Верка была нормальной (здоровой), живой бабой, всё на месте, всего в меру. В ней и в правду не было ничего лишнего, умеренная полнота, милая, достаточно стройная для своего сложения, слегка глупая, но и имеющая жизненное чутьё. В Верке уживалась и душевная глубина, и детская легкомысленность, какая-то ветреность и поверхностность. Она была чиста и девственна, и в то же время иногда вульгарна и развратна. В общем, в ней всё было нормально. Бабой она была деревенской и простой, в своё время искала принца, но нашла теперь уже трёхлетнего сына – Пашку, и кажется ни о чём не жалеет. Так, во всяком случае, говорит. Хотя, знаю, ночами плачет, только принц уже не придет, у него уже, наверное, свой Пьер, Серж, Александр, Билл или Ашот, растёт в фамильном отцовском замке или квартире с раздельным санузлом, но это уже не важно. А может быть принц всё так же странствует где-нибудь, например, на заработках или в колонии общего либо строгого режима, что уже не меняет сущности всех этих мирских дел.
Ну а Верка живет, как и жила, растит Пашку, ходит на работу, работа у неё «мужская». Здесь всегда что-то не ладное с ориентацией в плане работы, все бабы на лёгкой «мужской» работе, а мужики как повелось издревне – в запое. Мужики должны оставаться здоровыми (храним генофонд), а вдруг война, в пьяном угаре с вилами на танк и так до победы (а вилы как оружие массового поражения у мужиков). А больная печень – это ерунда, она на здоровье потомства не влияет, даже закаляет.
Наишачится Верка как всегда, потом домой, стирка, готовка, огород, Пашка и так каждый день. Найдёт, конечно, время и с соседками посплетничать, успеет посмотреть и цветастый сериал (у них то же не всегда малина, хотя они счастливые, всплакнёт Верка вместе с ними, от радости), здесь у всех так, и Верка такая же, люди всё же, ни к чему выделяться, здесь не поймут.
На мужиков она уже не заглядывается (поняла дурашка, нет принцев), кобели они все, но захаживать к ней захаживают, а она не гонит, а что баба молодая, здоровая, жизнь есть жизнь. В двадцать три ведь ещё ласки хочется, а чья она – всё равно, лишь бы не одиноко, да её родимой-то (ласки) и в шестьдесят хочется (бабе она нужней воздуха), может быть в иной форме и других масштабах, но ласка есть ласка, её не чем не заменишь, её всегда не хватает. Пусть даже и не принц, главное что мужик, нормальный, здоровый, с желаниями. Тёплое тело оно согреет, растопит одиночество и жизнь хоть на время покажется сказкой. А иначе не выживешь, загрубеешь, потеряешь надежду, а Верке жить надо, радоваться, Пашка-то растёт, всё видит.
А мужики-то в большинстве своём все дурачьё, слышат наверное как она всхлипывает по ночам, да во сне забывается. А так Верка всегда бойкая да довольная, хреново ей, а всё равно улыбается, при чужих рыдать не станет, гордая. Вот и думают, что у неё всё хорошо, что ей так нравится. Да её понять можно, от жалости только хуже бывает, тем более от чужой (сострадают да слезу пускают в большинстве только что б выспросить по подробней, да разнести потом по деревне), да и от своей не лучше, тем более, что свой у неё только Пашка, а он не должен видеть, ему лучше не знать.
А мужики что, послушают всхлипы да захрапят, а утром на работу, вечером в семью (если кто на ночь остаётся), а кто не женат, тот на танцы. Она снова остаётся одна, хотя нет с Пашкой, а мужики, да и чёрт с ними, пусть катятся. Хотя бог с ними, зачем их трогать, они-то нормальные, они вернуться, но только на ночь, своих забот полно. Ей-то навсегда и не нужно, она и сама справиться, разве что сено помогут завезти, да и это не обязательно.
А ночью она беззвучно всплакнёт, может того, кто вдруг и услышит, проберёт, хотя чаще с храпом засыпают.
А меня пробрало, после последнего посещения, я к ней месяц не ходил. Совестно как-то, не по себе, но потом звериные повадки всё же взяли верх, я себя просто возненавидел, искал оправдание, хотя осознавал, что мало, чем отличаюсь от животного. Но всё же пошёл, а она не прогнала, и стало всё как раньше.
А что раньше?
Раньше, как и до…. а до…. В общем, потом всё привычно пошло без натяжек. А мужики с пустыми руками не приходят, бутылочка обязательно, чтоб Верке веселее было, не стеснялась и не комплексовала. А она не отказывалась и не стеснялась, забыла, как это когда-то было, Пашку спать уложит, выпили, посидели, поговорили, чтоб по-людски было, как в кино. Взрослые люди, а ищут романтику….
Но засиживаться допоздна нельзя, с раннего утра на работу. А если и выходной завтра, всё равно вставать рано, хозяйство ждать не будет, работы много, корову покормить, да подоить, она-то живая. Дел хватает….
