся, сморщившись как от зубной боли.
 «Пожалуй, нет…»
 Он молниеносно оглянулся по сторонам.
 «Встречаться стоит нам подальше от Олимпа…»
 «Неужто Гера так страшна владыке?» – Фетида рассмеялась, словно зазвенел маленький серебряный колокольчик.
 «Боюсь, что ты совсем не знаешь Геры!» – нахмурился Зевс.
 «Вот даже как! Тебе виднее! Где место встречи назначает громовержец?»
 «В грядущего заката час, в Хироновой пещере».
 Фетида оказалась слегка расстроена, вероятно, вполне искренне.
 «Так далеко? Как будто трудно отыскать приличней место для свиданья…»
 «Оно вполне прилично, уверяю, и превзойдёт любые ожиданья! Грот в самый раз по вкусу твоему, что прихотливей томного терзанья…Удобный и широкий вход, мягкий песок под сводом, кругом чудесные цветы, прекрасный вид на море и погода там круглый год ласкает и бодрит. Во глубине горячий ключ бурля, подземным жаром воду согревая, в бассейн из мрамора струи сбирая, сюрприз приятный приподнесть спешит. Скалы ж отвесные стены, уберегут нас от нескромных взоров… Медовый месяц, чаю, скоро мы проведём с тобой вдвоем… Исполненное сладостных волнений, незабываемых, волшебных впечатлений там время ожидает нас…»
 «Ушам не верю, слушая сейчас! Признаюсь, никогда не надоест разгадывать узоры твоих мыслей – медовый месяц провести со мной, ты собрался женатым на другой…»
 «Жестокий приговор такой мне разрывает сердце! Ты не веришь...»
 «Но надо же решаться, дорогой! Скорей же распахнуться двери навстречу робкому дыханию любви. Ужель не зришь – и я страдаю! От слов твоих, что пышных роз нежней, и слаще пенья соловья ночного, жасмина у ручья белей и чище хрусталя земного, дождём пролитого с небесного шатра, в дни предначальные творенья мира забыв про честь, про разум, про покой, готова пасть в объятия кумира, похитившего сердце. О, друг мой! Да обратиться в прах обет жестокий, что разделяет нас незримою стеной! Разрушь его, молю, избавь, стань ближе! Свободу обрети - ужель не видишь, что друг для друга мы сотворены!»
 «К тому все помыслы мои устремлены! Скорей же поведём совет и сказ про то, о чём не сговорились в прошлый раз!»
 «Ну, разве речь пойдёт об этом, - я тотчас не премину возможностью явиться».
 «Клянусь, как родниковая водица, как слеза, всех помыслов чиста моя отрада! Я буду ждать тебя!»
 «Коль вправду так – я буду рада! И не заставлю ждать!»
Домой Зевс летел как на крыльях.
 «Заставишь или нет, – тебя всё равно там дождутся!»
 Никто доподлинно не знает, где именно Владыка провёл следующий день, и что он делал. Олимп замер, как замирает природа, предвещающая ураган. Как условленно Фетида явилась в назначенное место. Вечер был великолепен: океанида нарочно выбрала именно раннюю предзакатную пору, поскольку слишком густые сумерки не дали бы возможности узреть её во всём блеске. «Возлюбленный», как искренне полагала богиня, точно рыба на сковороде был должен всегда оставаться не просто горячим - от желания обладать ею - но раскалённым - от осознания невозможности этого обладания. Так он вернее исполнит все её требования. Нет, близость с Зевсом не претила ей, нереида отнюдь не являлась невинным ангелом, каковыми, впрочем, не являлись все олимпийские богини. Но отчего-то она была одержима мыслью уступить лишь после свадьбы (в крайнем случае, – сразу после развода с Герой). Итак, она пришла. Однако Зевса (нереида глянула по сторонам) нигде видно не было.
 «Мой повелитель! Где же ты?»
 Никто не отозвался. В недоумении, грозившем перерасти в гнев, богиня заглянула в пещеру. Навстречу из темноты явился некто… Как бы описать лучше... Он был до ужаса, до невозможности похож на Зевса! Вот только на вид ему едва исполнилось двадцать лет - даже лёгкий юношеский пушок ещё не пробивался над губами, и тени седины не было средь молодых кудрей…
 «Однако, что за шутки, дорогой! Что за намёк таиться в сём обличье? Лишь смертный дорожит приличьем, но, всё ж, суровому лицу скорее подойдёт брада седая. Любовь мою заполучить желая, Фетиде сделаться подстать ты захотел?! Вот горестный любовника удел! Ты не боишься, что решат иные, увидев сколь годов ты скинул с плеч долой? Воистину, ты смел, о, повелитель мой!»
 И она рассмеялась беззаботным, с лёгким привкусом кокетства смехом, каким смеются женщины, коих кто-то всерьёз рассмешил.
 Молодой человек улыбнулся в ответ, но не как обычно улыбался Зевс, а какой-то дурацкой и невыразимо глупой, наивно-детской улыбкой. Так улыбается юноша, ещё не познавший настоящей любви. Будучи смертным, Пелей не владел телепатией, и потому не мог ответить иначе. Он, боясь опоздать, забрался в пещеру чуть ли не с полудня, и, приготовившись ждать долго, даже запалил факел. Теперь, позабыв про всё на свете, юный царь предстал перед богиней, с разинутым ртом и факелом в руке…
 Неловкая пауза затягивалась.
 - Я ждал тебя!
 Фетида рассмеялась пуще.
 «И в довершение ты заговорил на грубом языке несовершенных смертных?»
 - Меня зовут Пелей, сын Эака. Я царь Фессалии.
 Фетида осеклась. Улыбка медленно сошла с её лица.
 - Так ты смертный?! А где же Зевс?
 - А разве он тоже должен прийти? – искренне удивился Пелей. – Мне он только сказал, чтобы нынче к вечеру я ждал тебя у Хироновой пещеры.
 - Зачем?!
 - Чтобы тебя похитить. Но поскольку мне претит насилие, я всё же решил ослушаться Вседержителя, и сейчас, как подобает юноше благородных помыслов, прошу твоей руки!
 Титанида на миг остолбенела, а потом захохотала, и от хохота её, казалось, затряслась сама Земля, посыпались камни со скал, и пробудившееся море, готово стало сокрушить весь берег чудовищной волной…
 - Меня… похитить?! Смертному?!! Попробуйка-ка поймать руками ветер или удержать ладонями воду, льющуюся сквозь пальцы! Несчастный, ты сошёл с ума, как видно! Иль захотел расстаться с жизнью добровольно: ведь мне придётся тебя убить – для дерзости столь наглой прощенья нет вовек!! Столп мирозданья опрокинуть жаждешь, ничтожный, вздорный, слабый человек!!!
 Взамен юной прелестницы явилось нечто совершенно неописуемое… Внешне богиня почти не изменилась, но стала вдруг темна как ночь, и синие глаза её пламенели сталью копейных остриёв, чёрные зрачки сузились до узеньких кошачьих щёлочек, а из скрючившихся пальцев, казалось, вот-вот должны были прорасти когти.
 Пелей нашёл в себе силы подавить страх. Недрогнувшей рукою он отшвырнул прочь факел.
 - Если твой вызов таков, я его принимаю!
 О, бедный, о, несчастный смертный! Он подписал себе приговор! Ему запастись бы палицей поувесистей (одолженной, к примеру, у Геракла), да без всяких предисловий огреть Фетиду по голове, чтобы на время вышибить из неё дух… На утро богиня очухалась бы уже в его постели, где они, не спеша, обо всём бы договорились: именно это накануне напрасно пытался втолковать Зевс. Но проклятый идеалист, взращённый Хироном, был неистребим, и на жизнь его несчастного ученика теперь нельзя было поставить и ломаного гроша.
 - Ум-мр-рр-ри!!!
 На месте, где мгновение назад стояла дева, теперь изогнулся дугой громадный лев, точь-в-точь такой, с коим некогда пришлось иметь дело Гераклу. Пелей успел пожалеть, о своей опрометчивости. Несмотря на предостережение деда, упрямый внук продолжал считать богиню женщиной, биться с которой было противно всей его природе, отчего, сняв перевязь, наш герой оставил меч в пещере, чуть только заслышал чужие шаги. А теперь он остался ещё и без факела! Не давая ни секунды, хищная кошка прыгнула, повергнув наземь жалкого противника. Она стремилась добраться до горла, и лишь в последний миг Пелей успел подставить руку, защищённую стальным налокотником. Отправляясь на свидание, молодой человек всё же облачился в доспехи, так что когти и львиные клыки лишь яростно скребли металл. Вспомнив уроки панкратиона, Пелей ударил наколенником под дых. Лев, заревев от боли, отскочил, чтобы тотчас наброситься вновь. Пелей упредил, и, ухватив за гриву, повалил врага, стиснув его горло захватом опытного борца. Фетида яростно металась, оставляя кровавые отметины, на незащищённых бёдрах воина… Если бы не доспехи, она уж выпотрошила бы нашего героя! Сдавив шею богини железной хваткой, Пелей почти торжествовал победу, как вдруг почувствовал, что косматая львиная шерсть неожиданно сменилась холодной гладкой чешуёй рептилии.
 Змея!!! Исполинский удав, кошмарное порожденье первобытного Океана, молниеносно обвил героя. Казалось, он угодил в капкан, исполинские челюсти, что судорожными конвульсиями перемалывают человеческое тело. Богиня разъярилась не на шутку. Свирепо шипя, она охватила противника двойным кольцом роговых шипов, что украшали бока ящера. Теперь не хуже мельничных жерновов они мяли и ломали сталь доспехов, жалобно хрустевших точно панцирь омара под щипцами. Раздвоенное жало вырывалось из смрадной пасти… Немигающие глаза рептилии, смотрящие в упор, казалось, должны были остановить биенье сердца. Словно кошка, изловившая мышь, богиня наслаждалась мучениями жертвы, прежде чем прикончить её. Стонали рёбра, трещал позвоночник, Пелей, тщетно силился вырваться. Лишь в том было спасение, что толстые бока чудовища оказались слишком неподатливы, и удаву никак не удавалось сомкнуть кольца достаточно плотно, чтобы раздавить дерзкого смельчака. Фетиде ничего другого не оставалось, как откусить человечью голову, но природная брезгливость удерживала её. Исполинская гадина медлила, а Пелей пытался дотянуться до факела, так непредусмотрительно брошенному… Удав-таки разинул багровую пасть, и в тот же миг, последним отчаянным рывком, герой дотянулся до факела, со всего маха направив его прямо в глаза чудовищу! Ослепительно полыхнул огонь, ощутивший дуновение свежего воздуха…
 Вспышка!!! И тело, избавленное от мучительных обручей, вздохнуло облегчённо, но в следующий миг самого Пелея обожгло. Клубящийся косматый сноп ослепительного синего пламени вился в воздухе. Не помня себя от ужаса, Пелей стремглав метнулся прочь, – и в тот же миг Фетида опалила землю, на которой он только что лежал. Прочь разлетелись раскалившиеся камни, песок расплавился, растёкшись лужицей жидкого стекла. Отчаянно размахивая руками, сын Эака бежал, петляя зайцем меж камней. Ужасный огненный клубок преследовал неотступно и беззвучно. Лишь чудом, в самый последний момент, беглец уворачивался от бешеных наскоков Фетиды. Наверное, вспомнился давно позабытый детский инстинкт, когда Пелей, в компании семилетних шалунов носился тут же, на берегу, играя в «догонялки». И этот же инстинкт подсказал единственный путь к спасению: вода, ему должна помочь вода!
 Не чуя ног, Пелей домчался до моря и нырнул, скрывшись в хладной глубине. Сквозь прозрачную толщу, просвечивал ослепительный враг, метавшийся где-то возле самой поверхности: не видя противника, Фетида тщетно пыталась угадать, где тот вынырнет. Наметив место подальше, Пелей доплыл и, высунув голову замер. Враг оказался тут как тут. Царь неотрывно следил за пламенем, точно стараясь его переглядеть. Шанс был только один.
 «Ну, что же ты? Иди ко мне, я здесь!»
 Оценив, пускай и запоздало, достоинства соперника, Фетида медленно обходила кругами, норовя зайти за спину, и Пелею приходилось волчком вертеться на месте.
 «Ближе, ближе, вплотную!»
 То ли титанида успела что-то заподозрить, то ли близкое присутствие чуждой огню стихии лишало её уверенности – так или иначе богиня не спешила. Пелею показалось, что прошла вечность, пока противница решилась.
 Ах!!! Сорвавшись с места, огненный шар опалил брови, но Пелей, отчаянно взбив рукой волну, послал навстречу фонтан водяных брызг. Вопль ярости и боли разнесся над морем! Подраненной птицей, Фетида взвилась в небеса и, шипя паром, роняя искры, устремилась к земле, погаснув где-то в камнях… Отфыркиваясь, стряхивая воду, потоками льющуюся точно с утопленника, шатающийся Пелей кое-как выбрался на берег. Кажется, он победил, но не был в том уверен окончательно. Фетиду требовалось разыскать.
 Однако в том месте, где Пелей примечал богиню в последний раз, ничего не было: ни опалённой земли, ни разбросанных камней, вообще никаких следов. Рассеянно озираясь, молодой человек шарил по земле, но не находил ничего, что напоминало бы о Фетиде. Валялись обломки валунов, оставшиеся от прошлого вечера, старое кострище да истлевшая котомка. Мясо успели растащить птицы и дикие звери.
 ...Пелей поднял пустую глиняную плошку: «Надо же, мой дед её забыл!»
 В следующий миг могучая струя воды, забившая из-под камня, ударила в лицо с такою силой, что герой повалился на лопатки. Ошеломлённый, он не мог понять, что происходит, а тугая струя, изогнувшись в воздухе прихотливой петлёй, не рассыпавшись на брызги, не растеряв ни капли по пути, продолжала обволакивать лицо, солью выедая глаза, вливаясь в ноздри и уши, обманывая губы, тщетно ищущие воздуха… Пусть и запоздало, но Фетида наконец по достоинству оценила соперника, затаившись до поры, и внезапно явившись всей мощью, чтобы наверняка, на сей раз без всяких осечек забрать жизнь несчастного. Гаснущее сознание тщетно боролось за жизнь. Вода переполняла лёгкие, готовые вот-вот разорваться. Уже не понимая, что он делает, Пелей последним усилием поднял чашу, заслонившись ею, точно щитом…
 Вода исчезла, и откуда не возьмись, вернулись силы.
 …Он сидел на земле, сжимая чашу в обеих руках, заворожённый никогда невиданным зрелищем. Фиала, по-прежнему, оставалась пуста, но, словно ожив, она дрожала и пламенела в руках подобно туго натянутой струне, а в воздухе над нею плавал огромный и немыслимо прекрасный водяной шар… Дрожащая рябь пробегала по его прозрачным бокам. Золотой свет закатного солнца отражался мириадами огненных звёздочек. Шар нервно пульсировал, стремясь распасться на части, рассыпаться тучей бриллиантовых песчинок, рой которых кружился подле в плавном хороводе, но сила, исходившая от Зевсовой чаши, заставляла их держаться вместе. То одна, то другая капелька отрывалась от шара и устремлялась прочь, но словно натыкаясь на невидимую стену, описывала круг и падала обратно. И звук, неописуемый чудесный звук невидимой арфы стоял в ушах, и стон, печальный и усталый, вторил ему…
 Очарованный герой, позабыв про всё на свете, следил за волшебным танцем непостижимой ему схватки могучих стихий. Фетида билась с самим Зевсом! Казалось – он просидит так целую вечность, всю свою жизнь, однако судьба его не могла оставаться без конца в подвешенном состоянии. Она неминуемо должна была определиться и определилась в один миг. Фиала буквально взорвалась в руках, исчезнув в огненной вспышке. С нею вместе пропал и чудесный шар, а тяжесть чьего-то тёплого тела, явившегося взамен, заставила Пелея вздрогнуть.
 Герой очнулся. Он по-прежнему сидел на земле, Фетида лежала у него на руках. Та самая, увиденная в первый раз, только, конечно, немного растрёпанная. Борьба чересчур утомила её, и нереида едва ли понимала сейчас что с нею происходит. Зато герой всё отлично понимал и, в первый черёд, именно то, что надлежало сделать. Второй раз допустить промашку он не желал.
 Пышная причёска богини скреплялась длинным роскошно отделанным ремешком. Ни секунды не мешкая, он схватился за длинные локоны, кое-как стащил ремешок с головы, и, заломив руки пленницы за спину, стал опутывать её запястья.
 - Прости меня, милая, но другого выхода ты не оставляешь… - это, или что-то в этом роде, бормотал Пелей...
