Николай Васильевич сидел и дописывал третий том «Мертвых душ». Вот он дописал последнюю строчку, поставил точку и довольно потер ручки.
- Не знаю… Батюшке, наверно, опять не понравится, - подумал он и равнодушно пожал плечми. – Да и бог с ним, с батюшкой, что я, зря написал, что ли, столько-то… - Он удовлетворенно взвесил толстую кипу бумаги на стареньком безмене.
- Ох ты, три двести!!! Как же назвать тебя, малыш? – глаза Гоголя светились неколебимой родительской лаской. – назову-ка я тебя простенько и со вкусом: «Россия и Европа». Почему так? А пусть Белинский голову поломает.
Николай Василич тонко хихикнул и по-птичьи нахохлился. А потом опустил свой длинный нос в чернильницу и поставил на первой странице жирную кляксу, закрывшую в названии все буквы, кроме трех последних.
Тут в дверь постучали.
- Да, да! Не заперто! - крикнул писатель, подумав, кого это черт принес.
- Можно? – в дверях появилась румяная с морозца, заснеженная Куля.
- Ну конечно можно, проходите, - буркнул Гоголь, тут же вспомнив упавшую на пол за обедом вилку. – Пуржит нынче-то как.
- Что, простите?
- Пуржит, говорю. Третий день борей не угомонится.
- Кто, извините?
- Да будя Вам. Вы-то как в это дыру угодили?
- Да вот, ямщик, сука, надрался, до вашей станции еле доехали. – Куля утерла варежкой сопельки и сняла заячий тулупчик. - А, кстати, что это за станция?
- «Дно», деточка.
- «Дно». «На дне», значит. А тут у вас достопримечательности есть?
- Ну… как вам сказать… Ну, вон там например, - и Гоголь куда-то отмахнулся рукой, - виселица стоит. Ну очень старая. В силу своей старости занесена в список всемирного наследия ЮНЕСКО.
- Круто… а еще что-нибудь интересненькое?
- Послушайте, вы что, сюда на экскурсию приехали? Это станция «Дно». «Дно», ясно вам? Чаю хотите?
Куля поняла, что если сейчас же не сменит тему, то доведет незнакомца до белого каления. Увидев на столе толстую стопку бумаги, как можно аккуратнее спросила:
- А вы писатель?
- Да уж, есть такой грех… - самодовольно ответил Николай Василич, наливая Куленьке чаю в алюминиевую кружку. - Гоголь я, может слыхали?
- Сам Гоголь? Я в шоке… Да я вас знаете, сколько в школе читала! Одну «Капитанскую дочку» целых два раза! И все время плакала, когда там эту тетку вешали… И собачку когда топили, тоже плакала… И двух бабушек когда топором убили, тоже ревела… зачем вы сразу обеих, одна же совсем ни в чем не виновата была!
Николай Василич подавился чаем и выпучил по максимуму свои круглые совиные глазки.
- Над «Капитанской дочкой», признаться, я и сам плакал… когда писал. А про собачку что-то не припоминаю… Столько всего написано, и не упомнишь…
- А самое мое любимое… любимое-прелюбимое – это «Мастер и Маргарита»! - Куля восторженно смотрела на писателя, забыв про чай. – Какая тема! Какие образы! Любовь какая! Блин, мне бы такую любовь. Чтобы до гроба, и яду потом.
- Ну зачем же сразу яду-то… Нужно любить друг друга, наслаждаться, так сказать…
- Да просто устала, Александр Сергеевич. В очередной раз любить и разлюбляться... И вообще, разочаровалась я в волжских женихах этих…
- Что-то возбужденная какая-то девушка, надо бы ее спать уложить поскорей, - тревожно подумал писатель и под предлогом «подлить чайку» тихонечко сыпанул Куле в кружку снотворного.
Проснувшись утром, писатель ощутил какое-то зудящее беспокойство. Он немедленно поднялся и подошел к столу. Рукописи не было. Зато на столе лежала записка и какая-то странная бумага, удостоверяющая себя паспортом. А в записке значилось:
- Дорогой Александр Сергеич! Не могла удержаться – забрала вашу рукопись на два денька! Через два дня буду из Питера назад, - верну в целости и сохранности!!! Клянусь паспортом, который и оставляю в залог!!!!
Проебала Куля паспорт. Ну и рукопись заодно. А вчера она проебала свой цифровой фотик и сотик. Поэтому никогда не давайте ей такие вещи.