А некоторые прямо среди ночи уходят, в основном это семейные, дома жена-стерва, дети-бандиты, в общем, задерживаться нельзя, на то и мужик, хозяин. А я обычно на всю ночь, меня не ждут, но утром нужно уйти рано, чтобы не видел ни кто, а то ведь село, слухи пойдут, хотя все и так все знают и видят, но нужен толчок, повод для новых тем. Люди тут не злые, здесь все друг друга любят, завидуют, может быть иногда, но только чуть-чуть (ради прогресса), здесь так заведено. И слухи не со зла пускают, так от скуки, по сути человек натура творческая (хоть и деревенский), ему нужен повод для поиска, размах для полёта. Вот и машут крыльями, тут все такие, не оперились, но пытаются вспорхнуть. Село ведь.
Я тоже ухожу, навсегда же не останусь. Я слабоват, ленив, да и сволочной маленько, зачем на себя взваливать, нет во мне хозяйственной жилки. Просто я как все, попользовался и бросил, незачем выделяться, нельзя….
Нет, я её не стесняюсь, она нормальная (чистая), просто здоровая баба, жизнь-то идёт, не всё же время вкалывать, а-то пройдёт и не заметишь, нужно отдыхать, хорошего хоть чуточку, а повидать хочется. Да и не шалава она, не шляется ведь, а если и даёт кому, так это не от развратности, не от тяги к праздности (да она разборчивая, не всем подряд), а ради ласки и нежности. Добрая она, трудно ей людей обижать, хотя может и поскандалить. Тяжело ей одной, без любви-то, а мужик есть мужик, я её не сужу она человек, нормальный причём (не опороченный ещё) живой.
А мужики-то чем лучше?
В нас разврата даже побольше, только мы себя гордо (достижение мол) называем «****уны», а о ней презрительно «*****». Да, кобели и ни какой гордости, а если собой так любим гордиться, то и другим надо дать на это право. Или тогда просто всем заткнуться.
А Верка гордая, простоватая, но гордая. Когда «залетела» родители её выгнали, потом правда простили (ведь лучше поздно, чем никогда), но она не вернулась, сама хозяйство подняла, с квартирой правда колхоз помог, (тяжело конечно, но вытерпела), теперь сама Пашку растит. Плакаться ни к кому не пойдёт, помощи не по просит, для неё это подачка. А чувствует и понимает она на много больше, чем эти святоши и моралистки (правдницы-институтки). Это они шалавы (****и), а Верка человек, потому как у ней есть характер, душа в ней, а не копилка. И что такое любовь она лучше этих восторженных сук знает. Эти подстилки ради денег замуж выходят, и дают потом, пусть и мужу, но из-за денег, а это хуже чем давать от души, но многим.
А Верка живая, не продажная, полная она, жизни полная.
Человек она, а мы (я, они, вы), мы так себе, грязь, хоть и при деньгах порой (на пайке), хоть и статус у нас, только ни хрена мы не видим, гордимся всякой дрянью, хвалим себя, мол, какие же мы чистые и честные, а она курва грязная и плохая в сравнении с нами.
А с чего это мы такие хорошие?
Наверное, от того, что сами себя такими считаем, и плевать нам на то, что о нас думает эта шалава. Да любой из всех кто к ней ходит, назовёт её сукой, да ещё при всех, поддержит любую сплетню о ней (лишь бы остаться чистым в глазах достойных), а потом как ни в чём не бывало, улыбаясь, отправится с бутылкой к ней в гости. Вот потому-то мы и плюём друг в друга, говорим за глаза, да тычим в спину соседу. Нам ещё отмываться и отмываться. А Верка одна человека растит и не клянчит, а мы гурьбой со своими детьми да с собою не справляемся. Наверное, потому что пустые.
А «змеёныш» её человеком вырастет, таким как она, это даже лучше, что как она, гордиться должна, хуже, если как мы, таких не надо, мы пустышек сами нарожаем.
А она Верка, она гордая и правильная, хоть и даёт. Да ведь нам же даёт (чего же мы) а мы берём хихикая в тот момент не задумываясь кто она, это только потом к нам приходит «озарение». А чтоб глубже спрятать свою гниль (не дай бог увидят) кроем её матом, да лыбимся и лебезим на каждом углу (мол добренькие мы).
Видимо не совсем то берем мы, что она готова отдать. Грязь берем, запихиваем её в себя комьями, да любуемся. Верка-то чище становится, но чистоту она не из нас черпает, откуда-то из себя, из глубины. А мы, любуясь грязью, да вставив в неё цветочек, Верке предлагаем, якобы от доброты, только она не берёт, понимает что это, ведь цветочек запаха не забивает, ещё противней пахнет. А мы злимся тогда и кидаем в Верку комьями этой же самой (нашей родной) грязью, а она нам чистое протягивает, ей не жалко, а мы хвать его (чистое-то) и с размаху в лужу (чтоб не выделялось) и давай топтать, да ещё больше от этого мажемся.
А после и получается, что она Верка, а мы гниль, да ещё и вонючая. А потому ходим и будем ходить к Верке. Но только на ночь «чтоб вдруг не замазаться», что бы послушать как она, забывшись во сне, всхлипывает (живая ведь баба).
(24.06.00.)