 Задыхаясь, титанида скорее уже бессознательно, всё ещё пыталась бороться, но молодой человек уже не обращал на это внимания. Спустя пару минут Фетида была крепко связана. Нежно коснувшись лба, Пелей легонько откинул рассыпавшиеся волосы нереиды, струящиеся под пальцами, точно вода...
 - П-пусти, не смей меня касаться, убери грязные лапы, м-м-м…
 Фетида хотела сказать «мерзавец», но трепетные губы юного царя вовремя запечатали её ангельские уста, так никогда и не осквернённые.
 …Дальнейшее представлялось ей похожим на плавание по сказочной реке окутанной молочно-белым туманом. Она, в общем, всё время оставалась в сознании, но в то же время сознание сие ни в коей мере нельзя было полагать ни ясным, ни отчётливым. Богине всё казалось, что она полулежит на шатком дне, утлого челна, что несёт её куда-то по воле волн, и словно бы чьи-то настойчивые губы и обжигающие ладони играли с нею, чего она, как будто бы и не желала, но, отчего-то, не могла ни сопротивляться, ни протестовать… Постепенно память притуплялась. Фантастические образы: ужасные и возвышенные, а то и откровенно низменные, возникавшие из ниоткуда и уходившие в никуда, закружились в безумном танце, и океанида не заметила, как забылась тяжёлым сном.
 
4.

 
 …День завершался. На потолке пещеры, плясали игривые солнечные зайчики. Хотя солнце клонилось к закату, но пока ещё не спустилось настолько, чтоб осветить тёмное нутро грота, входом обращённого на запад. Фетида медленно пошевелила веками, словно налитыми свинцом. Чудовищно болела голова, и жутко ныло тело, сведённое судорогой в какой-то нелепой, страшно неудобной позе.
 «Какой же, однако, жуткий сон приснился мне!» – думала она.
 Не раскрывая глаз, океанида начала было перебирать в памяти подробности этого сна, но почти сразу же остановилась. Сон был слишком плох, чтобы вспоминать его. Решительно встряхнув головой, Фетида потянулась и…
 - О, нет!!! Только не это!
 Она была связана. Тугие путы, сковав за спиной запястья, обвили локти, и плечи так крепко, что ими нельзя было пошевелить… Не помня себя от ужаса, Фетида пыталась осознать, что всё это может значить. Справа кто-то шумно дышал, почти в самое ухо. Богиня посмотрела…
 То что до сего мгновенья казалось сном, на деле выходило кошмарной явью. На ней не осталось ни единого клочка одежды, что, впрочем, было не так ужасно (ибо бессмертным не ведомо чувство стыда). Но её лучшее платье, воспетое самим Аполлоном! По-видимому, до сих пор Пелею доводилось сталкиваться лишь с простыми одеждами селянок, отчего наш герой так и на смог до конца разобраться в деталях этого одеяния, его многочисленных застёжках, завязках, лентах и шнурках... А посему, как самый распоследний варвар, он попросту искромсал наряд богини мечом, раскидав его бренные останки по пещере. Теперь, безумно утомлённый (и тоже абсолютно голый), молодой человек спал сном праведника. Кудрявая голова героя примостилась на плечике богини, одна рука нежно обвивала левую грудь пленницы, другая – столь же нежно – покоилась на её правом бедре. Пелей блаженно улыбался во сне. Он очень хорошо провёл время.
 У несчастной не осталось ни слов, ни выражений. Комок невыносимой тошноты сдавил горло – наверное, если б не пустой желудок, её бы тотчас вырвало! Нереида брезгливо завертелась, силясь выскользнуть из гадких объятий. Не сразу ей это удалось… Голова и руки Пелея утратили опору, отчего молодой человек дёрнулся, издав тревожный вздох…
 Но он не пробудился, а лишь перевернулся на другой бок.
 Встав на колени, Фетида лихорадочно соображала. Узлы оказались затянуты на совесть – наученный горьким опытом, Пелей не стал её жалеть. Богиня напряглась, решив превратиться в воду, но на этот раз тело решительно отказалось ей повиноваться. Как всякая вещь небесного происхождения, ремень обладал магической силой и был способен исполнить любое желание. Пелей, разумеется, не догадывался о его свойствах: царь Фессалии всего лишь хотел себя обезопасить – а ни чего другого в тот момент не оказалось под рукой – и ремень послушно исполнил волю человека, став непреодолимыми оковами для своей хозяйки. Пока они опоясывали богиню, она лишалась возможности перевоплощаться. Но и на магию возможна управа. На камне тускло сверкал меч, в который уже раз оставленный вне ножен. Дотянувшись, Фетида схватилась за эфес – скорее, как можно скорее избавиться от пут! Душа богини клокотала от ярости. Лишь нестерпимая жажда отмщения владела ей сейчас: не медля ни секунды, не размышляя, разом поразить в сердце смертного негодяя! Кровью, волной преступной чёрной крови, смыть жгучее оскорбление, что было нанесено!..
 Однако перерезать ремень оказалось совсем непросто. В конце концов, Фетида сообразила, что куда удобней будет вонзить лезвие в землю. Кусая от натуги губы, пленница пилила путы, но в данном случае её подвела собственная страсть к изысканным и утончённым украшениям. Узкий ремень, прежде скреплявший её причёску, был весь от начала до конца окантован чернённой металлической тесьмой, вкраплявшей россыпи сверкающих бриллиантов (как она говорила, эти камни, похожие на звёзды, особенно эффектно смотрятся в её чёрных как смоль волосах). Никто на Олимпе не имел чего-либо подобного. Как же гордилась Фетида этой частью своего туалета! И вот сейчас это проклятое украшение ни в какую не желало поддаваться: лезвие меча со скрипом скользило по металлу, не в силах добраться до кожаной основы.
 Фетида лихорадочно озиралась по сторонам... Внезапно огромная тень, заслонившая свет дня, заставила её оцепенеть.
 - Брось меч!
 Под сумрачными сводами грота исполинская фигура, представлялась взору сплошным неразличимым силуэтом, но богине слишком хорошо было известно, кто стоит перед ней. Пальцы инстинктивно сжали эфес. Если б не вывернутые наизнанку члены – с каким бы довольствием сейчас Фетида бы вонзила лезвие в него. Вонзила бы по самую рукоять…
 - Ты!! Ты!!! Ты это всё подстроил! Заманил в западню, которую, чаю, могла придумать лишь грязная, похотливая душа, чёрная как эта тень! Вот кому обязана я навек погубленною честью! Очевидно, преследования, коим ты подвергаешь мой несчастный род, сделались единственным смыслом твоего подлого существования! Да будь ты проклят, негодяй! Вижу, что в тебе давно иссякла последняя капля чести, раз не хватило мужества сразиться со мной один на один, и ты поспешил воспользовался услугами наёмника! Ты всегда якшался за руку со смертными – конечно, ведь грязь тянет к грязи! Да кто ж ещё не погнушается прийти тебе на помощь?! Но как видно тебе показалось недостаточно позора, который в помыслах ты приуготовил, недостаточно оскорблений, моих мучений, пережитых в гнусных объятьях смертного, и, вижу, ты решил сполна насладиться зрелищем растоптанной и осквернённой титаниды!!! Что ж, смотри, зри, ликуй: вот пред тобой на коленях стоит богиня, связанная, жалкая, точно ничтожнейшая из рабынь!!! Гляди, что сделал твой…
 Широкая длань Зевса закрыла протестующие уста.
 - Фетида! Твои утончённые манеры – единственное, за что тебя возможно уважать. В печали, гневе и тоске ты всегда была изысканна и изящна. В том ты знала толк и всегда была велика: не становись же мелка!
 Зевс нагнулся, и вырвал эфес из её судорожно сжатых пальцев.
 - Эх, Пелей, Пелей, сын Эака! Ну сколько тебе нужно повторять, что оружием не разбрасываются как попало!
 Он разыскал перевязь и вложил меч в ножны. Присев на камень, он долго-долго, не отрываясь, смотрел на спящего, и искра неподдельной нежности засветилась в его глазах.
 - Фетида, вернись на место, которое ты покинула!
 Океанида не шелохнулась.
 - А если я этого не сделаю?
 - Тогда я применю силу, и к унижениям, что ты уже получила, присовокупятся оскорбления от меня. Вернись и ляг подле Пелея: я не стану повторять приказанье в третий раз!
 Фетида, пытаясь всем своим видом изобразить царицу, восходящую на трон, повиновалась. Правда, уже неспешно разлегшись, она не смогла удержаться:
 - Скоро ты пожалеешь о содеянном…
 - Ты имеешь ввиду твоих друзей? – оживился Зевс. – Уверяю, у них уже нашлись дела более неотложные! Златолукая Артемида, в компании диких амазонок, изволила отбыть в далёкую Тавриду – у них, кажется, намечается война со скифами… Надеюсь, что удача, на сей раз, будет ей сопутствовать! Сладкоголосый Аполлон упорхнул на Парнас, – он с музами сейчас сочиняет гимн по случаю восшествия на Олимп Геракла. Кстати, можешь меня поздравить: Аид отпустил-таки Геракла…
 - Поздравляю!
 - Спасибо. Я временно определил его на жительство в твой дворец – чтобы тот не пустовал зря.
 - Надеюсь, мой дом придётся по вкусу твоему сыну!
 - Уже пришёлся! Как раз сейчас его там навещает Афродита… Стоило нашей пеннорождённой киприотке увидеть Геракла – так она прямо с цепи сорвалась! Не моё это дело, конечно, но, знаешь, всё-таки следует быть разборчивой в выборе подруг! Видела бы ты, как она нынче утром хозяйничала в твоих закромах… Пожалуй, я совершил немалое благодеяние для вас же, не позволив вам победить. Конечно, по праву победителя завоёванную крепость положено отдавать «на порок и разграбление», однако, заметь: грабежом занимаюсь отнюдь не я, и тем паче не мой Геракл, а твоя верная подруга, союзница и соратница! Н-да… Уж третий день кряду не желает оставлять без внимания твои бывшие покои…
 - Как третий день? Ещё вчера в том дворце жила я…
 - А, ну да, ты же не помнишь ничего! Видишь ли, когда ты пала-таки в объятия Пелея, я, наблюдавший за происходящим с высоты Олимпа, не смог удержаться, чтобы не сделать внуку приятное – Пелей, кстати, приходится мне родным внуком, так что отнесись к нему со всем подобающим уважением! Я замедлил время, чтобы вы подольше, как нынче принято говорить, «занимались любовью»…
 Зевс покачал головой.
 - Времена, однако, пошли! В мои-то веки это гораздо проще называлось… Так вот, пока вы этим самым занимались, на Земле и в небесах прошли три ночи и три дня. Ну а четвёртый день ты, дорогая, изволила почивать, что ж до царя Фессалии, то, я гляжу, он спит и по сию пору! Тут я, признаюсь, сплоховал: забыл, что Пелей всего лишь смертный. Фокусы со временем для него опасны!..
 - Вижу, ты времени зря не терял…
 - Не терял! – согласился Зевс. – Так вот, Аполлон занят гимнами, – через недельку послушаем, чего он там насочинял. Афина сидит под домашним арестом – никак не дойдут руки поговорить с нею по-отечески… И, наконец, Деметра… Вот единственной, кому я сочувствую, так это лишь ей! Какие же вы всё-таки… (Зевс долго подбирал подходящее слово) неблагородные! Так подло воспользоваться горем одинокой несчастной матери, лишь бы вовлечь в ваши гнусные замыслы! Кстати, в том заключался самый главный просчёт: сдуру заключив союз с Деметрой, вы, тем самым, настроили против себя Аида, которому, в свою очередь, ничего другого не оставалось, как союзничать со мной. Он отпустил Геракла, и я с его помощью, а также помощью Гермеса и Диониса ликвидировал заговор. Отдаю должное: работёнки ты нам подбросила изрядно, гораздо больше чем мне казалось поначалу, но сейчас ситуация разрядилась настолько, что я, как видишь, могу на время оставлять Олимп, пока Геракл, Гермес и Дионис наводят окончательный порядок.
 - Что ж, знать и для Геры наступил черёд? Ты её тоже… «арестовал»? Как меня?
 - Не смей даже заикаться о Гере!!! Гера – величайшая из богинь потому, что всегда точно знает, чего она хочет. Сколько её помню, она всегда боролась за свои законные права, – попранные права оскорблённой супруги, ущемлённые права детей – Гефеста и Арея! Она отстаивала их с яростью, ибо никогда не забывала ни о супружеском, ни материнском долге! Разве можно не уважать Геру?! Да хотя б за одно только это я всё на свете сделаю, чтобы завоевать её любовь! Ты же и ногтя с её мизинца не стоишь. Знаешь, стоило сейчас войти, как мне невольно вспомнился твой кузен Прометей. С каким гордым достоинством он смотрел на меня! Как будто это я был у него в плену, и отчасти то являлось правдой… Я мог лишь предложить прощение в обмен на раскаяние – он хохотал в ответ. Я забывал о жалости, я в клочья рвал его плоть и не слышал ни единого стона, и я завидовал ему – поверишь ли – я желал быть на его месте!!! А ты? Ведь ты уже готова лизать подошвы моих сандалий. За что боролась ты, Фетида? Неужели тебе плохо жилось? Или показалось недостаточно того почёта, славы и восхищённых взоров, что всегда окружали тебя? В тебе взыграла жажда власти?! Но, знаешь ли, борьба за власть груба и грязна, и всякий возжелатель взлететь высоко обязан быть готов однажды низко пасть. И ладно ещё просто пасть, а то бывает, что и в грязь лицом. Должен был упасть я, но упала ты. Тебе не повезло!
 - И что теперь со мной будет?
 - Вот как раз об этом я и пришёл поговорить. Не в моих правилах поминать старое, но раз уж ты сама завела сей разговор, не могу не заметить, что участь твоего рода вполне заслуженна. Любое покушение на мою корону, равно как и умысел на его совершение или даже несвоевременное донесение на оный, является преступлением, за которым неминуемо приходит наказание. История тех, кого я упёк в Тартар, поверь, мне известна ничуть не хуже, чем тебе. Кстати, до сей поры, ты ни единым намёком не проявила беспокойства об их судьбе. Тебе грех жаловаться! Тем паче, что я не собираюсь никого жестоко карать, раз твой заговор до мятежа не дорос…
 - Мятежа?!! Да ведь это ты первый смутьян, мятежник и узурпатор, ты восстал против Кроноса, законного государя! Преступно захватил власть, никогда тебе не принадлежащую…
 - И с правлением которого непринуждённо мирилась столько тысяч лет! Или, кропотливо готовя свой заговор, ты все это время лишь прикидывалась моей верноподданной?! Не смеши меня, дорогая!.. Не будем вдаваться в бессмысленный спор о том, кто был первым, а кто вторым, и давай поговорим серьёзно. Я Вседержитель, и, стало быть, мне решать, что является преступлением, а что – нет. Я полагаю, что ты преступница, а преступление соразмерно наказанию. Для бога в данном случае – это пожизненная ссылка за какие-нибудь Геракловы столпы. Наказание для богини – замужество. Относительно тебя рассматривалось пять кандидатур, однако, поразмыслив, три я забраковал. Мой сын Геракл сейчас управляется с Афродитой. С двумя богинями одновременно не под силу управиться даже Гераклу, тем более что это, согласись, уже разврат! Мне, между прочим, донесли уже, что Афродита всерьёз вознамерилась выйти замуж за моего сына, чего я, конечно, не допущу: она и так уже замужем за Гефестом, и развода ей, кажется, никто пока не давал, да и вообще такая невестка мне и даром не нужна. Геракла я на Гебе женю*!.. Ещё один мой отпрыск Дионис, как ты знаешь, любовным утехам предпочитает вино. Сейчас он, правда, трезв как стёклышко, но надолго ли его хватит? Что ни говори, но семья – явно не его удел… Есть также Гермес, но и он не создан для семейного счастья. Душа странника жаждет свежих впечатлений и приключений, и для него жена – ненужная обуза. Кроме того, Гермес опытный дипломат, ценный именно в этом качестве. Исполняя мои поручения, ему просто некогда будет приглядывать ещё и за тобой. Итак, остаются лишь две вакансии. Первая – это Аид...
 Видя, как окаменела собеседница, Зевс улыбнулся.
