Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,
С своим напевом заученным,
Как разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом картонным…
М. Лермонтов.
- Иди ко всем чертям, уважаемый, плевать на твои вежливости, - равнодушно сказал Пьеро, брезгливо поморщившись и все смотря куда-то в пол сосредоточенным взглядом и сдвинув брови.
- В таком случае разговор кончен, - ответил секретарь сдержанно-взбешенным голосом.
Пьеро не обращал на него внимания. Секретарь смотрел на него злобными глазами. Так продолжалось несколько секунд, но секретарь наконец не вытерпел и повторил громче:
- Кажется, вам незачем больше тут находиться.
- Ч-чего? – слегка, по привычке заикнулся Пьеро, поднимая сосредоточенный взгляд на секретаря. – А, выгоняешь. Ну-ну, всего наихудшего.
Широко улыбнувшись, Пьеро поцеловал ладошку и помахал ей секретарю. Секретарь чуть не скрипнул зубами от злости. Пьеро отвернулся и вышел за дверь, оставив ее широко распахнутой и крикнув напоследок: «Счастливо проветриться!»
- Дрянное дельце, дрянное настроение, дрянные листья и чтоб всем п-провалиться! – вслух говорил Пьеро, идя по осенней улице, глубоко засунув руки в карманы плаща. – Ах, друг! Смотри-ка, сколько свободы! – вдруг воскликнул он, остановившись, и, задрав голову как можно выше, посмотрел на полуголые ветки берез. – Хочешь, в листьях валяйся, хочешь – ночуй под з-забором, хочешь…
Опустив голову, он увидел впереди какого-то прохожего – мужчину средних лет, прилично одетого.
- Ах! – крикнул он, кинувшись к прохожему и загораживая ему дорогу. – Подайте коп-пеечку бывшему студенту! – и, заметив, что мужчина полез было в карман, закричал что есть сил: - Благодетель мой, голубчик! Дайте я в-вам ручку-то поцелую!
Мужчина, все больше и больше удивлявшийся, наскоро протянул Пьеро мелкую монету, видимо желая только скорее отвязаться от сумасшедшего. Но тут Пьеро заметил, что женщина, шедшая впереди по дорожке, испуганно остановилась и скорей перешла на другую улицу.
- М-мадам! Не отриньте несчастного юношу! – вскрикнул Пьеро своим нежнейшим фальцетом и, сплеснув руками, бросился от мужчины к женщине и упал перед ней на колени. – Ангел доброты, мой светлый гений! Восп-помощействуйте, чем можете! Век не забуду вашей благодетельности!
Женщина в ужасе отшатнулась от него и чуть не побежала дальше.
Оставшись один, Пьеро некоторое время стоял на коленях, рассеянно смотря куда-то вниз.
- Эх, а копеечку-то я не взял у б-благодетеля, - наконец тихо сказал он сам себе, медленно поднялся и, отряхивая колени, пошел дальше, но вдруг остановился и закрыл лицо руками. Он простоял так некоторое время, как вдруг словно опомнился.
- Ах, черт! – воскликнул он дрожащим голосом, отнимая руки от лица и вытирая ими слезы. – Ты же мужик, не смей реветь, дурак!
Пьеро почти никогда не говорил серьезно и никогда – вполне несерьезно, так что разобраться в серьезности его слов часто было невозможно. Он как будто всегда насмехался, но в каждой насмешке была какая-то доля правды.
Теперь он, серьезно сдвинув брови и снова запихнув руки в карманы, пошел дальше. Трогательные черты, заплаканное лицо и серьезно сдвинутые брови составляли что-то поистине невозможное.
«Ну, вот, все, конец. Допрыгался, милый мой. Мы с тобой сейчас пойдем и… точно! Это, однако, мысль!»
Лицо Пьеро просияло. Он резко свернул с дороги и пошел в другом направлении. Скоро перед ним появились очертания моста.
«Стоит, голубчик, для меня не обрушился», - подумал Пьеро и, сделав у себя над головой рожки из двух пальцев и два раза быстро согнув их (его привычный жест), быстрее пошел к мосту.
На мосту никого не было. Пьеро подошел к перилам, сел на них и, держась за них руками, свесил обе ноги над рекой и принялся ими болтать. Лицо его было по-прежнему сосредоточено; взгляд иногда останавливался, и тогда в нем проглядывало что-то пристальное и очень тяжелое.
- Надо же, человек топится – такое зрелище! – а никто не смотрит, - сказал он вслух с возмущением. – Нет, ведь это просто п-подлость с моей стороны вот так втихушку топиться! Придется кого-нибудь подождать.
- О! – прошептал он через несколько секунд, заметив вдалеке одинокую фигуру. – Смотри-ка, один ползет! – и Пьеро подмигнул воображаемому собеседнику. – Ай, да это женщина… молодая! Н-нет, мне решительно везет на публику!
Девушка шла, смотря в пол и, видимо погруженная в свои мысли, ни на что не обращала внимания.
«Эх, не заметит!» – с досадой сказал Пьеро уже про себя.
Девушка зашла на мост и, действительно не замечая Пьеро, собиралась уже пройти мимо него, но он не вытерпел и, обернувшись всем корпусом, сказал укоряющим тоном:
- Как вам не стыдно! Человек топится, а вы даже н-не посмотрите!
Девушка вздрогнула, подняла голову и в удивлении, испуганно посмотрела на Пьеро.
Пьеро смотрел на нее строгим, исполненным укоризны взглядом. Синие глаза его были еще немного красны от слез, трогательная линия бровей слегка исказилась, на белоснежной, почти прозрачной коже проступал легкий, нежный румянец от быстрой ходьбы на холодном воздухе, алые губы подчеркивал упрямый подбородок, светлые волосы в беспорядке свисали на лоб и почти совершенно закрывали один глаз.
- Что? – спросила девушка растерянно, продолжая удивленно смотреть на Пьеро.
- Ах, что ж так-кое! Ну, не видите, что ли, я собираюсь топиться! – возмутился Пьеро и, повернув голову куда-то в сторону, сказал: - Вот люди п-пошли! Сны рассказываешь – неинтересно, песни пишешь – неинтересно, топишься – и то неинтересно! Нет, все, смерть не имеет смысла! Я топлюсь! – и Пьеро, обернувшись обратно к реке, решительно посмотрел вниз и убрал руки с перил, но только он успел это сделать, как девушка в одно мгновение очутилась рядом с ним, обеими руками схватила его руку выше локтя и сказала удивленно:
- Вы сумасшедший?
- В-вероятно, - ответил Пьеро, повернув голову к девушке и искренно удивившись в свою очередь.
- Зачем вы устраиваете эту комедию? Как вам не стыдно! Точно ребенок! Слезайте немедленно! – строго сказала девушка, слегка дернув Пьеро за руку.
Пьеро в глубоком удивлении смотрел на девушку, не двигаясь с места.
- Ух ты! – проговорил он почти про себя.
- Вы слышите? Да он и в самом деле помешанный! – продолжала девушка.
- Э, нет! – наконец опомнился Пьеро, сдвинув брови и другой рукой мягко убирая руку девушки. – Так не пойд-дет! Вот я теперь…
- Да возьмитесь вы хоть одной рукой за перила, упадете! – воскликнула девушка.
Пьеро скрестил руки на груди и ехидно посмотрел на девушку.
- Я теперь не утоплюсь, ну, хорошо, доп-пустим, - спокойно продолжил он. – И что же дальше? Вы дадите мне жилье, од-дежду, кушанье? А как насчет карманных расходов? И притом заметьте, что я не привык к чему попало, а мне нужен хороший кофе.
- Вы хотя бы отчасти серьезно говорите? – спросила девушка.
- А то как же! А на спиртное? Знаете, я ведь ужас много выпиваю спиртного.
- Если б вы говорили серьезно, я давала бы вам столько денег, сколько могу, - серьезно ответила девушка. – Но, так как вы издеваетесь надо мной, я просто повернусь и уйду. Я бы уже давно ушла, да только боюсь, что, как только я уйду, вы возьмете да и спрыгнете.
Пьеро посмотрел на девушку с искренней серьезностью. В его умном, пристальном взгляде, который становился слишком тяжелым тотчас же, как только Пьеро переставал ухмыляться и ехидничать, промелькнули вопрос и какое-то странное воодушевление.
- Да не бойтесь, я не спрыгну, - сказал он серьезным, низким, немного хриплым голосом, опуская руки на перила.
- Я могу вам чем-то помочь кроме денег? – спросила девушка, с вниманием и скрываемым серьезностью состраданием вглядываясь в Пьеро. – Ведь у вас что-то случилось.
Пьеро молча посмотрел на нее, улыбнулся и, отвернувшись снова к реке, сказал уже без прежней насмешки:
- Не правда ли, т-теперь, когда вы уйдете, хорошо было бы спрыгнуть?
- Нет, было бы очень гадко и глупо.
- Правда? – рассмеялся Пьеро, поворачиваясь. – Ну, так я лучше слезу отсюда. – И он быстро перемахнул через перила и встал на мост.
- А теперь с в-вас кофе и водка, - сказал он, ехидно улыбаясь.
Девушка повернулась и быстро пошла с моста.
- Ах, да постойте, куда же вы! – крикнул Пьеро, побежав было за девушкой, но она остановилась и обернулась, серьезно и строго глядя на него в ожидании.
- Значит, еще од-дна шутка – и побег? – спросил Пьеро, слегка улыбаясь мягкой, хорошей, спокойной улыбкой.
- Совершенно точно.
- А вам не жалко меня бросать?
- Нет.
- Врете.
- Вру.
Пьеро рассмеялся, девушка улыбнулась.
- Ах, вот как вы улыбаетесь! Ну, теперь я знаю, что вам шестнадцать лет, - сказал Пьеро.
Девушка смущенно опустила глаза.
- Нет, вы – решительно ангел! – воскликнул Пьеро. – И знаете ч-что? Ведь мы с вами теперь расстанемся, совсем.
Девушка подняла удивленные глаза.
- Ай, не смотрите так! Я вам объясню: мне д-действительно нужны будут деньги, я действительно иногда очень напиваюсь, н-ну, как свинья, и я обязательно наделаю вам каких-нибудь гадостей, так что забудьте обо мне, договорились?
Девушка хотела что-то сказать, но Пьеро приложил палец к губам и, сказав: «Тсс!» – быстро повернулся и побежал прочь с моста.
Девушке, по-видимому, очень хотелось окликнуть его, но она сдержалась и, повернувшись, пошла дальше.
Пьеро бежал с минуту, наконец приостановился и пошел быстрым шагом.
- Эх, дурак! – сказал он вдруг, хлопнув себя по лбу и остановившись. – Такую девушку потерял! Н-надо же, а! Да где ты теперь такую найдешь? Да с кем такое бывает, как с тобой? Да это же в романах писать – такая встреча! Вот дурак-то, д-дурак! Поддался благородному влиянию, сблагородничал, чтоб тебе, а! Да тебе, чт-толи, благородничать, идиоту несчастному!
Пьеро вдруг прервал свои излияния, бегом бросившись обратно к мосту, пробежал мост и, мучительно решая, в какую сторону бежать, наконец побежал налево.
- Ищи теперь, ищи, д-дурачье! Найдешь! – приговаривал он, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть.
Сколько Пьеро ни расспрашивал, никто из прохожих не видел девушки, и вдруг – Пьеро едва мог поверить своим глазам – перед ним, вдалеке, несомненно шла его знакомая. У Пьеро сердце застучало от волнения. Он прислонился к стене дома и глубоко вздохнул.
- Уф! Ну что, парень, дейст-твительно ведь дуракам везет, как это ни банально, - проговорил он и осторожно пошел за девушкой. Она как раз заворачивала в какой-то переулок. Пьеро ускорил шаг и успел заметить, в какой дом вошла девушка.
Пьеро подошел к двери многоквартирного дома и, задрав голову, стал следить за окнами. Наконец одно окно загорелось.
«Ага!» – подумал Пьеро и сделал себе рожки.
