Бабочки для физиков и лириков

Копирайт
RitaSe

Вероятно, я не стал бы ввязываться в дискуссию с Неточкой Незвановой, если бы не имел несчастья прочитать пару книжек по математической теории хаоса и даже тиснуть в паре сугубо технарских журналов пару сугубо технарских статей, в заглавии которых фигурировало слово "хаотический". Чтобы не вдаваться в мутные техницизмы: хаос, как математический объект, и хаос, как его себе представляет Неточка - две совершенно разные вещи. Хотите верьте, хотите нет. Если этот пункт вызывает несогласие, я готов разобрать его детально.
 
 Вероятно, Неточка возразит мне, что она имеет право на свое понимание математики хаоса - не скованное путами библиотечных формул - и на такое возражение мне, в общем, нечего ответить. Если за основу принято, что "Только тот, кто ничего не знает может многое сказать" и "Что бы ни говорил знающий, оказывается ложью, ибо выраженное в слове бледнеет перед всеобъемлющим опытом, который невозможно репрезентировать" - то дискуссия бесцельна. Знание эквивалентно незнанию, автор мертв, стиль исчерпан - "мы, оглядываясь, видим лишь руины". Остается только порхать бабочкой над обломками.

 Мне слегка неудобно приводить столь вульгарный пример, но я не верю, что слова "не суй в розетку палец " - настолько уж "бледнеют перед всеобъемлющим опытом, который невозможно репрезентировать". Я даже готов поставить треху на то, что согласившийся сунуть палец в розетку испытает-таки определенные ощущения. Если Неточка готова идти до конца в отстаивании того, что существует лишь символ розетки - и когда мы символически суем в этот символ символический палец, то можем символически отправиться на тот свет - если Неточка понимает слова "все есть гипертекст" именно таким радикальнейшим образом - я могу лишь преклониться перед ее уверенностью. Подобная степень господства теории над жизненной прозой мне недоступна. Боюсь, однако, что Неточка всего лишь считает, что электромонтерам нечего делать в литературе, философии и т.п. Что существует порхание бабочкой - и существует стояние в очереди за пивом - и два этих предмета никоим образом не пересекаются - Венечка Ерофеев, Верлен и Хэм не убедят ее в обратном.

 В разговоре с Диззи я уже приводил утверждение, что деятельность кишечника и эстетическое наслаждение – вполне взаимосвязаны - несварение пищевого тракта категорически препятствует полному вливанию в литературный процесс. Диззи не нашел слов чтобы должным образом заклеймить этот взгляд - он казался ему верхом вульгарности. Мне же такое суждение представляется печальной очевидностью - не более. А грубым очевидностям я как физик привык верить больше, чем утонченным теориям. Если гамильтонова механика дает мне, что камень падает вверх, я ищу ошибку в расчетах, а не начинаю утверждать, что это только так кажется, что камень падает вниз, а на самом деле он падает вверх.
 
 Коренной вопрос в подобной разнице взглядов - степень доверия действительности. Если реальное заключается в кавычки как "реальное" и "выносится за скобки" (Гуссерль), грань между невозможным и возможным стирается. "Невозможность возможна" (зачем Неточка изменила блоковское "и невозможное возможно"?). Эти слова звучат музыкой спасения. ("Что невозможно для человека, возможно для Бога ", говорил Шестов). Как хотелось бы, чтобы смерть Сократа физиологически отличалась от смерти бешеной собаки. Как хотелось бы, чтобы Освенцим, после которого все-таки возможно сочинять музыку переместился с польской территории куда-нибудь в метафизическое пространство, а нацистская карьера Хайдеггера стала бы из откровенного жлобства чем-то вроде "реализации самосознания".

 Физика не оствляет лазеек. Большинство ядов одинаково действуют на семейство собачьих и вид "гомо сапиенс". Существование Освенцима мало кого сегодня лишает аппетита. Хайдеггер действительно был сторонником нацизма.

 Возможно, Неточка не совсем отдает себе отчет в двусмысленности своего выражения о том, что автор, сказавший правду, должен покончить с собой. Мне же эта фраза кажется некой фрейдистской оговоркой, выдающей скрытое ощущение постмодерна.
"Жизнь настолько гнусна, что правда о ней эквивалентна признанию бесполезности существования. Давайте же порхать над руинами. Все слова по оправданию жизни - о новом, лучшем - суета сует, и нет ничего нового под солнцем."

 При всем том, я готов подписаться под многими отстаиваемыми Неточкой тезисами. Конечно, восприятие текста неоднозначно. Конечно, литературы уже слишком много, и радикально новое в технике вряд ли возможно. (Стихосложение, например, подошло к комбинаторным пределам - количество возможных правильных размеров невелико, и почти для каждого что-нибудь хорошее уже написано). Я вполне согласен, что именно бессознательное делает литературу литературой, а не инструкцией по пожарной безопасности.

 Не согласен я с двумя вещами. Во-первых, с тем, что у Неточки некоторые моменты абсолютизируется, а некоторые заталкиваются под ковер. Литература несомненно озвучивает и правду - до вульгарной включительно. Литература - в том числе - еще и учит жить (как ни пошло звучит это словосочетание). Постмодерн - сколько бы он этого не отрицал - тоже учит жить. Автор не может писать в мертвом состоянии - если Селин в 30-х писал антисемитские памфлеты, а в сороковых сотрудничал с оккупационными властями, то подобное совпадение мне не кажется абсолютно случайным.

 Вторым моментом, который меня настораживает, является авторитарный характер неточкиных высказываний. Почти любая гуманитарная теория недостаточна и двусмысленна - предмет слишком сложен для того, чтобы объяснять его в простых терминах.
"Бытие определяет сознание" или "сознание определяет бытие"? Во-первых, мы толком не знаем, что такое "бытие" и что такое "сознание". Во-вторых, возможно, что оба - часть чего-то целого, и определяются либо своим взаимодействием, либо чем-то третьим. Фиксация одной из двух возможностей немедленно приводит к странностям и натяжкам в плане теоретическом, а в плане практическом - к тем ссылкам, которые не сноски.

 Постмодерн в изложении Неточки - Последний и Единственно Правильный литературный стиль. Подобный профетизм немедленно вызывает у меня ассоциации с Вечно Живым Учением, которое пользовалось бешеным успехом в 1917 году и почило от старческого маразма к 1990-му.

 Я не доверяю теориям, но доверяю истории. Она повторяется. Ни один литературный стиль не был еще окончательным, хотя многие таковыми провозглашались. Этот факт дает мне обоснованную (с моей точки зрения) надежду, что постмодерн - временно, и как мода скоро сменится чем-нибудь другим. Мне даже кажется, что на тех, кто все еще носит постмодерн, в определенных кругах начинают уже смотреть косо. В теперешней России уже заметен сдвиг к очередному жизнерадостному официозу с одной стороны и очередной фиге в кармане с другой. К новым пророкам, без которых Отечество до сих пор не обходилось.