Он уже не помнит, сколько ему было лет, когда встретил ее.
Она… Она была непохожей на других, странной, часто замыкавшейся в себе девочкой. Выразительные, грубо говоря, породистые черты лица резко оттеняли ее от остальных девочек, чьи волосы имели неестественный отблеск, а лица были собраны из обрывков журнальных листков и держались на одной лишь косметике. Маленький, аккуратный, точеный нос, большие и прежде всего глубокие глаза, скромных размеров губки и миниатюрные, смешные, эльфийские уши. Она была как лед, как вода, как воздух, как ветер… что-то эфемерное, неощутимое, непонятное и вместе с тем недоступное.
- Если бы можно было, потерев ладонь о ладонь, получить воздушную нить, - говорил Он, - я бы сплел из нее холст. Если бы я умел рисовать, то на том воздушном холсте я изобразил бы тебя. – говорил Он, глядя в ее глаза на фотографии.
Вскоре Она узнала о его любви.
Встречи их были редкими, лишь урывками, что, в конечном счете, удовлетворяло обоих: Он за время копил ласку и нежность, изнывая в ожидании, и говорил, что абсолютно счастлив, видя ее совсем рядом с собой; Она же не хотела тратить лишнее время на обязательные встречи и находила около двух часов для него раз в неделю. Но Она не была плохой или злой – просто не любила его.
Он уже не помнит, когда они расстались.
Она, сидя на кровати, пела песню, Он плакал. Ему было стыдно, Он ненавидел себя за это. Пару раз Он сказал: «Не уходи!», когда удалось обнять ее. Она ответила, что еще есть время и пообещала, что возможно вернется к нему. Он шмыгал носом в ответ, улыбался и странные счастливо-горестные слезы быстро скатывались по щекам, падая ей на шею.
Потом было что-то еще. Но уже в легкой дымке, да и так давно, что Он почти ничего не помнит.
Он начал искать себя. Через год стоило выбрать профессию и учебное заведение, могущее помочь в ее получении.
Пробовал журналистику. Хотя в итоге, оказалось, она попробовала его - на крепость намерений. Он понял, что это стремление – блажь. Отказался.
Попробовал область международной политики. Остановился. Долго готовился, глотал нужные книги и в лето успешно поступил.
Он имел право на отдых. Внезапно нахлынувшее свободное время дало о себе знать – Он вновь вспомнил ее. Уже не так, уже по-новому – с легким осадком времени, в легкой дымке. Спустя неделю новый поток дыма подавил воспоминания.
Через год удалось поехать в Венгрию по обмену, где громко заявил о себе своим проектом. В европейских новостных программах об этом прошло по одной сводке. Ему же казалось, что земля вокруг трясется, вертится вокруг него.
К концу его обучения в университете проект был частично реализован. Едва получив диплом о высшем образовании, Он сел на поезд. Было время поразмыслить о новом прожитом жизненном отрезке.
«…университет, Будапешт, проект… Она!»
Ее черты лица уже не так явно представали перед ним. Словно статуя, исполненная во льду, таяла с годами память о ней, все сильнее скрывалась в легкой дымке.
Через два дня Он прибыл в Петербург, но лишь для того, чтобы восемь часов ожидать поезда следующего. Меланхоличный, глубоконебый Питер… как в легкой дымке. То был первый раз, когда дым ворвался в реальность, овладел им.
Десять часов в поезде. Долго стояли на границе. Хельсинки, маленький, причудливый для взора русского городок. Меньше часа до отправления. Он проспал эту остановку. Проснулся уже ночью от холода и оттого, что из открытого окна доносился шум Ботнического залива. Оделся. Через некоторое время проводница сообщила: «Станция Лулео».
Он вышел прогуляться по перрону. Было темно и облачно, на небе ни одной звезды. Сквозь фиолетовые облака едва пробивался тусклый лунный свет. Яркие, слепящие фонари освещали мокрый от дождя асфальт.
Он сделал несколько шагов и побежал, шлепая туфлями по маленьким лужам.
- Она! Она! Я вижу ее! – кричало его восторженное, изумленное сознание и дымкой застилало реальность.