Но тут в окне мелькнула тень, и Пьеро в один миг спрятался под дверным навесом. Зайдя в дом, он внимательно обследовал количество квартир и, выйдя, прикинул и высчитал номер квартиры, в которую вошла девушка.
Послав воздушный поцелуй горящему окну, Пьеро пошел прочь от дома, набрел на какую-то скамейку на улице и, усевшись на нее и откинувшись на ее спинку, закрыл глаза.
«Ну, теперь думай, - говорил он про себя, скрестив руки на груди. – Во-первых, с квартиры тебя еще не выгнали – значит, спать есть где. Пока что. А месяц кончается через… три, четыре… пять дней».
- Пять дней!! – вдруг вскрикнул Пьеро, чуть не подпрыгнув на месте, но тут же снова устроился и закрыл глаза.
«Ну-ну, тихо! Пять дней, пять дней! Ну, и что пять дней? К черту пять дней – денег у тебя все равно максимум на три дня жратвы. Это во-вторых. В-третьих, одежда у тебя вполне пока что приличная, только ботинки промокают. Ну, ладно ботинки, плевать на ботинки! …Ботинки! В-четвертых, ты сегодня познакомился с таким человеком, каких людей не бывает вовсе, и знаешь, где он живет. В-пятых… мне все надоело, все надоело, убирайтесь все, всех ненавижу, идиотская жизнь, дурацкая осень! Э, стой! В-пятых у тебя лучше всего, конечно, но ты посмотри-ка на в-четвертых и иди домой спать. Кстати, у тебя есть еще в-шестых, потому что ты страшно хочешь жрать, а денег с собой ни копейки».
Пьеро встал со скамейки и медленно поплелся к себе, найдя по пути какую-то очень громко бренчащую банку и пиная ее перед собой.
- Тьфу, дурацкая банка! – наконец сказал он и, бросив банку, посмотрел на небо.
«Звезды… Медведица… Мицар… ну-ка, ну-ка… а, вот он! Попался, друг Алькор! Вот я тебя и разглядел! Я вот все хотел тебя спросить: и куда ты скачешь на своем Мицаре?1 Тьфу! Ну и вопрос! Ха-ха-ха! Нет, ты, парень, рехнулся, что со звездами болтаешь. Э, да ведь ты посмотри-ка, с кем разговариваешь – с созвездием Большой Медведицы! Ну, все, мой юный Вертер, секир тебе башка! Кончишь суицидом!…2 А ведь как опозорился сегодня! Фу! «Эту комедию! Точно ребенок!» Ангел! Гюго, кажется, говорил, что такой комплимент никогда не устаревает… хе-хе… для французов… за это их и Диккенс обхаивал… англичанин!.. но что! – ты лучше признайся, любезный, что ни единой секунды ты не намеревался спрыгнуть, а только мысль была, детская, мальчишеская такая мысль: «А что, как спрыгну?» Ну, все равно что: «А что, как стащу пирожок?» И после всего этого я еще ее искал! Имел столько подлости! Ведь ты гениально сделал, что ушел! Первый раз в жизни сделал то, что надо, лучше и сделать-то нельзя было! Даже на тебя совсем не похоже, даже я от тебя такого и не ожидал. Ну, не все еще потеряно. Какой там у нее номер? Седьмой? Ну, так я это забыл! Все, начисто забыл!»
Так говоря с самим собой, Пьеро добрался до своего дома, удивился, что хозяйки нет дома (ему это почему-то не понравилось) и, зайдя в свою комнату, бросился на кровать, не снимая плаща и ботинок. Положив руки под голову и глядя в потолок, он продолжал рассуждать: «Хочу есть. Есть хочу. Ням-ням. Ку-ушать хочу! Нет, я так вовсе не усну, надо поесть, в самом деле! На улицу опять тащиться неохота. А нет ли у меня чего? Так… Кажется, в шкафчике…»
- Ага! В шкафчике!! – закричал Пьеро, срываясь с места и кидаясь к настенному шкафчику; распахнув дверцу, он широко улыбнулся и сделал себе рожки.
- К-конфеты! Шоколадные! Ураааа!!
Пьеро схватил коробку с конфетами и так же энергично уронил ее на пол.
- Ах т-ты паразит! Милый человек! Ты кого тут делаешь? – закричал он во все горло, нагнувшись и высматривая под рассыпавшимися конфетами таракана. – Я тебе скажу, тунеядец, к-кого ты тут делаешь! Объедаешь несчастного Вертера! Чтоб у тебя усы отвалились! А, бежишь! Ишь, лапы-то от-трастил себе. Не много ли тебе лап? Фу-ты, весь аппетит испортил. Ага! Ну конечно! И конфеты погрыз! Мало того, что все на полу повалялись… Ну, не поваляешь – не поешь. Вот теперь буду вместе с т-тараканами есть – доехал. Д-дурацкие конфеты!!
Пьеро стоял на коленях и собирал конфеты обратно в коробку, подобрал все, сел на диван и уставился на конфеты.
- Ты нужен был одному человеку н-на свете! А теперь кому ты нужен? – вдруг сказал он в невыразимой тоске. – Что вот ты сидишь тут… конфеты ешь! – со злостью сказал он и, вскочив с места, открыл окно и вышвырнул в него коробку.
- Вот вам, жрите, люди д-добрые! – крикнул он в темноту и, закрыв обратно окно, бросился на диван лицом к стенке.
- Ну, вот, последнюю жратву выбросил, - проговорил он через минуту спокойным голосом. – Пойти, что ли, к н-ней? Все равно ведь не забыл номер. А, забыл! – вдруг вскрикнул Пьеро и сел на диване. – Пять или семь?! Э, вечно путаю эти пять и семь! А, все равно. Какая разница – постучусь в пятую, потом в седьмую… Спать х-хочу, есть хочу… дурак… - бормотал Пьеро, снова ложась и засыпая. – Пойти, что ли, подобрать коробку-то, если там что-то осталось от конфет… Тьфу! Иди, подбирай! Заодно в мусорке пошарься – может, что и найдешь – корки, там, арбузные… А ведь какая она… милая, добрая, умная… Глаза такие строгие, детские… Совсем детские… Нет, совсем не детские… Пять, семь… Гениальный поступок… Э, п-плевать…
Пьеро проснулся и, не открывая глаз, вспомнил, что он живет не во сне, а на самом деле, то есть что на самом деле – вовсе не во сне, а сон – это вовсе не самое дело; вспомнив самую суть, он стал вспоминать, как же он живет на самом деле, вспомнил, что его выгнали из университета, и закрыл одеялом лицо. «Нет-нет-нет-нет! – проговорил он про себя в безысходной тоске. – Нет, нет! О, что за идиотизм! Ну почему это я вечно не сплю! Фу, не хочу, не хочу вставать, не хочу жить, теперь умру, сейчас умру. Ну, на счет три: раз, два, два с половиной… ТРИ! Тьфу!»
Пьеро откинул с лица одеяло, приподнялся и оперся спиной на подушку. Лицо его выражало тяжелое уныние, безжизненный взгляд с каким-то ожесточением и безразличием смотрел в одну точку.
«Ты проснулся, ура, солнце светит! Чтоб ему, этому солнцу! А вот бы лопнуло оно, как мне раз приснилось: и вдруг пошел снег, окна застыли. А как я сдрейфил-то во сне, а! Во сне вечно дрейфишь со всякой дряни. Ну, подумаешь, солнце! Паф – и нету. Свет выключили, стало холодно, все замерзли и подохли. Ха-арашо! Нет, не собирается лопаться. Солнце, вот я помру, ты мне на могилку будешь светить? Меня тошнит: вот интересно, от себя или от голода?
Ну, ты теперь птица свободная. Куда подашься? Какие есть варианты? Так, можно пойти на мост. Нет, не топиться – зачем? Так, просто на мост. Э, парень, постой-ка! С какой это такой стати ты на мост собрался? А, ну все, въехал. Понятно. То есть въехал-то не я, а ты. Ну-ну, иди, там она тебя и ждет-дожидается, с самого утречка.
Нет! Не с того ты начал! Какая у тебя свобода, если тебе жрать нечего? Дрянная у тебя свобода, вот что. Ты пойдешь теперь доставать деньги. Воровать не пойдет. Ты пойдешь искать работу. Э, плевать на работу! Еле отвязался от учебы, теперь работу ищи, старайся! Ну, так пойду и напьюсь… сколько там у меня осталось? Э-э-э… О, ну ты, слушай не бедный! Даже и не сосчитать, сколько это бутылок можно купить. Целую одну! Так, выпьешь ты эту одну, проваляешься вечер, как свинья, а утром жрать нечего. А? Нет, весело! Вот захочу – напьюсь, потом с голода подохну, и никто-то за тобой не проследит, никто не запретит, ругать не будет, рыдать и подавно. Так вот это, что ли, свобода? Мне нравится! Целый мир людей, а ты ходишь тут, напиваешься, подыхаешь… никому дела нет, всем плевать. Свободный! Но я, однако, рассуждаю, а желудок у меня уже исчез, как говорил один маленький мальчик, проглотивший большущую-пребольшущую конфету. Фу, как есть хочется! Шесть часов! Надо же, еще ж все закрыто, жратвы-то не купить. А, выход!»
Пьеро быстро вышел из комнаты и постучал в соседнюю дверь.
- Не заперто! – отозвался женский голос.
Пьеро вошел в комнату.
- Здравствуйте, Александра Павловна, - сказал он, улыбаясь.
- Здравствуйте, Петр Дмитриевич, - отозвалась женщина лет тридцати пяти, стаявшая к нему спиной и что-то готовившая.
- У вас, случаем, нет позавчерашнего хлеба или булочки? – спросил Пьеро.
Хозяйка обернулась и, усмехнувшись, спросила:
- А зачем это вам позавчерашний-то хлеб?
- Н-ну не думаете же вы, что я его есть буду! – весело рассмеялся Пьеро.
Хозяйка рассмеялась вслед за Пьеро и, заглянув в шкафчик, очень долго шарилась в нем и вытащила наконец засохшую корку хлеба и булку, на которую без страха невозможно было смотреть: заморщенную, видимо когда-то подмокшую с одного бока, а потом начисто засохшую. Пьеро в ужасе закрыл было рукой лицо, но, как только хозяйка повернулась с булками, тут же убрал руку, улыбнулся и сказал:
- Вот, самое то!
- И все-таки, зачем вам этот хлеб? – спросила хозяйка, но Пьеро, уже державший хлеб в руках, удалялся всеми силами и сказал, уже выходя за дверь:
- Я вам как-нибудь потом расскажу… через пять дней… а т-теперь спасибо, до свиданья.
Пьеро заперся в своей комнате и, усевшись на диван и зажмурившись, откусил от булки.
«А что, прекрасная булка, - думал он, прожевывая и откусывая еще кусок. – Так, знаешь ли… глаза боятся, зубы грызут. Видишь, приятель, с голодухи-то и все вкусно. Можно и энтим-таким питаться. Только, вот, в чем это она булку-то вымочила? Фуу! Какая дрянь! Нет, ты, брат, продукты не ругай, продукты – это… это… как там нас в школе-то учили? Однако школа школой, а я вот думаю: как я буду эту корку грызть? Э-э-э… так, корка, что-то ты какая-то не того… - с подозрением говорил про себя Пьеро, вертя в руках корку и безуспешно пытаясь сломать ее. – Ну, что же!»
- За республику! Свобода, равенство, жратва – или смерть!3 – крикнул Пьеро и впился зубами в корку.
Кончив наконец и корку, Пьеро подошел к окну и уставился в него без всякого смысла.
