Глава 1
Вера в победу.
Вероника была убеждена, что ее имя расшифровывается как «вера в победу» . Объясняла она свое мнение просто: первая часть – вера – в принципе без комментариев, а «ника» - богиня победы. И ничто в мире не могло ее разубедить, ибо «вера в победу» являлось ее аксиомой и в доказательствах не нуждалась. Вероника сидела на ковре в своей маленькой уютной квартире, доставшейся по наследству от рано умершей матери, слушала Алиса Купера, читала стихи Марины Цветаевой и пила виски, слегка разбавленный виноградным соком. Чувствовала она себя при этом превосходно и гаже некуда одновременно. Превосходными оказались физические ощущения, обеспеченные обогревателем усердным, музыкой и виски, которой изнутри согревал качественнее любого светлого чувства. Отвратительным же было ее душевное, как бы банально сие не звучало, состояние. Естественно, безо всяких внешне очевидных причин, иначе переживать стало бы неинтересно. Вероника любила свой «байроновский сплин» той любовью, какой дети любят мороженое, ей нравился сливочный привкус беспричинной скорби на губах. И скорбь растекалась в ней американским бурбоном. Не будучи алкоголичкой, она часто предпочитала напиваться в одиночестве, под тяжесть восьмидесятых музыкальных, поэзию серебреного века и стек собственного сердца. Ей двадцать семь лет – жизнь, дозволяющая не думать о будущем уже пролетела, а жизнь с заботой о грядущем где-то застряла, оставив Веронику наедине с настоящем. То есть в тупике, потому что человек способен жить спокойно и комфортно только вчерашним или завтрашним днем, трансцендентность, в которую его иногда заносит, вгоняет в депрессию и ступор. Это своеобразный декаданс – сидеть на ковре со стаканом «Белой лошади» и мурлыкать неизменное Цветаевское:
Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, -
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром,
И какой героический пыл
На случайную тень и на шорох...
Очень мило, если бы завтра ей не надо было на осточертевшую работу, где она – секретарь, ответственный за все и сразу. Но вечер мурлыкал старым роком, и мир казался вполне дружелюбным. Вчера она рассталась очередным любовником, и отметила, что с каждым разом, с КАЖДЫМ эпизодом и так по нарастающей, ей все больнее и страшней. Перспектива вечного одиночества и пустота – не лучшие спутники, особенно, когда тебе двадцать семь, твой ребенок пошел в первый класс, маму видит пару раз в месяц, и кажется вот-вот запоет: «Мама, зачем ты меня родила?!»
Вероника налила бокал. Выпила залпом. Она все-таки не слишком уважала алкоголь, даже самый качественный. В опьянении у нее хронически случались «откровения» , вроде как так жить нельзя, хотя неясно, почему, что делать и как жить. С книжной полки мигал «позолотой» буквенной том Достоевского.
«Интересно, почему образ героя своего времени у Пушкина – Онегин, у Лермонтова – Печорин, у Тургенева – Базаров, а у Федора Михайловича – Идиот?» - вяло подумала Вероника.
За стенкой мирно ругались соседи, зевал, уподобившись крокодилу, кот Маркиз, на улице гудели и неслись в никуда сотни шаблонных машин и казалось, будто жизнь – это гигантский шаблон, стереотип, который неизменен. А в доме тысяча дел, ведь четверг, до субботы катастрофически близко, а в субботу дочурка придет, с мамой повидаться. Свое дитя, Евгению, Вероника нежно любила, ибо ребенок поразительно похож на отца, с кем проведен был сезон лета, страсти и расшатанных нервов. И который понятия не имел о существовании Жени. Семь лет прошло. Долгих и нравоучительно кратких семь лет. Счастливо число? Черта с два.
Глава 2
Семь лет назад.