 - Да, да, именно он! Пока ты тут забывалась в сладостной неге, в доме моего брата случились большие перемены. Мы договорились, что отныне каждую весну и лето Персефоне будет предоставлено право гостить у Деметры. В конце концов, тёща ведь тоже родственница! Семейные узы, безусловно, священны, но дети хотя бы иногда должны навещать родителей. Ты, кстати, своего Нерея не навестила ни разу! Поскольку, нынче стоит весна, то обе мои голубки уж третий день про меж себя воркуют о чём-то, о своём, о женском… За столько веков разлуки им, право, есть что порассказать и вспомнить! Аид же, увы, остался один-одинёшенек, а ведь как бы не надоедали нам, мужьям, семейные скандалы, даже три дня, проведённые без жены, невыносимы. Я это знаю по себе. Впрочем, зять уже неоднократно намекал, что не прочь отпустить Персефону насовсем: само собой, получив за неё подобающее отступное... Но это он так… цену себе набивает! Он, поди, уже дни считает, оставшиеся до осени! Сейчас Аид более всего нуждается в утешении, и ты, думаю, вполне его утешишь... Само собой, чтоб ты не мозолила глаза его законной жене, осенью Аид отпустит тебя на волю – до весны…
 Прекрасная нереида содрогалась в корчах.
 - Не будь таким жестоким, умоляю!
 - Не понимаю, с чего предаваться терзаниям прежде времени? Решать-то всё равно тебе: хоть я и Вседержитель, но не в моей власти отнять у богини право выбора. Так вот, вторая кандидатура – мой внук, счастье которого в том, что он спит и не слышит, о чём мы тут с тобой разводим речи…
 - Стать женой смертного!.. – стонала Фетида.
 Если б только она могла заслонить лицо руками!..
 - Уверяю, не самый худший из вариантов! Ведь даже если ты не обретёшь счастья в браке, то, по крайней мере, не будет нужды добиваться развода! Лет через семьдесят твой муж оставит этот мир, избавив и тебя от уз супружества. Подумай: всего-то семьдесят лет - да разве ж это срок для бессмертной богини?! Вдобавок, я вверяю тебя в хорошие руки: он всё-таки эллин, а не варвар какой-нибудь, не крестьянин, грубый и неотёсанный мужлан, не похотливый сатир… Ведь ты его совсем не знаешь! Пелей настолько благочестив, что ему и в голову не придёт держать тебя в наложницах. Он, между прочим, лучший ученик покойного Хирона, он царь, в конце концов! С ним ты, как и хотела, сделаешься царицей – ну не Олимпа, правда, а только лишь Фессалии, но ты же богиня, и в твоей воле превратить Фессалию в новый Олимп! Пелей юноша вполне достойный (впрочем, он уже не юноша), учтивый и ещё более – благородный.
 - Его благородство весьма ощутимо!
 Зевс усмехнулся.
 - Сдаётся мне, и года не пройдёт, как ты сама захочешь испытать заново всё это «благородство»! Не на людях, конечно, но здесь, в пещере…
 Титанида рванулась с явным намереньем выцарапать глаза, и в крике её были смешаны ярость и боль...
 - Захочешь, захочешь, ещё упрашивать станешь! Я слишком хорошо постиг твою натуру! Не всякому дано ощутить тонкую грань меж утончённым и извращённым. И это нельзя счесть за порок: скорее, это плата неизбежному. Дань избранному идеалу. И даже когда Пелей тебя развяжет, ты ведь не расстанешься с этим ременём…
 Зевс осторожно приподнял и усадил Фетиду, поддерживая её за плечи.
 - Ну не смотри же будто я похотливый злодей, в чьих мыслях лишь причинять боль твоему существу! Я желаю тебе лишь добра, раз выдаю замуж за внука! Ведь вознамерилась же ты стать моей женой, а чем ласки смертного хуже, нежели мои? Он превзойдёт бессмертного стократ: в объятьях моих перебывало столько богинь и смертных женщин, что все вы для меня теперь кажетесь одинаковыми, и ты не составила бы исключения. А для Пелея на всю жизнь ты останешься единственной, – ты не привыкла пока дорожить этим, но скоро поймёшь, насколько я был прав!
 - Не хочу! Нет! Нет!! Нет!!!
 Богиня, не жалея слёз, жалась к Зевсу как можно плотнее, жадно припадая набухшими губами к его обнажённой коже, призывно отирая податливую щёку об могучую грудь.
 - Не отдавай меня никому, прошу, пусть я буду лишь твоей. Пусть я стану наложницей... Я стану самой покорной твоей наложницей… Я буду день и ночь лизать подошвы твоих сандалий… Только не отдавай меня!.. Избавь, о, Вседержитель!
 Вседержитель не сразу осознал, что, совершенно потеряв голову, он уже не утирает слёзы прекрасной нереиды, а ласкает её, причём самым бесстыжим образом...
 Хрипло рыча, Зевс вскочил, точно ужаленный.
 - О, женское отродье! Наважденье! – тучегонитель отступил как можно дальше. – Невозможно не впасть в соблазн… Нет, Фетида, не умоляй, не проси ни о чём. Ты отдана Пелею, я так решил!
 - Но ты можешь отправить меня в ссылку за Геракловы столпы! Клянусь всеми клятвами мира, я смирюсь, сделаюсь тише воды и ниже травы, ты никогда больше не услышишь обо мне…
 - Ещё несколько дней назад я, не раздумывая, исполнил бы твою просьбу, но нынче это невозможно. Ведь я уже пообещал тебя в жёны. Возможно я, как всегда, сглупил, но я владыка, и если стану нарушать однажды данное слово, то чего будет стоить моя власть?!
 - Но неужели ты не исполнил обещанье?! Ведь три ночи я провела в объятиях смертного!
 - Ну, разумеется: ты же его пленница! Вот когда Пелей попросит твоей руки, а ты ответишь ему согласием, то сделаешься невестой. Жениху, поскольку он царь, ещё предстоит заручаться согласием почётных граждан Фессалии – пустая формальность, конечно, но положение обязывает! Смотрины да пиры затянутся на целое лето. Потом, вашу свадьбу непременно должны почтить присутствием и все без исключения олимпийцы: мы как-никак выдаём не богиню, а не нимфу какую-нибудь! Да и назиданием – помимо тебя – кое для кого этот брак послужит… Лишь после свадьбы, а случиться она, думаю, не раньше осени, лишь после вашей первой брачной ночи – только тогда – ты станешь женой.
 - Как ты жесток!
 - Я справедлив, а жестока ты! Жестокосердна и немилосердна! Пелей не стал тебя красть, как какой-нибудь вор, а одолел в честной борьбе, даже более чем честной! Именно ты, заметь, первая вызвала человека на поединок! Ты, безусловно, недооценила противника сразу, а потом, тобой овладела банальная ярость… Сколько отличных возможностей выпало покончить с недругом, но ты умудрилась упустить их одну за одной! Ты позабыла, что в первый черёд в схватке надлежит сохранять голову ясной - оттого и поиграла, но кто в том виноват, кроме тебя самой?! И это вторая причина, по которой Пелей теперь имеет право на тебя. Ведь силы были неравны. Сравни: смертный, у которого не имелось ничего, кроме находчивости и отваги, и богиня, на чьей стороне была вся мощь волшебства. Согласись, что молодой герой вполне заслужил награду!
 - И ты смеешь называть это «честной борьбой»?! Да если б не фиала, которую ты одолжил…
 - Веришь, или нет, ничего я не одалживал! Ну, посуди сама: с чего мне было знать, что ты непременно пожелаешь утопить его? Чашу я захватил накануне без всякой задней мысли. Как заведено, я принял образ странника, и сосуд понадобился для трапезы – ну не горстями же мне воду пить! Хорошая была вещица, кронионовых ещё времён: где теперь сыщешь такую!.. Весь вечер до хрипоты пришлось проспорить с внуком, так что чаша вылетела у меня из головы… Я попросту забыл о ней! А как в нужный момент она вдруг оказалась в руках Пелея мне невдомёк.
 Зевс развёл руками.
 - Согласись, что три случайности, выпавшие подряд, и есть судьба! Судьба, которой наравне со смертными покорны и небожители, так что смирись с судьбой, и утешься мыслью, что Пелей вполне тебя достоин!
 Зевс тяжело вздохнул, поднялся, и несколько минут простоял молча.
 - Ладно… Обо всём, вроде, поговорили… Пелей вот-вот уж должен пробудиться… Пора остаться вам наедине. Напоследок должен сказать, что насовсем я вас, конечно, никогда не оставлю, и время от времени буду приглядывать… С сожалением вынужден констатировать: мой недалёкий внук оказался чересчур подвержен глупым бредням, что вбил ему в голову Хирон. Он до того помешан на этике, что, наверное, никогда себя не простит за то, что взял тебя силой. А сверх того, единственного раза близости, подозреваю, ему оказалось довольно, чтобы влюбиться по уши, а быть в тебя влюблённым крайне опасно. Потому, не сочти, пожалуйста, предупреждение угрозой, но если я узнаю, или даже случайно заподозрю, что ты что-то злоумышляешь, если хотя бы один волосок падёт с головы Пелея – неважно по чьей именно вине – берегись! За всё я спрошу с тебя, и месть моя будет столь же беспощадна, сколь и ужасна. Это я тебе не как царь Олимпа говорю, а как дед Пелея, твой будущий свёкор.
 Зевс щёлкнул пальцами, и на полу пещеры материализовались две корзины – большая и маленькая.
 - Как посмотрю, твоё одеяние, любезная Фетида, пришло в полный упадок. Да и молодому человеку не мешало б выглядеть приличней! В маленькой корзине одежда для Пелея, а в большой – всё, что на первое время понадобится тебе: твои любимые платья, сандалии, бездонный ларец с драгоценностями, косметикой и одно из твоих волшебных зеркал – то, что в полный рост. Насилу вырвал у Афродиты! Считай это подарком на предстоящую свадьбу: не могу же я допустить, чтоб мой внук взял невесту без приданого! Желаю вам всего хорошего, совет да любовь!
 Зевс ушёл.
 Солнце заглянуло в пещеру, осветив её изнутри золотым сиянием. Огненный лучик пробежав по полу, коснулся лица Пелея, заставив открыть глаза. Он потянулся.
 - Фу! До чего же голова болит…
 Спросонья, а так же оттого, что яркий свет застилал взор, Пелей не столько увидел, сколь кожей ощутил чужое присутствие.
 Богиня, подобрав ноги, сжавшись в комочек, сидела на разворошённом песке, уставившись в потолок…
 - А ты кто такая? Ты как здесь оказалась?
 Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения. Несчастная, пав ничком, горько-горько зарыдала. Увидев её связанные руки (связанные скажем прямо, совершенно изуверски), Пелей машинально взялся за узлы, но в следующий миг он, наконец-то, начал припоминать… Какое-то время, показавшееся пленнице вечностью, её похититель застыл не в силах ни на что решиться. Фетида заливалась слезами. По-настоящему, искренне, навзрыд. Песок лез в глаза, забивал нос и рот, но она словно не замечала, а, может быть, и вправду не замечала... Повинуясь голосу чувства, Пелей с неподдельной нежностью, несмело, он коснулся её плеч, приподнял и, зарывшись с головой в густых волосах зашептал чуть слышно…
 - Прости меня, прости, не плач!.. Прекрасная, драгоценная, любимая, не плач…
 Одной рукой он расправлял спутанные, сбившиеся в кучу волосы, а другой - стряхивал с мокрого от слёз лица песок, как с ребёнка сдувают пылинки.
 - Я оказался худшим из варваров, мерзавцем из мерзавцев…
 - О!!! - Фетида взбрыкнула со всею силой, на которую осталась способна.
 Пелей, конечно же, не понял причины такой реакции, он лишь обеими руками обхватил пленницу и как сумел, попытался успокоить. Тихонько, словно боясь коснуться, скользили его ладони, задевая длинные волосы, колышущиеся словно море, и постепенно Фетида затихла.
 - Ты не пленница моя, ты моя царица. Прикажи – и я исполню любое твоё желание. Конечно же, ты мне сейчас не веришь, и я отдал бы весь мир тому, кто подсказал бы способ доказать свою любовь…
 Фетида молчала. Лишь бешено стучало сердце, и кожей она ощущала, что рядом точно так же пламенеет в такт сердце сметного человека. Перед глазами расстилалось море, синее-синее, точь-в-точь как её глаза, то самое, в котором она родилась в незапамятные времена. Солнце клонилось к горизонту. Огненная дорожка прочертила водную гладь. На море колыхались волны, и казалось, что эта солнечная дорожка – медленно течёт, как бесконечная огненная река. И именно она подсказала выход.
 - Пелей, если вместо пут, меня связала бы священная клятва, ты смог бы доверять мне?
 - Ты знаешь такую клятву?
 - Прямо под нами в царстве Аида течёт огненная река Стикс. Нет клятвы крепче, чем обет, данный над водами Стикса.
 - Но это самая ужасная из клятв, её не властен отменить сам Зевс, и я не допущу, чтобы сей обет принесла лишь ты одна! Я тоже поклянусь Стиксом, дабы связать самого себя! Ты тоже имеешь право владеть мной, как я владею тобой…
 Фетида подняла влажное лицо.
 - Чего бы ты хотел от меня?
 - Ну, чтобы ты хранила мне верность…
 Синие очи богини вдруг сделались глазами василиска, и Пелей осёкся.
 - Воды Стикса призываю услышать всё, что произнесёт Фетида, дочь Нерея! Поклянись, что больше никогда не превратишься в чудовищ, вроде тех, с кем мне пришлось биться, всегда оставаясь желанной, какой я вижу тебя сейчас, и да будет так, пока моя смерть не разлучит нас!
 - Клянусь!
 - Поклянись, что, став образцовой супругой, ты будешь хранить верность мужу, беспрекословно повиноваться свекрови, оказывать гостеприимство всякому кто переступающему порог моего дома, и да будет так, пока моя смерть не разлучит нас!
 - Клянусь!
 - Поклянись, что ты подаришь мне детей, исполнив супружеский долг всякий раз, когда я призову тебя, и да будет так, пока моя смерть не разлучит нас!
 - Клянусь!
 - Пусть воды Стикса останутся свидетелями сказанного Фетидой, дочерью Нерея, и да если она нарушит свой обет, то…
 Пелей запнулся. Он не мог ничего придумать!
 - То узы, на неё наложенные, никогда не утратят силы, и она отправится в царство Аида вслед за своим мужем! – Фетида выпалила, зажмурившись.
 - Что ты натворила, несчастная… - Пелей был в шоке.
 - Ничего я пока не натворила, - Фетида легонько пожала плечами, - и вовсе не собираюсь отправляться за тобой в Аид! Просто отныне я стану прилежно блюсти данный мной обет, так что будь добр, развяжи меня!...
 Молодой человек послушно взялся распутывать узлы, но те поддались не сразу. Наверное, с полчаса ему пришлось пыхтеть от напряжения и немалого стыда; богиня не издала ни звука – словно бы происходящее её не касалось. Наконец, ремень, ослабнув, пал на песок…
 - Какое варварство! Я так и знала! – богиня с трудом растёрла руки, – Что за ужасные, багровые рубцы! Такие невозможно вывести сразу – они останутся, по меньшей мере, до конца этой недели! Как я теперь покажусь на людях с подобными «украшениями»! Разве что в ларце отыщутся достаточно широкие браслеты… Ах, терпеть не могу широкое, но придётся надеть!..
 Пелей, с виноватым видом, метнулся было ей помочь, но богиня решительно оттолкнула его.
 - Не прикасайся ко мне, варвар! Теперь твой черёд клясться, и потому изволь выслушай то, что я от тебя хочу.
 Пелей навострил уши.
 - Прежде всего, я желаю, чтобы ты всегда видел во мне богиню, которой ты был бы достоин! Поэтому каждую годовщину нашей встречи ты должен будешь завоевать меня вновь, состязаясь со мной подле пещеры Хирона…
 Видя, как переменился в лице Пелей, океанида поспешила пояснить.
 - Смертную можно покорить однажды и навсегда. Право обладать богиней требуется подтверждать регулярно. Раз в год, в день нашего знакомства, мы возвратимся туда, где встретились впервые. Условия и правила мы обсудим за полгода до начала поединка. Всякий раз мы испытаем что-нибудь новое: бег, борьба, метание диска, музыка, танцы, поэзия, и заранее предупреждаю, что биться с тобой я буду всерьёз! Не смотри, что я хрупка на вид, дать отпор тебе я сумею даже в том обличии, которое ты мне оставил!
 - Вот как! – усмехнулся Пелей. – И что же станет, если я, к примеру, проиграю?
 - Ты не подтвердишь своё право быть моим мужем, вслух признаешь это, и весь оставшийся год, до следующего поединка, не только не станешь призывать богиню на супружеское ложе, но не посмеешь коснуться ни меня, ни края моих одежд!
 - А коли, я выиграю?
 - Тогда ты снова свяжешь мне руки этим же ремнём.
 Не желая прикасаться руками, богиня ловко поддела ремешок своей длинной, стройной ножкой и изящным движением подбросила в воздух. Извиваясь сверкающей змейкой, тот описал плавную дугу, исчезнув в корзине.