«Вот, между прочим, были люди – воевали за республику… Молодые солдаты идеала… Гош, Марсо4… Красиво, по крайней мере, умерли… Свобода, братство… Вот бы мне так, а!! Одни напирают, другие бегут… вот, думаешь, тут тебе и гомон, страх за горло… но нет! Треуголку с кокардой в руку, вверх, как знамя, черные локоны падают на юношеский лоб… в правой – шпага наголо! «Остановитесь, стоять!! Не сметь отступать, толпа ничтожеств!! За мной! За республику! Вперед!!!» Здорово!! Умер молодым! И за такое хорошее дело, хоть и утопическое… красиво! Красота спасет мир, милый Достоевский?5 Сомневаюсь… А, валяетесь, дорогие, - вдруг улыбнулся раскрасневшийся от волнующих мыслей Пьеро, заметив под окном вчерашние конфеты. – Вот люди идут, смотрят, думают: это, верно, кому-нибудь подарок принесли, потом поругались и подарок за окно полетел. Никто же не подумает, что человек вот так ни с того ни с сего, по причине своей никомуненужности, швыряется конфетами в окно. А как вы думаете: лучше поругаться и выбросить или с никомуненужности выбросить? Ну, разумеется, с никомуненужности лучше! Вот поэтому-то я и не женюсь, други мои.
Что за жизнь! Нет, вы мне скажите, зачем я живу? Нет, послушай-ка, парень, давай поговорим».
Пьеро отошел от окна, сел на стул и, опершись локтями о колени, принял самое серьезное выражение лица.
- Кому т-ты нужен? – заговорил он вслух. – Никому. Ну, да никто никому не нужен. Стало быть, ты нужен себе. Н-ничего подобного! И себе ты не нужен! Что ты делаешь? Проживаешь деньги, бездельничаешь, пьешь, дерешься, разбиваешь витрины. О! Г-гениально! И что, кому от этого лучше? Тебе, что ли? Ну, интересно это тебе? Да ничуть! Ты, короче, сидишь тут, как последний дурак, ни к чему не годный, и живешь. Зачем живешь? Низачем. Зачем не умираешь? А зачем? Выходит, что и умирать незачем? А умирать-то страшновато. Не то чтобы даже страшновато, а так как-то, не смеешь… Такое странное чувство, будто ты не только на свою жизнь посягаешь, а на что-то более важное, страшно важное, не тебя касающееся… Э, чувство самосохранения! Так, ну все равно ты умрешь: какая разница, сегодня или пусть хоть ч-через сто лет, хотя ты до ста двадцати с лишним ни в жизнь не доживешь. И все-таки… Тьфу, надоело, все надоело! Я вообще больше не буду думать! Выходит, что я дурак, ничего больше не выходит. Живешь – живи. Ну, и буду жить, пока не подохну! О! Ген-ниальная мысль! Точно! Так и запомню! Живу, пока не подохну!
У Пьеро с досады от последних слов слезы выступили на глазах. Он встал со стула, сгреб со стола деньги и, запихнув их в карман плаща, вышел на улицу.
«Ну, что, милый мой Гош, дорогой мой Марсо, замечательный мой Жан-Виктор-Мари Моро? (Э-э… этот потом против французов воевал… ну, да я его за красивые глаза прощаю!)6 Думать больше не будем, будем что-нибудь делать. Кстати, на улице лучше… дома хоть сдыхай с тоски, а тут хоть чуть-чуть полегчало… Так, что я думал? А, делать, что-нибудь. К примеру? Ну, да ведь ты на мост идешь. Хе-хе. Иди. Ты себе-то не признаешься, что мост – это все, что у тебя есть. Нет! Стоп!»
Пьеро остановился.
«А что, если я ее встречу, что я ей скажу? Что я буду? Рассуждать о том, зачем я живу и зачем не умираю? Да, конечно! Ты, приятель, гениальный ведь человек, ну и поделись с ней своей идеей – как она, там, бишь? – а, живу, пока не подохну. Тьфу!»
Пьеро медленно пошел в другую сторону.
«Нет, тебе нельзя ее встречать, нельзя с ней говорить, нельзя на глаза показываться. Так! Дай-ка два обещания: сначала то, что ты с утра уже решил, а теперь это, другое. Во-первых, никогда не брать взаймы и не просить ничего у своих знакомых. От сумы-то ты, приятель, не отрекайся, но, хе-хе, «у всех»-то не стыдно просить, как там у Достоевского7. Короче, все это ни к чему, но, если ты просишь на улице, не просишь, а вот так стоишь с протянутой рукой, как «благородный нищий», то ведь дает, кто хочет: их дело. Ха-ха-ха! Нет, просить – это дрянь. Ты и так дрянь, сам целиком дрянь, а еще деньги чужие будешь на дрянь выпрашивать. Нет, никогда не просить! Это раз. Два – к ней никогда не подходить и избегать любой встречи. Так… Постой… Если ты это решишь, то уж все, конец, а обещание трудное. Первое ты решил, хорошо, а вот второе…»
Пьеро вдруг вздрогнул и остановился, услышав рядом с собой чей-то голос. Подняв голову, он увидел старика, страшно дряхлого и оборванного, видимо только что присевшего на крылечко у булочной и трудно дышавшего. Он смотрел на Пьеро уставшими, почти безразличными мутно-голубыми глазами, в которых еще проглядывал какой-то добрый огонек.
- Что? Денег? – спросил Пьеро.
- На хлебушек, голубчик, на хлебушек; не откажи, - повторил старик, как-то через каждое слово задыхаясь и вдыхая воздух. – Совсем есть нечего: уж три дня не ел. Вот еле сил собрал, думаю: дойду до булочной, сяду на крылечко: авось кто-нибудь да подаст на хлеб.
В первую минуту Пьеро ничего не мог думать, кроме того, как несчастен этот старик. Во всем его виде и особенно в его болезни, от которой он поминутно задыхался, как плачущий ребенок, было что-то до того жалкое, что Пьеро не мог тут же не исполнить просьбы старика.
Он зашел в булочную и, только отдав свои деньги, подумал: «А ведь последние, хе-хе. Благодетельностью, значит, занимаешься, последние грошики отдаешь. Ну, да ведь все равно через два дня все проешь, так какая разница: ты поешь или старик поест. А тут, видишь, хоть какое-то нужное дело, вроде как. А? Говен бы так и сделал!»8 - слегка усмехнулся Пьеро. Купив булку хлеба и бутылку молока, Пьеро сел на крылечко рядом со стариком.
- Ну, брат, д-держи, употребляй, - сказал он, протягивая старику продукты.
Старик весь как-то затрясся, схватил хлеб и впился в него зубами.
- Э! Ну, аппетит у тебя ничего, как у мальчишки. Т-ты, отец, не торопись много-то есть, так, кажется, вредно много-то есть, когда не ел долго… Я вообще-то в этом ничего не соображаю… а н-надо бы соображать – скоро пригодится. Вот, например, так одного испанского принца Андош9 нечаянно насмерть закормил… правда, я не помню, как там было дело… Но что-то меня все на французов сегодня тянет… Попей молочка.
Пьеро открыл бутылку и подал ее старику, тот с жадностью сделал несколько глотков и посмотрел на Пьеро.
- Спасибо, голубчик, добрый ты, знать, человек, - сказал он, и в его глазах, прежде почти безжизненных, мелькнула веселая искорка.
- Все мы в душе добрые люди, а? П-правда или нет? – спросил Пьеро, улыбаясь со своей обычной веселой насмешливостью.
- Так-то оно, может, и так, да только с душой-то своей не каждый спросится, - отвечал старик, дожевывая кусок хлеба и закрывая дрожащими руками бутылку с молоком.
- Интересная у тебя, брат, философия. Да плевать на философию. Впрочем, что нам с тобой и осталось, как не философствовать? Вот ты мне скажи: вешаться мне или не вешаться?
Старик даже не сморгнул от такого необычного вопроса, зорко глянул на Пьеро и ответил:
- Зачем же тебе, голубчик, вешаться?
- В том-то, брат, и д-дело: незачем. И жить вроде как незачем. Я уж сегодня думал-думал, да плюнул и решил ни в жизнь больше н-не думать.
- И правильно, знать, решил. Думать – оно хорошо, а не думать – еще лучше.
- Да ты, отец, гений! Ну, не правда ли, мы с тобой оба гении? – вскрикнул Пьеро, слегка стукнув старика по спине. – И признайся, что ты меня остановил, потому что гения признал!
- А то как же! Умный человек умного человека, как говорят, видит издалека, - ответил старик, лукаво улыбаясь.
Пьеро закатился смехом и, обхватив себя руками, хохотал до упаду. Старик тем временем стал подниматься и, достав из кармана какой-то мешок, уложил туда булку и бутылку с молоком.
- Да ты… - еле успокоился Пьеро, - уходишь, что ли?
- Ухожу, знать.
- Постой, послушай, - серьезно заговорил Пьеро. – Ну, вот ты эту булку завтра, ну пусть послезавтра доешь: а там что будешь делать – опять пойдешь на крылечко?
- Как знать, как знать. Если встану, так и пойду, пожалуй.
- У меня с собой есть еще, вот, тут хватит тебе… ну, не знаю… короче, ужас как мало. На, держи.
Старик молча покачал головой, улыбнувшись.
- Нет, голубчик. Не возьму. Мне хватит. Надо и честь знать.
- Честь! Послушай, отец, не уходи просто так… Эх, везет же мне на людей в последнее время! Дай мне какой-нибудь совет, ну, любой, самый пустячный.
Старик, повернувшийся было уже уходить, пристально посмотрел на Пьеро и, немного помолчав, вдруг сказал ему серьезным тоном:
- Я, голубчик, никому никогда советов не давал и чужих не слушался, но, раз уж ты сам просишь, то я тебе скажу, а слушать или нет – твое дело. Так вот: ты парень молодой еще, и, как все вы, молодые, жизни цены не знаешь. А я тебе скажу: жизнь – это дар. Есть у тебя жизнь – живи. Ты парень неплохой, много можешь еще хорошего в жизни сделать, так не дури, а живи. Слышишь ли? Вот оно как. Ну, и прощай.
Пьеро слушал серьезно и страшно внимательно. Когда старик закончил, он встал и, пожав ему руку, только теперь слегка улыбнулся, и то по доброте душевной, потому что не мог не улыбнуться, прощаясь с хорошим знакомым.
- Ну, от-тец, прощай. Я твой совет запомню, - сказал он и, быстро развернувшись, пошел прочь.
«Ну, что, слышал? Повтори. Ты парень молодой – раз, неплохой, - два. Жизнь – это дар. Есть жизнь – живи. Много хорошего можешь сделать. Так. Могу, значит, сделать хорошего? Кому? Как? Ну, вот я сделал, вроде как, добро: накормил старика. А ему ведь все равно помирать не сегодня-завтра. Нет, это чушь, это свинство было не дать: у одного есть, у другого нет – это свинство; как тут не дать? Ну, да все это уже давно ясно. И знаешь что, приятель? Ты сначала на жратву заработай, а то как же будешь мертвый-то добро делать? Нет, стоп! Зачем добро? Лучше повеситься – и никакого добра, ничего. Всем разом повеситься. Я устал, я спать хочу, есть хочу, пить хочу! Все! Конец! Я живу – хорошо делаю. А добро как-нибудь потом, это я сам еще не знаю, это потом, потом… скоро… потом… Э! А куда ж я иду? Идти ли мне на мост? Я же хотел пообещать себе, что ей не покажусь. Нет, это ты вряд ли выполнишь, да и к чему? Ты пообещай лучше вот что: что ничего дурного ей никогда не сделаешь. Совесть у тебя работает нормально, я знаю, так что не дури: решил? Решил! Ну, все! Отбой! Зайду вот в эту штуку, спрошу чашку чаю с булкой, а потом на мост. Так, просто на мост. Все равно ее там нет».
Пьеро выпил чаю, съел булочку и заметно повеселел.
«Как хорошо, однако, поесть! – рассуждал он, выходя на улицу и направляясь к мосту. – Нет, чай прекрасно разгоняет тоску, я с Блоком согласен на все сто10. Осталось у меня что-то – ага, две монетки, это мне назавтра». Пьеро не удержался, чтобы не сделать себе рожки.
Бренча двумя монетками в кармане, он скоро дошел до моста, вспомнил, как он тут сидел на перилах, и поморщился, и улыбнулся.
«Вот вопрос: и зачем я сюда пришел? С самого утра думал сюда придти, и совершенно непонятно – зачем. Однако здесь хорошо…»
Пьеро нагнулся над перилами и долго всматривался в волны. «Волны – это сирены. Так и манят спрыгнуть, - подумал он. – Смотришь и думаешь: как хорошо, как спокойно… как, бишь, там? – что-то у Бальмонта про рыб… а, вот! Что-то там
…песок,
Молчаливые призраки рыб.