В тот год Вероника звалась Никки, носила длинные, до пояса, осветленные в слепящую белизну, волосы, тертые джинсы и кожаные напульсники в клепках, слушала металл, активно тусовалась в творческих кругах с гордым общим званием «неформалы» , пунктиром училась на филолога и зарабатывала на жизнь сейшеном в переходах Нового Арбата. У нее был нежный прокуренный голос, иллюзорная приветливость и шарм шизофренички. Этого вполне достаточно, дабы окружать себя персонажами в стиле Кафки, жить одним днем и по осени сходить с ума. Чары и мерзость летнего Арбата, суетливые иностранцы, говорливые лабазники, нервные менты и периодические попадания в шестое отделение, где нагло конфискуют сигареты. То холод, то жара, разборки с гопниками, поездки автостопом, обязательно в столицу великих депрессий Санкт-Петербург, ода Квентину Тарантино и малоизвестным группам, где каждый видит себя гением рока и металла, и у тебя должна, иначе нельзя, быть собственная группа с многозначительным и бессмысленным названием, или, если уж совсем беда со слухом, то хотя бы пара десятков знакомых из музыкальных кругов. У Вероники была и группа, и знакомства, неким смутным чувством, кое часто называют интуицией, она понимала, что век безумств и творчества короток, и вчерашние Вороны, Курты, Сиды, Оззи и иже с ними элементарно трансформируются в солидных и не очень Иванов Васильевичей, с улыбкою или скорбью вспоминающих свои дни беспредельности. Но интуиция – тот голос, который не слышим, и в то лето Вероника встретила, как ей тогда казалось, свою ГРАНДИОЗНУЮ любовь. Он был похож, либо успешно косил, на Акселя Роуза, писал песни о несбывшейся мечте, прилично играл на гитаре и резал запястья ржавой опасной бритвой, бросая вызов бытию и отечественной психиатрии. Этого достаточно, чтобы экзальтированные девушки влюблялись в тебя.
И безумие началось. Вероника влюбилась. И потратила лето на попытку подстроить под себя Рената, который подстраиваться не желал ни под кого, включая себя, и закончилось лето скандалом, мордобитьем и беременностью. О последнем Вероника узнала, когда срок мирно спешил к четвертому месяцу и что-то предпринимать оказалось поздно. Одурманенная всеми пакостями организма, безденежьем и бесперспективностью в будущем, она носилась по трем работам, что закончилось отвратительным месяцем пребывания в больнице. Под Новый год. То есть время, когда персонал уже празднует. Внимание к собственной персоне можно добиться лишь посредством билетов банка России, и то без гарантий. И неизвестно, чем бы закончилось дело, без вмешательства Влада...
Глава 3
Шесть лет назад.
Влад появился под Рождество. Этот парень к тому моменту справил семнадцатилетие, трижды сбегал из дому, где-то подрабатывал, учился в Художественном и вел сладко-независимый образ жизни, который либо вытащит человека на вершины социума, либо укокошит. Он материализовался в палате с пакетом, набитым продуктами, половину из которых Веронике оказалось противопоказано, словами утешения, в которых она, находящаяся в эндогенной депрессии, не нуждалась, как в жанре, стопкой книг и фейерверком.
После выписки из больницы Вероника в компании очерченного явственно живота и спятившего Влада, который добропорядочным психом не был, а потому обострения устраивал себе по зиме, переехала в подвал, который дружно снимали пять готически настроенных ребят, занимающихся мелкой торговлей наркотиков. Температуру, способствующую выживанию, обеспечивал обогреватель – монстр родом из СССР, нагло истребляющий кислород. Удобства все-таки были, так как подвал изначально снимала быстро прогоревшая фирма. Шел двухтысячный год, и готические ребята обиженно дулись на него, ибо обещанного апокалипсиса не свершилось. Вероника тихо свихивалась. Влад грозился женитьбой и усыновлением дитя.
