Утром меня будит телефонный звонок. Я, не раздумывая, беру трубку. Я знаю, что звонишь ты. Так каждый день, уже много лет. И если ты не звонишь мне утром, это означает только одно: у тебя пик романа, а меня отправили в аут.
- Алё,- оно похоже на зевок и сонное постанывание одновременно. Резким контрастом твоя скороговорка:
- У меня скоро праздник. Ты не забыла? Надо бы отметить.
Да, я помню. Я даже купила подарок. Он стоит в шкафу в красивой упаковке. Я столько раз представляла, как ты будешь её снимать! Ты ведь не умеешь распаковывать. Все эти шоколадки, коробочки, конфетки, даже пачки сигарет раздираются с особой жестокостью в приступе нетерпения. И эту ждёт та же участь. Так что упаковка скорее для меня. И для праздника.
- Угу,- отзываюсь я трубке, хотя сон уже слинял в ужасе. Фраза насторожила.
- Давай в ресторане?
- Вдвоём? – неужели? Вот уж чудеса! Дождалась что ли?
- Втроём.
- С кем?
- Знаешь, одна чудная девушка. Я давно хотел вас познакомить. Она уже сгорает от нетерпения.
- Чего же ей не терпится?- вопрос задан псевдо-равнодушно. День, а точнее три: два до праздника и один сам праздник – испорчен.
- Познакомиться с тобой, конечно. Я ей столько про тебя рассказывал!
Ай, молодец! Неужели тебе не о чем поговорить с девушками, кроме как обо мне? Ну-ну, хорошо хоть от стандарта не отступил: она такая красивая, она так любит меня, она для меня на всё способна, вот, например, однажды она… Потом показать меня и сказать: «Видишь, какая она красивая, а я тебя выбрал. Представляешь, как я тебя люблю!»
- А мне о ней ты рассказать не планируешь?
- Мне кажется, не совсем удобно… за её спиной.
Оп-па! А за моей спиной рассказывать ей про меня? Но я этого тебе не скажу. Ты не поймешь. Я – это я и только. А вот она! Это что-то потрясающее! Грудь, ноги, руки, волосы, глаза…
- Ну в общих чертах хотя бы…
- Ты ведь знаешь мой вкус? Высокая, стройная, с шикарной грудью. Ноги от шеи. Волосы длинные, как у тебя до стрижки, глаза цвета грозового неба, да-да, иногда в них даже молнии! А руки! Когда она обнимает…
Отлично! Другого я не ожидала.
- Давно ты с ней?
- С ней чего?
Ну, общаешься что ли? Спишь? Живёшь? Как спросить-то?
Но ты уже отвечаешь:
- Помнишь, девочка мне звонила, просила консультацию. Ну, ещё когда ко мне Карина приставала не по-детски…
- Нина Потёмкина?
- Вот видишь, ты всё знаешь.
Да, кто бы мог подумать, что простая консультация может обернуться романом!
- Ладно. Куда идём?
Пора заканчивать разговор: слёзы уже стоят в горле, голос стал глуше, ещё одна какая-нибудь деталь – и разревусь в трубку.
- В «Рояль».
- Ты с ума сошёл! Там такая публика! Это гадюшник настоящий! А ты как-никак с дамами.
- Он Ниночке нравится.
- А, ну тады ой.
Да, по грязным кабакам мы уже давно не ходили. Ниночке нравится! Что за дерьмо ситуация!
Итак, у тебя праздник – двадцать лет профессиональной карьеры. Преуспевающий журналист, чья фамилия у всех на слуху. В свободное время поэт и бабник. Половину из этих двадцати мы работаем в команде. «Ты моя правая рука, и левая рука (ты левша), и мои ноги, и мои уши, и мой органайзер, и мой психотерапевт, и моё второе я, и самая главная, после мамы и сестры, женщина в жизни» - это ты обо мне. Типа, «нет уз святее товарищества…» А ты для меня – жизнь, настоящая и единственная любовь, источник радости и горя, надежд и разочарований, путеводная звезда и просто сукин сын. Я только твоя часть, твоя нога. Разве может нога существовать отдельно?
Праздник вообще-то у нас. Взлёт твоей карьеры начался именно с тех пор, когда мы стали работать вместе. Да и жить. Я тогда по полдня перепечатывала на машинке с неимоверно тугой клавиатурой твои тексты (иногда по нескольку раз одно и то же, за исключением одного – двух слов), а заодно и училась у тебя писать.
