ПРОСТИТУТКА
Прошло пять лет,
Остался шрам - потрогайте... война.
"Это чужая война", - думали вы, слушая выпуски новостей.
" Это чужая война" - подтверждали вам Первые лица.
Ну и пусть - думали вы.
Вот и потрогайте, эту чужую войну.*
(Д. Гуцко)
Из окошка подвала раздавался детский плач.
- Затнись сука! - оборвал женский крик тяжелый бас боевика. - Русские, не стреляйте! У нас заложники! Всех замочим!
- Прикратить огонь! - скомандовал старшина.
Автоматы замолчали.
- Ты, падла, даю тебе три минуты, что бы выйти наружу! Потом подожжем вас там!
В ответ тишина. Положение было безнадежным. Двое боевиков засели в подвале двух-этажного дома, взяв в заложники женщину и маленького ребёнка. Дверь, ведущую к ним из дома, они забаррикодировали всяким хламом, а в маленькое окошко, оборудованное под бойницу, не влезть. Один из них наблюдал за действиями солдат, а другой держал на прицеле заложников. Испуганная женщина прижимала к груди кроху, ребенка.
- Скажи ему заткнуться, а то я ему башку разнесу! - грозно сказал боевик женщине, указывая дулом автомата на младенца.
- Даю вам три минуты! - опять донеслось с улицы.
Мы залегли напротив дома, в любую минуту готовые отрыть огонь. В доме тоже были наши бойцы, ждущие приказа взорвать дверь и ворваться внутрь. В окошке показалось лицо женщины:
- Умоляю вас! Не стреляйте!
В такой жопе мы ещё не были, такие задачи, скорее, для группы "Альфа", а не для солдат- вэвэшников. Ничего себе зачисточка! Никто не знал, что делать, никто кроме старшины:
- Эй, Ахмед? Три минуты уже прошли!
- Чемба! Скажи нашим, чтобы все уходили из дома!
Я, пригнувшись, пробежал к крыльцу.
- Уходим, все!
Когда мы покинули дом, старшина подозвал Лешку Судакова, гранатометчика.
- Давай, бей!
Судак потупил глаза и опустил голову.
- Ты, че?! Падла!
Он схватил его за ворот и двинул кулаком в зубы.
- Я не буду стрелять, - прошамкал Лешка разбитым ртом. Лицо старшины побагровело от злости. - Стреляй!
- Не буду.
- Дай сюда, урод! - гневно закричал старшина, отнимая у того "граник".
- Вот так надо! - первый выстрел, разнес в дребезги второй этаж, там сразу начался пожар. Кирпичи и балки посыпались во двор.
- Ахмед! Следующий, твой!
Но вместо ответа из подвала засверкали вспышки выстрелов. Мы тоже открыли огонь. Старшина перезарядил гранатомет и долбанул по окошку. Все было кончено!
Он поднялся и подошел к Лешке:
- Ты, что урод, пацифист?!
Тот молчал.
- Получай! Старшина бил его кулаками, а потом, когда Лешка упал, начал неистово пинать ногами. А мы, молча, наблюдали.
- Не хера жалеть этих пидоров! - сказал он всем нам.
- На этой войне погибло тысячи мирных жителей, до сегодняшнего дня вас это не волновало!
После это случая, Лешку отправили в ПВД бригады, истопником в почтовую палатку, автомат у него забрали, как у неблагонадежного, а вскоре вообще уволили в запас.
Январь 2005
Почему ты тогда не стал стрелять? - спросил я у него, разливая водку по стаканам. Прошло уже пять лет, а шрам остался. Шрам в душе. Шрам на всю жизнь!
Он отвернул голову и долго смотрел в зеркальную стойку бара. Мимо ходили девочки в коротеньких юбочках, искоса поглядывая на нас. Играла веселая музыка. А Лешка молчал.
- Понимаешь, Свят, - начал он. - Если бы я тогда выстрелил и убил их, тогда я не смог бы простить себе этого всю жизнь. Я бы уже не смог спать спокойно. Повесился бы, как Женька Егоров. Я плохой солдат, я не выполнил приказ. Но совесть моя чиста. Ведь там можно было найти другой выход. А старшина Чистяков, он же ублюдок, больной. Он воевал всю жизнь и ему плевать на все. Лишь бы тир устроить.
Мы, молча, выпили водку. И он продолжил:
- Если бы сейчас вернуть всё вспять, я бы выстрелил в Чистякова. И пускай, меня потом судят. Я воевал с ним в Дагестане и верил, что дерусь за Россию. Но там ... Ты же сам видел, что натворили до нас десантники. Трупы лежали один на другом, и женщины, и дети. Разве их родственники, увидев всё это, не возьмутся за оружие? А ведь эти трупы, даже не хоронили, просто сожгли и закопали. Там у меня открылись глаза. Пока мы воевали за Россию, Россия превратилась в помойку. Политики, скрывающиеся под маской патриотизма, преследовали свои интересы, развязали самую страшную войну. А мы пешки. Нас пригнали туда как стадо баранов. Не хочу быть бараном!