В мае родилась дочь, названная Евгенией, подвал радикально затопили жители первого этажа и надо было что-то решать. Решение оказалось переездом на чердак, за ребенком ухаживали, вернее выхаживали, в очередь, где-то доставались деньги, и мир походил на безумие. В июне Вероника решилась сообщить родителям, что их социальный статус отныне – дедушка и бабушка, а в метрике их внучки в графе отец – фиолетовый прочерк. Естественно, первый месяц летний промчался в криках и суете, Влад терпеливо ждал совершеннолетия и сейшенил по трубам, периодически объясняясь с ментами, готические ребята торговали наркотиками, друзья с циклической активностью и материальными возможностями приносили, кто что для ребенка, в институте пришлось брать академический отпуск и снова что-то решать.
Ситуация накалилась в августе, так как Влад по великому недомыслию поведал собственной матери, почтенной вдове академика о намерении жениться. Дама, обладавшая менталитетом обличителя порочных нравов, пришла в расчетливое негодование и, «спасая своего дорогого неразумного малыша от этой гетеры» , упекла сына в армию, да так виртуозно, что «откосить» он не успел. Домой он вернулся спустя два года, и через месяц умер в задрипанной больничке, ибо часть, куда он угодил, оказалась богата радиоактивными лучами.
Готические ребята уехали в славный город Смоленск, скрываясь от ретивого ОБНОНа. Ребенок рос и хотел есть. Вероника переехала в отчий дом, где атмосфера напоминала буйное отделение психушки, но выбора не было.
По месту прописки она прожила недолго. В феврале 2001-го года вместе с дочерью и безумием она отправилась в Санкт-Петербург. В комунальной квартире, среди еще живых хиппи, прошло семь месяцев жизни.
Глава 4.
Пять лет назад и случайная встреча.
В Питере Вероника устроилась, по знакомству, конечно же, иначе кому нужна женщина с малышом и без внятного образования, администратором в мелкомасштабном театре. Там она проработала полгода, поняв, что такое пребывание в озере с изысканными пираньями. Ребенка надо было устраивать в детский сад, но с московской пропиской об этом можно было только грезить. С Женей сидели хиппи. Иногда Вероника гуляла по Невскому. Но красота и нереальность Питера не спасали. Она умирала от тоски и безысходности, задаваясь вопросом, почему она не умерла два года назад. К июню она едва не отправилась в местную психушку, так как сломалась и вскрыла вены. От дома хи-хи ее спасли все те же хиппи, виртуозно договорившиеся с мрачной теткой, врачом скорой помощи. А потом неделю вправляли мозги Веронике. И вправили. Желание умирать прошло. Но тоска осталась. Неумолимая тоска по прежней Никки, по Арбату и невинному психозу. Нельзя вспоминать о прошлом. Нельзя его поминать. И тем более упиваться самым горьким напитком, который оболванивает, – ностальгией. Так можно материализовать то, что совсем не нужно.
И она материализовала. Гуляя по июльскому Невскому, она встретила Рената. Два года спустя. Он даже узнал ее. Вероника вглядывалась в такие любимые некогда черты и понимала, что на любовь она уже не способна. Лишь на горечь. Ренат оказался женатым, правда бездетным пока еще в браке, по прежнему играл на гитаре, все также был похож на Акселя Роуза, все также... Пообщавшись пятнадцать минут, Вероника попрощалась с ним, а вечером взяла ребенка и поехала на Московский вокзал. Она возвращалась в Москву под биение неразумного сердца, хныканье дочери, прощальные напутствия друзей-хиппи к абсолютной неразберихе. Она вспомнила строки Цветаевой:
... О, летящие в ночь поезда,
Уносящие сон на вокзале...