Теперь и я пишу неплохо. Не только на работе. Ещё и для души. Скорее, это просто потребность. Потребность в общении. Вот такая гипертрофированная.
Порыдала в ванной, умылась. День начался. Сегодня среда, значит, мне на работу к обеду. Можно чем-нибудь заняться для души. Выбор невелик: довязать накидку, которую уже третий месяц перекладываю с места на место (при последней передислокации я, по-моему, упустила пару петель, но заниматься ими времени не было), или написать рассказик.
Выбираю второе, включаю компьютер.
История Ризвана и Нади. Вполне банальная. Реальная. Она мне давно известна. А вот пару недель назад, когда спившаяся окончательно, утратившая признаки возраста Надя зашла попросить по-соседски сотенку «до шестого числа», у меня родился замысел рассказа о непутёвой любви красавицы казачки Нади к чеченцу Ризвану. И так меня захватила эта идея, что я даже съездила на Северный рынок, где мой герой сейчас директором, в надежде увидеть его, добавить деталей во внешность. Мне повезло. В офисе висел огромный плакат-календарь, на котором Ризван в костюме Деда Мороза поздравлял всех с Новым годом и сиял белозубой улыбкой, так пленившей лет тридцать назад юную Надю. Рассмотрела.
Сейчас я пыталась сосредоточиться на художественном изложении разговора Нади с соперницей – Людкой – о том, у кого больше прав на мачо. Углубилась. Надя говорила то, что мне всегда хотелось сказать всем этим бесконечным Нинам, Оленькам, Светам, Таням, Ксюшам, Каринам, Ирам:
- Девочка, он на тебе никогда не женится. Ты его очередная игрушка. Он поиграет с тобой, как кошка с мышкой, а потом, когда наиграется, позовёт меня и скажет: она мне так надоела, сделай что-нибудь. И тогда я тебя побью. Я буду больно бить, потому что ты мне сейчас делаешь больно, когда спишь с ним. Ты будешь плакать от боли и просить пощадить тебя. А он будет рядом. Будет стоять и смотреть. А потом он обнимет меня и скажет: «Как я тебя люблю!» И уйдёт со мной. Я тебя предупредила.
Надя правда била девок Ризвана. Имела несколько приводов в милицию. Но заявлений на неё не поступало. Почему-то все оставшиеся без зубов и разукрашенные синяками девицы предпочитали не иметь дел с милицией. Может, потому что Ризван – чеченец? А может, потому что Надя предупреждала.
Мне эта история помогает разобраться в себе. Я давно уже понимаю, что наши отношения с тобой зашли в тупик. Точнее, мое отношение к тебе. С тобой-то как раз всё нормально. У тебя тупиков не бывает. Уже пять лет, как наш роман перешёл в непонятную стадию. Точнее, это я так говорю, чтобы не смотреть правде в глаза. На самом деле он просто кончился. Ты мне открытым текстом сказал, что больше не любишь меня, что у тебя «в сердце - пусто». Правда, потом по каким-то неведомым мне мотивам ты изменил «свои показания». Время от времени ты говоришь о своей любви ко мне и о том, что у нас всё будет хорошо. Истина же где-то рядом. Я скоро до неё доберусь.
Ну всё, пора на работу. Когда приду вечером, Надя поймёт, что беременна.
Сегодня я читаю письма. Можно ведь делать это и дома (теоретически). Причём, это было бы приятнее и быстрее. Не надо было бы ходить в соседний кабинет пить кофе (с разговорами, естественно), бегать в курилку, отвлекаться на всех входящих, звонящих, стучащихся в «аську». Но… Если платят за работу, будь на работе. Отсиди положенное.
Ты весь в статье. Напряжён и сосредоточен. Нет ничего, что отвлечёт тебя от монитора.
Увы, я ошибаюсь. Телефон:
- Да (сухо). Ой, Ниночка! Конечно, рад! Нет-нет, не отвлекаешь (нежно). Да, мы разговаривали с коллегами. Сейчас они уже уходят (выразительный взгляд мне в глаза).
Ухожу. Возвращаюсь через десять минут – ты ещё говоришь. Кофе стоит в горле. Курить уже не хочется. Двадцать пять минут – повторный заход. Картина прежняя. Иду в магазин за пончиками.
Вот так мы и работаем. Я твоё второе я. Альтер-эго.
