ТЫ, МАМЕНЬКА, ТЫ ПРИЛАСКАЙ МЕНЯ. Часть 15.
Январь 1998 – Декабрь 2001.
***
Лев Николаевич Толстой, уже старик, на листке бумаги попытался передать свое состояние: «Хотелось, как в детстве, прильнуть к любящему, жалеющему существу и умиленно плакать и быть утешаемым. Но кто такое существо, к которому я мог бы прильнуть так? Сделаться маленьким и к матери, как я представляю ее себе… Ты, маменька, ты приласкай меня».
В похожем состоянии нахожусь сейчас и я из-за болезни, да и не малого уже возраста. И мне тоже хочется сделаться маленьким и мысленно прильнуть к матери, найти у нее защиту и утешение. И я часто делаю это своими воспоминаниями о детстве, юности, особенно наполненными материнской любовью.
***
НАШ ДОМ, КОТОРЫЙ МЫ САМИ ПОСТРОИЛИ
Пять долгих лет,
Как уехал я из деревни.
И вот – заболел. Во сне
Мне слышится снова
Голос кукушки.
Слезы, слезы –
Великое чудо!
Слезами омытое
Сердце
Снова смеяться готово.
Исикава Такубоку.
Если по Комсомольской улице или по улице Ленина подняться до конца вверх, а потом по улице Карла Маркса повернуть направо, то в конце улицы – мой дом. Дальше дорога спускается вниз, к Чумовице.
Раньше здесь был кирпичный заводик. И наша усадьба была с одной стороны подрыта, для заводика здесь брали песок. За речкой раньше было пастбище, и переходили на ту сторону по широкой доске. Сейчас все застроено до самой железной дороги, почти до бывшей диски, а через речку – построен бетонный мост. Удобно, но не красиво, я всегда думаю – лучше бы была доска. Как раньше.
Вспомню историю построения нашего дома. В Юрье, конечно, каждый мечтал, а многие и строили, свои дома. Жить в коммунальной квартире за «линией» родителям не очень нравилось: и холодная квартира, и тесно для большой семьи, и огорода нет, и хлев для коровы и другой живности мал и неудобен, и сено некуда складывать на зиму. И родители решили строиться. Место для строительства досталось удачное, высокое, речка рядом, лес, дорога к дому всегда чистая, что очень важно в наших сырых местах.
В Замежнице, в комплексе с домом тети Ени была не достроена вторая изба. Строили отцовские старшие братья, да и отец мой помогал. Но не достроили, началась война, и главные строители все погибли.
Помню, отец брал меня смотреть дом, мне он первоначально не понравился, с пустыми глазницами вместо окон, какой-то весь черный, со сгнившей крышей. Отец разрешил спорные наследственные вопросы с тетей Еней и младшим своим братом дядей Колей, дом раскатали, был там собственно только один сруб да элементы чердака и крыши. Но бревна были в обхват. И еще на фронтоне чердачной части был сделан балкончик с выходом на чердак, что очень украшало дом.
Перевозили дом на двух студебеккерах, это мощные американские трехосные машины, поставленные в нашу страну во время войны. Отец также брал меня с собой тогда, было это где-то в 1950 году. Грузились долго, и из Замежницы ехали уже ночью. Помню, я вдруг увидел в темноте, в свете фар, глаза кошки, большие, как блюдца. И ослепительно яркие. Я до сих пор не понимаю физики этого удивительного явления.
Помню первые работы на участке будущей нашей усадьбы и дома. Участок, расположенный на косогоре, был покрыт кустарником, вереском. Вдоль косогора шла дорожка, и по ней мы раньше часто ходили из детского садика, колонной по два, взявшись за руки. А потом разбредались среди вереска, держась возле воспитательницы.