 - Ты отведёшь в пещеру, и на три следующие ночи я стану твоей пленницей. А весь оставшийся год беспрекословно исполню супружеский долг…
 - Но… зачем?! Зачем тебе всё это…
 - Затем, чтобы ты не позабыл, как однажды со мной обошёлся! И не надо на меня так смотреть: я же сказала, что не намерена играть в поддавки. И не смей оставлять рубцы - я этого не люблю!
 Пелей до кончиков ушей залился пунцовой краской, но Фетида словно не замечала того.
 - Итак, пусть воды Стикса услышат и запомнят слова Пелея, сына Эака! Клянётся ли он, соблюдая условия, изложенные выше, подтверждать свое право на меня в ежегодном поединке?
 - Клянусь!
 - Клянётся ли он также, наедине либо прилюдно, где бы не приходилось быть, уважать достоинство богини, не поднимать на неё руку, не повышать голоса, не произносить ни ей, ни про неё другому, никому и никогда, ни единого оскорбительного слова?
 - Клянусь!
 - И, наконец, клянётся ли он, относясь к супруге с подобающей учтивостью, не переступать порог её опочивальни, не заручившись предварительно её согласием?
 - Клянусь!
 - Пусть воды Стикса останутся свидетелями сказанного Пелеем, сыном Эака, и да если он нарушит свой обет, то клятва, прежде принесённая Фетидой, дочерью Нерея, навсегда утратит силу, и она получит тотчас право оставить своего мужа! Да будет так!
 - Хоть клятва, данная тебе, трудна, я совершу и этот подвиг!
 - Поглядим!
 - Предложение руки и сердца по-прежнему в силе. Согласна ли, богиня, стать женой моей?
 - Согласна, мой герой!
 Пелей кинулся было её расцеловать, но богиня ловко ускользнула от его объятий. Царь Фессалии обиделся:
 - Не забывай, что наш первый год я уже выиграл!
 - Нет, это ты, пожалуйста, не забывай, что я тебе пока что не жена, а невеста! К тому же я ещё не успела принять ванну и привести себя в мало-мальски достойный вид, а день уже вот-вот догорит! Имей ввиду, дорогой, что я, хоть и не стыдлива, но ужасно не люблю, когда на меня глазеют, а посему, покинь поскорее пещеру! И по пути обрати внимание на одну из корзин – в ней приготовлена одежда для тебя!
 
5.

 
 Если бы повествование моё было сказкой, то на этом, собственно, следовало бы и закончить. Но я пишу, увы, не сказку, а посему традиционный хэппи-энд в истории моей невозможен.
 …Дворец Пелея являл вид обыкновенной деревенской усадьбы, где по двору, густо заросшему бурьяном, бродили козы, свиньи и куры, а в так называемой парадной зале, кое-как задрапированной циновками, не было продыху от густо чадящих масляных светильников. Пировали хозяева и гости на земляном полу. Ели и пили, правда, на злате-серебре, а устраивались на линялых и выцветших коврах (новыми, кое-где, были украшены стены) но тем царское достоинство Пелеева жилища, собственно, и ограничивалось. Так что едва сделавшись царицею, как подобает особе утончённых вкусов, Фетиде пришлось взялась за устроение своего нового местожительства.
 Ошибкой было б полагать, что не желая обитать в свинарнике (а кто захочет в нём обитать?), молодая жена стала требовать немедленного капитального ремонта семейных покоев за государственный счёт, а ещё того лучше – сооружения нового дворца со всеми, полагающимися богине удобствами. Нет, Фетида не могла не сознавать, что тощая царская казна пока не рассчитана на её запросы. Однако по её настоянию кое-какие первоочередные меры провести пришлось ещё до свадьбы: дороги расчистили и привели в порядок, выпололи бурьян, подстригли деревья и кусты, цветы посадили, а чтоб животные не бродили где попало и не ели бы цветов, – начали строить новый хлев и просторный скотный двор за городской стеною. Тем настоящие богини и отличаются от смертных! Существованье их кратко, и оттого смертной требуется «всё и сразу». Богине подобает жить в веках, а, следовательно, ей некуда спешить! Фетида знала наизусть, что всякое переустройство нельзя начинать с дворцов – дворцами его должно заканчивать! В начале же начал требуется отделить свет от темноты, а человеческую жизнь – от жизни скотской.
 Выходило почти само собой. Оказывая по праву и обязанности жены почёт всем приходящим, она приветливой и как всегда прекрасной представала пред гостями, а гости валом валили не неё посмотреть. Нечасто, в самом деле, смертному выпадает честь узреть богиню! Привлечённые слухами о необычайной жене царя, со всей Греции потянулись художники, поэты, музыканты, золотых дел мастера, зодчие, торговцы... Одни алкали вдохновения, иные мечтали о карьере, кто-то искал удачной конъюнктуры, но так или иначе, из глухого захолустья Фессалия незаметно превратилась в богатую и процветающую страну.
 На месте прежних, утопавших в грязи селений, выросли благоустроенные города с мощёнными улицами и высокими домами; прекрасные оливковые рощи и цветущие сады украсили сельские усадьбы, а там где некогда стояло убогое Пелеево жилище, вознёсся новый беломраморный дворец. Модницы златообильных Микен и семивратных Фив слали во Фтию гонцов, дабы выведать в каком наряде, украшенном тонкой вышивкой и прозрачными струящимися покрывалами, покажется царица Фессалии на очередном приёме. Какая диадема на этот раз сверкнёт в чёрных точно смоль волосах? Что за браслеты и перстни украсят тонкие гибкие руки, подающие на пиру изысканные яства почётным гостям? Рецепты для этих угощений, кстати, богиня сочиняла сама. И разузнав это, женщины всей Греции спешили заказать тотчас эти вещи (ну, хотя бы, приблизительно такие же) лучшим из мастеров. Если не Пелей, то уж народ Фессалии имел все основания боготворить Фетиду, и выражал эту благодарность, по всей стране воздвигая храмы и алтари в её честь.
 Но, к сожалению, такова была лишь парадная сторона действительности… Внешне Фетида казалась вполне довольной своей участью, но что на самом деле творилось в её душе, всегда остававшейся нечеловеческой, никто не в силах разобраться. В супружестве она и Пелей прожили действительно долго. Но были ли они счастливы? Сами поведать о том они не посчитали нужным, а те, кто свидетельствует об их браке, хором твердят, что счастье в доме том даже не ночевало… Конечно, по здравому рассуждению было заранее ясно, что из бессмертной не может получиться хорошая жена. Ведь даже саму себя она понимала далеко не всегда. Всё-таки она являлась бессмертной и как всякое подобное существо Фетида была неукротима. Сдержать себя, даже если она того и хотела, титанида не могла, а муж её – тем более. И всего горше на свете для неё была та печальная истина, что дети, рождённые в навязанном браке, окажутся такими же смертными, каким был их отец. Мысль, что родные существа, которым она подарит жизнь, когда-нибудь состарятся и умрут, для богини была невыносима и, в конечном счёте, именно эта мысль, став навязчивой идеей, и погубила брак.
 О том, что супруга ждёт ребёнка, Пелей догадывался задолго до того, как у неё округлялся живот. Очаровательная улыбка, не сходившая с уст, вдруг становилась натужной и фальшивой, а наедине, на богиню было невозможно смотреть без грусти. Он приводил её в спальню, и жена начинала тихо-тихо плакать. Как мог, Пелей пытался её успокоить.
 - Вот увидишь, - она тихонько льнула в ответ, целуя широкое мужское плечо, - на этот раз всё будет хорошо! Я себя пересилю, я смирюсь… Всё у нас получится…
 Но Пелей отлично понимал, что ничего у них не получится …
 Следующим же утром жена куда-то пропадала и возвращалась лишь глубокой ночью. Следом семенил целый ворох слуг и служанок, нёсших корзины и охапки трав, кореньев, морских ракушек, водорослей и всякой прочей дребедени. Не отвечая на дежурные любезности супруга, жена спешила замкнуться в своей опочивальне, где творила какие-то волшебные эликсиры, варила страшные колдовские зелья, готовила мази, микстуры, порошки, – ужасающего вида отвратное, смрадное месиво, чтобы принять его тотчас в неисчислимых количествах… А после, до самого утра следовали «упражнения», более походившие на утончённые истязания. Будь Фетида смертной, она не единожды успела бы свести себя в могилу! Стоя на коленях с вечера до самого утра, очертив себя огненным кольцом, она произносила заклинания на безумном, ей лишь ведомом языке. Связанный клятвой Пелей наблюдал за происходящим из-за порога опочивальни, бессильный вмешаться, а увещевания не помогали. Чудо действительно происходило, ибо в положенный срок ребёнок всё же рождался живым и здоровым.
 Мать, чуть только отойдя от родов, требовала, чтобы немедля ей несли новорожденного.
 - Пелей, ты посмотри только, какие у него смешные кудрявые волосики!.. Гляди, как светятся его большие глазки!.. Он тянет ко мне свои ручки!.. Как же я люблю тебя, маленький мой…
 Глядя на неподдельно-счастливую жену, хотелось глотать слёзы от умиления, и Пелею вдруг начинало казаться, что вот, наконец, она перебесилась, вместе с ребёнком обретя-таки разум, и отныне жизнь семьи пойдёт, как должно! Но это лишь казалось.
 …Не доверяя никому, царица кормила сама, ибо надеялась, что хотя бы с её молоком сын впитает частицу бессмертия. Ночами она просиживала подле кроватки, днём играла с ребёнком в саду. По праздникам родители выходили к народу, и стоило лишь показаться счастливой паре, несшей наследника престола, ликованию толпы не было предела. А через год-полтора, когда у малыша прорезались первые зубки, наступал час решающего испытания.
 …Ребёнок с головой был опущен в купель. Захлёбываясь, он отчаянно барахтался, силясь вырваться и глотнуть хоть немного воздуха, но мать глубже опускала его в воду, твердя точно заклинание:
 - Ты будешь жить, ты бессмертен! Бессмертен, как твоя мать, бессмертен, как истинный олимпиец! Не умирай, прошу, на этот раз должно получиться, не умирай, пожалуйста, не умирай!!!
 Но ребёнок не был бессмертен, и, захлёбываясь, тонул.
 Пелей стоял за порогом. Он видел эту сцену всякий раз от начала и до конца. Он выл и стонал от ярости и боли, но связанный клятвой мог лишь смотреть, и Фетида, не в силах вынести взора его ненавидящих глаз, бежала прочь…
 - Ты убила моего сына! – вопил вдогонку муж.
 - Нет, это ты виноват, что мой ребёнок оказался смертен! – шептала она в ответ.
 Год или больше они не разговаривали, всячески избегая друг друга. Подданным объявляли, что долгожданный наследник утонул во время купания, или что его ужалил смертоносный скорпион. Фессалия облачалась в траур, и в храмах у алтарей дни и ночи напролёт приносились жертвы, возносились молитвы о том, чтобы отвести злой рок, довлеющий над царской четой. В конце концов, супруги мирились, и, рано или поздно, Фетида вновь начинала ждать ребёнка. И всё повторялось сначала. Вот так за тридцать лет один за другим появились на свет и последовали в царство Аида два сына, и когда родился третий мальчик (названный Ахиллом) отец твёрдо решил, что с него хватит. Ещё одной смерти он не допустит!
 …Ахилл уже пускал пузыри в купели, когда в опочивальню, изрыгая по пути самые ужасные проклятья, какие он только знал, ворвался Пелей.
 - Прочь, подлая змея!!!
 Он ударил жену по лицу, и отшвырнул её, и та упала на пол, а Отец выудил из воды малыша (тотчас залившегося отчаянным плачем), трепетно прижав к своей груди.
 - Ты трижды нарушил клятву! – прошептала Фетида.
 - Зато я спас сына! – отрезал Пелей, не удостоив её даже взглядом, и ушёл, унеся спасённого с собой.
 В тот же день, собрав вещи, Фетида отбыла на Олимп.
 Позже злые языки, усердно взращённые Гесиодом, Сократом и Платоном станут утверждать, что на самом деле Фетида лишь искала способа сбежать из-под брачных уз. Что связав недалёкого Пелея невыполнимой клятвой, она только и делала, что провоцировала мужа на её нарушение. А христиане шли ещё дальше, говоря, что, мол, сей чёрный демон, таящийся под ангельской личиной, ненавидел своего чересчур добродетельного господина столь безумной ненавистью, что специально прожил с ним как можно дольше, дабы как можно больнее отомстить. Но свойства правды таковы, что она всегда окажется и шире, и неожиданней любых людских суждений, сколь объективными и правдоподобно выглядящими они бы не казались.
 Минуло двадцать лет. В далёкой Спарте успела родиться, выйти замуж и прочь сбежать от семейного очага прекрасная Елена (Вот кого стоит обвинить в испорченности, да что-то не слыхать обвинителей!) По всей Греции раздавались призывы к отмщению, и ковалось оружие. Свояк Агамемнон и рогоносец Менелай собирали войско, чтобы идти войной на Трою. Ахиллу, чья слава могучего воина уже гремела на всю Грецию, также предстояло отправиться в поход. Как раз в те дни, опережая весть о начавшейся войне (газеты, телеграф и телевидение изобретены ещё не были), во дворце Пелея вновь объявилась бывшая жена.
 - Зачем ты пришла?
 Он восседал на троне в парадной беломраморной зале: внук был не просто похож на Зевса, теперь он был сам воплощённый Вседержитель – величественный и прекрасной, чуть только тронутый первой сединой. Хотя Пелею было за семьдесят, казалось, что ему невозможно дать больше пятидесяти. Соседний трон пустовал… Отчего-то Фетида не смела подняться по ступенькам, чтобы сесть на своё законное место. Она осталась стоять.
 - А ты нисколько не изменилась…
 - Я же богиня.
 - Для меня ты всегда оставалась женой, в которую я был влюблён как мальчишка.
 - Я знаю.
 - Зачем ты пришла?
 - Тревога за судьбу Ахилла привела меня. Вот-вот должна начаться ужасная война. Я не хочу, чтобы мой сын отправился под стены Трои!
 - О похищении Елены я слышал. Но не думал, что дойдёт до войны…
 - Война уже объявлена. Скоро сюда прискачут гонцы, чтобы призвать Ахилла присоединиться к войску. Я не хочу видеть его убитым.
 - Смерть на поле брани – честь для мужчины! Будь моложе, я, не раздумывая, выступил бы в поход, пусть даже мне, клянусь учителем Хироном, претят бессмысленные убийства…
 - Сердца мужей слишком жестоки!
 - Моё сердце ничуть не более жестоко, чем твоё!
 В следующий миг Пелей пожалел сказанного: Фетида распростёрлась на полу, пав ниц и, заламывая руки, зарыдала. Точь-в-точь как тогда, в пещере, и это зрелище было поистине ужасно.
 …Пелей вдруг осознал, что он сидит внизу, на ступеньках своего престола, держа жену в объятиях, и она, глотая слёзы, тихо-тихо наговаливала:
 - Я снова вернусь к тебе, вернусь навсегда, вернусь по-настоящему, всецело. И не нужны нам будут никакие состязания, никакие клятвы, потому, что я стану твоей до самой последней частички. И впредь не посмею совершить ничего, чтобы хоть как-то причинило тебе боль. Ведь только покинув тебя, я осознала, как я тебя люблю! Когда я была твоей женой, мне всё время казалось, что я лишь изображаю примерную, послушную супругу, играю навязанную против воли роль, но оказалось, что за долгие годы я смогла полюбить тебя по-настоящему. Мне нужно было вернуться на Олимп, чтобы понять это. За мной ухаживали сладкозвучный Аполлон и лучезарный Гелиос, руки моей искал могучий Посейдон, но какой же скучной, какой постылой была их любовь! Ночами в огромном, но пустом дворце я плакала и не могла заснуть, ибо искала и нигде не находила твоих сладких объятий. Не единожды я была готова навсегда оставить Олимп, забыть что я богиня, вернуться к тебе, но я не смела забыть того, как ты смотрел на меня тогда – через порог, когда наш ребёнок умирал… Я думала, что ты вовек не простишь, и лишь это меня удерживало… И вот я снова в твоих объятиях, и если ты не захочешь меня отпустить, я не только не воспротивлюсь, я буду счастлива навсегда остаться с тобой. Всегда быть покорной тебе. Принадлежать тебе одному. И только об одном молю: позволь спасти Ахилла! Мне было предсказано, что во цвете лет жизнь его прервётся под стенами Трои. Позволь избавить его от злой участи, позволь спрятать где-нибудь от этой ужасной, ненужной войны!
