Церковь Первой Необходимости

Роман Пашкевич
Церковь Первой Необходимости



За мной, читатель! Сквозь дрожащий июньский воздух, мимо усталых "Газелей", сквозь синий дым;

мимо детской площадки, что давно стала взрослой и начала выпивать; лишь остов Настоящей Космической Ракеты, который не сумели пока что выкопать и сдать в чёрный лом, напоминает о прошлом;

мимо самоходного серебристого слитка, произведённого в далёкой Америке фирмой "Лексус", внутри него в настоящее время терпеливо сосут, отрабатывая три скомканных сторублёвки;

мимо ржавой двери (за ней был авиамодельный кружок. Грустные советские дети что-то пилили и клеили. Теперь там склад секонд-хенда: помещение завалено поношенной одеждой и обувью, словно бухенвальдский предбанник);

к приземистому кирпичному рынку - местному храму продовольствия и торговли.

Главный вход забит вялыми злыми старушками; служебный свободен. В дверном проёме колышутся, будто водоросли, жирные полосы полиэтилена; когда привозят товар, они жадно тянутся к нему, торопясь снять пробу.

Здесь свои государства - острова, разделённые покупательскими потоками. Слева торгуют всяким сыпучим товаром, и маслом, и коржиками; у стены беззвучно агонизируют на льду пузатые рыбы.
Перед входом окопалось фруктово-овощное каре; внутри него спят на грязных мешках восточные люди. Там светятся помидоры, осторожно обколотые мочой для придания товарного вида; гниёт, желая стать обратно землёй, картофель, и прорастают луковицы, демонстрируя неуместный оптимизм.

Но нам не туда, нам направо, в самый главный, мясной отдел.
Здесь свой, особенный воздух - с непривычки тошнотворный, сладковатый и плотный; обстановка напоминает больничную. Но больница эта - для малоимущих, позабытая всеми; её "грязные" перевязочные поистине грязны, обновить линолеум на полу нет денег, инструмент потемнел от времени.

Там ждут пациентов продавщицы в белом, заляпанном кровью;
позади них на белом кафеле - икона с ликом Филиппа Киркорова, календарик на позапрошлый год, пособия по верному расчленению трупов. Продавщицы немолоды, полноваты, излишне (учитывая количество стальных пломб) улыбчивы, умом просты, но добродушны - как травоядные. Так может показаться на первый взгляд, если не замечать постукивающих жадных пальцев, темной бесконечности в наспех подкрашенных глазах, кривящихся губ, жирно намазанных невыгодным цветом.

Здесь есть радиоприёмник китайской работы, в корпусе красной пластмассы; его тушка подвешена к торчащему из стены крюку и, конечно, завёрнута в полиэтилен - как и всё особенно ценное. Здесь даже радио своё - нигде больше вы не поймаете эту дребезжащую станцию, с явным преобладанием руссконародного, да поумильней, погаже;
но продавщицам нравится.

Что здесь есть ещё? Блюдца с мелкой монетой (бумажные деньги здесь прячут в спецкарманах на животе); счётные машинки, завернутые, как нетрудно догадаться, в полиэтилен. Пачки одноразовых пакетов для рук: сквозь них прикасаются к товару. Множество ножей неизвестного происхождения, тёмных, истёртых километрами перерезанной плоти. Похоже на музей криминалистики. Тяжёлые деревянные колоды и топоры - первобытные какие-то, страшные.

Масса покупателей - в основном усталые, но не сдавшиеся пока женщины, они азартно разглядывают товар. Так кошки смотрят в окно на птиц.

В отделе, между прочим, уже битый час находится некто Иванов - мужчина, тридцать, среднего телосложения и достатка; он изучил весь ассортимент и запомнил наизусть цены, но никак не может оторвать от прилавков взгляда.

А под толстыми пальцами жриц, под заляпанными стеклянными пузырями холодильников-прилавков, на эмалированных подносах, словно подобранных на больничной помойке, лежит Товар: груды мертвой плоти, и костей, и внутренностей - теракт в анатомическом театре, фильм ужасов для свиней, коров, кур и кроликов.

Мясо - многозначная вещь, сильно зависящая от обстановки.
Здесь, в тазиках, оно должно вызывать положительные, гастрономически ориентированные мысли, или даже слюноотделение, желание обменять часть зарплаты или пенсии на кусок мертвого тела;

но разложите достаточное количество Товара на асфальте среди расплющенных автомобилей - и вот перед вами зрелище. Приключение. Повод высунуться из окна, забыв об управлении; сладко вздрогнуть и радоваться, что это - не ты. А потом, привирая и захлебываясь, день-два рассказывать об увиденном друзьям и знакомым. А они станут завидовать;

разбросайте охапку Товара по земле, среди автоматов, траншей и воронок - вот вам ужасы войны;

развесьте пару авосек товара по мебели, разбросайте по смятой постели, прицепите что-нибудь на люстру - вот дело рук нового Потрошителя, хлеб журналистов, первый камень для лавины истерических слухов;

вывалите Товар на секционный стол - вот сапёр (или шахид), жертва единственной роковой ошибки. Или кинозвезда, под коксом испытавшая новенький "Порше"?
Работяга-механик, думавший починить гидравлический пресс или реактивный двигатель? Какие будут версии, агент Скалли?
Может, террорист? Возмездие, ведомое сигналом спутникового телефона, наконец настигло негодяя.