Помню, любили мы играть в игру, которую можно назвать «искалка». Бросали в траву что-нибудь очень мелкое, например, рыболовный крючок. И искали его, повторяя каждый про себя: «Бесик, бесик, поиграй, и опять отдай!» И обязательно находили, глазки у нас были тогда еще очень острые. И вот теперь на этом участке мы выкорчевывали этот вереск, вначале под дом, а затем и всю усадьбу. Все-таки в жизни часто случается одновременно и светлое, и печальное. Я помню еще этот косогор, покрытый вереском, и дорожку, по которой когда-то ездили на телегах, потом перестали, и дорожка превратилась в ровную широкую тропу. По которой ходила разноцветная колонка карапузов в панамках. И вот не будет меня и моих ровесников, и никто не будет знать про этот косогор. Какой он был красивый! Не было такого косогора, и все тут! А был всегда здесь такой банальный картофельный огород. Люди рождаются и умирают, но они не очень отличаются друг от друга, и повторяются вновь и вновь. И всегда среди них есть охотники разрушать косогоры с вереском. Или другое подобное.
А вот косогоры с вереском - уже не повторяются!
Дом мы строили долго, три года. Часто товарищи мои идут летом на реку, в лес. А мы с братом и отец - идем с утра на нашу стройку. Но об этом я и сейчас не жалею, мы чувствовали, что это необходимо, нужно.
Наша работа с братом была чаще всего – строгать доски двуручным рубанком. Мне отец доверял еще тесать эти доски, делать из не обрезных досок – обрезные. Ну и помогать отцу, быть на «подхвате», это отнести – принести, то подать и т. п. Отец любил строить, и для семьи это было счастливое время. И плотник, и столяр отец был очень хороший. Ну и конечно, всех нетерпеливей ждала новый свой дом наша мама.
Помню, как мы вселились в новый дом. Переезжали из старой квартиры без меня, я со своим классом был в колхозе, значит, переезд был осенью, в сентябре. Может быть, это было в тот год, когда мой класс копал картошку в деревне Казаковы. О переезде в новый дом мне передать не сумели, и я из колхоза приехал в старый дом, за «линией». И помню, как-то даже немного растерялся, расстроился и испугался чего-то. Захожу, и вдруг пустая квартира. А я соскучился, и так мне хотелось видеть маму и родных. Соседи были рады за нас, и с добрыми напутствиями направили меня на новое местожительство. Наверное, я не очень задумывался о том, что кончилась какая-то часть моей жизни, вместе со старым родным домом ушло и мое детство. И со старыми друзьями постепенно будут расходиться пути-дорожки. А на новом месте появятся новые друзья. И дружба будет несколько другая, более взрослая. Но старая, детская дружба оказалась все-таки более прочной, почти родственной, чем новая. Уже во взрослые годы встречи с моими соседями-друзьями из дома за «линией» всегда были теплее, желаннее. Все-таки жили мы в одном доме, под одной крышей, можно сказать, большой семьей, и всегда чувствовали взаимопомощь между нашими родителями. Да еще война и военные трудности, и голод – сплачивали нас. И еще у нас был общий коридор, и «белый мужик», которого мы боялись.
Наверное, я продрог, пока шел до своего нового дома, это бывает, когда волнуешься. И мне кажется, что я до сих пор помню, в доме было не просто тепло, а как-то даже пахло теплом. Может, это был запах новых, недавно струганных досок. И еще тот запах, который всегда бывает в новом жилище. Посредине избы – большая, большая русская печь, с двумя подтопками. Излучающая тепло. Я, конечно, ее потрогал, погладил. Все здесь из соснового леса, и стены из бревен в обхват, и пол и потолок из толстых плах, и мощная матица, несущая потолок, отец, да и я, долго называли ее «матницей», и светлые, не крашенные еще перегородки, и толстые косяки с ажурными рамами. Только не повезло со стеклами, на некоторых из них проступали какие-то масленые разводья. Постепенно с годами стекла заменили. Купить стекла тогда было трудно. Все в доме сделал отец, а мы ему помогали. И знали в доме каждый паз, каждый шип, каждый секрет.