Мир страстей и страданий далек.
Хорошо, что я в море погиб11.
Ха-ха-ха! Бесподобно! Да если б ты, брат, в своей городской квартире погиб, тебе бы не хуже было, это я тебе гарантирую. Но, однако, так спокойно смотреть на волны… действительно, кажется: утопишься – и будешь так вечно и спокойно отражаться в волнах… Впрочем, я ведь не понимаю ничего в этом стихотворении… Как она вчера тут прошла, такая ножка худенькая, так быстро идет, не смотрит… думает что-то…»
Вдруг лицо Пьеро передернулось как будто от неприятного воспоминания.
«Как, однако, погано! Вот вернусь я домой… нет, вот ты рассуди: ты теперь стоишь тут, смотришь на волны, а что ты будешь делать весь день? И вечер? О, тоска, тоска! Какая дрянь, какая скука!»
Пьеро схватился руками за голову и замер на минуту. Вдруг он убрал руки и сказал вслух так, будто его осенила гениальная мысль:
- Идея! Пойду к Егору!
Пьеро быстро развернулся и пошел с моста, один раз оглянувшись на него и мягко улыбнувшись.
Дойдя до нужного дома, Пьеро поднялся по лестнице и постучал в дверь.
- Кто? – послышался из глубины комнаты отдаленный, звонкий мужской голос.
«Надо же! Конь в пальто!» – подумал Пьеро.
- Разбойники-грабители! Впустить нас не хотите ли?! – серьезно и чуть не злобно крикнул Пьеро во все горло в ответ.
Дверь распахнулась.
- Привет! Давно тебя не видел, - сказал молодой человек, усиленно улыбаясь и подавая Пьеро руку, которую тот пожал. – Проходи в комнату.
Пьеро зашел в квартиру и сел на стул, облокотясь на стол и наблюдая за Егором, который рылся в шкафу, выбирая какие-то вещи.
- Мне что-то стало ужасно ск-кучно, вот я и подумал: зайти, что ли. Как раз ходил по улицам, - сказал Пьеро и подумал: «Тьфу! И ведь как это я стараюсь доказать, что вовсе не специально зашел, а так, совсем даже, мол, ненароком».
- Да-да, и правильно, что зашел. Скучно. Мне тоже сегодня что-то скучно, - ответил Егор не совсем связно, но как можно серьезней. Он напевал какую-то песенку и иногда говорил то ли сам с собой, то ли с Пьеро: «Так, это никуда не годно… красный… так холодно; нет, не подойдет».
«Не знает, о чем со мной говорить. Конечно!» – подумал Пьеро и спросил:
- Ты куда-то собираешься?
- Да. Я, вот, пойду к Саше, - как-то смущенно и скучно сказал Егор.
- Прямо сейчас?
- Ну, да… Я говорил ему, что приду… Видишь, - добавил он вдруг оживленным голосом, стараясь весело взглянуть на Пьеро, - не знаю, что одеть. У Саши дома жарко, а на улице холодно; а я боюсь простыть: у меня только недавно прошел кашель.
- Ну-ну. Од-день вон тот свитерок и бежевое пальто.
- В пальто рано… кто же ходит в пальто?
- Тот, у кого недавно был кашель.
- Нет, я лучше оденусь по-другому…
- Зачем же ты меня сп-прашивал?
Егор обиженно посмотрел на Пьеро.
- Ну да! А ты обижаешься! Я и говоря был уверен, что ты не сделаешь так, как я скажу.
- Ну почему…
- Э! – Пьеро слегка махнул рукой. – Зачем же ты к Саше?
- Так, просто в гости.
- Просто в гости! А ко мне не ходил ни разу просто в гости – все был занят. Даже когда я с п-постели не вставал, не мог придти, - равнодушно и как-то жестко сказал Пьеро.
- Просто я не знал, когда тебе удобно… - оправдывался Егор.
- Ну да, да! – равнодушно сказал Пьеро, отворачивая голову и делая вид, что смотрит книги на столе.
Егор смутился и, наскоро переодевшись, видимо собрался выходить и мялся в комнате, ожидая Пьеро.
- Может, проводить тебя? – спросил Пьеро, вставая.
- Да, конечно! А как же!..
- К Саше я не пойду, потому что он мне невесть как обрадуется, - перебил Пьеро.
- Почему же так… не обрадуется…
- Так!..
Егор и Пьеро вышли из дома и побрели к Сашиному дому. Пьеро был не в настроении и молчал, Егор же все делал какие-то махинации руками и наконец сказал Пьеро:
- Ты умеешь делать тройной выверт?
- Нет.
- Смотри! Раз, два, три! – и Егор показал фокус, как-то ужасно вывернув кисти рук. – Или еще вот так. Вот, смотри, еще раз.
Пьеро невольно улыбнулся своей мягкой улыбкой и добродушно сказал:
- Егорка соскучился по детству.
- Да! – подтвердил Егор, рассмеявшись.
Он все делал как-то принужденно, занимался ерундой только потому, что совершенно не знал, что делать, и чувствовал себя очень неудобно; все это прекрасно заметил и понял Пьеро.
- Вот д-до чего может дойти человек, когда не знает, о чем говорить.
Егор как-то смущенно замолчал.
- Я, кажется, забыл одну книжку в университете… - вдруг вспомнил Пьеро, - да, впрочем, ладно, она мне не нужна.
- Кстати! Мне же сказали, что тебя выгнали из университета! – воскликнул Егор.
- Д-да…
- Как же так? Почему? Неужели из-за пропусков?
- Из-за пропусков, - повторил Пьеро.
- И что ты теперь? Как ты? Работаешь? А деньги есть?
- Есть.
- Смотри: если тебе нужно, то спрашивай у меня.
Пьеро поморщился. Они уже стояли у дома Саши.
- Я пошел, - сказал он, разворачиваясь.
- До свиданья.
- Да, - резко ответил Пьеро и, опустив голову и уставившись в пол, куда-то побрел.
«А ведь признайся, парень, что тебе страшно хотелось пойти к Сашке и посидеть с ними, поболтать, рассеяться, - сказал Пьеро про себя и усмехнулся. – Да ты этого, в принципе-то, и не скрывал… Разберись, вон, в этом Егоре: ах, - говорит, какой ты, такой-сякой хороший, как я тебя люблю! Тьфу! Нет, ты, брат, сам во всем виноват: ну, не нужен ты им: а тебе-то кто нужен? С тобой по-доброму разговаривали, а ты как собака лаял – ну, не так ли? И ни с того, ни с сего. Да в самом же деле он не приходил, когда я был болен! – что ж я, неправду, что ли, сказал, что я себя-то ругаю? И все-таки мерзко и неблагодарно… тебя, дескать, приняли, смущались еще из-за тебя… Какая дрянь! Дружба Егора – это забыть тебя на другой день. «Кстати! Тебя же выгнали!» – передразнил Пьеро, делая пораженный и ужаснувшийся вид. – A propos! Вспомнил человек, вспомянул! …Нет, это – не дружба, это не любовь, не привязанность, это… дрянь какая-то! Я такой дружбы не знаю и не хочу! А ведь он видел, как мне теперь паршиво… э, ничего он не видел!
Нет, ты послушай: человек договорился с другом, что пойдет к нему в гости – что ж он, должен из-за какой-то злобной собаки не идти? Ну, допустим, собака его друг. Да какой ты ему друг! Он тебя боится и слова при тебе не умеет сказать! А вместе с тем… Все, хватит! Думать хорошо, а не думать…».
Тут вдруг Пьеро заметил одну неприятную вещь, а именно, что он идет зачем-то, видимо по привычке, по направлению к университету, и уже даже почти дошел до него. «Вот не хватало еще увидеть тут какую-нибудь рожу!» – раздраженно подумал Пьеро и свернул уже было на другую дорожку, как вдруг его кто-то окликнул. «Глебушек! Тьфу!» – едва не отплевался Пьеро и остановился в самом отвратительном настроении. К нему подбежал совсем молодой человек, миленький на лицо, веселый и зеленоглазый.
- Пьеро! Тебя неужто выгнали?! Ну, и как ты теперь, что ты теперь? – громко, с совершенно естественной фамильярностью спрашивал Глебушек, улыбаясь и протягивая Пьеро свою маленькую ручку.
- Умираю с тоски и от голода, - своим обычным спокойным, серьезным, мрачноватым голосом ответил Пьеро, и вдруг истерически захохотал.
- А!.. Ха-ха… - поддержал Глебушек, немного не понявший. – А по лицу не видно! – наконец совсем развеселился он, весело улыбаясь.
- Д-да? Ну конечно! Разумеется! По лицу! Ха-ха! Как смешно! – продолжал истерически хохотать Пьеро; у него слезы выступили на глазах; Глебушек заметил и подумал, что от смеха.
- Ну ты молодец! Всегда молодец! Давай, до скорого… то есть когда же мы… ха-ха! Ну как-нибудь я тебе позвоню! Ты мне звони! Ну, пока, пока! – кричал Глебушек, уже убегая.
Пьеро отвернулся и пошел дальше с прежним видом. «Да, звони, - ехидно, с каким-то нехорошим удовольствием говорил про себя Пьеро. – Будто я знаю его телефон. Он мне позвонит. Куда, интересно? На телефон-автомат? Тьфу! Да плевать на этих Глебушков!» – наконец отплевался он, провел рукой по лицу и остановился с усиленно бодрым видом, не зная, что делать.
«Книгу! Читать книгу! Любую!» – решил Пьеро и, придя домой, пошарился в своих книгах, взял что-то связанное с историей и читал почти до вечера, наконец радостно заметив на часах, сколько уже прошло времени.
Он бросил книгу на стол, надел плащ и пошел к мосту.
«На мосту ее не будет. Я постою там… просто так и пойду к ее дому», - подумал Пьеро.
По пути он заметил валявшуюся на дороге игральную карту; ему и раньше приходилось видеть, что на улице среди прочего мусора валялись карты, но теперь он почему-то остановился и попытался перевернуть карту ногой, чтобы посмотреть, какая она; карта, как нарочно, никак не зацеплялась, но вдруг мимо Пьеро прошел какой-то мужчина, мимоходом бросив на него взгляд. Пьеро чуть не расплевался и, бросив карту, с досадой и стыдясь самого себя пошел дальше. «И ведь надо же, какая глупость! Неужели я верю в приметы? - усмехнулся Пьеро с некоторым удивлением, вспоминая, как ему непременно хотелось во что бы то ни стало посмотреть карту. – Да и что мне теперь эта карта? Фу, как глупо! Детский сад! – наконец покраснел он, вспомнив взгляд прохожего. – А ведь это все со скуки и… от угла. А ведь знаешь что, ведь это даже и хорошо… надо было посмотреть. Жизнь на карту!» - добавил он немного погодя с веселым воодушевлением.
Придя на мост, он снова встал к перилам и нагнулся к реке. Монетки в кармане случайно ударились о перила и звякнули. «А, вот как, мои последние деньги! – сказал Пьеро про себя и вытащил монетки из кармана. – Мои последние деньги…» Тут вдруг Пьеро услышал чьи-то шаги. Он оглянулся и узнал вдалеке ее фигуру. «Ах, вот как! – подумал он, и сердце у него вздрогнуло от радости и еще какого-то непонятного чувства. – Мои деньги! Мои последние деньги!» – повторил он – и вдруг перевернул ладошку. Монетки упали в реку, и до Пьеро донеслось едва слышное «бульк».
«Однако что же мне делать! – в какой-то счастливой растерянности подумал Пьеро, продолжая стоять спиной к мосту, облокотившись на перила, слегка нагнувшись над водой и смотря вдаль на волны. – Заметит или нет? Узнает или нет?»
Тем временем шаги приблизились и слегка замедлились.
- Простите, - робко сказала девушка, остановившись невдалеке от Пьеро, видимо не совсем уверенная в том, что это действительно он.
- Прощаю, - сказал Пьеро, не поворачиваясь.