 - Твоё желание противоречит чести, и Ахилл ни за что на свете не согласиться прятаться от брани, когда сражаются и умирают его товарищи! Ты двадцать лет отсутствовала. Твой сын рос, не ведая материнской ласки, и ты совсем его не знаешь. Лицом он удался в меня, но сердце, твёрдое как камень, наш Ахилл унаследовал от матери. Как ты, он равнодушен к боли – своей и чужой, как ты, он необуздан и неукротим. Он не станет даже слушать тебя!
 - Ошибаешься! Все эти годы, не открываясь твоему взору, я провела с ним рядом! Олимпийцы умеют делать это. Ты не ведал ничего, ибо с сына я взяла обет молчания. Я ни на миг не отходила от его кроватки, когда он болел. Я разгоняла тучи и заставляла ярче светить солнце, когда он маленький играл в саду. Я лечила кровавые раны и увечья, оставленные сталью от его ужасных упражнений! Ахилл рос и мужал на моих глазах, и я слишком хорошо знаю своего сына. Пусть он остаётся в неведении. Я не скажу ему правды.
 - Но нельзя лгать без конца, рано или поздно он обязательно узнает эту правду, и тогда он возненавидит тебя!
 - Пусть возненавидит, пусть даже проклянёт - лишь бы он остался жив! В его жизни случиться немало битв, но пусть не будет именно этой, дабы предсказанное не сбылось! Вспомни, как ты преступил через клятву, чтобы спасти ему жизнь! Позволь сделать это и мне!
 - Поступай как знаешь…
 - Я лишь понадежней спрячу его, и тотчас же вернусь!
 Последнюю фразу она произнесла не с мудростью олимпийской богини, но истинным легкомыслием ветреной девчонки, искренне верящей в собственную ложь. Мысль о том, что Пелей смертен, и мимолётное «тотчас», непринуждённо слетевшее с её уст, для человека значит совсем не то же самое, что для неё, не приходила в голову!.. Не отдавая отчёта, она видела в муже бога. По крайнему случаю – равного богам! Пелей всё понимал, но промолчал.
 Утро нового дня уже заканчивалось, когда отец и мать явились к сыну.
 - Ахилл! – сказал царь голосом, не терпящим возражений. – Хоть ты и молод, и длинные волосы твои ещё не принесены в дар Сперхею*, ты – будущий царь! Скоро тебе исполняется двадцать лет, и значит, уже настала пора жениться, дабы царство наше не осталось бы без наследника! Фетида, твоя мать, нашла для тебя невесту. Сейчас же отправляйся с ней и слушайся её во всём!
 Ахилл, хотя и скорчил брезгливую гримасу (жениться смерть как не хотелось), поклонился, – воля отца священна. Час спустя, он вместе с матерью взошёл на корабль и отбыл на остров Скирос, которым правил царь Ликомед. Сына у него не имелось, и ни один посол не стал бы являться к тамошнему двору с известьем о сборе войска. На том и строился план матери – Ахилл не должен был узнать о том, что война началась. Чем больше времени мать с сыном проведут на правах гостей у Ликомеда, тем лучше. Брачный контракт – дело хлопотное, пусть даже царю Скироса не терпелось сбыть с рук «ненаглядную дочуру» как можно скорее. А Фетида нарочно не собиралась спешить, желая затянуть переговоры на год-другой, а там, глядишь, и война закончится… Что Троянская война продлится целых двадцать лет, не подозревала ни богиня, ни даже сам Зевс.
 У Ликомеда было пять дочерей. Еврипид, правда, утверждали, что их было пятьдесят, но поэты вечно преувеличивают. Брачного возраста достигла пока одна лишь Деидамия (моложе Ахилла на три года). Несмотря на юный возраст, рассказы об испорченном нраве царевны уже гремели далеко за пределами родного Скироса. Впоследствии Фетида не раз горько пожалеет о содеянном, но тогда она не придавала значения предостерегающим слухам. Главное для неё было спасти сына любой ценой! В конце концов, её собственный нрав тоже был далеко не ангельский, и, сделавшись свекровью, Фетида собиралась держать невестку в ежовых рукавицах, дабы со временем воспитать из неё образцовую супругу.
 …Деидамия, едва лишь увидела Ахилла, воспылала страстью истинной почитательницы Афродиты. Становиться женой сия девица не собиралась (удел жены безумно скучен), но вот затащить в постельку такого-то красавчика с восхитительными мускулами и, несомненно, столь же могучим мужским достоинством, было весьма заманчиво! Пока отец и будущая свекровь проводили время в непростых переговорах, пункт за пунктом согласовывая детали брачного контракта, невеста решила не терять зря времени.
 …Когда сын, красный как варёный омар, с виновато опущенным взором, явился и сказал, что час назад Деидамия призналась, что ждёт от него, Ахилла, ребёнка, шок матери был неописуем. Впервые от сотворения мира и единственная среди всех бессмертных, Фетида ощутила нечто отдалённо похожее на стыд!
 - Сын!.. Что же ты наделал?! Как ты мог себя опозорить! Опозорить своего отца! Меня навек опозорить… О, свет и тьма, как же я теперь в глаза-то посмотрю Ликомеду?!
 - Не знаю, всё как-то само собой получилось…
 По счастью, Ликомед всё понял правильно. Выходки Деидамии давно засели у него в печёнках.
 - Распутная дрянь!!! – Ликомед орал так, что Фетида и Ахилл, на другой половине дворца, слышали каждое его слово, – Стерпеть до свадьбы сил не нашлось?! Имей в виду, что я ещё проверю от кого этот ребёнок! И моли богов, чтобы он оказался от жениха! Потому, что если он окажется от другого, я не знаю, что я сделаю с тобой! Я немедля продам тебя в рабство, и не посмотрю, что ты моя дочь! Не женой ты станешь, а грязной кабацкой шлюхой, кем только тебе и положено быть!!!
 Дочка, красная от щедрых отцовских оплеух, ревела белугой, временами заглушая папашу…
 Отныне переговоры пошли в ускоренном темпе, и уже через неделю сыграли свадьбу. Фетиде хотелось уехать как можно скорее, насилу Ликомед уговорил задержаться хотя бы на месяц, – царю хотелось загладить неприятное происшествие, и новоиспечённая свекровь согласилась.
 А потом случилось неизбежное. К Скиросу причалил Одиссей, что по заданию Агамемнона вёл розыск Ахилла. Много позже Еврипид сочинит по сему случаю детектив (вполне достойный пера Аристофана): мол, сей могучий воин, прятавшийся средь дочерей Ликомеда переодетым в женское платье (!), оказывается, был настолько похож на нежную и хрупкую девушку (!!!), что его невозможно было опознать… Однако Одиссей отыскал верное средство – под видом купца разложил на морском берегу разные товары а среди них, как бы невзначай, – меч и щит. И вот, когда девушки вышли поглядеть на предложенные наряды, хитроумный царь Итаки велел бить тревогу. Юные принцессы, решив, что на них нападают пираты, в панике разбежались, а Ахилл, схватив как подобает воину оружие, приготовился защищаться… Тем самым, уклонист был опознан, пойман и прямо на морском берегу призван в ряды вооружённых сил.
 А то Одиссей не ведал, как выглядит Ахилл! Его и под чадрой узнать труда бы не составило. Конечно, сына Фетиды не было в числе соискателей руки прекрасной Елены, ибо женщин сей муж, говоря откровенно, презирал*. (А после истории с ребёнком – в особенности.) Зато свою короткую юность он не пропустил ни одной драки, ни одних мало-мальски знаменитых игр и спортивных состязаний, где всегда брал только первые призы, и каждый не раз имел счастье лицезреть сего атлета. На самом деле всё вышло куда проще. На морском берегу в час заката Ахилл упражнялся, метая копьё. Идти к жене не хотелось, и, по правде говоря, теперь один лишь вид Деидамии вызывал отвращение! С корабля героя заприметили ещё в море.
 - Ну и долго ты от армии косить собираешься?
 Упершись ногой о мишень, Ахилл с хрустом вырвал копьё из деревянного щита.
 - Косить от армии?! О чём ты, Одиссей? А ну-ка объяснись поскорей, если не хочешь, чтоб вот это копьё навсегда заткнуло твою пасть!
 - Да, видишь ли, война вот началась. Агамемнон по всей Греции войско собирает!
 Ахилл разинул рот.
 - Война?!! Ни хрена себе…А я тогда чего здесь делаю?!
 - Вот и я спрашиваю: чего ты здесь делаешь?
 На завтра, чуть только рассвело, Ахилл выступил в поход. С матерью, не говоря уж о жене, он даже не простился.
 Война, вошедшая в историю под именем Троянской, продолжалась двадцать лет. Последний десяток лет длилась осада Трои, а до того бои полыхали во Фракии, Карии, Мизии, Фригии... Взявшись за дело со всей основательностью, греки неторопливо сжимали тиски смерти, сокрушая троянских союзников одного за другим. Рушились города, дотла сгорали сёла… Захватчики истребляли мужчин – всех до единого, а женщин и детей угоняли в рабство. К чести Ахилла, он предпочитал совершать иные подвиги. Мать металась меж полей сражений, пытаясь оградить его от бед. О том, что она дала слово вернуться к Пелею, Фетида словно позабыла.
 - Мама, ну что ты, право… - когда Фетида тайком навещала военный лагерь, Ахилл не смел поднять на неё глаз. - Что обо мне подумают солдаты? Решат, что я какой-то маменькин сынок!..
 - Бессмертные умеют приходить незаметно. Сколько раз я тебя навещала в тайне от мужа, и сейчас ни единая душа не знает, что я с тобой… Не осуждай меня, сынок. Не каждому дано понять боли материнского сердца. Пока ты живёшь на белом свете, пока твои глаза видят солнце и звёзды, пока грудь твоя вбирает вольный морской ветер, мой долг матери – беречь тебя!
 - Беречь… Зачем, коль в жизни главное лишь честь и слава! Зачем жить, если через сотни лет тебя никто не вспомнит?! Что толку в добродетелях, о которых мне всю жизнь твердил отец, если смертному всё равно суждено отправиться в царство Аида, и всё что сотворил он в жизни своей рассыплется прахом?! Мужество воина – вот единственная добродетель! Погубить врагов и с честью самому погибнуть – вот подвиг подвигов, что заставляет поэтов слагать песни, а народ внимать им!
 - Ахилл, ты говоришь ужасную несправедливость! Не сея смерть, но счастье принося, бывает счастлив человек! Не отбирая чужие жизни, чужую честь, но отдавая всего себя, ничего не требуя взамен, достигается бессмертье! Не важно, что будут вспоминать о тебе, пусть даже о тебе никто и никогда не вспомнит, но если ты оставил на Земле хотя бы единственную крупицу добра –лишь тогда жизнь пройдёт не зря…
 - Ты говоришь совсем как мой отец!
 - Он прав!
 - Но я его не понимаю…
 - Постарайся хотя бы не осуждать то, что ты не способен понять.
 - Слово отца – единственный закон для меня! Его слово, и ещё твоё, мама…
 - Если так, отчего ты поступаешь наперекор? Сколько раз я просила за эту несчастную девушку, Брисеиду? До каких пор ты будешь её мучить? Неужели ты не видишь, что не мои материнские визиты, но её горькая участь рабыни роняет твою честь!
 - Брисеида любит меня! Она меня не оставит, даже если я дам ей свободу!
 - Если она смирилась со своей участью, то вовсе не значит, ты вправе пользоваться этим. Подумай лучше о том, какая судьба её ждёт. В прошлый раз ты был готов уступить её Патроклу, взяв с того слово женился на ней, если тебя убьют. Где теперь Патрокл? Кому ты на сей раз пообещаешь её? Быть может, ты вознамерился осчастливить дряхлого слепого старца Феникса, что приживалкой вьётся подле тебя? Продашь её работорговцам, что стервятниками окружают твой лагерь? Или может быть, ты уже составил завещание, чтобы твоя наложница была сожжена в одном погребальном костре со своим господином?! Если ты, мой сын, воистину жаждешь остаться в памяти потомков покрытый неувядаемой славой, то почему ты причиняешь столько горя ни в чём неповинным людям? Где твоё благородство, Ахилл?!
 - Брисеида – моя добыча, я взял её в честном бою, как воин!
 - Ты взял её как варвар, а поступаешь как бессердечный злодей!
 - Но разве мой отец не взял тебя однажды против твоей воли, мама?
 На миг синие глаза Фетиды вспыхнули во тьме раскалёнными углями, и Ахилл ощутил, как дрогнуло в груди его стальное сердце.
 - Не смей сравнивать поступок Пелея с твоим! Я полюбила твоего отца вовсе не за то, что была однажды лишена свободы, а потому, что за все долгие годы, что я прожила с ним, Пелей ни разу не посмел напомнить, что он – мой владыка. Похищая меня, он жизнью рисковал, а чем рисковал ты?! Брисеида так слаба, что даже постоять за себя не смеет, вот почему за неё прошу я! С тобой её не ждёт ничего, кроме погибели, но я найду для неё достойного мужа, с которым Брисеида сможет обрести счастье. Избавь её от рабства!
 Сын, сопя от злости, разыскал чистый клок пергамента, каким-то чудом завалявшийся в его палатке, и нацарапал внизу свои кривые каракули: «Быть по сему, Ахилл».
 - На! Остальное – сама допишешь. Ты лучше меня разбираешься во всякой казуистике, и почерк у тебя красивый… Ты довольна?!
 Вместо ответа мать тихонько привлекла сына, нежно прижав его голову к своей груди.
 - Не сердись на меня, пожалуйста, сыночек мой! Если б ты только мог почувствовать, как стонет и разрывается сердце моё! В злую годину пришёл ты в этот мир, полный страданий и слёз. Видно судьба твоя и моя – бедствовать!.. Краток век того, чей отец смертен, и твой конец недалёк. Для страданий родила титанов праматерь Гея, и я злосчастнейшая средь бессмертных, коль суждено мне пережить своё дитя. Ужель на то дано мне бессмертие, чтобы узреть как тебя не станет? В наказание стала я матерью великого героя! О, сколь мучителен Олимп, где выплаканы слёзы, и у престола Вседержителя день и ночь молю я отвести злой рок, но молчит безжалостный Эгиох! И нет покоя для меня ни в небесах, ни в пучине морской, ни в тёмной пропасти Аида…
 - Мама, мамочка, не плачь, зачем же, ну зачем… - бесстрашный воин сам размазывал слёзы кулаками, - Я же не убит ещё, я жив, не хорони меня до срока… Пожалуйста, не плачь…
 Утешившись из последних сил, и утешив сына (недавно Ахилл похоронил своего лучшего друга – Патрокла), мать разложила дорогой подарок.
 - Прими новые доспехи, сын! По моей просьбе их выковал сам Гефест. Береги себя, и поскорее возвращайся в отчий дом! Я поклялась твоему отцу, что вернусь к нему, и никогда больше не брошу ни его, ни тебя – какая крепкая и дружная семья из нас получиться! Только приди домой живым…
 - Спасибо, мама! Вот увидишь, я вернусь!
 Но мать понимала, что сын её не вернётся, и видит она его живым в последний раз… Лишь месяц пролетел, как шальная стрела оборвала жизнь героя, и Гефестовы доспехи сына не спасли. Агамемнон и Аякс, молодой Менелай и престарелый Нестор, хитроумный Одиссей и три десятка греческих вождей стояли подле погребальных носилок, а за ними – тысячи и тысячи простых солдат. Вся армия прощалась с величайшим из великих, грозным, но, что не говори, благородным! Он был душой войска, тем недостижимым идеалом, следовать которому пытался каждый – и вот войско лишилось души, готовое стать озверелой бандой мародёров, насильников и убийц. Быть может, и исход войны, и участь Трои сложились бы совсем иначе, останься жив Ахилл, но он был мёртв.
 - Фетида, Фетида, расступитесь: Фетида идёт… - бежал ропот по сомкнутым рядам, и ряды послушно раздвигались. Богиня, чёрная от слёз, ступала по залитой кровью земле, и следом за нею с горестным плачем шли наяды, и никто не смел оказаться на их пути. Мать пала на мёртвое тело сына, и растрёпанные в горе волосы накрыли их обоих чёрной волной, и мужи оставили их…
 
6.
 
 Ахилла оплакивали три дня, и погребли в кургане, воздвигнутом на морском берегу, на самом краешке чужой земли. А вскоре под стены Трои прибыл сын Ахилла – двадцатилетний Неоптолем.
 Сей юноша рос без отца и матери. Давно прошли все сроки, но Деидамия, мучительно страдая, никак не могла разрешиться от бремени, точно сама Земля не желала принимать того, которого она в себе носила.
 - Я умираю! – вопила роженица.
 Вокруг метались повитухи, бессильные помочь...
