Пушистая родилась от тепла его рук, от нежного прикосновения, от слова.
- Моя Пушистая.
Родилась и удивленно щурясь разглядывала своих братьев и сестер. Они высокомерно отворачивались и крутили пальцем у виска. Она чувствовала себя среди них как белая ворона. Но жила. Потому что так хотел он.
И жила Пушистая для него. Для этих рук и глаз. Для того чтобы они могли ее ласкать и сами купались в ее пушистости.
Иногда ее бросало с высоты. И она летела, чтобы опять карабкаться вверх.
Иногда ее сильно кололи иглы, которых у него было предостаточно. Бывало, что и насаживали на эти иглы. На глаза наворачивались слезы, а пушистость окрашивалась болью. Слегка отталкиваясь сползала с этих игл, все понимая и признавая их право на существование. На время отползала в дальний угол, замирала там, зализывая ранки, и снова становилась Пушистой.
А потом ее посадили за стеклянную и холодную стену.
Она билась о нее, ничего не понимая. Ранилась. Слизывала капельки крови и слез и снова билась.
Пару раз ее доставали на свет, проверяя жива ли она. Она была жива.
Убедившись в этом, ее опускали обратно.
Шло время и это стало происходить все реже. Все короче и небрежнее было прикосновение рук.
Пушистая ждала. Она уже не пыталась выбраться. Она не пыталась уйти.
Она просто сидела, прижавшись к холодному стеклу, и смотрела туда, откуда появлялся он. Иногда она могла даже увидеть его. Как же далеко он был.
Тогда она позволяла оглянуться в другую сторону и рассмотреть прошлое.
И опять глазами в стекло.
Напряженно.
Молча.
Тоскливо.
Я смотрю на нее. Затем оглядываюсь на тебя:
- Зачем ты так с ней? Лучше бы просто свернул ей шею. Одним движением.