Возвращаюсь к письмам. Ты уже в мониторе. Даже запах пончиков тебя не волнует.
- Ты домой? Подвезти?
- Конечно.
Это самое счастливое время. Ты за рулём. Я рядом. Вдвоём. Мы весело болтаем ни о чём. И обо всём. Ты рассказываешь о статье, над которой работаешь. Я о письмах. Нам хорошо, потому что мы с полуслова понимаем друг друга. Достаётся на орехи коллегам, политикам, знакомым, классической и новейшей литературе, а иногда и друг другу. И вдруг на полдороге ты спохватываешься:
- Чуть не забыл, надо Нине позвонить.
И звонишь, говоришь, что соскучился, что уже летишь. Вот только меня домой «закинешь».
Я чувствую себя полной идиоткой. Надо было ехать на маршрутке.
Вечер за монитором. Надя объясняется с Ризваном. Никаких абортов. Она хочет родить от него сына. Он не хочет. Предлагает деньги. Не понимает. Ей любви надо, а не денег!
Когда уже лежу в постели, ты звонишь. Это поздний звонок. Обычно ты, типичный жаворонок, в это время уже видишь второй сон. А тут:
- Ты помнишь мою статью? А что если сделать вот так…
Да, конечно. Я могу вообще ничего не говорить. Для тебя важен сам факт изложения мысли. Ты приводишь всё в систему, а заодно якобы узнаёшь мое мнение. Наши взгяды совпадают.
О том, как провел вечер, ты молчишь. Когда я спрашиваю об этом, ты отмахиваешься:
- Да как? Посидели, поговорили. Обычно.
Хорошо, что ты не сказал «полежали» или «потрахались».
Спокойной ночи, друг! Твоя «нога» устала сегодня.
Нет. Не спится. Воображение рисует картину сексуального разгула плоти. Как когда-то было у нас. А теперь у вас.
Надя плачет в подушку. Она не ожидала такого поворота. Он не хочет ребёнка. Если дело в вере, так она запросто станет мусульманкой. Всего-то и делов – в платочке ходить! А платки ей идут. Особенно белые. И зелёные. Да всякие. Может, сказать ему об этом?
Не выспалась. Потом работа. Весь день в бегах. Даже в кабинет не заглянула. Устала. Только к ночи добралась до дома. Звоню тебе. Никто не берёт трубку. Звоню по мобильнику. «Телефон абонента выключен или временно недоступен». Среди вороха бумаг нахожу записанный мобильник Нины (она просила консультацию у маэстро через меня). Звоню с «подавленным номером».
- Мдя?
Значит, что-то случилось. Звоню снова тебе. Ты не отвечаешь. Господи, да что с тобой? Ты не можешь не взять трубку! Может, сердце прихватило? Или что? Ведь не мальчик уже…
Надеваю пальто - и поскакала. Благо, не далеко – соседний квартал. Свет приглушённый в окнах. Комплект твоих ключей у меня есть.
Я под дверью. Ещё раз звоню тебе. Ты не отвечаешь. Звоню ей. Опять это «мдя».
- Ты где, девочка?
- Эй, я тебя не знаю, иди на х…
Отбой.
Она не с тобой. Вряд ли она при тебе, таком возвышенно-прекрасном, станет материться. Звоню в дверь – безрезультатно.
Открываю дверь своим ключом – шум воды. Ты в душе. Я слышу, что ты двигаешься. Значит, живой. Ухожу. Не сказав. Не скажу, что была. Главное – ты жив. Ты в порядке. Это главное. Главное в жизни.
Когда ты мне звонишь, я уже дома.
- Чо звонила?
- А где ты был, я даже заволновалась.
- Работал.
- С Ниной? (Я говорю это от боли. Ты сейчас раздражённо скажешь «нет», хотя надо сказать «да». Я-то знаю, когда ты душ перед сном принимаешь, а когда с утра!)
- Нет, один. Я работал. Твои звонки меня вырубали. Вот и отключил телефоны. Чего звонила-то?
- Я просто волновалась. И ещё соскучилась.
Это правда. Я не видела тебя почти сутки. Если не считать твоей тени в щели неплотно закрытой двери в ванную.
- Я тоже соскучился. Как день?
Твой голос звучит так искренне, что я готова тебе поверить. Я обстоятельно тебе рассказываю свои новости. Ты слушаешь так, будто мы ещё вдвоем. Будто тебя действительно волнует, что у меня на душе. Будто ты меня любишь.
