Тёмные матерчатые очки спасали от февральского солнца её уставшие за ночь глаза, может попытки скрыть то, что уже скрывать не было сил исчерпались. Черные высокие воротники, не отражающий свет обволакивающий горячим шоколадом шёлк, только пыльные окна длинных рукавов, сквозь них очертания худеньких рук.
Соболь кисти обмакнула в смолу, обвела неспокойной линией большой рот, заострилась в копьё, когда верными движениями провела очертания тела, дрогнула, расплылась мокрым туманом серая краска глаз, писано по сырому, будто сквозь слёзы; её душа, её взгляд, её улыбка… Душу Мур хоронила под спудом, тщетно. Гладила пальцами резной замочек, больно.
Расколы подходили идеально, только ей ведомо что скрывала невесомая канва, невидимыми нитями вышила письмена, бережно укрыла тонкие осколки сердечка
его, её и …
Соединять кусочки было никак нельзя. Тогда бы одному пришлось покинуть эту затянувшуюся игру. Тогда бы не встретились их фигурки в конце листа, слишком ранимыми были все. Приз ценою в жизнь пульсировал на финишном кружке, иногда ей казалось что это незначительно для неё, мелочь.
Мур в игре было разно, неумолимо чужая рука сжимала побелевшие пальцы на длиной шее, оставляя неровный след на коже, рот отмыкали и она была готова сказать, но хватало сил закрыть ладонью, закапать краплаком из прокушенной губы, стереть водой уходящую розовой змейкой по белому, забыть все слова и опять уберечь их всех.
Мур в игре было сказочно красиво, когда он смотрел на неё, тогда сузившиеся в линию их глаза искали расплывающиеся пятна на границе неба и большого моря, он просто гладил её по руке и тёплым бликом металл кольца, заставлял вздрагивать сердце.
Мур в игре привычно реставрировала былое, пятнадцать кружков назад, дребезжащий огонёк маяка рвался сквозь сырой осенний воздух, крики чаек выбивались острыми вершинами из ровной кардиограммы его голоса, две пары глаз замирали на светящихся точках балтийского неба.
Мур в игре было одиноко, декорации в её доме, сродни друзьям говорили с ней, взгляд стаккато шагал с предмета на предмет, магнитом ноздри вдыхали никотиновый дым. Голова её - тайник, слишком ценный хранила дар. Оставь на видном месте ключ и случится непоправимое.
Носом шла кровь, это Мур покидала радость, кровь чёрным липла к подушке, горячей снежинкой расправлялась на молочной глади в стакане, крапала красным, обжигала червлёным пальцы.
Мур уставала, чалое небо пахло весной, деревья сменяли дома, чередовались люди в игре, игральный кубик вертело, мешая цвета, она хотела выпрыгнуть на всём ходу, швырнув сплавленное в крицу сердце им, выменять на такое же как у всех. Но в окнах загорались картинки чужой жизни и она примеряла среди них подходящую себе, чувствовала как становились на место плечи, знакомым теплом обнимало спину, манило привычным, дарило надежду.
Мур в игре лгала, может только себе, потому что дороги были ей оба, может она тоже была им нужна…
Поэтому она повторяла ходы, в отношении разных игроков, нарушая правила, тогда рваные края её осколка начинали гореть ультрамариновым светом, прожигали ткань на груди, чёрное платье теряло силу укрытия …
Так сидела, уронив голову в руки, волнистым хребтом повредив нежную кожу, пряча намокшую светящейся жидкостью ткань, спину саднило, радужно вспыхивал чернильный атлас волочившегося крыла.
Хрипом уныния клич, когтем кокон в рот, рвотой клочья в грязь, гранью кости в кровь, она окончит игру.
Тонкую ткань век звуком заполнил свет, сухая кисть закрасила белым лист.
По кромке охры из песка, красным блестящим крылом,
Ветром прозрачным по лицу,
рвать белоснежных рубашек бязь,
Морской солёной водой, трёх горящих сердец,
разожму пальцев вязь…
5 февраля, 2007