Он бежал около пяти минут, затем выдохся и шагом продолжал приближаться к долгожданной. Легкие судорожно сжимались и разжимались – это привело его в сознание и вернуло к реальности.
Он замерз. Немного промок. Ушел в купе, скоро Стокгольм. Заснул и проспал до тех пор, пока и разбудила проводница.
Его ждали на вокзале. Проект сделал свое дело, и Он уже был сотрудником русского посольства в Швеции.
Стокгольм – звучит по-европейски аристократично, столично не по-русски. Высший свет дипломатии не был гостеприимен, но молодому гению в нем заказано место.
Год Он работал в мокром чужом городе. Работа, работа, обучение, опыт, работа. Раз в месяц в его честь устраивался торжественный вечер после новой дипломатической победы. Там был яркий свет, большие люстры, бокалы с шампанским, дамы, блеск их украшений и Он на краю своего праздника, за границей торжества, в эпицентре своих воспоминаний. В легкой дымке.
После был самолет в Россию. Встреча с министром, назначение послом по особым поручениям. И Он улетел на Балканы. В легкой дымке пролетело двадцать лет. Опыт рос, и поручения следовали одно за другим. Его знали в лицо в каждом европейском министерстве иностранных дел.
Теплой осенней ночью Он летел в Лондон. Пролетая над Ла-Маншем, Он заметил яркий огонек, исходивший от торгового судна. Сжимая в руках перчатки, вспоминал Он новый год, когда радостно бежал по снегу на свет мобильника, зажатого в нежных, любимых руках.
Аэропорт был пуст. Мягко толкнув турникет, Он плавным шагом направился к дверям. Влажный английский воздух оседал дождем на асфальте. Он поправил шарф и сел в машину. Гостиница была в нескольких шагах от Пушкинского дома русской культуры. Он подошел к дверям каменного дома – одногодки Петербурга и увидел мягких цветов афишку: «Завтра вечером: современная русская живопись». Ниже был приведен список выставляющих картины художников. Вторым снизу было ее имя.
- Алексей! Достань мне билеты на этот вечер.
- Да, - сказал помощник, - но вы можете и не успеть туда. Завтра в Россию.
- Время найдется. Я не просил его уже двадцать лет.
Он лег спать, и в голове не нашлось места для мыслей о работе.
- Завтра… завтра! – шептал Он сквозь слезы, - Как двадцать шесть лет назад. Как тогда волшебной зимой.- тряслись губы, извиваясь в мучительной улыбке, - Подожди меня до завтра.
Впервые с тех пор, как они расстались Он видел цветные сны. В небесных анфиладах эхом отзывался ее счастливый смех, и, как тогда волшебной зимой, Он бежал на теплый свет.
С утра счастливая улыбка не посмела сойти с его лица. Быстрое шлепанье туфель отзывалось в лондонских улицах, и, казалось, все в этот день должны быть счастливы.
Вечер, и люстры в роскошном вестибюле ослепили светившиеся добром глаза.
Он искал, искал. И долгая вступительная речь ведущего не пролетела за мгновения, как было бы раньше до этого дня. Вышли художники. Вспышки камер и софитов скрыли их в торжественном блеске. Он вдохнул искрившийся воздух и не выпустил; широко раскрыл глаза, пытаясь увидеть хоть что-нибудь; сжал в кулак трясшуюся от волнения ладонь.
Кто-то взял его за рука и сказал: «Пора идти!». Волна людей почему-то двинулась на него, а рука вытянула к выходу. Он обернулся, но в толпе не увидел ее.
Самолет. Варшава. Поезд в Россию. Он был один в купе. За окном летела холодная ночь, а в голове, как в легкой дымке, пролетела жизнь. Катились слезы и падали на складной стол, но Он не видел этого сквозь дымку. Встал и вышел в коридор. Тусклый вагонный свет освещал узкий проход и потрепанную ковровую дорожку. Ослабли ноги, тошнота подступила к горлу, и Он упал.
В Россию его привезли мертвым и похоронили на малой родине.