Я кладу трубку после почти двадцатиминутного разговора. Остался осадок. Ты как-то очень поспешно захотел спать. Я знаю, что ты заторопился, потому что вот-вот позвонит Нина. Да Бог с вами. Развлекайтесь. Меня тоже ждут.
У Нади скандал с матерью. Та не желает, чтобы дочь приносила в подоле «чеченского вы****ка». Надя плачет. Нет, не оттого что мать кричит на неё, а оттого, что её желанный сын, ещё не родившись, получил от бабушки такое прозвище. Нет! Он не будет жить в атмосфере ненависти. Но об этом будущая бабка узнает позже, когда захочет этого внука. Надя обид не прощает. Никому. Кроме Ризвана.
Я тоже хотела от тебя ребенка. Но где-то что-то пошло не так. Или на небе никто не захотел таких родителей? Или ты не хотел? Почему-то со временем я склоняюсь к последнему. Я тогда прошла через ад всевозможных обследований в Институте планирования семьи. Убедилась. Здорова. Непонятно? Вот и мне.
Не спится. Может, чайку? Или винца? Иду к бару. Бутылка стоит еще с лета. Пробка внутри плавает. Уже испортилось, наверное, винцо-то… Мы его летом пили. За нас. С надеждой на будущее. Наши надежды, как оказалось, стремились в противоположном направлении. Была не была! В худшем случае понос. За нас! Вот гадость-то! У Нади, наверное, тоже так начиналось…
Ещё посижу полчасика.
Надя проплакала весь день. Вернувшаяся с работы мать, взглянув на опухшее лицо дочери, проворчала: «Не реви, дитё нервное будет. Или дебильное. А ещё выкидыш может». Выкидыш? Нет, Надя больше не будет плакать. У неё родится отличный малыш. Красивый. Здоровый. Любимый.
День начался с сюрприза. На работе поздравления. Ты, как всегда, в центре. Но и мне перепало. Подарки. Премия. Шампанское. Тёплые слова. Не все искренние. Юбилейная газета. Много смеха. Какая после этого работа? Отгул по поводу праздника. Предупредили бы заранее, я бы вообще не пошла.
Уходя, я не выдержала.
- Можно тебя попросить?
- Попроси, конечно.
- Ты сегодня вечером в ресторане не сдавай меня, ладно?
- То есть?
- Ну не надо при мне обниматься-целоваться, чтобы я не чувствовала себя лишней.
- Хорошо.
- И ещё… не звони ей до ресторана.
- Хорошо, не буду. Это всё?
- Да.
- Ты что, волнуешься?
- Нет, я страдаю и ревную.
Ты смеёшься. Искренне и весело. Тебе смешно, что я ревную? Да? А мне нет. Я тебя люблю. И всегда любила. Сначала как мечту. Теперь как воспоминание. Больше ни один мужчина меня не интересовал. Я живу для тебя. Я ревную. Я страдаю. А ты нет. Не ревнуешь, не страдаешь, не любишь. Что же тебя заставляет общаться со мной?
Дома, пока жутко дорогая маска пытается разгладить морщины и убрать тени бессонной ночи на моём лице, Надя идёт к Ризвану. Ей нужны деньги. Чтобы уехать в город и родить нормально ребёнка. Чтобы прожить хотя бы какое-то время не работая. Он отказал. Он посмеялся. А с чего она взяла, что это его ребёнок? Так сын, ещё не родившись, остался без отца. Только мать. Упрямая. Сильная. Надежная. Кулаки – как жернова. Она ударила Ризвана. Больно. Со всей дури. За обиду. Он согнулся и застонал. Хорошо бы ещё плюнуть. Не хочешь, Надя? А я бы плюнула. А Надя плюхнулась перед ним на колени. Прощения просила.
Выбрать платье. Не вечернее – не тот кабак. Но элегантное. А вот туфли – писк. Волосы лежат безупречно. Макияж отличный. А маска и на самом деле чудодейственная. Только сосуды в глазах полопались. Хороша! Нет, я правда красивая. Я даже сама себе сегодня нравлюсь. Опаздывать я не люблю. Но ещё рано. Звоню:
- Ты где?
- Ещё дома. Сейчас пойду уже.
- Ты сразу в ресторан?
- Нет, я заеду кой-куда.
Да, я поняла. За Ниной.
- Мне можно опоздать?