 В кровавых корчах ребёнок вырвался из чрева, и Деидамия действительно умерла, а сын её, названный Пирром (Неоптолем – было его прозвище), начал свою краткую но, если можно так сказать, весьма выразительную жизнь. Ликомед, глядел на внука как на упущение божье. Другой дед – Пелей – до поры вообще не ведал о его существовании, ибо Ликомед не считал себя вправе заставлять узнавать столь уважаемого человека о своём позоре. Постоянно ощущая отчуждение и нелюбовь столько, сколько он себя помнил, Неоптолем тяготился и домом, и всеми домашними установлениями, а с возрастом – и нормами человеческой морали. Больше того – он откровенно презирал их, а людей, живших законами человечности, – глубоко и всем сердцем ненавидел. Глядя на него наглые тёмно-карие глаза, смотрящие с лёгким прищуром, на лицо, чуть откинутое на бок, на тонкие губы, с которых никогда не сходила презрительная усмешка, не требовалось услышать ни единого слова, чтобы понять: перед тобой образцовый негодяй. Под стены Трои он явился, как он сам говорил, «мстить за Великого Ахилла, моего отца».
 В ту пору Троя держалась из последних сил. Земли вокруг были опустошены дотла, союзники разбиты. Успели пасть и Гектор, и Сарпедон, и прочие её вожди, и исход войны ни у кого уже не вызывал сомнений. В лагерь осаждающих, точно стервятники на скорую поживу, со всей Греции стекались полчища подонков, так что Неоптолем был не один такой. Но факт, что в последнюю ночь Трои, когда греки ворвались в город, предавая его мечу и огню, более всех отличился именно Неоптолем – общеизвестен. Дряхлый восьмидесятилетний Приам молился у алтаря Зевса – Неоптолем, ни секунды не раздумывая, обрушил на него свой меч.
 «Кто презрел чужие седины, тот сам седины не познает!» – якобы успел воскликнуть умирающий царь, и Неоплолема, утверждали поэты, до конца дней будут преследовать эти слова...
 Чёрта с два! Если Неоптолем действительно услыхал их, то едва ли они его тронули. Тут же у алтаря искали спасения Андромаха и годовалый сын Гектора Астианакт. Вырвав ребёнка из рук молившей о пощаде матери, Неоптолем поднял ребёнка за ногу, со всего богатырского размаха размозжив его голову об каменный алтарь, после чего, со знанием в сём мерзком деле немалого толка, аккурат промеж остывающих трупов свёкра и сына, Андромаха была изнасилована… Три подвига за один раз! Если то действительно была «месть за отца», то Ахилл в Элизиуме мог, несомненно, быть доволен…
 Но даже совершённого Неоптолему показалось мало.
 Вечером, шатаясь от подвигов, он выполз из своей палатки. Вдобавок ко всему Неоптолем был мертвецки пьян. Мимо два солдата вели Поликсену: её ожидал жребий, определяющий, кому из греческих вождей она достанется в рабыни. Царевне было лишь пятнадцать лет…
 - Эй, (…), а ну погодь! - хрипло просипел Неоптолем, обильно оснащая свою речь отборной бранью. - Подведите-ка её ко мне, (…)!
 - Нельзя, господин офицер! Она ещё невинна и должна остаться такой до жребия!
 - Да, (…), я хотел на такой-растакой жребий! (…), давай, её сюда!!!
 Не дожидаясь, пока переминающиеся с ноги на ногу солдаты исполнят пьяный приказ, Неоптолем кое-как поднялся на ноги и подобрался сам.
 - Какая ты, однако, лакомка!.. Жаль, (…), не обрыбится, (…), мне, наверное!.. Ну да я тебя сейчас так, в обход остальных, (…), пошшупаю!.. Что там у тебя такое?..
 Руки Поликсены были связаны, и она с ненавистью плюнула прямо в мерзкую, провонявшую винным перегаром харю.
 - Ах ты так!.. Вот, получи-ка!!!
 Прежде чем конвоиры опомнились, герой успел одной рукой сжать в кулаке растрёпанные волосы царевны, а другой – выхватить меч. И Поликсена пала с перерезанным горлом.
 - Не захотела мне отдаться – тухни просто так, падаль!
 Утёршись и сладко зевая, убийца убрался в палатку… Впрочем, за содеянное ему всё же пришлось отвечать, и Неоптолем, недолго думая, сочинил оправдание. Мол, вечером к нему явился призрак Ахилла, обеспокоенный тем, что все прославленные герои делят сейчас награбленную добычу, а ему, как покойнику, пусть даже самому великому и прославленному, не достанется ничего. Потому-то, встревоженный проявленным неуважением, сын решил исправить вопиющую несправедливость, и дабы юная царевна усладила славного отца в Элизиуме, сын принёс Поликсену в жертву Ахиллу…
 Не знаю, поверил ли Агамемнон в весь этот бред, но поэты Греции поверили, не пожалев ярких красок на сей эпизод, воспев бескорыстную сыновнюю любовь и благородство помыслов убийцы. Так или иначе, (не в пример какому-нибудь Одиссею) Неоптолем вышел сухим из воды, с богатою добычей возвратившись в Грецию. Больше того: слава Ахиллова сына оказалась такова, что очень скоро Агамемнон добился для него руки Гермионы, дочери прекрасной Елены, пусть даже та и была уже обручена с Орестом – сыном самого Агамемнона. Гермиона во всём оказалась подстать мужу, несмотря на супружество, в открытую продолжая жить с Орестом, чему муж нисколько не препятствовал. Жене он предпочитал Андромаху, отданную ему в рабыни: залившись вином по самые зенки, он за волосы затаскивал наложницу на своё «супружеское» ложе, где точно зверь избивал и истязал несчастную, чтобы заснуть под её стоны и плач. Он обожал, когда рядом кто-нибудь стонал и плакал, и даже сквозь сон, он продолжал изрыгать самую грязную, самую дикую брань, находя в том особое наслаждение. И вот эта «славная семейка» из четырёх членов однажды нагрянула в Фессалию...
 - Привет дедуля, как живёшь? А мы тебя проведать захотели!
 До сей поры, Пелей и знать не знал, что у него имеется внук. На всякий случай, он решил выяснить, не самозванец ли это, отписав Ликомеду. Не сразу, но тот ответил, что правда, есть у него внук, появившийся на свет, верно, упущением богов. Для Пелея, ещё совсем недавно похоронившего горячо любимого сына, явление Неоптолема стало настоящим ударом. А тот, и месяца не прошло, уже распоряжался во дворце если не как хозяин, то уж, по крайней мере, как человек, без пяти минут становящийся хозяином.
 - Зажились мои деды на этом свете! – сокрушался Неоптолем «в своём кругу», как водится, напившись (он редко когда просыхал). – Ну да ничего, это ведь и исправить недолго!
 И надо же такому случиться: именно в эти дни во дворце вновь появилась Фетида, пришедшая к Пелею в третий и последний раз.
 - Во! И бабуля моя пожаловала, легка на помине! Привет, бабуля! Чего-то мы тебя долго не видели, ты в каких краях пропадала? Как дела на Олимпе? Со Вседержителем-то нашим по новой не сошлась ещё?
 Фетида ничего не успела ответить (сказать по правде, она даже растерялась), но тут поднялся Пелей.
 - Вон отсюда, подонок!!! Ты больше не посмеешь осквернять покой этого дома!!!
 - Мы ещё поглядим, кто окажется хозяином в здешнем доме! – прошипел Неоптолем, но уйти ему, всё же, пришлось.
 Правда, только из дворца, покидать Фтию он не собирался, ясно давая понять, что как сын и единственный наследник Ахилла, он имеет все права утвердиться здесь. Не по дням, а по часам у него прибавлялось сторонников и соратников, гордо именовавших себя «интеллигентами», а в душе – таких же негодяев. Поживу, богатую поживу чуяли людишки!..
 Фтия по-прежнему богатела и благоденствовала. На полях, щедро орошаемых водами Пенея и Сперхея (во всей каменистой Греции лишь в Фессалии земля была плодородна), золотились тучные колосья пшеницы; изумрудные луга сотрясались от многотысячных табунов, прославивших Фессалию своею конницей; неисчислимые стада скота вечерами собирались в загоны. По склонам холмов пышно зеленела виноградная лоза, и каждый год корзины сборщиков ломились от обильных урожаев олив. Как в лучшие времена процветали торговля и ремёсла в больших и малых городах. Корабли, приплывавшие со всего Средиземного моря, стояли на рейдах, и золотом на белоснежном мраморе сияли священные храмы и сказочные дворцы! Но проницательный взор уж видел, что расцвет этой страны остался в прошлом, и что эпоха увядания, как золотая осень, вступила в свои права, а лютая зима уже крадётся незримо. Семьдесят лет прошло, как Фетида освятила своим благословением эти земли. Её по-прежнему славили в храмах, но не искренне, а, скорее, в силу привычки. Прежние поколения, помнившие нищету и голод, способные сравнить теперешнее царство с тем, каким оно было когда-то, давно умерли. Новое поколение, с самого начала росшее в довольстве, достаток воспринимало как должное. О том, что он добывается в поте лица, мало кто помнил, и ещё меньше – хотел вспоминать. Зато военная добыча, обильно привозимая из Трои и Фригии, Фракии и Карии развращала и заставляла желать ещё большего. Никто не хотел работать: все хотели рабов! И был человек, обещавший дать каждому свободному гражданину не менее троих рабов, – Неоптолем!
 Правда, начать борьбу сейчас, он не имел ещё ни достаточных сил, ни политического опыта. И чтобы упрочить позиции кто-то надоумил внука пуститься в паломничество, дабы укрепив авторитет в народе, заодно испросить совета у Дельфийского оракула, как лучше справиться с Пелеем.
 - Это моя вина, что он появился на свет, - говорила богиня, - будь проклято неразумие, заставившее искать руки дочери Ликомеда!..
 - Не обвиняй себя одну, я виноват не меньше… Слишком мало внимания я уделял сыну, ведь, по сути, он рос не только без матери, но и без отца. После твоего ухода дела в государстве разладились. Судебные тяжбы, законы и реформы поглощали всё моё внимание. К тому же, мне никогда недоставало настоящей отцовской твёрдости – Ахилл остался единственным сыном, и я, скажу откровенно, чересчур избаловал его, потакая страстям и желаниям. Когда же я, наконец, прозрел, сполна ощутив необузданный нрав, до поры дремавший в Ахилле, воспитывать его стало уже поздно, да и некогда. В редкий день выпадала минута, чтобы заняться сыном, и тут ко двору явился некто Феникс, «странствующий философ», как он себя называл, и я, не долго думая, взял его учителем для подрастающего Ахилла. Как я радовался и надеялся тогда, что обрёл надёжную опору! Лучше б я этого не делал никогда! Единственным деянием этого Феникса, достойным попасть в историю, оказалось лишь то, что он однажды изнасиловал наложницу своего отца. Когда, в конце концов узнав об этом, я потребовал объяснений, он утверждал, что совершить сей грязный поступок его надоумила собственная мать, из ревности желавшая-де отомстить! Представляешь?! Разумеется, я ему не поверил… Отец Феникса, в бешенстве, выколол сыну глаза и выгнал из дома. Жестокость сия, конечно, неоправданна, но явно в назидание были выколоты те глаза! Сорок лет Феникс скитался, живя подаянием, пока, выучившись житейской мудрости, не решил, что у него есть право именовать себя «философом»… Вот кому я доверил сына! Я не стал его прогонять, пожалев несчастного старика, но чему он мог научить Ахилла? Пожалуй, одному лишь отвращению к женщине – источнику всех зол! Воистину, никто не станет делать за тебя того, что ты обязан сделать сам!
 Они шагали по главной улице, возвращаясь из храма Зевса, где в предрассветный час благочестивый Пелей приносил ежеутреннюю жертву Зевсу, моля Вседержителя даровать удачу, мир и покой его народу. Фетида не молилась и не приносила жертв (она была богиня), но как верная и добродетельная жена всегда присутствовала при том, сопровождая мужа во всех его паломничествах. День только начинался, и первые золотые лучи осветили черепичные крыши домов и островерхие макушки тополей.
 - А помнишь, как ты повёл меня к храму в первый раз!..
 - Подумать только, это было семьдесят лет назад! Я вёл тебя за руку, старательно обходя все наши лужи – ни канализации, ни водопровода в нашей Фтии ещё построили, и улицы были не мощены… А люди, несмотря на предрассветный час, толпами высыпали из домов, сбежался, наверное, весь город! Сперва царила гробовая тишина, все глядели на тебя и не верили, им, наверное, казалось, что они видят сон… А потом вдруг разом закричал засвистел, запел весь город и я не сразу понял, что приветствуют вовсе не меня, а лишь тебя одну, точно не я тебя похитил, но ты взяла меня в плен и теперь справляешь свой триумф! А ведь на самом деле, так оно и было…
 Сонная улица неожиданно огласилась криками. Впереди собралась толпа зевак.
 - Что там?
 Ускорив шаг, они подошли ближе.
 На мостовой, лёжа на животе, корчилась простоволосая женщина, в разодранной одежде. Несколько дюжих рабов избивали её палками и плетьми, а молодая женщина, тоже растрёпанная, металась вокруг, вопя во всю глотку:
 - Сильней, сильнее бейте! Не смейте лениться, лодыри! Я вытравлю ублюдка из её поганой утробы!!!
 То были далеко не все её слова (иные Пелею не доводилось слыхивать даже от загулявших матросов). Подбежав к жертве, бесноватая поддала ногой в живот. Раздутый, он недвусмысленно указывал, что несчастной скоро было рожать… Свирепствовала Гермиона, а женщина, над которой она измывалась, была Андромаха. Сейчас, пока хозяин отсутствовал, с женой вдруг приключилась блажь разыграть роль добродетельной супруги, нежно и трепетно преданной ненаглядному своему Неоптолему…
 - Ты ответишь за все мои бессонные ночи, грязная потаскуха, об-я дрянь, подлая троянка!
 - Немедля прекратить! – гаркнул Пелей.
 У него достало сил вырвать палку у одного из рабов – прочие, с опаской глядя на царя, остановились сами.
 - А кто ты такой, что раскомандовался здесь?! – Гермиона, бледная от бешенства, похоже, потеряла способность узнавать человеческие лица. – Это рабыня моего мужа, и в его отсутствие я вправе делать с ней что захочу!!!
 - Я царь Фессалии Пелей!!! И в этом городе пока хозяин я!
 «Прекраснейшая дщерь Елены» расхохоталась:
 - Вот именно, что пока! Скоро всё здесь будет принадлежать Неоптолему и мне, а ты, если вовремя не сдохнешь, уберёшься из этого города навсегда!!!
 Палка в руках Пелея взметнулась вверх…
 - Не смей меня ударить! – отчаянно визжа, бесноватая поспешила скрыться за спинами рабов. – Я дочь самого Менелая! Прекрасная Елена – моя мать!!!
 - Прочь отсюда, грязная свинья! Если ещё хоть раз ты посмеешь приблизиться к этой женщине, я велю тебя высечь! А не уймёшься – натравлю собак!
 Гермиона бежала прочь, следом поспешали её молодцы…
 Фетида склонилась над лежащей, желая помочь ей подняться, но Андромаха не могла стоять. Она не могла даже стонать! Вся в окровавленных рубцах и кровоподтёках, рассыпав волосы по пыльной мостовой, она хрипела едва слышно:
 - Пожалуйста, не отдавайте меня ей… Я буду на Вас работать, исполню всё, что Вы пожелаете, только, умоляю, не отдавайте меня ей…
 Да, это была та самая Андромаха, мизийская царевна, вдова славного Гектора, любящая жена и гордая мать, о которой ещё год назад поэты слагали поэмы, мужество и добродетель которой восхищали даже врагов (лучшую их часть)… Да что ж они сотворили с нею, эти изверги?!!
 Пелей звал на помощь (толпа всё прибывала и прибывала):
 - Ну разыщите же скорее носилки, несите её во дворец, в мои покои. И лекаря, найдите лекаря, – не видите разве: она сейчас умрёт!
 - Не надо лекаря! – сказала Фетида. – Ей займусь я…
 Доброхоты ждать себя не заставили, и вскоре, положа на носилки, Андромаху понесли по улице…
 Фетида проколдовала над ней до темноты.
 - Ну как? – спросил Пелей, чуть только она закончила.
 - Она сказала, что чуть только у неё стал округляться живот, хозяин начал брезговать и больше не брал её на ложе, а вместо рабыни стал требовать жену. Жене это пришлось не по нраву, и уже не единожды она пыталась избавиться от ребёнка. Она хотела устроить выкидыш, чтоб муж вновь заинтересовался бы наложницей…
 - И что… с ребёнком?