И сон ее бежал вместе с поездом. В плацкарте весьма неуютно. Дочь уснула и тихонько вздыхала. Иногда она открывала свои серебряные глаза, смотрела на мать и засыпала вновь. А Вероника проклинала себя за то, что обрекла свою Женю на такое существование, за эту поездку в плацкарте, и за то, что ее отец в бытовом плане законченный мудак и знать о существовании дочери ему излишне. Ибо в нем настолько легко просыпалось психоделическое благородство, насколько и безграничная безалаберность. Вероника знала, что, узнай он о наличие дочери, он бы вновь вошел в ее жизнь, без труда порвав со своей нынешней женой, так как женщин он вовсе ни во что не ставил, принялся за воспитание Жени, и педагогический пыл пропал бы у него через месяц. За три месяца она достаточно изучила его, чтобы понимать, если ты не умеешь морально слепнуть и прогибаться, то жизнь с человеком, подобным Ренату НЕВЫНОСИМА. И она решила еще там, на Невском, что лучше пусть будет все как будет, но без его участия. Кралось московское летнее утро и влага природы обернулась слезами на газах Вероники. В то утро она сказала последнее прости своему детству.
Глава 5.
Когда года слились с единую лужу.
Ее возвращения сложно бало назвать победным. Снова отчий дом и родительские скандалы. Ребенок пошел в детский сад. Восстановление в институте, устройство на работу, где она и осталась, мелкие и крупные проблемы, сознание и ужас матери-одиночки: твой ребенок не может каждый день есть фрукты и у него так мало игрушек. Проза жизни без веры в светлое завтра. Редкие праздники и тоска. Бесконечная тоска человека, не успевшего вобрать до конца все бесчинство «юности мятежной» . Случайные знакомые и пропажа прежних, казалось, таких надежных и вечных друзей. Женя росла тихой милой девочкой со склонностью к аутизму. Вероника безумно любила ее, но время достаточного уделять не могла.
Она сняла квартиру. Дочь жила то с ней, то с родителями Вероники. К шести годам, когда у матери стало катастрофически мало свободного времени, Женя переехала к бабушке с дедушкой. Малышка ходила в детский сад, гарантировавший ИДЕАЛЬНУЮ подготовку к школе, рисовала чертей и пугала взрослых серебром своих недетских глаз.
Летом, собрав за год достаточно средств, Вероника отвезла дочь на неделю к морю. Море встретило зеленью и обилием народа. Вожделенная тишина не свершилась и отдыха как такового не состоялось. Только фотографии, где улыбка до ушей, имитация счастья и прочая липа, связанная с вывозом ребенка на море.
Менялись мужчины в жизни Вероники. Их исчезновение частично было связано с наличием ребенка, частично с нежеланием самой Никки созидать любое подобие семьи. Она не могла вписаться в диктуемые рамки и косые взгляды соседей, и шепоток за спиной, и сплетни на работе воспринимала как неизбежное зло. Она знала, что, начни она что-то менять, получится еще гаже.
А по музыкальным каналам мелькало все чаще лицо Жениного отца. Он становился все популярнее, скандальной популярностью разыгравшегося хулигана с чувством вседозволенности. И Вероника молила невесть кого, чтобы Ренат снова не вошел в ее жизнь. Кто-то из уцелевших и находящихся в поле зрения старых друзей, знавших расклад, начал замечать глобальное внешнее сходство Жени и Рената. На все намеки, большей частью бестактные, Вероника посылала на консультацию к дьяволу. Но кончилось все весьма хреново. Кое-кто из общих знакомых донес Ренату. И хилая надежда Вероники, что ее некогда любимый изменился, разлетелась в дребезги. Спустя семь лет он вновь решил войти в ее жизнь. Ренат явился к ней на работу, как всегда, с помпой и букетом белоснежных роз. Вероника пыталась отбиться от его участия в ее жизни, но тщетно, так как за прошелестевшие семь лет приобрела менталитет законченного мазохиста. И зимний вечер, в четверг, был кануном последнего дня ее относительного существования. Потому что в пятницу придет Ренат. И взорвет своим возвращением хоть как-то отлаженный мир. На этот раз окончательно.
Январь 2006.