- Значит, мне проходить мимо? – спросила девушка; в ее голосе послышались волнение, улыбка и грусть.
- Не проходите! Я в-вас люблю! – вдруг сказал Пьеро, обернувшись.
Девушка удивленно посмотрела на него и смущенно улыбнулась на бок, видимо растерявшись.
Пьеро стукнул себя по лбу ладошкой.
- Простите! Я… я – дурак! Я не знаю, зачем я это сказал. Я, знаете, теперь две монетки… ах, это не то… н-не важно…
Пьеро закрыл руками лицо и замолчал. Вдруг он почувствовал робкое, нежное прикосновение. Девушка подошла к нему и, взяв его руки, осторожно отвела их от лица.
- Значит, вы мне наврали? – спросила она, весело и нежно улыбаясь.
- Почти. То есть д-да. То есть почти да.
- А ну-ка скажите: да!
- Да! – громко и весело сказал Пьеро.
- Вот так! Так-то лучше! И не смейте больше никогда такого говорить, тем более что я вам поверю.
- П-простите… - серьезно, грустно сказал Пьеро, опуская глаза.
- Прощаю. А теперь скажите: зачем вы на мосту? Опять топитесь?
- Честно?
- Честно и только честно!
- Я вас ждал.
- На этот раз не врете?
- Не в-вру.
Пьеро рассмеялся.
- Проводите меня домой, - сказала девушка, улыбаясь.
Пьеро улыбнулся ей в ответ и пошел рядом с ней.
- Как ваши дела? – спросила девушка, и в ее сдержанном, веселом голосе послышалось неподдельное, горячее участие, которое тут же как будто больно прошло по сердцу Пьеро горячим прикосновением.
- Лучше не бывает! – ответил Пьеро, улыбаясь.
- Послушайте, - вдруг сказала девушка серьезно, остановившись и смотря на Пьеро. – Вы не хотите говорить со мной серьезно?
- Так, а теперь послушайте меня вы, - ответил Пьеро, едва сдерживая улыбку, которая отлично читалась в его взгляде. – Я делаю большую ошибку уже тем, что, вот, иду теперь и разговариваю с вами. Я позволяю это себе с единственным условием: не говорить с вами о себе.
- Почему? – удивленно спросила девушка.
- Потому что – потому, окончание на «у». Вы умеете делать тройной выверт? – спросил Пьеро так быстро и с таким воодушевлением, что девушка поневоле ответила:
- Нет.
- Смотрите! Раз, два, три! – и Пьеро повторил тот фокус, который ему показывал Егор. – А т-теперь повернитесь, вот так! – и Пьеро, осторожно взяв девушку за плечи, повернул ее лицом к той дороге, по которой они шли к ее дому. - Идите домой и не оглядывайтесь! Если оглянетесь, то больше н-никогда меня не увидите!
Пьеро быстро уходил от девушки, постоянно оглядываясь, и видел, как она в нерешительности постояла на месте, но, так и не решившись оглянуться, медленно пошла дальше.
Пьеро подождал, пока она отойдет, и осторожно пошел за ней; уже сильно смеркалось, и он удачно прятался в тени деревьев, так что, когда девушка вдруг оглянулась, уже несколько раз повернув и пройдя уже несколько переулков, то не заметила Пьеро. Она долго смотрела в вечернюю темноту, так, как если бы провожала взглядом Пьеро, наконец отвернулась и пошла дальше. «Оглянулась!» – подумал Пьеро и в первую секунду от счастья даже забыл сделать себе рожки, что, однако, тут же исправил. Он проводил ее до самого дома, подождал, пока загорится ее окно, и, уходя домой и проходя мимо скамейки, на которой вчера «думал», улыбнулся и снова сел на нее, так же, как и вчера, откинувшись на спинку и закрыв глаза.
«Ну что, думай теперь, - проговорил он про себя, слегка улыбаясь. – Ты вот сидишь теперь один, в темноте, на улице, и улыбаешься, как последний дурак. Что это значит? Это значит, что ты влюбился!»
- Нет! – вдруг серьезно сказал Пьеро, открыв глаза и облокотившись о колени. – Какая еще в-влюбленность? ТЫ влюбился? ТЕБЕ влюбляться? Что, жениться захотел? А? Дур-рак!
Пьеро вскочил со скамейки и быстро пошел к дому, обхватив себя руками.
«И ведь, главное, она-то, она в тебя влюбится! Уже почти влюбилась! Девочка, шестнадцать лет! Ну пусть семнадцать, восемнадцать от силы (нет, никак не восемнадцать!) – куда тебя поперло, тебя, дурак? Что, ты будешь ей жаловаться? Или Блока читать? Или вместе вешаться будете? Работать пойдешь? Да не пойдешь ты работать, знаешь ведь себя! Будешь жить на ее деньги и каждый день ругаться, дескать: полы плохо вымыты, чай холодный, денег нет! Главное – денег нет! Это после того, как ты ее же деньги проешь и… пропьешь, свинья! Газеты будешь заставлять себе греть, как папаша Герцена…12 Э! Она в тебя не влюбится! Ни за что, никогда! – лицо Пьеро просветлело надеждой, но в то же время он почувствовал, как у него сердце захватило от какого-то сильного и будто больного чувства. – Ведь и сегодня говорила: «не смейте больше никогда этого говорить», - стало быть… Нет, ведь попробуй их понять! Во-первых, ты сразу с жалости начал, и ей первым делом тебя стало жалко: тогда, когда ты сидел зареванный и топиться «собирался» (тьфу! дурак!). А ведь это, вот это-то самая дрянь и есть. Не считая, там, красоты. Ну, красоты-то своей ты, парень, можешь не опасаться, - проходя в эту минуту мимо чьих-то окон, в темных стеклах которых отражался свет уличного фонаря, Пьеро посмотрел на свою темную отражавшуюся фигуру и, скорчив удивительную рожу, передразнил свое заикание, сказав: «Об-б-балдеть!», - но вот жалко-то тебя, несчастного, станет в два счета, особенно женщине, и особенно такой молоденькой и добренькой. Она, главное, сама не заметит, что в тебя влюбится. Ведь почему сказала-то: «не смейте»? Да потому, что любовь – это штука ей малоизвестная, и она отчасти очень даже боится (как испугалась-то, когда я ей брякнул); к тому же она боится меня потерять, а дружба гораздо надежнее любви, ну, и понятнее, и вовсе не так страшно. Стоп! С чего ты это взял, что она боится тебя потерять? Да ладно тебе кривляться, опять начинаешь: видно было по всему, по лицу, по голосу. Как она посмотрела-то, когда я сказал в первый раз, что мы расстанемся насовсем, а как у нее голосок дрожал, когда говорила: «мне, значит, проходить?» Нет, вот на что я ей дался? Интересно, конечно, очень, особенно если наших классиков начитаться (а я бьюсь об заклад, что у нее Достоевский – любимчик): такой молодой придурок топится, потом себя ругает и благородничает, потом о себе не хочет рассказывать. Каково впечатленьице? Тут тайна, тут страдание, тут романтика, тут всякой дряни целая куча! И ведь заметь, приятель: ты свое благородство-то профукал – сам же признался, что после красивых слов о необходимости вечной разлуки стоял и ждал ее на мосту. Это как? Это у нее уже мысль: э, дескать, брат, прибежал все-таки. Ну, да она тебе простит, уже простила; они любят прощать, они много могут простить – о, слишком много! Однако ведь это дрянь, профукивание-то твое. Ну, да и хорошо! Пусть думает, в кого влюбляется! Обманывать ее надо как можно меньше, как можно больше правды говорить – может, испугается: она ведь теперь всего пока боится, потому что мало знает; наивная такая еще. Удивится и большими такими глазами смотрит, как вот девочка в пять лет с синими бантиками… Э, хватит влюбляться!»
Пьеро тем временем дошел уже до своего дома, лег на кровать и рассуждал, глядя в потолок. У него иногда проскальзывала мысль о том, что денег нет совершенно и есть нечего абсолютно, но он отмахивался от нее и усиленно думал о другом.
«Ой, люли-люли-люли,
Прилетели журавли.
Журавли-то мохноноги,
Не нашли пути-дороги.
Они сели на ворота,
А ворота: скрип-скрип.
Не будите нашу детку,
Наш Петрушка спит, спит, -
тихонько, свои мягким, хрипловатым, верным голосом спел Пьеро колыбельную, которую еще в детстве прочитал в какой-то книжке. – Ну что, детка, спи давай быстрее. Люблю все-таки эти колыбельные… что-то в них такое…»
Пьеро несколько раз просыпался, слышал в полусне шум дождя, который смешивался в его неясном сознании с чем-то детским и давно забытым, и Пьеро снова засыпал с улыбкой, не открывая глаз и желая только подольше спать под этот приятный шум дождя. Наконец он снова проснулся, снова услышал шум дождя, и вдруг страшная мысль заставила его вполне очнуться и широко открыть глаза.
- Дождь! У меня б-ботинки промокают! – вскрикнул Пьеро и, вскочив с кровати, бросился к окну. – Ну конечно! Все в лужах! Все, конец! Я погиб!
Пьеро опустился на стул и, поставив локти на колени, обхватил руками голову.
- Жрать нечего, денег нет, ботинки промокают… Зонтика нет! Ч-чтоб всему провалиться! – сказал он замогильным голосом, сжимая голову руками.
Просидев так с полминуты, Пьеро выпрямился, скрестил руки на груди и, откинувшись на спинку стула, стал думать про себя:
«Что ты будешь жрать, скажи, пожалуйста?
Ах, идея!! Книги!!! У меня есть несколько новых книг ! Их, конечно, жрать не будешь, но их можно продать, отнести вот в эту лавку, что на углу. Так! Спасен! Там хозяин сам торгует: кто-то мне говорил, что, кажется, деньги сразу дают. К тому же книги хорошие, их сразу раскупят. Так. Дождь мелкий, так что зонтик… плевать, короче, на зонтик, а вот лужи… Если ботинки чинить, то это страшно дорого: лучше купить новые, какую-нибудь дрянь… если хватит денег.
Нет, стой! Слушай: ты, кажется, жить собираешься? Ну, и как будешь жить, когда деньги за книги выйдут и ночевать будешь на улице? А? Придется ведь работать! Ну, и кем? – Пьеро ехидно улыбнулся. – Я знаю, кем тебя с радостью устроят: дворником! Фу-у! Ты ведь тогда будешь жить для того, чтобы мести всякую дрянь! Однако что лучше: в реку или дворником?»
Пьеро сдвинул брови и сосредоточенно смотрел в пол.
«Нет, если в реку, то я ее больше не увижу. А если дворником – хоть каждый день». Пьеро усмехнулся. «Что, дурачье, не говорил я тебе, что ты только благодаря ей живешь? А вот узнала бы она это, что тогда? О, тогда… Но не узнает!»
Пьеро быстренько собрался, взял с собой книги и пошел к книжной лавке, сначала было обходя и перепрыгивая лужи, но потом с досадой плюнув и уже не обращая на них внимания.
За книги дали так много, как Пьеро совсем не ожидал, и он не удержался, чтобы не сделать рожки, чем ужасно насмешил хозяина.
- Слушай, – обратился Пьеро к смеющемуся хозяину, сразу разглядев в нем «хорошего парня», - я вот д-думаю: хватит мне на новые ботинки? Ну, хоть на какую-нибудь обувь?
- Хватит. На калоши, - ответил хозяин, продолжая смеяться.
- Нет, брат, ч-что, серьезно? – удивился Пьеро, бросив считать деньги и посмотрев на хозяина.
- Абсолютно, - ответил он, наконец успокоившись и только слегка усмехаясь.
- Э-э-э… весело!… черт! – проговорил Пьеро в замешательстве, сосредоточенно смотря в пол и о чем-то думая.
- А что, у тебя, кроме этих-то денег, больше ничего, что ли, и нет? – спросил хозяин уже серьезно, облокотясь на прилавок и разглядывая Пьеро.
- В том-то и д-дело! А что, если я устроюсь дворником – мне не дадут плату вперед?
- Вряд ли.