 - Родится через два месяца, но роды будут тяжкими. Она очень ослабела от пережитого. По-моему, у неё будет мальчик…
 Пелей заглянул проведать.
 Андромаха, умытая и переодетая во всё чистое, лежала, тихонько держась за живот. Увидев царя, она силилась подняться, но Пелей её не пустил.
 - Тебе нельзя шевелиться…
 - Спасибо Вам, добрый господин. Я никогда не забуду, что Вы для меня сделали…
 Пелей поднялся во весь рост.
 - Не смей, слышишь, никогда не смей звать меня «господином»! Я ненавижу это слово!
 Не помня себя, он выскочил прочь. Фетида не сразу разыскала его, царь не мог успокоиться.
 - Ненавижу, ненавижу, да будут прокляты они во веки вечные! Если этот нелюдь хоть раз ещё посмеет явиться, не знаю, что я сделаю с ним! Возьму копьё и проткну его поганое брюхо!!!
 Однако протыкать сии брюха не пришлось, пришла пора судиться. На следующее же утро, во дворец явились приставы с официальным постановлением. На словах они объяснили, что госпожа Гермиона подала судебный иск, требуя вернуть рабыню.
 - Ареопаг собирается во второй половине дня, на третий час после обеда. Впрочем, госудрю это и так известно… Ваше величество, простите великодушно, что мы являемся к вам с таким постыдным делом, но сами понимаете… Служба!
 Пелей горько усмехнулся – не кто иной как он, на заре своего царства учредил в Фессалии ареопаг, где раз в неделю ему, доводилось председательствовать, и вот, на старости лет, в суд вызывают царя самого – как ответчика!
 - Я всё понимаю, и обиды не держу. Благодарю за исправную службу!
 В ареопаг истица явилась аж с тремя адвокатами.
 - А где ваш адвокат? – первым делом вопросил председательствующий.
 Ответчик был один.
 - Я достаточно знаю законы Фессалии, чтобы нуждаться в адвокате, и готов защищать себя сам.
 - Воля ваша. Раз обе стороны явились, начнём процесс!
 - Погодите, – живо встрепенулась истица, – а где предмет нашего спора? Я хотела бы видеть в этом зале рабыню моего мужа! Боюсь, что пока мы тут будем судиться да рядиться, царь, воспользовавшись правом сильного, куда-нибудь её запрячет, а то и вовсе вывезет из страны! Сами посудите: по силам ли мне, слабой, беззащитной женщине, тягаться с армией его слуг и шпионов?
 - Не знаю как в других государствах, но в Фессалии не существует «права сильного», а существует только «право закона»! – сухо возразил судья, – И коль сам царь является на разбирательство не по своей воле, но согласно официальному предписанию, какой бы беззащитной ни была истица, она в силах тягаться с ответчиком. Перед законом равны даже боги! Но ваш вопрос оказался весьма кстати, и мне тоже хотелось бы знать, где в настоящее время пребывает упомянутая предметом спора рабыня Андромаха. Почему её не привели в ареопаг?
 - Андромаха находится в моём дворце, и будет оставаться там до судебного решения. – отвечал Пелей. – После того, что с ней произошло вчера, ваша честь, она пока не может ходить!
 - Кто-нибудь готов это подтвердить?
 - Я подтверждаю, – ответила Фетида, – я ухаживаю за больной.
 - Что ж, принимая во вниманье состояние здоровья Андромахи, суд считает возможным приступить к рассмотрению дела, несмотря на её отсутствие…
 Процесс начался. Гермиона, точно нищенка на паперти, плакала навзрыд, вспоминая обстоятельства произошедшего, в подробностях перечисляя все ужасы, которым подвергалась – и то, что едва не была избита, и то, что царь чуть-чуть не затравил её собаками, и что Пелей, похоже, одержим желаньем сжить со света и Гермиону, и её мужа. И это внук Зевса-Вседержителя! Прославленный ученик Великого Хирона! Человек, на гостеприимство которого они так рассчитывали! Что ж твориться славной Фессалии, граждане?! Где искать правды и защиты?! Под присягой один за другим выступали свидетели истицы – её рабы – слово в слово подтверждавшие показания хозяйки. Слушая их, публика узнавала, что, оказывается, госпожа Гермиона – самая лучшая, самая добрая и самая справедливая рабовладелица, какую только сыскать на белом свете, что каждый невольник почтёт за величайшее счастье, принадлежать именно ей. Андромаха – интриганка, мерзавка, редкостная дрянь. Никогда не хотела выполнять работы по дому и неоднократно пытаясь подбивать других рабов на поджёг, и отравление господ. За это её наказывали регулярно и всегда – справедливо. Да, кстати, и забеременела-то она вовсе не от господина, а не то от конюха, не то от повара, не то от уличного бродяги.
 Адвокаты – Клеон, Лисипп и Диомед состязались в красноречии. Слова летали по залу тополиным пухом: приторно-мягким, липким, удушающим. Особенно витийствовал Клеон, главный друг и соратник Неоптолема, не одну собаку съевший в искусстве демагогии.
 - Как справедливо утверждают мудрецы, наш общественный строй не идеален, но на сегодняшний день он лучшее, чем боги смогли вознаградить человечество! Частная собственность, есть священное, неотъемлемое право, единственно делающее человека свободным гражданином. Именно она отличает цивилизованных греков от диких варварских племён, счастливых обитателей свободных полисов от жалких и безгласных подданных какого-нибудь персидского сатрапа или египетского фараона. Собственность является незыблемым устоем цивилизованного общества, тем твердокаменным фундаментом, на котором выстроен храм справедливого государства. Вот почему всякое покушение на собственность, любая попытка поставить под сомнение право каждого из вас свободно распорядиться своим имуществом, затрагивает интересы не только отдельно взятой личности. Нет! Она касается каждого! Она задевает всех, ибо подвергает сомнению не только чьи-то личные права, но подрывает веру в правоту устоев государственной системы! В происшествии, заставившем нас собраться в этом зале, следует искать не только конфликт моей подзащитной с действиями ответчика. Вопрос стоит гораздо шире!
 Я – простой человек и отлично понимаю мотивы поступка моего царя. Проходя мимо, он стал свидетелем, прямо скажем, некрасивой сцены: госпожа наказывала провинившуюся рабыню. У каждого из нас имеются рабы, и время от времени приходится их наказывать, – бесспорно, это ужасно и прискорбно, но порядок необходимо поддерживать, пусть даже и ценой некоторых отступлений от норм гуманизма. Все мы, граждане счастливой Фессалии, отлично знаем кроткий нрав и мягкое сердце нашего добродетельного и благочестивого монарха. Каждому известны идеалы, которые он исповедует: можно по-разному относиться к ним, но их нельзя не уважать. Нельзя не согласиться, что идеалы – великая вещь. Они заставляют идти на подвиги, но идеалы же побуждают иногда и совершать ошибки. Поддавшись спонтанному чувству, наш царь поспешил прийти на помощь несправедливо, как показалось ему обиженной, проявив по-человечески естественное желание. Стоит ли осуждать его за это? «Нет, конечно же», – наверняка воскликнет кто-то, рассудив по-житейски, и если бы мы разбирали бытовую склоку, если бы на месте царя был какой-нибудь простой человек, дело, как говориться, не стоило бы и выеденного яйца. Однако виновником случившегося стал наш монарх, поддавшийся спонтанно возникшему чувству – вот в чём ужас произошедшего!
 Поднявшись на высоту закона, оценив ссору меж людьми высокой мерой юридического права, я не могу не обнаружить, вопиющее попрание их норм. Царь не имеет права повиноваться зову своего сердца, ибо он – единственное связующее звено между нами – смертными людьми, обитающими на Земле и бессмертными олимпийцами, блаженствующими в небесах. Пусть даже, с точки зрения абстрактной морали, он не совсем не прав – согласимся на минуту с чувствами, всегда противоречащими рассудку, – разве оправдан поступок Пелея даже в этом случае? Осуществляя самовольство, по закону именуемое произволом, он ставит под сомнение право не только моей истицы, но и права каждого из нас! Поставьте чувства на место рассудка и посмотрите, как непоправимо измениться окружающий нас мир. Какие тогда законы начнёт принимать народное собрание? Кто заставит солдат повиноваться стратегам? Кто согласиться платить налоги? Во что превратиться наша семья, основанная на нормах супружеского долга? Неужто ей уготована участь сделаться игрушкой прихотливых страстишек, именуемых «любовными чувствами»?! Человек не может жить как хочет, он может поступать лишь так, как поступать обязан!!! Такова суть земного бытия, неважно нравиться она нам, или нет.
 Есть ли выход их сформулированной мною коллизии? Выход есть всегда. Согласившись со справедливым иском моей подзащитной, ответчик, с одной стороны, целиком исполнит долг совести, ибо госпожа Гермиона готова поклясться под присягой, что отнесётся к Андромахе с должной справедливостью, с другой стороны, наш государь избавит себя от клейма правонарушителя и тем заслужит искреннюю любовь и почитание своих благодарных сограждан!
 - Что может сказать ответчик? – спросил председатель.
 Пелей поднялся со скамьи.
 - То, что здесь говорил уважаемый Клеон весьма интересно, хоть я и не готов согласиться с его утверждениями. При иных обстоятельствах я с удовольствием вступил бы в философский диспут, но в данный момент меня более всего занимает судьба конкретного человека, защитить права и свободу которого я полагаю себя обязанным. Я имею в виду Андромаху, несчастную рабыню моего внука. Так вот, согласно законам Фессалии, публичные телесные наказания, которым раб подвергается на улице, приравнены к изгнанию из дома. Согласно этим же законам, высеченным на каменной скрижали дворца правосудия, в чём может убедиться каждый, хозяин, бросивший раба на произвол судьбы, утрачивает всякое право на него. Приобретает же право тот, кто предоставит изгнанному кров и еду. Но если уважаемому адвокату угодно взглянуть на проблему широко, я могу заметить, что какими бы крепкими не были узы долга, связывающего нас, и они имеют известный предел прочности. А именно – смерть! Смерть освобождает воина от присяги, супруга – от супружеских обязанностей, раба – от необходимости повиноваться своему господину. А, стало быть, господин, убивающий своего раба, либо пытающийся довести его до смерти, тем самым совершает акт отречения от всех своих прав. Вчерашним утром на улице истица пыталась убить Андромаху, и это ей не удалось лишь благодаря моему вмешательству. Если Клеон усматривает в моём поступке состав преступления, то это его право. Если даже меня осудит народ, – я пойду против народа. Ибо я не ищу ни любви, ни почитания. Ибо я не только царь, но ещё и философ, чей долг – служенье истине. За мною числится множество разнообразных грехов, и на суде Миноса, в Аиде, без сомнения, мне будет за что держать ответ, но только не за то, что я совершил вчера. Мое вмешательство не позволило Андромахе умереть на мостовой. Фетида, лишь ценой огромных усилий сумела возвратить к жизни несчастную… Чем не удовлетворена истица? Чего ещё она хочет?! Неужели ей мало того, что она уже совершила?! Если мало, то должен предупредить её, и всех ей подобных: терпение рабов не беспредельно. Господин, убивающий своего раба, неважно по заслугам, или без вины, не только отменяет собственное право владеть им, но и предоставляет рабу право оказывать сопротивленье. Ибо даже боги не властны лишить человека желания и воли жить!
 Последние слова потонули во всеобщем гаме и недовольном топоте. Гермиона шипела и клокотала, точно ядовитая змея, а Клеон, воздев руки, патетически восклицал:
 - И это наш государь! Что за чудовищную философию он исповедует?! О боги, за какие же прегрешения лишили вы разума нашего царя?!!
 Молоток председателя не сразу водворил подобающую тишину.
 - Прекратить шум! К порядку!!! – отдышавшись, председательствующий объявил, - Высокий ареопаг удаляется на совещание.
 Четверть часа спустя присяжные вынесли вердикт.
 - Ареопаг находит правоту в действиях ответчика и посему оставляет жалобу истицы без удовлетворения… Андромаха, бывшая рабыня Неоптолема, согласно закону, отныне переходит в полную собственность к Фетиде, так как именно богиня спасла ей жизнь.
 Обычно людям требуется пара мгновений, чтобы набрать воздух в лёгкие. Зал, собравший рабовладельцев, должен был разразиться злобным оглушительным рёвом, но именно этого и не произошло. Фетида поднялась с места, неописуемо-прекрасная и величественно-грозная, и под взглядом её пронзительно-синих глаз напор злобы человечьей разом сник. Так бывает, когда бушующее море вдруг цепенеет усмирённое божественною силой, и, урагану взамен, гробовая тишина воцарилась в зале…
 - Свободные граждане Фессалии! Пользуясь тем, что вы собрались здесь, я хотела бы объявить вам свою волю. Согласно решению ареопага, я обретаю власть над Андромахой, но боги не нуждаются в рабах! Желая видеть свободной эту женщину, я хочу, чтобы ребёнок, которого она носит, был бы от рождения свободным человеком! Не собираясь ставить под сомнение вынесенный вердикт, я охотно принимаю его. Однако я не только дарую вольную, но и властью олимпийской богини возвращаю этой женщине утраченное царское достоинство. Отныне всякий, кто не желает навлечь на себя гнев олимпийцев, упоминая в разговоре, обязан именовать эту женщину, царевна Андромаха, а обращаться к ней надлежит «ваше высочество»!
 - Я это так не оставлю, я буду жаловаться! – одиноко выкрикнула Гермиона, бледная как полотно.
 - Это ваше право! – тихо отвечал председательствующий. – Вы можете обратиться в вышестоящий суд – в данном случае суд Зевса-Вседержителя. Подайте прошение через Дельфийского оракула. Волею богов решение суда Земного может быть отменено. А возможно – оставлено в силе!
 И председатель ареопага расплылся в широчайшей улыбке.
 - Обойдёмся без суда! Мой муж и без того уж в Дельфах! Пусть только он вернётся, мы на вас, на всех, управу найдём!
 Увы! Угроза пропала втуне… Как раз в этот день Неоптолем совершил свой последний и, бесспорно, самый величайший из подвигов. Обильные жертвы были принесены в храме Аполлона Дельфийского (считать деньги Неоптолем не имел привычки) но сакраментальный вопрос: когда и как непобедимый Пирр, сын Ахилла станет царём Фтии и повелителем Фессалии – остался без ответа. Презрительной усмешкой улыбались мраморные уста. Бог молчал. Пифия стала переводить…
 - Не бывать царём тебе никогда – вот ответ лучезарного Феба…
 - Ах ты, каменюка паршивая, поэт недоделанный! - заорал паломник, не помня себя от бешенства, - Мало ты нашей кровушки попил! (Аполлон был союзником троянцев.) Мало, ты моего батю грохнул! (Ходили такие слухи.) А я дружков твоих-троянцев всё одно в землю вколотил! Над кем, гнида, издеваться смеешь?! Гляди, недоносок олимпийский, что я сейчас с твоею бабой сотворю!
 За волосы он сволок пифию с её скамьи и, повалив на пол, прямо перед статуей, стал насиловать. В этот миг, как позже утверждали очевидцы, прекраснейшая статуя ожила, и ослепительным гневом полыхнули её глаза. Мужество и храбрость Неоптолема иссякли в один миг, и, не чуя ног, он бросился вон из храма, а в руках у бога, откуда ни возьмись, появился туго натянутый лук. Звонко тенькнула спущенная тетива… Когда к Неоптолему подбежали, тот уже испустил дух. Из спины торчала стрела, посланная Аполлоном. Отец грудью встретил смерть, но сын погиб как трус из трусов!
 Чуть только весть об ужасной и позорной кончине Пелеева внука достигла Фтии, Гермиона, так и не проносив траура ни одного дня, тотчас выскочила замуж за своего любовника. После чего, не дожидаясь, когда тело бывшего мужа привезут для погребения, счастливые новобрачные поспешно отбыли в златообильные Микены, где вскоре Орест навсегда обессмертит своё имя убийством собственной матери. Тоже «мстя за отца». У Неоптолема он, что ли, выучился? Так или иначе, Пелей с Фетидой ни секунды не сожалели об их отъезде. Но, если б на том завершились их мучения! Неоптолема не стало, но ядовитые семена, что он успел посеять, прорастали. Что с того, что собранные им злодеи были мелки и ничтожны? Зато их было много, слишком много!