Лешка распалялся всё больше и больше, его голос начинал срываться на крик:
- А не выполнил приказ?! Всё это такая ерунда: долг, присяга, честь солдата!
Совесть и только совесть, вот, что должно двигать каждым человеком, и если приказ преступный... - он закашлялся. На нас уже стали обращать внимание из-за соседних столиков.
- Тише, Леша, тише, - негромко сказал я, успокаивая его.
Он перевел дыхание, и зашептал:
- Долг и присяга, - это простые отговорки для убийц и преступников. Мы все убийцы. Как же, война идет. А своих мозгов у нас нет! Переключись на черно-белый режим: и убивать, убивать, убивать... Чечня никогда не станет частью России, при царе не была и теперь не будет. Все время они будут стрелять нам в спину. И так без конца.
Теперь молчал я. Лешка был прав, и мне нечего было ему возразить. Воспоминания войны как черно-белая хроника вновь накатывали на меня. Поддерживаемые алкоголем и травой картины прошлого вставали предо мной: на базарной площади боевики пытались прикрываться женщинами и детьми, но десантники открыли огонь, а потом пошли в рукопашную. Женщины лежали с выпущенными наружу кишками, у некоторых были оторваны руки. Я подошел к одному мертвому мальчику, у того был выбит глаз, он вытек ему на щеку и уже успел засохнуть, наверное, ударили прикладом, подумал я. Рядом со мной шел Василь, бывалый СОБРовец, он тоже позеленел, когда увидел это. Запах стоял такой... Хотелось блевать.
Старший лейтенант Немов, который все время подлизывал жопу начальству, и то не выдержал, он подошел к комбату и зло прокричал ему в лицо:
- Вы, что?! У нас ведь тоже нервы! Идите, сами посмотрите, что натворили десантники!
Лешка был прав, Чечня никогда не станет Россией. Мы никогда не победим. Такое не должно побеждать!
Мы уже здорово набрались с ним. Я вызвал такси и отвез его домой.
- Пока брат! - сказал он мне на прощание. - Подумай о том, что тебе сказал.
Я и так думал об этом. И тоска, безнадежность наваливались все больше.
- Куда дальше? - спросил таксист.
- Давай покрути по городу, деньги есть, не обижу, а там посмотрим!
Бывалый шофер не удивился, за несколько лет он привык ко всякому. Молча, тронулся и поехал в сторону центра. По дороге он рассказывал про сына-двоечника, который потерял свой дорогой мобильник, и чем Билайн лучше Мегафона. Я его не слушал. Мысли были далеко: ну и, что отвоевали, вернулись. А здесь то, что? Никому мы не нужны. Работы не найти, даже льготы заменили смехотворными выплатами. А в Чечню деньги качают и качают. Боевиков награждают орденами России. Чечне дали такие льготы, которые и не снились покойному Дудаеву. Тогда зачем всё это? Зачем нужна была эта война? Почему правительство не жалеет своих пацанов? Сует во все дыры. Прошло пять лет, и в призывах восклицательные знаки, превратились в знаки вопроса.
Таксист заметив, что я его не слушаю, замолчал, и молча вел машину.
- А куда, собственно, ехать-то? Никто меня не ждет.
- Слушай, командир, а где сейчас бабу можно снять?
- Ха, - оживился таксист. - У "Твисто", у " Победы".
- Поехали! - сказал я, доставая из пачки сигарету.
- Что побаловаться решил?
- Да.
Машина остановилась, чуть-чуть не доехав до автошколы " Твисто". Там стояли, перенимаясь с ноги на ногу три проститутки. Был январь и мороз градусов двадцать. Девочки замерзли в ожидании клиентов. Они пускали в небо дым тонкими струйками.
Увидев подъезжающее такси, одна отделилась от всех и побежала к нам. Через секунду она стояла перед машиной и с любопытством разглядывала меня.
- Мальчики, вы не к нам?
- Вообще - то к вам, - ответил за меня таксист.
- Что хотите?
- Вас хотим!
- Короче так, час стоит четыреста рублей, дорога не в счет, чисто секс. Если "групповуха", - она покосилась на водителя, то с каждого по четыреста. Аппартаментов у нас нет.
Таксист рассмеялся:
- Нет меня в расчет не берите, не те годы.
- А если просто в машине? - поинтересовался я, вести её было некуда.
- Пожалуйста, в машине, двести рублей, двадцать минут.
- Идет, залезай, поехали.
- Нет. Деньги вперед! - твердо сказала она.
Я пошарил в кармане и протянул ей два смятых "стольника". Она, держа их в руке, побежала и отдала какому-то мужику. Наверное, "крыша". Потом так же бегом вернулась к нам и села на заднее сидение.