- Ну, и что, выбирай, парень: ход-дить тебе с мокрым ногами, но прилично с виду, или с сухими ногами, но с виду лучше не придумаешь? – обратился Пьеро к самому себе, кусая нижнюю губу.
Хозяин усмехнулся.
- Предложил бы я тебе мои старые ботинки, да они тебе, однако, будут не в меру большие, - сказал он, нагибаясь над прилавком и смотря на ноги Пьеро.
- Старые ботинки, говоришь? – спросил Пьеро серьезно, погруженный в свои мысли.
- Да вот! – хозяин нагнулся, пошарился где-то под прилавком и поставил на него пару ботинок, страшно древнего вида и довольно большого размера. – Они, конечно, на вид не очень, но крепкие, еще долго можно носить, и уж не промокнут. Это я, парень, в Германии покупал. Немецкое, значит, качество. Все-таки лучше калош-то, да только, говорю, нога-то у тебя дамская, не подойдет.
- Чего?! К-какая у меня нога?! – запальчиво спросил Пьеро, разом оправившись от своей задумчивости и смотря на хозяина сверкающими глазами.
- Да ты, парень, обиделся, что ли? А ну-ка, прекрати! – строго окрикнул хозяин, слегка отстраняясь, так как у Пьеро решительно был вид человека, который сейчас кинется драться. – Подумаешь, большая важность: ну, сказал не так. Размер ноги у тебя, значит, небольшой.
Пьеро что-то бешено пробормотал и быстро вышел из лавки.
«Вот дрянь! Вот дрянь!» – повторял он про себя, идя куда-то по лужам в самом отвратительном настроении, которое только можно было придумать.
«Что, деньги у тебя есть? Да? А что умные люди делают с деньгами? Пропивают!» – и Пьеро зашел в какую-то забегаловку, мимо которой проходил, и, купив «на все» столько спиртного, что двоим хватило бы за глаза, и не взяв какие-то копейки сдачи для издевки над собой, сел в угол за столик.
«Вот так! Плевать! На все плевать!» – повторял Пьеро про себя в невыносимой, мрачной тоске, наливая стакан за стаканом.
Он будто очнулся, почувствовав себя на свежем, холодном воздухе, под мелким дождем.
Он стоял, прислонившись спиной к стене дома, и начинал немножко соображать. Пьеро вообще не очень пьянел и быстро вытрезвлялся. Если говорить точнее, у него никогда не терялась способность хоть в какой-то мере соображать и владеть собой. Он от вспыльчивости был гораздо более неуправляем, чем от пьянства.
«Так. Это меня только что, вроде как, выставили. Тихо-мирно выставили. Прекрасно! Как на улице хорошо! Что-то я хотел… не помню… Два раза, и… нет, не то… тьфу! Так, постой, послушай, думай лучше. Можешь ты идти или нет? А? Попробуем? На счет три: раз, два, три…»
Пьеро оттолкнулся от стены и довольно стойко и прямо пошел по улице, даже засунув по привычке руки в карманы брюк, так как плащ был расстегнут.
«Молодец! Вот как ты умеешь! А сколько ты, интересно, выпил? И когда ты зашел?.. Да… Что? А, ну да, думай, думай, не виляй: когда ты… туда зашел? Это был день – точно, я еще сначала сходил в лавку… так, нет, это было утро. А теперь темно. Или мне так кажется? Нет, темнеет, в самом деле. И с кем я там хотел подраться? Тьфу!.. Серо-голубые… небо, как осенью… что-то такое милое… а? Забыл. Так было хорошо… О чем это я все думал? Что-то… да! Вот это!!»
Пьеро вдруг остановился, увидев перед собой мост и какую-то одинокую фигурку на нем. Возбужденные глаза его засветились.
«Мост! Волны! Она!! Это она?!»
Пьеро расхохотался от счастья и пошел к мосту. Фигурка, стоящая на мосту, услышала смех и обернулась. Пьеро зашел на мост и, опершись о перила, принялся смотреть на волны, счастливо улыбаясь. Девушка стояла в нескольких шагах от него, к нему лицом, слегка опираясь о перила одной рукой.
- Знаешь, я тут д-д-д… тьфу! – Пьеро начинал страшно заикаться, когда был пьян. – Д-думал… - продолжил Пьеро, обращаясь к девушке и все так же смотря на волны, - что же я думал? Ну да, я сидел там и все думал… Н-н-не помню… А, вот! О том, что, вот, если все люди, которые там за столиками напиваются до ч-ч-ччертиков – пили бы, свисая со своих бутылок... а бутылки висели бы, прикрепленные на струнах к потолку, а на месте пола была бы такая огромная, бесконечная п-п-ппропасть, и бутылки были тем единственным, что удерживает людей н-н-ннаверху… Нет, плевать на людей! Что-то не то… Я вот сейчас, когда шел, то вспомнил, и опять забыл… А, да! Небо! Зз-з-зачем небо?..
Пьеро вдруг обернулся, посмотрел на девушку, и его лицо будто озарилось. Глаза вспыхнули.
- Да! Серо-голубые! Т-т-тточно! Это же твои глаза! Небо, н-н-небо, как осенью! Я все думал о тебе, много, много! Мне ведь нельзя в тебя влюбляться, знаешь? А т-ттты думаешь, что я – Вертер? Я – дрянь! Ты не зн-н-наешь, не поверишь… Э! Плевать! Ты ведь меня полюбишь, правда? Ты меня любишь! А я сказал… ты не пов-в-вверила… а зря! Дай мне… руку!
Пьеро сделал шаг в сторону девушки, но та отшатнулась от него, как от огня. У нее на глазах выступили слезы.
Пьеро смотрел на нее удивленно, ничего не понимая.
- Ах, что же это! – вдруг воскликнула девушка, сплеснув руками, и бросилась прочь с моста в сторону своего дома.
Пьеро снова облокотился о перила и, уставившись на волны широко раскрытыми, непонимающими глазами, принялся говорить про себя:
«Что это? Зачем она убежала? Что я ей сейчас говорил? Что я ей говорил?!!»
Он схватился руками за голову и зажмурил глаза.
«Так, все с начала… Я говорил… говорил, что я сидел там и думал… ну, какую-то чушь, а потом посмотрел на нее – да, да! – посмотрел на нее, и с этого все началось. Так… Про небо, про ее глаза… так, да! Что я – дрянь… Да я, кажется, ничего ей не говорил, не успел сказать… Нет! Я сказал, да, вспомнил, я сказал: ты меня любишь… и что зря не поверила. Чему? Ну да, да: тому, что я ее люблю. Зачем же она убежала? Почему?… Еще что-то было… Вот! Я сказал: дай мне руку. Ну? Она испугалась… зачем? Глупая! Нет, это хорошо, что она убежала: я бы наговорил ей еще кучу всякой дряни… Да, хорошо… Не успел… Так чего ж она испугалась-то?.. Я… Ах, идиот, ты ж пьяный! Хороший вид, ничего себе… как же это я так... да что на меня нашло?..»
Вдруг он почувствовал, что кто-то трогает его за плечо. Он быстро оглянулся, так что девушка, стоявшая рядом, испугалась и сделала шаг назад. Пьеро смотрел на нее безумными глазами и старался понять, что это значит. Ему вдруг страшно захотелось заплакать от какого-то мучительного, счастливого чувства, но он уже смог подумать: «Да, зареви пьяный! На коленках ползай! Завтра вспомнишь!» – и сдержать себя неимоверным усилием.
- Послушайте, пожалуйста, идите домой. Где вы живете? Я вас провожу, - быстро и серьезно проговорила девушка. Пьеро молчал. – Ах, да не смотрите же на меня так, мне страшно! Как вам не стыдно! Ну, напились, ну, и что? Зачем вы тут? Идите домой, пойдемте, слышите?
Девушка решительно взяла Пьеро за локоть обеими руками, хотя было видно, что она преодолевает для этого страх, и потянула за собой. Пьеро послушно пошел за ней. Девушка повела его направо, в другую сторону от своего дома, видимо припомнив, что он вчера уходил в ту сторону. Пьеро не спускал с нее глаз, что ее, видимо, ужасно мучило, и шел за ней, но вдруг резко вырвал руку и отошел на два шага.
- Что вы? К-куда вы? Зачем? – спросил он резко, смотря на нее пристальным, тяжелым взглядом.
Девушка вся дрожала, стоя перед Пьеро, и сказала таким искренним голосом, что в нем невольно слышался упрек:
- Я только не хотела вас оставить.
- Не хотела меня оставить! Д-да кто ты мне такая? Жена, сестра? Мама, может быть? К-какое тебе дело? Н-на что я тебе сдался? Что я там тебе говорил? – все врал, всю жизнь врал, и т-тебе врал! Дешевое у тебя чувство! Выдумала, в-все выдумала сама! Другой какой-нибудь идиот стал бы т-топиться – ты бы так же за ним бегала! В-великодушная! Да иди ты к черту! Слышишь? Убирайся!
Девушка закрыла лицо руками и побежала прочь. Пьеро быстро отвернулся и пошел к себе домой, ни о чем не думая и тяжело дыша. Дома он лег на кровать лицом к стенке и, закрыв руками голову, тут же уснул.
Проснувшись со страшной головной болью и в одну секунду вспомнив весь вчерашний вечер, Пьеро застонал от мучительной душевной боли и лежал, не шевелясь. Первой его мыслью, когда он смог о чем-то думать, было: «Вот в такие минуты застреливаются».
Вдруг он встал, наскоро оделся и выбежал на улицу. Долго, долго он быстро шел по утренним, еще пустынным улицам, и наконец, уставши, сел на какую-то скамейку. Выражение лица его было почти безумное.
«Нет, хватит! – вдруг подумал он и, сильно зажмурив глаза и со всех сил помотав головой, посмотрел прямо перед собой уже более спокойно и сосредоточенно. – Так нельзя!.. Дурацкая головная боль!.. Как есть хочется!.. Ничего не бывает ужасного, бывают только глупости, которых все боятся. Я вчера напился на последние деньги и пьяный, разумеется, наделал всяких мерзостей, как это всегда бывает, как это часто со мной было и раньше. Дальше! Что я ей сказал? – лицо Пьеро передернулось, он чуть не до крови закусил нижнюю губу, но тут же оправился. – Я это уж вспоминал вчера. Сначала – что я дрянь, потом, что мне нельзя в нее влюбляться, потом, что она меня любит, и что я ее люблю. Так! Пьяный бред! Неужели это не понять? Про небо, про ее глаза… Она, в общем, могла понять только, что она для меня что-то значит и что я, может быть, действительно ее люблю, или влюблен. Но не может же она не сомневаться: ведь видела же, что я двух слов связать не могу и мелю всякую чушь. Так, пьяный восторг, алкогольное возбуждение – все это понятно, так и было. Но все-таки совсем врать не мог, только преувеличил. Она это поймет. Она не глупая.
Так, все это сойдет, все это как надо, ничего я ужасного не сказал.
Дальше. Дальше я попросил, чтобы она дала мне руку, она испугалась и убежала. Как это она крикнула: «Ах, что же это такое!» Ее только за это можно полюбить, хотя не знаю вовсе, за что тут любить… Нет, я сбился. Дальше. Что же было дальше? Что это такое было, что она ко мне подошла? Зачем? Сколько времени прошло до этого? Нет, много времени пройти не могло. Она, значит, вернулась, пожалела меня. Беспокоилась за меня, просто не могла меня бросить, такого несчастного сумасшедшего, жалкого, пьяного… Да, это элементарно, так и есть: не могла бросить. Женщина! Да ведь постой, она так и сказала: «Просто не хотела вас оставить». Ведь, кажется, так? О, искренность! Как можно, ну как можно так говорить, как можно вот так искренно говорить! Так, и вот самая дрянь: я ей сказал… какое ей до меня дело… да! И…что у нее чувство дешевое, потому что она все выдумала, потому что я топился, а она намечтала… да! Еще сказал, что все наврал… вот в пьяном-то восторге… ну, и прогнал ее: убирайся, иди к черту… свинья! – ей-то, ей! А она… Боже мой! Как у нее слезы-то потекли, так быстро-быстро, и глаза такие большие, такие удивленные, и как это она руками лицо закрыла и побежала от меня… Что же это такое! Зачем же это так? Зачем она… такая?!»