- Нет-нет, не опаздывай, пожалуйста. Ты же знаешь, что нет хуже, чем истекать слюной над салатом в ожидании кого-нибудь…
- Хорошо. Ты не звонил ей?
- Нет.
Лжёшь, конечно, но хорошо, хоть помнишь о моей просьбе.
- Ты нас будешь сравнивать?
- Да зачем сравнивать? И так всё ясно…
Да, ясно. Я красивая, а она любимая. Увы, это не мой праздник.
Есть ещё полчаса. Надя после рождения ребёнка решила подать заявление на установление отцовства через суд. Чтобы отчество. И фамилию. Сходство младенца с папашей очевидно. Она гордо идет в суд. Никуда он не денется. А уж потом, когда в Ризване отцовские чувства заиграют, может, и с Надей у них что получится.
Куча свидетелей со стороны Ризвана. Человек семь молодых чеченских и русских парней. Когда их вызывают в суд, они без тени неловкости лгут. Каждый говорит: «С ней все спали. И я с ней спал. Отцом кто угодно мог стать. Почему же Ризвану отдуваться?» А когда она, изумленная оговором и ошарашенная происходящим, спрашивала у свидетелей, за что они с ней так, те, обращаясь к судье, говорили: она сейчас комедию ломает, овечкой прикидывается, а сама весь район в свою постель перетаскала. Суд в иске отказал. Она по пути домой купила бутылку водки, с трудом, обламывая ногти, содрала колпачок и залпом из горла выпила ее, не обратив внимания на то, что пьёт под насмешливыми взглядами Ризвана и его «свидетелей». А когда пустая бутылка полетела в кусты, на нее нахлынуло такое тяжелое отчаянье, что захотелось орать. Нечеловеческим воплем разрезало пространство: «Да за что же, Господи?»…
В ресторан я пришла вовремя. А ты опоздал. На двадцать минут. Слюну над салатом глотала я. Если б я это время провела дома, может, Надя врезала бы Ризвану по первое число, а не явилась домой пьянющая, грязнущая, с блузкой, пропитавшейся несцеженным молоком и блевотиной.
- Девочки, познакомьтесь.
Сначала ты мне представил её. Как расценить? По старшинству? Или?
Девушка показалась мне неприятной. Нет, не потому что меня разъедала ревность. Лицо у неё напрочь лишено духовного начала. Моя мама такие лица называла тупыми. А манера разговора фальшивая и мурлыкающая. Как будто бульдог изображает киску. Мяу получается, но очень уж похоже на гав. Ещё у неё толстые колени. Будь у меня такие, я бы носила брюки. Какие-то водянистые, размытые глаза. О том, как она глядит на меня, разговор особый. А ты смотришь на неё влюбленно. И она для тебя идеальная.
Я не взяла свой подарок в ресторан. И вообще подумала, что его надо отнести в богадельню. Тебе больше моих подарков не надо. Я же вижу эти дешевенькие запонки. Наверняка, её подарок. Ничего, Ниночка. Когда он меня познакомит со следующей своей девушкой, я ей скажу, откуда эти запонки. Хорошо бы, чтобы она нашла им у тебя анатомически подходящее место.
Пища невкусная. Вино отвратительное. Кофе растворимый. Музыка позапрошлого лета. В поле зрения попадают мерзкие рожи. Выхожу на пару минут. А когда возвращаюсь, она уже сидит у тебя на коленях. Причем, слезать не собирается. Тебе это тоже нравится. Что ж, меня сдали. Моя душа превратилась в фарш. Но я боец. Я прорвусь.
Третий - лишний? А кто он, этот третий? Проверим. Кстати, а вы, голубки, не просматривали последние новости? Там было кое-что интересное. В моей трактовке становится ещё интереснее. А читали новые психологические публикации о повзрослевших «детях индиго»? А экстрасенсы утверждают, что у «пробирочных детей» нет души. А в красном вине, освященном в церкви, появляется гемоглобин. А ещё столько всего! Я ведь ещё и вязать умею. И на машинке… А Вы, Ниночка? Вы любите театр? Вы там вообще были? Может, потанцуем? Вы не танцуете? Вы поёте? А читать любите? А пишете… стихи? И прозу? И пьесы? И киносценарии? Надо же! Какой многогранный талант! Ты, защищая её, начинаешь говорить о литературе. Это твой конёк. Она ни слова не понимает. Она вообще не читает, только «пишет». Пару раз она хотела вставить в наш диалог реплики. Открывала рот, набирала воздух… Но молчала.