Постепенно мы привыкли к новому жилью, и эти запахи нового исчезли. В доме еще не все было сделано, торопились заселиться до зимы, да и не было, наверное, на все денег. Не все стены были оклеены обоями. Полы были еще не крашены, и какое-то время приходилось периодически скоблить их, при мытье, уборке. Для этого существовал специальный нож, из толстого железа, с овальным лезвием. Такие ножи сохранились со старых времен. Наверное, мой дед Петр за свою жизнь много наковал таких ножей. И полы после скобления всегда были как новые. Не было и электричества, нужно было ставить возле дома столб и тянуть электролинию, мы были крайние по улице Карла Маркса. Зиму мы пользовались керосиновой лампой, помню неприятный от нее запах сгоревшего керосина.
Наш дом, в отличие от деревенских изб, был распланирован как в городской квартире. Сплошные перегородки образовывали комнату родителей, кухню, ну и детскую, нашу комнату. Конечно, самую большую, солнечную и праздничную. С пятью окнами, три из которых смотрели на речку Чумовицу, на лес и на железную дорогу в Киров. Зимой в доме было очень тепло, потому что и сделан он был очень основательно, и имел большую, удачно сложенную, печь. Которая однажды чуть не «сыграла» с нами нехорошую шутку.
Помню, я приехал то ли на каникулы, то ли в отпуск, это было зимой, скорее, на каникулы. Спал в детской комнате, а родители – в своей. Наверное, я отвык от печного запаха, или мама рано закрыла вьюшки. Потом мама рассказывала, что для меня хотела потопить печку потеплее, и набрала березовых дров. А с ними нужно всегда быть очень осторожными, когда закрывать вьюшку. Ночью я почувствовал, что угорел, и стал торопиться спасать маму с отцом. До их кровати я дошел, а это через весь дом. И тут упал на пол, без сознания. Приводили меня в чувство нашатырным спиртом. А мама с отцом – хоть бы что, и не почувствовали угара.
Опасная это штука – угарный газ. Однажды мы с братом и отцом угорели в заготзерновской бане, для которой пилили с братом дрова, впервые зарабатывая денежки. И которую сами с отцом и топили. Мы тоже тогда были на грани потери сознания, отец вытолкнул нас в предбанник, а потом выполз сам. Наверное, возле пола меньше угарного газа.
Были в Юрье такие случаи, когда люди погибали от угарного газа, чаще – в собственных банях. Когда стараются пожарче протопить ее, и рано закрывают задвижку. Помню, особенно печален случай, когда угорела молоденькая девушка, школьница, торопилась на танцы, топила баню сама, никого дома не было. Обнаружили ее в предбаннике, дверь на улицу она не сумела открыть, и все кончилось печально.
Полати в нашем доме были очень маленькие, в проходе между печью и стеной, не помню, чтобы на них кто-то спал. Обычно мама там хранила чемоданы со старыми вещами. Стариков у нас не было, и на печи тоже редко кто спал. Да и места в доме хватало всем.
Давно уже умер мой отец, главный строитель дома, недавно умерла и мама, первая хозяйка и хранительница благополучия в доме. И я уже старый и не очень здоров. А дом все стоит и радует глаз своей основательностью. И красивым балкончиком на фронтоне. И живет в доме семья моего племянника, маминого с отцом любимого внука Димы. А в этом году пошел в первый класс уже их сын Алеша, названный так в честь деда, моего отца. И хорошо ему жить в Юрье, и будет он всё любить вокруг, и так всегда, все будет возвращаться на круги своя.
Когда я приезжал, издалека, домой, в отпуск или с другой оказией, и подходил к дому, а возле дома никто меня не встречал, я не торопился входить в дом. По необъяснимым признакам я чувствовал, что мама дома. И я оттягивал минуту этой счастливой встречи. Весь мой организм, всеми молекулами, впитывал радость родных мест, родных уголков. Я обходил огород, пробовал с грядок то, что можно было уже есть (если мой приезд происходил летом, а это было чаще всего). Особенно я всегда любил зеленый лук, он у мамы был всегда сочный и даже чуть сладкий. Я сворачивал перо плотно в круглый диск и откусывал, как хлеб. Мама не любила, если просто отрывать перья лука, нужно было обязательно с белой ножкой, не раня растущую луковицу. И еще она не любила, если кто-то наступал на растения в огороде, и я всегда ходил очень осторожно. Я обходил кусты смородины и малины, что росли вдоль елей и по спуску косогора. Затем я шел в баню и выкуривал на скамье перед печью сигарету. Это было привычкой отца, курить здесь, во время топки бани. Сейчас огня в печке не было, но сидеть на скамейке было приятно. И вдыхать немного застоявшийся дух бани.