 В положенный срок Андромаха родила. Как и предвидела Фетида, роды оказались тяжкими. Истерзанному телу никак удавалось вытолкнуть плод. Если бы не помощь богини её волшебная сила и трепетные руки, погибли бы и мать, и ребёнок, но, в конце концов, худшее миновало. Родился мальчик, которого, по просьбе Андромахи назвали Молоссом. Поскольку он остался единственным потомком царя, Пелей объявил его законным наследником. Вот тут-то всё и началось. Едва официальный царский манифест был обнародован, как столица пришла в движение. По улицам стройными рядами маршировали колонны «Дружно Шагающих», громко скандировавших: «УБЛЮДКА НЕ ХОТИМ! ТРОЯ НЕ ПРОЙДЁТ! ДАЁШЬ ДЕМОКРАТИЮ!» Пламенные ораторы кричали на базарной площади: «Граждане, задайте себе вопрос: за что проливали кровь наши деды, за что отцы насмерть бились с троянскими агрессорами?! По какому праву за нашими спинами царь, никого не спросясь, вознамерился передать престол сомнительному наследнику, отпрыску проходимки?! Что с того, что этот незаконный сын, как утверждают некоторые, якобы происходит от Неоптолема? На сей счёт есть информация совсем иного рода… Понести его мать могла от кого угодно: от повара, от конюха, даже от уличного бродяги! Ведь она была грязною рабыней! Что с того, что господином её являлся сам Неоптолем? Наш великий, наш могучий, наш непобедимый Неоптолем, всегда бил троянскую сволочь! И вот теперь, когда он умер, его святое дело хотят обречь на поругание?! Отстоим завоевания народа, нет незаконнорожденному! Да здравствуют Свобода! Гласность!! Патриотизм!!!» «Дружно Шагающие», усиленно подогретые дармовым вином, орали в ответ: «Пусть обрюхаченная убирается, откуда явилась! Нам не нужен её сын! Хотим быть сами себе хозяева!»
 …Было раннее утро, когда из ворот дворца вышла печальная процессия. Один за другим, понурив головы, брели три мула. На первом сидел Пелей, на втором – Андромаха, держащая младенца в пеленах, на третьего были навьючены амфора и тюк. Трое самых верных и преданных слуг семенили позади. А впереди, возглавляя шествие, шагала богиня …
 - Держи царя! – заорал кто-то. – Казну увозят! Грабят государственное имущество!! Смерть негодяям!!!
 Беглецов моментально окружила толпа «молодых активистов».
 - Куда ж вы это намылились, голубчики? Хотите скрыться от праведного гнева народного?!
 - Вы не народ. – За всех отвечал Пелей. – Вы жалкие глупцы, за чьими спинами орудуют политиканы и мерзавцы. У вас никогда не будет демократии…
 - Вы только послушайте этого вшивого идеалиста! И это был наш царь! Какими же слепцами были мы, раз позволяли ему править!
 - Нет, слепцы-то вы нынче, раз позволяете шайке невесть откуда объявившихся прохвостов распоряжаться вами! Я правил царством, унаследованным от отца, справедливого царя Эака, с разумом и достоинством, на которые меня наставил Великий Учитель, мудрый кентавр Хирон. Я правил не силой власти, но силой уважения. Вы перестали уважать меня и гоните теперь – судья вам Зевс и остальные олимпийцы. Живите без меня, и если вы окажетесь более счастливы, чем были при мне, я тоже стану счастлив!
 - Посмотрите, каков праведник! А золотишка-то, небось, полный тюк понапихал! Ишь, как гремит! А ну, как мы проверим, чего вы из страны вывозите?!
 Пелей кивнул слугам: те быстро стащили и развязали поклажу. В тюке оказалось мука, соль, вяленая рыба, нарочито грубая посуда и тёплая одежда. Тягуче плескалось масло в амфоре…
 - Я давно прожил жизнь, и нажитое за семь десятков лет богатство, - царь, махнул рукой в сторону дворца, - мне уже не пригодится. Достояние своё я завещаю народу, а с собой забираю лишь то, без чего не обойтись в странствии. Я ухожу налегке!
 - Да что вы слушаете его! – раздался одинокий злобный голос. – Вы лучше под одеждой у них пошарьте! Камни самоцветные да другие сокровища они там прячут! Особливо богиня эта! Она-то привыкла в драгоценностях разных щеголять!
 Казалось – ещё миг, и толпа, хором подхватив брошенное проклятье, набросится на беглецов и растерзает их на месте (провокаторы именно этого и добивались), но Фетида решительно шагнула навстречу сомкнутым рядам.
 - Чья-то рука горит желанием обыскивать меня? Смелее, я не стану сопротивляться!..
 Толпа, злобно клокоча, расступилась – желающие обыскивать так и не отыскались. Молодёжь не привыкла веровать как веровали отцы и деды, но память о благословении Фетиды, благодаря которому жива Фессалия, о нереиде, ставшей матерью славного Ахилла, эта память пока ещё жила в сердцах! Богиня шла впереди, ведя за собой изгнанников. За спиной пропадали городские улицы, переполненные скорбно молчащим народом, опустевшие поля, сады, где давно был убран урожай. А новый – созреет ли он теперь?! Богиня навсегда прощалась с землёй, сделавшейся ей однажды второю родиной. Благодать оставляла Фессалию.
 - Позволь мне сойти, сядь на моё место! – порывалась сидящая на муле Андромаха. – Я не могу смотреть, как ты страдаешь!
 - Нет, нет, ты не вполне поправилась ещё, к тому же у тебя ребёнок! Ноги олимпийцев никогда не устают и не стираются в кровь – это привилегия бессмертных. Не жалей мои ноги, Андромаха!..
 Богиня оглянулась, и светлая улыбка озарила её прекрасное лицо.
 - Я наконец-то разгадала тайну смертных! Когда-то я держала маленького Ахилла, как ты сейчас держишь его внука! Настанет день, и ты точно так же посмотришь на свою невестку, на чьих руках окажется сын Молосса. Я передаю тебе священную эстафету, ты – передашь другой. На том стоит мир!
 Изгнанники держали путь в Эпир, куда прибыли к началу зимы. Для Греции Эпир был то же самое, что для нас – Сибирь: гористая глухомань, заросшая непроходимыми лесами. Четыре месяца в году лежал снег. Тут даже водились медведи! И народ Эпир населял свойский: молчаливый, величавый, гордый, точь-в-точь, коренные сибиряки. Правил ими в ту пору молодой царь Гелен*. Изгнанников он принял как подобает истинному хлебосолу, поселив в своём дворце (дворец был деревянный, но, как говориться, не углами красна изба), объявив, что жить у него гости могут, сколь их душе угодно. Три года назад у царя умерла жена, оставив вдовца бездетным. Прошло совсем не много времени, как Пелей заметил, что Гелен стал частенько засматриваться на Андромаху... Тогда он решил объясниться.
 - Я полюбил её, - отвечал Гелен, - но мне не хватает духа просить руки. Я боюсь, что она подумает обо мне плохо. Решит, что я откажу вам в гостеприимстве, если вдруг получу отказ…
 - Я понимаю тебя, Гелен! И сам поговорю с Андромахой. Она мне как дочь, и сама она, похоже, давно считает меня своим отцом...
 Этот разговор состоялся на другой день.
 - Гелен хочет жениться на тебе и усыновить Молосса. Пожалуйста, не прими его предложение так, что царь Эпира готов воспользоваться нашим несчастьем, или я, согласен отдать тебя как выкуп, за убежище, что нам предоставляют. Если ты откажешь царю Эпира, он примет твой отказ как должное, и не прогонит нас. Ты вправе решать сама. Подумай лишь о том, что тебе только двадцать лет, и жизнь твоя далеко не кончена, а мы не всегда будем заботиться о тебе и твоём сыне. Я стар, Фетида – богиня и рано или поздно возвратится на Олимп. Я не хочу оставить этот мир в сознании, что обрекаю тебя с Молоссом на нищету и голод! Прошу, не отвергай Гелена!
 - Я не люблю Гелена, - отвечала Андромаха, - и боюсь, что никогда и никого не смогу уже полюбить. Но, ценя его доброту и чистоту желаний, не смею отказать. Я стану ему женой!
 Известье о помолвке народ Эпира воспринял с воодушевлением. Тут царили простые патриархальные нравы, и горцы, пасшие скот на заросших травою кручах да промышлявшие охотой в дремучих лесах, искренне радовались, что у их правителя появится долгожданный наследник. В Эпире не имелось городов, и уж подавно не могло быть ни адвокатов, ни «пламенных патриотов», ни «Дружно Шагающих». Что с того, что ребёнок Андромахи наполовину троянец?! Да хоть наполовину еврей!
 Весной сыграли свадьбу.
 … Пелей и Фетидой, обнявшись, сидели на траве, на крутом склоне холма. В распадке, на усыпанной цветами лужайке, играли, веселясь, молодые отчим и мать, и маленький Молосс, учившийся ходить. Цвела весна, и пели птицы, и в мире вновь кружил голову дурманящий запах любви. Точно навсегда исчезло зло…
 - Глядя на их счастье, мне так захотелось заново познать твою любовь… - Фетида ощущала, как в такт её словам бешено колотится сердце человека. – Сызнова подарить тебе сына… И дочь… И много-много детей… Я больше не посмею поднять руку на ребёнка… Я стала бы лучшей матерью на свете…
 Но Пелей давно уже не походил на Зевса. Белый-белый, точно лунь, увы, сейчас он был подстать Нерею…
 - Если б ты попросила меня об этом хотя бы вчера!.. Да, я ещё силён ходить, не прибегая к помощи посоха, и даже семя моё по-прежнему готово оросить твоё сладостное лоно: кровь Вседержителя изрядно продлевает век, - но, глядя на это старое дерево, зеленеющее, но внутри уже тронутое червём, я вдруг ощутил, что отмерен и мой срок!.. Нет, Фетида, нет… Мне пора думать о вечном… Ахилл был наш последний сын, и более детей у нас не будет!
 Фетида обернулась и посмотрела глаза в глаза.
 - Хочешь, я вновь принесу клятву и последую за тобой в Аид? Я не хочу тебя терять, любого, даже такого, как сейчас, даже того, каким ты станешь после, я готова быть с тобою везде, даже в краю вечного мрака и слёз…
 - Нет, Фетида, нет… Любовь моя столь велика, что я не прощу себя вовек, если приму твою жертву! Путы давно разорваны, ты свободна от всех клятв, я не гоню тебя, но и не требую ничего!
 Пелей отпустил жену.
 - Ах, как же мало я успел в своей жизни! Я последний из учеников мудрого Хирона; понимаешь, Фетида, - последний на Земле! Знание, что я храню в себе, велико и прекрасно, но, оказывается, оно никому не нужно! Люди ценят лишь право сильного… Я всю жизнь боролся и борюсь с ним, но отчаянный призыв мой так и остался гласом, вопиющего в пустыне… Но я верю, что придёт пора, и всё больше людей во всех концах необъятной Земли начнут осознавать, сколь бездарны и глупы установления, законы и правила, по которым они обречены жить. Что никакими не богами освящены их порядки, но порождены звериными инстинктами, жадностью и ленью! Да, не изобретён пока лучший закон, но значит ли это, что преступно мечтать о лучшем законе?! Значит ли это, что преступно желание улучшать свой мир?! Если даже и преступно, то пусть я стану преступником, пусть буду проклят и распят, но жить я стану и стану поступать лишь так, как верую! Мои знания, мои мысли, мои желания не умрут вместе со мною…
 Он встал, прислонясь к стволу раскидистой оливы.
 - Только маленький Молосс ещё удерживает меня на этом свете. Буду молить богов, чтоб ниспослали мне последний десяток лет. Я не сумел воспитать как должно сына, не воспитал внука, и потому обязан воспитать правнука – если я не сделаю хотя бы этого, долгая жизнь моя окажется напрасно прожитой! Днём буду нянчить малыша, вечерами стану рассказывать весёлые и добрые сказки, а ночью – а я, как ты знаешь, почти уже не сплю, – я стану писать книги. И когда мой век завершится, наконец, правнук их прочтёт. И он, и друг его, и гость, случайно забредший в этот дом, станут моими заочными учениками, и пламя, когда-то разожжённое на Земле Хироном, не погаснет, как не гаснет в очаге Прометеев дар!
 Фетида тоже встала и, обхватив его за плечи, тихонько прильнула к мужу.
 - Я не оставлю тебя Пелей! И ты до конца исполнишь своё предназначение. Будет тебе трудно, – я поддержу, станет больно – утолю боль, пусть ледяная грусть не единожды постучится в сердце твоё, я развеселю, и ты забудешь о печали. Я богиня, и мне не подобает молиться другим богам, но тебе, смертному, я готова молиться, ибо ты никогда не лгал мне. Ты более велик, чем Зевс! И мне не жаль, что судьбы наши однажды сплелись воедино…
 И долго ещё в тени раскидистого дерева стояли они, глядя как играет и смеётся новая молодая жизнь…
 А за пределами счастливого сада история текла своим чередом. Похоронив под стенами Трои лучших своих воинов, Греция не заметила, как сделалась слаба и беззащитна. У этой земли больше не было благородных Ахиллов, верных Патроклов, могучих Аяксов. Подвиги Геракла и Тесея вспоминались как волшебный и невозможный сон, а вот кого оставалось в избытке – так это Орестов и Неоптолемов! Чумные бациллы ненависти затопляли города и царства, где вместо тонких искусств отныне процветали самые гнусные из пороков. Ширились усобицы. С воодушевлением и неслыханным энтузиазмом, с беспощадностью, неведомой к иноплеменникам, греки убивали греков, подтачивая и без того шатавшуюся мощь страны. А неисчислимые полчища варваров подступали ближе и ближе, привлечённые блеском златообильных городов…
 Дорийцы, варвары, мародёры и убийцы катились по земле как ураган, как наводнение, как саранча, и никакая сила не могла сдержать их! И как совсем ещё недавно над поверженною Троей, теперь над Фессалией и Беотией, Аттикой и Пелопоннесом стоял густой несмолкаемый предсмертный хрип истребляемых мужчин и тысячегласый вопль истязаемых женщин. Микены и Аргос, Тиринф и Коринф, Фивы и Пилос сгорали дотла, неделями озаряя на десятки миль окрест, как исполинские погребальные костры умиравшей цивилизации… На Землю опускалась тьма.
 Едва не стало Пелея, Фетида возвратилась на Олимп, но страшная перемена произошла с ней. Внешне богиня осталась как была – прекрасна и юна – и даже траурных одежд на ней не появилось. Но почему-то на нереиду стало невозможно смотреть без боли, и у всякого, кто видел, вдруг начинали наворачиваться слёзы. Плакала Афродита, и суровая Афина вторила ей, Деметра по Персефоне не убивалась так, как рыдала ныне, Артемида, утирая веки, не касалась больше ни золотого лука своего, ни метких стрел, а Аполлон не смел сочинять ничего кроме скорбных реквиемов, и Зевс с Герою, обняв друг друга, обронили скупые слёзы… И даже сам Прометей пал на колени пред сестрой! И Фетида в третий раз оставила Олимп – навсегда. Куда подалась, чем занималась – не ведал никто. Предания молчат. Быть может, на краю ойкумены она нашла-таки время навестить своего отца Нерея? Быть может…
 Таков конец истории, и можно было б наконец умолкнуть, но страстный огонь продолжает сжигать мою душу. Ибо я не верую, слышите, вы: не верую, что Фетида и Пелей, как нераскаявшиеся грешники, закоренелые язычники, никогда не ведавшие «истины», оба ныне горят в аду, где только им и подобает быть. И я не верую, слышите: не верую, что слабое человечество бессильно что-нибудь изменить в этом мире, будучи не властно над собственным бытиём. И я не верую, до смертного своего часа не поверю, что лишь крещением, постом и молитвою обретают спасение. Не верю!!!
 А верую я в то, что где-то средь непостижимых моему уму глубин вселенной когда-то в прошлом, или в будущем, вне времени и пространства, Фетида и Пелей всё же встретились вновь, в четвёртый раз, друг к другу проложив тропу силою своей любви. И если некое вероучение отвергает сие, то мне бесконечно жаль такое вероучение…
 Прошли века. На Земле уже провозглашалось громкое слово Христово, и именем его очередные толпы «Дружно Шагающих» уж разбивали кое-где «языческих» истуканов, жгли библиотеки, преследовали учёных. Античная пора уходила безвозвратно. Боги должны были покинуть сущее, навсегда растворившись средь непостижимых кругов мироздания. Олимпийцы сидели подле Вседержителя и вспоминали прошлое – ни настоящего, ни будущего у них уже не оставалось. Неожиданно речь зашла о Фетиде, о судьбе которой по-прежнему никто и ничего не ведал. Вспоминали дочь Нерея долго. Говорили коротко и говорили много, говорили пространно и говорили бесхитростно, но всех лучше и всех короче высказался Зевс. Он произнёс всего одну лишь фразу:
 - А всё-таки я оказался к ней несправедлив!