Вот так и празднуем. Разговариваешь со мной, а обнимаешь её.
А теперь, когда ты понял, что твоя барби не может ни слова умного вклинить в наш разговор, да и вообще с трудом догоняет, о чём речь, мне можно и уйти. Наслаждайтесь.
- Да мы тоже пойдём, правда, Нина?
Нина хотела было сказать «нет», но её уже никто не слушал. Ты заказал одно такси на всех. Ладно. Ещё немного полюбуюсь на твою шею, испачканную губной помадой. Не вышло. Ты с ней сел сзади.
В такси ты называешь адрес. Мы с Ниной изумленно вскидываем глаза: не ослышались ли?
- Дарагоооой, ты назвал моооой адрес?! – поёт Нина.
- Да, а что, я что-то перепутал?
- Нет. А разве мы не к тебе?
- Нет.
Когда ты провожал Нину до подъезда, я боялась, что ты не вернёшься. Просто останешься у неё. Но ты вернулся. Довольно скоро. На очереди мой адрес.
Я люблю ночную дорогу. Она меня завораживает. Столько огней! Но они не могут победить темноту. Они делают её праздничной. Как Новый год. Так, наверное, будет смотреть на дорогу Надя, добирающаяся на попутках до райцентра. Правда, на руках у неё будет цель и смысл жизни, единственная и самая настоящая любовь - сын. У меня на руках ридикюль. В нём нет цели и смысла. В нём зеркало.
Ты выходишь из машины со мной. Расплачиваешься. Идём к подъезду вместе.
- Кофе хочется. Не угостишь?
Надя, сегодня ты в райцентр не попадешь.
Ты засыпаешь на моем диване. Такой уютный и родной. Я, помнится, боялась пошевелиться, чтобы не разбудить тебя. Теперь не боюсь. Я перестала бояться. Где-то в глубине души появилось ощущение…предчувствие…осознание…
Сегодня я засыпаю счастливой. Счастливой! Потому что. Нет, не потому, что ты вдруг остался у меня на ночь. Так бывало время от времени. Но. Завтра всё будет по-другому. Нет, Ниночка не исчезнет. Ты никогда не расскажешь ей о том, что ночевал у меня. Скорее всего, ей будет артистично исполнена история о том, что я закатила тебе в такси истерику, ты расстроился, а потом, чтобы снять напряжение, завис в игровом зале или зашёл куда-то выпить. И она поверит. Потому что захочет поверить. Возможно, даже попытается мне позвонить, чтобы высказать своё «фе». Нет, и твой характер не изменится. Нет, ты не полюбишь меня. Нет, ты не оценишь. Просто я сегодня поняла. Я смогу быть счастливой!
Засыпая, я уже знала, как назову свой рассказ. Это чужой праздник, Надя. Чужой праздник жизни. Ты попыталась урвать от него кусочек. У тебя получилось. Но цена за короткое счастье оказалась слишком велика.
Надя всю жизнь перебиралась из города в город вслед за Ризваном, без сожаления бросая нажитое, чтоб только не упустить его из виду. Потому что надеялась. Ждала. Любила. Несмотря на все унижения. Ни образования, ни профессии. Только сын. Звено, связывающее их гены. Но сын полунищей дворничихи, унаследовавший её тяжёлые кулаки и взрывной темперамент отца, по дури попал в тюрьму, оттуда вернулся с туберкулёзом. Водка ускорила процесс. Оставшись одна, Надя запила по-чёрному. Теперь нет человека, который посмотрит на неё без омерзения.
У Ризвана нет семьи. Но он от этого не страдает. Как не страдает оттого, что не женился когда-то на этой вонючей старухе и не усыновил её ребенка, ставшего преступником. В рассказе, возможно, я дам ему красавицу жену. Или всё оставлю как в жизни: огромный рынок, особняк, деньги лопатой. Красивые женщины рядом. Праздник жизни.
Мы похожи, Надя. Я тоже отломила кусочек от чужого праздника. Зачем? Думала, что это праздник и мой тоже. Вовремя поняла. Хотя не сразу. Я свой кусочек верну. Тем, чей праздник продолжается. Пусть веселятся. Я же буду жить своей жизнью. Больше мне никто не сделает больно. Я смогу быть счастливой! Без тебя, любимый. Мой праздник ещё впереди.
Вот теперь всё хорошо. Я, засыпая, уверенно тяну одеяло на себя.