Пьеро обхватил голову руками и слегка качался вперед и назад, как помешанный.
Наконец он встал и медленно пошел куда-то по дороге.
«Спокойно, все. Больше чтоб такого не было. Спокойно. И ведь сам, дурак, кричал, как ребенок, которого обидели, который заплакать хочет, и подбородок трясется, а он кричит таким надорванным голоском: «И не нужны вы мне! Я сам, один буду играть! Мне папа привезет велосипед, большой, не такой, как у вас!» – хотя сам прекрасно знает, что никакого велосипеда папа не привезет, а дома есть нечего, и что оттого-то его дети и прогоняют. Но что Я! И… и что я теперь делать буду? – как-то растерянно вдруг спросил себя Пьеро, и лицо его приняло на несколько мгновений совсем непривычное для него простодушно-растерянное, почти детское выражение. – Денег у меня нет, кушать нечего, и что-то как-то голова кружится…».
Проходя мимо почты, Пьеро вдруг остановился у дверей и внимательно прочитал объявление.
«Требуется дворник. То есть, стало быть, требуюсь я. Та-ак… Ну, конечно, не ахти как много… Ну, спорим на твою голову: выдержишь ты тут месяц или не выдержишь? Э, выдержу!»
- А…а…абчхи! – вдруг чихнул Пьеро один, потом второй и третий раз, и вся его решимость, казалось, выветрилась с этим чиханием. – Ух ты! Это вчера я, что ли, простыл? Это, однако, хорошо, что сегодня лужи высохли. Я есть хочу, я подыхаю с голода!..
Пьеро зашел на почту и вышел оттуда через четверть часа, довольный и радостный, и хотел уже было сделать себе рожки, как вдруг улыбка слетела с его лица, он покраснел и опустил глаза. «Вот как, стало быть? Радуешься? А что ж она сегодня, как думаешь? Вот она сегодня проснулась, и как ей? Хорошо? Бедная, милая! Что ж теперь делать? Прощения просить? И как это будет? Нет, ну хорошо: пойдешь ты сегодня на мост ее ждать, она будет проходить мимо. Ты подойдешь, и что ты скажешь? Прости, я свинья, дурак, ничтожество? Нет, это все не то, не то! То есть не «прости» не то, а все, все совсем не то! Теперь конец, конец! Какая же ты дрянь! Ну, она тебя простит, так. А ты-то что? И зачем все это? Помнишь, обещал себе: не делать ничего дурного. Эх, да кто ж думал, что она мне встретится, когда я напьюсь, как свинья! Говорил же я ей… Ага! Она, значит, сама виновата – это, что ли, хочешь сказать? Нет, ты, дурак, «сблагородничал» тогда – так вот, ты поступил, как человек, а вовсе никакого театра тут не было; так и нужно было сделать по-человечески. Ну, а вот потом, когда ты побежал ее догонять, начались твои подлости, одна за другой и одна другой гаже. И вот чем ты кончил! Конец – всему сраму венец!
Нужно это кончать, пока не поздно. О, нет, еще не поздно! Она меня знает только три дня, она меня скоро забудет. Просто, может, не появляться больше? И так все поймет, сама догадается. Или не догадается? Неужели подумает, что и в самом деле я все врал, и что вот так и хотел прогнать ее, и что потом даже стыдно не было, не то что больно? Или догадается, что мне тогда уже стыдно стало, и больно, и гадко, и вот потому-то я и кричал? На ней же свою злость на себя сорвал, потому что стыдно мне было из-за нее, и от ее великодушия еще тяжелее было…»
Придя домой и свалившись на кровать, Пьеро вдруг почувствовал, что ни за что не сможет встать. «Э! Да у тебя дело плохо, парень. Не ел не помню, сколько... Где взять? Поесть, немножко бы поесть… Попросить в долг? Я ведь буду работать, отдам. А если не буду? А если не отдам? Не могу, все равно не могу встать. Да и зачем? Плевать на все, пусть, подохну так». Пьеро закрыл глаза и скоро впал в какое-то забытье. Он пролежал долго, долго, у него почему-то страшно болела голова, все сильнее и сильнее, и он начал наконец стонать, сам того не замечая. Он смутно увидел, как к нему в комнату зашла хозяйка, как приходил еще кто-то, как ему принесли тарелку бульона. Он слабо улыбнулся и сказал хозяйке:
- У меня ведь нет совсем денег. Я вам не смогу заплатить.
- Кушайте, кушайте, - сказала хозяйка и, так как Пьеро был ни на что не способен, кормила его с ложки.
- Вот вы какая… добрая… Сашенька… - сказал Пьеро, ничего не понимая и рассеянно смотря на хозяйку своими чистыми синими глазами.
Было утро, когда он проснулся. В комнате никого не было. В голове тоже было пусто и как-то непривычно легко. Ничего не болело, и Пьеро показалось было сначала, что он уже умер, и тут же ему стало так смешно от этой мысли, что он вдруг расхохотался в полный голос и уселся на кровати с самым веселым видом. Но тут дверь отворилась, и в комнату заглянула хозяйка, видимо услышавшая его смех.
- Александра Павловна! Это вы сд-делали так, что я проснулся в раю? – спросил Пьеро, смеясь и проводя рукой по лицу.
- А, выздоровели. Сейчас я вам принесу бульону, - ответила хозяйка, улыбаясь.
- Не-не-не-не! Александра Павловна! Н-не вздумайте! – горячо запротестовал было Пьеро, но хозяйка молча скрылась за дверью.
Пьеро пожал плечами и, уставившись куда-то в одну точку, мило улыбался, как вдруг посмотрел на часы и со всех сил хлопнул себя по лбу.
- Работа! Я же д-дворник, чтоб мне лопнуть! Восемь часов!!
Пьеро вскочил с кровати и засуетился, бегая по комнате в поисках плаща, когда дверь снова открылась и вошла Александра Павловна с тарелкой бульона.
- Александра Павловна! Милая! К черту бульон! Т-то есть к черту на меня, простите! Я вам благодарен по гроб жизни! Я вам буду ножки целовать! Где мой п-плащ? Ну, черный плащ? Дорогая моя?!
- Да я его застирала; вы ж заболели, я и подумала, что, пока лежите, болеете, я ваш плащ и постираю. А то он у вас еще с прошлого года не стиран. Да и врач сказал, что вы слабы очень, и что переохлаждаться вам нельзя, уставать… - удивленно заговорила Александра Павловна. – Да разве вы куда-то идете?
Пьеро сел на стул, как подкошенный.
- Застирала! – только и мог повторить он, смотря на Александру Павловну во все глаза самым бессмысленным взглядом. – Застирала!
Пьеро вдруг сорвался с места и хотел было бежать на улицу без плаща, но тут же вернулся и сказал все еще стоявшей с тарелкой в руках хозяйке:
- Александра Павловна! Давайте мне свой плащ, пальто… ч-что хотите. Я вам верну в целости и сохранности! Всего на несколько часов! Только скорее!
- Да вон, в коридоре, висит красный плащ…
Пьеро бросился обратно в коридор, схватил плащ, надел его на себя и бросился на улицу.
«Эх! Только, мол, не опаздывайте, приходите к семи. Такая злюка! Непременно выгонит! И так ведь еле напросился! У меня, говорит, желающий уже имеется. Дворником-то!»
Добежав до почты, Пьеро зашел внутрь и, покраснев, как рак, быстро снял с себя женский плащ. Очаровательно улыбнувшись женщине, у которой он вчера устраивался, Пьеро взял у нее ключи, схватил из кладовки метлу и моментально ретировался на улицу. Тут он, поморщившись, надел хозяйкин плащ и принялся осторожно мести территорию почты, из всех сил стараясь не замарать чужую одежду.
«Так, интересно, куда мне мести эти листья… А ведь я в детстве ужас как не любил дворников за то, что они листья сметают с дорожек, то есть самую-то красоту. И вот теперь сам, как непонимающий никакой сути человек… Фу-ты, вот же смотрят! Хоть бы плащ-то был не красный, чтоб ему!» - подумал Пьеро, косясь на двух пожилых женщин, стоявших у почты, с любопытством и подозрением рассматривавших его и что-то говоривших.
«На что угодно спорю: говорят, что я – сумасшедший. По глазам вижу. Интересно очень и страшновато немножко. Нет, так решительно только на сумасшедших смотрят. Тьфу! Нет, это несносно!»
Пьеро вдруг оставил подметать, повернулся к старушкам и, спокойно посмотрев на них, молча скорчил самую уморительную рожу. Старушки замерли и, прекратив говорить, в ужасе уставились на Пьеро. Посмотрев на них еще серьезнее, Пьеро невозмутимо сделал еще более невозможную рожу. Старушки заторопились уходить и пошли так быстро, как и нельзя было ожидать от старушек. Когда одна из них оглянулась, Пьеро сделал третью ни на что не похожую рожу и добился того, что никто больше не оглядывался. Пьеро не удержался и рассмеялся во весь голос, но старушки пошли еще быстрей, видимо приняв его смех за новое ужасное доказательство сумасшествия. Еле успокоившись, Пьеро поднял метлу и собрался было снова подметать, как вдруг, подняв голову, заметил идущую по дороге девушку, смотрящую под ноги и не замечающую его. Пьеро едва не выронил метлу из рук.
Это была она.
Бежать до дверей почты было уже поздно; больше бежать было некуда. Оставалось стоять и надеяться, что тебя не заметят. Надеясь на это всеми силами своей души и прижавшись к стене дома, Пьеро тем временем прислонил метлу к стенке как можно дальше от себя и лихорадочно расстегивал хозяйкин плащ, но, не успел он расстегнуть последнюю пуговицу, как девушка, подходящая к нему, подняла голову и слабо вскрикнула от неожиданности; лицо ее приняло мучительное выражение, она смотрела на Пьеро, не спуская с него глаз, в которых все больше проступало какое-то беспокойство, и наконец воскликнула:
- Что с вами?! Вам дурно?!
Пьеро смотрел на нее странным взглядом, совершенно непонятно что выражавшим, и страшно бледнел. Услышав ее слова, он измученно улыбнулся, как помешанный, побелевшими губами, и продолжал молчать.
- Пойдемте, присядьте, вот сюда, вот так, - говорила девушка, взяв Пьеро за руку и сажая его на скамейку, что стояла у почты. – Скажите же что-нибудь! Вы слышите меня? – добавила она в совершенном отчаянии, с мучительным беспокойством вглядываясь в Пьеро.
- Я… я нич-чего… вы не пугайтесь… - выговорил наконец Пьеро, сам удивившись слабости своего голоса.
Девушка слабо улыбнулась.
- Вы уверены, что вам лучше? Может быть, стоит пойти домой? – спросила она, с заботливостью смотря в его лицо.
- Пойти домой, - повторил Пьеро и, вдруг встав со скамейки и серьезно сказав: «Я вообще-то работаю», - застегнул плащ, взял метлу и принялся подметать тротуар.
Девушка смотрела на него в удивлении. Она только теперь заметила, как он одет, и невольно улыбнулась. Женский плащ был почти в пору Пьеро и даже отчасти очень ему шел. Но девушка вспомнила вдруг позавчерашний вечер, и мучительное чувство сдавило ей сердце. Она встала со скамейки и, подойдя к Пьеро, сказала ему взволнованным, серьезным голосом:
- Я не знаю, как вы относитесь ко мне, но я, хотя это, может быть, и глупо, успела привязаться к вам и от всего сердца хотела если не стать вашим другом, то хоть чем-то помочь. Но, если вам не нужна ни моя дружба, ни моя помощь, то скажите мне об этом, только скажите честно, и я больше никогда не подойду к вам, даже если случайно увижу вас на улице.
Голос девушки слегка дрожал. Она едва сдерживала подступившие к глазам слезы.