Но, пожалуй, прежде чем обходить усадьбу, я открывал хлев и смотрел, кто там живет. А там, конечно, корова. А позднее, когда маме было уже тяжело ухаживать за коровой, - козы. И еще поросенок, куры, иногда – кролики. Корова на меня замахивалась рогами, но не так уж агрессивно, наверно, помнила меня. В другие разы, в каждый приезд, я ходил к корове уже в маминой фуфайке, да и кусок хлеба подсоленного всегда брал для нее. И все тогда было уже дружелюбнее.
Заходил я и палисадник, где росла сирень с маминого хутора. Но так уже получалось, что цветущую я ее почти никогда не видел, каникулы или отпуска не совпадали с периодом ее цветения. Лишь однажды проездом в командировку я полюбовался этим целым морем сирени. Но на своей сейчас даче я ежегодно радуюсь пра-пра-пра-потомками этой сирени.
Залез бы я и на чердак и вышел на балкончик, который украшал наш дом. Но боялся хождением по чердаку напугать маму, в доме все было слышно. Но обязательно шел на «мостик» возле туалета, и долго осматривал широкую открывающуюся с нашего косогора панораму. Железнодорожную станцию с ее тополями и водокачкой. Деревню Патюничи, с любимым местом лыжного катания с горы в нашем детстве. Но добираться до этой горы было не близко, больше часа.
Но больше всего я любил смотреть и отдаваться воспоминаниям на ближайшую от Юрьи церковь в селе Верховино. В коммунистически атеистическом прошлом ей не повезло, у нее сняли не только кресты, но и разрушили верхнюю часть. В пасмурные дождливые дни ее трудно увидеть, но в ясные – видно среди зелени белое пятно бывшей богоугодной светлой красоты. На высоком холме над рекой Великой церковь и сейчас притягивает взгляд. В своей жизни я был единственный раз в пионерском лагере, расположенном в Верховинской школе. Из пионерской лагерной жизни запомнились мне более подробно два обстоятельства.
Первое, что все мальчишки лагеря были влюблены в одну девочку Юльку. И любимой песней в лагере стала про Юльку, помню слова: «топнет Юлька каблучком, поведет очами…». Да она действительно была такой. Я для Юльки не был интересен, потому что были ребята старше меня на два – три года. И которые были посмелее. Но смотреть на нее и как-то общаться – было для меня большой радостью.
И второе, это связано с едой, питанием. Годы, хоть уже и не военные, но еще голодные. В лагере столовая была открытого типа, столы под навесом. И престижными местами считались такие, мимо которых проносили подносы с тарелками. Уж не знаю, почему, но случалось получить лишнюю тарелку еды, манной каши, кусок хлеба. Надо было только просить: «Можно добавки, можно добавки!». Тут я не терялся и часто занимал эти престижные места. Много ребят было деревенских, они поскромнее и садились на дальние места. Но уж очень редка была удача получить лишний кусок, да и опять же были ребята постарше и поактивнее. Но иметь надежду на возможную удачу – тоже большое дело. А на нет - и суда нет, после завтрака ждем обед, а после обеда – ужин, все-таки кормили, хоть и не досыта.
Думаю, интересным было и многое другое, в том числе из пионерской атрибутики, пионерские линейки, подъем и опускание флага утром и вечером, интересные игры и соревнования, походы по красивым окрестностям, купание в реке Великой, костры при открытии и закрытии лагеря. Но из этого многое позабылось, а вот Юлька и желание поесть – остались.