- Куда ехать-то, - спросил таксист.
- А вот, в гаражи.
Пока мы ехали по кочкам да ямам через блоки гаражей, девушка на заднем сидение сняла с себя шубу и посмотрелась в маленькое зеркальце, готовясь к работе.
Я следил за ней, глядя в зеркало заднего вида. Это была уже не маленькая девочка, ищущая приключений, на заднем сидение сидела молодая женщина лет тридцати пяти и может и больше. Для проститутки возраст критический, когда уходит красота и сексуальность. Она сняла черную беретку, распустились красивые каштановые волосы. Не стройная, даже скорее полноватая, но все равно красивая! Трезвая и без синяков под глазами.
Мое сердце защемило, и во рту что-то заурчало, в предвкушении скорой любви. Как не странно, я боялся. Я не был с женщиной уже несколько месяцев. Мне почему-то захотелось, чтобы мы ехали и ехали мимо этих гаражей, и не когда не приехали.
- Вот здесь остановите,- неожиданно сказала она водителю. Таксист потушил свет и включил музыку.
- Вернусь через двадцать минут, - пробурчал он, хлопнув дверью. - Прогуляюсь до магазина.
Я, волнуясь, пересел к ней на заднее сидение и тоже сбросил куртку. В груди становилось жарко. Я, трепеща всем телом, смотрел, как она разрывает обертку презерватива и засовывает резинку в рот.
- Ну, ты че? Снимай штаны.
Я послушно расстегнул ширинку и стянул брюки. Она наклонилась и начала однообразно делать движения головой. А я откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. В какой-то момент, когда терпение кончилось, я взял её за плечо и развернул к себе спиной. Я вошел в нее и начал двигаться, одной рукой придерживая её за бедро, а второй лаская грудь. Не думаю, что я хороший любовник, но для меня это был не просто секс, для меня это было больше. Я несколько месяцев не был с женщиной, депрессия, запой, тяжелая работа, всё это я выплескивал на ней. Страсть моя была сильна. И, наверное, она тоже это почувствовала. Потому, что начала двигаться мне на встречу все сильнее, и стала сладостно извиваться и тихо хрипеть. Потом мы оба кончили с глубоким стоном...
Мы молча сидели рядом и курили. Нам было хорошо. Разговаривать не хотелось. Двадцать минут уже прошли, и она потянулась к своей шубе. Но тут меня прорвало:
- Стой, только не уходи!
Я совсем обезумел и притянул её к себе, крепко обнял обеими руками:
- Не уходи, у меня больше никого нет и мне некуда идти, останься!
Я обнимал всё крепче и начал целовать, и целовал её прямо в губы. Гребанная жизнь, гребанная война, которая поломала всю судьбу. Наверное, она была ошарашена, но вскоре стала отвечать на мои поцелуи.
И тогда я рассказал ей, про войну, про вырванные кишки, и выколотые глаза, про погибших друзей, как потом пил по-черному, как хотел покончить с жизнью. Я рассказал, я рассказал ей всё. Слезы собирались во мне и вырвались наружу. Я обнимал её за талию, а свою голову положил ей на грудь. И она нежно гладила меня рукой по волосам. Наверное, это все, что мне и было нужно, просто рука другого человека. Важнее чем секс. Просто рука и сочувствие. Я никому не нужен. И никто не будет меня слушать. А эта проститутка... Она дарила мне жизнь и надежду. Про проституток говорят много разной ерунды... Но она слушала меня и плакала вместе со мной. Я видел это в зеркальце заднего вида: как она гладила меня рукой по волосам, а другой вытирала размокшую краску, под глазами. Я рассказал ей всё. Всё о чем молчал вот уже пять лет. Всё, что болело в душе.
В окнах домов напротив, загорался свет: там живут семьи, растят детей. В барах и дискотеках пьет и веселится молодежь, и никто из них не знает, что где-то идет война. И каждый день погибают люди. И были ещё мы, которые сидели на заднем сидении такси, мы знали все.
- Как тебя все-таки зовут, - спросил я у неё.
- Света, - просто ответила она, надевая шубу. Я хотел ей оставить свой телефон, но она его не взяла.
- А чем ты вообще занимаешься кроме работы? - уходя, спросила Света.
- Да ничем.
- Ничем? - задумчиво повторила она. - Ничем, это скучно, подумай над этим! Поверь женщине, которая старше тебя.
Эти слова я запомнил навсегда. Можно годами воевать в своих мозгах. Убивать, хоронить, горевать, забывать. От войны надо пытаться уйти. И лучший способ найти какое-нибудь занятие, чтобы отдаться ему полностью. И не думать, не думать ни о чем. Ты никто, ты ничто. Я не забуду Свету. Про проституток говорят много всякой ерунды, но все мы люди, и во всех нас есть добро.
Гребанная война, которая калечит наши души! Давайте будем жить!
Январь 2006