- Так, во-первых, не в-волнуйтесь. Сядьте, - сказал Пьеро мягко, оставив метлу как только девушка обратилась к нему, и теперь осторожно беря девушку за руку и садясь вместе с ней на скамейку. – Во-вторых позвольте, я сниму этот совершенно дурацкий плащ, - говоря это, Пьеро снова расстегнул плащ, снял его и положил рядом на скамейку. – В-третьих… послушайте меня. Вы г-говорите, что хотите стать моим другом. Так вот, дружбы между мужчиной и женщиной не бывает вовсе. Дальше. Вы сказали, что хотите мне чем-нибудь помочь, если мне нужна помощь. Н-ну, хорошо: у меня, н-например, совсем нет денег, и вы могли бы дать мне денег, но я ни за что не возьму. Слышите? Я запрещаю вам вообще упоминать о деньгах, я слушать не буду. Так. Это выяснили. Но вы ведь деньги в последнюю очередь имели в виду, вы думали об эмоциональной поддержке, - улыбнулся Пьеро, - не т-так ли? Так вот, я скажу вам честно, как вы и просили: вы меня очень поддержали тем, что вы есть, и мне без вас будет тяжело. Но, если мы с вами будем продолжать общаться, то я вам гарантирую, что я полюблю вас, потому что уже влюблен. В этом есть смысл, если мы с вами поженимся. Но я не хочу жениться и никогда не женюсь. П-поэтому нам лучше никогда больше не встречаться. Вы меня понимаете?
- Нет, - тихо ответила девушка; она сидела с опущенными глазами; Пьеро держал ее руку в своих.
- Т-так. Я знал, что вы не поймете. Но тем не менее я должен с вами попрощаться.
Девушка подняла на него глаза, в которых сверкали слезы.
- Пожалуйста, объясните мне только одно: почему вы никогда не женитесь? Вы думаете, что я не пойму? Все равно, объясните, – сказала она.
- Хорошо. Знаете, кто я такой? Вы отчасти уже видели… В-вот я теперь сижу с вами, так мило беседую, и вы д-думаете, что вот он такой, вот его сущность! Нет, знаете, во мне много грязи, о которой вы не догадываетесь. Я еле уживаюсь сам с собой. Знаете, как я жил до вас? Знаете, как я, к примеру, учился в университете, и за что меня выгнали оттуда? За внепрограммное поведение, - улыбнулся Пьеро. – Знаете, ч-что это такое? Я ни к чему не способен; вся моя жизнь – это тоска, от которой мне никогда не избавиться. Я никого не люблю, и меня никто не любит. Я не умею любить. Вы думаете, я вас полюблю? Да, по-своему. Но не так, как вы меня. Вы великодушны, вы меня полюбите. Вы слушаете т-теперь и думаете: нет, нет, все это не то, совсем не то; я счастлива была бы жить с вами, с таким, счастлива тем, что делаю вас хоть немного счастливее. Но согласитесь, ч-что я вас немножко уже напугал. Вы не жили и не знаете, очень многого не знаете. Вы не будете счастливы, вы измучаетесь. Я замучу вас. Вы думаете: пусть я измучаюсь, да вам-то будет лучше? Нет, мне будет еще хуже от постоянного созн-нания того, что я вас погубил. Поверьте мне во всем, что я сейчас сказал. Я думал, что таких девушек, как вы, нет вовсе… Но теперь прощайте.
Девушка плакала. Пьеро встал со скамейки, мучаясь тем, что виноват в этих слезах. Девушка встала вслед за ним, взглянула на него долгим, полным любви и тоски, прощальным взглядом, отвернулась и быстро пошла прочь, но, отойдя на несколько шагов, вдруг повернулась снова, бросилась к Пьеро и, крепко обняв его, спрятала лицо на его плече.
- Нет, нет, я не хочу, не надо. Зачем я буду жить без вас? Я не хочу! – быстро, порывисто говорила она, вздрагивая от рыданий.
Пьеро обнял ее. У него по лицу потекли слезы, которые он не мог и не хотел сдерживать. Он осторожно гладил ее по волосам и говорил: «Тише, тише, успокойтесь. Все хорошо. Тише». Когда девушка утихла, он осторожно отклонил от себя ее головку и, заглянув ей в лицо, улыбнулся и сказал: «А теперь я провожу вас домой. Вы, н-наверно, вовсе не домой шли?»
- Да, - ответила девушка, улыбнувшись ему в ответ. – Но я теперь не пойду. Это ничего, сегодня можно. Проводите меня.
- Не правда ли, мы теперь всегда будем вместе? – спросила девушка после минутной тишины, поднимая на Пьеро отчаянный, трепещущий взгляд, как будто отрешенный. Пьеро внимательно посмотрел в ее огромные серо-голубые глаза и ответил, слегка улыбнувшись:
- К-конечно.
- И не правда ли?.. И не правда ли, что вы… ведь вам нравится осень? – заторопилась девушка. Она смотрела теперь уже счастливо и как будто не видя ничего вокруг; взгляд ее был восторжен и вместе с тем нервно рассеян.
- Нравится.
Пьеро был очень тих и ловил каждое новое движение и выражение своей спутницы, как будто берег ее от чего-то. У него в лице появилось что-то светлое, тихое, спокойное, безгранично мягкое и вместе с тем решительное, как появлялось всегда, когда он заговаривал с этой девушкой.
- Да! А я спрашиваю! Неужто я это спрашиваю! – заговорила девушка тихо и быстро-быстро, как лепечут обрадованные дети. Они шли под руку, и Пьеро едва чувствовал, как ее маленькая ручка, слегка покрасневшая от мороза, прикасалась к его руке; девушка ничуть не наваливалась, но, напротив, как будто из всех сил старалась как можно менее обременять его; тем нежнее было трепетное прикосновение. – А как вас зовут? Ах, ведь я не знаю, как вас зовут! Вы мне скажете? Непременно скажите.
- Петя, - ответил Пьеро.
- Петя! Петя… Послушайте, Петенька, но ведь это самое лучшее имя! Это непременно самое лучшее имя! Но ведь вы не думаете, что я такая глупая? Ведь я просто так счастлива с вами, я вас так долго ждала… - с прекрасным, немного грустным, женственным, серьезным смущением проговорила девушка. – Посмотрите вон туда, как там красиво падают листья, и такая серая даль… - оживилась было снова девушка, но тут же снова заговорила с какой-то светлой грустью. – Вы ведь не думаете, что я… Вы знаете, я теперь все буду смотреть на вас и думать с вами, вашими мыслями. Как это хорошо! Я так давно думала!…
Девушка то оживлялась, то как-то затихала; румянец попеременно вспыхивал на ее лице. Она была как будто не в себе, и было в ней всегда что-то такое грустное, светлое, но непостижимо грустное, до слез, и это было прекрасно. Пьеро любовался ею и никак не мог понять и наглядеться.
- Но я не буду говорить. Я так много говорю, и это всегда глупо; особенно когда что-то очень важное хочешь сказать, непременно скажешь самую глупость! Ха-ха-ха! – счастливо рассмеялась девушка. – Послушайте, почему вы все молчите?
- Я слушаю вас.
- А!.. Молчите и улыбаетесь. А я уж подумала было, что вы – Версилов. Ведь вы не Версилов?
- А-а! «Х-хорошо, красиво и безопасно»?13
Спутники рассмеялись.
- А ведь вы так много могли бы мне рассказать! И расскажете, не правда ли? – серьезно спросила девушка.
- Много, страшно много, - подтвердил Пьеро и остановился, так как они уже подошли к дому девушки. – А теперь вы п-пойдете домой и выпьете чая, и хорошенько успокоитесь. У вас есть дома книги?
- Да, много.
- И вы любите Достоевского, не так ли?
- Да! – рассмеялась девушка.
- Ну, так вот. Вы возьмете сейчас… любое… ну, к-к примеру «Неточку Незванову», и п-перечитаете.
- «Неточку»! – подтвердила девушка.
- Вот так! Теперь – д-до завтра, - сказал Пьеро, слегка пожимая ее руку.
- До завтра, - ответила девушка, отвечая на пожатие, и, счастливо, мило улыбнувшись, пошла к двери.
Перед тем, как войти, она еще раз оглянулась. Пьеро улыбнулся и сделал себе рожки, весело смотря на девушку. Она рассмеялась и быстро скрылась за дверью. «Разве такое бывает? Это же… утопия! – промелькнуло в голове у Пьеро. – Да, бывает, перед…»
Пьеро пошел было на мост, но, заметив красный плащ, висевший у него на руке, остановился и посмотрел на него несколько секунд, видимо что-то решая, с немного озабоченным, хотя очень равнодушным лицом. Он наконец пошел к своему дому, открыл дверь, повесил в коридоре плащ и, не замеченный хозяйкой (впрочем, может быть, это только он не заметил), снова вышел на улицу и, смотря куда-то в землю, побрел к мосту.
Облокотившись о перила, он долго смотрел на волны. Взгляд его был спокоен и выражал какую-то отрешенную задумчивость. Вдруг он услышал рядом с собой чей-то голос и обернулся.
- Эй, парень, закурить не дашь? – спрашивал развязный молодой человек лет двадцати, облокотившись одной рукой о перила и смотря на Пьеро.
- Что? – переспросил Пьеро.
Молодой человек усмехнулся.
- Я говорю, закурить не найдется?
- Нет, я н-не курю, - ответил Пьеро, вдруг рассеянно улыбнувшись.
- А-а… ну, бывай.
Пьеро посмотрел вслед уходящему молодому человеку и сделал какое-то движение в сторону реки, как вдруг среди нескольких человек, идущих по мосту, увидел ребенка лет шести. Пьеро подождал, пока он пройдет и скроется из виду, затем легко перемахнул через перила и спрыгнул вниз.
************************
Примечания.
1 Алькор («всадник») и Мицар («конь») – имена звезд, которые входят в созвездие Большой Медведицы.
2 Вертер – герой романа Гете «Старания юного Вертера»; перед самоубийством, в последних строках, оставленных им, жалеет, что больше не увидит созвездия Большой Медведицы, и прощается с ним.
3 «Свобода, равенство, братство!» и «Свобода, равенство, братство – или смерть!» – лозунги Великой французской революции.
4 Гош Луи Лазар (1768-97 гг.) и Марсо Франсуа Соверен (1769-96) - генералы Французской республики, талантливые полководцы. В своем романе «Девяносто третий год» Виктор Гюго называет Гоша и Марсо «молодыми солдатами идеала».
5 «Красота спасет мир», - выражение Ф. М. Достоевского.
6 Моро Жан Виктор Мари (1763-1813), французский генерал, участник революционных войн. С 1813 года воевал на стороне союзной армии против наполеоновской Франции и был смертельно ранен.
7 В «Униженных и оскорбленных» Достоевского Нелли говорит: «Милостыню не стыдно просить: я не у одного человека прошу, а у всех прошу, а все не один человек; у одного стыдно, у всех не стыдно; так мне одна нищенка говорила».
8 Говен, главный герой романа В. Гюго «Девяносто третий год». Говоря о «молодых солдатах идеала», он ставит его в один ряд с Гошем и Марсо (см. примеч. 4)
9 Жюно Жан Андош, герцог d`Abrantes (1771-1813) – французский генерал, участник наполеоновских войн.
10 Шутливый намек на стихотворение А. Блока:
На улице – дождик и слякоть,
Не знаешь, о чем горевать.
И скучно, и хочется плакать,
И некуда силы девать.
Глухая тоска без причины
И дум неотвязный угар.
Давай-ка, наколем лучины,
Раздуем себе самовар!
Авось, хоть за чайным похмельем
Ворчливые речи мои
Затеплят случайным весельем
Сонливые очи твои.
За верность старинному чину!
За то, чтобы жить не спеша!
Авось, и распарит кручину
Хлебнувшая чаю душа!
11 Из стихотворения А. Бальмонта «Меж подводных стеблей».
12 Папаша Герцена – отец писателя А. И. Герцена, И. А. Яковлев; Герцен в своей автобиографии писал о том, как его отец просил греть газеты, чтобы не простудиться от их сырости.
13 Версилов – один из героев романа Ф. Достоевского «Подросток»; ему принадлежит фраза: «Друг мой, вспомни, что молчать хорошо, безопасно и красиво».