А может, герой - он не сдался в плен, подорвал себя гранатой, дабы не выдать врагу секретные пароли и отзывы… может быть.

"...Пока оно внешне похоже на соответствующее ценнику расчлененное животное или не имеет формы вовсе - это нормально, нестрашно, можно смотреть детям, даже можно жарить и есть. Но если оно приобретает человеческие черты - сразу становится кошмаром, который нельзя показывать по телевизору до самой поздней ночи. Увидев его, можно будет побледнеть и, никого не стесняясь, блевать сколько сможешь.
А нужно всего лишь - ухо, ноготь, или сосок, или татуировка ("ДМБ-95", например), или зуб с пломбой, или пупок с легкомысленным колечком."

Такие мысли от безделья начали возникать у Иванова на втором часу ожидания неизвестно чего.
Он пришёл на рынок… впрочем, зачем он сюда пришёл, тоже неизвестно: привычно шёл мимо с работы домой - и вдруг остановился, посмотрел на служебный вход и решительно шагнул внутрь сквозь прозрачные щупальца.

(Странно - ведь даже денег с собой нет.)

Продавщицы встретили его, словно ждали. Кто-то даже кивнул, как давно знакомому. И тут же о нём, кажется, позабыли, увлекшись работой.
Он с удивлением обнаружил, что знает их всех по именам: вот Наталья Никитична, там Ольга Петровна, а это - Зоя Сергеевна, верховная жрица - она у них старшая, самая опытная, с самым большим прилавком.
Лицо её маслянисто блестит, подмышками потемнели от напряженной работы большие круги, рот полон золотых пломб, над верхней губой уверенно пробиваются усики; косметика плывет от жары, в животе - комок окровавленных денег, в унизанных перстнями пальцах - ритуальное лезвие.

Иванову показалось, что вокруг потемнело; или это просто тучи закрыли солнце? Перебои с электричеством? Все стихло; Надежду Кадышеву сменил негромкий однообразный шум.

Иванову показалось, что свиная голова улыбается ему с плахи.

Он растерянно оглянулся и понял, что рынок почти пуст; это необычно для раннего вечера. Последние покупатели серыми тенями прошмыгнули мимо овощных рядов и скрылись где-то в бакалейном лабиринте;
ему показалось также, что груда плоти всевозможных - от синюшного до багрового - оттенков шевельнулась.

Он увидел, как разом отвернулись от него продавщицы овощного, и рыбного, и промтоварного отделов; и даже скучная блондинка в ларьке, где платят за телефон, тоже уставилась в стену.

Он увидел, как Ольга Петровна кивает Зое Сергеевне, проводя раздвоенным языком по пересохшим губам.
А Зоя Сергеевна стала расти, и в ней уже никак не меньше трёх метров,
а прожектора на импровизированных кронштейнах вдруг вспыхнули и погасли, оставив лишь прямоугольники на сетчатке глаз;

ещё Иванов успел боковым зрением увидеть Её настоящий облик
(...темно. За прилавками горят алым глаза. Всюду кишат блестящие насекомые, по металлическим лоточным сеткам бегают искры...)
- Церкви Первой Необходимости.

И ему захотелось бежать, долго и с полной выкладкой,

но.

(Произошедшее дальше случилось очень быстро - за это время, наверное, и моргнуть не получилось бы.)

Стекло прилавка Зои Сергеевны замерцало и растворилось;

лежавшее за ним мясо вдруг вскипело, задвигалось, ожило; отдельные куски и целые куриные тушки сбежались вместе, и сложились в одно большое тело;

крупная, лежавшая отдельно выпотрошенная курица стала расти; крылья стали ушами, рядом с ними вспухли чёрные маслины глаз, а ноги - в них обнаружилось много суставов - раздвинулись, в красной полости между ними завертелись дисковые пилы;

курица, ставшая головой, неуклюже задергалась и засучила ногами, но тут тело схватило её и водрузило на шею. Из кровавой ванны прилавка поднялось нечто, похожее на богомола. Или на дракона. Он прыгнул к Иванову, молниеносно и точно; распялив до предела пасть, наделся на Иванова, как рукавица, напрягся - внутри громко хрустнуло - и, пошатываясь от резко увеличившейся массы, сделал пару шагов и рухнул обратно в прилавок.

Тело дракона разбежалось по поддонам - плоть к плоти, ливер к ливеру, лишняя кровь всосалась в специальные стоки, а мяса стало существенно больше. Снова засияло стекло, загорелся свет, и ожило радио; Зоя Сергеевна стала обычной, чуть ниже среднего роста, теткой.
Откуда-то появились покупатели; кто-то попросил килограмм печени; начали молоть фарш.

На улице из "Лексуса" выбралась Лена, студентка заочного отделения пединститута, и пошла на рынок - за мясом.

На детской площадке рассыпался пьяный безумный смех, там пьют в песочнице портвейн из кофейных стаканчиков и ходят мочиться в Космическую Ракету.

Все вернулось в привычную колею, и, никем не замеченные, начали бледнеть, всасываться в кожу и наконец пропали голубые буквы "ДМБ-95" на куске свежей вырезки.
 

2007